ПЕРВАЯ СКАЧКА ЧАЛОГО
Cигамба неслась так отчаянно, ее верный конь был так стремителен и неутомим, и сила его была такова, что он не чувствовал ее веса, а вельд, по которому они мчались, был таким ровным – ни камней, ни рытвин, – что двадцать миль от фермы до устья лощины на Тигровом перевале они преодолели всего за час с небольшим. Однако сама лощина протянулась еще на милю или чуть больше, и хорошо понимая, что мы могли уже к этому времени попасть в ловушку Темного Пита, Сигамба продолжала свой путь, чтобы разделить нашу участь. Хотя конь пыхтел, как кузнечный мех, и его ноги заплетались от усталости на каменистом перевале, она пустила шиммеля в галоп. За поворотом перед ней открылось место предполагаемой засады. Сигамба быстро и тревожно огляделась и, не увидев никаких следов нашего присут¬ствия, издала радостный крик и встряхнула поводья, ибо поняла, что ехала не напрасно. Но тут из-за скалы раздался голос:
– Это ведьма-знахарка! Она едет предупредить их. Убейте ее быстрее!
Тотчас раздались выстрелы, и пули просвистели мимо всадницы. Но этим дело не ограничилось: в дальнем конце лощины, где проход резко сужался, из засады выскочили, преградив ей путь, несколько человек с копьями в руках. Сигамба как будто не обратила никакого внимания ни на людей, ни на их копья, потому что помчалась прямо на них и сквозь их строй, да так стремительно, что из шести или семи брошенных ассегаев только один попал в коня, слегка ранив его в лопатку.
Несколько минут спустя – может быть, три или пять, – мы четверо и наши слуги-кафры неспешно въехали в лощину с противоположного конца и вдруг увидели огромного взмыленного коня, мчавшегося нам навстречу. Его окровавленные бока лоснились от пота, глаза навыкате были налиты кровью, красные ноздри разрывались от судорожного дыхания, а на его голой спине из стороны в сторону покачивалась от усталости маленькая черная женщина.
– Allemachter! – воскликнул Ян. – Да это же Сигамба, ведьма едет на моем королевском шиммеле!
Тем временем всадница поравнялась с нами.
– Назад! – прокричала она. – В лощине вас ждет смерть!
Ее голос и выражение лица подействовали на нас сильнее, чем ее слова – мы молча развернули наших лошадей и проскакали вслед за шиммелем не меньше полумили, пока не оказались в безопасности на открытом месте.
Тут благородный конь остановился – по собственной воле или потому, что всадница натянула поводья, я не знаю, – только, он стал, дрожа, как тростник, а Сигамба упала на его спину, вцепившись в гриву, и тут я увидела кровь, стекавшую по ее ногам, ибо кожа на них была стерта до самой плоти. Ральф бросился к ней, снял с коня и опустил на землю, а Сусанна заставила ее выпить немного персиковой водки из фляги Яна, после чего лицо знахарки несколько ожило.
– Дайте и коню, если у вас есть еще, – сказала она, – потому что это он спас ваши жизни и, думаю, тоже нуждается в этом.
– Это мудрые слова, – сказал Ян, и велел Ральфу и кафрам вылить остаток алкоголя коню в глотку, что они и сделали и тем самым, как я полагаю, спасли его жизнь: до этого бедное животное выглядело так, словно его сердце вот-вот лопнет.
– Теперь отвечай, – потребовал Ян, – зачем ты так гнала мою лучшую лошадь?
– А разве я не сказала, отец Ласточки? – отвечала она. – Чтобы спасти вас от смерти! Час назад, возможно, час с четвертью, я получила на твоей ферме весть, и вот я здесь, в семи лигах, которые проехала так быстро, как мне не хотелось бы ездить снова, и никакая другая лошадь в этой стране не смогла бы так быстро проделать этот путь с человеком на спине.
– Чтобы спасти нас от смерти? Какой смерти? – ошеломленно спросил Ян.
– Смерти от рук Темного Пита и его соплеменников-кафров. Смерть грозила троим из вас и двум вашим рабам, а Ласточке была уготована любовь, которой она не ищет, – любовь убийцы ее отца, ее матери и ее избранника.
Пока мы, потрясенные этим известием, растерянно смотрели друг на друга, Сусанна подбежала к Сигамбе, и, обняв ее, поцеловала.
– Ах, Ласточка, – улыбаясь, сказала маленькая женщина, – этим я возвращаю лишь сотую часть моего долга, а остальное еще впереди.
И в нескольких словах она поведала нам всю историю, а когда это было сделано, и мы убедились, что Темный Пит и его люди не выходили из лощины, по приказу Яна мы все опустились на колени прямо посреди вельда и возблагодарили Всевышнего за наше спасение. Только Сигамба не встала на колени, потому что была язычницей и не поклонялась никому, кроме Сусанны.
– Вам следовало бы помолиться и лошади, – сказала она. – Если бы не ее быстрые ноги, я не добралась бы до вас вовремя.
– Цыц, Сигамба! – ответила я. – Бог дал ноги лошади, Бог надоумил тебя воспользоваться ими. – Больше я не сказала ей ни слова, хотя в другое время примерно наказала бы за ее языческие глупости.
Затем, немного посовещавшись, мы решили отправиться домой более длинным кружным путем, который пролегал по открытому вельду, так как были уверены, что уж там-то Темный Пит на нас не нападет. Ральф, правда, был за то, чтобы войти в лощину и напасть на него самим, но Ян убедил его, такой шаг был бы с нашей стороны чистым безумием, ведь врагов было намного больше, чем нас. Более того, они могли просто перестрелять нас из своих укрытий за скалами. Поэтому мы решили оставить негодяя в покое и той же ночью благополучно вернулись домой, хотя и не без проблем, потому что большую часть пути мы несли Сигамбу, да и чалый после бешенной скачки мог идти только шагом. Однако очень скоро благодаря хорошему корму и капустным листьям, которыми какое-то время пришлось оборачивать его распухшие ноги, жеребец выздоровел, чтобы сослужить нам хорошую службу в будущем.
Конечно, Ян и Ральф были безумно злы на Темного Пита и с радостью призвали бы его к ответу. Но путь к справедливости был слишком тернист, ведь ближайший лэндрост[1] жил в сотне миль от нас, и было бы нелегко заставить Пита предстать перед ним. Более того, у нас опять не было никаких свидетельств против этого человека, кроме показаний чернокожего, которому никогда бы не поверили. Да фактически на нас и не было совершено никакого покушения, в то время как нападение на Сигамбу вполне могло быть делом рук беглых рабов и других негодяев, которые просто позарились на прекрасную лошадь.
Вскоре мы узнали, что наш враг через посредника продал свою ферму за небольшие деньги, объяснив это тем, что не нуждается в этой земле, поскольку перебрался в другую часть страны. Но, хотя мы больше и не встречались с Питом лицом к лицу, забыть о себе он нам не давал, поскольку с этого времени мы начали постоянно страдать от краж скота и других неприятностей с туземцами, которые, как узнала Сигамба, были организованы им через дикарей, в то время как сам он продолжал держаться в тени. Самой крупной неприятностью, которую он нам доставил – а было точно установлено, что его деньги сыграли в этом деле главную роль, – стало полученное Ральфом предписание отправиться служить в какой-то дальней военной экспедиции против кафров, из которой мы вынуждены были выкупить его, и немалой ценой.
Все эти события настолько осложняли нашу жизнь, что я предложила Яну уехать из Транскея и найти новый дом, но он ни за что не хотел расставаться со своей фермой, которую выстроил по кирпичику и насадил по деревцу; да и унизительно для него было бы стать изгнанником из-за страха перед кознями злобного полукровки. Но в одном он был со мной согласен: Ральф и Сусанна должны пожениться как можно скорее, поскольку он понимал, что пока они не станут мужем и женой, никому из нас не будет покоя. Конечно же, и дети ничего не имели против этого плана – должно быть, в первый и последний раз в своей жизни они были благодарны Темному Питу, чьи злые дела, как им тогда казалось, приближали их счастье.
День свадьбы, как и все связанные с ней приготовления, решено было хранить в строгой тайне, чтобы слух об этом не дошел до ушей ван-Воорена через его шпионов и не подвиг его на последнюю попытку выкрасть Сусанну. И все же он узнал о свадьбе, хотя и до сей поры я не знаю, как именно, – разве что, несмотря на наше предупреждение, предикант[2], который должен был исполнять обряд, человек хороший, но беспечный и любивший посплетничать, проболтался обо всем за те два дня, что потребовались ему, чтобы добраться до нашей фермы.
Нашим общим желанием было жить после свадьбы Ральфа и Сусанны рядом, но не под одной крышей. Дом наш был бы тесноват для двух супружеских пар и новых детей, да и я не хотела делить домашнее хозяйство со своей замужней дочерью из-за неизбежных при этом обид и ссор. Поэтому Ян решил построить им новый дом неподалеку от нашего, а те два-три месяца, что займет стройка, Ральф с Сусанной проведут у моего двоюродного брата, который владел большой фермой на окраине дорпа[3], куда мы время от времени наведывались, чтобы принять участие в Нахтмаале. Новобрачным вообще полезно начинать семейную жизнь наедине, – чего и сами они, естественно, желают, – а не на глазах у тех, кто их родил и вырастил, ведь так, лицом к лицу, без посторонней помощи они быстрее привыкнут к недостаткам и слабостям друг друга, которых, возможно, не замечали раньше. А в случае с Ральфом и Сусанной, как мы надеялись, будет еще и безопаснее, если они какое-то время поживут в людном месте, подальше от Темного Пита, где ему будет несподручно их беспокоить. По той же причине желательно было провести в дорпе и бракосочетание, но дети категорически воспротивились этому: им хотелось пожениться там, где они встретились и выросли, и мы не смогли им отказать.
Наконец наступил день накануне свадьбы, а вместе с ним прибыл и предикант, голодный и уставший, но с улыбкой на лице и благословениями на устах. Ужиная вместе в тот вечер мы все ощущали покой и тихую радость. Больше всех, конечно, радовались Ральф и Сусанна, хотя почти весь вечер они сидели и молчали, глядя друг на друга через стол, как два лунатика.
Я уже собиралась ложиться спать, как вдруг вспомнила, что кое-какое белье, которое Сусанна должна была завтра взять с собой, после стирки осталось сушиться на дворе. Пришлось выйти из дома, потому что я боялась, как бы кафрские женщины его не украли. Белье висело на некотором расстоянии от дома, возле хижины, где жила Сигамба, но фонарь я с собой не взяла, потому что полная луна светила ярко.
Когда я приблизилась к кустам, на которых сушилось белье, мне показалось, что я слышу пение – низкое и мелодичное, оно доносилось из небольшого круга деревьев мимозы, которые словно воткнутые в землю копья, виднелись во мраке слева от меня. Заинтересованная, кто и зачем поет в столь поздний час – а пел женский голос, – я, скрываясь в тени, подкралась к ближайшему дереву и заглянула сквозь его ветви. В центре поросшего травой круга, образованного мимозами, сидела на низком камне Сигамба, ее голова и лицо таинственно мерцали в холодном лунном свете, а тело было скрыто в тени. Перед ней, на другом камне, стояла большая деревянная чаша из тех, что кафры выре¬зают из целого ствола дерева, тратя на это месяц или больше, и эта чаша, как я могла видеть, была наполнена водой, потому что отражала лунные лучи. Колдунья, пристально глядя на воду, пела ту грустную песню, что озадачила меня.
Вскоре Сигамба прекратила петь и, отвернувшись от чаши, словно увидела в ней что-то ее напугавшее, закрыла глаза руками и громко застонала, пробормотав слова, в которых мне послышалось имя «Ласточка», как она назвала Сусанну. Нетрудно было догадаться, что Сигамба занята одним из тех магических обрядов, в которых она, как говорили, была большой мастерицей, хотя в разговорах со мной она всегда отрицала свою причастность к этому искусству. Первым моим порывом было призвать колдунью прекратить злое дело, которое, как говорит нам Писание, есть великий грех, и прокляты все, кто его практикует. Но меня разбирало любопытство, очень уж мне хотелось узнать, что Сигамба увидела в чаше и как это связано с моей дочерью. Поэтому я передумала и, взяв грех на душу, шагнула вперед и сказала:
– Что это ты делаешь здесь ночью, тайком от всех, Сигамба?
Хотя, как я полагала, она не видела и не слышала меня – ведь я подошла к ней сзади – Сигамба не вздрогнула и не вскрикнула, как сделала бы на ее месте любая другая женщина, она даже не обернулась ко мне и ответила ясным и ровным голосом:
– Теперь, пока она еще девушка, я могу читать судьбу Ласточки и тех, кто ее любит, о мать Ласточки. Смотри, я читаю ее там.
Я посмотрела и увидела, что большая чаша заполнена до краев чистой водой. Дно ее покрывал белый песок, а на песке были аккуратно разложены в круг пять осколков разбитого зеркала. Самый большой кусок был размером с английскую крону, он лежал точно в центре чаши. Над ним, почти касаясь его края, находился другой кусок, размером с полкороны, справа и слева на небольшом расстоянии лежали еще два куска, размером с шиллинг, а ниже, но в некотором отдалении, где чаша уже начинала изгибаться, располагался совсем маленький кусочек, размером не больше шестипенсовика.
– Вот Ласточка и ее муж, – сказала Сигамба, указывая на два самых больших осколка. – Справа и слева – отец и мать Ласточки, а здесь, поодаль, у ее ног, совсем маленькая, Сигамба, слуга Ласточки. Все сделаны из осколков повторяющего лицо стекла, которое мне дала она, и расставлены, как звезды в созвездии Креста.
Я слегка вздрогнула, потому что побаивалась магии этой женщины, но виду не подала, а только рассмеялась и сказала:
– Дурацкая игрушка из осколков битого стекла, Сигамба, только и всего!
– Эта игрушка расскажет все тому, кто может услышать, – спокойно ответила она тоном человека, который уверен, что говорит правду.
– Что ж, заставь ее рассказать мне свою историю, и я тебе поверю, – сказала я, снова рассмеявшись.
Колдунья покачала головой и ответила:
– Я не смогу, госпожа, потому что вам не дано Зрения, но приведите своего мужа, и возможно он сможет прочитать историю или хоть какую-то ее часть.
Эти слова здорово меня разозлили, потому что какой же женщине приятно услышать, что ее муж, который, как всем известно, по сравнению с ней все равно что ребенок, может видеть в воде вещи, которые ей видеть не дано, пусть даже они рождены дурацкой магией черной ведьмы. Но в этот самый момент я вдруг услышала, как Ян, обеспокоенный моим отсутствием, зовет меня. Я кликнула его и коротко изложила суть дела, ожидая, что сейчас он рассердится, отругает Сигамбу и разобьет ее волшебную чашу. Но все время, пока я разговаривала с мужем, маленькая колдунья сидела, подперев подбородок рукой и глядя ему в лицо. Думаю, она имела некоторую власть над ним – по крайней мере, он нисколько не разозлился, сказал только, чтобы я не упоминала об этом при предиканте, который, как известно, человек предвзятый. Затем он попросил Сигамбу показать ему чудеса чаши. Обещав показать, что сможет, и по-прежнему не сводя глаз с его лица, колдунья велела Яну встать на колени и смотреть в воду, не закрывая от нее лунный свет, и рассказывать нам, что увидит.
Ян покорно встал на колени, посмотрел в воду и прошептал, что на среднем куске зеркала появилась Сусанна, а на других, соответственно, Ральф, он сам, я и Сигамба. Я спросила его, что делают наши двойники, но он не мог дать мне четкого ответа, из чего я заключила, что мы все были просто изображены там, как головы на почтовых марках, если вообще эти изображения существовали где-то еще, кроме мозга Яна, в который их призвала Сигамба.
– Видно еще что-нибудь? – спросила Сигамба.
– В воде появилась тень, – ответил он, – темная тень, словно бы голова Темного Пита, вырезанная из черной бумаги... Она расползается и почти скрывает лица на кусочках стекла. Я говорю «почти», потому что они все же проглядывают... Теперь тень сжимается... стала совсем небольшой, накрывает только твое подобие, Сигамба, оно едва виднеется сквозь нее, становится красным... Да, и вся вода вокруг красная,.. а теперь ничего не осталось.
Бледный от испуга, Ян вытер лоб ярким носовым платком, еле слышно бормоча: «Allemachter! Это и впрямь волшебство».
– Дай и мне посмотреть, – сказала я и долго смотрела, но так ничего и не увидела, кроме пяти кусочков стекла. Поэтому я прямо сказала Яну, что он дурак, которого может разыграть любой фокусник, но он пропустил мои слова мимо ушей и спросил Сигамбу, что означает видение.
– Отец Ласточки, – ответила она, – я видела в водном зеркале то же, что видел ты, но мой взгляд острее, и оттого я видела больше, чем ты. Ты спрашиваешь меня, что это значит, но я не могу сказать тебе всего: эти видения смутны, они обобщают будущее, но не показывают подробностей. Ясно только, что беды ждут всех нас по вине Темного Пита, потому что его тень плотно легла на каждого из нас; то, что она, освободив остальных, осталась на мне, окрасившись в кроваво-красный цвет, означает, что в конце концов вы спасетесь, а я буду убита его рукой или по его приказу. Что ж, пусть так и будет. Но мой вам совет – он следует из других вещей, которые я видела в воде и которые не могу описать, потому что, по правде говоря, сама точно не знаю, чем они были – свадьбу Ласточки и ее избранника нужно отложить, и пожениться они должны не здесь, а в дорпе.
Когда я услышала это, гнев переполнил меня и выплеснулся, как кипящая вода из котла.
– Как! – воскликнула я. – Теперь, когда все готово и предикант два дня добирался сюда, чтобы освятить этот брак, мы должны все отложить только потому, что эта маленькая черная идиотка заявляет, что увидела что-то на кусочках стекла в миске? А ты, Ян, лучше бы думал своей головой, чем верить в блажь, слетающую с ее губ! Я вам говорю: я здесь хозяйка, и я этого не допущу. Стань мы пугаться этих кафрских видений и заклинаний, нам останется только лечь и помереть, чтоб жить среди мертвых, чей удел – все эти видения да заклинания. А наш удел – жить в этом мире и лицом к лицу встречать беды и опасности, не обращая внимания на предзнаменования, магию и тому подобные греховные глупости, до тех пор пока Богу не будет угодно призвать нас отсюда. Пусть будет, что будет, мы примем все, прославляя Всевышнего и за плохое, и за хорошее, ибо и то, и другое исходит от Него и есть часть Его промысла. Я верую Тому, Кто сотворил нас, Кто хранит нас, и не боюсь Темного Пита, а потому рискну провести церемонию завтра.
– Золотые слова! Такие слова греют мое сердце, – сказал Ян, все еще вытирая лицо карманным платком, и испуганным голосом добавил: – Только, молю тебя, жена, никому ни слова об этом, и прежде всего предиканту, а то он отлучит меня от церкви за колдовство!
– Да, да, – сказала Сигамба, – золотые слова, но Зрение остается Зрением для тех, кому дано видеть. Не то чтобы я хотела, чтобы вы видели, – на самом деле, я этого не желала и вовсе не надеялась, что то, что вы увидели, отвратит вас от того, что вы задумали. Отец и мать Ласточки, вы правы, и теперь я скажу вам правду. То, что вы видели в воде, – всего лишь одна из тех уловок, хитрых уловок маленькой знахарки Сигамбы, с помощью которых она зарабатывает себе на жизнь, заставляя глупцов в них верить, но она не может заставить верить в них вас, таких мудрых, таких верных повелителю небесному. Не думайте же больше о том, что увидели и услышали здесь! И прошу вас, не сердитесь на маленькую черную обезьяну, чей удел – глупые шутки.
Одним движением ноги она опрокинула чашу с водой, а затем, собрав с земли осколки зеркала, спрятала их в кожаный мешочек. А мы с Яном направились к дому, и, уже выйдя из круга колючих деревьев, я обернулась и взглянула на Сигамбу – она стояла в лунном свете и, обратив лицо к небу, беззвучно плакала и заламывала руки. Тогда впервые мне стало по-настоящему страшно.
[1] Лэндрост (африкаанс landdrost) – в Южной Африке главный судья района.
[2] Предикант (лат. praedicans, голланд. predikant) – протестантский священник, пастор.
[3] Дорп (от голланд. thorp) – в Южной Африке небольшой город или деревня.