Modus vivendi*
Наша жизнь в Коимбре текла спокойно и размеренно. Дни были настолько похожи друг на друга, что мне казалось, словно это один и тот же день наступает вновь и вновь.
Чтобы не опоздать в университет, я просыпался в пять. Тихо-тихо собирался, думая: «главное – не разбудить Анну», и выходил из дома.
Кузина вставала в восемь. Зизи одевала ее и подавала ей завтрак. Затем Анна практиковалась в игре на клавесине: повторяла мелодии, которые знала, и разучивала новые. Около полудня у нее был второй завтрак, состоявший из фруктов и легких закусок, после которого вместе с няней она выходила гулять в сад. Перед нашим домом был небольшой садик, который Анне очень нравился, хотя, конечно, она скучала французскому саду, ждавшему ее возвращения в особняк де Менезеш.
Если погода была плохой, кузина оставалась в доме. Из окна своей комнаты она смотрела на реку Мондего и представляла, как гуляет по берегу. После прогулки, настоящей или воображаемой, Анна читала или занималась письмами. (Как-то раз заглянув к нам в гости, Андре посоветовал ей написать его сестре Терезе. Анна последовала совету, и с течением времени она и Тереза стали подругами по переписке.) Около двух часов дня Анна обедала, а потом вышивала. Этого занятия она не любила, но врач советовал ей не пренебрегать им, поскольку оно помогало успокоить нервы. Затем кузина музицировала. В шесть Зизи звала ее пить чай, после которого Анна возвращалась к клавесину.
Во время грозы Анна вместе с Зизи пряталась в своей спальне, где няня плотно закрывала окна и задергивала шторы. «Я родилась в грозу. Должно быть, в грозу и погибну», – суеверно считала кузина и поэтому очень боялась гроз. Чтобы успокоить ее, Зизи рассказывала ей разные истории, совсем как в детстве перед сном. Хрупкая Анна прижималась к своей нянюшке, и, слушая ее мягкий голос, все меньше боялась глухих раскатов грома. К счастью для Анны, грозы в Коимбре случались довольно редко и никогда не были так сильны, как тропические ураганы.
Были дни, когда кузина страдала от мигрени. Это заболевание передалось ей по наследству от матери. Во время очередного приступа Анна весь день проводила в постели. Яркий свет и любые звуки приносили ей боль. Бедняжка ничего не могла есть и пила только воду. Я за нее очень волновался. Домашний врач – англичанин, вместе с нами переехавший из Лиссабона в Коимбру – осматривал Анну, растирал ей лоб и виски уксусным раствором, делал кровопускание, по его словам, необходимое, чтобы восстановить равновесие телесных соков-гуморов, и говорил, что для полного выздоровления Анне нужен покой. Тишина и сон приносили кузине облегчение – обычно на следующее утро ей становилось лучше.
Мой учебный день начинался с мессы в университетской капелле, затем я слушал лекции, а после учебы шел в контору, куда меня приняли помощником адвоката почти сразу после моего возвращения в Коимбру. К слову, когда я начал работать, я понял, насколько далеко от действительности все, что мы проходим в университете. На практике я узнавал в разы больше, чем на занятиях, поэтому лекции перестали вызывать у меня прежний интерес. Теперь я заставлял себя ходить в университет, понимая, что, только окончив курс и получив диплом, смогу начать адвокатскую практику. Работать мне нравилось, однако я старался не задерживаться в конторе, чтобы Анна не волновалась. Незавершенную работу я брал на дом и доделывал по ночам, когда все уже спали.
Шумные студенческие посиделки для меня остались в прошлом. Когда около восьми вечера я приходил в дом, мы с Анной ужинали, она рассказывала мне о том, как провела день, и показывала свои новые вышивки. Обычно это были цветы: розы, пионы, нарциссы, сирень, маки; или разноцветные райские птицы. Каждую вышивку я помещал в рамочку и вешал на стену в гостиной.
После ужина кузина и я играли в шахматы. Иногда во время долгой партии я представлял, что веду настоящую битву, командуя войсками на поле боя. Противник отступает, наши ряды надвигаются на него, но вдруг противнику посылают подкрепление, и он начинает атаку. Мы даем ему отпор, стремясь не уступить занятых позиций. Битва продолжается…
А иногда мне представлялось, что я и Анна похожи на птиц, которых она вышивает, только в отличие от них, сидящих на зеленеющих ветках среди благоуханных цветов, мы с ней заперты в золотой клетке, из которой не выбраться. Анна напоминала мне птичку, не знавшую ничего, кроме неволи, птичку, которая не мыслит своей жизни вне клетки, и если вылетит из нее, то погибнет. Себя же я представлял птицей, созданной для свободы, птицей, которая этой свободы лишилась и желала обрести ее вновь. Если подобные фантазии увлекали меня во время игры, Анна, вероятно, думая, что я размышляю над следующим ходом, меня не торопила.
После того как мы заканчивали партию, кузина около получаса посвящала ведению дневника. А затем я читал ей книги. Анна внимательно слушала все, что бы я ни выбрал, будь то поэзия, рассказы, повести, труды по географии и истории или даже выдержки из трактатов по праву, которые мы проходили в университете. Так завершался еще один вечер.
* Образ жизни (лат.);