Автор обложки Хелен Тодд
Так как нельзя анонсировать произведение, название которого не на русском языке, а перевод названия на русский в данном случае не уместен, то вынуждена писать название по-английски русскими буквами.
Simple life
1.
В мой сон врывается резкий стук, а затем я слышу голос брата:
- Морриган, - говорит он. – Просыпайся, не то опоздаем. Ты знаешь, папа не любит, когда мы опаздываем.
- Я уже встаю, закрой двери. Мне нужно личное пространство, - отозвалась я, борясь со сном.
Через три минуты я уже стояла под душем, смывая остатки сна и вчерашнего вечера. Мне нравился мой запах – сигарет, парфюма от Масаки Матсушима сочетающий в себе терпкость и свежесть, и моего мужчины. И вода смывает неповторимый аромат, выйдя отсюда, я буду благоухать чистотой.
Курт приехал за мной и ждет в гостиной, скорей всего просматривает оставленный на диване номер Эсквайера. У него есть ключи от моей квартиры, и он может приходить в случае необходимости. Например, разбудить меня.
Обед с семьей.
Родители приехали из Гетеборга и остановились в огромной квартире Курта, сегодня заказан столик в ресторане на пятерых.
Наши родители Симон и Сандра Линдберг, живут в Гетеборге, а мы с Куртом в Стокгольме. Их приезды к нам всегда праздник. Мама любит праздники. Она может устроить его на ровном месте, без повода. Она ирландка. Папа швед. Из тех классических шведов – двухметровый, красивый, с серо-голубыми глазами и светлыми волосами, в которых уже начала пробиваться седина. Он воплощение силы, мужества и здравого смысла. Мама – спонтанность, внезапность и фантазия. Что не мешает ей быть финансовым директором. Она восхищает. У нее глаза зеленые с охристыми лучиками идущими от зрачка, такие же достались и мне. Волосы у нее русые с рыжим отливом, в лучах солнца вспыхивают огнем. И пока все ее подруги подбирают краску для волос, она посмеивается и говорит, что женщины ее семьи не седеют. Ни одна не была седой. На что папа говорит, притворно вздыхая, что женился на ведьме. И вот плоды любви: богиня смерти и войны и Курт.
Когда папа нас так представляет, все улыбаются. В основном Курту. Улыбаться богине войны и смерти сложновато. Мое имя Морриган. Так звали древне-ирландскую богиню войны и смерти. И мама в восторге от имени. Ей нравится его звучание. И значение. Она этого не скрывает. Сумасшедшая женщина.
Они с папой в самом начале совместной жизни заключили договор. Имена для сыновей выбирать будет он, а для дочерей мама.
В юности они думали, что семья у них будет большая. С кучей детишек. Но все ограничилось Куртом и мной.
Курт старше меня на четыре года. Я младшая сестренка. Курт мой адвокат (дьявола) и первый советник.
Я не была вредной младшей сестрой, я сразу же стала его сообщником. И сейчас мой брат ждет меня.
Стараюсь собираться быстрее. Сушу волосы и крашу глаза.
- Кто будет сегодня на обеде? – кричу я, стоя перед шкафом.
- Только семья! – отвечает он.
- Ловиса не придет? – спрашиваю я.
- Придет. Начинай воспринимать ее как семью, - спокойно отвечает он. Эмоций в голосе ноль. Значит, он успевает читать что-то и говорить со мной.
- Ты сделал ей предложение?
- Нет.
- Понятно.
Я надеваю платье-рубашку оливкового цвета, перетягиваю ремнем на талии. Волосы лежат влажными волнами на плечах и груди. Мой натуральный цвет светло-русый с пепельным отливом, у Курта почти такой же, на тон темнее, и глаза у него зеленые, только без охристых вкраплений. Волосы я крашу, сейчас они светло-каштановые.
Поправляю волосы, одергиваю платье. Стоит надеть чулки, думаю я.
- Морриган, живее! – торопит Курт.
- Почти готова. Минуту.
Я надеваю чулки. Подарок мамы. Они дорогие и приятны к телу, в них хочется жить.
Смотрюсь в зеркало. Татуировки на руках хорошо видны. Улыбаюсь своему отражению. В глазах пляшут бесенята. Я готова.
2.
Мы спустились на парковку и в тишине дошли до машины Курта.
- Как дела? – спрашивает он, выезжая на улицу.
- Хорошо.
- На работе?
- Тоже все отлично, - улыбаюсь я. – А у тебя?
- Все хорошо. Со следующей недели возглавлю информационный отдел.
- Поздравляю.
- Ты первая, кому я рассказал. Так что удивись, когда я расскажу остальным.
- Я редко удивляюсь.
- Постарайся, - криво улыбается он.
- Ладно.
Курт во всем был первым, всегда. Он лидер. Для него это естественно. Быть позади, ведомым, оставаться в тени – не для него.
А я считаю себя художником. В реальности же работаю в тату-салоне, набиваю татуировки. И разбираюсь в лекарствах. Выучилась на фармацевта. Потом научилась делать татуировки. И от своей работы я в восторге, получаю кайф от своего дела.
Как сказал один мудрец – найти работу по душе и тебе не придется работать.
На моем теле тоже есть татуировки. Кельстский крест на бедре и руна эйвас на запястье левой руки. Ограничусь ли я ими, пока не знаю.
Мама обнимает меня и шепчет:
- Классные чулки, если с тебя их сегодня будет снимать парень, пусть будет аккуратней.
Отстраняется от меня и улыбается. Я улыбаюсь в ответ.
Она тут же переключает внимание на Курта.
- Привет, дорогой! – говорит она. – Ловиса не с вами?
- Как видишь – нет. Она приедет.
- Не сомневаюсь, - говорит она.
Курт подходит к отцу.
Я сажусь за стол. Мама тоже садится за стол, она закуривает сигарету.
- Тебе не нравится Ловиса?
- Нравится, - отвечает она. – Они три года с Куртом живут вместе, почему ты спрашиваешь сейчас?
- Просто.
- Морриган, научись задавать вопросы вовремя или не задавай их вообще, - говорит она.
В этом вся мама. Она не любит вопросов, особенно тех, что приходят с опозданием. Она может дать классификацию вопросам: личные (могут задавать только самые близкие люди), деловые, пустые. Каждая из категорий в свою очередь делится на вопросы заданные вовремя и не вовремя. Я задала свой вопрос о Ловисе не вовремя. Его срок истек. Если бы я задала его через месяц после того, как Курт познакомил всех нас с Ловисой, это было бы вовремя. Сейчас нет.
Мой вопрос был пустым.
Люблю свою семью. Они мне нравятся. Говорят, что семью не выбирают. Я выбрала бы именно эту. И именно эту маму, немного странную, спонтанную, любящую делать странные подарки с намеками без повода. Причем намек может быть ложным, а подарок обидным. При этом мама не хотела никого обижать, она шутила.
Ловиса ей нравится. Определенно. Иначе бы мама не подарила ей средство для мытья посуды через месяц после знакомства. Просто так. На таком же обеде.
Выражение лица Ловисы было бесценно. Потом Курт ей объяснил суть всего этого действа. Она прошла посвящение. Получила от Сандры ненужный и обидный подарок.
- А вот и Ловиса! – объявляет папа. Мама оборачивается и улыбается.
Курт обнимает свою девушку и ведет к столу.
- Ну как в первый раз, - усмехается мама чуть слышно.
- Любовь, - так же еле слышно говорю я.
Она распахивает глаза и кукольно хлопает ресницами пристально глядя на меня.
- Да что ты говоришь? Ты, правда, произнесла это слово?
- Когда мы познакомимся с твоим парнем?
Я не заметила, как папа оказался рядом.
- Не сегодня, - отвечаю я. – Привет, Ловиса!
- Привет, Морриган! – отвечает она.
Ловиса похожа на котенка. Она изящная, хрупкая и белая. У нее очень светлая кожа, пепельные волосы и серые глаза. Белый котенок.
А Курт волк.
И я ими любуюсь.
- Прежде, чем мы начнем обед, у меня для вас подарки! – в зелено-охристых глазах мамы горит огонь, способный растопить снега, а волосы на солнце отливают красным.
- Предвкушаю, - бормочу я, отвернувшись в сторону папы.
- Все нормально, в этот раз я был с ней.
В итоге я получаю шампунь австралийской марки «для волос, жаждущих спасения».
Ловиса и Курт получили ложки для мороженого и силиконовые формочки для кексов.
- Спасибо, мама, - улыбнулся он. – Только в этот раз я не понял стеба.
- Простая жизнь, - ответила мама.
Обед проходит как обычно, мы разговариваем. Делимся планами, рассказываем что-то интересное, что произошло с нами или с нашими друзьями. Мама все ждет, когда Курт объявит о помолвке с Ловисой. Вместо этого он говорит о повышении на работе. Я улыбаюсь радостней всех. Курт ловит мой взгляд и подмигивает мне.
Не знаю, зачем ему нужно было мое удивление и улыбка. Мы все и так знаем, что для него всего лишь очередная победа.
Он берет от этой жизни все самое лучшее, легко и уверенно. Не сомневаясь в себе ни минуты.
Я им горжусь.
Мама объявляет, что хочет отпраздновать день рождения в Стокгольме. Это значит, что они еще неделю будут жить у Курта.
- Кто приглашен? – спрашиваю я.
- Будем мы все, ты тоже приглашена, - говорит она.
- О, спасибо! – отвечаю я.
- Родители и сестра Ловисы будут. И Юсфирь.
Это мамина подруга.
- Ненавижу ее, – признаюсь я. – Она лезет с советами все время, даже когда не спрашивают. Особенно, когда не спрашивают.
- Потерпишь, - говорит мама. – Держись Курта.
К брату она не подходит, словно его окружает силовое поле, не подпускающее к нему неприятных людей.
- Хорошо, - отвечаю я.
Далее мама рассказывает, какой ресторан они выбрали. Сообщает, что всех кого надо уже пригласила. И улыбается.
Папа качает головой.
Да, семью о праздниках и планах мама оповещает в режиме «сюрприз». Это ее фишка, как и подарки без повода.
После семейного обеда, я говорю, что хочу прогуляться, а остальные забираются в машину Курта.
- Пока! – я обнимаю его на прощание. – Пока! – машу семье.
3.
Погода обдавала приятной осенней прохладой и мне нравиться чувствовать осень в воздухе, видеть, как деревья меняют летний беззаботный наряд на благородный бордовый, охристый, золотой. Лучи солнца отражаются в витринах, переливаются в моих волосах, в тон осенним листьям. И возможно, в эту минуту мамины русые волосы становятся рыже-красными.
Прогулочным шагом я дошла до дома. Когда идешь долго пешком есть время подумать, побыть наедине с собой и городом. Наблюдать жизнь и людей. Завтра у меня работа, я облачусь в черные джинсы, кофту крупной вязки, под которую надену тонкую футболку с побледневшими крыльями ангела на спине.
Можно сказать это моя рабочая одежда. Завтра завершающий этап татуировки. Японский журавль на спине. Похоже, он станет моей любимой работой. Я создавала не просто татуировку на теле, а произведение искусства. И мне нравится, как все получилось. Я улыбнулась своей предстоящей встрече с журавлем. Пусть он принесет счастье и радость своему носителю. Он в это верит.
Я вошла в дом, и вызвала лифт.
Ступив на этаж, я в задумчивости шла к своей квартире, по пути расстегивая пальто, и не сразу поняла, что за шум слышу. Кто-то выл.
Я остановилась у соседней двери. Вой доносился оттуда.
Из квартиры Эвы и Фольке. Мы с ними общаемся, стреляем друг у друга сигареты и кофе. Эва и Фольке бисексуалы и друзья, которые временами за неимением других вариантов, спят друг с другом. В смысле, сексом занимаются.
Я стучу в дверь. Вой стихает. Я прикладываю ухо к двери и слышу плачь.
- Эва! Это Морриган.
Я толкаю дверь, она не заперта. Резко вхожу в квартиру и застываю от металлического запаха крови.
- Что за черт? – шепчу я. И медленно иду на звук рыданий.
Эва сидит на полу, прислонившись к стене. Пол измазан кровью, на лице Эвы и на руках тоже кровь. Я подхожу к ней и вижу, что она разрезала себе вены. Ее запястья исполосованы, на левой руке вырезан кусочек кожи. Оглядываюсь по сторонам в поисках ножа или бритвы, но ничего не вижу.
Хватаю полотенце и прижимаю к рукам Эвы. Она не сопротивляется. Я зажимаю раны, на ткани цветами начинает проступать кровь. Достаю телефон, и, не отходя от Эвы, вызываю «Скорую». Она тихо скулит, по лицу струятся слезы вперемешку с кровью.
- Зачем ты это сделала? – строго спрашиваю я. Она поднимает на меня глаза, и, понимая, что жалеть ее никто не собирается, перестает скулить.
- Она меня не любит, - выдает Эва. – Она не расстанется со своим парнем. Она его любит, а меня нет.
Голос Эвы звучит механически.
- Ты резала вены из-за девушки? – спрашиваю я.
- А только из-за парней можно? – выдавливает из себя сарказм Эва.
- Не из-за кого нельзя! Толку то? Ты умрешь, а твое имя потом никто не вспомнит.
- Она прекрасна. Ты не понимаешь силы моих чувств к ней, - всхлипывает Эва, и я понимаю, что тут все серьезно. Помешательство. Страсть, желание. Но, увы! Блондинка предпочитает джентльменов, думаю я, ничего не зная о девушке мечты Эвы, в том числе и о цвете ее волос.
- Я понимаю, только это ни к чему хорошему не привело.
- Зачем ты вызвала «Скорую»?
- Тебе нужна помощь. На руки свои посмотри.
- Они принудят меня лечиться у психиатра.
- Не повредит, - отвечаю я, глядя на кровавые разводы на белом полу. – Где Фольке?
- Не знаю, - бормочет она. – Морриган, пожалуйста, поехали со мной в больницу. Я боюсь.
- Я поеду с тобой, - говорю я, опускаясь на пол, рядом с ней. Она кладет голову мне на плече и закрывает покрасневшие глаза.
Темные волосы спутаны, на концах запеклась кровь, лицо бледно серое, под глазами круги, губы потрескались и сочатся сукровицей. В гроб краше кладут!
Интересно, сколько времени ей потребовалось, чтобы из красавицы превратиться в чудовище? Вспоминаю, что видела Эву четыре дня назад. Мы курили на лестнице, разговаривали ни о чем. И она была свежей и чистой, как утреннее небо. Блестящие черные волосы, румянец и взгляд, наполненный жизнью. Четыре дня – и вот у меня на плече покоится едва живое существо, в котором трудно распознать жизнерадостную девушку.
- Не вырубись, - шепчу я. – Говори со мной.
- Я умру? – спрашивает она.
- Нет. Тебе зашьют раны.
Звук домофона раскатился гулким эхом по квартире. Я вскочила и побежала к двери.
4.
Из операционной вышла женщина в хирургическом костюме, она сдернула с лица маску и подошла ко мне. Передо мной предстала Марлен Дитрих воплощенная, без бровей-ниточек, что делало ее только красивее. Я уж подумала, не надышалась ли чего в квартире Эвы и Фольке. От них можно ожидать чего угодно.
- Я Эрика Хенсен, дежурный врач, - представилась она.
- Хенсен? – переспросила я, не понимая, то ли у нее такая фамилия, то ли произношение. Мне была привычна фамилия Хансен. А так как порой я не могу сдержать эмоции и не озвучивать зародившиеся в голове вопросы, то я переспросила фамилию самым невежливым образом. Казалось бы, мое-то какое дело? Но нет. Красота Эрики Хенсен меня заворожила, и разум дал сбой.
- Да, Хенсен, - повторила она. – Вы сестра Эвы Нильссон?
- Нет, я ее соседка, мы общаемся. Как она?
- Понятно, - задумчиво покачала головой Эрика. – С Эвой все будет хорошо. Состояние стабильное. Думаю, что завтра ее можно будет выписать.
- Она боится, что ей придется пройти курс лечения у психиатра, - сказала я.
- Значит, придется побороть страх. Ее выпишут на отделение психологической и психиатрической помощи.
- Я смогу навестить ее?
- Да. Только завтра.
- Вы красивая, и похожи на Марлен Дитрих! – сказала я.
- Спасибо, - Эрика улыбнулась, будто солнечный блик проскользил по стеклу. – До свидания.
- До свидания, - отозвалась я, и пошла к выходу.
Я делаю людям татуировки, придумываю эскизы, воплощаю их. И завтра у меня клиент с японским журавлем.
Сейчас мне хочется прийти домой и нарисовать в скетчбуке Эрику Хенсен. Привлекают меня красивые люди, необычные. Я люблю их рисовать. Делать наброски в блокноте. Эскизы. Они не станут полноценными портретами. Я рисую для себя, только для себя. Не для публики, не ради искусства. А для себя. Воплощаю пойманную глазами красоту на материальный объект.
Об этом моем увлечении знает лишь Курт. Больше я никому не рассказывала и не показывала рисунки.
Первый набросок – портрет Курта. Он не передает глубину его взгляда, оттенок волос и все же, мне кажется, что я ухватила суть его характера.
Курт сказал, что у меня получилось хорошо. И был немного удивлен.
Сегодня я запечатлею на бумагу портрет-набросок Эрики Хенсен. Воплощение Марлен Дитрих. Будто бы великая актриса переродилась, отдала свою холодную красоту Эрике.
5.
Вернувшись домой, переодеваюсь в домашние серые штаны и черную майку-алкоголичку и иду в жилище Эвы и Фольке, вооружившись моющими средствами и тряпкой.
В общей сложности я провела в больнице и в дороге около двух часов, а в квартире Эвы ничего не изменилось. Фольке по крайней мере не появился.
Оставив тряпки и моющее на кухне, я обошла все комнаты. Всего их три, не считая кухни. В одной обитает Эва, в другой Фольке. Третья у них под вечеринки и разного рода сходки, не знаю, чем они там занимаются, но тишину не нарушают, музыка звучит в пределах разумного.
Комната Эвы похожа на эпицентр урагана. Постель смята, содержимое шкафа вывернуто, на столе белыми комьями валяются салфетки, ноутбук разрядился и отражает реальность сепией в темном экране.
У Фольке же идеальный порядок, глазу не за что зацепиться.
Живут на контрасте.
Я выхожу из комнаты и иду на кухню. Понимаю, что не должна этого делать, но мне это нужно и я хочу помочь Эве. И Фольке. Никто не должен видеть кровь размазанную по кухне, придя домой. Не зная всего, что произошло, можно и с ума сойти от зрелища. Фольке не из слабонервных, но из впечатлительных.
Вымыв пол, и стерев брызги крови с мебели и стен, я собрала мусор, в виде упаковок из-под еды мексиканского ресторана, и нашла среди них бритву. Одноразовый бритвенный станок. Он был заляпан кровью, я невольно поморщилась, до чего мерзко это выглядело. Видимо, Эва швырнула его в неизвестном направлении в порыве чувств – обиды, отчаяния и физической боли.
Все это я выкинула в мусорное ведро.
Кухня уже выглядела куда пристойней, по крайней мере, не было следов крови. Я подошла к мойке, подумывая о том, что посуду тоже бы не плохо вымыть. На ней росой лежали бледно-розовые капли.
- Привет! – раздался за моей спиной бархатистый с приятной хрипотцой голос.
- Привет, Фольке, - повернулась к нему я.
Он смотрел на меня с нескрываемым удивлением. Его взгляд проскользил по мне, затем по пространству комнаты, цепляясь за каждый предмет мебели.
Взгляд Фольке цепкий и липкий. Он замечает малейшие детали и изменения.
- Зачем ты прибираешься здесь? – он стягивает кожаную куртку и остается в майке. Я любуюсь его руками и торсом. У него красиво сложенное тело, и во внешности сквозит что-то арабское. Он не похож на шведа. Имя его утверждает обратное – Фольке Магнуссон.
Когда мы с ним познакомились, я задала свой вопрос. Почему так? Чисто шведское имя при арабской внешности. На что он мне ответил, что и сам не знает, ибо воспитывался в приюте, родителей не помнит и ничего не может мне рассказать о своем происхождении. Выяснять же и что-то искать о себе ему не хотелось. Он живет в гармонии с собой и его все устраивает, и внешность и имя. И ничуть не интересно, как он таким получился и есть ли у него какие-либо родственники.
- Где Эва? – звучит следующий его вопрос, а я и на первый ответить не успела.
- Она в больнице, с ней уже все в порядке. Завтра выпишут на отделение психологической и психиатрической помощи. Она резала вены.
Я внимательно смотрю на Фольке, считывая его реакцию. Он хмурит брови, выдвигает стул и садиться посередине комнаты.
- С ней точно все в порядке? Что здесь было?
- Я услышала плачь и решила зайти, и увидела Эву. Она сидела у стены, и у нее были порезаны запястья. Я вызвала «Скорую» и поехала с ней в больницу. Потом вернулась, чтобы прибраться. К ней сегодня все равно никого не пустят. Завтра можно.
- Спасибо, - говорит он, глядя на свои руки.
- Не за что, все нормально. Нужно вымыть посуду и прибраться в комнате Эвы, там бардак страшный.
Фольке кивает и встает со стула.
- Переоденусь и помогу тебе, - говорит он и уходит в свою комнату.
Мы прибираемся в тишине. Разговаривать нет настроения. Фольке сосредоточен и задумчив, и я тоже. Не знаю, о чем думает он, скорей всего об Эве. Я же о том, что мне, несомненно, везет, меня окружают красивые и интересные люди, странные и искренние.
В моем блокноте есть портрет Фольке. Я рисовала его сидя на балконе и глядя на то, как он курит, стоя на своем балконе. Я рисовала его украдкой, прорисовывая профиль и рельефные мышцы руки и плеча. Он заметил меня и улыбнулся. Я улыбнулась и помахала ему.
- Что делаешь? – спросил он, кивая на блокнот.
- Да так, - беззаботно ответила я. – Пишу список покупок.
- Сосредоточенно. Видно серьезный список, - его взгляд вцепился в меня.
- Да, очень, - улыбнулась я, и отложила блокнот. – Можно и мне сигаретку?
Я подошла ближе к его балкону. Он только что закурил новую.
- Держи! – он протянул мне свою раскуренную. Я взяла сигарету, и, не отрывая взгляд от него, поднесла к губам. Он достал из пачки еще одну и, вставив в рот, наклонился ко мне, поджечь свою сигарету от моей. Наши взгляды могли бы рассказать Вселенную. Между нами било электричество и сверкали искры. В этом жесте столько интима и сексуальности, сколько не было бы займись мы по-настоящему сексом.
Такое возможно только с Фольке. Невинная страсть.
- Спасибо, что позаботилась об Эве, - говорит он, убирая остатки одежды Эвы в шкаф. Я закончила приборку на столе, закрыла крышку ноутбука. Комната теперь в порядке, что не скажешь о ее обитательнице.
- У меня самый родной человек – это Эва, - продолжает Фольке. В его глазах непролитые слезы. – И я не представляю свою жизнь без нее. Она…. С ней такое впервые. Любовь к той девушке сделала ее безрассудной, безумной. Я и не знал, что такое бывает. Видимо, я не любил никого. Кроме Эвы, но к ней другая любовь. Другой природы.
Я киваю в ответ. Чтобы я ни сказала, сейчас будет банальным и неуместным. Понимаю его. И вместе с тем, как я могу его понять, если со мной такого не было. Я чувствую его боль, могу ее представить как свою собственную.
- Не уходи, - просит он. – Я не хочу оставаться один. Можешь спать в комнате Эвы или в гостиной.
- В гостиной, - отвечаю я. – Сейчас приду.
Я ухожу к себе за телефоном и пижамой. Мне никто не звонил и сообщений никто не писал, кроме рассылки тарифов от Телии , которые я сразу же удаляю. Уже с кухни Эвы и Фольке я звоню Йону. Мы не общались целый день, отмечаю я, и это как-то не очень нормально для пары. Мы встречаемся три месяца. И его и меня радует, что в наших отношениях нет занудства и скуки. Мы признаем интересы друг друга, понимаем, что можем быть заняты. Не обременительные отношения с уважением личного пространства. И я чувствую, что с радостью бы уменьшила свое личное пространство, если Йон будет бывать со мной чаще и оставаться у меня не только на ночь, но и на несколько дней. И возможно, мы могли бы жить вместе.
- Привет, - улыбаясь, говорю я, когда он берет трубку. – Как прошел твой день?
- Хорошо! – бодро отвечает он. – Как обед с семьей?
- Замечательно!
- Что подарила мама? – Йон в курсе, что мама любит дарить подарки.
- Шампунь для волос, нуждающихся в спасении, - смеюсь я. – Неужели все так плохо с моими волосами?
- По-моему все замечательно, - говорит он.
- Чем ты занимаешься?
- Иду к друзьям. А ты?
- Собираюсь спать. День был долгий. Эва вскрыла себе вены, я ездила с ней в больницу и потом отмывала кухню от крови.
- Кошмар, - вздыхает он. – Эва это твоя соседка?
- Да, она.
- Стремные у тебя соседи.
- Нет, они классные. Мне повезло.
- Ну не знаю, - в его голосе скепсис.
- Завтра увидимся?
- Да, конечно.
- Здорово! Хорошего вечера и спокойной ночи. Я буду скорей всего спать, когда ты придешь домой. Ты придешь домой?
- Ревнуешь?
- Нет, - отвечаю я. Внутри же начинает покалывать. Потому что, да! Я ревную. Говорю нет, но на самом деле – да.
Морриган Линдберг выше этого! Она не ревнует. Не опускается до такого. Внешне, на словах. Внутри же меня может просто разрывать на части.
Только не сегодня. Слишком много событий, чтобы я еще думала, а верны мне или нет.
- А я – да, - говорит Йон.
- И к кому?
- Например, к Фольке или к Нильсу.
- Фольке – гей, - говорю я шепотом. – А Нильс. Господи! Да вспомни его! Не мой типаж абсолютно! – кричу я.
В дверях кухни Фольке давиться от беззвучного смеха. Почти сполз по косяку вниз, еще немного и заржет в голос, колотя ладонью по полу.
Нильс мой коллега по тату-салону, огромный бородатый шкаф с лысой головой, на затылке у него вытатуирована летучая мышь, крылья которой заходят на лицо, будто она на скорости впечаталась в голову Нильса и так там и осталась. Он доброй человек, любит беззлобно посмеяться и у него обостренное чувство справедливости. Работать с ним рядом и общаться здорово, от такого как Нильс точно не получишь нож в спину. Но как парень он мною никогда и не рассматривался. Не мой типаж. И если начистоту, то у нас у каждого есть типажи. И все это бред про воду, которую не с лица пить и прочее. Не знаю, на каком уровне это все заложено, но есть и будут люди, с которыми мы дружим, общаемся и есть те, которых мы пускаем в сердце, голову и постель.
- Я шучу, - смеется он. – Хороших снов, Морриган.
- И тебе.
Только я нажала отбой, как Фольке разразился оглушительным хохотом.
- И что тебя так насмешило?
- Как… ты… Подожди!
Он смеялся еще минуту, я засекала и, наконец, сказал:
- То как ты говоришь с Йоном. Это нечто. Твой голос меняется, и ты сама тоже. И как ты воскликнула про Нильса – это шедевр!
- И как я меняюсь? – я забралась на стул с ногами и внимательно посмотрела на Фольке. Он вышел на середину, и я поняла, что сейчас увижу себя со стороны. Очень интересно!
- Ты становишься мягкой. Твой голос смягчается и даже пластика, - он выдвинул торс в бок, отчего линия талия изогнулась. – Ты поправляешь волосы.
- Правда? – этого я за собой не замечала.
- Да. И в тебе появляется смущение. Ты же другая, когда не говоришь с ним. Более резкая, даже в движениях. Когда играешь со мной во флирт, в тебе проступает дикая сексуальность. А с ним ты сама нежность. Ты влюбилась, Морриган Линдберг. И твое «нет» на ревность. Вы говорили о ревности и это понятно из контекста. Твое «нет», звучало, как – «да я убью ту, что на тебя просто посмотрит. Ты – мой, черт возьми».
- Да неужели?
- Точно! – довольно улыбается он. – Ты сейчас покраснела.
- Это на кухне жарко.
- Ага, жарко! – усмехнулся он.
Мы так спорим и пререкаемся, пока нас не прерывает звонок кофеварки.
- Кофе готов, - говорит Фольке и идет к столешнице.
- Я не буду пить кофе, - отвечаю я.
- Подумай, - улыбается он. – Обжигающий и согревающий кофе, и можешь курить здесь.
- Хорошо, давай кофе, - сдаюсь я. – Сигареты дашь? Я свои не взяла.
- Конечно.
Он ставит на стол чашки с кофе и выходит в коридор, возвращается с пачкой сигарет и зажигалкой и все это протягивает мне.
- Спасибо, - говорю я, принимая из его рук сигареты.
- А если серьезно, - вдруг говорит он. – Это лишь мое мнение. Йон относится к тебе потребительски.
Я поджигаю сигарету, не глядя на него, неопределенно пожимаю плечами. Да, наши отношения не столь классически, мы видимся реже среднестатистических пар, и нас обоих это устраивает. Мое желание, чтобы он проводил больше времени со мной, считаю эгоистичным. Даже если я и влюбилась, то это не значит, что можно превращать человека в свою собственность.
Фольке прожигает меня взглядом. Пожатие плеч его не устроило. Он прекрасно понял, что я бегу от ответа и от темы. И я могла бы заткнуть его, поставить на место, выдворить за порог моего личного пространства, но не сегодня. Не этим вечером. Сегодня я бессильна и моя броня не со мной. Я замывала кровь Эвы на кухне, убиралась в ее комнате вместе с ним, и он сказал мне, как дорога ему Эва. И он ждет от меня той же открытости. Границы размыты.
В горле ком. И я не могу от него избавиться. Делаю большой глоток кофе и с трудом его проглатываю – такой он горячий.
- Молоко? – спокойно спрашивает он.
Я киваю. Фольке приносит молоко, и я добавляю в кофе ровно столько молока, сколько выпила кофе.
- Это не потребление, - говорю я, отпивая кофе мелкими глотками.
Он смотрит на меня не мигая, его взгляд гипнотизирует, но я не отвожу глаз. Он мне не верит. Я же не хочу оправдываться. Возможно, он прав. А может и нет.
Мне не дарят цветы, и я от этого не страдаю. Мы редко ходим куда-то вместе – это тоже нормально. Или нет? Нам хорошо вместе и это здорово. Мы не выносим мозг друг другу, не ревнуем.
Это нормально?
Все эти слова и вопросы на кончике языка, готовы соскользнуть и я их держу. Нет, Фольке, нет, я не готова к таким разговорам.
- У тебя как дела? – спрашиваю я.
- Хорошо, - чуть улыбается он. – Я встречаюсь с парнем. И у нас прекрасные отношения. Его зовут Питер.
- Я рада за тебя, - отвечаю я.
6.
- Как спалось? Доброе утро, кстати! – приветствует меня Фольке. Я же чувствую себя принцессой на горошине – спала, будто на булыжниках. Полночи не могла заснуть, а затем провалилась в самый отвратительный тип сна, нечто среднее между бодрствованием и сном.
- Доброе утро, - отвечаю ему. – Спалось плохо. Не знаю почему.
- Нервный день.
- Наверное.
- Завтракать будешь?
Я не отказываюсь.
Странно завтракать в компании Фольке и вообще вне дома, не с Куртом или не на работе, спешно запивая бутерброд кофе. С Йоном мы не завтракаем вместе.
- Во сколько ты заканчиваешь работу?
- Еще не знаю, - отвечаю я. – Мой еженедельник дома.
- Напиши, как освободишься? Вместе съездим к Эве.
- А ты разве не хочешь побыть с ней наедине?
- Хочу, но придем мы вместе.
- Хорошо. Я пойду, спасибо за завтрак.
- Спасибо, что не бросила меня, - улыбается он, впиваясь в меня взглядом. Я улыбаюсь в ответ и ныряю в космос его глаз.
- Не влюбись в меня, Фольке, - шепчу я.
- Это ты не влюбись в меня, Морриган, - улыбается он.
Я иду к себе, тихо смеясь. Как же мне нравится с ним общаться! Йон к нему ревнует не потому, что боится, что я уйду к Фольке, а потому что с ним я дурачусь. И весь наш флирт, глаза в глаза всего лишь игра. Никаких возвышенных чувств и любовной химии.
Я смеюсь, собираясь на работу. Вид у меня усталый, но мне весело и я счастлива. У Эвы все будет хорошо. И у Фольке. И у меня.
«Доброе утро!»
Я отправляю смс-ку Йону. От него приходит в ответ то же самое. Затем получаю кучу сообщений от Курта и мамы.
«Приду ли я одна на праздник или с кем-то?»
«Одна».
«Если что-то изменится, дай знать немедленно!»
«Хорошо!»
«Планы на вечер?» - это уже Курт.
«Должна встретиться с Йоном».
«Бери его с собой. Вечером встречаемся в «Кафеллини».
«Зачем?»
«Будем решать, что подарим маме».
«Приду. После как забегу к Эве».
«Зачем?»
«Она в больнице. Потом все расскажу».
Я смотрю на время, через пять минут должен прийти мой клиент.
Он появляется минута в минуту.
- Вы пунктуальны как всегда! – сказала я вместо приветствия.
Ральф Экенберг улыбнулся мне.
- Иначе никак! Я рад, что сегодня все и закончим. Вы в курсе, что я езжу именно к вам из Нюнэсхамна.
- Нет, - ответила я.
Разговорчивость Ральфа меня удивила. Всегда молчал, а сегодня у него, видимо от радости, язык развязался.
Я люблю работать молча. Редко говорю с клиентами. Они же когда как, некоторые болтают без умолку, другие молчат. И вот третий тип – Ральф. Выдать все пока я заканчиваю татуировку, в последнюю встречу. Выговориться, высказаться, без риска увидеть меня снова и смущаться, вспоминая, о чем болтал.
Я приступаю к работе, а Ральф все не умолкает. И даже боль не заставляет его замолчать.
- Я же не просто так выбрал ваш салон и именно вас.
Хмурюсь. Это я тоже впервые слышу. И льстит и настораживает. Так и подмывает спросить, все ли в порядке у него, не случилось ли что-нибудь, с чего признания и разговорчивость.
- Да? – скептически спрашиваю я.
- Мне именно вас, как мастера, рекомендовала Селия Рейнхарт. Она моя хорошая знакомая. Вы ее помните?
Ничего не отвечаю.
Я помню Селию. Таких людей невозможно забыть. Смею предположить, что даже если меня однажды одолеет Альцгеймер, единственный человек кого я не забуду, так это Селия. Есть люди, которые врезаются в память почти буквально.
Год назад в наш салон вошла высокая и потрясающе красивая девушка. Модельная фигура, неподдельная красота. Мы все на мгновение обалдели, а она, скользнув по всем глазами, бегло оглядела помещение (мы думали, что она сейчас поймет, что зашла не туда и уйдет), затем она подошла к Нильсу и заявила, что хочет сделать татуировки. Эскизы у нее с собой.
Нильс указал ей на меня. После я спрашивала у него, почему он так сделал. И он ответил, что доверяет мне и моему чутью на психов, ну и мастерству.
Я не делаю татуировки людям в адекватности и психической устойчивости которых сомневаюсь.
Селия Рейнхарт не была психом. В ней было нечто другое. Уверенность и страх, застывший на самом дне глаз. На ее теле не было ни одной татуировки, даже самой маленькой. И она хотела дракона на всю спину, а также покрыть руки до локтей розами и лилиями, и сделать на лодыжке кинжал, будто бы пронзающий кожу.
Я не стала спрашивать, почему она хочет сделать все именно так. Почему дракон, цветы и кинжал. Не мое это дело. Я только объяснила ей, что потребуется для этого много времени. Она попросила работать быстрее – сделать все неделю, и обещала заплатить дороже. Я еще отметила про себя, что девушка, будто от японской мафии откупиться хочет.
Отметила это я про себя и исключительно в полушутливой форме. О чем позже в том же ключе поведала Нильсу. Такой уверенности и рвения покрыться узорами как можно быстрее, я не встречали ни до, ни после Селии.
- Селия Рейнхарт вам привет просила передать, - сквозь мысли донесся до меня голос Ральфа.
- Спасибо! – ответила я. – У нее все хорошо?
- Да у нее все замечательно! – сказал он.
Я снова не стала ничего отвечать. Селия Рейнхарт хоть и врезается в память, знать о ней больше уж точно не хочется. Мало ли какая у нее там история. Некоторые лучше не знать.
Дальше работа шла в тишине.
После того, как Ральф ушел, ко мне подошел Нильс, спросить все ли в порядке.
- Все хорошо, - ответила я. – Он знакомый Селии Рейнхарт. Помнишь ее?
- Конечно! – отозвался Нильс с теплой улыбкой. – Как ты ее называла? Жертва Якудзы?
- Ага! – хмыкнула я. – И знаешь, это было не смешно. Ни тогда, ни сейчас.
- То есть ты, правда, думаешь, что Селия покрыла внезапно свое роскошное тело татуировками не из любви к искусству?
- Просто предположение. Я не знаю. Не мое дело.
- Линдберг, меня порой пугает, о чем ты думаешь.
- Не читай мои мысли! – выпалила я, с прищуром глядя на Нильса.
- А ты мне их не озвучивай! – в тон мне ответил он.
Нильс рассмеялся. Я улыбнулась.
- Морриган, с тобой точно не соскучишься!
- Значение моего имени знаешь?
- Богиня смерти! – пафосно вывел он.
- Так что скучно не будет! – улыбнулась я. – А тебе лучше в театре играть. В постановках Шекспира.
- До чего ты умная и торчишь здесь!
- На самом деле я ничего не умею, кроме как рисовать и набивать рисунки на человеческую кожу.
Нильс снова заржал.
7.
Эва лежала на кровати тряпичной куклой. Укрыта по пояс, руки безучастно лежат поверх одеяла, отрешенно смотрит в окно. Мой взгляд останавливается на перетянутых бинтами запястьях.
- Привет, - тихо говорю я, осторожно касаюсь ее руки. Эва поворачивается ко мне. Вымученно улыбается.
- Где Фольке?
- Уже едет.
Мы хотели приехать вместе, но не получилось. Фольке еще не освободился, а у меня еще встреча с братом. Он в пути, а уже здесь.
Эва выглядит лучше. Бледная, уставшая, но живая.
- Шрамы останутся, - хрупко говорит она.
- Это не страшно. Ты нужна Фольке. Ты дорога ему, - я сажусь на край кровати.
Эва кивает и заливается краской.
- Мне стыдно, Морриган. Мне очень стыдно за то, что я сделала.
- Все в порядке. Мы не осуждаем тебя и ни в чем не виним.
Она поднимается глаза и с удивлением смотрит на меня.
- Правда? И ты не считаешь меня глупой.
- Правда. И глупой я тебя никогда не считала и не буду, потому что ты не глупая. Это был безумный порыв. И хорошо, что все позади.
- Она знает?
Я понимаю, кого имеет в виду Эва.
- Не знаю.
- Если нет, то лучше ей и не знать.
- Я даже не знаю о ком ты, - и это правда, я не знаю «великую» любовь Эвы.
Эва улыбнулась искренней, и в глазах появился блеск.
- Прости, Морриган.
- Все хорошо, - отвечаю я. – Тебе не за что просить у меня прощения. И не оправдывайся. И не думай больше об этом.
Она снова взглянула на меня с удивлением, не веря, что так можно – не оправдываться и не зацикливаться на чем-то.
В палату вошел Фольке и взгляд Эвы снова стал виноватым и смущенным.
- Это же Фольке, - шепнула я. – Он не отвернется от тебя, чтобы ты ни сделала.
- Эва! – он подходит и обнимает ее. Эва разражается рыданиями.
- Я пойду. Позвоню позднее, - говорю я ему.
Он кивает. Глажу Эву по плечу и ухожу.
Глупый поступок, а не Эва. Порыв и безумие.
Я иду по коридору к выходу. Это больница, говорю я себе, и каждый, кто здесь сейчас находиться несет в себе частичку трагедии.
И все мы так или иначе подходили к тому самому краю, что и Эва, когда здравый смысл молчал, или же его голос был для нас недоступен. Я не резала вены, не принимала таблетки и не стояла на краю крыши из-за того, что меня бросили или не любят. Вместо этого я шаталась по городу бездомной побитой собакой, и всегда возвращалась домой, принимала горячую ванну, рыдала и жалела себя, а потом как ни в чем не бывало, продолжала жить. И виновники моей боли, даже не подозревали, что эта самая боль была. Для них я оставалась невозмутимой и холодной. Продолжающей жить вопреки всему.
Только мои близкие знали, что мне плохо, что я борюсь с собой и с угасающими чувствами, болью и всем тем, что влечет за собой расставание.
Я подходила к краю, но дальше не заходила. Не переступала черту, не поддавалась безумию.
В лицо ударяет ветер. Холодный и колючий. Достаю телефон и набираю Йона.
- Привет! Я сейчас иду в «Кафеллини» на встречу с братом и Ловисой. Приходи и ты, - говорю я.
- Морриган, привет! – спокойно отвечает он. – Я предлагаю встретиться после того, как ты повидаешься с братом.
- Почему ты не хочешь к нам присоединиться?
- Не хочу чувствовать себя лишним.
- Что? Ты никогда не лишний, - возражаю я. И это правда. Он не лишний, он избегающий.
- Лучше встретимся потом.
- Ладно, - соглашаюсь я.
Ветер усиливается, и я тороплюсь. Скорей всего Курт и Ловиса уже ждут меня.
- Пока, - говорю я.
- До встречи.
8.
Ловиса и Курт уже ждали меня в «Кафеллини», как я и предполагала. Смотришь на них и любуешься – настолько они красивы и гармоничны. Между ними любовь и нежность.
И порой мне кажется, что они способны не замечать мир вокруг, растворяясь друг в друге.
- Опоздала! – Курт встает, чтобы обнять меня.
- Была у Эвы, - ответила я. – Привет, Ловиса.
- Привет!
Я снимаю пальто, и, бросив его на спинку стула, сажусь к ним.
- Что решили?
- Как ты понимаешь, мама устраивает праздник в кругу семьи плюс близкие друзья.
- Ага, - кивнула я. – Они точно приедут из Гётеборга?
- А ты сомневаешься?
- Кто знает. Не уверена, что….
- Морриган, это для нас мама все внезапно придумала, на самом деле все уже давно знают, что она празднует день рождения в Стокгольме.
- Точно, это же мама! Ладно, - я беру меню. – Я хочу кофе и кусок торта. А маме мы подарим вафельницу и скатерть.
Курт смеется. Ловиса недоуменно смотрит то на меня, то на Курта. Она так и не научилась различать, где мы шутим, а где говорим серьезно.
Для нашей мамы вафельница и скатерть – просто смешно. Это можно ей вручить при всех и в распакованном виде. Что-то типа ее шутливых подарочков. Она оценит.
- Чем ты занимаешься в выходные? – спрашивает Курт.
Я делаю ему знак помолчать и заказываю кофе и десерт, подошедшей к нам официантке и снова переключаю внимание на брата.
- Пока не знаю. Ничем. А что?
- Тогда смотаешься в Париж.
- Ты серьезно? Смотаюсь куда? В Париж? – я округлила глаза и уже приготовилась выдать «ха-ха». Но Курт слишком серьезен.
- Морриган, мне некогда, Ловисе тоже. Поэтому ты.
Я откидываюсь на спинку стула и скрещиваю руки на груди. Похоже, тут уже за меня все решили.
- Я оплачу твою поездку. Твоя задача купить духи для мамы. Фрагонар. Они продаются только в их фирменном магазине в Париже и в Нью-Йорке. Купишь духи и возвращаешься.
- То есть прогулка по городу любви в мое путешествие не входит?
- Ты туда едешь по делу, - глаза Курта холодны, лицо сурово. – Ну ладно, можешь посетить Лувр. Для общего развития.
- Какая щедрость! – восклицаю я. И на нас оглядывается сидящая за соседним столом парочка.
Курт довольно улыбается.
- И все? Только духи?
- Они будут от тебя. От нас другой подарок.
- И какой?
- Браслет от Тиффани, - говорит Ловиса.
- Правда?
Ах, да! В нашей семье я тату-мастер, живу в районе Седермальм, у меня дешевая машина, одежда из H&M. Я не похожа на богатую девочку и обитателя района Эстермальм.
Мое неоконченное медицинское образование Курт припоминает довольно часто, и сокрушается, что я абсолютно не амбициозна, и не карьеристка. Да и творческой личностью меня тоже не назовешь. Белая ворона в семье успешных и умных людей, с принципами и амбициями. Спасибо, что не выкинули меня из семьи и завещания. Когда я так пошутила однажды, папа отругал меня. Он понял, что я шутила, но решил не включать чувство юмора и запретил мне даже думать о них так плохо. Пусть я пошла своим бездорожьем, они меня любят.
- Правда! – отвечает Курт.
- Хорошо, - кивнула я.
Мне приносят кофе и десерт. Я принимаюсь за еду, при этом разглядываю брата и его девушку.
- Вы просто потрясающие, - говорю я, жуя торт. Ловиса сдержанно улыбается.
Я рассказываю им про Эву и Фольке, о том, что сегодня снова ко мне явился образ Селии Рейнхарт. Ловиса слушает меня заворожено, для нее моя жизнь сродни сказкам венского леса.
- Селия Рейнхарт делает тебе клиентскую базу, - говорит Курт. – Странная она все же, судя по тому, что о ней знаешь ты. Как и все твои друзья-знакомые.
- Эва и Фольке милые, - произнесла Ловиса. – Похожи на героев ситкома.
- Вся наша жизнь сплошной ситком, который, время от времени, становится то драмой, то комедией. Иногда мелодрамой, - ответила я, запивая обиду за друзей кофе. – А повседневность – ситком. Живи Шекспир в наше время, его знаменитая фраза звучала бы примерно так: Вся наша жизнь ситком, а люди в ней статисты.
- Театр все же лучше, - возразила она.
- Согласна. Мы не дотягиваем до театра, - я обвела взглядом публику в кафе, давая понять, что говорю обо всех нас. – Так что ситком, наспех снятый и дешевый, и текст читается с листочка за минуту до выхода. Дублей в жизни нет, поэтому и игра корявая.
Я улыбнулась Ловисе и отпила кофе.
- Эва и Фольке, по крайней мере, стараются.
- На следующей неделе в Стокгольме обещают дожди, - меняет тему Курт, чтобы я не зашла слишком далеко.
Эва и Фольке люди с индивидуальностью и с эмоциями, со своими взглядами, тараканами и, несмотря на безумный порыв Эвы, с жаждой жизни. Они не герои ситкома. Слишком хороши для этого.
9.
Его слова как сухие листья. Как жухлая трава в поле. Ломкие и мертвые. Безжалостные. Осень. Рыжая, багровая осень утратила все краски. Это как издевательство. Ты радовалась? Вдыхала яблочно-дымный аромат сентября. Так получи же чуточку разочарования. Погрузись в ледяную воду депрессивного состояния. Оно хорошо сочетается с осенью. Разве не так?
- Морриган? – я прослушала его объяснения.
- Ты не мог прийти ко мне и сказать все это лично? Расставание по телефону это так по- детски.
Мой голос на удивление звучит ровно. Обида гложет глубоко внутри, она еще не прогрызла выход наружу.
Йон вздыхает.
Что за глупая девушка ему досталась? Разве не ясно, что надоела. Что не та самая. Он же все только что сказал. Просил простить, но….
- Я думала, что у нас все серьезно, - продолжила я. – Я всего лишь предложила тебе пойти со мной на семейный праздник, познакомить тебя с семьей. И в ответ ты меня бросаешь. Не хочешь идти….
- Ты не поняла? – с раздражение спросил он. – Наши отношения пустые, мне не интересно с тобой.
- Мы можем это исправить, – я взяла зажигалку и щелкнула, маленький огонек заплясал. – Ты не хочешь узнать меня больше, не хочешь познакомиться со всей моей семьей и друзьями. Ты видел Фольке пару раз, что не мешает ревновать к нему. Давай все это исправим! Будем больше времени проводить друг с другом.
- Мы не интересны друг другу, раз нам требуется попробовать заполнить пробелы в виде друзей и родственников. Все, что между нами было, поблекло. Ты не тот человек, хоть ты и крутая, и необычная, - говорил он, и в голосе звучали едва уловимое напряжение и оправдание. – Морриган, прости, я не хочу быть частью твоей жизни.
Он повесил трубку. А я продолжала держать телефон у уха и смотреть на огонек от зажигалки.
Вот и все! Пустые отношения. Он не хочет, чтобы я была частью его жизни.
***
В груди разрастается тупая боль, сжимает легкие и сердце. То ли паническая атака, то ли предынфарктное состояние. Ни то и ни другое.
Это оттого, что я снова оказалась побочным сюжетом в чьей-то жизни. Прекрасный второстепенный персонаж. В котором интересность, позитив, сарказм и сексуальность смешаны в идеальных пропорциях. Привлекает. Но никогда не станет главным героем.
При всех качествах я умею разочаровывать.
Чувствую себя глупой, наивной и беспомощной.
Сейчас мне нужно одно – узнать, любил ли меня хоть кто-то кроме моей семьи. Их любовь не обсуждается, любовь близких по крови людей – она естественна.
Надеваю пальто, выскакиваю из дома, сажусь в машину и еду. Я знаю, что он в офисе. Как всегда работает допоздна. Человек, которого я любила. И который нашел ту, что лучше меня. Более удобную, подходящую. Кому ты врешь, Морриган? Он нашел ту, которую можно полюбить, с которой можно перечеркнуть прошлое.
Мы остались с ним друзьями. И с одной стороны это прекрасно.
Прекрасно, когда есть человек, с которым ты можешь быть собой, говорить что думаешь. И он не обижается на твои резкие суждение его взглядов. Я могу сказать, что угодно при нем и ему. Он скажет, что не согласен со мной и улыбнется. Без истерик, тихих или громких.
Я врываюсь в его кабинет. Он отрывает взгляд от экрана ноутбука и с удивлением смотрит на меня.
Есть чему удивиться! Как была так выбежала из дома. На мне серое пальто до колена, бледно розовые домашние штаны в мелкую «Hello Kitty» (подарок мамы), черная футболка с изображением мотоцикла и надписью «Harley-Davidson», и тяжелые ботинки, над шнуровкой которых я не заморачивалась.
И в таком виде, с бешеным видом я стою перед ним.
- Ты любил меня хоть немного? – спросила я. – Хоть чуть-чуть. Самую малость.
Он хмурится и закрывает крышку ноутбука. Его движения четкие и плавные. Он встает и идет ко мне. Закрывает дверь за моей спиной. Аккуратно берет меня под локоть и ведет к столу. Наверное, так обращаются с невменяемыми.
- Садись, - говорит он, выдвигая для меня стул. Послушно сажусь.
- Ивар, ты любил меня? Хоть немного.
Мой голос звучит глухо и с хрипотцой. Он садится рядом. Спокойный и величественный. Какой же жалкой я, должно быть, выгляжу рядом с ним.
- Морриган, - произносит он, глядя мне в глаза. И я понимаю, что мы были идеальны вместе. Даже в наших именах звучит подлинная, древняя сила. Мы будто воплощение чего-то забытого и могущественного, того, что было в этом мире изначально. И это когда мы были вместе, по отдельности мы просто мы. Набор качеств, обычные люди с сильными именами.
Он выдерживает паузу, изучает мое лицо. Все понимает, ему не нужно ничего объяснять, рассказывать, почему явилась сюда в нелепом виде и с такими вопросами.
- Тебе правду или ложь? – спрашивает он. И я уже знаю ответ.
- Правду, - тихо шепчу я.
- Нет, - говорит он, не отводя взгляд. – Любви к тебе не было. Нисколько. Были другие чувства, а любви не было.
Внутри все обрывается, взгляд становится пустым. Мне плевать на Йона, на то, что мы расстались, на все, что между нами было. Это не важно. Я хотела знать, любил ли меня не хоть кто-то, а Ивар. Тот, кого любила я.
- Приступы мазохизма? – спрашивает он, беря меня за руку. – Помучить себя решила?
Я отрицательно мотаю головой, боясь, издать хоть звук, вместо слов может вырваться вой.
Он встает, идет к шкафчику и достает бутылку вина. Наливает в бокал и возвращается ко мне.
- Выпей, - говорит он.
Я беру бокал и пью. Вино вкусное. Разливается теплом по телу. Согревает изнутри.
- Морриган, - он гладит меня по голове. – Ты не виновата, в том, что я не любил тебя. Догадываюсь, почему ты здесь.
- Ищу защиты у сильных, - говорю я. Мой голос уже звучит нормально, без хрипов и слез.
Он усмехается.
- Ты встретишь того, кто полюбит тебя, богиня смерти, - говорит он. И я улыбаюсь.
- У нас, как и у вас. Один мужчина истинная любовь и восхищение, все остальные его тени. Шанель говорила о женщинах в жизни мужчины, но у нас так же. Тебя никто не затмит. И я позволяю быть рядом с собой тем, у кого есть твои черты. И даже включаю восторг, когда они говорят твоими фразами. И дело в том, что волков не осталось. Называют себя так многие, но на деле, волков, а уж тем более одиночек, нет.
- Имя твоего брата означает волк. А одна из ипостасей Морриган – ворон. Вы зверушки Одина.
Я смеюсь. Ивар улыбается.
- Один, помоги мне! – крикнула я.
Ивар рассмеялся.
- Я рад, что мы остались друзьями, - сказал он.
- Я тоже.
- Ты прекрасна, Морриган. В своей естественности. В том, что ты говоришь, что думаешь. Веди себя с моими тенями, как со мной.
- Разбегутся в первую минуту, - ответила я, понимая, что так все и будет. Обидятся, решат, что я издеваюсь.
Он тяжело вздохнул.
- Постарайся в следующий раз строить отношения не с мальчиком, а с мужчиной. Пойдем, я отвезу тебя домой.
- Я на машине.
- Чудо, что ты доехала. В таком то состоянии.
10.
- Я понимаю тебя, могу представить, что творится у тебя внутри, - Курт подает мне мою сумку. Одна спортивная легкая сумка на длинном ремне, и в ней все, что мне нужно, чтобы провести день в Париже. В город любви я еду с разбитым сердцем. Нет. Сердца разбиваются от первой наивной любви, от второй, более зрелой, но так же не лишенной иллюзий. Это разбилось не сердце, а надежда на то, что на этот раз я встретила человека, с которым мы будем счастливы, и наши демоны и тараканы подружатся.
Сегодня я в черном. Джинсы, кофта, куртка и ботинки, и даже сумка – все черное. Волосы я сплела в легкую небрежную косу.
Курту я ничего не отвечаю. Что тут скажешь?
Мы стоим в ожидании регистрации на рейс Стокгольм – Париж. Брат поехал меня провожать. Я собиралась ехать на такси и даже заказала машину, но Курт настоял на том, что сам отвезет меня, а заодно понаблюдает мою меланхолию и послушает циничное нытье.
- Ты не любишь себя, Морриган, - сказал он. – Иначе ты бы не стала встречаться с Йоном.
- Мы принимаем ту любовь, которую считаем, что заслужили, - я пытаюсь говорить с сарказмом и на поверженной философской ноте. Курт усмехается.
- Ты считаешь, что не заслуживаешь любви?
- Я слишком хорошо знаю свои недостатки, чтобы требовать взаимной любви, - выдаю я цитату Буковски.
Курт закатывает глаза и качает головой.
- Это сказал старый страшный писатель-алкоголик из Америки.
- Его слова подходят и мне, - упрямо говорю я.
- Ты умеешь быть эффектной, шикарной, пафосной, ты создаешь великолепную иллюзию безразличия, гордости и любви к себе, - Курт смотрит мне в глаза, его слова жестоки, я знаю, что он хочет содрать с меня пафос, цинизм и наигранное безразличие. – Но на самом деле ты не такая, ты готова растечься лужицей от жалости к себе, зарыться в эмоции, и если Йон сейчас напишет тебе или позвонит, то ты будешь счастлива к нему вернуться. Ты можешь отрицать, но, ты боишься одиночества, и хочешь, чтобы тебя любили.
Я молчу. Мне обидно от слов Курта. Но он содрал с меня все маски. Он прав. А я хотела бы, чтобы это было не так.
- И еще, - продолжает он, а я стараюсь сохранить бесстрастное выражение лица. – Знаешь в чем еще твоя проблема?
- И в чем же?
- Ты до сих пор любишь Ивара.
Мне хочется закатить глаза в стиле «ой, все!», покачать головой и выдать нечто циничное, но я не могу. Выдаю скептическую полуулыбку.
Он не знает, что я ездила к Ивару, о нашем с ним разговоре и о том, что он потом отвез меня домой, а утром я ездила и забирала свою машину на парковке с его офисом. И, тем не менее, он прав. И он это знает.
- Что не так?
- Так, - отвечаю я, ибо отпираться тут бессмысленно. – А со мной, что не так?
- Все с тобой в порядке, - говорит Курт. – Тебе пора на посадку. Купи подарок, насладись прекрасным городом. И не грусти.
- Ты мне наговорил гадостей, упомянул Ивара и теперь желаешь потрясно провести время, насладится и не грустить! Спасибо! – нервно смеюсь я.
- Морриган. Морриган. Твое имя и правда похоже на карканье ворон, - смеется он.
- Зверушка Одина! – улыбнулась я и пошла на регистрацию.
- Хорошо долететь! Напиши, как приземлитесь! – кричит он.
Не оборачиваясь, показываю ему средний палец и иду дальше, сдерживая ненормальную улыбку.
***
Выхожу из магазина и не знаю, куда идти дальше. В сумке красиво упакованный золотой флакон с духами. Неповторимыми и божественными.
Можно было заказать доставку и не ехать за ними в другую страну. Эксклюзивную парфюмерию добыть уж не так и сложно.
Курт нашел предлог отправить меня в короткое путешествие, зная, что я не люблю покидать Стокгольм. Мне там хорошо и уютно. Единственное, куда я уезжаю время от времени – Гётеборг. Там родители, там прошло мое детство. Там чистые и светлые воспоминания, хрустяще-крахмальные, эскизы к жизни.
Меня выставили из Стокогольма, как геймера-задрота из темной комнаты. Погода прекрасная, иди, погуляй!
Погода, и, правда, прекрасная. И Париж красив. Бесцельно бреду по улице чужого города. Города любви. Мечты.
Париж это праздник, который всегда с тобой!
Для меня будет праздником вернуться обратно в Стокгольм, зайти в свою квартиру и обнаружить, что мы с Йоном и не расставались. Я все не так поняла. Готова принять это. Признать, что я накручиваю себя и истерю без повода. На самом-то деле у нас все прекрасно. Он обнимет меня, а я уткнусь ему в плечо, рассеянно что-то бормоча и краснея оттого, что так сглупила и подумала, что наши отношения закончились.
Воображение способно нарисовать любую картину и поверить в нее. Прогоняю иллюзию.
Я вернусь домой и …. Просто вернусь домой. Снова буду циничней, саркастичней и злее.
Все с тобой в порядке.
Ты до сих пор любишь Ивара.
Я не хочу любить Ивара. Я была влюблена в Йона. И ни черта со мной не в порядке!
Привязалась. Влюбилась. Не стоило этого делать. В моменты счастья, понимания и тепла цинизм и сарказм не работали на меня, тьма отступала, и я с удовольствием погружалась в любовь, в чувство защищенности и спокойствия.
Неужели Йон ничего этого не ощущал со мной? Не та девушка.
Что со мной не так?
Перебираю недостатки начиная с одежды и заканчивая характером. Йон встретит девушку с менее экзотичным именем, всегда гладкими, как шелк, волосами, безупречной кожей, стилем, легкую на подъем, умную и амбициозную, без вредных привычек и стремных друзей, с легко корректирующимся мнением, с абонементом в спортзал.
Как Лили у Ивара: красивая, деловая, стильная, при это хозяюшка и напрочь лишенная индивидуальности.
Такая какой мне не стать никогда.
Ловиса приходила меня поддержать. Милашка Ловиса в прошлой жизни работала в гестапо и сохранила тягу ударить по больному сильнее. Иначе и не объяснишь ее попытку провести психологический разбор моей ситуации, понять, что это за закономерность.
«Я думаю, что он не увидел в тебе жену и мать своих детей», - мягко сказала она, а мне захотелось сомкнуть руки на ее аристократичной шее. Она обвела глазами гостиную, где мы пили чай. Я молчала, не ручаясь за тон и силу своего голоса. Людей типа Ловисы способен напугать и обидеть мало-мальски грубый или раздраженный тон.
«Понимаешь, - продолжала Ловиса. – Может быть, я объясню не слишком красивым и точным языком, но я постараюсь».
А я старалась ее начать ее душить.
«Тебе нужно выглядеть более взрослой и серьезной. Сменить стиль, прическу, и немного изменить интерьер. И быть более солнечной и ласковой. Чтобы твой мужчина видел, что он тебе не безразличен, при этом не нужно быть навязчивой. Должен быть баланс. И ты должна быть ему интересна еще и как личность. Он должен чувствовать тепло».
Я ничего ей не ответила. Сочетать заинтересованность и ненавязчивость я умею. И быть солнечной и ласковой тоже. Гардероб, интерьер, прическа. Чушь какая-то.
Ловисе можно смело писать книги для девушек на тему как найти счастье. И делится прописными истинами, а также правилами подбора гардероба и интерьера, чтобы произвести впечатление серьезно настроенной на отношения особы.
«Может мне еще и татуировки свести?» - голос прозвучал безлико, я сдерживала сарказм.
«Было бы неплохо», - с улыбкой ответила Ловиса. Я улыбнулась в ответ, представляя, как разбиваю чашку об ее голову.
Ловиса чудесная. Для Курта. Она, и, правда, добрая, милая и солнечная. Умеет окружить заботой, подарить тепло, в меру внимательная, и очень серьезная. И порой меня раздражает. Они с Куртом вместе уже три года, а Ловиса до сих пор не научилась различать, когда мы придуриваемся, а когда говорим серьезно, она не понимает наших с Куртом подколов друг друга. Она научилась принимать мамины подарки с милой улыбкой и даже шутить в ответ. Уже большой прогресс.
Мой мир же от нее лежит в другой вселенной.
Прерываю грустные мысли и выхожу с телефона в Интернет, смотрю, как добраться до Лувра. Раз уж я в Париже, то буду образцовой туристкой и прикоснусь к культуре.
Широкие коридоры Лувра отзываются в памяти фильмом «Мечтатели», хочется пробежаться по коридору как Ева Грин, Луи Гаррель и Майкл Питт. На короткий миг почувствовать себя летящей, беззаботной героиней фильма.
Представляю. Представляю, как бегу и смеюсь.
За пределами фантазии иду обычным шагом, поднимаюсь по широкой лестнице к богине Нике. Делаю снимок и отправляю Курту. До этого отправила ему селфи на фоне пирамиды.
Мой отчет о том, как я наслаждаюсь прекрасным городом.
У Джоконды в гостях полно японцев и другого народу, не протолкнутся. Смотрю на нее издалека. Она посылает всем присутствующим загадочную улыбку и цепкий взгляд. Я читаю в ее глазах насмешку. Загадочной ауры не чувствую, и смотрящий прямо на меня взгляд меня не заворожил. Я вижу в ней другое, мне она улыбается, насмешлово сообщает о том, что у нее есть тайна, и у меня есть тайна, запрятанная глубоко внутри. И она свою никому не расскажет, и я тоже. Она помнит, а я забыла.
Прекрасная работа Леонардо. Госпожа Лиза. Мастер вложил в нее душу, живость. И вот к ней пришли поклонники. Щелкают телефонами, камерами, делают селфи. Лишь единицы смотрят не через объектив и пытаются понять ее суть.
Два часа я гуляю по Лувру, переходя из зала в зал. Пытаюсь осмыслить все, что вижу, запомнить глазами, а не камерой. Понять. Прочувствовать.
Выйдя на улицу, понимаю, что мысли мои улеглись. Спят как котята в коробке, тихие и мягкие. Не задаюсь вопросами к себе, не думаю о тех, кого любила и люблю. Моя жизнь такая серая и обыденная, по сравнению с тем, что скрывают в себе сюжеты картин и скульптур. Искусство должно возвышать. Поднимать над обыденностью, убивать обывателя.
Иду по улице, слушая собственные шаги, и не тороплюсь отвечать на сообщение Курта. Все ли у меня в порядке? О, да! Все прекрасно. Боль ушла, сарказм утих.
Закуриваю и даю себе слово, следовать своим умным советам, что раздавала Эве.
Выбираю кафе, в котором полным полно туристов. Я такая же туристка, как и они. Если прислушаться, то можно различить множество различных языков и акцентов. Гости Парижа. Приехали за своим кусочком праздника.
Занимаю столик у окна, чтобы смотреть на город, воистину воспетый всеми кем только можно.
Делаю фотографию и отправляю ее Эве, а потом Фольке.
«Привет из Парижа!»
Эва пишет восторги по поводу фото и просит привезти какую-нибудь символичную безделушку. Фольке в ответ кидает свою фотографию на фоне домов нашего района.
«И тебе привет! Уже напилась красного вина и наелась сыра?»
«Еще нет! Но сейчас приступлю!» пишу я, и с сообщением отправляю кучу смайликов и розовых сердечек.
«Возвращайся домой! Что это за розовое сопли?!»
«Это сердечки».
«Мы викинги! Какие сердечки?»
«Вырезанные из груди врагов! И ты, да, ты типичный викинг!»
«Тринадцатый воин», - пишет Фольке. – «И почему они розовые? Кровь красная».
«Я их выжала и теперь они розовые».
«Возвращайся домой. Приготовим их на открытом огне».
«Окей».
С трудом сдерживаю смех, улыбаюсь подошедшей официантке, как ненормальная, она точно также улыбается в ответ. Уж не знаю по долгу службы или ей смешно оттого, что я готова заржать в голос. Отжатые сердечки на открытом огне. У них в меню такого нет.
Ну, что ж, раз уж я в Париже. С духами в сумке и из Лувра, то закажу тоже что-нибудь французское. Луковый суп, красное вино и сырную тарелку.
Хлеба мне и зрелищ! Древнеримские фразочки отлично вписываются в современный мир. Вопли голодных и скучающих повсюду и всегда. Еда, вино и прекрасный вид. Сытая и счастливая богиня смерти и войны, это ли не прекрасно! Ухмыляюсь своим мыслям и самой себе. К черту все!
11.
Праздник в разгаре. В нем сочетаются уют и помпезность. Не знаю, как маме это удается. Она же сегодня королева, принимает подарки, поздравления и восхищения. Семья и друзья в сборе. Курт и Ловиса сидят напротив меня, и я посылаю им улыбки из-за бокала с вином. Со мной рядом мой кузен Хенрик, а рядом с ним его супруга Ирма. Несмотря на всю лучезарность этой пары, я бы предпочла сидеть рядом с братом и Ловисой. Несравненно красивой сегодня. В ее белоснежность будто добавили красок, она стала ярче, и выглядит беззаботной и расслабленной. Для нее это редкость. На любой публике она серьезна, наедине с Куртом она совсем другая. Он сказал мне как-то, что я не знаю ее, и даже не представляю насколько она замечательная.
Моя маленькая обида на слова Ловисы прошла, ее уже давно нет. Почти уверена, что и сама Ловиса уже забыла о том разговоре. Не дано некоторым людям утешать ближнего своего не приблизив его к мыслям о суициде.
Я наблюдаю за гостями. Зная их тайны, наблюдать за ними еще интересней. За теми же Хенриком и Ирмой. Хенрик сын папиного брата, моего дяди Олафа. И с Ирмой они в браке уже одиннадцать лет. И вот уже как семь лет они играют в семью. Как-то раз Хенрик в легком подпитии выложил мне все, что у них на самом деле происходит. Он не подбирал красивые слова, не пытался что-то утаить. Они не любят друг друга, между ними уже нет того душевного тепла. Спят в разных комнатах. И вместе живут ради детей. Верность друг другу не хранят, и он и она знают, что у каждого из них кто-то есть, но об этом не говорят. Они упорно сохраняют вид семьи и для самих себя и для родственников. С любовниками/любовницами встречаются тайно, украдкой, будто предают любовь, которой уже давно след простыл.
Сейчас они сидят рядом со мной – образцовая пара. Улыбаются друг другу и нам, что-то шушукаются между собой – пародия на чувства Курта и Ловисы. Интересуются у меня, не собираюсь ли я в ближайшее будущее сменить фамилию. При этом явно усердствуют изображая пьяную бестактность.
- Разве что на Мэнсон, - отвечаю я, ехидно улыбаясь. – Миссис Мэрилин Мэнсон!
Я выпучила глаза и скривила губы, как Мэнсон на одном из фото. И видимо тоже переусердствовала, Хенрик и Ирма переключились на Курта и Ловису.
В семье есть странный. В нашей это я.
Улыбаюсь маме. Она поднимает бокал и посылает мне улыбку.
Маму все устраивает, ей нравится, что мы все пришли. Ей нравится общаться со всеми, она охотно ответит на вопросы, которые заданы вовремя. И отклонит те, что для нее не интересны, не актуальны и их срок вышел.
Я вышла на улицу и закурила. Даже не заметила, что Курт вышел за мной.
- Все хорошо? – улыбается мне он.
- Да, - ответила я.
- Хенрик и Ирма?
- Играют в семью, где все хорошо. Смеются вместе, задают тупые вопросы, опять таки вместе и полное взаимопонимание. Холод то между ними чувствуется. Они будто танцуют на тонком льду, и надеются, что он выдержит. Когда они сорвутся прилюдно? – я с прищуром смотрю на брата.
- Возможно, никогда.
- Вполне, возможно, - отвечаю я. – До дома они доедут молча, и пойдут спать в разных постелях, ни слова друг другу не сказав. Утром разойдутся по делам, перекинутся парой слов по текущим делам, кто забивает Малин из сада, кто отвезет Эрика на тренировку. И разойдутся.
Я затянулась и выпустила дым. Его тут же развеяло порывом холодного ветра.
- Знаешь, - продолжила я, не глядя на брата. – Если все будет так как у Хенрика и Ирмы, то есть ли смысл связывать себя узами брака, а потом не знать как их разорвать, или не хотеть. Давиться друг другом, существовать в одном пространстве, оправдывая это тем, что Малин и Эрик не примут и не поймут. Ходить бездушными тенями по квартире, не говорить, не быть вместе. Это страшно. Любить, а потом разлюбить и уже не хотеть быть… частью жизни друг друга. Они уже родня чисто юридически. Муж и жена по документам. Еще у них общие дети. И дом. А больше то ничего. И вот ты привязан к одному человеку цепями и бренчишь ими как древнее приведение, разорвать хочешь. Бежишь все время куда-то, а в итоге возвращаешься в пустой дом, без души. Где тебя не ждут. Где в воздухе висит тяготение друг другом.
- Морриган, - мягко обрывает меня брат. Я замолкаю. Выкидываю потухшую сигарету в урну. – Пойдем, - говорит он. – Еще есть Юсфирь.
- О, да! – поднимаю я голову к небу. – Юсфирь. Она прикольная тетка. Как цыганка с площади. Зубы заговаривает, советы дает. И с ней весело. А потом чувствуешь себя обворованным.
Курт смеется.
- Тише, тише! – шепчет он. – Не так громко. Мы толерантные люди. Не оскорбляй цыган.
- Мы викинги! – отвечаю я. И чувствую, как глаза начинают блестеть, а в груди разливается тепло. Вино и вдохновенные речи Фольке дают результат. Не известно пока какой. – А Фольке тринадцатый воин, так что нам не страшны не толерантные люди, ни кто-то другой!
- Что ты им привезла из Парижа? – спросил Курт, заводя меня обратно в здание.
- Думала ты не спросишь, - улыбаюсь я. – Багет, сыр и браслетик с мелкими символами Парижа для Эвы.
- Багет? – удивился он.
- Да. Длинный французский багет. Ты бы видел лицо Эвы. Она была счастлива! Так что в скором времени суицидников и депресняков будут лечить французскими хлебобулочными изделиями! – смеюсь я.
- Тебе понравилось там?
- Да. Если бы ты пришел повидаться со мной, когда я приехала, то узнал бы все мои чувства и эмоции. Я была готова целовать землю.
- Морриган, тебе нужно больше путешествовать. Ты видишь мир ярче.
- Да? – удивляюсь я.
- Да. И почему-то тебя не вытащишь из Швеции, да из Стокгольма не выпнешь.
- Мне здесь хорошо.
- Тебя устраивает твоя жизнь? Ты всем довольна? – он серьезен, и уж точно не ждет моих поверхностных шуточек.
- Да, - ответила я. – Я всем довольна. Кроме того, что Йон меня бросил.
- И ты нравишься сама себе? Тебе нравится, кем ты стала, кто ты есть?
- Нравится. Ну, - я перевожу взгляд в пол. – Не всегда, иногда я устаю от самой себя. И просто ложусь спать, чтобы отдохнуть. А так, да.
Я смотрю в глаза брата.
- Меня все устраивает, я довольна собой и своей жизнью. Что-то не так?
- Все хорошо, - улыбается Курт. – Спросил, чтобы убедится, что у тебя, действительно все хорошо.
Мы возвращаемся в зал. Вопросы Курта все еще вертятся в голове, и я хочу спросить его, все ли с ним в порядке, все ли устраивает его. К нему подходит Ловиса, и я отхожу. Мой взгляд встречается с карими глазищами Юсфирь.
Я улыбаюсь и, распахнув объятия, иду к ней. Завтра я буду чувствовать себя обворованной по эмоциям, чувствам и разуму. Или нет?
По дороге к Юсфирь, беру со стола чей-то недопитый виски, как потом оказывается Хенрика, и выпиваю его залпом.
Юсфирь хмурится. Лицемерный блюститель порядка и добродетели.
- Прекрасная погода, правда? – говорю я, присаживаясь рядом с ней. – В Париже жара. Вы были в этом году там? – тоном светской леди завожу беседу.
- Чертовка! – смеется Юсфирь. – Была!
12.
В воскресенье мой сон священен. Я сплю, пока не проснусь. Будильники отключены. И все мои друзья, и родственники знают, что меня не стоит трогать. Тем более, что вряд ли у них есть веская причина на это. Эва и Фольке тоже спят и не известно, когда проснутся. Эву выписали намного раньше, чем планировалось. Подлатали и руки и психику. Я уверена, что она не будет больше причинять себе боль.
Курт и Ловиса тоже не встанут с постели раньше десяти утра. Мама и папа давно вернулись в Гётеборг.
Тем не менее, мой воскресный сон был прерван. И вторглась Ирма Линдберг. Я была так удивлена, что не смогла даже отключить звонок, или послать ее подальше.
Ирма Линдберг не звонит просто так. Она редкое явление в моей жизни, вне семейных праздников. Обычно мы с ней случайно пересекаемся где-то в центре города.
И вот она звонит мне утром в воскресенье и приглашает на чашечку кофе. Она здесь, недалеко от моего дома. Она сказала, что подойдет к моему дому, и подождет, пока я не выйду.
За нежелание нарушать мои территориальные границы, я простила ей звонок, и стала собираться на встречу.
Ирма из тех людей, что нечеловечески пунктуальны. И если она сказала, что подойдет к моему дому и будет меня ждать, то значит, она уже стоит во дворе моего дома и ждет меня. Мои окна не выходят во двор, поэтому не могу убедиться в этом, но уверена на все сто, что Ирма уже на месте.
Я же из тех, кто не любит заставлять ждать. Особенно, если меня уже ждут.
О полноценном душе и макияже и речи быть не может. Собираюсь, как по тревоге. В ванную заскакиваю, чтобы умыться, почистить зубы и накрасить ресницы.
И выхожу из дома в черных джинсах, той самой черной футболке с изображением мотоцикла и надписью «Harley-Davidson», в которой ездила к Ивару, которая настолько родная к телу и впитавшая тепло, что ее не хочется снимать, и неизменные черные тяжелые ботинки и к ним серое осеннее пальто. Волосы уложены в стиле Кейт Мосс. Самой РОКовой модели.
Ирма выглядит прекрасно. Черные волосы уложены в элегантный пучок, она красиво и сдержанно накрашена. Дорогое бежевое пальто укутывает фигуру мягко и бережно, как объятия любимого.
Ирма мне улыбается. Мы здороваемся и идем в кафе.
- Я ушла от Хенрика, - сообщает Ирма, открыв меню. Приподнимаю бровь, чтобы изобразить искреннее удивление. Но выходит лишь иллюстрация к сарказму.
- Мне надоело играть на публику по его правилам, и по своим тоже. Извини за все эти дурацкие вопросы на празднике. И за наше поведение. Мы были показательно веселыми и счастливыми. Хотели обмануть всех, а в итоге обманули лишь себя. И это не первый раз, не первый год. Мы уже давно не любим друг друга, тепла между нами нет, только удобство. Ему удобно со мной, а мне с ним. Но вот мне надоело это. Я не хочу, чтобы он был рядом, я не хочу быть красивой рядом с ним. И он это знает. И у него есть любовница, вернее они меняются с периодичностью раз в полгода, а то и меньше. Это просто вычислить, - она усмехнулась.
Я не стала спрашивать, как она вычисляет и зачем. Ирма сама ответила на незаданные мной вопросы.
- Когда он вечером уходит и приходит под утро, в два часа или три часа ночи, значит новая девушка. Потом встречи идут по менее романтичному графику. Это не трудно заметить. Специально не занималась слежкой. Мне не интересно с кем он спит.
Она замолчала и принялась выбирать кофе. Две недели прошло со дня рождения мамы. Две недели назад Ирма с радостью и улыбкой смотрела на Хенрика, понимая, что все всё знают, а если не знают, то уж точно догадываются.
- И что Хенрик? – спросила я. – Как он отреагировал?
К нам подошел официант, и мы сделали заказ. Когда он ушел, Ирма ответила.
- Он удивился, - улыбнулась Ирма. – А я положила на стол календарь, на котором обозначила недели, когда дети живут с ним. Сказала, что если его не устраивает, то можем поменяться. А он раздраженно и зло буркнул, что я все за него решила! В одиночку! Не поговорив! Знаешь, Морриган, иногда действовать в одиночку лучше, полезней и продуктивней. Хенрик вбил себе в голову, что мы без него не справимся, что он нужен и мне, и детям. Он любит детей, и все готов для них сделать, но не нашу с ним семью. Нельзя сидеть на двух стульях постоянно. Невозможно притворятся все время и делать вид, что все нормально и все под контролем.
Я не беспомощная, Морриган.
- Не сомневаюсь, - улыбнулась я. У меня не было желания защищать и в чем-то оправдывать Хенрика. Я знала, что он думает на самом деле. Сам мне все сказал. Ирма набралась смелости. И он удивился. Думал, что она всегда будет рядом, заниматься домом и детьми, ходить на работу, но непременно возвращаться домой.
Нам принесли еду. Салат и двойной капучино для Ирмы, латте и сэндвич для меня.
- Ты прекрасно выглядишь, - сказала я ей.
Она улыбнулась, сверкнув глазами. И я поняла, что наряжалась она не для встречи со мной. В ответ я тоже улыбнулась ей заговорщеской улыбкой.
- Ты меня поняла.
- Конечно, - ответила я.
- Знаешь, что меня не устанет поражать? То, что мужчины с трудом могут осознать, что от них уходят, пусть даже эта женщина им особо и не нужна. Как я. Хенрик был удивлен. Я не хочу быть его привычкой. Ни плохой, ни хорошей. И ладно, если бы мы жили как соседи. В открытую сообщая с кем мы встречаемся, с кем спим. Но он постоянно пытался сохранить хорошую мину при плохой игре. Для родителей и друзей. Для него важно было показывать, что у нас крепкая любящая семья. Не лучше ли признаться, что это не так?
Я кивнула. Ирма продолжала свой монолог, а я уплетала сэндвич и слушала ее.
- Порой мне кажется, что Хенрик и сам не знает, чего хочет. Думаю, что своими действиями я освободила его, и он будет счастлив. По крайней мере, не будет бояться им стать. Ведь он не позволил себя полюбить ни одной из своих девушек, - она снова усмехнулась. – Некоторые моменты не так уж и трудно проследить. Детали, фрагменты, обрывки разговоров всплывают. И как из мозаики складывается картина. Он бросает их часто, чтобы они не успели полюбить его и самому не влюбится, бывает, держится долго и они тоже. Потом или он или она, чувствуют, что влюбляются. Мужчины легче держат чувства при себе, убивают их легко. Девушки, обычно, выплескивают их тому, кому они предназначены. Мы признаемся в любви не задумываясь, а нужна ли наша любовь. Придаем ей высшее значение, а об нее вытирают ноги.
- Зачастую это просто слова. Порыв, и не более, - ответила я. – Если хочешь узнать любишь или нет, то не нужно проверять влажность трусов, нужно задать вопрос на что ты готова ради этого человека. И это не волосы отстричь и бросить курить, а что-то более значимое. Готова ты бросить любимую работу, переехать в другой город, поменять религию, родить троих детей, быть с ним, если он вдруг станет инвалидом. Такие вопросы. И если готова и колокольчик сомнения не прозвенел ни разу, то это любовь. Все остальное это страсть, желание, привязанность, нежность, и то чувство, когда нравится просто быть с человеком, чувствовать себя с ним кем-то лучшим. И когда тебя бросают то вспыхивает жадность. Ты вроде бы и не любишь его, но он тебе нравится, и жалко отдавать его кому-то еще, жалко, что он уходит, ведь тебе было так хорошо с ним, и ему вроде бы тоже.
- Про любовь согласна, - ответила Ирма. – Ты сама как? Тирада прозвучала эмоционально.
По сравнению со спокойным тоном Ирмы, я на эмоциях. Мои мелкие чувства к Йону еще не сгорели дотла. Тлеют, все не могут выгореть и стать серым сухим пеплом.
- Рассталась с парнем, - ответила я. – Почти три недели назад. И даже по пьяни ему не звонила.
- Выдержка! – рассмеялась Ирма.
- Нет, хорошие друзья и сдохший телефон. Тянуло позвонить и услышать голос, чтобы все мои чувства всколыхнуло и меня накрыло. Мазохизм.
- Это была любовь?
- Нет. Но я готова была жить с ним вместе. До этого не дошло. Он не захотел, чтобы я была частью его жизни.
Повторять его слова Ирме было легко, будто я пересказывала ей книгу или фильм. Боли они не вызывали.
- Тогда не звони ему. Ни трезвая, ни пьяная. Быстрее отвыкнешь.
- Точно, - улыбнулась я. – Дети с Хенриком? – спросила я, меняя тему.
- Да. Эту неделю они будут с ним. Я сняла квартиру на Гётгатан. Недели мне хватит, чтобы все там обустроить.
- Почему ты решила об этом со мной поговорить? – спросила я. Ирма не так глупа, чтобы не ждать этот вопрос.
- Мне нужно было поговорить об этом. И ты, при всей своей странности и шуточках про Мэнсона, умеешь слушать, слышать и ты не судишь.
Ирма наблюдательна. Это я уже поняла. Опасная женщина. Нечеловечески наблюдательна и пунктуальна.
Я неопределенно кивнула, не зная, что и сказать на это.
- С тобой можно быть собой и не боятся. Это ценное качество, Морриган.
- Его не все ценят, - ответила я.
- Тогда цени ты, - улыбнулась Ирма.
Спокойная и красивая. В ней было величие, чего не было в ней с Хенриком.
- Я рада, что ты поговорила со мной, - сказала я. – Ты решилась на то, на что Хенрик не мог решиться, хоть и мечтал об этом. Он будет долго сердиться на тебя.
- Пусть, - равнодушно ответила она. – Рано или поздно надоест.
Мы доели еду, выпили кофе и поболтали о ерунде. Я записала ее точный адрес, на всякий случай. Рассказала ей о своей работе чуть больше, чем она знала раньше. Ирма нравится любоваться татуировками на других, себе она не станет их делать.
- Без обид, но скажу что думаю, - сказала она. Мы уже выходили из кафе. – Есть люди, которым идут татуировки и придают некий шарм. Тебе, например, идут. К тому же ты не обколота ими с головы до ног. Кто покрывается узорами от шеи и до пят…. Я их не понимаю. Еще есть люди, которым тату не идут совсем, делая еще более простыми и невзрачными. Сколько телегу не украшай, Мерседесом она не станет. Так и тут. В человеке должна быть глубина, мысль, тогда ему пойдет и татуировка дракона и все остальное. Это чисто мое мнение, Морриган.
- Я поняла. А как ты относишься к такому роду тату, как мелкие звездочки, сердечки и подобное на запястьях. Обычно размером в сантиметр.
- Если они идут ее носителю, то, пожалуйста. Если что-то значат, передают какую-то глубинную и понятную ей мысль то – да. Почему бы и нет. Я не делаю, потому что мне нечего сказать о себе, я умная, но во мне нет глубины, я не рискую достать до дна.
- Не рискуешь достать до дна. Да ты ошибаешься, ты уже достала. Ты хорошо себя знаешь.
- Еще не уверена, - улыбнулась она.
13.
Распрощавшись с Ирмой, я пошла купить сигареты. После я собиралась пойти домой, меня выдернули из уютного мира грез, и я хочу туда вернуться и плевать, что время движется к полудню.
Купив сигареты, я убрала пачку в карман и направилась к дому. Выпить кофе, выкурить сигарету и забраться в постель с хорошей книгой. Расслабиться в выходной, отключить телефон и мозги. Весть о расставании Хенрика и Ирмы волной прокатиться по всем родственникам и друзьям. Кому сообщит Ирма, кому Хенрик. И начнется перекатывание большого снежного кома друг другу. Каждому будет что сказать, и что подумать. И дойдет очередь и до меня. Или Хенрик или Курт, а может и мама, позвонят мне и сообщат. Они не думают, что я могу узнать эту новость от самой Ирмы. Ведь мы не общаемся.
И тот, кто мне сообщит, будет по инерции ждать моего ответа на новость. Что я думаю, на чьей я стороне. Так всегда, нужно выбрать сторону. При всем уважении к личному пространству, при всей культурности и воспитанности, в такой ситуации ты просто не можешь соблюдать нейтралитет. Это очевидно, внутри себя ты уже на чьей-то стороне. Просто дай понять, с кем ты. Хенрик или Ирма. Кого ты поддержишь?
Правда в том, что одному из них хватило смелости на то, о чем другой лишь мечтал. Они оба этого хотели.
- Морриган Линдберг? Это ты? – вырывал меня из мыслей звонкий голос летящей навстречу мне девушки, смутно знакомой. – Я Лотта! Ты меня не узнала?
Лотта улыбается мне как родной. Мы вместе учились на первом курсе медицинского. Лотта тоже оставила учебу, она сосредоточилась на косметологии, и хотела открыть свой салон. И это такой человек, который любит общаться с людьми, и хвастаться. По улыбке понимаю, что у нее все хорошо, и сейчас она мне поведает о том, насколько у нее все хорошо.
- Лотта! – улыбаюсь я. – Шикарно выглядишь! Открыла свой салон?
- Да! – улыбается она еще шире. – Приходи. Для тебя будет скидка.
- Даже так! – удивляюсь я. – Вот спасибо!
Мой вид и отсутствие макияжа, судя по всему, кричит о том, что мне нужно в салон красоты. Для Лотты я всего лишь потенциальный клиент.
- Столько времени тебя не видела. Как ты?
Вдруг Лотта озирается и резко останавливает взгляд на мне.
- Давай зайдем куда-нибудь, выпьем кофе, поговорим! – предлагает она.
Из огня да в полымя.
Спокойная Ирма и развеселая Лотта, желающая рассказать мне все-все про себя, похвастаться успехами. Насколько помню, ей это всегда нравилось.
- Извини, Лотта! – сказала я. – Не могу с тобой пообщаться. Опаздываю.
- О, - разочарованно протянула она. – Все равно рада была тебя увидеть!
- Я тоже, - улыбаюсь я. – Пока!
И ухожу, пока Лотта не придумала, что мне еще сказать или обменятся номерами.
Выйдешь из дома, в чем попало и кого только не встретишь! Видимо, так и есть. Я ускорила шаг и целенаправленно двинулась в сторону дома.
***
До дома я так и не дошла. Воскресенье выдало мне шанс побыть не понятно где шатающимся человеком, с непонятными целями.
Сначала Курт и Ловиса. Они поджидали меня у дома, что я куда-то ушла, им сказал Фольке. И почему то эта сладкая парочка осталась ждать меня не в квартире, а в машине. И мы поехали все вместе на какую-то жуткую выставку. Картины и инсталляции источающие боль и отчаяние, но в цвете. Ловиса по дороге успела прочитать мини лекцию о том, что художник отказался от привычного изображения негативных чувств посредством мрачных тонов, он придал цвет отчаянию, боли и депрессии.
Видно это рассчитано на ценителей, таких людей, которые очень образованные, умные и тонко чувствуют изобразительное искусство, видят в нем множество смыслов. Я же видела только абсурд. Мне казалось, что художник, раскрасив негативные чувства, просто высмеял наше общество в его стремлении к новизне, поиске смысла в размазанной по холсту краске, в скрученной проволоке измазанной красной и розовой краской. Намек на суицидальность с конфетными цветами?
- Он тонко чувствует мир, - прошептала Ловиса. – Ты понимаешь, что придать цвет депрессии это выражение того, что человек, который в ней живет постоянно, начинает видеть ее иначе, изнутри. И мы сами уже настолько привыкли к тому, что все это стало таким обыденным, что не замечаем, шутим и тем самым придаем цвет тому, что всегда было серым и тоскливым. Тому же отчаянию и безысходности.
- Может быть, - ответила я. – Только вряд ли, тот, у кого клиническая депрессия видит ее в цвете.
Ловиса пожала плечами.
- Я думаю, что это все зависит от сознания и фантазии.
- Кого? Автора или больного? – спросила я.
Ловиса снова пожала плечами, но ничего не ответила.
- Я думал, тебе понравится, - сказал Курт, когда мы сели в машину.
- Мне понравилось, - ответила я. – Я поняла, что люди сами не знают, чего хотят, им все надоело, они устали, разучились удивляться. Поэтому и есть тяга к такого рода выставкам, попытка найти что-то новое, чтобы заставило думать, искать что-то в этом самом искусстве и в самом себе. Но это всего лишь суррогат искусства, жалкая подделка. Люди, которые носят неподдельные бриллианты, окружают себя поддельным искусством. В него не вложено ничего от самого художника. Когда ты смотришь на настоящее искусство, ты чувствуешь, оно проникает в твой организм через глаза, впитываешь его. В Лувре…
- В Лувре! – еле сдерживая ехидную улыбку, сказал брат, и я поняла, что мне пока уже заткнутся со своим мнением, иначе Ловиса в итоге ответит не менее длинной тирадой, а в конце концов мы не сойдемся во взглядах. Курт знает, что я бываю резка, а Ловиса упряма. Так, что действительно, лучше замолчать.
- Тебе там понравилось больше? – обернулась ко мне Ловиса.
- Да, - ответила я, и отвернулась к окну.
И вот сейчас я с Эвой и Фольке на вечеринке у какой-то Ингрид. Которую я не знаю, но ее знает знакомый Эвы. Домой мне так и не удалось попасть. И что я делаю здесь, тоже не понимаю. Нужно было послать Фольке и Эву, не соглашаться. Впечатления от выставки требовали противоядия в виде шумной компании, музыки и радости, и я махнула рукой на спокойное валяние в кровати с книгой и поехала с безумной парочкой на вечеринку к Ингрид. Эва так и сказала: «На вечеринку к Ингрид», будто эта Ингрид некая знаменитость, и мне должно быть понятно без лишних слов, что к ней попасть это честь.
И вот я стою в коридоре и не знаю, зачем я здесь. Я никого не знаю кроме Эвы и Фольке, а они тут тоже никого не знают. Ну почти, думаю я, видя как Эва и Фольке здороваются со своими знакомыми.
Стою и думаю, что может, стоит уйти, пока не поздно. Мне неуютно. Лучше уж пить пиво в спорт-баре с Нильсом. Чувствую, что я не вписываюсь сюда. Ботинки, футболка, штаны и прическа идеальны для рок-концерта местной группы, но не здесь. Слишком уютно, и пожалуй, гламурно. В стиле вечеринок Верхнего Ист-Сайда, изученных мной по книгам, современных и не очень, писателей.
Пока я думаю, ко мне подходит высокая очень стройная рыжеволосая девушка, волосы забраны в прическу из которой «выпадает» несколько прядей, тело упаковано в синее короткое платье, плотно сидящее на фигуре. Выглядит шикарно.
- Привет! – улыбается она. – Я Ингрид!
- Морриган, - представляюсь я. – Подруга Эвы и Фольке.
- Проходи, - она берет меня под локоть и тащит в глубь квартиры. – А Фольке красавчик, - шепчет мне она.
- И гей, - шепчу в ответ.
- Вот черт! – восклицает она. – Да что ж такое в самом то деле? – идеальные брови хмурятся, она вздыхает.
И «Оскар» получает…. Ингрид!
Я смеюсь. Она тоже.
- Что ты пьешь? – спрашивает она.
- Все что горит! – объявляю я и снова смеюсь. Меня веселит выражение лица Ингрид.
- Окей! – выдыхает она. – Ром будешь?
- Да! – ответила я, с блеском в глазах и усмешкой.
Ингрид оставляет меня и уходит в поисках рома. Раз уж не вписываться, то до конца. Манеры леди и мисс из светского общества Нью-Йорка мне сейчас не к лицу. Конечно, я не все пью, что горит, но Ингрид, по крайней мере, меня запомнит.
Я осталась стоять там, где меня оставила Ингрид. Проходить вглубь гостиной мне не хотелось. Поэтому я прислонилась к стене и стала рассматривать народ. Эва и Фольке куда-то делись, их я не видела. Бросили меня в незнакомом месте на произвол судьбы!
Это Йон. Щелкнуло у меня в мозгу, когда я его увидела. И сначала не сообразив, что вижу именно его. Йон здесь. На вечеринке у Ингрид. Вот и первая встреча после расставания. Кто ж знал, что именно сегодня и здесь. И он не один. К моему неудовольствию. Почему после расставания со мной парни быстро обзаводятся девушками, которых затем делают женами и матерями своих детей. После общения со мной критерий падает? Уверены, что хуже быть не может? Или что более…ненормальной, чем я не найти? Во мне снова кипит обида и сарказм. Девушка моя полная противоположность. Она блондинка, выше меня, у нее почти отсутствует грудь, но она одета очень стильно, ее волосы отутюжены и зеркальные, как двери машины Курта. В них реально можно смотреть, как в зеркало, думаю я. Обиженная девочка.
Йон что-то ей говорит, и она смеется, запрокидывая голову. По крайней мере, я нашла в ней изъян. Лошадиные зубы.
У меня есть номер хорошего ортодонта, и стремление поделится им с нуждающимися. Обида, сарказм и неуверенность – то из чего я состою сейчас. Я не подойду к ним, ничего не скажу и не напишу Йону, даже если напьюсь.
Они меня не видят, заняты друг другом. Я одна. И друзья куда-то пропали в недрах квартиры Ингрид. И за ромом она, видимо, поехала на Кубу, потому что до сих пор не вернулась.
Боль. Я чувствую резкую и сильную боль внизу живота. Только этого не хватало! Она настолько сильная, что хочется согнуться пополам и закричать. В моем животе разрастается и пульсирует огненный шар боли. Медленно отлипаю от стены, стиснув от боли зубы, и иду искать ванную.
И только закрывшись в черно-белой ванной комнате, выдыхаю. Новая волна режущей боли снова сгибает меня, я опускаюсь на пол, держась за живот. Мне нужно встать, найти нужную мне вещь среди средств гигиены. Боль отпускает, и я встаю, в полусогнутом состоянии ищу в шкафчике над раковиной прокладки. Есть!
Черт! Или это наказание за все мои смешки над страдалицами от болей во время месячных или же выкидыш. По симптомам подходит, вроде как. Завтра запишусь к врачу. Нет, не надо. Это будет лишним. Я не хочу знать, что это на самом деле. Пусть это будут болезненные месячные. Порой счастье в неизвестности.
Не очень-то я забочусь о своем здоровье.
Режущая боль еще несколько раз заставляет меня свернуться калачиком на полу, и уходит. В ванную никто не ломится, и меня никто не ищет, что уже хорошо. Чувствую себя опустошенной, словно боль выжгла во мне все, что можно. Нет ни сарказма, ни обиды, ни любви, ни тоски. Ни-че-го.
Выхожу из ванной, иду в коридор, беру с вешалки свою куртку и ухожу.
Вот так просто. По-английски. Ни с кем не прощаясь. Надеюсь, что меня тоже никто не видел, выходящую из ванной еле передвигая ноги, бледную и растрепанную. Сколько будет версий, что я там делала, и что случилось? Тут даже при скупой фантазии, можно многое насочинять.
«Ты где? Ушла?» - получаю я сообщение от Эвы, уже поднимаясь в лифте.
«Да. Завтра все расскажу».
«Я видела Йона. Понимаю все, можешь не рассказывать», - пишет Эва. И я готова задушить ее в благодарных объятиях.
14.
Человек способен вынести практически все. Пережить, осмыслить, затолкать глубоко в подсознание, в те места, что будут исполнять роль темных коридоров души. Куда никому нет доступа. Разве, что тем, кого не жалко потопить во тьме.
Это все мелочи, говорю я себе. Моя жизнь наполнена ими – мелкими банальностями. И будь у меня стервозная циничная подруга, она бы высмеяла мои слезы, боль, разочарования и все прочее. Подумаешь, ничего страшного не случилось. Не утрируй, Морриган. Нашла о чем скулить! Бывает и хуже. А у тебя, по сути, ничего не случилось. Парень и подозрения на выкидыше, основанные лишь на боли – это ерунда. Ты же не знаешь наверняка. А если и так, то к лучшему, Йон-то тебя бросил.
Хорошо, что у меня нет стервозной подруги. Никакой нет.
Потому что меня бросил и Ивар.
В моей квартире темно. Я не хочу включать свет. Мне хорошо во тьме. Меня не видно. Во тьме можно спрятаться и от самой себя.
Что же я сделала, придя в себя? Снова почувствовала потребность в Иваре. Просто поговорить с ним. Поговорить. О чем-нибудь.
«Морриган, научись жить без меня, - сказал он. – Мы остались в хороших отношениях, но ты слишком часто хочешь со мной говорить. Научись жить без меня».
Всего лишь поговорить. Сказать пару слов. И вот я получила эти слова. Не те, что хотела. Меня послали, вежливо, но послали и мне нечего делать, как идти в заданном направлении.
Звонить брату я тоже не стала. Зачем грузить его моими проблемами, которые я создаю на ровном месте. Лишним было звонить Ивару, снова искать у него поддержки и теплые слова.
Придется учиться, выбора нет. Раз за разом покрываться цинизмом, тренировать в себе бесчувственность. Мир циничных, бесчувственных людей. Мы идем строем, каждый обзавелся броней. И тот, кто нас полюбит – будет проклят. Он следующий, кому предстоит пройти по этому пути и стать такими же, как мы.
Я усмехаюсь самой себе.
В дверь стучат.
На улице день, у меня дома ночь.
Стук повторяется. Это не Курт, он не стучит, а открывает двери своим ключом.
- Морриган! Это Фольке. Ты дома?
Я молчу. Телефон выключен. Он снова стучит. Зовет меня.
Мы не виделись уже три дня с той самой вечеринки. Мастерски игнорировала их, уходя рано утром и возвращаясь поздно вечером по пожарной лестнице. Я не хотела ничего рассказывать и объяснять, хоть Эва и поняла меня, но вряд ли бы мы избежали эту тему. Она бы всплыла, как утопленник. Прошло три дня. Снова усмехаюсь. На какой день обычно всплывают?
- Иду! – подаю голос я, и нехотя иду открывать.
- Привет! – Фольке сжимает меня в объятиях, только я открываю дверь. И к моим глазам подступают слезы. Я их прогоняю, злюсь на себя, что еще за плаксивость. Богиня смерти не плачет.
Робко обнимаю его в ответ, его белоснежная футболка пахнет чистотой. Моргаю и репетирую улыбку. Отстраняюсь от него уже с сухими глазами и оскалом.
- Расслабься, - говорит он, проходя в мой дом. – Твоя улыбка сегодня пугает, а не возбуждает.
- Да, что ты говоришь! – съязвила я. – Я тебя возбуждаю?
- Только улыбка, - ответил он.
- То есть мне оставлять ее в воздухе, как Чеширскому коту?
- Жутко будет, не надо, - рассмеялся он. – Как ты?
Мы прошли в гостиную, я села на диван, поджав ноги. Фольке сел на пол, глядя на меня снизу вверх, заглядывая в глаза. Мне не хватает кофты, или рубашки, чего с рукавами, чтобы почувствовать себя укрытой от пытливого взгляда. На мне лишь черная майка и пижамные штаны с Китти, и я чувствую себя безоружной.
- Эва поехала к подруге, - сказал он. – Мы беспокоимся о тебе. Ты спасла Эве жизнь, не оставила меня одного. И ты наш друг. И тебе плохо. Друзья помогают, ведь так?
Глаза щиплет от слез.
- Если хочешь плакать, то плачь, - говорит он. – Я никому не скажу, что ты умеешь плакать.
Я улыбаюсь. Сползаю на пол и обнимаю его.
- Спасибо! – шепчу я.
- Ты ведь меня любишь, Морриган, - ехидно шепчет он. – Меня. Не этих двух клоунов, а меня.
Я смеюсь, отстраняюсь от него.
- Ты невероятный.
- Я знаю.
- И скромный.
- И тебе пора такой быть. И я, возможно, женюсь на тебе, Линдберг.
- Ты же гей.
- Нет, я бисексуал. Ты знаешь. И ты ввела в заблуждение Ингрид, сказав, что я гей.
- Черт! – я бью ладонью по колену. – Эта сучка пыталась отбить тебя у меня.
Фольке хохочет.
- Ну, так что я говорил? Ты меня любишь. Ты врала другим девушкам о Йоне? Об Иваре? Придумывала им недостатки?
- Нет.
- Ну вот!
Он улыбается. А мне вдруг становится страшно оттого, что вдруг наши шуточки про любовь одним днем перестанут быть шуточками, и что мы будем делать с нашими чувствами.
Фольке прогнал мои темные мысли. Мы сидим и смеемся, и мне спокойно.
- Закажем пиццу, Морриган?
- Давай.
- Ты вообще ела в последнее время? Похудела и вид у тебя уставший.
- Похудела и устала.
- Это не смешно, а глупо, - сказал он. – Расставания и случайные встречи после не приятны, но не стоит себя так изводить. Эва сказала, что ты посоветовала ей не зацикливатся на плохом. Воспользуйся сама своим советом.
- Думала об этом как раз.
- Это не конец всего, просто конец твоим и Йона отношениям, и они не были чем-то грандиозным. Типичные и обычные, нечего с таких и страдать. Такой любви как у вас поэмы не пишут.
- Да уж, - соглашаюсь я. – Ты и Эве это сказал?
- Да. И себе говорю временами. Помогает. Отрезвляет. Сразу так смотришь на все, что было и даже радуешься, что прошло.
- Звони в пиццерию. Я проголодалась.
Фольке набирает номер и делает заказ. В голове бегущей строкой его слова. Отрезвляет. Радуешься, что все прошло.
Может и мне стоит порадоваться. Я избавилась от переживаний и ревности, от неизвестности и неопределенности.
В следующий раз буду умнее, обещаю сама себе.
15.
— Морриган, привет! — голос Ловисы звучал странно. Неуверенно и немного нервно. Я раньше не слышала, чтобы она так говорила. Она мягкая, но настойчивая, и голос это отражает. Только не сейчас.
— Привет, — отзываюсь я. — Ты в порядке?
— Курт у тебя? — спрашивает она, игнорируя мой вопрос. На часах почти час ночи, я не сплю. У меня начался период кофеинового запоя, книг, фильмов и бессонных ночей. На седьмой день я начну напоминать внебрачную дочь Тайлера Дердена и вернусь в жизненный ритм нормальных людей. Сейчас же у меня терапия от осенней хандры.
— Нет, его у меня нет. Мы днем виделись, посидели в кафе и потом он поехал по какие-то делам, а я вернулась на работу. А что?
— Он не пришел домой, — говорит Ловиса и я чувствую, что ей тяжело даются эти слова, будто она признается в чем-то постыдном. Смотрю на часы. До скольки можно работать? Сидеть в офисе и что-то там делать?
— Может он на работе? — спрашиваю я. — Его повысили, и работы больше. Может какой-то важный проект? Мы не говорим о работе, так что точно не могу знать.
— Он не берет трубку, — жалобно проговорила она. — Телефон совсем выключен.
Я слышу в ее голосе слезы.
— Так, подожди, не паникуй. Все будет хорошо! — говорю я, и сама уже начинаю паниковать. Курт не выключает телефон никогда, он всегда на связи. Он бы позвонил Ловисе в любом случае. Он бы позвонил мне, чтобы я позвонила ей, если бы не смог сам. Что-то случилось! стучит в моей голове. Гоню эту мысль прочь. Нужно мыслить трезво, без лишних эмоций и паники.
— Ловиса, — я произнесла ее имя осторожно и мягко, и задумалась. Я не знаю, что сказать. — Давай подождем до утра, — предлагаю я. — Если же утром Курт не появится, хотя я думаю, что он появится или напишет или позвонит….
— Если не появится то что?
— Тогда и будем бить тревогу и искать его. Звонить в полицию и обзванивать всех друзей и родственников. Успокойся. Слышишь?
— Морриган, — шепчет она. — Знаешь….
— Что?
Ловиса молчит. Она что-то хотела мне сказать, но передумала, и теперь молчит, не зная, как уйти от продолжения начатой фразы.
— Знаю, — ответила я. Не важно, что я знаю, главное Ловиса избавлена от необходимости что-то придумывать и выкручиваться. В порыве отчаяния и в приступе душевной боли и сомнений, мы говорим много лишнего, то что лучше бы навсегда оставалось в голове и не выходило за ее пределы.
Желаю ей спокойной ночи. И возвращаюсь к сериалу, но уже смотрю в пустую, думаю о Курте. И о звонке Ловисы.
О нашем с Куртом разговоре днем. Он позвал меня на обед в кафе, и в этом не было ничего странного. Мы болтали обо всем, о чем только можно, впрочем как обычно. Мы часто обсуждаем музыку, кино, книги, нашу семью — на этот раз Хенрик и Ирма, мне не удалось сохранить нейтралитет, да и войны не предвиделось. Все настолько мирно и тихо, а родня даже не особо и удивилась. Все как обычно. Только одна деталь мне показалась странной. Курт попросил меня нарисовать мой автопортрет. Прямо сейчас в кафе, глядя в зеркало. Я удивилась. Он стал брать меня на слабо. Игра, в которую я всегда ввязываюсь не желая проигрывать старшему брату.
— Но зачем? — удивилась я.
— Потому что у тебя это здорово получается.
— Зачем? «Здорово получается» меня не мотивирует. К тому же я не рисую себя.
— Блокнот с собой? — спросил он.
— Да, — ответила я.
Вот уже неделю я таскаю его с собой и рисую просто так. Мне не хочется сейчас слушать музыку, а читать я предпочитаю дома. Рисовать быстрые рисунки — вот что я хочу. Быстро бросать на бумагу чьи-то образы, лица, что я уловила на ходу. Тренировка памяти и рук, погружение в себя и творчество. Но я не рисую себя.
— Я не могу рисовать себя.
— Возьми зеркало и посмотри на себя, а потом нарисуй.
— Ты издеваешься?
— Тебе лень сделать что-то приятное для брата? Просто подарить свой портрет?
— Ты его в рамочку повесишь?
— Естественно, — усмехается он. — Тебе слабо.
— Просто не хочу.
— Морриган, пожалуйста.
— Ну что ты пристал?
— Ты все равно рисуешь, и рисуешь всех подряд.
Его взгляд становится тяжелым, а лицо серьезным. Будто что-то изменилось, Курт в момент стал каким-то другим. И я смотрела на него, и вспоминала наш разговор на улице у ресторана, мы так же обсуждали с ним Хенрика и Ирму, любовь, а потом он спросил все ли меня устраивает, все ли со мной в порядке.
Я достаю блокнот и карандаш, и начинаю рисовать себя. Зеркало я не достаю, я отлично помню свое лицо. Себя рисовать сложно. Я не могу оценивать свою внешность как художник, абстрактно. Мое лицо для меня мое лицо, и я знаю его. Я боюсь, Курт прав, я боюсь нарисовать себя очень красивой или уродливой. Не могу рисовать себя, как рисовала Эрику Хенсен, как Фольке, Эву и даже Селию Рейнхарт, которую не видела уже давно.
— Вот, — я вырвала рисунок и подала его Курту. — Я пыталась показать себя радостной.
— Получилось, — сказал он. — Ты улыбаешься.
Я улыбнулась ему.
— Спасибо! Повешу в рамочку.
— Это был какой-то психологический тест?
— Нет, просто я хотел, чтобы у меня был твой автопортрет.
Я снова улыбнулась и покачала головой.
Странность это была или наша семейная черта — так просто и не определить. Наша семья со странностями, особенно мама, и видимо мы с Куртом в нее. Курт меньше, он больше в папу, даже внешне и по характеру. А мы с мамой ведьмы. Наши волосы не поседеют, и мы во все времена найдем повод для радости и смеха, и для маленьких подарков, и безумных просьб. Таких, как нарисовать портрет и прочитать определенную книгу, потому что ее больше никто из окружения не читал, а так хочется обсудить ее с кем-то умным.
Утром Курт найдется, думаю я, выключая ноутбук. Утром все не так как ночью, это всем давно известно. Он взрослый мужчина и он придет домой к Ловисе. Может ему захотелось пойти в бар с друзьями, проявив несознательность по отношению к Ловисе и отключить телефон. Забыться на мгновение, совершить маленькое безумство.
У папы есть маленький охотничий домик в лесу, и он бывает уходит туда, чтобы просто побыть одному. Он сидит и смотрит на озеро и деревья и о чем-то думает. Мы его не тревожим. Никогда не тревожили, ни мы с Куртом, ни мама. Мама говорила, что каждому человеку время от времени нужно одиночество, хотя бы на пару дней, или на пару часов. Побыть наедине с собой, привести в порядок мысли и чувства, отдохнуть.
Не знаю где Курт. Он мог снять номер в отеле, чтобы просто побыть одному. И это не значит, что он стал плохим, разлюбил Ловису или еще что-то в этом роде.
Я оставляю ему голосовое сообщение.
«Доброе утро, Курт. Позвони, пожалуйста, Ловисе, если еще этого не сделал, она очень волнуется. А потом позвони мне. Пока.»
16.
На телефоне с десяток пропущенных вызовов от мамы и Ловисы. Их я обнаружила, выйдя из душа. Ищут Курта. От него звонков не было. Сообщений тоже.
В дверь звонят, затем нетерпеливо стучат. Иду открывать. С волос на халат капает вода, у двери к ступням налипают песчинки. Открываю, не спросив кто там и не глядя в глазок. Мне хочется побыстрее уйти от двери.
Ловиса смотрит на меня, как на призрак.
- Проходи, - сказала я и пошла в комнату. Ловиса несмело последовала за мной, поспешно скинув сапоги.
- Курт не звонил тебе? – ее голос звучит панически и робко.
- Нет, кофе будешь?
Она отрицательно покачала головой.
- Вчера я оставила ему голосовое сообщение.
- Я тоже и написала много сообщений. И все как в пустоту. Сандра говорит, что нужно идти в полицию. Для Курта не типично так пропадать, я думаю, что что-то случилось.
Я бросаю на нее сердитый взгляд, и она съеживается. Как она может такое думать? Хоть она и живет с моим братом и воспринимается как его невеста, она до сих пор не поняла какой он. Курт из тех людей, с которыми априори не происходит ничего плохого. Есть люди, которые будто защищены от всего и всех, и Курт такой. Если бы речь шла о Хенрике например, то да, тут я готова была бы поверить, что с ним что-то случилось.
- Морриган, ты пойдешь со мной в полицию? – голос Ловисы внезапно окреп.
- Пойду, но мне нужно одеться.
- Я подожду.
Она садится на край дивана. Спина прямая, ступни на полу пальцах, Ловиса готова соскочить с места в любую секунду.
Я ухожу в комнату и не знаю за что хвататься. Паника подбирается ко мне на мягких лапах, но нужно сохранять здравый смысл. Для начала одеться. Джинсы и черная кофта подойдут и для визита в участок и для работы. Мой клиент придет в салон к десяти. Сейчас половина восьмого.
- Ты звонила его друзьям? Коллегам? – спросила я, натягивая кофту, от волос спина тут же стала влажной.
- Да. Звонила, - отрывисто сообщает она. – Ничего не узнала. Никто ничего не знает и вчера его не видели. Коллег я не знаю. А ты?
- И я не знаю.
Я вышла из комнаты.
- Идем?
Я направляюсь в прихожую, Ловиса русской гончей бросается за мной, кидается надевать сапоги.
По дороге до машины Ловисы набираю маму. Она кажется спокойной. Спрашивает как у меня дела, где Ловиса, звонил ли мне Курт, о чем мы с ним говорили накануне. Я послушно отвечаю на ее вопросы. Мама говорит, что они выезжают из Гётеборга сегодня вечером. Они беспокоятся. Это понятно. И я тоже. Волны паники и страха катятся на меня как цунами, и я не знаю, сумею ли я спастись.
Можно ли быть готовым, что с тобой или твоим родственником случится то, о чем ты привык читать в газетах, Интернете и мельком слышать по телевизору, не особо прислушиваясь и вникая.
С моим братом все в порядке. Он найдется. Живым.
Во рту пересохло. Я поддаюсь панике.
Ловиса уверенно ведет машину. Я отмечаю, что она копирует стиль Курта. Хочу ей сказать об этом, но вместо этого отворачиваюсь к окну. Не сейчас. Не то время.
А бывает ли оно вообще тем? Что вообще значит не то время? Когда бывает то время? Мы его постоянно упускаем. Что если я чего-то не заметила. Не сказала и не сделала. Снова вспоминаю наш разговор в ресторане, вчера в кафе. И в аэропорту, когда он провожал меня на рейс в Париж. О чем мы говорили? Силюсь вспомнить, но мысли ускользают.
Ловиса въезжает на парковку перед зданием полицейского участка. Выходит из машины стремительно, не глядя на меня. Страшно представить какие мысли крутятся у нее в голове, сколько всего она передумала за ночь и как ей боязно сейчас.
Догоняю Ловису у дверей, и кладу руку ей на плечо.
- Ты сама в порядке?
- Да, - ответила она.
Мы вошли в участок.
***
Я приготовила для Ловисы чай, поставила перед ней баночку с морошковым вареньем. После подачи заявления и объяснений в полиции, мы пошли в тату-салон. Ловиса ждала меня, сидя на стуле в углу, а я делала девушке татуировку на бедре, превращала шрам, полученный в аварии в замысловатый узор.
Сейчас мы пришли ко мне домой. Ловиса пьет чай и молчит. Мы обе устали. И нам нечего сказать друг другу. Я переживаю за Курта и чувствую вину перед Ловисой за то, что Курт пропал. Он бы отругал меня за такие чувства и мысли. Мой брат, сообщник и адвокат. Меня пугает сама мысль, что он может не вернуться.
В таких случаях мысли никогда не бывают хорошими. Подсознание готовит психику к худшему. Или же это одна из вариаций инстинкта самосохранения – подготовить организм к чему-то страшному, неизбежному, поставить нужную программу, чтобы пережить горе с минимальными потерями для тела и разума.
Ловиса смотрит на меня, почти не моргая. То ли хочет разглядеть во мне черты Курта, то ли в чем-то подозревает.
- Есть еще зеленый чай, - сказала я. – Могу приготовить бутерброд, если хочешь.
Она отрицательно качнула головой, пригубила чай, и снова уставилась на меня. От ее взгляда мне не уютно, уж лучше бы сказала все, что думает, спросила, о чем хочет спросить, но только не молчала и не смотрела на меня с удивлением и подозрением.
- Я думала Курт будет здесь, - наконец-то проговорила она.
- Почему ты так решила?
Я приготовила себе кофе с молоком, но без сахара. Ловиса пожала плечами.
- Говори все, - сказала я. Она подняла на меня взгляд и замерла. Неужели я попала в цель? Между ними кошка пробежала?
- Потому что Курт тебе доверяет, только тебе! – выпалила Ловиса. – Со мной он… он мой Курт, мой любимый и он меня тоже любит, но я чувствую и вижу, что до конца он мне не доверяет, он бывает замкнут, бывает обрывает речь на полуслове, словно боится раскрыться до конца, сказать что-то лишнее, что, как он думает, я не пойму или не приму. Но это не так!
- Вы поссорились? – спросила я.
Про себя подумала, что она не права, она не поймет и не примет. Вернее, может быть поймет и примет, а может, и нет, и вероятность, что нет больше, чем да. Мы склонны считать себя более чуткими и понимающими, чем есть на самом деле.
- Мы не ссорились, - ответила она. – У нас все хорошо. Как я и сказала детективу, в последнее время он стал немного более задумчивым, чем обычно.
- У него ответственная работа.
- У тебя тоже, - сказала она. Теперь я удивленно взглянула на нее.
- Я видела, как ты работала с той девушкой. Ты не просто делаешь татуировку, ты превращаешь уродство в красоту.
- Не каждый день я закрываю шрамы.
- Тем не менее. Ты не видишь себя со стороны, но ты прекрасна за работой. Сосредоточенная, как хирург, точная, и в тоже время ты художник.
- Спасибо, - ответила я. – Мы ушли от темы. Курт. Он задерживался на работе?
- Нет, - уверенно ответила она. – Ты же слышала все, что я сказала полицейскому. Я ничего не утаила и не соврала. А ты? Ты была не многословна.
Да, я была не многословна. Мне нечего было рассказать, кроме как дня накануне.
- И что?
- Он тебе доверял, может, он что-то рассказал тебе?
- Если бы рассказал что-то, что могло бы помочь понять, где он может быть или что с ним могло случиться, то я бы сказала.
- Извини, - ответила она и стала пить чай.
Скомканный день. Полиция, работа, чаепитие с Ловисой. И вот я одна. Мне хочется бить кулаками в стену и кричать оттого, что я не знаю, что делать, не знаю, что с братом и понимаю, что не смогу ничем себя занять, отвлечься, отключится. Мысли душат, кардиограмма чувств стремится стать прямой линией. Не могу найти себе места. Хочу из комнаты в комнату, пишу сообщения Курту и звоню ему. Телефон утром еще принимал вызовы, а теперь выключен. Должно быть разрядился. Голосовая почта забита.
Выхожу в Фейсбук. Виртуальный мирок. Вселенная со своими законами и у каждого свой маленький домик – страница. Обжитая и обставленная согласно предпочтениям. Кто-то там заметно прописался, кто-то появляется мельком. Страница Курта. Стена почти пустая, он не писал постов и не выставлял фото. Здесь он общался с друзьями, с которыми не мог увидеться лично, пересылал что-то интересное мне.
Пишу ему сообщение.
«Ты где? Срочно позвони мне или напиши!» И отправляю. Жду. Смотрю в монитор и жду, когда придет от него ответ.
Минуты текут, ответа нет, и я знаю, что сейчас его и не будет.
Ловиса уже должно быть дома. В квартире Курта. Звоню ей.
- Он дома?
- Нет, - отвечает она.
- Как ты?
- В порядке. Я кое-чего тебе не сказала, - говорит она.
- И чего же?
Наш разговор похож на шуршание карандаша по бумаге.
- Морриган.
- Да?
- Я беременна.
- Он знал?
Карандаш звучит отчетливей, царапает бумагу.
- Нет, я всего лишь два дня назад узнала и еще не успела сказать.
- Как можно не успеть? – повышаю голос я. – Это не речь на саммите ООН!
- Я хотела сообщить не обыденно, а особенно, чтобы в этом не было повседневности.
- Ужин при свечах и тест на блюдечке? – говорить по телефону с ней легче. Я не вижу ее лица и не опасаюсь за чувства.
- Зачем ты так?
- Ловиса, ты должна была сразу сказать.
- Это что-нибудь бы изменило?
- Вероятно.
- Как?
- Не знаю.
- Судьба…
- К черту судьбу! Что за бред? – кричу я.
Ловиса разражается рыданиями.
- Пока, Морриган, - выдавливает она.
Эва сидит напротив меня, наматывает на палец прядку волос. Смотрит внимательно, как кошка, пока я рассказываю об исчезновении Курта и беременности Ловисы. Фольке стоит в дверях, прислонившись к косяку, и так же смотрит на меня.
Я же как чокнутая, мой голос то срывается на высокие ноты, то падает до глухого шепота. Они не видели меня такой, да и я сама себя такой не видела.
- Морриган! – Фольке подходит ко мне и кладет руку мне на плечо. – Посмотри на меня!
И я послушно поворачиваюсь к нему и смотрю в глаза. Тону в их космическом цвете.
- Успокойся, - продолжает он. – Ты сейчас ничего не изменишь и не исправишь, а вот себя до нервного срыва доведешь.
- Мне плевать, - ответила я.
- Подвинься.
Я двигаюсь, освобождая место для него.
- Понимаю, что тебе сейчас тяжело, плохо и так далее, - его голос успокаивает. – Но если ты будешь устраивать истерики, лучше не станет. Где твой холодный ум?
- Его не было никогда, - бурчу я.
- Не правда, - говорит Фольке. – Ты спасла Эву, потом вернулась и хладнокровно отмыла кровь со стен и всего остального, - он улыбается. Эва тоже.
- Вот именно! – выходит из состояния кошки Эва. – Ты была собранной и решительной. Ни одной эмоции!
Усмехаюсь. Теперь же я жалкая и никакая.
- Давай шевелить мозгами, - объявил Фольке. – Только приготовлю кофе для тебя.
- Что ты придумал? – спрашиваю я.
- Ты сказала, что на него это не похоже, что Курт не мог взять и предупредить, что куда-то едет, не позвонить и не прийти домой, что обязательно что-то случилось.
- Да.
- И снова ты говорила, что он из тех людей, которые будто бы от всего защищены.
- Да.
Фольке подает мне чашку с ароматным кофе. Я принимаю ее, вдыхаю аромат.
- Что если он исчез не просто внезапно, что если это было им запланировано?
- Откуда такие мысли у тебя? – говорю я, глядя ему в глаза, пристально и внимательно, сетуя на себя за то, что такая мысль не пришла мне. Только сюжеты криминальной хроники вертелись в голове.
- Ну, сама посуди! Ты знаешь его лучше. Я основываюсь лишь на твоих словах. И судя по тому, что ты сказала, Курт из тех людей, что стремятся быть лидерами во всем и сами управляют своей жизнью. Морриган, это всего лишь версия, но лучше подумай на эту тему, чем на то, о чем рассказывают в криминальных новостях.
- Спасибо, - шепчу я.
17.
Мама обнимает Ловису за плечи, пока полицейские изымают для проверки компьютер Курта. Делом занялись всерьез. Проверяют все. Мама и папа постарались, чтобы все было максимально проработано, никакого формального отношения.
Машину брата нашли на стоянке у ИСА. Из машины ничего не пропало. Ловиса была при осмотре и подтвердила. Вещи, что возились в машине на месте. В машине оказался и паспорт Курта, водительские права и планшет.
Расследование поручили детективу Бьерну Свенссону. Бьерн высокий и широкоплечий, кажется огромным, чуть сутулится. Обладает темно русыми волосами и карими глазами, взгляд цепкий, острый, но ни как у Фольке. Мой друг может заглянуть в душу, если захочет. Бьерн замечает поверхностные детали. Сейчас он проводил осмотр квартиры и задавал вопросы Ловисе, возле которой стояла моя мама.
Вещи Курта все на месте. Одежда, обувь, книги, медицинские документы, дорожная сумка – все на своих местах.
Бьерн Свенссон подробно расспросил, во что был одет Курт на момент исчезновения, какие вещи были у него с собой. Записал каждую деталь.
Часы, бумажник, банковские карты, ключи от квартиры, ключи от моей квартиры, ключи от машины.
Слишком много ключей, отметила я про себя.
- Мой портрет, - дополнила я список.
Свенссон удостоил меня взглядом. Мама и Ловиса как стояли, так и остались стоять. Они знали про портрет.
- Портрет? – переспросил он.
- Он попросил меня нарисовать мой портрет и подарить ему. Для нас это нормально. Курт таким образом веселил меня, мне было грустно.
Он кивает и делает пометку в блокноте.
- Тебе было грустно? – спрашивает мама, когда полиция уходит.
- Грубо говоря – да, - ответила я. – Ты же все понимаешь.
Мама кивнула. Ловиса поежилась.
- Я пока поживу здесь с Ловисой, - сказала она.
Мама приехала вчера и остановилась в квартире Курта. Здесь достаточно комнат и пространства. Ловиса беременна, и для мамы это важно, потому что это ребенок Курта. Она сосредоточилась на этом. Мама переживает за своего ребенка, я знаю, что она передумала кучу мыслей, но то, что Ловиса носит в себе продолжение ее рода, придало ей сил и оптимизма. Сейчас она будет с ней, во всем помогать и защищать.
Весть о том, что Курт пропал, волной прокатилась по всем родственникам и друзьям. Вслед за разводом Хенрика и Ирмы. Событие на событие, с сарказмом думаю я.
Потому как после ухода детектива пришли Хенрик и Ирма, и два друга Курта, одного зовут Ханс, а имя второго я забыла. Это друзья брата и я их почти не знаю. Моя жизнь проходит в какой-то отдельной плоскости. Мой круг общения не включает в себя круг общения моего брата, хотя с ним мы друзья и как правильно заметила Ловиса, доверяем друг другу.
Тем не менее, я не рассказала ему, что ездила к Ивару. И что потом еще раз пыталась связаться с ним. Не рассказала, что мне стало плохо на вечеринке у Ингрид, никак не рассказала, не говоря уже о подробностях.
Раньше у меня не было секретов от брата, и вот они появились. Я не хотела грузить его своими мелкими проблемами с парнями, и что уж скрывать, не хотела видеть, что он переживает за меня и разочарованно качает головой. Пора бы уже относится ко всему проще, особенно к отношениям и посерьезней к самой себе.
Итак, у меня появились секреты, недомолвки, истории, которые я не могла рассказать. И что если и Курт мне так же что-то решил не рассказывать?
- Мне нужно пройтись.
- Конечно. До встречи, - говорит мама. И я выхожу из квартиры Курта.
Оставляю очередное сообщение Курту на Фейсбуке.
Я надеюсь, что возможно, если он исчез намеренно, то он читает мои сообщения, знает, что у меня почти все в порядке, если не принимать во внимание, что брат мой пропал и даже не счел нужным сделать меня своим сообщником.
Пишу ему все, что приходит в голову. Рассказываю о событиях в семье, о Ловисе. Личные сообщение в Фейсбуке для Курта мой монолог с ним, и отчасти дневник.
И сейчас в попытке исправиться, уничтожить секреты и недомолвки я пишу и про Ивара, и про вечеринку Ингрид. Сдабривая все сарказмом и злыми эмоциями, обидой и жалкой жалостью к себе.
Сообщение отправлено.
Пожалуйста, прочитай. Хотя бы прочитай, молю я.
***
Я стою в темной прихожей и смотрюсь в зеркало, отмечаю, что не нравлюсь себе. Глаза не блестят, волосы тусклые, внутренние демоны притихли, внутри меня пустота и тихий скулеж. Во мне нет Морриган, я оболочка.
Мое сильное имя ровно и не принадлежит мне. Я ношу его как название вещи. Вот это Морриган. Так она называется, и всего то.
Быстро же я сдалась обстоятельствам! Как быстро я решила, что мой брат мертв и не вернется, но, по крайней мере, достойно держалась перед Ловисой. За это мне плюс. С каким наслаждением я предавалась мазохизму по несчастной любви с Йоном и воспоминаниям о былом счастье и разлуке с Иваром? И что теперь?
Смотрю на себя и испытываю отвращение. Мне не нравится эта девушка с названием Морриган.
Мне нравится та, другая, с пляшущими чертями в глазах, с уверенным взглядом, не нуждающаяся ни в любви, ни в понимании, та Морриган, что соответствует своему имени. По крайней мере, больше подходит ему.
Я должна взять себя в руки, перестать метаться как зверь в клетке и начать искать Курта самой. Он мне доверял, и лишь я знаю насколько глубоко наше духовное родство. И я смогу докопаться до сути, узнать, что произошло с моим братом.
Одиночество отступает, сдается перед богиней смерти. Меня всегда радовало то, что я могу обходиться без посторонней помощи и без друзей, что я не привязываюсь к людям намертво. Исключение составляют те, в кого я влюбляюсь, но и с этим я справляюсь.
Мое отражение в темном зеркале кажется чужим. Делаю глубокий вдох и пытаюсь улыбнуться себе.
Существует примета, что нельзя ночью в темноте смотреть в зеркало, можно увидеть смерть. Зеркала воспринимали как порталы в потусторонние миры, зачастую в ад. Подхожу ближе, касаюсь пальцами холодной поверхности.
Большинство людей поклонники зла и страданий. Иначе не видели бы в зеркале портала в ад, смерть и зло. Сартр говорил, что ад это другие. Ад это мы. И мы здесь. Потому то и видим его в зеркалах, особенно ночью, когда мистика так возможна.
Провожу ладонью по зеркалу.
Морриган, шепчу я свое имя. Мама назвала меня именем древнеирландской богини смерти и войны, папа называет маму в шутку ведьмой, и мы атеисты. В нашей семье сплелось уважение к мистическому и здравый смысл.
Здравый смысл. И любовь к жизни. Все это есть у Курта. Я знаю его лучше, чем кто-либо. Как и он меня.
18.
Распахиваю двери и шагаю на улицу. К моему изумлению еще светло и это меня угнетает, я хотела выйти в темноту. Идти пешком до дома, укрывшись тьмой.
Сколько времени я провела в тесном кабине с закрытыми жалюзи окнами, с искусственным освещением – резким и ярким, как над мертвыми рыбами в супермаркете? Я потеряла счет времени. Думала, что провела там четыре часа не меньше, и на улице меня ждет ночь.
Я пересказала наш разговор с Куртом на дне рождении мамы. Во всех подробностях, со всеми интонациями, я вспомнила выражение его лица, особенно, когда он спросил, все ли меня устраивает в моей жизни. Это-то для меня и было странным. Его вопрос. Что-то не устраивало его, и он задал этот вопрос мне. Меня же в тот момент не устраивало только то, что Йон меня бросил. Ничего глобальное не тревожило мой ум.
Свенссон внимательно меня выслушал, записал на диктофон, оформил протокол и сделал пометки в блокноте. Мне казалось, что прошла вечность, а от силы час или полтора, учитывая, что мне пришлось ждать.
Бьерн Свенссон лично проводил меня до двери, поблагодарил, за то, что я пришла, спрашивал, не нужно ли меня подвести до дому. Я отказалась. Мне нужно пройтись.
Мне нужна темнота. Я так рассчитывала шагнуть в нее в одиночестве.
На улице бледный вечер. Ни о чем. Тусклое пространство города. Оно не укроет меня. Серая ткань вечера слишком бледна для меня.
Курт исчез не просто так. Он решил изменить свою судьбу таким образом. Начать новую неизведанную жизнь вдали от того, что можно назвать простой жизнью.
Бьерн Свенссон смотрел на меня с жалостью. Благодарил вполне искренне. Я вижу, что он отрицает мою теорию. Жалеет меня и от этого мерзко.
Может, зря я пошла, и выдала детективу свою версию. Он выслушал меня, отнесся с пониманием к моим словам. Слова. Пустые слова без всяких материальных доказательств ничего не значат. Вещи, деньги, документы – все, что нужно чтобы уехать лежит на месте. Ничего не пропало из его вещей. Кроме кучи ключей и моего портрета.
Мне нужны доказательства моей правоты. Для самой себя.
Если он хотел исчезнуть, то почему ничего не сказал мне? Я бы хранила его тайну. Мне было бы спокойно и я нашла бы нужные слова, чтобы успокоить Ловису, маму и папу. Я бы уводила детектива Свенссона с правильного пути. Я приняла бы любой его выбор. Но он ничего мне не сказал, даже не намекнул. Или тот разговор и вопросы и были намеком, а я настолько эгоистичная, что ничего не поняла?
Да и смысл внезапного исчезновения в том, чтобы никто ничего не знал. Чтобы все выглядело достоверно. На такой шаг способны жестокие и сильные личности, в чем-то даже великие.
Сколько людей пропадает без вести каждый день? Вышли из дома за сигаретами, вышли с работы и не доехали до дома, не вернулись, не дошли. Пропали.
19.
- Как ты? – спросил Йон, глубже погрузив руки в карманы. Он смотрит на меня, но избегает взгляда в глаза. Вопрос из вежливости.
Месяц как мы расстались. Меня бросили по телефону. Жалко и банально. И вот теперь, когда мы случайно столкнулись в клубе, он спрашивает как я. Для него это наша первая встреча после расставания.
- Нормально, - механически отвечаю я. На такие вопросы есть стандартные ответы. В большинстве своем лживые. – Ты как? – машинально спрашиваю я, надеясь, что он ответит тем же шаблоном, на этом мы и разойдемся.
- Да в принципе тоже, - он ловит мой взгляд. – Глупо все так вышло, - начинает он и в голове у меня начинает выть тревога. Как сказала бы мама, или говори во время или молчи уж.
Если он решил поговорить со мной по душам, то не то время и не то место.
И тут в толпе я вижу Курта. Он стоит ко мне спиной. Я узнаю его. Это он. Его рост, фигура, волосы, одежда. Он хлопает по плечу какого-то парня и начинает двигаться к выходу.
- Пока! – бросаю я Йону, и иду за Куртом. – Курт! – кричу я, стараясь перекричать музыку и шум толпы. – Курт! Подожди!
Он выходит на улицу, и выскакиваю следом и хватаю его за руку. Он поворачивается. И это не Курт.
- Извините, - говорю я, отпуская его руку. – Обозналась.
- Все нормально, - отвечает он, выбивая сигарету из пачки.
Отхожу в сторону и смотрю на дорогу, чувствую на себе взгляд «двойника» брата. Возвращаться в клуб не хочу, там я пыталась найти Курта, а взгляд парня меня раздражает.
Не думая о последствиях, бросаюсь вперед на дорогу, в надежде перебежать на ту сторону улицы. И меня чуть не сбивает машина. Серый форд, за рулем которого детектив Свенссон.
- Черт, - еле слышно ругаюсь я. Надеюсь, что Свенссон не слишком правильный.
- Фрекен Линдберг? – он открывает окно. – Вы в порядке?
Я киваю, открываю дверцу и сажусь к нему в машину.
- Пожалуйста, отвезите меня домой, - прошу я.
- Хорошо, - спокойно отвечает он. – Куда ехать?
Я называю адрес и отворачиваюсь к окну. На тротуаре перед клубом стоит Йон. Теперь в глазах бывшего я девушка, которая садится в первую попавшуюся машину, и если пару мгновений назад он и жалел, что расстался со мной, то теперь убедился в правильности решения.
- Что случилось? Почему вы бросились под машину? – спросил он.
- Я не специально, хотела перебежать улицу, чтобы…. Я думала, что это Курт. Обозналась.
Свенссон хмурится и бросает на меня взгляд. Две недели назад я была у него, и рассказывал про разговор с братом, про мою теорию, что он просто уехал.
- На той стороне улицы?
- Нет, в клубе. Я увидела парня похожего на Курта, он вышел на улицу, я вышла за ним, догнала его. И знаете, если бы я этого не сделала или решила бы не подходить, то жалела бы об этом больше. Потому, что думала бы, а вдруг это он. Третий случай за последнее время, - усмехаюсь я.
- Третий? – переспрашивает он.
- Так и сходят с ума?
- Не знаю, - пожимает плечами Свенссон.
- А где вы живете? – спрашиваю я, чтобы не пуститься в размышления о сумасшествии и том, как быстро оно наступает.
- На Санкт-Паулсгатан.
- Вы живете один?
- А вам то что? – криво улыбается он.
- Просто разговариваю.
- Это личное, - в голосе несмело прозвучал сарказм. Я улыбнулась.
- Вам нравятся фильмы Ларса фон Триера? – надеюсь, что этот вопрос не личный. Мне не удобно молчать с ним.
- Не смотрел ни одного его фильма. Я высажу вас на перекрестке с Гетгатан, надеюсь, вы до дома дойдете.
- Конечно, - ответила я. – Вы испугались, когда я…
- Да, - перебивает он. – И удивился, когда вы сели в машину и попросили отвезти вас домой.
- А какая, лично у вас, версия случившегося? Я про Курта.
- Я не имею права, - начал он.
- Бьёрн, - обратилась я к нему по имени, и снова удивила. – Какая ваша версия? Лично ваша, не как детектива, а человека, чтобы вы подумали, если бы были сторонним наблюдателем?
- Сторонним наблюдателем? У вас интересные понятия, фрекен Линдберг. Я не сторонний наблюдатель и не могу абстрагироваться от своей работы. У меня нет личной версии. И не нужно называть меня по имени.
- Я поняла вас, герр Свенссон.
Остаток пути я молчала и Свенссон тоже.
Он остановил машину на перекрестке с Гетгатан.
- До свидания, - бросила я.
- Спокойной ночи, - ответил он.
- Я вам не стану желать спокойной ночи, это личное, - ответила я. Бьёрн улыбнулся.
Я вышла из машины и он тоже. К нему навстречу шла женщина, красивая брюнетка, с пухлыми губами и большими глазами, такая девушка в тренде.
- Морриган Линдберг, - внезапно представил он меня. – Расследую дело, связанное с исчезновением ее брата. И чуть не сбил ее сегодня.
- Я сама выскочила на дорогу, - сказала я. – Спасибо, что подвезли. До свидания!
- До свидания, - сдержанно ответил Свенссон.
Я пошла на Гетгатан, вцепившись от волнения в ремешок сумки. Кто эта девушка, что встречает его? Жена? Любовница? Как он принялся оправдываться перед ней! Я не могла не засмеяться. Сегодня не лучший вечер в жизни Бьёрна Свенссона. Надеюсь, что девушка, понимающая и отходчивая, принимает на уши и лапшу и правду.
***
В квартире тихо. Скидываю пальто и обувь, иду в комнату и включаю ноутбук. Я хотела включить музыку, но сейчас поняла, что не хочу никакой музыки и закрываю крышку ноутбука.
Выхожу из квартиры и стучусь в дверь к Фольке и Эве. Открывает Фольке. Спокойный и красивый, весь в черном. Я стою босиком, чувствую сквозь чулки холод плиточного пола, платье в тон одежде Фольке, классическое маленькое платье. Одна из многочисленных вариаций знаменитого изобретения Шанель.
- Ты в порядке? – спрашивает он. За его спиной темное пространство.
- Переночуешь у меня?
- Конечно, - он берет ключи, выходит в коридор и закрывает двери.
Мы идем в мой дом. Бредем в полутьме в спальню.
- Ты только что пришел домой? – спросила я.
- Да, и не успел ни свет включить, ни раздеться.
Я чувствую его улыбку.
- Все будет хорошо, Морриган, - говорит он, обнимая меня за плечи.
Мне хорошо в его объятиях, уютно в его голосе.
- Скажи еще раз, - прошу я.
- Все будет хорошо, - повторяет он.
Мы лежим в постели, я переоделась в свои домашние штаны с китти и футболку, Фольке лежит рядом со мной в трусах и майке.
- Морриган, - произносит он. – Как ты думаешь, какой бы нам диагноз поставили психиатры?
- Не знаю, - ответила я. – Бьёрн Свенссон меня подвез почти до дома.
И я рассказываю Фольке о встрече с Йоном, о том, как снова гналась за парнем, похожим на Курта, как чуть не оказалась под колесами серого форда Свенссона.
- Почему с Йоном не захотела поговорить?
- Зачем? – спрашиваю я. – Все равно уже между нами ничего не вернуть. Так что зачем и говорить.
- Тоже верно, - соглашается он. – Я чувствую себя избранным.
- Почему?
- Потому что ты считаешь меня другом, ты доверяешь мне и пускаешь в свою постель. Я как кот.
- Кис-кис!
Он смеется, и я тоже.
- Так-то лучше, - говорит он. – Твой смех лучше слез и грусти.
- Курт не любит, когда я подолгу грущу. И он не ответил ни на одно сообщение.
- Было бы странно, если бы ответил. В любом случае.
- Но я не сдаюсь.
- Ты решила его найти? – он приподнялся на локте и смотрит на меня сверху.
- Нет, я хочу доказать себе, что он жив. Пока, что у меня нет доказательств. До сих пор нет.
- Давай спать, Морриган. Уже первый час ночи. Тебя обнять?
- Да, обнять.
Фольке обнимает меня, утыкаюсь ему в плечо.
- Друг-гей это подарок небес, - шепчу я еле слышно.
- Что ты там бормочешь? – спрашивает он.
- Люблю тебя, - отвечаю я.
- И я тебя.
20.
Живот Ловисы совсем немного округлился и это заметно, раньше он казался прилипшим к спине. Я иногда прихожу к ней. Проверяю, когда мамы нет в городе. Теперь она живет на два города и опекает Ловису. Похоже, в этом она нашла второе дыхание и бегство от тяжелых мыслей.
Мое общение с Ловисой молчаливо-вежливое чаепитие. Иногда мы говорим о чем-то абстрактном, не связанном с семьей, Куртом и растущим животом.
Утром я разбила заварочный чайник и добила его обломки, на что Фольке зачитал мне статью из Интернета про ПМС. Мы вместе завтракаем. Когда у меня, когда у него. Эва начала встречаться с девушкой и живет у нее. Про личную жизнь Фольке не знаю. Судя по тому, как часто он зависает у меня, там тише, чем в морге.
Ноябрь. Через пару недель у меня день рождения. От Курта ничего, от следствия тоже. У меня никаких зацепок по моей теории. Хреновый из меня сыщик. Зато перечитала почти все книги Чака Паланика, и даже принялась за «Финансиста» Драйзера. Курт давно советовал ее прочитать.
Настроение психопатически веселое, из-за чайника и приколов Фольке. Ловиса улыбается теплой улыбкой, под глазами у нее залегли темные круги. Она мало спит и очень чутко. Ждет Курта.
И я жду. Поэтому не сменила замки, хотя все на этом настаивали. В квартире Курта мама распорядилась сразу же поменять замки, во избежание чего-либо. Мало ли кому они попали в руки.
Этим рукам придется все квартиры в Стокгольме обойти, съязвила я тогда и удостоилась взглядов терпеливых психиатров от мамы и Ловисы. И категорически отказалась менять замок. Если Курт придет ко мне, то сможет открыть дверь своим ключом. Как всегда.
Эту мысль я оставила при себе.
Семья притихла. В смирении и ожидании. Мама больше не устраивала семейные ужины, не дарила подарки.
Я пригласила к себе на день рождения всю семью. Включая дядей, тетей, двоюродных братьев, сестер и их супругов. Кто-то точно не придет.
Праздник будет у меня дома. Я все должна сделать сама: прибраться, приготовить еды и накрыть стол. Позаботится обо всех.
- Моника вчера приходила, оставалась ночевать, - сказала Ловиса, глядя мимо меня. Моника ее младшая сестра. Я видела ее пару раз, может больше.
- Здорово, - улыбаюсь я. – Помнишь, ты сказала, что Эва и Фольке напоминают героев ситкома? – спросила я, видя как Ловиса приложила руку к своему животу.
Ее лицо озаряет тусклая улыбка.
- Помню.
- Это можно сделать игрой. Наша жизнь это фильм и нужно придумать, о чем он и в каком жанре.
Ловиса насторожилась.
- И? – спросила она.
- Твоя напоминает мне мелодраму. Парень, которого ты любишь, внезапно исчезает, но не все так грустно, ты беременна. У тебя ребенок от него. От любимого мужчины. Это ли не прелесть? Если бы это был фильм или книга, то критики в Интернете разорвали бы ее на куски. Потому что это банально. И не смешно. Над ситкомом можно посмеяться. И в американских ситкомах звучит смех уже умерших людей. И вообще закадровый смех я считаю тупым, неужели ты не сообразишь, когда тебе будет смешно? Или нужно смеяться каждой глупой шутке?
- Давай вернемся к мелодраме, - спокойно произнесла Ловиса.
- Давай! – выжидающе смотрю на нее. Скажи мне все, что обо мне думаешь. Можешь поплакать.
- Ты злая девочка в этой банальной мелодраме и сама не понимаешь, почему такая. В конце ты исправишься.
- Да, могила многих исправила, - улыбаюсь я.
- У меня есть номер врача психиатра, могу дать! – серьезно заявляет она, глядя мне в глаза. Ну, наконец-то исчезло мягкое унылое выражение лица. Так то лучше!
- А у меня есть номер ортодонта, - сказала я. – Я хотела дать его нынешней девушке Йона, но они, похоже, уже не вместе.
Ловиса закатывает глаза в стиле «ой, все» и через секунду начинается смеяться.
- Морриган, вот честно, я бы нажаловалась на тебя Курту! Он один понимал твой юмор и вообще тебя.
- Напиши ему сообщение на Фейсбук, - шепчу я свою тайну.
- Что? Ты издеваешься надо мной? Мне и так плохо!
- Тошнит?
- Нет, мне плохо от твоих слов, ты понимаешь, что обижаешь меня?
- Понимаю, но ты пришла в себя и перестала быть похожей на тень, и еще ты не слабая и можешь защищаться и держать удар. А про Фейсбук я серьезно. Я сама пишу ему. Каждый день. Утром написала про разбитый чайник и Фольке.
- Ты разбила чайник о Фольке? – округлив глаза, спросила Ловиса. Я смотрю на нее пару секунд, ничего не понимая. Губы Ловисы дрожат в попытке сдержать довольную улыбку. Браво, Ловиса! Я разражаюсь смехом, она довольно улыбается, и подбрасывает мне в чай кусочек сахара.
- Браво! – выдыхаю я. – Ты еще и мой чай испортила.
- В следующий раз будешь думать, прежде чем называть меня банальной и сравнивать все, что случилось с мелодрамой. Это же и тебя все затрагивает.
- Да, - ответила я, глядя, как на дне чашки растворяются кристаллики сахара.
- А если серьезно, то мне бесконечно грустно и одиночество осязаемо. Я все время думаю о Курте и порой места себе не нахожу. Стараюсь быть сильней. Это тяжело. Страшно больше не увидеть того, кто тебе дорог, и еще страшнее не знать, что с ним случилось. Я гоню мысли, я не думаю, что произошло, не представляю, мое спасение просто вспоминать нас. И ждать.
- Прости, - я взяла ее за руку и легонько сжала. Ловиса слабо улыбнулась.
- Все нормально. Ты отвлекла и рассмешила меня. Сама ты как справляешься?
- Говорю гадости людям, тебе вот. Обнимаюсь с Фольке. Брожу по городу. Читаю книги. Достаю звонками детектива Свенссона. Он пока что не бросает трубку и говорит со мной. Ему меня жалко, а я этим пользуюсь.
- Ты говорила, что рисовала свой портрет. Я не знала, что ты рисуешь.
Пожимаю плечами. Что тут сказать. Рисование я ни с кем не обсуждаю. И сейчас не собираюсь, даже в контексте с братом.
- Это так, не серьезно.
Ловиса понимающе кивает.
***
Снимок приклеен к странице моего блокнота и под ним, рукой Курта, написано: «Ты бы хотела там быть?» Я не открыла его с тех пор, как брат исчез. Блокнот лежал на журнальном столике, забытый, брошенный. Рисовать меня не тянуло. Придя от Ловисы, почувствовала потребность взять его в руки и пролистать. И нашла снимок, приклеенный к странице.
На фото скалы и бушующее море или океан. Волны разбиваются о скалы, поднимаются выше и выше, хотят достичь вершины, и скатываются обратно и снова принимаются бить скалы в яростном порыве. Я не знаю, кто автор снимка, но браво ему! Дикая первозданная стихия и ее мощь запечатлены и отпечатаны на кусочке матовой бумаги. И в этом месте хотел быть Курт. Там, где природа не покорилась человеку. Неужели его тянуло туда, где опасность и красота находятся в гармонии?
«Ты бы хотела там быть?»
Нет, я трусиха, мне уютней в моей берлоге, в тепле. Самое большее, на что я способна – бродить по темным улицам Стокгольма в одиночестве. Стоять на вершине мира под ударами ветра и рев океана, заманчиво, но не для меня.
Курт не написал, где это место. Им может быть любой уголок планеты, где есть большая вода и скалы у нее на пути.
Ивар хотел внезапно исчезнуть и обнаружить себя в Эквадоре, шутил, что даже дал присягу на верность этому государству. Йон грезил Доминиканой, и тоже, как и Ивар мечтательно и мрачно хотел однажды покончить с прежней жизнью и зажить новой, подальше от всего и всех.
Так что если Лили, жена Ивара, прибежит в полицию в слезах и сообщит, что Ивар пропал, я смогу дать подсказку – поискать его в Эквадоре. У Лили высохнут слезы, и она с удивлением посмотрит на меня. Таким взглядом, будто впервые видит, и ей вряд ли захочется улыбаться мне во все тридцать два зуба. Я так живо представила эту сцену, что мне захотелось, чтобы она сбылась. Я знаю об Иваре больше, чем она. Он водил меня по темным коридорам своей души. Любимых и дорогих туда не водят, им не рассказывают о том, что хотят выйти из дома и исчезнуть для всех, оборвать все контакты, связи, появится в другой стране, под другим именем и начать все сначала. Такое говорят лишь тем, с кем можно быть здесь и сейчас, с кем нет ни прошлого, ни будущего.
У снимка, оставленного Куртом, нет названия, нет точного места. И я не могу закричать, что я знаю, где он. Я знаю, что он ушел от простой жизни, которая не для него. Доказательств у меня нет. Ничего, чтобы указало на то, что я права. И фото, и подпись ничего не значат. Не доказывают.
Курт исполнил зыбкую и пугающую мечту Ивара и Йона, и еще бог знает скольких мечтателей. Правда в том, что все бросить не так то просто, не легко перечеркнуть жизнь в прямом смысле, отказаться от всего, что имеешь или не имеешь, от иллюзий тоже сложно отказываться. Для этого нужна смелость и безрассудство. И жестокость. Те, качества, которыми многие хотят обладать, то в них эти качества мелки и ничтожны, а в Курте они во всей красе. Жизнь мечтающего обывателя не для него, обычного обывателя тоже. Амбиции, способности, деньги, большая квартира в лучшем районе Стокгольма, девушка – умница и красавица, которая любит тебя, а в перспективе большая должность, дети и семейный уют. Жизнь, пусть и в лучшем ее виде, со всем, о чем большинство лишь мечтает, но вместе с тем размеренная и спокойная, предсказуемая – не для него. Простая жизнь не для него.
Курт и не стал ее проживать дальше. Прекрасно зная, чем это кончится. Он будет взрослеть, стареть, Ловиса тоже. И в один момент они просто станут атрибутами друг друга. Людьми с ярлыками «муж» и «жена». У них будет тихое уважение, им будет удобно вместе. У них будут дети. Но не будет любви. Ей будет наплевать, хочет ли он ее, в глазах угаснет блеск. Он в свою очередь так же перестанет обращать внимание на нее, и быть может, заведет любовницу, этакую смешливую милую крошку, что смотрит на него с восторгом.
Такая жизнь не для Курта. И он ее изменил. Пока не поздно. Ответственность, обязанность и долг. Он перешагнул через эти понятия во имя себя, во имя своей единственной, дикой и необузданной, как океан, жизни.
Я закрыла глаза, чувствуя, как по щеке катиться одинокая слеза.
Почему ты не сказал мне?
Я никому, никому бы не рассказала.
Но разве смысл исчезнуть не заключается в том, чтобы никто ничего не знал. Чтобы покинуть всех, не забирая из прошлого ничего. Снова повторяю я про себя.
Я вытерла слезу. И окончательно уверовала в свою версию произошедшего. Фото и надпись – это его послание мне. И только мне. Он все-таки мне сказал. Не так как я хотела.
Снимок вклеен. Не вложен, он не выпал случайно. Я его нашла, когда была готова. Всему свое время – как бы говорит Курт.
21.
В последнее время мама перешла на чай. Она заварила в чайничке улун и теперь разливала по чашкам. Фарфоровые чашки, тонкие и изящные, как цветы. Ловисы нет дома, она уехала к родителям и вернется через два часа. У меня есть два часа, чтобы пообщаться с родителями наедине.
За окном уже темно, на кухне в доме Курта свет и уют. Сюда не проникает холод и мрачность с улицы. На маме светлое шерстяное платье, на руках деревянные браслеты, уже и не помню, где она их раздобыла. Папа в светлых брюках и белом свитере. Они под стать этому дому – теплые и светлые. Я пришла с улицы, принесла холодный воздух и черный цвет.
Белая фарфоровая чашка в моих руках что-то инородное, не из моего мрачного мира, контрастирует с моим черным платьем и ярко накрашенными глазами. Явилась к ним, чтобы рассказать о Курте, принесла зыбкую и противоречивую весть.
- Я хочу поговорить о Курте, - сказала я, когда мама и папа сели за стол и в доме раздалась тишина.
- Я говорила со Свенссоном, - сказала мама без единой эмоции. – Говорят, что отработали все версии.
- Он уехал из страны, куда-то далеко, чтобы начать новую жизнь. Курт оставил мне послание в блокноте.
Я достала блокнот и открыла в нужном месте. Мама и папа внимательно посмотрели на снимок, а потом на меня.
- Это ничего не доказывает, - сказал папа. – Курт всегда любил подкинуть тебе пищу для размышлений, к тому же он знал, что там ты не захочешь быть. Это всего лишь фото. Шутка. Как мамины подарки.
Мама кивнула, она согласна с папой. Она всегда с ним согласна. Даже если он скажет, что Земля квадратная, потому то и пошло выражение про встречу на каждом углу, она с ним согласится. Здесь другое. Речь идет не о геометрической форме Земли или еще чем-то абсурдном, а о Курте.
- Не всего лишь, - возразила я. И пересказала наш разговор на дне рождения. И опять мой довод отклонили.
- Морриган, Курт очень ответственный человек, он материалист и реалист, и он не способен на такие поступки, - голос папы звучал ровно и спокойно. Как и у мамы. Казалось, что здесь переживаю за Курта только я, только я тут что-то думаю и истерю тоже я. Причем все зря.
- И что вы думаете? Что, по-вашему, с ним случилось?
Они не ответили, переглянулись. Эти двое идеальные сообщники.
- Мы не хотим об этом говорить, - наконец, сказала мама. И достав из портсигара сигарету, закурила.
- Простая жизнь не для него, - проговорила я. – Это все не его уровень.
- Может быть, - согласился папа. – Ты поэтому и пришла в отсутствие Ловисы?
- Да. Подумала, что обижу ее, сказав, что Курт просто бросил эту жизнь, а заодно и ее. Я и так обижаю ее постоянно.
- Ее нельзя обижать, - сказала мама. – Она ждет ребенка Курта. Ты станешь тетей, Морриган. Тетя Морриган, так будет тебя называть племянник или племянница.
Мама улыбнулась. Папа отпил чай.
- Эрик и Малин называют меня просто Морриган, так что и этот ребенок будет называть так же, - улыбнулась я.
- Улыбаться тебе идет больше, чем сидеть с похоронным видом, - мама выпустила дым.
- У вас так то сын без вести пропал, и можно подумать, что вам все равно! – выпалила я.
- Не все равно, ты знаешь, - голос папы прозвучал глухо, в нем слышалась угроза. – Только, дорогая моя, всегда есть выбор, хранить эту боль в себе и продолжать жить. Или же позволить ей поглотить себя, утопить и вести существование. Если бы мы были верующие, то обратились бы к Богу, а так приходится обращаться к разуму и здравому смыслу. Это сложнее, потому что ты принимаешь удар полностью, не перекладывая его ни на кого.
- Я не хочу хоронить Курта, не хочу его терять. И я стараюсь не думать, о том, что могло произойти. У воображения нет границ, у помешательства и сумасшествия тоже.
Мама погасила сигарету, отпила чай.
- Пусть будет, как ты сказала. Пусть это будет правдой, - она улыбнулась. – Да, Симон?
Папа кивнул.
- Твоя теория хороша, она исключает плохое. Спасибо, что рассказала.
- Вы меня запутали, считаете, что я ошибаюсь, но в тоже время принимаете мою версию, как вариант для бегства от реальности?
- Все так, - ответила мама. – И Ловисе мы ничего не говорим.
- Но в серьез вы не рассматриваете то, что я права? – нахмурилась я.
- Нет, - коротко ответил папа.
- Прекрасно, - фыркнула я.
Мама улыбнулась.
- Просто потому что он не мог так поступить со всеми нами. Не мог.
Я молчу. Мне нечего сказать. Ох, нет! Вернее, я могла бы много чего сказать, и, как правило, в такие моменты лучше молчать. Продолжить пить остывший чай.
Щелкнул замок, послышалась возня в прихожей.
- Она вернулась раньше, - сказала мама и, пошла встречать Ловису.
Я смотрела на папу, он был спокоен и величествен как всегда.
- С ним все хорошо, - подмигнул он мне. Я покачала головой, сдерживаясь, чтобы не фыркнуть. Моя семья меня сводит с ума.
- Ты так и не сменила замки? – спросил папа, провожая меня.
- Нет, - ответила я. – Приятного вечера.
Я покинула дом Курта, наполненный простой жизнью. Мама и папа, беременная Ловиса, что родит им внука или внучку, сестра Ловисы Моника, милая девушка с красивой улыбкой и ямочками на щеках. В таких девушек влюбляются после всяких Морриган Линдберг, с которыми и простая жизнь проходит как на краю пропасти.
Домой иду пешком, хоть и далеко. Колючий холодный ветер ноября и легкий едва заметный снег мои спутники. На фото, что оставил мне Курт соленые брызги океана и прохладный ветер. Брызги впитываются в одежду, она становится мокрой. Ветер обжигающим. Снег падает, едва касаясь моего лица, соскальзывает с него. Это не соленая вода океана, а снег над Стокгольмом. Он еще растает, превратится в воду, и рано или поздно сольется с океаном.
Снег, касавшийся моего лица, превратится в капли, что осядут на одежде брата. Мой привет ему, мои объятия из северной страны.
22.
Родители поздравили рано утром по телефону, Эва и Фольке после них. Хотели помочь в приготовлении, но я отказалась и попросила прийти к двум, как и всех.
Я должна сделать все сама. Это не просто мой день рождения, это первый праздник после исчезновения брата. Не считаю свой день рождения праздником и обычно никого не приглашаю, кроме родителей и Курта. С тех пор как у Курта появилась Ловиса то приходила и она, как бесплатное приложение к Курту.
Сама не могу понять, как же все-таки я отношусь к ней. Она милая, она хорошая и что-то в ней есть, что меня время от времени раздражает. Скорей всего флегматичностью и любовью к светлым тонам. А может и не этим. Так или иначе, сегодня я увижу и Ловису, и родителей, и Хенрика с Ирмой, и может кого еще из родни, и, конечно же Эву и Фольке как гостей в своем доме, за накрытым столом, а не на кухне с чашками кофе и пепельницей полной окурков.
Звонок в дверь услышала не сразу, хотя он громкий и я реагирую мгновенно. Эва и Фольке стучат, Курт и Ловиса тоже. Уж не знаю почему, но в мою дверь предпочитают не звонить, а стучать.
На пороге стоял курьер самого курьерского вида: шустрый, лохматый, равнодушный – ноль эмоций на лице, молодой – не дашь больше восемнадцати лет.
- Фрекен Линдберг? – спросил он.
- Да, - ответила я.
- Распишитесь, - он протянул мне планшет и ручку.
- А за что?
- Вот! – он протянул букет, который я сначала не заметила, а теперь ловила электрические разряды во всем теле. Букет из гербер, ирисов и гипсофилы. Такие цветы дарил мне Курт на день рождения. Он знал, что я люблю герберы и ирисы. Мама и папа не дарили цветов вообще, а друзья и парни дарили или розы самых пошлых оттенков или пафосные орхидеи. Они не знали про герберы. Я и Курту специально не говорила про любимые цветы, он сам как-то догадался или заметил. Он более внимательный, чем остальные.
- Распишитесь, - умоляющим тоном проныл парень.
- Да, конечно. Из какого магазина цветы?
- Что? – он уставился на меня не понимающим взглядом.
- Откуда везешь цветы?
- А это важно?
- Раз спрашиваю – да, - я впилась в него взглядом, готовая выпытать информацию, если придется.
- «Цветочный магазин» в Нюнесхамне, - ответил он. – Так и называется, если что.
Я расписалась в бланке, взяла букет и скрылась в квартире. Слышала, как курьер шаркает к лифту. Наверное, ему сейчас возвращаться в Нюнесхамн.
Нюнесхамн. Городок в часе езды от Стокгольма. Я не была там и по сути ничего о нем не знаю. Кроме того, что он находится в Стокгольмском лене.
Стою у двери, держа в руках букет. Карточки в нем нет. Ничего нет. Просто букет цветов. Моих любимых. Которые дарил мне на день рождения брат.
Маленькая зацепка в моей теории. Не мог Курт оставить меня без букета. Что если он в Нюнесхамне? В часе езды от Стокгольма. Какая ирония, какой сарказм! Если это так, то я готова ему аплодировать.
Несу букет в комнату и ставлю в вазу. Еще раз его рассматриваю, нюхаю цветы. А что если… кто-то решил надо мной подшутить и прислал цветы?
К горлу подползает ком. Кто-то кто виновен в исчезновении Курта? Нет! Цветы – герберы, в моем блокноте на фото океан и скалы, и вопрос от Курта. Про цветы знал только он. Я не выставляю фото с букетами в соцсети. Да и разыгрывать меня особо некому. Из друзей Эва и Фольке. Родители и Ловиса не станут так шутить. Недоброжелатели? Их тоже нет. По крайней мере, явных.
Цветы в вазе на видном месте. Я накрываю на стол, взглядом цепляюсь за них. Убрать их в спальню или пусть стоят на виду? Заметит ли кто-нибудь, что цветы «от Курта»?
Эва и Фольке не выдерживают и приходят за полчаса раньше. Они сразу заметили букет.
- Кто подарил? – спросил Фольке.
- Ты, - ответила я.
Он сделал удивленное лицо.
- Прислали сегодня утром, от кого не знаю. Если будут вопросы, скажу, что ты подарил.
- Морриган, ты даже не представляешь, как глупо я себя сейчас чувствую. Я не догадался сам подарить тебе цветы, и ты просишь, чтобы я взял на себя дарение этого букета?
- Прости, так надо, - улыбнулась я. В двери кто-то стучал.
Мама и папа, и Ловиса. А сзади них топтался кто-то еще.
- Проходите! – с улыбкой пригласила я гостей в дом. Столько народу у меня еще не бывало. С ними несмело в квартиру вошли Моника и ее парень Свен. Они явно не понимают, что здесь делают. Совсем как я на вечеринке у Ингрид. И я знаю, что их притащила с собой мама. Она улыбается, глаза ярко сияют. Довольна, что привела в мою нетронутую нору столько народу. Если ей бы встретился цыганский табор, она бы и их притащила, чтобы спели для меня парочку протяжных бесконечных песен.
Мои гости проходят в гостиную. Моника не отпускает руку Свена. Знакомлю их с Фольке и Эвой. Они впервые видят друг друга, я чувствую между ними то состояние неловкости, когда понимаешь, что не понимаешь о чем говорить, как себя вести и уместен ли ты здесь.
- Кто еще придет? – спрашивает мама.
- Хенрик и Ирма. Приглашены как свободные люди, - с улыбкой отвечаю я.
- Не помню, чтобы ты общалась с Ирмой, - говорит мама.
- Хотела собрать как можно больше Линдбергов. Откликнулись не все.
- Кто подарил цветы? – спросила Ловиса с милой улыбкой. Я вернула ей такую же.
- Фольке, - ответила я. Он смущенно кивнул.
И снова раздался стук в дверь. Звонок игнорируют все, кроме пришлых случайных, типа курьера.
Ирма и Хенрик. Дети с няней.
- Странно, что вы пришли вместе, - улыбнулась я.
- Мы специально, - ответил Хенрик. – С днем рождения, Морриган.
Он тут же вручил мне подарок.
- Спасибо! Проходите! Надеюсь, ты не хочешь сбежать с моего праздника, Хенрик.
- Нет, ты что! Этот день войдет в историю, - улыбнулся он.
На столе белая скатерть. Мое платье черное, до колена, с закрытым горлом и небольшим разрезом спереди. Я контрастирую со скатертью и с большинством гостей. Ловиса в сливочных тонах, ее сестра тоже, Свен в одной цветовой гамме с ними, мама в платье цвета красного вина, Ирма в темно синем, папа и Хенрик в серых классических костюмах. Эва в черных джинсах и белой блузке с коротким рукавом, Фольке на одной волне с Эвой – черные брюки и белая рубашка.
Мой день рождения начинается слишком чинно и строго. Мы все замечаем отсутствие Курта, но молчим о нем. Ловиса хвалит салат, не зная о чем завести беседу. Мама, впервые, тоже не знает о чем говорить, кроме как поздравлять меня. Сегодня мне двадцать пять.
Ирма осторожно заводит беседу с Эвой. Ей не интересна Ловиса, и уж тем более бывший муж. Монику она, кажется, не заметила.
- Чем ты занимаешься? – спросила она.
- Преподаю английский в одной частной школе, - уклончиво ответила Эва. Школа пафосная, а Эва не любит распространятся о месте работы.
- А ты даешь частные уроки?
Я бросаю на Ирму удивленный взгляд. Она это серьезно или для поддержания беседы?
- Нет, - с улыбкой отвечает Эва. – Мне хватает школы. И в плане денег, и в плане общения.
Моника сидит напротив Эвы и Ирмы. Я вижу, как ее взгляд ловит шрамы на запястьях. На лице Моники отражается сразу несколько эмоций: страх, растерянность и не понимание. Она ежится как от холода.
- Тебе холодно? – обращаюсь я к ней.
- Нет-нет, все нормально, - быстро отвечает она и краснеет.
Напряжение висит в воздухе. Непринужденной беседы не выходит, мы все так или иначе смущаем друг друга. Мои друзья, семья, сестра Ловисы – я собрала за этим столом странную компанию. Обычно в таких происходит убийство и все оказываются запертыми в одном помещении.
Я много читаю, и смотрю много фильмов. Осенние уходы в мир киноискусства и литературы не проходят даром.
Я смотрю на своих гостей. Что я о них знаю? Ничего. Мама и папа? Что я о них знаю? Да тоже ничего. Они утверждали, что Курт не мог с нами со всеми так поступить – взять и бросить эту жизнь, отказаться от нее и создать себе другую. Откуда это взялось, что в семье все знают друг друга досконально? Мы знаем только то, что нам позволили узнать. Я не знаю своих родителей до того, как они стали моими родителями. На что они были способны? Какие у них были мечты? Сбылись ли они? Я не знаю Сандру О’Брайен, девушка с типичной ирландской фамилией, пламенеющими на солнце волосами, которые не будут седыми, потому что в ее роду женщины не седеют. Я знаю, отчасти, Сандру Линдберг, мою маму. Тоже самое с папой. Каким он был до встречи со своей ведьмой? Я не знаю. И они не знают Курта. Не знают его тайн, как и я. Подлинно известно, что не любил бросать слов на ветер. Полагаю, что он многое держал в себе. И в темные коридоры души никого не пускал.
- Давайте поиграем? – предлагаю я.
- Во что? – скучающим тоном спрашивает мама.
- Я не готовилась к игре, но вот решила, что она нужна. Факты обо мне! Я задаю вопросы, а вы отвечаете. Мне интересно, много ли вы обо мне знаете!
- О, давай! – оживился Хенрик.
- Никто не против? – спросила я, оглядывая гостей, будто королева подданных.
- Играем! – сказал папа. – Моника и Свен могут просто угадывать.
Я криво улыбнулась. Думаю, что вы все будете угадывать. Проверка и для меня, и для вас.
- Мои любимые цветы?
- Розы! – выкрикнула Ирма.
Ну, конечно, розы! Как банально!
- Нет.
- Лилии, - предположил Хенрик, с вызовом глянув на бывшую жену.
Жену Ивара зовут Лили. О, да, я обожаю цветы, которые ассоциируются с той, ради кого меня бросили. Всегда так делаю.
- Еще версии?
- Герберы, - выдавливает Фольке и имитирует кашель, чтобы не засмеяться.
- Верно!
- А как мы узнаем, кто выиграл? – спрашивает мама.
- Минуту! – я выхожу из-за стола и приношу с кухни пакет с кофейными зернами. – Буду выдавать по зернышку за правильный ответ.
- Победителю достанется пакет кофейных зерен? – саркастично интересуется папа.
- Нет, шоколадка. Кофе привез мне Курт из Бразилии, так что зерна вернете!
Я выдаю зернышко Фольке.
- Он ведь знал! – кивает на него Ловиса. – Букет!
Все поворачиваются к букету. Я наблюдаю реакцию. Ну, давайте, вспомните, кто дарил мне такие цветы все время. Нет?
Нет.
- Красивый букет, - говорит Ирма.
- Почему герберы? – спрашивает Моника, уже не краснея.
- Они яркие, но не вызывающие и похожи на солнце.
Дальше я задаю вопросы о любимой книге, фильме, группе, песне и все в том же духе. Моим гостям уже веселей, и ответы идут с приколами. Мы смеемся, напряжение спадает. Мама временами ловит мой взгляд, будто бы знает, в чем суть моей игры. Может так оно и есть.
После, когда уже мой праздник подошел к концу, и гости стали расходиться, ко мне подошла мама.
- Ты молодец, что пригласила всех нас, - сказала она, поправляя мои волосы. – И за игру спасибо, сначала я сомневалась в этой затее, но получилось весело. Знаешь, - она грустно улыбнулась. – Я и не заметила, как быстро пролетело время. Я видела, как вы с братом растете, взрослеете, но насколько сильно вы изменились, я не понимала до твоей игры. Цветы, фильмы, песни. Вроде бы такие мелочи, и, тем не менее, являются составляющими личности. Какой любимый фильм Курта? Знаешь?
- «Окно во двор» с Грейс Келли, из современных «Роковое число 23», - отвечаю я. – Я смотрела только «Роковое число».
- Я не знала. Семейные встречи, мои обеды в кафе…. Знаешь, я как-нибудь снова к этому вернусь.
- Когда родится Свея?
Мама удивленно взглянула на меня.
- Если у Ловисы будет девочка, ее нужно назвать Свея. Курт так хотел. Мы с ним как-то говорили….
- О детях?
- Нет, просто. Об именах. Знаешь, когда идет пустая болтовня, в сущности ни о чем, и вдруг выходите на какую-то тему. Мы говорили про имена. Курту нравится имя Свея.
- А тебе?
- Грейс Келли. Если у меня будет дочь, я назову ее Грейс Келли, - улыбаюсь я сквозь грусть. – Грейс Келли Линдберг.
Мама ничего не отвечает. На самом деле я не знаю, как назову дочь, я не уверена, что у меня вообще будут дети. Ничего не хочу загадывать на этот счет. Мне нравится, как звучит имя Грейс Келли, и всего то.
- Свея Линдберг, дочь Курта Линдберга, - говорю я. – Ты запомнила?
- Да, - едва заметно улыбается мама.
Родители и Ловиса покидают мой дом вслед за Хенриком и Ирмой. Свен и Моника ушли первыми.
Эва и Фольке дали распрощаться с родственниками, уйдя после влюбленной парочки. Мы трое знали, что можем, если что, еще раз встретится, после, как все уйдут, сесть на кухне, открыть окно, заварить кофе и достать сигареты, встретить ночь, лениво обсуждая прошедший день, или говорить о чем-то другом. О музыке, книгах, политике Евросоюза, вероятности третьей мировой войны, о чем угодно.
Возвращаюсь в комнату, и вижу букет. Герберы и ирисы.
Нюнесхамн. Всего в часе езды от Стокгольма. Время еще не позднее.
Накидываю пальто, надеваю сапоги, хватаю с тумбочки связку ключей, телефон и выхожу из дома.
23.
В маленьком торговом зале пахло розами и моющим средством, и ярко горел свет. За прилавком никого.
- Здравствуйте! - громко сказала я, и подошла к прилавку. Мои каблуки громко стучали по полу, и я надеялась, что сейчас появится продавец. Придет на звук голоса и шагов. Окинув взглядом помещение, я прошла вдоль холодильника с живыми цветами, дотронулась до цветка орхидеи, стоящей на столешнице у окна.
Тишина. Никто не спешил выходить ко мне.
В окна била темнота и желтый рассеянный свет фонарей. В сочетании с тишиной и пустотой магазина создавая гнетущее ощущение. Здесь я одна. В незнакомом городе, поздним вечером, в цветочном магазине, приткнувшемся в конце безлюдной улицы. Да еще и дождь стал накрапывать. Я слышала, как он шелестит снаружи, робко стучит в окна. Лучше бы шел снег.
Я подошла в двери за прилавком и толкнула ее.
- Есть кто? – спросила я. Тишина казалась вязкой.
За дверью был узкий короткий коридор, а в конце его еще одна дверь, светившаяся рамкой слабого зеленоватого света. Подсобное помещение? Склад?
Шагнув в коридор, я почувствовала необъяснимый страх перед этим полутемным коридором и той дверью. Что за ней? Почему никто ко мне не вышел? Или меня ждут? Курт? Он ждет меня здесь?
Путь по коридору, от силы три метра в длину, показался мне невероятно долгим. Я шла не спеша и осторожно. Сердце ускорило ритм. Деревянный пол стонал под моими шагами. Что ждет меня в конце моей зеленой мили? Толкнув дверь, я ожидала увидеть Курта.
Но его там не было. Передо мной стояла Селия Рейнхарт. Она стояла у квадратного черного стола, держа в руке белую чашку, сзади нее были полки с цветами, над которыми сияли лампы с фиолетовым и зеленоватым цветом, одно единственное окно выходило на темный двор
- Селия? – ошарашенно произнесла я.
- Морриган? – криво улыбнулась она.
- Мне прислали цветы из твоего магазина. Анонимно. Я хочу знать, кто заплатил за заказ, - перешла сразу к делу я.
Селия опустилась на стул и отпила из чашки. Отвечать она явно не торопилась.
- Ты уверена, что я знаю? – спросила она.
- Да.
Я подошла к столу и, выдвинув стул, села напротив нее.
- И сколько стоил букет? - спрашиваю я. – Сколько стоит отправить отсюда букет цветов в Стокгольм?
Селия Рейнхарт молча и с вызовом смотрит на меня. Она не собирается называть ни цену, ни имя отправителя.
Мы сидим в глубине ее цветочного магазина, за маленьким столиком покрытым черной краской, сквозь которую можно разглядеть природный узор дерева.
На Селии простая белая футболка и синие джинсы-скинни. Ее руки полностью покрыты татуировками, и спина тоже. Их сделала я. Моя безупречная работа. Ее кожа, ее тело было моим холстом. Я выполняла ее желание, и при этом была художником.
- Что сподвигло тебя внезапно покрыть чистейшее тело татуировками? - спрашиваю я, пристально глядя на нее, считывая каждое ее движение, мимику и глаза.
- Это личное, - ответила она, криво улыбнувшись.
Акулья улыбка, отметила я про себя. Таящая опасность и не предвещающая ничего хорошего. Или же блеф. Так или иначе я приехала в Нюнэсхамн одна. И теперь сижу на задворках цветочного магазина с "жертвой Якудзы". Как бы мне самой не стать чьей-нибудь жертвой, думаю я. Холодная, прекрасная Селия Рейнхарт, покрывшая за неделю большую часть тела узорами, взирает на меня с акульим оскалом. И пока еще я не узнала ничего из того, что меня интересует.
Чувство, что я в двух шагах от черной и грязной истории. И нет никого в этом мире, кто бы выдернул меня из всего этого.
Ивар.
Его имя всплывает из тьмы. Рядом с ним я всегда уверенней и смелее. Его здесь нет. Лишь его образ и слова.
Так ли я беззащитна и беспомощна? Может, стоит всего лишь поверить в древние мифы, позволить ожить легендам древней Ирландии и Скандинавии в эту дождливую ночь. Кто я? Что знает обо мне Селия? Ничего.
В окно что-то ударяется. Краем глаза я замечаю, что это черная птица.
Одна из ипостасей Морриган ворон.
Пусть в эту ночь оживут легенды.
Я, не мигая смотрю на Селию, чувствую, как выпрямляется моя спина, расправляются плечи.
В глазах Селии я вижу новые эмоции - удивление с примесью страха, акулья улыбка стирается. Давай, поверь в то, что я богиня смерти. Поверь в то, что лучше мне обо всем рассказать и, я, возможно, уйду, не причинив тебе зла.
- Твои глаза поменяли цвет, - прошептала она. - Были зеленые, а стали янтарные.
Настала моя очередь криво улыбаться.
Физиологическая особенность. Из-за охристых лучиков идущих от зрачка, мои глаза при определенном освещении и наклоне головы меняют цвет. Но какой может быть здравый смысл в темную дождливую ночь, когда птица бьется в стекло, а сидящая перед тобой девушка носит имя богини смерти?
- Ну, так кто отправил букет в Стокгольм для меня? – спокойным и твердым голосом спрашиваю я. Мне плевать на Селию, и на то, что такого личного с ней произошло. Хоть мафия, хоть обычная прихоть. Мне интересно абсолютно другое и она это понимает.
- Я не знаю, - отвечает она. Без улыбок и гримас.
Приподняв бровь, я бросила на нее недоверчивый взгляд. Что такое, Селия? Устала играть со мной в крутую девчонку?
- И как так вышло? – спросила я, выдав кривую улыбку.
- Заказ поступил через Интернет, - ответила она. – После еще был звонок. Оплата тоже была через Интернет.
- Номер высветился?
- Да, - кивнула Селия.
- Отлично. Голос был мужской или женский?
- Мужской.
- Уверена?
- Да, мужской голос. Приятный, - Селия откинулась на спинку стула. В окно барабанил дождь.
- И что он сказал, этот приятный голос?
- Уточнил заказ, просил доставить букет анонимно, без карточки и подписи, - она отвернулась от меня, уставилась в окно.
- Имя. Оплата и заказ поступили через Интернет. Какое имя он указал?
- Мне нужно посмотреть, я не помню, - нервно ответила Селия, повернувшись ко мне.
Я наслаждалась переменой в ее настроении. Нет бы сразу так!
- Пошли! – я резко встала, стул проскрипел по полу. Селия медленно встала со своего места и пошла обратно в помещение магазина. Я шла за ней, следя за каждым ее движением.
Она села за компьютер и открыла базу заказов, пролистав вниз, развернула ко мне экран.
- Вот он! – ее когтистый палец уткнулся в ничего не говорящее мне имя – Грегори Саммерз.
- Ты знаешь его? – спросила Селия.
- Возможно, - ответила я. – Распечатай мне страницу. И еще дай номер, с которого он звонил.
Селия нехотя запустила печать, лениво вырвала лист из блокнота и, найдя номер в телефоне, записала его для меня. Всем своим видом она показывала, что делает мне одолжение. Магия испарилась в свете неоновых ламп.
- Сразу нельзя было этого сделать? – спросила я.
- Нет, так было бы не интересно, - дружелюбно улыбнулась она. – Телефонный номер не шведский. И не датский. И даже не финский. И, по-моему, вообще не европейский.
- Да что ты говоришь? – прищурилась я, убирая распечатку и листок блокнота в сумку.
- Что есть.
- Тогда еще парочка вопросов. Откуда ты знаешь? Проверяла?
- Знаю. Не проверяла.
- Откуда? – терпеливо повторила я. Раз уж мне сегодня предстоит вытянуть душу из Селии Рейнхарт, то я это сделаю.
- Господи, Морриган! Я не могу тебе этого сказать! Просто не могу. Не твое это дело откуда я знаю международные телефонные коды. Выучила. Надо было! Не спрашивай зачем! Поезжай домой! – раздраженно выпалила Селия. Она не взглянула на меня, пока говорила, и лишь на последнем слове обратила на меня вымученный взгляд.
Блеск, пафос и уверенность с нее как рукой сняло. Она стояла передо мной лишенная всех своих качеств, пустая и простая. Ее взгляд умолял меня ни о чем не спрашивать и оставить ее в покое. Я была уверена, что в глубине души она проклинает и меня и Грегори Саммерза, который выбрал ее магазин для отправки букета мне, а заодно и себя, за то, что не ответила сразу на мой вопрос, а решила потянуть время.
- Спасибо Селия, - ответила я, прожигая ее взглядом. Что-то мне подсказывало, что это не последняя наша встреча. И что Селия знает гораздо больше об этом букете.
Я вышла на улицу и пошла к машине, спрятав листы в карман пальто. Дождь неприятно моросил, желтый свет фонарей освещал улицу. Я села в машину, а в магазине Селии погас свет, но сама она не вышла. Часы на приборной доске показывали десять вечера, а одиннадцать я буду дома, может чуть позже. Мне не хотелось ехать домой, там дух прошедшего праздника, подарки, грязная посуда на кухне и тот самый букет в вазе.
Домой я вернулась около полуночи. От Нюнесхамна до Стокгольма ехала медленно, потом покаталась по городу без всякой цели и вернулась домой. Не включая свет, прошла в комнату и включила ноутбук.
Нужно проверить телефонный код. И вбить в поиск Грегори Саммерса. Просто так. Имя мне абсолютно не знакомо, и ни о чем не говорит. Никаких ассоциаций с ним нет.
Пока открывалась стартовая страница, я стащила с себя платье и бросила его на кровать, оставшись в белье и чулках. Так-то лучше, можно забраться на стул с ногами, сесть поудобнее и начать ползать в Сети.
Сперва, я вышла на Фейсбук, там все по-прежнему, не считая поздравлений от коллег. Никто не знакомый мне не написал мне поздравления. Грегори Саммерз по крайней мере. Я пролистала ленту вниз, проверила не лайкнул ли кто мои записи, кто-то посторонний, кого я не знаю. Все чисто.
Что если Грегори Саммерз новое имя Курта? Или это просто имя, которое он назвал оформляя заказ? И почему Нюнесхамн? И магазин Селии Рейнхарт? Совпадения? Случайность? Какова вероятность такой случайности?
Телефонный код принадлежал Португалии. Это все же Европа, так что Селия или не все коды знает, или ошиблась.
Я вбила в поиск номер полностью. Португалия, город Авейру, и номер принадлежит отелю «das Salinas». Звонок был сделан с ресепшена отеля. Я схватила телефон, чтобы позвонить туда и попросить соединить меня с Грегори Саммерзом.
Час поздний. Это у нас. Какая разница во времени?
К черту!
Я набрала номер и стала ждать, судорожно собирая воедино мои скудные познания в английском.
- Ol;! Hotel das Salinas, estou te ouvindo! – заговорил в трубке хорошо поставленный женский голос.
- Вы говорите по-английски? – произнесла я. И женщина тут же перешла на него.
Я спросила, в каком номере остановился Грегори Саммерз, представилась его женой, сказала, что мне нужно с ним срочно поговорить, а мобильный у него выключен. Несла чушь полным отчаяния голосом. И мой английский явно выдавал, что я не американка и уж точно не англичанка.
Женщина терпеливо меня выслушала.
- Подождите минутку, я посмотрю в базе.
До меня доносилось легкий шелест клавиатуры. Где-то там, на ресепшене в отеле «das Salinas» сотрудница отеля вбивала имя Грегори Саммерз в базу.
- Мне очень жаль, но мистер Грегори Саммерз не останавливался в нашем отеле, - в ее голосе звучало искреннее сочувствие с примесью вины перед расстроенной миссис Саммерз.
- Извините, - промямлила я. – Большое спасибо за помощь. До свидания!
- До свидания! – раздалось в трубке и пошли гудки.
Я тяжело вздохнула и положила телефон на край стола. Готова очередная история про мужа-обманщика и его несчастную жену. Я невольно рассмеялась.
А у меня ничего. Кроме того, что некто Грегори Саммерз, который скорей всего не Грегори Саммерз, из Португалии сделал заказ, чтобы мне доставили цветы в день рождения из Нюнесхамна в Стокгольм.
Или это ошибка. И цветы предназначались не мне. Или это Курт.
Он знал о существовании Селии Рейнхарт, я рассказывала ему про нее – про красивую девушку, что пришла и попросила покрыть большую часть ее идеального тела с чистой кожей татуировками. В тот момент я ей восхищалась и немного опасалась. В прочем, как и сегодня ночью, правда, восхищение сменило удивление и любопытство.
Да, сейчас она мне была любопытна. Тогда нет. Делая ей тату, я радовалась, что она молчит. Я не хотела знать о ней ничего. Теперь же я хочу знать все о Селии Рейнхарт. Нас связывает букет цветов – герберы и ирисы.
И, возможно, нечто большее. Придется нам еще увидеться, Селия, думаю я, выключая ноутбук.