СВАДЬБА
День свадьбы Ральфа и Сусанны начался таким ясным утром, какого мне прежде видеть не приходилось. Была весна, и весь вельд, покрытый свежей зеленой травой, украшали расцветающие там и тут лилии. Легкий ветерок стряхивал капли росы с ростков кукурузы, с каждого куста и деревца доносилось воркование бесчисленных голубей. Под карнизом нашей веранды пара красногрудых ласточек, которые селились там уже много лет, заканчивали вить свое новое гнездо, и я рассеянно наблюдала за ними, а они на правах старых друзей проносились над самой моей головой, иногда касаясь моей щеки своими крыльями. В какой-то момент они прервали свою работу, а может, просто закончили ее, и уселись в нескольких ярдах от гнезда на ветке персикового дерева среди ярких цветов, прильнув друг к другу и щебеча песню радости и любви.
Тут к веранде подошла Сигамба, по-видимому, намериваясь сказать мне что-то.
– Ласточка и избранник Ласточки, – сказала она, взглянув вслед за мной на маленьких птичек, качающихся на ветке.
– Да, – ответила я, ибо мне и самой эта картина показалась хорошим предзнаменованием, – они построили гнездо, и теперь благодарят Бога, прежде чем начать жить вместе и растить птенцов.
Едва эти слова слетели с моих губ, как по ярко освещенной солнцем земле перед домом пронеслась быстрая тень, послышались два сильных удара крыльев и коричневый ястреб, маленький, но очень свирепый, из тех, что охотятся на мелких птиц, стремительно спикировал на ласточек. Одна из них вовремя заметила опасность и соскользнула с ветки, но другую ястреб схватил своими цепкими когтями и поднялся с ней высоко в небо. Напрасно вторая птичка вилась вокруг, издавая пронзительные крики, – ястреб был безжалостен, как сама смерть.
– Ох, ласточка моя, – громко вскрикнула я. – Проклятый ястреб унес мою ласточку!
– Нет, посмотри, – сказала Сигамба, указывая вверх.
Тут и я увидела, как черная ворона, появившись откуда-то из-за дома, принялась кружить вокруг ястреба и бить его клювом. Вынужденный защищаться, хищник разжал когти, отпустил ласточку, и она спорхнула на землю, в то время как ворона и сокол, продолжая сражение, скрылись в голубой глубине неба.
Спустившись с веранды, я побежала туда, где лежала ласточка, но Сигамба опередила меня и первой взяла птичку в руки.
– Клюв ястреба поранил ее, – сказала маленькая знахарка, указывая на кровавое пятно среди красных перьев на груди птицы, – но ни одна из костей не сломана. Думаю, она выживет.
Мы положили ласточку в гнездо, где она провела следующие несколько дней, в течение которых ее друг заботливо носил ей мошек, как неоперившемуся птенцу. А потом они исчезли, улетели искать себе новый дом и никогда больше не селились под нашими карнизами.
– Ты хотела поговорить со мной, Сигамба? – спросила я, когда хлопоты с ласточками закончились.
– Я хотела поговорить с баасом, но могу и с тобой, ведь это одно и то же, – ответила она. – Я отправляюсь в путешествие; для себя у меня есть хороший черный конь, которого я лечила, – баас отдал мне его после того, как я остановила вас в Тигровой лощине. Но мне нужно еще одно животное – для поклажи и моего слуги Зинти, который поедет со мной. Продайте мне злобного коричневого мула, которого вы почти не используете; он очень силен, а Зинти его не боится. Я дам двух коров, которых получила от одного кафра, чью жену спасла от яда змеи. Конечно, мул стоит трех коров, но мне больше нечего предложить.
– А куда ты едешь, Сигамба? – спросила я.
– Я поеду за своей хозяйкой в дорп, – ответила она.
– Это она велела тебе следовать за ней?
– Нет! Возможно ли, чтобы она подумала обо мне в такой момент? Но я все равно поеду. Не бойся, я не побеспокою ее и не обременю; я поеду так, что меня никто не увидит, пока я не понадоблюсь.
Мне опять захотелось возразить Сигамбе: не то, чтобы я была против ее планов, но как хозяйка дома такие меры предосторожности должна была бы предусмотреть я сама. Думаю, Сигамба догадалась о моих сомнениях, – во всяком случае, она ответила мне до того, как я заговорила, и сделала это в своей особенной манере, посмотрев сначала на гнездо ласточки, затем на цветущую ветвь персикового дерева и, наконец, в небесную синь.
– Черная ворона прогнала ястреба, – сказала она задумчиво, как бы имея в виду что-то другое, – но мои глаза зорче твоих, и я вижу, что ястреб ее убил, или, возможно, они убили друг друга; по крайней мере, оба они упали на землю там, за горой.
Я уже готова была взорваться гневом, потому что если в мире было что-то, что я ненавидела в тот момент, так это глупые предзнаменования Сигамбы, которых мне с лихвой хватило прошлым вечером, когда она заставила этого болвана Яна поверить в видения в миске с водой. И все же я сдержалась – из-за черной вороны, которая спасла мою любимую ласточку из когтей жестокого ястреба, когда он уже готов был растерзать ее на глазах ее верного друга. Разве не то же происходит и меж людьми, которые так же охотятся друг за другом? Ах, я не могла думать об этом в такой день!
– Возьми мула, Сигамба, – сказала я. – Я улажу это дело с баасом. А что касается двух коров, они могут пастись с остальным скотом до вашего возвращения.
– Благодарю тебя, мать Ласточки, – ответила она и повернулась, чтобы уйти, но я остановила, спросив:
– Что напугало тебя, Сигамба? Ты слышала что-то?
– Я ничего не слышала и все же боюсь.
– Глупо бояться без причины, – ответила я, – но будь настороже, Сигамба.
– Не бойся, я буду настороже, пока не ослабеют мои колени и мои глаза не станут пусты.
Она ушла, и я не могла тогда даже предположить, как нескоро увижу ее вновь и какими трудными будут эти несколько месяцев. Ах, Сусанна, внучка моя, ты сейчас так похожа на мою дочь Сусанну пятьдесят лет тому назад. А ведь если бы не бдительность маленькой Сигамбы, Гуляющей-по-лунному-свету, не сидеть бы тут сегодня и тебе!
***
Бракосочетание было назначено на двенадцать часов, и хотя у меня было много хлопот, это утро тянулось бесконечно. Не знаю почему, но мне казалось, что полдень никогда не наступит. Кроме того, куда бы я ни пошла, я натыкалась на Ральфа, который бессмысленно бродил в своей лучшей одежде, а за ним неизменно следовал Ян с новой фетровой шляпой в руках.
– Во имя Небес, – вскричала я, в очередной раз наткнувшись на них обоих на кухне, – уйдите отсюда! Что вы здесь топчетесь?
– Allemachter! – сказал Ян. – Да нам же больше некуда деваться. Гостиную готовят для обряда и застолья, в комнате Ральфа сидит предикант и что-то пишет, Сусанна в твоей комнате примеряет наряд, на веранде и даже в конюшне полно кафров. Куда же мы пойдем?
– Займитесь фургоном, – предложила я.
– Об этом мы уже позаботились, мама, – сказал Ральф. – Все упаковано, даже волов уже захомутали.
– Тогда идите и просто посидите там, покурите, пока я не приду и не позову вас, – ответила я, и они – первым Ральф, а за ним Ян – послушно побрели к фургону.
В двенадцать часов я отправилась за ними и обнаружила, что оба послушно сидят в фургоне и молча дымят, как две печные трубы.
– Давай, Ральф, – сказала я, – пришла пора жениться.
И он направился к дому, при этом был очень бледен и шел неуверенно, словно пьяный, а за ним привычно следовал Ян, все еще посасывая трубку, которую забыл вынуть изо рта.
Почему-то я не помню многих деталей свадьбы – может, они тогда ускользнули от моего сознания, а возможно, погребены под воспоминаниями о последовавших затем событиях. Помню, как Сусанна стояла перед столиком, за которым сидел предикант. Белое платье было ей очень к лицу, а вот фаты на голове – по английской моде, которой нынче следуют даже бурские девушки, – у нее не было, только в руке она держала букетик редких белых цветов, которые Сигамба собрала для нее в каком-то ей одной известном клофе. Лицо Сусанны было несколько бледным, а может просто выглядело так в тускло освещенной комнате, но губы казались красными, как кораллы, а темные глаза светились и сияли, когда она обратила взор на стоявшего рядом с ней жениха – светловолосого, сероглазого красавца-англичанина, чья благородная кровь сквозила во всех его чертах и жестах, даже в голосе, – человека, которого она спасла от смерти и который становился теперь ее спутником на всю жизнь.
Несколько слов шепотом, обмен кольцами, долгий поцелуй, и вот эти двое, Ральф Кензи и Сусанна Ботмар, уже муж и жена перед Богом и людьми. Когда они преклонили колени, и предикант благословил их, я подумала, что церемония закончена, но не тут-то было: этот добрый человек только начал свою проповедь, и она обещала быть долгой. Он говорил и говорил об обязанностях мужа и жены и о многом другом, пока, наконец, как я и ожидала, не перешел к детям. Тут уж мое терпение лопнуло.
– Достаточно, уважаемый, – сказала я. – Вряд ли нужно говорить о детях с теми, кто женат всего пять минут.
От этих моих слов оратор сник, как проколотый пузырь, и вскоре его речь закончилась, а я позвала кафров собирать на стол.
Еды было много, как и голландского джина, не говоря уже о персиковой водке и констанцком[1], которое прислал мне несколько лет назад двоюродный брат, который тогда жил в Стелленбосе; и все же пир наш был не так весел, как хотелось бы. Начать с того, что предикант был угрюм, потому что я оборвала его речь, а угрюмый святоша – не та компания, с которой приятно иметь дело. Ян попытался предложить тост за новую супружескую пару и не смог этого сделать. Слова словно застряли у него в горле, потому что вообще-то он никогда не был оратором. Короче, он как обычно выставил себя на посмешище, и мне пришлось выручать его.
Ну, я-то говорила хорошо, пока в какой-то момент не переусердствовала немного, говоря о Ральфе как о том, кого Небеса послали нам, и о чьих родителях нам ничего не известно. Тут у Яна вдруг развязался язык и он во всеуслышание заявил:
– Жена, это ложь, и ты это знаешь!
Ясное дело, это джин и персиковая одержали верх над его разумом и манерами, но я не стала ему отвечать, потому что ненавижу спорить на людях, но позже, конечно, поговорила с ним на эту тему раз и навсегда. К счастью, предикант не обратил внимания на этот инцидент, потому что думал только о своем уязвленном достоинстве.
Затем Сусанна усугубила положение, вздумав обнять за шею отца, и при этом принялась всхлипывать – повиснуть на моей шее она не решилась. Тут уж я вышла из себя:
– О Боже! Ну что вытворяет эта глупая девица? Теперь, когда у нее есть любимый муж, первое, что она делает, это ревет. Да сделай я такое в свое время, муж влепил бы мне хорошую оплеуху и, видит Небо, был бы прав.
Тут, почуяв свой шанс на реванш, очнулся предикант.
– Фру Ботмар, – сказал он, уставившись на меня, и заморгал, как сова, – даже за праздничным столом, я считаю своим долгом обличать непочтительные языки, не взирая на лица. Фру Ботмар, я боюсь, что ты забыла третью заповедь[2], поэтому должен напомнить ее тебе, – что он и сделал, медленно, чуть ли не по слогам, выговаривая каждое слово.
Что я сказала ему в ответ, теперь уж и не вспомню, но и сейчас вижу, как падре вылетает из комнаты, гневно воздев руки над головой. Ну что ж, в моем лице он встретил достойного противника, и насколько я знаю, впоследствии всегда говорил обо мне с большим уважением.
Последующее я опять помню смутно – вплоть до отъезда молодых. Сусанна хотела попрощаться с Сигамбой, и когда ей сказали, что никто не может ее найти, выглядела раздосадованной, так что маленькая знахарка была неправа, полагая, что из-за своего замужества хозяйка забыла о ней. Затем она поцеловала нас всех на прощание – ах! мы и не предполагали, как долго продлится наша разлука, – и они с Ральфом пошли к фургону, в который были запряжены шестнадцать прекрасных черных волов, готовых пуститься в путь. Но сами новобрачные не собирались ехать в фургоне: для этого у них были прекрасные лошади. В последний момент Ян, чья голова еще гудела от персиковой водки, настоял на том, чтобы Ральф ехал на том самом чалом жеребце, на котором Сигамба примчалась в Тигровую лощину, чтобы предупредить нас о засаде на перевале. По мне так это – явное свидетельство того, что даже пороки человека Провидение может использовать во благо, ибо и на этот раз шиммелю предстояло сослужить отличную службу.
Было много поцелуев и прощальных объятий, Ральф и Сусанна обещали скоро вернуться, что в действительности случилось лишь с одним из них. Наконец они тронулись, и Ян решил немного проводить их по дороге к морскому заливу в четырнадцати милях от нас, где они должны были заночевать.
Когда они отбыли, я пошла в свою спальню, уселась на кровать и заплакала, потому что мне было грустно расставаться с Сусанной даже ненадолго и ради ее же блага, и на сердце у меня было тяжело. Не шла из головы и ссора с предикантом. Кое-как взяв себя в руки, я принялась за работу и привела в порядок спальню Сусанны, хоть это было грустное занятие. Тут и Ян вернулся, распрощавшись наконец с молодыми, когда они были уже в часе пути от фермы. Голова его уже прояснилась, мы принялись обсуждать план нового дома и, спустившись к месту будущей стройки, разметили его колышками и линиями, скоротав за этим занятием время до самого заката, когда Яну пришла пора пойти взглянуть на скот.
В тот вечер мы легли рано, потому что очень устали за день, и уснули крепким сном, а около часа ночи нас разбудили крики гонцов – принесенные ими вести были ужасны.
-------------------------------------
[1] Констанцкие вина – вина, производимые винодельческими хозяйствами, основанными в конце XVII века губернатором Капской колонии Симоном ван дер Стелом в районе Констанция, расположенном к югу от Кейптауна у подножья Столовой горы; к началу XX века констанцкие вина стали известны в Европе.
[2] Не произноси имени Господа, Бога твоего, напрасно; ибо Господь не оставит без наказания того, кто произносит имя Его напрасно (Исх. 20:7).