Теплоход «Grand Ross» отошёл от причала под традиционное «Прощание славянки». впереди были десять дней круиза «Москва — Казань — Москва», экскурсионная программа обещала невероятное, провожающие махали нам вслед, а из динамиков раздавалось задорное приглашение на обед: «Трали-вали, дили-дили, а в салоне-ресторане вам столы уже накрыли!»
За столиком нас было четверо: супружеская пара лет шестидесяти (мужчина задерживал на себе взгляд; это называется харизмой) и женщина лет сорока, увешанная дешёвой бижутерией, которая, впрочем, удивительно ей шла. Познакомились. Любовь Ивановна работала в ревизионном отделе одного из московских Департаментов, Фёдор Николаевич, капитан рыболовного морозильно-консервного траулера, полжизни провёл в Охотском море и ему было о чём рассказать. Любительница бижутерии представилась лаконично: «Нонна». Я привычно соврала, что работаю бухгалтером (незачем им знать о моей профессии).
«Консерватор» оказался разговорчивым. К концу обеда я могла отличить донный трал от разноглубинного, знала, что такое непищевой прилов, непрерывная палуба и кормовой слип, и как варить моряцкий суп со странным названием «Фишка в томате».
За ужином мы встретились как старые знакомые и перешли на ты. Капитана из уважения к должности называли по имени отчеству. Он с увлечением рассказывал об Охотском море, грозно взмахивая вилкой в патетических местах, а в местах неправдоподобных поглядывая на жену (Люба кивала, подтверждая, что — да, всё так и было, но почему-то улыбалась). Вот же повезло, думала я. Не каждому выпадет такая удача — сидеть за одним столиком с настоящим моряком. О том, как нам «повезло» на самом деле, я не догадывалась…
Дождавшись, когда Фёдор Николаевич закончит рассказ и с аппетитом примется за отбивную, Нонна сообщила, что работает врачом на «Скорой», и без разбега рассказала историю о спасении безнадёжного пациента, который почти умер, но они его откачали и в больницу привезли в стабильно тяжёлом состоянии, но вполне живого, так что удивились даже реаниматологи. «Вообще-то я травматолог, — призналась Нонна. — Я раньше в «Склифе» работала, потом на «Скорую» перешла, так уж сложилось».
Стоит ли говорить, что в наших глазах Нонна поднялась на недосягаемую высоту, и даже капитан слушал её с нескрываемым интересом. Когда Нонна замолчала, нам хотелось аплодировать.
— А расскажи ещё! — попросила я.
— Завтра расскажу. А то спать не будете от моих историй, — улыбнулась Нонна.
Так и повелось: завтрак и обед мы проводили на траулере «Дейтра» (водоизмещение 9260 тонн, грузоподъёмность 2048 тонн, осадка шесть метров, температура в трюмах минус двадцать восемь градусов, количество коечных мест сто пятнадцать, район плавания неограниченный). А за ужином мотались по Москве на «Скорой» и спасали чьи-то жизни. Впрочем, это получалось не всегда (пятьдесят на пятьдесят, уточнила Нонна), и самым страшным было — смотреть в глаза родственников, которые верили в «Скорую» как в Господа Бога и ждали чуда. А чудо не случилось.
Её истории замораживали кровь. Каждый вечер по одной, больше Нонна не рассказывала, просить бесполезно.
Время между экскурсиями мы проводили по-разному. Нонна сидела в шезлонге с книжкой, я предпочитала разглядывать берега, для чего взяла с собой бинокль, а Люба с мужем не пропускали ни одного мероприятия, будь то концерт, мастер-класс по рукоделию, чтение стихов или танцы. Конференц-зал располагался на самой верхней, шлюпочной палубе, а у Любы болели ноги, по палубе она ходила, тяжело опираясь на трость, но каждый день лазила по крутым трапам, поднимаясь и спускаясь несчетное количество раз.
Каким-то шестым чувством я понимала, что это плохо кончится. На мои увещевания Люба беспечно махала рукой:
— Да ну тебя! Ну, ноги у меня больные, десять лет лечили, не вылечили. Что ж мне теперь, не жить?
— А как же я? А как же Нонна? Мы на мероприятиях редко бываем, нам экскурсий хватает. Мы, получается, не живём?
— Получается, — улыбнулась Люба.
Я на неё не обиделась. Но не могла равнодушно смотреть, как она карабкается по трапу, уцепившись рукой за перила, а в другой держа бесполезную трость. Трап крутой, ступеньки узкие, нога только боком встаёт, а для Любы это технически невыполнимо, как шутил её муж. И дошутился.
До конца путешествия оставалось три дня, когда Фёдор Николаевич пришёл на ужин один. Лицо у него было странно бледным, правая щека подёргивалась.
— Там… Люба. — Сообщив нам эту ценную информацию, Федор Николаевич взял со стола тарелку с оладьями. — Марина, вы мне не поможете? Возьмите салат. И чаю ей надо отнести. Она… ногу сломала, кажется. Прыгала по трапам как девчонка… Допрыгалась. Нонна, вы не посмотрите, что у неё с ногой? Вы же травматолог.
Официантка уже спешила к нам с подносом.
— Спасибо, мы сами всё отнесём. А вы врача пригласите, в тридцать седьмую каюту, там женщина ногу сломала, кажется.
Поставив на поднос тарелки, я поспешила в каюту к Соломатиным. Там уже сидела Нонна, ощупывая Любину ногу. Люба охала и закатывала глаза.
— Ну и нечего глаза закатывать. Перелома у тебя нет, обыкновенный вывих. Сейчас вправлю. — Нонна цепко ухватила пострадавшую ногу. — А ты чего глаза выпялила? Ну-ка отвернись, а то ещё с тобой возиться придётся.
Последнее относилось ко мне. Я отвернулась и для верности даже зажмурилась. Что-то хрустнуло, Люба громко вскрикнула и тяжело задышала.
— Ну а что ты хотела? Вывих вправлять всегда больно, — со знанием дела заявила Нонна. Люба вымученно улыбнулась. Лицо у неё стало серым, а губы, всегда сочно-красные, побледнели до синевы.
Нонна поудобнее уложила её ногу, и Любино лицо перекосилось от боли. И тут дверь без стука распахнулась и в каюту вошла женщина в надетом поверх костюма голубом халате. За её спиной переминался с ноги на ногу Любин муж. Нонна резво вскочила с дивана и пробормотав «я сейчас, я быстро…» выбежала вон.
— Что случилось? Расскажите подробно, как вы упали, что при этом чувствовали. Не упали? Просто оступились? А что вы бледная такая? — Врач осторожно потрогала Любину ногу, сильно распухшую. — Значит, ногу подвернули? А до каюты сами дошли?
— Дошла потихонечку. Было больно, но терпимо. Я в каюту не пошла, на палубе посидела, думала, пройдёт. Потом еле поднялась… — рассказывала Люба, схлёбывая воздух как ледяную воду — мелкими глотками, мучительно проталкивая через горло.
— Сильно болит?
— Сильно. Нонна сказала, что так и должно быть. Она мне вывих вправила, дёрнула так, что я чуть сознание не потеряла. Сказала, всё хорошо, а боль такая, что я еле терплю.
— Вывих вправила? Да она с ума сошла! Вон у вас как лодыжка распухла… И кожа посинела. Скорее всего, треснула кость. На сломанной вы бы до каюты не дошли.
Врач наложила на Любину ногу мягкую шину и забинтовала эластичным тугим бинтом. В отличие от Нонны, прикосновения её рук почти не причиняли боли.
— Вот и всё. Я вам таблеточки оставлю, анальгин, выпейте, он хорошо снимает боль. Ну, я пойду, а то ужин ваш остынет. Ужин сегодня особенный, домашние оладьи со сметаной, покушайте и ложитесь. А утром я зайду, — выпевала-выговаривала врач, и от её голоса утихала боль, уходила тревога.
— Ваш муж сказал, что до меня здесь был травматолог. — С лица врача исчезла улыбка. — Это она вам «вывих» вправляла? Я бы держалась от неё подальше...
На следующее утро Нонна как ни в чём ни бывало уселась за стол и вежливо осведомилась:
— Как там Люба? Как себя чувствует?
— Вашими заботами… — прорычал Фёдор Николаевич. Я оценила капитанскую выдержку: сказать ему хотелось многое.
За обедом капитан не проронил ни слова. Нонна сосредоточенно смотрела в свою тарелку, Охотское море шумело где-то далеко, и обед прошёл в полном молчании. Я поставила на поднос Любины тарелки, капитан подхватил бокал с соком. Вдвоём мы отнесли в каюту Соломатиных Любин обед. Нонна направилась было следом, но капитан рыкнул на неё совсем не по-капитански (а может, именно по-капитански): «Вон пошла, стерва корабельная!»
Нонна за нашим столиком больше не появилась. Перешла во вторую смену, объяснила официантка. «Ах ты стервозина! Ах ты ведьма проклятущая! В морозильник бы тебя... на консервы! Травматолог, мать-перемать...» — ругался капитан, а я кивала, соглашаясь с каждым его словом.
В последний день круиза я решила отнести в читальный салон библиотечные книги. И в дверях столкнулась с Нонной. Она молча кивнула и выметнулась из салона. Убежала, даже лапки не пожала. Даже книги на полку не поставила, так и оставила на столе. Из любопытства я пробежала глазами по названиям. Одна называлась «Телефон ангела — 03». В ней были все Нонкины истории, ровно десять. Так вот почему она рассказывала в день по одной! Иначе бы историй не хватило на десять дней путешествия. Вот почему сидела на палубе с книжкой! А после смеялась над нами, закрывшись в своей каюте.
Задохнувшись от гнева, я выскочила из салона, но Нонны и след простыл. На палубе «травматолога» тоже не оказалось. А так ли уж мне нужен этот разговор? Что я ей скажу? И снова услышу в ответ враньё? Представив, как «корабельная стерва» отсиживается в каюте, запершись для верности на ключ, я нехорошо улыбнулась и взялась за карандаш… Сейчас она получит своё. "А вы своё уже получили" — прозвучало в голове Нонкиным голосом.
Так появилась на свет эта история, написанная, скажу вам честно, с красными от стыда щеками. «На простака не нужен нож, ему с три короба наврёшь — и делай с ним что хошь».