С подачи отбивной дождя по обещанным крышам распознать его было довольно просто. Он отличался всем чем только можно, как надомник от домушника.
Жозеф Лампиду ни во что не верил, видя себя на плацу стойким оловянным солдатиком из Э-роты заядлого холостяка Ганса Христиана Андерсена.
Его фантазии (зажигательная смесь а ля коктейль Молотова) и фобии превосходили великого датского сказочника, боявшегося отравлений и быть ограбленным с погребением заживо.
Но в отличие от Ганса Жозик в процессе ороговения, хорошо известном мужчинам, оказался саранчёвым извращенцем, искавшим себе подходящую пару с ногами кузнечика коленками назад, мозг которого представлялось безнаказанно изнасиловать непотребными словами.
Готовый нести правду на вытянутых руках, пока по ним не ударили, простоволосым он предпочитал блондинок с развитыми локонами и musculus gluteus maximus (то бишь ягодичными).
Его постоянно обуревали полудетские законопаченные мечты на фоне недопустимых желаний на манер огнедышащих драконов, выпускающих трассирующие пули внедосягаемых слов, скрывающих внешние проявления чувств, сопровождаемых внутренними кровоподтёками.
Лампиду был убеждён, что в каждом из нас есть что-то положительное, сдобренное отрицательным зарядом.
Его излюбленная всеми фраза: "Ну и дела, на закуску подали удила" говорила о жеребячей невыдержанности его осторосолений перед их употреблением в духовную пищу, с которой он делился со мной по-королевски, за что я ему был чрезвычайно признателен под непрекращающимися словотворческими пытками.