НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПРОТЕКЦИЯ
Мы ищем путь к отчизне, ставшей сном,
К родным дверям, давно забытым нами.
(Дм. Цензор)
Вернувшись из отпуска я, как ни в чём не бывало, явился к брату. И как же мне было стыдно, больно и обидно, когда я услышал от него, что он также готов был съездить со мной на родину, где не был уже около десяти лет. В то же время в душе я успокаивал себя тем, что мне было бы крайне нежелательно, чтобы он увидел ту нищету, в которой на то время пребывали мои родители. Кроме того, в силу опять же моего характера, мне было бы тяжело видеть, как мой брат вместо родного дяди встретил бы в нашей семье чужого, постороннего для него человека.
Мой отчим, повторюсь, был прекрасным человеком, с большим вниманием и заботой относившийся ко мне и моей сестре. Я очень уважал и даже любил этого человека, и теперь свято чту его память, но встречу этих двух бесконечно дорогих мне людей наблюдать было бы очень больно. Кроме того, меня ещё беспокоила возможность неожиданного визита моего старшего братца Пети, поведение которого уже давно оставляло желать много лучшего.
Несмотря ни на что, Фёдор продолжал искать возможности оставить меня в Ташкенте. Десятки лет уже минуло с той поры, и вот только теперь, наглядевшись телепередач «Жди меня», и узнав сколько страданий людям приносит одиночество; как оставшиеся когда-то в детстве сиротами взрослые, суровые мужчины, не сдерживаясь, плачут от счастья, если им улыбнулась неожиданная удача отыскать «родную кровь», я вновь и вновь, с душевной болью, терзаюсь воспоминаниями о своём глупом, легкомысленном поведении. И теперь, как наказание за моё прошлое легкомыслие, часто во сне я сам вижу себя где-то вдалеке от дома, тщетно ищущим способа вернуться к родному порогу.
Когда-то покоритель и гроза Кавказа, генерал Ермолов, замечал с иронией об одном из своих генералов (генерал-майоре Дебу): - «Не служба военная должна сделать его наиболее полезным», а что «главная наклонность его – размножение бумаг…». Так, видимо, в отношении меня посчитало и командование училища, по рекомендации которого было сделано следующее заключение, записанное в моей характеристике: «склонен к штабной работе». У меня был довольно неплохой почерк и я неплохо умел конструировать свои мысли. Вот брат мой и захотел пристроить меня в какой-нибудь штаб. Но, поскольку самую горячую и выгодную пору я благополучно прогулял в отпуске, то все вакантные места в штабах округа уже были заняты. Ну, а вообще-то, по правде говоря, по многим причинам перспектива посвятить свою воинскую службу штабной работе меня не устраивала. К тому же я никак не хотел оставаться в Ташкенте, «на глазах» высокого начальства. Древняя русская поговорка времён татарского ига - «близ царя, близ смерти» - в моём понимании означала: чем дальше от начальства, тем спокойнее, а может быть, и безопаснее. Болезненная склонность к излишним размышлениям, анализам и сопоставлениям безмерно отравляла мне жизнь. В штабе, в ограниченном пространстве, где столько видящих, а, главное, столько слышащих, с моими извечными недостатками: деревенским простодушием, откровенностью, с моим тогдашнем представлением о «свободе слова», служить было бы более, чем рискованно. «Язык глупого – гибель для него, и уста его – сеть для души его». (Соломон 18,7). В годы моего детства и отрочества, когда дома бывал мой старший брат, в нашей маленькой избушке царили шутки и смех. Жили мы бедно, но дружно и весело. Я, сызмальства «пристрастившийся» к юмору, постепенно скопил в своём «багаже» немалое количество шуток – прибауток, стихов и частушек всякого содержания, анекдотов и афоризмов, и не мог мириться с тем, чтобы эти «бесценные этнокультурные сокровища» оставались только моим достоянием, и готов был при каждом удобном случае поделиться ими с хорошими людьми. Но, как говорил мудрый Пифагор: «Не возвещай истину в местах общенародных: народ употребит её во зло». Язык мой, враг мой мог в один неподходящий момент выдать «на-гора» такое, что «мама, не горюй». Очередное моё «выступление» мне, пожалуй, уже бы не простили. А если бы вдруг, да ещё и, пользуясь столь высокими связями, мой любящий брат добыл бы мне в штабе местечко потеплее, о последствиях и думать не хочется. «Чем теплее местечко, тем опаснее сквозняки» - говорят умные люди (Цаль Меламед). По причине моей простодушной доверчивости я нередко становился жертвой розыгрыша моих весёлых друзей. И теперь, при моей работе с документами, любой тайный претендент на это некое «тёплое» место, пользуясь моим юношеским легкомыслием, дружелюбным, покладистым и доверчивым характером, душой нараспашку, не в меру открытой к общению, смог бы легко найти способ в наше «смутное» время спровоцировать меня на необдуманный поступок и добиться исполнения своего какого ни то коварного замысла. «И кротчайшая агнца душа неизбежно встречает на пути своём волка, который говорит: ты мне воду мутишь» - говорил мудрый Архиепископ Рижский и всея Латвии отец Иоанн. И таких «волков» мне не раз довелось позже повстречать в своей жизни даже и не на очень завидном месте.
И последнее а, может быть, и самое главное. Всю свою жизнь я яростно ненавидел и презирал протекционизм; тот протекционизм, который подразумевает подбор должностных лиц не по деловым качествам, а по знакомству, по протекции. Всего я должен был добиться сам, своими силами, своими знаниями, своим упорством в достижении поставленной цели. В наличии у себя определённых способностей я не сомневался. Говорят «лох» - это судьба. Я в ту пору верил простодушно во всё то, что прочитывал в печатных изданиях, и не допускал мысли, что продвижение по службе может зависеть не от твоего таланта, знаний, стараний и успехов по службе, а от наличия каких-либо связей у родственников с «нужными людьми». К тому же, с моим маниакальным стремлением делать всё предельно аккуратно, безупречно точно, в случае допущения нечаянной ошибки, моя неистребимая мнительность могла привести меня к непредсказуемому исходу. «Только глупец побеждает в жизни, - такое умозаключение вложил в уста одного из героев своего произведения Э.М. Ремарк - умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не успев ещё ничего начать». Вот и я сам, наверное, «наумничал» себе этакую настоящую «полосу препятствий». Наивные мои упования на возможность самостоятельными, личными усилиями, без опоры на постороннюю помощь, занять достойное место в жизни, благодаря наличию у меня определённых способностей и слепая вера в существующую в нашем передовом в мире общественном обустройстве справедливость, доставило при встрече с реальной действительностью немало горьких минут жестокого разочарования как мне, так и моим детям, которых я воспитывал в том же духе.
Во мне в ту пору еще жила неистребимая мечта детства: «пробиться в инженеры». Слово «инженер», услышанное мною в детстве, с таким великим уважением произносимое моими односельчанами-тружениками, оставили глубокую зарубку в моём впечатлительном детском сознании, и я до сих пор с глубочайшим пиететом отношусь к этому поистине великому званию - «инженер». Я высказал брату своё пожелание пойти служить в какую-нибудь инженерную часть. Так я и получил свое направление, по его ходатайству, в 81-й Отдельный Инженерно-аэродромный батальон, который дислоцировался в селе Беловодское (тогда с.Сталинское), что в сорока трёх километрах от города Фрунзе (теперь Бишкек, Киргизия), войсковая часть 30 131.
МОИ ПЕРВЫЕ СОЛДАТЫ
За усердие и простоту святую,
Как не полюбить солдата всей душой.
В Беловодское я приехал рано утром. По «наводке» капитана, ехавшего со мною в одном купе поезда Ташкент-Джалалабад, место расположения части я нашёл без проблем. Там уже были мои «однокашники»: Аюп Сагындыков, Вереютин и узбек, парнишка небольшого росточка, которого мы звали Ильей (Ильяс Акрамханов?).
Встретили меня очень радушно, сводили сразу в солдатскую столовую, организовали мне завтрак, и стали наперебой приглашать каждый к себе на квартиру, которую снимали сами. Я почему-то согласился на квартиру, которую снимал оказавшийся моим коллегой, младший лейтенант Варфоломеев Иван. Приютила нас семья Пичугиных: мать, женщина средних лет и две дочки - Мария и Валентина - да сынок Василий. Мария работала на сахарном заводе, Валентина училась в десятом классе, а Вася, мальчик лет тринадцати – в пятом.
В начале рабочего дня я явился к командиру части, представился, доложил о прибытии в часть для прохождения дальнейшей службы. Выяснилось, что я буду «командовать» строительным взводом, но какие мои обязанности, чем я должен буду заниматься, никто объяснять не стал. Ну, да ладно, со временем сам разберусь что к чему.
На утреннем построении меня представили офицерам батальона, затем и моим подчинённым. Это были только что призванные в армию ребята из Закарпатья, мои ровесники. Недавно вышедшие из-под венгерского подчинения они с трудом владели даже собственным украинским языком. Общались между собой, в основном, по-венгерски (иные и по-немецки), так же и имена носили венгерские: Иштван, Золтан, Пишта и т.д. Ребята были дисциплинированные, исполнительные, и общий язык у нас нашёлся очень скоро.
Солдатская служба, как известно, начинается с освоения так называемого «курса молодого бойца». Для этого мы выбрали место в поле, недалеко от посёлка. К месту занятий и обратно мы шагали только с песней. Заниматься с ними было интересно, легко и приятно. Погода была замечательная: стояли ясные, солнечные дни с приятным лёгким морозцем. Метрах в ста пятидесяти от нас по накатанной снежной дороге иногда проезжал обоз. Это работники местного сахарного завода на санях, запряжённых лошадьми, перевозили отходы сахарной продукции – «жом» - то, что оставалось после переработки сахарной свёклы. И даже на таком расстоянии чувствительно осязался его специфический запах. Во время перерывов мы устраивали перекур, во время которого солдатики мои угощали меня своими закарпатскими сигаретами «Верховина». На сигаретных пачках были изображены покрытые хвойными лесами родные, дорогие их юному сердцу Карпаты. Так что каждый перекур превращался у них в краткий миг воспоминаний; сигаретный дымок как бы мысленно приближал их к родному порогу и смягчал степень душевных переживаний. Не случайно умудрённый нелёгким жизненным опытом знаменитый Вадим Козин делился рецептом против грусти в своей песне: «Закурю я, и в колечках дыма улетает грусть моя». Конечно же, молодые ребята очень скучали по своей далёкой и такой необыкновенно красивой родине.
Курс молодого бойца прошёл успешно. Единственным солдатом из этого призыва, отличавшийся своей расхлябанностью и вызывающим поведением («в семье не без урода»), был некто Браун, но на общую здоровую обстановку в подразделении это никак не повлияло.
И непьющий офицер может быть
хорошим офицером, но сперва
он это должен доказать.
(Льюис Паллер, американский генерал)
Коллектив офицеров и сверхсрочников батальона был очень дружным, и дружба эта среди холостой его части ещё более укреплялась довольно нередкими посещениями чайханы на территории рынка. Эти импровизированные банкеты, случалось, посещали и женатики. Все столы, имевшиеся в наличии, составлялись в один ряд и начинались торжества по поводу и без повода, так что на некоторое время мы становились полновластными хозяевами в этом питейном заведении. Для другой формы проведения досуга обстоятельства пока не складывались; для чтения книг условий не было, посмотреть фильм в местном доме культуры в одиночку идти было неинтересно, а если иногда мы и приходили туда дружной компанией, то лишь только для того, чтобы в фойе попить пивка, что я и делал, чтобы не отрываться от коллектива, не испытывая при этом ни малейшего удовольствия.
В нашей небольшой компании: я, Аюп, Илья, примкнувшие к нам Иван Варфоломеев и старшина нашей роты Иван Петрович (фамилию запамятовал), лидерство сразу же захватил Аюп, и количество наших банкетов заметно увеличилось за счёт наших встреч за некруглым столом во времянке, которую снимали теперь мы с моим тёзкой. После получки мы «расслаблялись» чуть ли не каждый вечер.
«Пьянство есть дверь, которая открывает вход запрещённым вещам» - говорит греческая поговорка. Вот в одно из моих дежурств по части Аюп с группой солдат отправился на ночное патрулирование по посёлку. Дело было зимой. После выполнения задания по патрулированию солдаты, дежурившие с Аюпом, вернулись в часть и отправились в казарму отдыхать. Часов в шесть утра в окно моей дежурки постучали. Я выхожу на улицу и вижу старушку, которая достаёт из–под полы своей «кацавейки» автомат и подаёт мне: «Вот, сынок, нашла в снегу на улице. Поди, он ваш?» Вспоминал ли добрым словом благородную старушку мой безответственный товарищ? Вряд ли.
Первое время я был этаким пассивным участником застолья. Мне было приятно лишь общение с хорошими друзьями, но выпитое спиртное меня не веселило. Но со временем оно стало представляться мне необходимым компонентом повседневной офицерской жизни. Среди офицеров бытовала рекомендация, якобы прописанная в каком - то старинном воинском уставе, что офицер всегда должен быть опрятно одет, чисто выбрит и слегка пьян или поговорка "Если кто с утра не пьян, тот, простите, не улан"
Я в ту пору был чрезмерно впечатлителен, внушаем, и этому, да и всякой другой подобной нелепости, преподнесённой мне с видом глубокой убеждённости, верил искренне и, по возможности, старался ей следовать. Кутежи, «гусарство» были не в моём характере, но избавиться от заблуждений молодости мне удалось лишь, пройдя немалый жизненный путь и, как говорится, набив немало «шишек». Молодое поколение предпочитает игнорировать опыт, советы и наставления старших; оно желает иметь свои собственные, набитые беспощадными реалиями действительности, «шишки». «Только после того, как споткнёшься о собственные ботинки, начинаешь их убирать".
Душой нашего содружества стал Иван Петрович, активный участник художественной самодеятельности, знавший множество юмористических монологов и артистично их исполнявший. Кроме того, он обладал могучим бас-баритоном. Навсегда мне запомнилось его мастерское исполнение песни Бориса Мокроусова «Заветный камень». Попытки Раисы, жены Ивана Петровича, остановить стремительно набирающий силу хмельной разгул нашего дружного «квинтета», успеха не имели, пока не вмешались естественные и неизбежные жизненные обстоятельства и не раздробили на мелкие осколки наш прочный холостяцкий, (кроме Ивана Петровича), монолит.