В Дорне сегодня необыкновенно снежно. Хлопьями падал пушистый и колючий снежок, аппетитно хрустящий под ногами. Снег покрывал собой крыши аккуратных голландских домиков, отчего они частично напоминали имбирные пряники, небрежно покрытые сахарной глазурью. Красиво и до безумия мило. Иногда по улицам городка проходили влюбленные, трепетно поддерживая друг друга; степенно и как-то величаво проходили особо зажиточные голландцы; жены и мужья толпились на улицах у магазинов, держа в руках корзинки и сумки, а нередко и маленьких детей. Самые маленькие жители городка ходили на каток или на горки за домами, где весело катались на санках, нередко падая с них. Раздавался веселый смех, летали снежки, строились снежные бастионы. Идиллия в высшем её проявлении.
Если пройти по главной улице Дорна и свернуть к лесу, то можно увидеть довольно высокое поместье, от которого по неясной причине веяло одиночеством и какой-то странной грустью. В одном из залов этого самого поместья сидел одинокий мужчина. В зале тихо потрескивал камин, освещая аскетичную фигуру мужчины перед ним. Лицо молчаливого созидателя выглядело каким-то усталым, тусклым, безрадостным. Голубые глаза, прикрытые тяжелыми опахалами век, то и дело отрывались от созидания танца искр в камине и унылым, почти скорбным взглядом окидывали комнату. Здесь всё было по-старому: кремовые обои, картины со сценами охоты, сабли, охотничьи рога. Все покрывала трепещущая синяя тень. Такая же тень, только гораздо более тёмная, накрыла мужчину, сидящего на кресле. Этим одиноким мужчиной, которого можно было считать стариком, был никто иной, как свергнутый правитель Германской империи - Вильгельм II Гогенцоллерн.
Венценосец, как сам себе признавался, был бездарным императором. Да для этого не нужно было много доводов — если бы не Вильгельм, Бисмарк не бросил бы сотворённое им государство; если бы не Вильгельм, Империя не встряла бы в войну, поддерживаемая духом пангерманизма; если бы не Вильгельм, то империи не пришёл бы конец. Всё, что так долго созидалось, было растоптано, уничтожено, разатомировано. И причиной тому — Вильгельм. Ему чудом удалось избежать жестокой народной расправы — он бежал в Голландию, прихватив с собой всё то, что так необходимо монарху — картины, письма, вино. Имущество, исчисляющееся вагонами, было увезено следом за беглецом. Теперь Вильгельм жил в небольшом поместье, расположенным близ городка, где никто не знал его личной трагедии имперского масштаба. Хотелось быть поближе к обыкновенным людям, которых вовсе не волновало, был ли этот мужчина с грустным взглядом императором. Но увы! Это не представлялось возможным.
Не стоит думать, что раз Вильгельм Гогенцоллерн был императором, то ему были чужды человеческие чувства. Напротив. Об императоре не раз отзывались не особо учтиво, говоря, что он очень любит эффектные речи и жесты, любит все по-имперски пафосное. Но какой человек не хочет почувствовать себя значительной и важной персоной? Тем более, любовь к длинным и витиеватым речам, которыми изливался император перед народом или на приёмах, компенсировалась физическими недостатками Вильгельма. Он уже относительно привык к ним, хотя во время приступов самобичевания, он нередко корил себя за свою кривошеесть и нескладность. Вильгельм не любил себя за то, что его руки были разной длины, и изувеченную левую руку нужно было либо закрывать чем-то, либо вообще поворачиваться к фотоаппарату правым плечом. А ведь так иногда хотелось просто повернуться лицом к фотоаппарату и наплевать на то, что разница в длине рук была около пятнадцати сантиметров, или на то, что иногда при долгом и довольно неудобном положении сидя у него начинала болеть спина и плечи.
Жить калекой не так страшно, чем ощущать себя таковым.
Вскоре, экс-кайзеру надоело сидеть молча перед камином и думать о том, что происходило последние четыре года. Решив избавиться от грустных и не очень приятных мыслей, он решительно поднялся с кресла и величественной походкой пошёл вниз. Спустившись по лестнице, мужчина вдруг остановился перед зеркалом и подзавил усы, в которых уже было гораздо больше седины, чем до этого. После этого, Гогенцоллерн подозвал лакея Михеля и попросил того дать ему шубу. Слуга покорно выполнил просьбу господина и помог Вильгельму надеть тяжёлую шубу из куньего меха.
— А куда Вы собрались? — спросил юноша, глядя на то, как бывший кайзер немного горделиво смотрит то на своё отражение в трюмо, то на лакея.
— Прогуляться хочу. Пока ещё вьюга не разыгралась. — ответил Гогенцоллерн, и не дав лакею договорить, вышел на улицу, впустив в поместье порыв холодного январского ветра, бросающего на ходу шелковистые ленты колючих снежинок.
Погода на улице действительно была по-январски снежной. Всё кругом было либо белым, либо голубым с серебристо-белыми искрами. Снег, лёд, иней, наст — всё хрустело и сверкало под январским солнцем, что Вильгельму невольно приходилось щуриться, чтобы не ослепнуть. Мороз приятно щекотал нос, а при дыхании на свободу вырывалось облачко пара. На самом деле, Гогенцоллерн не особо любил зиму, предпочитая ей солнечное и тёплое лето, но сейчас он не мог не согласиться, что его сейчас слепила именно зимняя красота.
— Это просто великолепно... — поражённо говорил мужчина, прогуливаясь и оглядываясь с искренним детским изумлением. Деревья были покрыты иголочками инея и пушисто-колкими шапками снега. На их фоне розовыми пятнами пестрели снегири, клюющие рябину. Где-то вдали гулко и хрипло каркали вороны, громоздясь на еловых и дубовых ветвях. Под ногами замечтавшегося мужчины аппетитно урчал снег и похрустывал наст. В одночасье, Гогенцоллерну захотелось вдруг засмеяться, побежать по нетронутым человеком сугробам, отряхивать ветки елей от снега и подставлять свою голову под падающую шапку снега, чтобы мокрые хлопья попадали прямо за шиворот, на спину, приводя в чувство своим холодом. А может вообще упасть спиной в сугроб и сделать снежного ангела? Вильгельму уже это захотелось это воплотить в жизнь, но вовремя себя одёрнул.
— А как я буду выглядеть со стороны? — спросил он вслух у самого себя, отряхнув от снега воротник шубы, на котором искрились снежинки.
Стоит сказать, что бывший кайзер был человеком довольно замкнутым и неуверенным в себе. Прозвучит удивительно, но бывший монарх действительно боялся выглядеть недостаточно умным, недостаточно сдержанным. Так и здесь, он убоялся, что кто-то его увидит и осуждающе посмотрит на него, как это иногда делала его мать. Поэтому, седой Вильгельм, хрустя снегом и шурша полами шубы, вернулся в поместье. Ему пришлось идти через "дворы", отчего он не лишил себя удовольствия посмотреть на то, как играют дети. Они галдели, смеялись, забрасывая друг друга снежками при штурме снежных крепостей. Вильгельм вспомнил своё детство, которое было, мягко говоря, не самым радостным. Одна лишь учёба. Но отбросив и эту невесёлую мысль от себя, Гогенцоллерн снова направился к поместью, иногда поглядывая на резвящуюся ребятню, которую не пугала даже начавшаяся метелица. Но спустя минут пять, детей, несмотря на их негодование, матери загнали их по домам, где их ждал плед и маленькая кружка в цветочек с тёплым молоком. В это же время, Гогенцоллерн вернулся в своё поместье, с трудом закрыв дверь; порыв ветра снова бесцеремонно ворвался в дом. Дверь захлопнулась.
— Михель! Помоги мне снять шубу. — попросил он учтивым, но властным голосом, как и подобает монарху, хоть и без короны. Лакей покорно подбежал и помог Гогенцоллерну с одеждой. Повертевшись перед зеркалом, Вильгельм заметил на комоде конверт. Подобрав его, он спросил.
— Михель, а откуда письмо?
— Да его принесли, когда Вы были на прогулке. Думаю, Вам стоит его прочесть. — загадочно произнёс лакей, удалившись. Вильгельм приподнял брови и, закрывшись в кабинете, принялся с усердной аккуратностью открывать конверт. Внутри лежала небольшая открытка, нарисованная от руки. Там был неумело изображён портрет кайзера, а также... Что это написано сзади? Вильгельм повернул открытку и начал вчитываться в ряды неровных буковок.
"Herr Kaiser,
Пишу Вам эти строки, чтобы выразить всё своё почтение к Вашему Императорскому Величеству. От всей души поздравляю Вас с днём рождения; желаю Вам счастья, здоровья, любви и всего того, без чего в нашем мире не обойтись. Вы, наверно, спросите меня, почему я обратился к Вам как к императору, хотя мне всего девять лет. Я отвечу: Я люблю Вас всем сердцем, Herr Kaiser. Даже если Германская Империя уже канула в небытие, даже если Вас ненавидит весь мир, — я всегду буду любить и почитать Вас всем своим сердцем и душою. Ведь Вы для меня навсегда останетесь Его Императорским Величеством, коему я всегда буду верен.
Светлого Вам дня рождения. Береги Вас Господь.
С искренней любовью,
Генрих. "
Вильгельм с нескрываемым трепетом и какой-то надеждой читал поздравление. Он с умилением улыбался, читая каждую строчку этого незамысловатого детского письма. И неожиданно... Он завсхлипывал. Тихо, осторожно, чтобы слуги не услышали. Через силу дочитав последние строки, Гогенцоллерн отложил открытку на небольшой столик рядом с креслом. По щекам, иссечённым морщинами, текли слёзы. Он просто не мог поверить, что его поздравили с днём рождения, к тому же, его поздравил ребёнок. Письмо было пропитано такой любовью, уважением и благоговением, что бывший император, уже привыкший к ненависти и холоду, не выдержал и чистосердечно расплакался. Голубые глаза, в которых плескались счастливые слёзы, вдруг обернулись в сторону окна, за которым бушевала метель.
— Видит Бог, не перевелись ещё добросердечные люди на земле... — произнес он, мягко улыбнувшись и даже не стирая дорожки от слёз с лица. Единственное, что Вильгельм знал точно: это письмо, что заставило его снова поверить в людей, принесёт еще немало радости и счастья в его жизнь, и это письмо было самым лучшим подарком на его день рождения. Ни один подарок не мог сравниться с этой открыткой, ведь она вселила столько надежды и любви в сердце измотанного ненавистью, но такого счастливого Гогенцоллерна.