...Я стою не дыша, облокотившись на концертный рояль. В эту минуту я боюсь только одного, - прямо как Ахматова в знаменитой истории со струнным квартетом: что это когда-нибудь закончится…
Как здорово, что я сюда случайно забрела! Мы одни в огромном зале филармонии. Я даже не задаю вопросы.
Как он играет, Боже мой! До чего удобные у него руки, проворные, хваткие, идеально поставленные, невероятно чуткие, по уху на каждом пальце…
Такими можно сыграть абсолютно все – от Баха до Оффенбаха. Что он и делает всю жизнь. А ведь ему, говорят, заслуженного артиста дали, пока мы с Сашей сидели на своем тайском острове в Тихом океане.
- Чего ты меня все на «вы» да на «вы», - слегка обижается он. – И, пожалуйста, зови меня просто Геной.
Какой сегодня хороший день! Как Рихтер бы сказал мне: «зови меня просто Славой».
… Я уже забыла, как звучит хорошо настроенный концертный рояль.
Мы лет десять как с Сашей живем в Стране Улыбок, на острове Чунга-Чанга. Там есть кокосы и бананы, море и песок, но с музыкальной культурой туго. Наше консерваторское прошлое давно уже быльем поросло за ненадобностью.
Саша иногда вспоминает, как в дуэте с Геннадием Анатольевичем Пыстиным играл Концерт Стравинского на консерваторских госэкзаменах.
По тем временам это было круто. Это был совсем другой пианизм, нежели тот, к какому все привыкли: Стравинский трактовал клавишный инструмент как ударный. Поднять Стравинского было под силу только одному человеку в консерватории – Геннадию Пыстину. Вместе с Сашей это было замечательное, чисто мужское, поистине незабываемое исполнение.
- …Помню, принес я Слону «Аппассионату», - так начинается в исполнении Маэстро очередная байка из серии «театрального пианизма».
Я отлично помню профессора Слонима. Невысокий, грузный, с визгливым голосом и картавым выговором, пожилой пианист был резковат, но его слово почиталось в цеху пианистов истиной в последней инстанции. Все его уроки проходили как открытые.
…До, ля-бемоль-фа-а...
Пыстин резко бросает клавиатуру и энергично хлопает в ладоши три раза, изображая Учителя: тот якобы прерывает исполнение.
- «Да знаешь ли ты, кто твои родители?» - Пыстин мастерски передразнивает Слона и отвечает от своего имени нормальным голосом:
- «Да, конечно, папа военврач, мама воспитательница»…
- «Нет, я говорю о музыкальных родителях! Ну, у кого учился я, ты знаешь?»
- «У профессора Калантаровой».
– «А профессор Калантарова у кого училась?»
- «У Анны Есиповой».
– «А Есипова?»
- «У Теодора Лешетицкого».
– «А Лешетицкий?»
- «У Карла Черни».
– «А Черни?»
- «У Бетховена».
- «У Бетховена!.. Так ты понял, мальчик мой, кем тебе приходится Бетховен? Теперь играй!
До, ля-бемоль-фа-а…
Снова три сухих хлопка...
- …На том уроке я так и не продвинулся в «Аппассионате» дальше трех нот, - улыбается Маэстро.
- Все это уму непостижимо, - я потрясена такой постановкой вопроса. - Выходит, что Бетховен – Ваш, то есть твой, музыкальный отец!
- Только я пошел еще дальше: у кого учился Бетховен? У Сальери. А Сальери? У падре Мартини!
- О Господи! Ничего себе…
- Все это только по одной линии. А в музыкальной школе у меня был удивительный педагог. Какими судьбами его занесло в наш северный городок, неизвестно, да и ненадолго. Но это был прекрасный пианист, как я сейчас понимаю. А тогда в свои семь лет я только и делал, что сбегал с уроков. Помню, один раз он выловил меня где-то в коридоре, привел в класс, посадил: «Вот слушай!» И заиграл «Аппассионату». Меня словно придавило к стулу… Я не мог вдохнуть… Несколько дней ходил под впечатлением, и у меня появилось страшное желание научиться так играть. Но тут, как назло, мой учитель уехал из Сибири.
Я отыскал его совсем недавно, во время гастролей, в Саратове. Конечно, пригласил его на концерт, публично поблагодарил за все, прямо со сцены, а после концерта мы с ним хорошо посидели вместе.
Оказалось, что его научил играть собственный отец, который в свою очередь был учеником Игумнова. А Игумнов учился у Николая Зверева, вместе с Рахманиновым и Скрябиным, затем у Александра Зилоти. А Зилоти, на минуточку, успел поучиться у старенького Листа! А сам Зверев учился у Гензельта, а Гензельт учился у Гуммеля, а Гуммель – у Моцарта!
Открыв рот, слушаю Пыстина: как же ему повезло!
Но тут мне приходит в голову мысль, от которой у меня волосы зашевелились на голове. Раз мой муж Саша учился у Пыстина, то все эти великие композиторы, портреты которых висят на стенах консерваторских кабинетов, это и Сашины музыкальные «родители»!
До них у нас всего несколько рукопожатий!..
…Я снова на Острове.
Маленький Петя ковыряет Сонатину Гедике, - вяло, неохотно.
Какой-то Гедике, неизвестно, кто такой…
- Петр, а ты знаешь, что Александр Гедике – твой музыкальный «дедушка»?
- Как это? – вскидывает на меня ребенок свои голубые глаза.
- А вот как: у кого мы с Александром учились по классу органа? У Зинаиды Фельдгун. А у кого училась Фельдгун? У Леонида Ройзмана. А у кого Леонид Ройзман? У Александра Гедике, замечательного советского органиста, пианиста и композитора!
У ребенка отвисает челюсть.
- Вот теперь играй…