Отец сопровождал в Кыштым на атомную стройку секретные грузы. Одним из них был состав со спиртом. Для чего той стройке нужен был спирт никто не знал. Знали, что качество его было годным для употребления во внутрь. У всех причастных к этому грузу возник большой соблазн хищения социалистической собственности. Этот соблазн достиг апогея после смерти Сталина.
Он умер 5 марта 1953 года. В короткое время безвластья снабженцы атомной стройки решили присвоить цистерну спирта. Во время сдачи груза отцу предъявили претензии – крепость спирта в цистернах ниже той, что указана в накладных. Отцу предложили в акте передачи груза исправить всего лишь одну цифирь. Вроде бы мелочь, а как приятно то будет! Одну цистерну спирта угоняешь в тупик сэбэ. Остальные разбавляешь водой. Это тебе не ящик водки, а целый склад спиртного.
Водка в советской России была валютой, которую можно было обменять хоть на что.
Представить себе невозможно, что такое могло на атомной стройке произойти. Там ведь царил не трудовой кодекс, а особый устав, строже которого ничего нигде не было и не могло быть. Сказалась смерть Сталина. Он умер 5 марта 1953 года. В короткое время безвластья у снабженцев произошло помутнение мозгов, и они не смогли устоять перед соблазном.
Похороны Сталина прошли 9 марта. Мы с мальчишками в тот день катались на вагонетках по рельсам заброшенной пилорамы. Докатились до высокой кучи опилок и залезли на неё. Тут кто-то из пацанов, тех, кто постарше, сказал, что умер Сталин. Я спросил кто такой Сталин. Пацаны сказали, что это вождь. Звучит как Wurst – колбаса. Я так и не понял почему правителю страны дали такую обидную кличку.
Из-за этой колбасы я в 1996 году не сдал в Германии устный экзамен по немецкому языку на подтверждение моего учительского диплома. Экзаменаторы предложили рассказать о себе. Мне показалось, что сюжет со Сталиным покажется им интересным. Когда я дошёл колбасы, секретарь комиссии сделал пометку в протоколе. Немецкая идиома «das ist mir Wurst!» переводится как «а мне это до лампочки!»
Возможно, что пацанам смерть Сталина была до лампочки. Конечно, если их родители дома по вождю не очень горевали. Возможно и нет. Сталина трудармейцы даже на своём языке не могли назвать фюрером. Сталин для них был не фюрером, а вождём.
Помню ту напряжённую атмосферу, что царила в нашем доме в то время. Она усилилась после аферы со спиртом. Отец опечатал все цистерны и вызвал комиссию. Члены комиссии подтвердили, что отец доставил груз в целости и в сохранности. Как оно всегда в таких случаях бывало, неугодным оказывается тот, кто честен. Вдруг оказалось, что отец делает всё не так как надо. Отцу начали мстить. Маме приснился нехороший сон. Она боялась и плакала. Отец не плакал, но я видел, что он тоже боится. Этот страх передался мне, и я его запомнил.
Месть махинаторов далеко не зашла. Дошло бы дело до суда полетели бы крупные головы. Отца уволили и все головы остались на своих плечах.
Отец на сговор не пошёл. Это было делом принципа, а с принципами взрослые люди не шутят, принципы - это дело очень серьёзное. Могло быть хуже. Наша семья осталась с принципом, но без квартиры. Могли остаться без отца.
Принципы мне достались от отца по наследству и сильно усложняли жизнь. А может быть и упрощали. Это, конечно, смотря с какой стороны смотреть. Получив назначение директором Сарасинской средней школы, я отказался от привилегий, которые мне светили ярким лучом. Директор совхоза Одинцов предложил мне не торопится с переселением в бетонный дом, а подождать пока нам не построят новый:
- На хрена тебе этот гроб. Эти армяне не дом, а охалину слили. Мы разбираем сейчас клуб в Черемшанке. Из того сруба можно сложить отличный дом. Твой Эдька на стройке работает, я его на свою же стройку бригадиром поставлю. Выбирай себе место для усадьбы и закажи проект. К весне войдёшь, обещаю.
Черемшанка – одна из исчезнувших деревень. Клуб срублен из кондового леса. Неизвестно кто тот сруб срубил. Возможно, какой-нибудь богатый кержак, которого сослали на Колыму, скорее всего это была раньше сельская церковь.
Мы с сыном забрались на гору и стали выбирать место для нашего нового дома. С горы всё хорошо видно. В конце села на берегу реки оставался ещё никем незаселённый участок. Хватит места и для огорода, и для усадьбы.
Мария мечтала жить возле ручья. Ангел-Хранитель услышал её молитвы и вот она, мечта, начинает сбываться. Сидим на горе, смотрим на берег реки, обдумываем с какой стороны удобнее пристроить крыльцо. Тут Эдик высказывает свои опасения:
- Все заходят к Одинцову в кабинет на цыпочках, а ты нет. Сможешь потом не заискивать?
Я отказался от мечты. Мечта, вроде бы и недорого стоила, но я боялся, что не смогу за неё рассчитаться. Одинцов, конечно, сильно обиделся. Он нас уважал и считал, что мы с Марией достойны такого подарка судьбы. Мария согласилась с моим решением и никогда меня за отказ от мечты, не упрекала.
Принципы - ужасная вещь. Вернее сказать - не вещь, вещь не может быть принципом. Принцип - это правило, которое ты сам уважаешь сильнее Закона. Наверное, я был недостаточно принципиален, потому что после не раз в мечтах воображал свою новую усадьбу у забоки на берегу Сарасы. Жалел, что упёрся, не принял подарок, который ни с какого бока не был связан с коррупцией. От меня ведь взамен ничего не просили.
Не могу представить себя на месте Джордано Бруно. Его судьями были бывшие однокурсники. Они пробились во власть и в жизни своей неплохо устроились. Всё бы ничего, но сокурсник Джордано вздумал устои этой власти подорвать ересью. Бывшие друзья просили, по-человечески просили, отречься от ереси. За отречение от ереси обещали не сруб у ручья, а приличный храм на горе. В нём Джордано смог бы в чине церковного начальника отпраздновать Новый 1600-ый год. Не захотел. Семь лет просидел в Венеции в КПЗ. Было время подумать и отречься. Не отрёкся. Венеция была республикой, в республиках людей поджаривать на кострах как-то неприлично, и друзья передали еретика в Рим. Там его и сожгли.
Джордано Бруно знал на что шёл. На суде он произнёс знаменитую фразу, которая дошла до нас в двадцать первый век: «Сдаётся мне, что вы, вынося мне приговор, боитесь больше, чем я его слушая!»
Французы исписали триумфальную арку в Париже не физическими формулами Ампера и Кулона, не предсказаниями Жюль Верна, а успешными битвами Наполеоновской армии.
Спортивность мерят очками, голами, секундами, метрами, килограммами. Деловитость мерят в долларах прибыли, коррупцию величиной украденного, гениальность полководца в миллионах убитых... Чем измеряется честность, принципиальность, доброта, человеколюбие?