ГУЛАГ-II
Люди. Врачи. Санитары и санитарки.
1. Первый день в Кащенко. Татьяна
Сразу скажу, что примерно через два месяца после нашей первой встречи Татьяна покончила с собой. Я видела ее в больнице имени Алексеева, в просторечии «Кащенко», как я и буду называть ее далее. Меня привезли в Кащенко в мой день рождения, когда мне исполнилось тридцать два года.
В приемном покое меня раздели догола и отняли мою городскую одежду и кошелек с деньгами. Дали халат, взвесили, измерили рост. Записали ложь: 86 кг веса (реально 58 кг, я взвешивалась в тот день с утра), 158 см роста (реально 166 см). «Вы посмотрите, какие огромные гениталии! Да она шизофреник!» - прокричала врач. Сразу скажу, что мои любовники в свое время хвалили мое изящное сложение, как это называется «культурно». Потом опросили. Это напоминало допрос. Но от шока я точный текст забыла, вообще не помню. Помню, что когда я отказалась отвечать, три или четыре мужика-санитара избили меня. Один ударил меня в лицо и под дых, остальные били ногами. «Ну все, поучили, будет», - сказала врач. – «Оденьте ее». Мне швырнули на пол ватник и какие-то страшные опорки из черного войлока. И с голыми ногами, когда я оделась, вывели на двадцатиградусный мороз. Повели в отделение…
Кащенко – это большой комплекс зданий и технических сооружений, как это говорится на формальном языке официозных бумаг. Она огорожена высоким забором, есть въезд ос шлагбаумом. Рядом со въездом для машин воротца для посетителей и тех больных, которым разрешено гулять. В целом, выходить с территории без сопровождения нельзя. Но я потом гуляла и за ее пределами…
Итак, меня привели в отделение. Ватник тоже отобрали. Мне даже курить не хотелось, так я была напугана. Мне отвели койку в коридоре, велели лечь и не вставать. Из моих вещей на мне остался один нательный крест на цепочке и сережки. Почему-то это не отобрали во все время моего больничного заключения, хотя с крестиком и выходили скандалы, в том числе, в первый же день. А серьги были маленькие, такие серебряные колечки. И их было три, две из них – в правом ухе.
В отделении были одни женщины, и оно было битком набито. Помещение состояло из центральной столовой и двух крыльев налево и направо. Как я узнала потом, пациентов в остром состоянии клали в левое крыло и в коридор. Из коридора потом переводили в шесть палат левого крыла, а потом, после «поправки», но еще «сырых» - в правое крыло для выздоравливающих. Татьяна и была первой девушкой, которая бросилась мне в глаза и которую я запомнила. Она сидела на своей железной кровати в коридоре, поджав ноги, и плакала. Она повторяла: «Таня, Таня, тебя же убьют. Ты умрешь, умрешь, лиса. Ты умрешь, Таня. Я умру».
Это была девочка лет пятнадцати на вид. «Танька, опять плачешь? Почему это ты умрешь? Ты, дрянь такая, больных пугаешь криками… Ляг и лежи», - это рядом с ней остановилась худая и плоскогрудая врачиха, как я надеялась, по пути ко мне. Таня, с мученической гримасой на лице, замолчала и послушно легла на кровать. Она легла на бок, полежала минуты две и легла ничком, снова заплакала, но уже тише. Она всхлипывала и тихо твердила: «Татьяна Николаевна, я умру? Я умру».
- Помогите ей. Почему она плачет? – сказала я. Во мне еще силен был заряд гуманизма, на котором я была вскормлена и вспоена моими родителями, да и всей советской системой.
- Да… У самой болезнь Блейлера, а она заступается тут. Указывать будешь мне? – и женщина, которую, как я поняла, звали Татьяной Николаевной, бросив мне эти слова, пошла дальше. Дальше меня отвели на уколы. Мне сделали пять уколов – три в ягодицы и два под лопатки. Мне после объяснили, что вводили аминазин и сульфазин. Дали и магнезию пить из стакана, Это очень вязкая и горькая жидкость, магнезия эта, и дают ее, чтобы подействовали уколы сульфазина. От сульфазина поднимается температура 40 на сутки-двое и начинаются жуткие боли в мышцах и костях. Кости как будто размалывает, а мышцы болят, будто их рвут крючьями на части. «Сейчас, успокоим», - сказала мне медсестра в белом халате. Да, я забыла отметить, что синяки у меня тоже страшно болели. В течение всей ночи я переживала сульфазиновый ад. Вначале я твердила мысленно: «Богородице Дево, радуйся!», а потом мозг стало заволакивать чернотой, я потеряла сознание от боли.
Утром я не помнила, ни как меня зовут, ни как зовут мою маму. Разум внезапно ослабел, и я понимала,что случилось что-то страшное, практически непоправимое. Потом я вспомнила, что раньше, в прошлой жизни, по утрам я курила. Я встала с койки и пошла к людям. «На завтрак,» - прокричала какая-то женщина в сине-зеленом халате. Это была санитарка. «Иди. Насульфазинили вчера? Потом подойди, покуришь».
Что давали на завтрак, я не помню. Помню только какао с молоком, которое я и выпила нехотя. Все еще как во сне, я пошла искать эту женщину в сине-зеленом халате. «Вы – добрая женщина,» - сказала я ей. – «Я как раз очень хочу курить». «Люди, по-твоему, добрые? Ну-ну. Идеалистка, что ли? Поживи с мое.» «А сигарету?» - вяло улыбнулась я. «Вот тебе две сигареты. Иди к параше, вот тебе зажигалка. Подходи, по первости еще курить буду давать в мои смены. Ишь ты, добрую нашла», - сказала с усмешкой санитарка.
Я пошла в указанном мне направлении. Ватерклозет был страшен. Он был большой, на полу была разлита грязная вода. Три толчка стояли все заржавленные у дальней, с облупившейся желтой краской стены. Там никого не было. «Слава Тебе, Господи! Зажигалка есть», - прошептала я. Думать я еще не могла. Я закурила, и сигарета показалась мне плохой, вонючей и ненужной. Но я поняла, что с куревом здесь что-то не так, что сигареты получают у санитарки. Поэтому я выкурила полторы, а длинный бычок спрятала в карман фиолетового халата.
Покурив, я вышла. «Садись, пока обхода нет,» - сказала мне какая-то черноволосая стройная женщина. Я села рядом с ней на кушетку. «Как тебя зовут? Ты ведь новая». Я, до сих пор слабо соображая, как меня зовут, ответила: «Кажется, Оля Огарева. Я не крещена». «А это у тебя просто так? Так болтается? Ну, амнезия у человечка началась», - сказала эта худая больная, потрогав мой крестик. Я отдернула шею и сказала: «Ну, наверно, как все». «Все да не все. Я, например, мусульманка», - сказала та и замолчала. Я с трудом подумала: «Какая разница. Все равно бога нет». В голове у меня запели голоса. И один голос откуда-то справа произнес: «Да тебя в двенадцать лет Машей крестили, Ма-рией. И ты молилась Ему с детства». Я страшно удивилась, что кто-то со мной разговаривает и сказала вслух: «Не неси чушь. Бога нет. Впрочем, я попала в беду и если Он есть, то пусть мне поможет». «Щас», - ответил мне еще один голос. Я оглянулась и увидела, что мусульманская женщина куда-то подевалась и что я сижу в совершенном одиночестве. Встала и пошла в уборную докуривать свой бычок.
А Таня, все так же сидя на своей кровати с поджатыми ногами, продолжала повторять с плачем: «Я ведь умру. Я больная. Я умру, у меня рак мозга».
- Скажи пожалуйста, рак у тебя, - прикрикнула на нее та же санитарка. – Опять есть не ходила? Что кушать отказываешься? Ну ладно, сдохни от голода.
- Ничего себе, - подумала я. Я уже покурила, зажигалку спрятала в карман и стояла, пошатываясь, в дверях вонючего сортира. На этот раз в нем сидело на корточках, на батареях у окошек-бойниц и стояло человек десять.
Я общалась потом с Таней. И многие люди – мы, больные, тоже люди, тоже часть народа! – жалели ее, подходили к ней. Родные принесли ей какую-то мягкую игрушку, медвежонка или собачку, и она впервые улыбнулась. Казалось, что она пошла на поправку, ела как миленькая, ее перевели в другое крыло. И отпустили в домашний отпуск на шесть дней. Из отпуска она не вернулась. Все ее исправление поведения оказалось притворством – дома Танечка повесилась.
2. Людмила и Шура.
3. Чупа-Чупс.
4. Татьяна К.
5. Марина со сломанной ногой.
6. Тамара. Поза льва, мальчик с мелкими чертами лица. Ее самоубийство.
7. Походы за завтраком, обедом и ужином. Хлеб. Ватники.
8. Татьяна Николаевна.
9. Перевод в санаторное отделение.
10. Леонид Григорьевич Киссельман.
11. Алла Рафаиловна Кишиневская.
12. Татьяна. Глаза видели страшное.
13. Санаторное отделение в целом.
14. Люся.
15. Санитарка и киселек.
16. Владимирка в целом.
17. Драки.
18. Лена-«богородица».
19. Ленка-повелительница гроз.
20. Оксана.
21. 13-е отделение в целом.
22. Марьяна Н.
23. Марианна.
24. Анечка – сирота. Ее неграмотность.
25. Люда Следенко.
26. Ветераны отделения.
27. Татьяна, пишущая стихи. Овощи.
28. Алкоголичка.
29. Анна-бийца.
30. Марина Ф.
31. Марина, которая хочет уехать в деревню. Стукачка.
32. Семейки. Стук-стук – мой лучший друг.
33. Меня обзывают паханом.
34. Людмила Яковлевна.
35. Людмила Семеновна.
36. Ольга Александровна.
37. Ирина Холерьевна.
38. Ольга Тщеславовна.
39. Маргарита Мерабовна Эсебуа.
40. Санитарки.
41. Вот и все. Татьяна Владимировна Ревенко читает Джека Лондона.