Эхо далекой эпохи

               
     Почему, прочитав почти, и не раз, всего Иосифа Бродского, четырехтомник которого обильно усыпан закладками, помещенными в страницы в порыве чувств, мне вспоминаются всякий раз его «Письма римскому другу». Это как археологические раскопки времени, времени далекого от нас, почти на два тысячелетия. Время Марка Валерия Марциала, что отмечено Иосифом Бродским, середина первого века. Марциал, известный  автор многочисленных  эпиграмм  древнего Рима, друг Плиния Младшего и Ювенала.  Он  великолепно знал жизнь римской знати, ее особенности, и   едко высмеивал ее в своих книгах. Истинный житель столицы Империи, он покинул ее, став добровольным изгнанником в провинции. Так же как и герой  «писем» у Иосифа Бродского.
    Добровольный изгнанник из римской столичной жизни, хорошо знает  и нисколько не сожалеет  о ней. Напротив, это свободный человек, свободный от тех условностей жизни столицы, вполне довольный естественной свободой вдали от нравов подавляющих человеческое достоинство. О, ему знакомо все, чем отмечена жизнь в столице:

Нынче ветрено и волны с перехлестом,
   Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней,  Постум,
   чем наряда перемена у подруги,
Дева тешит до известного предела –
   дальше локтя не пойдешь или колена,
Сколь же радостней прекрасное  вне тела:
   ни объятье невозможно, ни измена!

   И далее уточняет, прекрасно помня столичную жизнь и обычаи Империи,  с нотой некоторого сарказма:

Посылаю тебе, Постум, эти книги.
   Что в столице? Мягко стелют?  Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
   Все интриги, вероятно, да  обжорство.

   Простые человеческие чувства изгнанника, свободного от условностей имперского мира,  среди повседневной жизни в провинции, вдали от Столицы.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
   Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых  мира этого и сильных -
   лишь согласное гуденье насекомых.

   Окружение  изгнанника  было далеко от напыщенных столичных друзей. Оно не имело  иерархии и сложилось стихийно:

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
   был купцом он – деловит, но незаметен.
Умер быстро: лихорадка. По торговым
   он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним – легионер, под грубым кварцем.
   Он в сражениях Империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем,
   Даже здесь не существует, Постум, правил.

   Ирония замечания  героя еще более усиливает простоту жизни в изгнании, пусть и добровольном. А твердое утверждение правильности поступка дается, как возможность выразить давно наболевшее.

 Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
   но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
  лучше жить в глухой провинции, у моря.
И от Цезаря далеко, и от вьюги.   
   Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники – ворюги?
   Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

   Нелегкие времена одиночества герой коротает со случайной продажной подругой,   иронично определяя  свои личные взаимоотношения с ней.
 
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
   Я согласен, но давай-ка без торговли:
Брать сестерций с покрывающего тела
   Все равно, что дранку требовать у кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
   Чтобы лужу оставлял я, небывало,
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
   Он и будет протекать на покрывало.

   Оглядываясь на прошедшие года, герой  дает им резкую оценку, в которой сквозит горечь сожаления все понимающего человека. И тут же, вернувшись в действительность и помня порядки в Империи, интересуется, не  сомневаясь в ответе, об очередных войнах, которые ведет Рим.

Вот и прожили мы больше половины.
   Как сказал мне старый раб перед таверной:
«Мы, оглядываясь, видим лишь руины».
   Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
   Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, -  или где там?
   Неужели до сих пор еще воюем?

Философское осмысление жизни, ее результатов трагично для героя. И он
понимает, что тот, покинутый им мир столицы империи далек от положительной  оценки, погрязнув  в бессмысленных и безнравственных притязаниях. И велико его желание, пусть и невыполнимое, вырвать друга в иной, спокойный мир, мир, где властвует природа и мирское спокойствие.

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
   Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
   Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
   Или  сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
   и скажу, как называются созвездья.

   В предсказании героя   – вся правда об итоге  жизни, и ее конце.
 
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
   долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
   Там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
   в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
   чтоб за ту же и оплакивали цену.

  Друг Постума  в своем житейском бытие  органично вписан  в природу,  знающий  что - то сокровенное и достойное о жизни.  Жизни, которая продолжилась  без него.

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
   Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
   Ткань, впитавшая полуденное  солнце.
Понт шумит за черной изгородью  пиний.
   Чье - то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке – Старший Плиний.
  Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

   С какой неповторимой аурой полного присутствия в том далеком мире, Иосиф Бродский  легко и изящно рассказал так много о внутреннем мире человека,  жившего двадцать веков тому назад. Как магическое стекло таланта поэта вырвало из небытия и приблизило   вплотную  к нам, современникам, живого человека, который ожил и рассказал  простую  и  вселенскую  историю, так понятную сегодняшним, нам. А эпистолярная форма повествования еще более усилила доверительность сказанного. И пусть это иногда кажется метафоричным,  напоминая о прошедшем и далеком, но в канву нашей жизни «письма» вписались необыкновенным соучастием в той неведомой нам жизни и судьбе  ее героя.
   Анализируя критически поэзию  Иосифа Бродского, Александр Солженицын заметил: «Письма  римскому другу» звучат и дышат так, будто и в самом деле дошли к нам из древнего Рима»               
   Как  достоверно в 1972 году  Иосиф Бродский подарил всем нам великолепные « Письма  римскому другу» -  размышления о жизни, ее основных ценностях и легкую ностальгию о прошлом. И вечном.                2019год
-