Когда я взобралась в большой, тёплый экскурсионный Икарус с голубыми занавесочками, было уже светло. У меня было уютное место возле окна, народ заходил в автобус весёлый, голосистый, деятельный, и я вдруг словно встряхнулась и на миг подумала, что всё должно сложиться хорошо.
Ну не может вот так быть, чтобы в последнем десятилетии 20 века вдруг ни с того, ни с сего пропал человек только потому, что он в обиде вышел из дома.
Вдруг перестала я в это верить. Пока мы спускались почти по серпантину в темноте с горы – верила. Пока глаз мой цеплялся в сумраке за одинокие дома и глухие заборы – верила. А вот сейчас, в тепле, сухости, рядом с весёлыми голубыми занавесочками, под звуки популярных мелодий, весело льющихся из динамика – разуверилась. Не может быть этого. Всё будет хорошо. Я вернусь – и мы встретимся и помиримся. И хватит ныть и убиваться, хватит. А вот эти четыре с половиной часа в автобусе надо прожить максимально по делу.
Поэтому, как только автобус выехал за город, и в окошках промелькали последние пригородные домики, я вытащила из сумки блокнот и ручку.
Большую часть материала я успела-таки привести в порядок, теперь надо было всё уложить в голове, чтобы потом не терять времени на поиски записей. А времени у меня будет совсем мало. Вернуться обратно мне хотелось уж не прямо в ночь-полночь, а чтобы хоть автобусы ходили ещё…
Я открыла блокнот и сосредоточилась на записях. Самое главное я успела оформить, и теперь на отдельных страницах красовались маленькие досье:
Персона 1.
Бельченко Нинель. 19 лет.
Г.р. - 1922? Москвичка.
Адрес в Москве: Трубниковский пер. 1, кв. 14.
Студентка, закончила 1 курс. ВУЗ - ?
Комсомолка.
Время пребывания в Севастополе у тёти – июнь-конец июля 1941г
Из-за болезни вернуться в Москву не сумела, попытка выехать не удалась, состав разбомбили под Джанкоем предположительно в конце июля.
Время пребывания в музее г. Керчи – август-октябрь 1941.
Персона 2.
Бельченко Ольга. Предположительно 35 лет.
Г.р. – 1906? Жительница Севастополя. Место рождения неизвестно.
Адрес в Севастополе неизвестен.
Аппаратный работник. Обком? Горком? Местком?
Коммунистка.
Училась в партшколе – где именно? В Севастополе?
Персона 3.
Вера, фамилия -? Предположительно 25 лет.
Г.р. – 1916? Жительница Керчи. Место рождения неизвестно.
Адрес в Керчи – неизвестен. Проживала в одном доме с мамой и семьёй брата.
Сотрудник Керченского музея.
Коммунистка.
Училась в партшколе – где именно? В Севастополе?
Я внимательно перечитала записи. Данных было на первый взгляд немного, но я знала, что и более скудная информация помогает поискам. Правда с одним простым условием. Это человек реальный, а не приснившийся.
Приснившийся. Это меняло всё. Впрочем, сегодня могло что-то проясниться.
Я погрызла ручку, вглядываясь в строчки.
Имена могли быть другие. И тут меньше всего сомнений в отношении девушки Нины. Потому что больше всего сведений. Я подчеркнула имя «Нинель».
Теперь тётя Оля. Судя по рассказам, это имя было зафиксированным сведением. А вот возраст мы написали наобум. Исходили из фамилии. Раз фамилии одинаковые, значит, это сестра отца. Отцу Нины могло быть 42-45 лет. Если тётка старше, ей уже под 50, будет ли она вести такую активную деятельность, какую описывала Нина? Подумав, мы с князем решили утвердить тётку более молодой, а значит, более энергичной, тем более, она носила девичью фамилию и, значит, была не замужем. Но сейчас я засомневалась. Вспомнила книги, фильмы. Старая гвардия коммунистов – люди крепкой закалки, умели быть на посту до старости.
Я немного подумала и подписала во второе досье в строку «возраст»: «от 35 до 50 лет».
Вот так пусть будет.
Теперь Вера. Князь обмолвился, что имя Вера – не стопроцентно точные ощущения. Кажется, Вера. Но вполне может быть и Зина, и Тамара. Почему ему так кажется? Потому что имена по ощущениям похожи друг на друга.
Так он сказал. И я сейчас сосредоточенно хмурилась и сравнивала эти три имени. Что он имел в виду, когда сказал: похожи? Чем похожи?
Вера и Зина имеют по два слога. Тамара – три. По звучанию между этими тремя именами не было ничего общего. Только последняя «а». Всё остальное абсолютно разное – мягкость, дробность согласных, длина гласных...
Почему он сказал, что они похожи? Что он имел в виду? И теперь не узнать. Не успела я у него спросить. Ни об этом, ни о многом другом. Как много мы не успели друг у друга спросить… Как много не успели друг другу сказать… Почему так? Думали, что впереди – вечность?..
Я оглядела салон. Соседка моя дремала, опустив сиденье. Да и вообще большинство пассажиров спали, убаюканные движением. Только где-то впереди капризничал малыш – то принимался плакать, то замолкал, то опять начинал хныкать.
Я подумала и тоже опустила спинку. Прикрыла глаза, приноравливаясь к мягкому качанию салона. Еле слышно зашептала про себя «Вера… Зина… Тамара… Вера… Тамара… Зина…» Должна быть буква «эр», подумала про себя, укладываясь уютнее, это самый активный и запоминаемый звук. Значит, или Тамара, или Вера… Или Тамара… или Вера…
- Вера! Вера! Ты где?!
- Нина, я здесь! Нина, прыгай! Прыгай в окно, я здесь!
Прорываясь сквозь крик и стон, я пыталась уловить знакомый голос. Людская визжащая, кричащая, орущая волна волокла меня по проходу то в одну сторону, то в другую, прижимала к сиденьям, спинкам, ручкам, сгибала пополам, а гул и свист всё ударяли, всё ударяли по ушам, перекрывая вой и детский рёв, вагон сотрясался от близких взрывов, и я быстро подумала: это конец, всё, мама, папа, прощайте, родные мои, всё, вот как это бывает… А перед глазами мелькали распахнутые глаза, зажмуренные глаза, кричащие рты, оскаленные рты, мелькали взлохмаченные волосы, сбитые платки, корзины, мягкие узлы, сыплющиеся яблоки и абрикосы, углы чемоданов, которыми вышибали уцелевшие стёкла, кто-то меня ударил в живот коленом, кто-то больно наступил на плечо, и опять поволокло меня к распахнутым дверями накренённого вагона, под ногами хрустело, люди вываливались из дверей и выбитых окон, скатывались под откос насыпи, прижимались к земле… В какой-то момент я вдруг очутилась возле окна, и в голове мелькнула надежда на спасение, но сзади навалила толпа, и я упала верхней половиной тела наружу; ужас объял моё существо: меня могло так раздавить совсем о жёсткий подоконник – перед глазами мелькнула кровь на раме – кто-то цеплялся здесь из последних сил - или это кого-то порезали разбитые стёкла… я закричала от боли и страха…
- Руки убирай, Нина! Убери руки с окна, тебе руки сломают! - пронзительно закричал знакомый голос откуда-то снизу, и я с облегчением подумала: Вера… жива… И это придало мне сил.
- Руки убери, дура! - завопило и над ухом.
И вдруг чей-то бас грохнул сзади: девку задавите, уроды, девку-то пустите – и внезапно за спиной стало свободно, напор ослаб, и я панически выпрямилась и судорожно передохнула – оказывается какие-то мгновения я не дышала вовсе, намертво пригвождённая к подоконнику…
- Прыгай! Что стоишь! – рявкнул на ухо мужчина.
- Нина, прыгай, не бойся! Быстрей! Вагоны впереди горят, прыгай!
Поддерживаемая сзади чьими-то грубыми, но надёжными ладонями, я вскарабкалась обеими ногами на раму окна – мне показалось, что подо мной отрицательный угол, словно в «Ласточкином гнезде», но подумать об этом было некогда, даже испугаться было некогда, я только помнила, что за мной люди ждут, когда можно будет ринуться на волю. Где-то внизу, под откосом ворошилась людская масса – ползла, бежала, выла, звала, причитала… людей накрывал наползающий едкий дым… Я расцепила руки и упала в неизвестность.
Земля ударила меня сразу в три места – в голову, плечо, и кисть руки. Но почему-то болью прострелило лодыжку, и в глазах потемнело.
Куда-то я потом катилась, на что-то натыкалась, кто-то падал на меня сверху, крича и визжа… И всё довершило солнце – расплавленное в небе, оно пролилось на меня, и я сама вдруг стала солнцем, исходящим жаром…
Первое, что я увидела, когда пришла себя – моя замотанная мокрой тряпкой нога, приподнятая и уложенная на мой чемодан. Ткань была знакомая – моя юбка, которую я носила летом. Солнце шло на закат. Я лежала на чужих мешках и узлах в тени низких деревьев. Я с трудом повела глазами: кусочек знакомого платья в горошек рядышком, а дальше - загорелые запылённые ноги в знакомых парусиновых туфельках с голубой каёмочкой… Вера… Я хотела её позвать, но издала только сон. И её лицо сразу появилось надо мной – встревоженное, тоже запылённое, испачканное гарью.
Вдалеке одиноко стоял на рельсах наш поезд с несколькими опрокинутыми вагонами, оттуда густо дымило и несло запахом, страшным и тяжким.
И где-то рядом всё плакал и плакал ребёнок…
Я разлепила губы.
- Вера, малыш плачет… потерялся… найди его…
- Нашёлся, нашлась мать, жива, - торопливо заговорила Вера. - Ручку повредило, больно ему…
- Надо полечить, сходи, отнеси ему что-нибудь, Верочка… печенья ему отдай…
- Сходили уже, перевязали… всё сделали, игрушек нашли… Лежи…
- Ты сходи, воду отнеси… я потерплю…
- Нашли, нашли воду ему бабы…
- А что так народу мало кругом?
- Кто мог идти, ушли до Джанкоя, будут поезд ждать на Москву.
- Пешком… как же они дойдут…
- Дойдут ночью по холодку… ничего…
- А погибших много? Раненых?..
- Много… в локомотив метили, сволочи, попало по двум первым вагонам… третий загорелся…
- Как же там?..
- Машиниста убило и кочегара. Второй кочегар спасся чудом, малость оглушило…
- Голову не могу повернуть… Что там сзади, скажи…
- Убитых хоронят… две лопаты на всех… А ты была без памяти, потом я тебя напоила, ты спала часа два. Слабенькая ты совсем… Ты поспи, Нина… поспи… за ранеными из деревни подводы пришлют к ночи, и ты доедешь. А там видно будет. Ты спи, силы не трать на болтовню…
- Мне так легче… когда я говорю, мне легче…
- Ну, тогда говори…
- Как же ты чемодан-то мой нашла?..
- Так вагон-то наш цел остался, только перекосило его, вывернуло… Пустой и стоит… Пошли тут с людьми, вещи взяли. Походили вокруг, пособирали узлов всяких, одеял, раненых устраивать надо было…
- Это вы с убитых взяли вещи?..
- А что делать… им не нужно… о живых надо думать…
- Так правильно, Вера?
- Правильно так, правильно… это война… спи, Ниночка… спи…
- Не могу я спать… я лучше буду говорить, мне так легче…
- Ну, говори тогда…
- А с поездом что теперь?
- А что? Не бросят его… Пришлют паровоз, отгонят уцелевшие вагоны…
- Отремонтируют? Опять пустят?
- Конечно, пустят… Ещё послужит, ещё нас с тобой повезёт… Вот кончится война, и мы с тобой на нём поедем до Москвы…
- Ты как с маленькой со мной, а я же комсомолка… сама должна помогать… Раненым первую помощь оказать, я умею, нас учили…
- Ну, ты лежи уже… Сделали, что могли, и первую помощь оказали. Медработники среди пассажиров есть, всё делают, медикаментов только нет, ты главное, силы не теряй…
- Тётя Оля лекарства положила… йод, бинты…
- Отнесла уже…
- Это кончится, как думаешь? Война кончится?
- Конечно, кончится. Наши немцев бьют.
- Но мы же отступаем, Вера… мы отступаем…
- Временные это меры. Неделя-другая – и немцам конец. Ты даже не думай. У нас лучшая армия в мире. Вся страна на оборону работает, ты не сомневайся, выгоним гадов, не видать им Крыма, не видать… Голова не кружится? …
- Вроде нет, жарко только…
Я повернула голову, щеку царапнуло острое. Ребёнок всё плакал. Что же там с ручкой у него, надо же посмотреть… Я машинально стащила душный шарф. Это молния куртки колола мне щёку, надо снять её, жарко в салоне… автобус мчится вперёд, пассажиры, разморённые, спят… И нет войны…
продолжение следует http://proza.ru/2019/11/01/794