Предыдущая:http://www.proza.ru/2019/10/11/1243
«НАЧАЛО НАЧАЛ»
Часть II Фамильной Саги
О Голышевых в XX веке Семиреченской ветви
Григория Аристарховича.
ЮРИЙ ПРОХОРОВИЧ ГОЛЫШЕВ
«Пока мы боль чужую чувствуем,
Пока живет в нас состраданье,
Пока мечтаем мы и буйствуем,
Есть в нашей жизни оправданье».
Андрей Дементьев
11. О НАШИХ ПУТЕШЕСТВИЯХ, ОБЩЕНИЯХ С
БЛИЗКИМИ И ДРУГИМИ ИНТЕРЕСНЫМИ ЛЮДЬМИ.
«Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно».
Жизнь хороша и тем, что она может быть украшена путешествиями – подобное часто высказывал неутомимый исследователь мало изученных регионов Российской империи Н.М.Пржевальский. До конца своей творческой жизни он подтверждал эту мысль научными выездами на природу. В том числе в 1867-1869 годах он путешествовал и по Уссурийскому краю. Бывал и в Хабаровске. Амуром добирался до Николаевска. Изучал побережья озера Ханка. Посетил Посьет и Владивосток.
По его следам в южном Приморье в 1902-1906 годах прошел тоже скрупулезный исследователь природы В.К.Арсеньев. Он считал себя учеником Н.М.Пржевальского. Так уж случилось, что молодое семейство моего сына Виталия после годичного военного пребывания в чукотском Зареченске, в 1977 году появилось в Уссурийском (ныне – Приморском) крае. Сына – офицера перевели по службе в с.Ляличи (севернее Уссурийска). В 2007 году Виталию посчастливилось побывать и на озере Ханка. Владивосток же в разные времена неоднократно посещали мы с женой и вся наша молодежь.
А ведь жизнь то сорокадевятилетнего генерала Пржевальского, именитого члена Петербургского географического общества, неожиданно оборвалась в 1888 году в пути на крылатом взлете поисков новых географических открытий – вблизи киргизского Каракола у одной из экспедиционных баз Прииссыккулья.
Судьбе было угодно, чтобы спустя 34 года после этого печального события в именитом месте горного края Семиречья я начал свое первое в жизни путешествие. Дело в том, что последние дни декабря 1922 года в этот уездный город Каракол («черная рука») устремились мои родители, поспешно оставив службу на китайской границе Семиречья.
Снежные заносы горных ущелий не смогли их остановить – им надо было срочно добраться до столицы уезда на берегу уникального озера Иссык Куль («теплое озеро»), чтобы моя мать, Прасковья Ивановна могла разрешиться своим первенцем в условиях городского уюта. Но я появился на свет 1-го января 1923 года в дороге.
Итак, в семье бывшего пограничного военно-медицинского службиста Прохора Николаевича Голышева за три дня до создания пограничной службы Советского Союза появился сын – одногодок погранслужбы.
Видимо, с первых же своих глотков морозного горного воздуха я проникся симпатиями к странствиям, несмотря на зимний дискомфорт первой езды на верблюде и лошади. Бедные родители – сколько же я им добавил хлопот своим появлением на свет.
Преодолены первые 400 верст зимнего путешествия до станицы Талгар с краткими остановками в Караколе и Алма-Ате. Я с родителями появился в большом семействе деда-священника Николая Григорьевича Голышева.
Далее приглашаю к нашим семейным путешествиям, в том числе и по моей жизни всех, кому это интересно. А оно для меня началось в Киргизии. Детство и юность пролетели в Казахстане. Военную службу я начал в грозном 1941-м в Узбекистане. Продолжил ее в Таджикистане, Москве и Ленинграде, Минске и Гродно, на Чукотке, Камчатке и в Молдавии. А в гражданскую службу и пенсионную жизнь окунулся в Кишиневе и Хабаровске. Не менее памятные жизненные путешествия улыбнулись также нашему сыну Виталию и его семейству. Но, пожалуй, самые глобальные и яркие странствия подарила спортивно-баскетбольная жизнь моему племяннику Юрию Евгеньевичу Миловидову.
Итак, в Талгаре прошло мое счастливое детство, о котором я достаточно поведал в первых главах нашей семейной саги. Моя память ярко сохранила его многочисленные детали, но, видимо, не следует ими перегружать читателя этих строк – пусть каждый в мыслях для себя дополнит написанное наиболее памятными моментами из своей детской жизни – нежно поласкает свою душу этими воспоминаниями, так как это делаю я, рисуя эти строки.
В 1928 году в январскую стужу, к которой я сызмальства был приучен, отец на санях повез свое семейство – жену и меня, пятилетнего, в столицу Семиречья Алма-Ату. Его, как опытного торгового работника, к труду которого он был приобщен с 11 лет, пригласили возглавить городской кооперативный магазин на перекрестке улиц Комсомольской и Уйгурской. В универсальной торговой точке можно было купить мясо и керосин, хлеб и мануфактуру. Жили мы в этом же доме.
Но через полтора года родной Талгар вновь потянул отца к себе, и мы уже вчетвером (к этому времени произошла прибавка в семействе Голышевых – родилась моя сестренка Тоня) вернулись в Талгар в купленный отцом красивый двухэтажный деревянный дом с садом вблизи предгорий станицы. Рядом с садовой усадьбой протекала искусственная речушка, отрытая предыдущими поколениями талгарцев для водоснабжения жителей станицы. Чистейшая вода рукотворного водотока, забранная выше из горно-шумливой Талгарки, протекающей рядом в глубоком каньоне, радовала и своим постоянным летним журчанием. А заросшие ежевикой берега речушки в период созревания черно-фиолетовой ягоды привлекали тамошний люд.
Но благодатная нэповская жизнь той поры в собственных пенатах продолжалась лишь до января 1932 года. Опять санно-морозный переезд в Алма-Ату. Видимо, отцу дороги настолько понравились за буйную военную жизнь Первой мировой войны на Западном и Румынском фронтах, а затем – в Гражданскую в своем родном Семиречье, что он не мог отрешиться от приобретенной привычки к путешествиям. К тому же он вынужден был покинуть Талгар из-за преследования местной властью владельцев усадеб.
В Алма-Ате начальник Гордорстроя талгарский знакомый Снегирев пригласил его на должность старшего бухгалтера. Во дворе этой двухэтажной конторы на ул. Гоголя, 36 бывшая добротная баня стала нашим семейным жильем. Позже отца пригласили на должность старшего бухгалтера в Наркомат торговли Казахской ССР, и мы переехали в двухкомнатную квартиру приличной одноэтажки на ул. Джержинского, 71.
Подвижный непоседа, с юности полюбивший охоту, отец свободное от работы время использовал для дальних походов с охотничьим ружьем в горы или в плодородные степи алмаатинских предгорий, где водились в изобилии пернатые. Часто в эти удивительные вояжи на велосипедах отец брал и меня. Но самой приятной в детстве была семейная поездка на бортовом автомобиле на Иссыкское горное озеро в 70 километрах к востоку от Алма-Аты. Позже, в 1961 году я в компании сестры Тони и ее мужа Евгения Миловидовых с великим трепетом, навеянным детскими воспоминаниями, побывал на этом изумительном озере.
Алма-Ате, как и Хабаровску, в 2008 году исполнилось 150 лет. Если население Хабаровска в начале 20-го века вдвое превышало алма-атинское, то жителей Алматы к 150-летию стало вдвое больше, чем в Хабаровске.
Оба города стали благоустроенными. Если главным спортивным объектом Алматы признан высокогорный каток «Медео», то в Хабаровске – спортивный комплекс «Платинум-арена». На алмаатинской открытке 1929 года до боли знакомый с детства квадрат, окаймленный улицами Фонтанной, Гоголя, Лепсинской и Торговой, с процветающим тогда центральным базаром. Мы жили рядом – на Гоголя, 36. Я иногда, в жаркую пору, в голодный 1933-й, в многолюдные рыночные дни, мальчишкой появлялся на нем с чайником и кружкой – продавал жаждущим холодную воду по 2 копейки за кружку. На улице Фонтанной тогда, в 1928 году был единственный первый водопровод в городе. И это было 80 лет тому назад – в году начала первой сталинской пятилетки.
А мои детство и юность пролетели под аккомпанемент трех этих пятилеток в Союзе. Интересное было время! Об этом ярко напомнил Вячеслав Костиков в «АИФе» № 27 от 2008 года. А дело в том, что в ХХ столетие Россия вступила отсталой страной с преимущественно сельским безграмотным населением, с зачатками современной промышленности, с узкой научной базой, с плохо оснащенной армией и еще со страшной разрухой после Гражданской войны. К концу 20-х годов Сталин объявил о «строительстве социализма в отдельной стране» с помощью экономических пятилеток. Тогда США были поражены депрессией, а Европа пребывала в фазе стагнирующего капитализма.
Каждая сталинская пятилетка была реальным броском вперед: в индустриализации, электрификации, строительстве каналов, дорог, в технике, науке. Все республики напряженно впряглись в это всенародное дело при сумасшедшем безденежье. Без этих пятилеток не оснастили бы Вооруженные силы, не выиграли бы Великую Отечественную войну, несмотря на чудовищные сталинские временные ошибки в развитии военных событий и репрессии по отношению к высшему командованию Армии и Флота. Не было бы прорыва в ракетно-ядерном производстве, в космонавтике и других добрых делах.
Понятно, после Второй мировой войны экономика социализма стала проигрывать свободному рынку в конкуренции. Неминуемая расплата – Союз стал отставать от Запада. Затхлые руководители великого государства, такие, как Хрущев, Брежнев, и особенно Черненко – не могли продолжить нового развития отечества, вывести страну из застоя. Союз развалился с помощью России, Украины и Белоруссии.
Нынешняя наша элита «рулит» Россией уже 15 лет (три сталинские пятилетки) при изобилии природных ресурсов, собственных финансовых средств, больших внешних инвестициях, а уровень развития нашей экономики в два раза ниже, чем в Индии и Китае, не говоря уже о передовых странах Запада. Правильно замечает Костиков в конце своей статьи: «…индустриальные итоги тех сталинских пятилеток – это серьезный упрек в нерасторопности наших нынешних властей».
А вот нынешняя Германия, несмотря на то, что она была разгромлена во Второй мировой войне, теперь развивается успешней, чем Россия. Вспомним 1 сентября 1939 года, когда нападением на Польшу Гитлер развязал мировую бойню. Он яркими обещаниями своему народу сделал обиженных в Первую мировую войну немцев послушными дикарями, чтобы они могли рушить всё на своем военно-захватническом пути ради расширения границ Германии, захвата, истребления и порабощения других народов, не считаясь с потерями даже своих подданных.
Это заставило Советский Союз принять экстренные меры, чтобы стране не стало горше в преждевременном столкновении с более боеготовым вермахтом. Для этого Сталин в августе 1939 года вынужден был заключить с Гитлером договор о ненападении, так как будущие союзники СССР Англия и Франция, видя возросшую военную мощь и агрессивную сущность Германии, отказались в 1939 году от альянса с Советским Союзом и скрытно стремились направить военный удар Германии по большевистской Стране Советов.
Тогда британский премьер Чемберлен в ответ на осуждение влиятельным Черчиллем мюнхенского сговора с Гитлером в 1938 году заявил: «Я скорее уйду в отставку, чем вступлю в альянс с Советским Союзом». Поэтому этот договор был единственным способом защитить страну от худшего будущего. Было выиграно время для повышения боеготовности Красной Армии. А Пакт позволил отодвинуть границу СССР на 150-250 км на запад. «Удар, который нанесли немцы в 1941 году, - пишет В.Жириновский («АИФ» № 19 за 2009 год), - был амортизирован территориями Латвии, Литвы, Эстонии, Западной Украины и Белоруссии. Не потрать 10 дней на эти территории, он мог бы взять и Москву, и Сталинград, и Ленинград». Но, слава Богу! – этого не произошло! Хорошо, что это гитлеровское исчадье ада кончилось гибелью самого бесноватого фюрера и армады его соратников. Но для победы над «коричневой чумой» 20-го века человечеством были брошены в могилы миллионы неповинных людей.
Да, отчаянные большие руководители-харизматики – это чаще – большая беда. Так, Ельцин, позволивший помогавшим ему взять власть в России, бросил им в знак благодарности за это кость – брать столько свободы, сколько они захотят – породило в нашем отечестве кучу богатеев, неравенство субъектов федерации, нищету многих и чудовищную, разъедающую государство, коррупцию, с которой и теперь сложно справиться даже богато-сильному государству.
* * * * *
Учился я в Алма-Ате в разных средних школах, но последние три года – с 1938 по 1940 – в новой трехэтажной школе № 25, которая была только что выстроена на ул. Дзержинского, рядом с республиканским НКВД. В просторном фойе первого этажа школы учеников встречало яркое огромное панно, на котором мощная «ежовая» рукавица сдавливала главных врагов Советской власти. И надо же было мне однажды во время шаловливого настроя случайно залепить мокрой тряпкой в портрет тогдашнего предводителя НКВД Ежова, висевший над классной доской, и основательно помять его. Среди моих соучеников было немало детей сотрудников этого грозного заведения. В классе воцарилась тишина! Дома о случившемся я рассказал родителям. Опасность ситуации, прежде всего, почувствовал отец – сын священника, скрывавший это родство, дабы не попасть в разряд неблагонадежных Советской власти.
Не подавая вида собственной тревоги, он доброжелательно предложил мне совершить поездку поездом в Мерке к маминой сестре и во Фрунзе – к его сестре. Они, жившие недалеко друг от друга, приглашали меня к себе в гости. Я, конечно, с восторгом принял это заманчивое предложение отца – совершить первое в жизни самостоятельное путешествие по Турксибу. А в строительстве этой железной дороги, связавшей Среднюю Азию с Сибирью (как я узнал позже), в 1928-1932 годах принимали участие мать моей будущей спутницы жизни Маргариты Флегонтовны Поповой – Галина Андреевна и ее братья Виктор, Иван и Михаил.
Естественно, отец, предлагая мне эту поездку, преследовал, прежде всего главную цель – упрятать меня от преследования НКВД-шников за мой неосмотрительный и небезопасный тогда этот поступок.
Вечер жаркого лета. Отец посадил меня в вагон. Рядом со мной в том же направлении ехала дивчина моего же возраста и тоже впервые самостоятельно. Последние напутствия моего отца и ее мамы – помогать друг другу в пути. Двинулся поезд «Алма-Ата – Ташкент». Мы с моей спутницей прилипли к открытым окнам вагона и всю ночь до станции Луговой любовались ландшафтом Южного Казахстана. Незаметно докатили до нашей станции, где нам надлежало выйти и подождать другой поезд, идущий на Фрунзе. Когда мы покинули гостеприимный вагон на станции Луговой и посмотрели друг на друга, рассмеялись – мы превратились в негритят, собрав на свои лица сажу поездных выхлопов, которыми паровоз щедро наградил наш первый вагон.
Пошли к водопроводной колонке – приводить себя в порядок. На бойкой станции было людно. Но мы нашли место на вокзальной скамейке. Я, как галантный кавалер, предложил спутнице прилечь и сам сел рядом как верный страж. Но бессонная ночь и уйма ярких дорожных впечатлений сделали свое дело – я вскоре сидя заснул. Хорошо, что рядом оказались добрые взрослые соседи, разбудившие нас, когда пришел наш поезд. Сонные, мы поднялись в вагон фрунзенского поезда и покатили дальше. Вскоре я вышел на казахской станции Мерке, а моя неизвестная спутница поехала дальше.
На вокзале я оказался в объятьях мужа моей тетки Султана Назаровича Муратова. Видя мою утомленность, он решил угостить меня покупным квасом. Когда мы выпили ядреный напиток, оказалось, что это был не квас, а хмельная брага. Затем последовала безмерно теплая встреча с маминой старшей сестрой Дарьей Ивановной (своих детей у них не было). Они меня тут же усадили в тряскую телегу, оставив дома приемного сына Аскера, и повезли по пыльной полевой дороге к своим мусульманским родственникам.
При входе в большое помещение нас ярко приветствовал хозяин дома и пригласил присоединиться к многочисленным гостям, сидевшим вокруг красивого ковра с соблазнительной азиатской снедью. Посадили и меня на пол. Подали вкуснейший плов – пальчики оближешь. Говорили в основном по-татарски, в том числе и моя русская тетка. А я, изучавший в школе казахский язык, мало что понимал, несмотря на то, что казахский и татарский языки близки.
Брага, сытный плов и малопонятный для меня разговор потянули меня ко сну. Вынужден был выйти во двор и удрать теперь уже по известной дороге в саманную усадьбу Муратовых. Перелез через глинобитный дувал (забор). Сел под дворовым навесом в тени в окружении обеспокоенных неизвестным пришельцем коз, индеек, гусей, кур и прочей живности и сидя заснул мертвецким сном.
Их приемный сын Аскер не тревожил меня. Разбудили гостя заботливые хозяева, не предъявив претензий мне за самовольный уход от их знакомых. В памяти остались эти удивительные родственники, в добром содружестве прожившие долгие годы. До того, как они ушли из жизни, меркевская земля там стала вечным покоем моей бабушки Тимофеевой (Сафроновой) и брата мамы Александра Ивановича Тимофеева. В живых осталась лишь моя младшая двоюродная сестра Валентина Александровна Тимофеева, проживавшая в Ташкенте, по ул. Набережной, 19. Так я за свою длинную жизнь не удосужился разыскать свою единственную двоюродную сестру по матери. А ведь в Ташкенте позже я бывал не раз.
Через два дня я покинул моих меркенских добрых родичей. Меня посадили на фрунзенский поезд. Вскоре я покатил по земле киргизов, на которой в 1923 году появился на свет. Впервые оказался в столице республики Фрунзе. Раньше этот город именовался Пишпеком, а теперь – Бишкеком. Разыскал дом сестры отца Таисии Николаевны Кишкановой. У нее было два сына. Старший мой двоюродный брат Валентин сразу же взял шефство надо мной. Младший – Николай помогал ему в этом. Жили они вчетвером дружным семейством в двухкомнатной квартире. Я – пятый несильно их стеснил. Среди братьев время летело быстро и весело.
С Валентином мы отправились в общественный душ, который располагался в центре столицы – недалеко от исторического домика с соломенной крышей, в котором родился будущий полководец Союза М.В.Фрунзе (в переводе с молдавского – «лист»). Позже – в октябре 1982 года мне судьба подарила (видимо, последний раз) возможность побывать в этом, поднявшемся ввысь и похорошевшем зеленом городе. А домик М.Фрунзе оказался внутри фешенебельного здания ЦК компартии Киргизии.
Приятное общение с Кишкановыми вскоре завершилось. Поездом я возвратился в Алма-Ату. Появился в своей школе. Заметил, что в фойе нет панно со страшной ежовой рукавицей. Остановился в недоумении. Подошедший мой одноклассник Юра Москвичев понял мою растерянность и произнес утешительно: «Тезка, тебе чертовски повезло – убрали Ежова. НКВД возглавляет другой».
Дома этой смене страшных руководителей более всего обрадовался отец – развеялись опасные тучи над головой сына. «Слава Богу, что такие изменения произошли» - произнес с облегчением отец. И продолжил: «Теперь будем вместе пополнять наш семейный бюджет, который мы с тобой посадили на мель твоей поездкой в гости». В дополнение к своей бухгалтерской деятельности в Наркомате торговли Каз.ССР он взял на дом арбитражную работу, которую мы вместе доводили до ума по ночам.
Более того, отец в это время был основательно загружен и выполнением учебных заданий Московского заочного бухгалтерского заведения, в котором учился. Значительную часть общеобразовательных заданий исполнял я, а отец за эти учебные материалы получал пятерки из Москвы. Кроме того, иногда мы успевали еще и засиживаться за шахматной доской. Я научил отца этой популярной игре. Вскоре он меня же начал запросто обыгрывать. Я вынужден был с помощью одноклассника Льва Каурова – шахматного фаната – подучиться мастерству этой мудрой игры и стал брать верх над отцом в шахматных баталиях.
12. УЧЁБА И НАЧАЛО ВОЙНЫ.
Все эти семейные дела укрепляли наше содружество с отцом. Жаль только, что оно было слишком коротким. В 1941 году мы простились с ним: меня, 18-летнего призвали в Красную Армию. Позже в этом же году 45-летнего отца – ст.лейтенанта запаса – мобилизовали в артиллерию. Далее до конца его жизни мы переписывались. Я с трепетом получал его фронтовые письма. Начфин 492 ОИПТАП капитан Голышев Прохор Николаевич погиб в Берлине в мае 1945 года.
Пока я общался в казахском Мерке и киргизском Фрунзе с родственниками, мои школьные одноклассники и парни с соседних дворов общей ватагой отправились на дружескую прогулку в алмаатинское предгорье. Мое место в этой кампании занял мой двоюродный брат Герман Родин, с которым мы дружно прошли 79 лет по жизни. Участник взятия Берлина, как и мой отец, ст.лейтенант в отставке Родин ушел из жизни в 2003 году в украинском Орджоникидзе.
…На сохранившейся старой довоенной алма-атинской фотографии, кроме Германа, запечатлены и мои одноклассники Миша Федотов и Петр Голубев. Они были призваны в Красную Армию в 1940 году. Побывали в боях и в плену тоже. Я встретился с ними в Алма-Ате в сентябре 1947 года. Оба за пребывание в плену были угнетены НКВД-шным разговорным преследованием. Уехали от этого гнета в Семипалатинск.
В эту предвоенную пору ярко отложился в памяти тогдашний совместный выход с Германом и с нашим дядей Борисом (он был старше меня на 6 лет) в красивую окрестность нижней части Алма-Аты. Теперь эти места оккупированы взлетно-посадочными полосами главного аэропорта Алма-Аты. Тогда мой отец решил скрасить нашу общую задумку интересного отдыха. Своему младшему брату Борису доверил запасное охотничье ружье – двустволку 12 калибра «Зауэр три кольца» он никому не доверял.
Отдых на природе удался на славу: купались, загорали, стреляли по диким голубям! В завершение мы с Германом решили сообща побороть нашего дядю Бориса. Двое тонко-длинных бросились на своего родича. Он был ниже нас ростом, но косая сажень в плечах. Запросто уложил нас на песок друг на друга. Сел сверху на нас и радостно заявил: «Слабоваты вы еще – занимайтесь спортом!» Сам он был классным спортсменом – водником. После окончания алмаатинского железнодорожного техникума он накануне войны был призван в Красную Армию. Зимой 1941 года он пропал без вести в боях под Москвой.
В начале лета 1940 года мы с Германом, появившемся у нас из Каскелена, где он жил с матерью (сестрой отца) Верой Николаевной и двумя младшими сестренками Риммой и Ирой, направились на центральный рынок Алма-Аты. И надо же было случиться – мы нос к носу столкнулись с нашей двоюродной сестрой Тоней. Она тогда жила недалеко от рынка с отцом Николаем Николаевичем (братом моего отца), матерью Ольгой Иосифовной и младшей сестренкой Ирой. Мы давно не виделись и трое безмерно обрадовались этой неожиданной встрече.
Тогда перед нами стояла не девочка – подросток, а красивая, ярко оформившаяся дивчина. Мы с Германом, беспардонно любуясь ее женскими достоинствами, вогнали ее в краску. Она, заметив наше откровенное любопытство, заторопилась и покинула нас. Отойдя немного, она обернулась, одарила нас кокетливой улыбкой и помахала нам рукой. Оказалось, что этот ее жест стал прощальным.
Осенью 1940 года, оставшись дома одни, Тоня и Ира угорели. В их похоронах принимал участие и я. Это была первая большая утрата для меня. Тяжело было видеть горе их родителей. А жизнь продолжалась. 2.01.1942 у них родилась третья дочь Лариса. Все три дочери были похожи на отца Николая Николаевича Голышева. Он погиб солдатом в бою на подступах к Берлину в апреле 1945 года. Его жена Ольга умерла в 1943 году. Ларису воспитала тетка по матери Колокольникова Анна Иосифовна.
* * * * *
Итак, в 1940 году простились мы со школою. Ребята моего 10 класса 1922 года рождения были призваны в Красную Армию. А я, 1923 года рождения, направился сдавать экзамены в Казахский горнометаллургический институт. Был принят на маркшейдерское отделение горного факультета.
В мае 1941 года после окончания первого курса института мы отделением были направлены на геодезическую практику в до чертиков знакомый мне Талгар. После успешного завершения этой практики мы солнечным утром 22 июня 1941 года, преодолев на автомобиле 25 километров, оказались в Алма-Ате. За семейным обеденным столом услышали по радио тревожно-взволнованный голос Молотова, передававшего громовую весть о нападении фашистской Германии на Советский Союз. Войну СССР объявили Италия и Румыния.
Отец, участник 1-й мировой, Гражданской войн и боевых действий на китайской границе Семиречья, отчетливо представлявший себе, почем фунт военного лиха, замолк и посуровел. Я же, собиравший газетные вырезки карикатур Б.Ефимова и Кукрыниксов, по ним предчувствовал эту возможность. Но война все же обрушилась. Это тяжелое сообщение оборвало семейную словесную и душевную радость моего окончания геодезической практики в родимом для отца Талгаре.
В конце июля 1941-го мне пришла повестка явиться в военкомат. И со знакомого алмаатинского железнодорожного вокзала поезд мою оживленную команду призывников помчал в Ташкент. Вскоре нас определили в Чирчикский (под Ташкентом) запасной стрелковый полк.
Народу и лошадей в этот полк было призвано много. Выдали нам выгоревшую на азиатском солнце хлопчатобумажную форму с заплатами из свеже-зеленого материала на интересных местах, большие ботинки с обмотками, воинские панамы. Заставили ухаживать за лошадьми, к которым мы, городские ребята, не знали, с какой стороны подходить. Так как в переполненном полку было более трех с половиной тысяч красноармейских ртов, то воинской столовой приходилось кормить призванных в четыре смены.
Вскоре для устрашения молодежи в полку был устроен суд военного трибунала над группой дезертиров полка. Одного из них во всеуслышание приговорили к расстрелу.
Нагрянувшая страшная война требовала не только строгого соблюдения воинской дисциплины, но и духовной стойкости физически здорового молодого воинства. Надо заметить, что юность того времени была самой физически крепкой частью населения страны. Более того – такой здоровой молодежи, рождения 1921 – 24 годов, не было ни в царской России, ни в последующие годы в Советском Союзе и ни в настоящей России. Не будет ее и в ближайшем будущем в нашем отечестве.
В канун войны в Алма-Ате на призывных пунктах военкоматов комиссии признавали годными к военной службе 95 % призывного контингента. А в 2005 году таковых в России было около 30 %! Чем же это объяснить? Прежде всего, тем, что рождавшиеся дети в 1921-24 годах являлись на свет в более экологически чистую среду. Промышленность лежала на боку после двух разрушительных войн – не загаживала природу.
Автомобильный парк – главный отравитель атмосферы – был в мизере. А голодные годы и сухой закон снизили потребление алкоголя до 1,5 литров на человека (теперь же выпивается 15 литров). Тогда было не до спиртного – не хватало хлеба. Вынужденные трезвенники и малопьющие родители рождали здоровеньких малышей. О наркотиках знала в те годы в основном медицина. А теперь ими травится в стране до 4-х миллионов человек, из которых значительная часть – молодежь. Свою положительную роль сыграло и приличное недорогое медицинское обслуживание населения, и жесткое преследование шарлатанов от медицины, наводнявших рынки поддельными медикаментами.
Это только мои здоровые сверстники могли выдюжить внезапные, хорошо подготовленные удары фашистского вермахта, несмотря на чудовищное сталинское истребление лучших высших военных руководителей Красной Армии в преддверии кровопролитных столкновений, на государственные и военные ошибки в начале войны.
В начале сентября 1941 года вдруг в мой полк пришел приказ нашего командующего войсками Среднеазиатского военного округа С.Трофименко – студентов ВУЗов отпустить по домам.
Война огненным шаром катилась по западным территориям Союза, а я в Алма-Ате продолжил учебу на 2-м курсе института. Через неделю вновь повестка. Опять Ташкент и Чирчик. Полк, в котором я только что служил, убыл на фронт. А в его казармах формировалось кавалерийское училище. Командиру моего учебного эскадрона я понравился – лучше всех прыгал через спортивного коня. Но из-за близорукости был отчислен из училища.
Объявился снова в Сталинском райвоенкомате Алма-Аты. Вскоре меня в третий раз призывают и опять направляют в Ташкент. Видимо, военная судьба испытывала меня на прочность неспроста, вновь и вновь направляя в этот колоссальный центр Туркестана, который много позже, уже после войны, мы с женой Маргаритой с великой радостью не раз посещали уже не по принуждению, а по зову души и приглашениям добрых её родственников, живших там.
Продолжение:http://www.proza.ru/2019/10/20/833