Подарок судьбы
... В памяти отчетливо отложился тот день, когда мы впервые спустились в забой рубить уголь. Прежде всего, в большой холодной комнате мы, раздевшись догола, переоделись в шахтерскую одежду. Сверху - пиджак и брюки из грубой скрипучей ткани, на ногах – твердые галоши. «Мы называем их чуни, - говорит наш мастер Матвей Иванович, - а чтобы на ногах не болтались, лучше подвязывать их верёвкой». Потом каждому в руки дали с виду маленький, но увесистый фонарь. «Чтобы его зажечь, спички не нужны. Поворачиваешь дно фонаря вот так - зажигаешь, если хочешь погасить, - поворачиваешь вот так. Пойдемте, получим инструменты». Основной инструмент – отбойный молоток – своего рода небольшая машина весом больше полпуда. «Кончились те времена, когда уголь рубили кайлом, как при царе. Ин-дус-трилизация! – говорит Матвей Иванович, - в следующий раз возьмите или ремень, или веревку покрепче. Повесишь отбойный молоток на спину, тяжесть и не чувствуется». Каждый из нас получил также острый топор и ножовку. «Внизу узнаете, для чего они нужны» - добавил мастер.
Вот мы набились в огромную металлическую корзину, называемую - «клеть». Как только со скрипом закрылись ворота в виде рамы, наша клеть с гулом пошла вниз, в темную пропасть. Наш светлый мир остался наверху. Наши сердца, не желая спускаться вниз, рванулись наверх и застряли у горла. Некоторое время мы спускались с гулом и звоном. Наконец, клеть остановилась. Старшие шахтеры начали выходить, за ними шагнули к выходу и некоторые из нас. Дядя Матвей остановил их за рукав. «Потерпите, наш забой еще ниже». Через некоторое время клеть опять остановилась. Наш мастер вновь придержал нас. Из уроков природоведения мы знали, что в центре земли есть огненная магма. Неужели мы спускаемся в этот огненный ад? Нет, до огненного ада мы не спустились. Наоборот, как только вышли из клети, в лицо ударил прохладный ветер. Мы пошли по коридору, похожему на пещеру («штрек» - объяснил дядя Матвей). Конца – края не видно этому штреку. Под ногами хлюпает грязь, местами журчат ручьи, с потолка капают холодные капли, и как назло, прямо за воротник. Во многих местах бревна и доски, крепящие стены и потолок, выпучены, и даже раздроблены. Проходя мимо таких мест, дядя Матвей что-то пробурчит под нос, но нам ничего не говорит. Вообще, под землей дядя Матвей стал очень неразговорчивым. Даже с его языка не срывается его любимая фраза: «Сейчас не так, как в царские времена».
Впрочем, вскоре появилась причина похвалиться любимой фразой. Вдруг впереди появился слепящий глаза огненный шар. Шар все увеличивался и заполнил весь штрек огненным снопом и лязгом. «Прислонитесь к стене, пропустим электровоз,» - сказал дядя Матвей. Только мы прислонили свои спины к мокрой, холодной стене, мимо наших носов с шумом – лязгом начали проноситься открытые вагончики, доверху наполненные каменным углем, в последнем вагончике промелькнул и человек, лежащий на угле лицом вниз. Дядя Матвей погрозил ему кулаком.
- Видите, сейчас уголь вывозится только электровозами. Кончились те времена, когда в повозку с углем запрягались люди или слепые лошади, как при царе. На некоторых шахтах еще остались лошади, но наша шахта передовая. Недаром называется шахтой имени Сталина. Знайте, хлопцы, категорически запрещается ездить на вагонетках, подобно тому шалопаю. Недалеко уже осталось, пойдемте.
Пройдя, хлюпая по грязи, еще какое-то расстояние, дядя Матвей остановился и оглядел нас.
- Вот сейчас начнем работать. По одному спустимся в забой. Вот ты Тух… Тух… Тухачевский… тьфу, как тебя?
- Тухватуллин, - сказал я, обидевшись на то, что мастер спутал мою фамилию с фамилией лютого врага народа.
- Да. С тобой спустимся. Всем остальным ждать меня. Айда, Тух…
Он начал спускаться и исчез в темноте. А голос все гремит: Тух… Тух…
За мастером начал спускаться и я, держась за ступени лестницы, такой, как на сеновале. Кругом, куда доставал свет фонаря, виднелись ступени. Наконец, дядя Матвей остановился на ступени.
- Дай ка свой отбой. Смотри внимательно. Хитрости большой тут нет. Надо только приноровиться и не жалеть своих сил.
Он откуда-то достал шланг, подсоединил его к отбойному молотку и, уперев острие молотка к противоположной стене, нажал на рукоятку. Железный зуб отбойного молотка, похожий на зуб конного плуга, задергался и начал вгрызаться в каменный уголь. Погрузив острие на какую-то глубину, дядя Матвей вывернул молоток на себя. Кусок угля с лошадиную голову, увлекая за собой более мелкие куски величиной с кулак, с шумом полетел вниз. Дядя Матвей опять погрузил острие молотка в уголь, опять вывернул, опять с шумом посыпался уголь.
- На, привыкай. Я сейчас покажу остальным ребятам и опять спущусь к тебе. Никто умельцем не родился. Работа сама научит.
Мастер по ступеням лестницы полез наверх. Я, держа в одной руке полупудовый отбойный молоток, в другой руке – мерцающий фонарь, остался стоять, прислонившись спиной к черной стене. Внизу – темная пропасть. Ноги на ступенях вовсю дрожат. За поясным ремнем с одной стороны висит топор, с другой – ножовка. И зачем только они тут нужны?
Стараясь подражать дяде Матвею, я встал поудобнее, уперев одну ногу к черной стене и начал тарахтеть своим отбойным молотком. Тарахтеть то очень хорошо тарахтит мой молоток, но зачем же он не хочет вгрызаться в уголь? Сколько не давлю на молоток, не вгрызается мой молоток, только отколупывает кусочки угля с орешек, а отдача бьет мне обратно в руку.
Отбойный молоток весь дергается, в такт ему и руки, ноги и все мое тело тоже дергаются, а добываемый уголь все с орешек или с кулак… Вон, вон, и у меня начали сыпаться комки почти как у дяди Матвея. Настроение сразу поднялось… весь вспотел. Пот ручьем течет по лицу, по плечам. Тарахтю, выворачиваю. Уголь с шумом не прекращаясь сыплется вниз. Могу ведь я, могу!
Проливая пот от души, я старательно рублю уголь. Вдруг на противоположной стене отразился свет второго фонаря. Обернувшись, я увидел, что ко мне спустился дядя Матвей.
- Ты так беспорядочно не ковыряй. У тебя будто норовистый конь пахал. Пласт надо рубить ровнее. Дайка сюда свой отбой.
Он взял у меня отбойный молоток и начал выравнивать мои ямки-бугорки. Инструмент в его руках работает так послушно, и не надрывается он как я, нажимая на молоток, и с одного места на другое не переставляет, как я. Отбой, ровненько дергаясь, знает себе, грызет уголь, и не выбирает места, где порода мягче, а идет непрерывно. Как будто в руках у мастера не однозубая тяжелая железяка, а легкая машинка для стрижки волос.
- Теперь надо закрепить вырубленное место. Иди, принеси две-три доски и две-три стойки. Живо!
Когда сюда спускались, я приметил наваленные вдоль штрека доски и короткие тонкие бревнышки. Поэтому приказ мастера я выполнил очень «живо». Вдруг и сознание мое прояснилось. Вот зачем оказывается висят за моим поясом топор и ножовка. Вот эти построенные лестницей рамы оказывается и есть те самые крепи, предотвращающие обрушение.
На две стены пласта ставишь доски, поперек крепишь их бревнышком. Эту работу я освоил очень быстро. Как-никак, еще в деревне привык к работам с топором-пилой.
Когда уже к концу смены мы возвращались по штреку-коридору в сторону клети, дядя Матвей разговорился:
- Ладно еще, хлопцы, попали на нормальный пласт. А то бывают такие пласты… Или уголь, или железо рубишь. Сколько ни старайся, не потей, и половины нормы не выполнишь. А бывают такие пласты, чуть нажмешь, чуть вывернешь, уголь так и сыплется центнерами. С песнями работаешь в это время. Не только одну, а две – три нормы выполняются. Это подарок судьбы, хлопцы, подарок судьбы. Он, покашливая, прочищая горло, примолк на некоторое время. Как-будто хочет что-то сказать, но что-то в горле мешает ему.
- Самое большой подарок судьбы, эхм… вон Стаханову выпал.
Услышав имя, гремевшее на всю страну, мы сразу навострили уши.
- Ты его видел, дядя Матвей?
- Не на нашей ли шахте он работает?
Дядя Матвей опять прокашлялся, прочищая горло.
- Хоть мне и не выпал такой подарок судьбы, как ему, но видеть его все же приходилось. Это было на шахте Центральное-Ирмино, отсюда недалеко. И я там работал в то время. И вот однажды, лет пять-шесть назад, вся шахта зашумела. Стаханов выполнил четырнадцать норм! Не знаем, верить или не верить. Понятно, хороший пласт попался, это подарок судьбы. Однако не четырнадцать же норм… Это, ай-хай, под силу ли человеку? Это ведь более ста тонн угля. И ведь не какими-то чудесными машинами, а вот этим однозубым молотком. А ведь еще, вырубленный пласт надо крепить за собой. Сами ведь видели, сколько сил уходит на это. Нет, в это невозможно поверить, наверное, обыкновенная утка все это. Немного прошло времени, и мы поняли секрет этой утки. Ну если попасть на хороший пласт, возможно столько угля нарубить, а вот крепить за собой пласт… Вся хитрость оказалась именно в этом. И бригадир у него был очень хитрым. Почувствовав, что попался хороший пласт, скомандовал: «Айда, дуй, Алеша, уголь давай. Назад не оглядывайся. Крепить мы сами будем.» Так и сделали. Алеша рубит, за ним крепят. Если немного хочет передохнуть, тут же его подменяют. Вставай, четырнадцать норм! Если сзади есть четырнадцать прислужников, почему бы и нет? Давай-ка пропустим электровоз, уж не рекорд ли кто-то из наших ставит, больно часто стали ездить. Думая, что в рекорде – счастье, многие сейчас идут на рекорды.
- А Стаханов ставит новые рекорды?
- Зачем ему сейчас рекорд? Он ведь теперь директор шахты. Если счастье улыбнулось один раз, потом оно обрушится на тебя. Наверное, читали в газетах, товарищ Сталин очень хвалил его. Оттуда и пошло. Своя машина, добротная квартира, угощения – встречи. И учиться послали его. Сколько-то месяцев проучился, посадили его на высокое директорское кресло. С самим наркомом разговаривает на короткой ноге. Высокие начальники ему нипочем. Руководит, сидя в кабинете, через телефонную трубку. В ЦК или товарищу Сталину сам звонит. Не шути ты с ним теперь. А ведь был простым шахтером, как и мы. Ай-яй, подарок судьбы это, хлопцы, подарок судьбы…
- А тебе попадался такой хороший пласт, дядя Матвей?
- На разные пласты попадаешь. На каждой шахте так. Однако у этого везения есть одно условие.
- Какое условие, дядя Матвей?
- Шахтер думает не только по книжным инстукциям… их сейчас много. Вот ты, Тухач… ай, Тухватуллин, хорошо знаешь свой род?
- Я сын учителя. А мама – швея, работает в артели имени Крупской.
- А дед?
- Дедушка? Он был муллой. Он уже умер, я его помню только как во сне.
- Хмм. А ты умеешь держать язык за зубами?
- Вроде умею. Если не разозлят, нехорошие слова не говорю. Вон на днях Ивановский мальчишка разозлил нас, и мы сильно ругались. Пусть не дразнится!
- А как он дразнился?
- Из подола рубашки свернул свиное ухо и, смотря на меня, говорит «хрю – хрю». Как не разозлишься.
- Та-ак… а вот антисоветские слова нечаянно не говорите?
- Как? Таких слов я и не знаю.
- А если разозлишься?
- Против Советов и против партии я не разозлюсь. Наверху дают правильные указания, только на местах их искажают. Вот на это злюсь… дядя Матвей, скажи, какие же условия для получения подарка судьбы?
- По правде сказать, я и сам до конца не понимаю эти условия. Так, только догадываюсь. Вот, например, ты… не совсем еще подошли эти условия и для тебя. Позже дойдут, если сказать правду.
- Почему позже, дядя Матвей?
- Голова у тебя больно молодая, братишка. Только с возрастом начинаешь понимать эти условия.
Хоть дядя Матвей и сказал так, однако совсем скоро и мне чуть не выпал «подарок судьбы».
-----------------
Мы уже вышли из-под крыла ФЗУ и стали самостоятельными шахтерами. Дядя Матвей, бывший в ФЗУ мастером, теперь наш бригадир… Стой, ведь основное изменение совсем не в этом, основное изменение – утро 22 июня: война!
Ужасный смысл этой страшной беды до наших неокрепших душ еще не дошел, нам ясно только одно: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами.» Эти слова в то утро начала войны сказал Молотов, а еще через десять дней сказал товарищ Сталин. Вождям конечно надо верить. Ну, может месяц продлится, как в финскую войну, пока наша доблестная Красная Армия не даст жару фашистам. Вон, заполнив городские улицы, начали проходить воинские части. Конечно, не стройными рядами, как в кино, а утомленные, хаотичные. Вот, немного отдохнули и… а почему наши храбрые красноармейцы шагают не на запад, к фронту, а в противоположную сторону, на восток? Ага, делая вид, что отступают, хотят, наверное, выйти в тыл фашистам. Сверху зоркие руководители знают, наверное, что делать… вон, на воротах шахты на огромном плакате написали: «Шахтер! Больше угля Родине для победы!»
И в тот вечер, когда мы шли на смену, нарисованный на плакате рослый здоровый дядя шахтер с очень суровым решительным лицом и с отбойным молотком на плече проводил нас, указательным пальцем, направленным прямо в наши глаза: «Больше угля…». Как будто не только говорил, а кричал широко открытым ртом.
Спустившись в забой, не теряя времени, я начал тарахтеть своим отбойным молотком. Тарахтеть хорошо тарахтит мой молоток, а уголь… одна пыль и куски всего с кулак. Ну как тут дать «больше угля для Родины»? Как говорил дядя Матвей: «То ли уголь долблю, то ли железо… Больше угля для Родины… больше… черт подери! Больше!»
Вспотев, упрямо стараюсь долбить «то ли уголь, то ли железо». И вдруг зуб моего молотка полностью легко погрузился в уголь, я вывернул молоток на себя, уголь посыпался кусками-глыбами. Опять надавил, вывернул, опять куски-глыбы. Настроение поднялось. Лишь бы не сглазить пласт. Неужели напал на хороший пласт?
Сам не заметил, что уже пора крепить пласт. Доски и бревнышки я заранее прихватил с собой из штрека. Воодушевленный, начал крепить. Вдруг пришла мысль: смотри-ка, неужели и я, как Алексей Стаханов, нашел хороший пласт - «подарок судьбы»? Эх, и зачем только дядя Матвей не приходит ко мне? В другие дни уже несколько раз сунулся бы ко мне. И почему старик не показывается? Посоветоваться бы с ним. Может, чтобы я не возился с топором-ножовкой, сказал бы: «Айда, дуй, руби уголь. А крепеж я сам организую.» Стаханову же бригадир сказал...
Закрепив вырубленный участок, я опять взялся за молоток. Замечательно рубится. Неужели, действительно я нашел пласт - «подарок судьбы»? Ну быстрее бы пришел дядя Матвей! Если до сегодняшнего дня ты, путая мою фамилию с фамилией врага народа, злил меня, то теперь так рисоваться не сможешь. По слогам – по слогам учу его, нет, на следующий день опять: Тухач… Или дразнится, или память совсем плохая у старика.
Быстренько еще один кон угля вырубил. Кон – это расстояние в пласте на длину крепежа доски. Эти доски напилены очень точно – вырубил на длину одной доски, считай, дневная норма выполнена. А я уже два кона вырубил, если так пойдет, до конца смены еще сколько успею. Вот это только закреплю…
Уф, надо передохнуть, руки устали. Эх, зачем не идет дядя Матвей? Стаханова, вон, во время передышек сразу подменяли, и крепежом не занимался. Скорее бы пришел уже дядя Матвей… Ладно, до его прихода надо работать. Наверху, после теплого душа, вся усталость пройдёт. Как будто, вместе с угольной пылью с тела смывается и усталость. Быстрее бы пришел дядя Матвей… Эх, яблони, поют соловьи. Поют… Поют… Больше угля!
Черт подери, что случилось с отбойным молотком? Вдруг перестал тарахтеть. Или шланг засорился, или что-то случилось наверху на компрессорной станции? Ладно, наладят еще, немного передохну, сил наберусь пока.
И передохнул, и сил набрался, а молоток все не работает. Черт возьми, ведь только напал на пласт - «подарок судьбы»… Как говорят, на твое счастье встречный ветер, – это, наверное, как раз тот случай. Поднимусь - ка в штрек, посмотрю, что делают другие. Поднялся. Поодаль мерцает группа ламп, это – толпа шахтеров. Сидят, ничего не понимают. Некоторые легли навзничь и спят – похрапывают.
- Наверное, наверху тоже сон давят, ведь ночью начальство не видит.
- Мать твою! Еще немного подождем и поднимемся наверх.
Быстро-быстро приблизилась еще одна лампа. Оказывается, дядя Матвей.
- Хлопцы, там наверху суматоха. Фашисты бомбили город. Одно время не работали ни телефоны, ни клеть. Только что ожили. Пойдемте. Боже мой, что мы увидим наверху!
Первое, что мы увидели наверху, это мешанина огней сотен ламп. Как обычно, мы пришли сдать шахтерскую рабочую одежду и взять свою, но раздаточное окно было закрыто, все стучат по воротам, но они были сделаны добротно, как не стучали, как ни кричали, одежду поменяли совсем нескоро. Толкая друг друга, разыскав свои узелки с одеждой, побежали в душ. Но столкнулись с толпой громко ругающихся шахтеров, выходящих из душа. Оказывается, ни один душ не работал. Кое-как вытеревшись почерневшими полотенцами, мы оделись и отправились в свой барак. Уже светало. На улице тишина. Никакой суматохи, как предполагал дядя Матвей, мы не ощутили. Лишь на том конце города, или еще дальше, полыхало на полнеба зарево пожара. Мы некоторое время шагали, глядя в ту сторону, потом взглянули на себя и дружно начали хохотать, показывать друг на друга пальцем: «черт», «бес», «а ты демон». Если внизу, в черной шахте, наши черные лица и руки смотрелись нормально, при дневном свете мы выглядели действительно очень смешно.
_______________
Начиная с этого утра, жизнь города менялась даже не ежедневно, а ежечасно. Каждый день, особенно по ночам, тревожно воет сирена «воздушной тревоги». Поначалу мы поспешно бежали в бомбоубежище, а если там не было места, прятались в узких, глубоких, нами самими вырытых траншеях. Постепенно число бегущих по сигналу тревоги все уменьшалось. Потому - что, хоть сирена и выла очень пронзительно и тревожно, фашист с гулом пролетал дальше, на нас не сбрасывая ни одной бомбы, вслед им наши зенитчики стреляют, но мы так и не видели, чтобы хотя бы один самолет с черным крестом задымился и упал. Это очень угнетало нас. Хотя, еще раз ночью сбросил фашист на город несколько бомб. Однако такой паники, которая была при первой бомбежке, не было. Мы внизу даже и не почувствовали бомбежку. Сжатый воздух в наши отбойные молотки подавался беспрерывно, клеть поднялась как обычно, мы спокойно помылись в душе и переоделись. Ко всему привыкает человек.
Привыкает конечно, но… такие разные ведь мы, люди. И судьбы у всех такие разные. С каждой сменой наша бригада все редела. В нашем бараке становилось все тише, количество свободных коек все увеличивалось. Убегают парни, убегают. Неужели немец до сюда дойдет? Так не хотелось в это поверить. Вон, и сводки Совинформбюро все передают: наши войска уничтожили столько-то сотен немецко-фашистских оккупантов, подбили десятки танков и самолетов. И даже освободили от оккупантов столько-то населенных пунктов. Нет-нет, не дойдут сюда фашисты, их всех уничтожат.
Количество свободных коек все растет. В один из дней мы, ребята с одного района, вместе сходили на железнодорожный вокзал. Народу здесь! К билетным кассам и близко нельзя подойти. Плотная в несколько рядов очередь растянулась на версту. Крики, ругань. Вот где оказывается суматоха, дядя Матвей! Как только смогли купить билеты, и где достали деньги уехавшие ребята?
Наши же карманы совсем пустые. Уже второй месяц зарплату не получаем. Сколько не придем к кассе, на дверях все новые объявления: «сегодня- главам многодетных семей», «сегодня - перевыполнившим (это слово подчеркнуто) норму», «сегодня - выполнившим норму».
Каждый день перед сменой дядя Матвей нас только глазами пересчитывает, незаметно вздыхает и говорит: «Пойдемте, хлопцы, может, сегодня попадется пласт – подарок судьбы». А сам посматривает на меня, как - будто говорит: «Ведь в тот день ты напал на хороший пласт».
Свободное от работы и сна время проводим на базаре. Когда уезжали из дома, колхоз нам выделил очень красивые вельветовые костюмы. А здесь и ФЗУ нас одело. На работу можно было ходить и в одежде ФЗУ, не удастся ли продать колхозный костюм?
На улицах народу все меньше, а на рынке с каждым днем все многолюднее, все теснее. Гудит, кипит базар. Что только не продают здесь! От мебели до тарелок-ложек и перечниц, от тулупов и шуб до вышитых платочков. В продовольственной части базара – от крупного рогатого скота до маленьких горячих пирожков. Эх, если бы удалось продать пиджаки, попробовали бы мы эти пирожки! От их вкусного запаха слюньки текут.
Однако нашим товаром никто не интересуется. Иногда кто – нибудь спросит цену. Мы, подражая другим продавцам, сами спрашиваем: «А ты, кум, сколько дашь?» Совсем пустяковую цену называют, даже репу не купишь на такие деньги. Мы отрицательно мотаем головой, и они чинно идут дальше, в сторону добротных шуб, мебельных рядов или в сторону крупного рогатого скота. Эх, жизнь! Кому-то забота о скотине, а кому-то о своей жизни. С детства мы слышали слова стариков: «где твоя смерть, что написано в твоей книге судьбы – одному богу известно». Вот и сейчас, что ждет нас завтра, а послезавтра что произойдет с нами?
Одно очень горестное событие в нашей бригаде быстро прояснило наши головы.
В ту ночную смену дядя Матвей не стал пересчитывать нас ни глазами, ни пальцем. Не стал говорить и про «подарок судьбы». Как всегда, пошел по штреку впереди нас. И даже не ворчал под нос, когда проходил мимо вспучившихся и сломанных крепей. Только тяжело вздохнул: «Эх, хлопцы!» и покачал головой. И наши шустрые языки прилипли к нёбу. И вдруг… Впереди что-то громыхнуло, и весь штрек заполнился яростным грохотом. Не знаю, как другие, а я обхватил голову руками и присел на корточки в штреке. Потом изо всех сил побежал назад. Когда, запыхавшись, я подбежал к клети, все меня встревожено спрашивали: «Где дядя Матвей? Дядя Матвей…». Кто-то душераздирающе кричал в телефонную трубку: «Спасательный дайте! Спасательный…»
На следующий день похоронили дядю Матвея.
С кладбища мы, пять земляков с одного района, прямиком зашагали в сторону железнодорожного вокзала, даже не заходя в барак. Не остановились мы и возле плотной многорядной длиннющей очереди, пешком, пересчитывая ногами шпалы, молча пошли в сторону дома на восток.
Уже в сумерках дошли мы до длинного товарного поезда, стоявшего посреди поля.
«Давайте, парни, залезаем быстрее, поезд скоро тронется, вон уже и паровоз запыхтел». Забрались, поезд тронулся. Колеса весело выстукивают: «е-де-те, е-де-те». На душе шахтерская мелодия: «Нам бы только жить, только бы камнем не завалило». Не завалило же нас камнем. Вот дядя Матвей только… Так жалко старика.
Вроде совсем недавно нас вез скорый поезд, за один день и одну ночь довез он нас до Горловки. Обратный путь оказался гораздо длиннее. Мы пересаживались с одного товарного поезда на другой (иногда нас прогоняли, иногда мы не успевали взобраться). И однажды остановились на станции Камышино. Когда ехали сюда, мы такую станцию не проезжали. Начали расспрашивать и выяснили, оказывается, этот город расположен на берегу Волги. «Идите, спуститесь к пристани, там до Казани постоянно плывут пароходы» - посоветовали нам.
Здравствуй, Волга! Довези наши горемычные головушки в родные края, милостивая наша река!
Волнуется Волга, с гулом бьются о берег волны. И народ, заполнивший весь берег, тоже волнуется, гудит, ругается и даже плачет иногда. Белый пароход, размером гораздо больше нашего клуба, поглощает людскую цепь, идущую по узкому трапу. Однако галдящее людское море на берегу нисколько не уменьшается.
Сколько мы не толкались, не протискивались, но до этого узкого трапа и приблизиться не смогли. Вот трап исчез, и пароход, словно дразня нас, прогудел хриплым противным голосом и, шлепая колесами, отплыл от берега.
Давай, шлепай, шлепай, водяной черт! На твое место приплывет более лучший, более милостивый пароход. Приплывет – то приплывет… Но ведь, чтобы сесть на пароход, и билет наверное, нужен. Ладно еще, на товарных поездах мысль о билете и в голову не приходила. А на белый пароход просто так не посадят. Об этом мы и не подумали, когда недавно протискивались к этому узкому трапу. Сейчас только догадались… Эх, а как хочется кушать, животы крутит и крутит. В карманах есть только скомканные вафельные полотенца, может, их удастся обменять на кусок хлеба?
Ходим туда-сюда, повесив на руки полотенца. Даулет из Мямси, и где только научился, машет над головой полотенцем, декламирует: «товар первый сорт, цена последний черт, подходи – не зевай!». Так ходим. И неожиданно кто-то рядом на чистом татарском языке сказал: «Успехов в торговле, парни!»
Мы тут же окружили стоящего рядом и улыбающегося в усы дядю.
- Здравствуй, дядя.
- Может, и ты в Казань едешь?
- Пока в дорогу не собираюсь, - говорит дядя. – А вот вы, размахивая так полотенцем, далеко ли уедете?
- Что же нам делать? Ведь от безвыходного положения мы.
- Что делать? Если кто наш народ спасет, вот только такие как вы и спасут – сказал дядя, похлопывая нас поочередно по плечу, у некоторых пощупал мускулы на руках. – Вся наша надежда на вас.
Он показал нам что-то похожее на конскую сбрую:
- Это лямка грузчика. Она вас и довезет, и накормит. Пойдемте со мной.
Недалеко в низине лежали в ряд человек десять мужиков. Или спят, или просто отдыхают. Наш дядя сел рядом с ними, о чем-то поговорил, потом поманил нас рукой.
- Через полчаса подойдет «Софья Перовская», если не опоздает. А пока, давайте, перекусите.
Он взял из кучи один узелок и, развязав, расстелил его перед нами. Хлеб, соль, зеленый лук, несколько яиц, и даже есть куски мяса. Наши прилипшие к спине животы опять закрутило, на этот раз от сладкой боли.
Через некоторое время мы, надев на спину лямки, как заплечный мешок, по покачивающемуся трапу поднялись на пароход «Софья Перовская». Замечательная штука оказывается эта лямка. На спине пониже пояса есть что-то вроде подхомутника, в него дяди – грузчики ставят или большую корзину, или мешок, идешь, покачиваясь по доске, доходишь до кучи, двигаешь одним плечом и груз ложится куда надо. Опять идешь за новым грузом. Временами в лямку накладывают тюк больше нас самих, но смотреть некогда, идешь. Колени трясутся, но это не страшно, на обратном пути идешь налегке и ноги успевают отдохнуть. Никто у тебя билет не спрашивает, если кто и попадется на пути, кричишь: «дорогу – у!».
Загрузив последний тюк, мы с парохода уже не вышли. Через некоторое время началась посадка пассажиров на пароход. Ай, толкается, суетится народ! А мы с палубы с важным видом, посмеиваясь, смотрим представление. Вон, на берегу мелькнул тот дядя, с улыбкой помахал нам рукой. Спасибо тебе, дядя – татарин! Нашу мучительную дорогу превратил ты в приятную, чтобы всегда ты видел добро, родненький!
Плывем. Колеса поезда до сих пор стучали «е-де-те, е-де-те». А лопасти колес парохода поют теперь: «е-дем, е-дем». Потому что в нашем возвращении мы и сами участвуем. На больших пристанях мы опять надеваем лямки и выходим загружать-выгружать груз. Насколько быстрее погрузим-выгрузим, настолько быстрее тронется пароход, и наш путь домой сократится.
Плывем. Когда были в Камышино, день был ярким и солнечным. Уже утром погода испортилась. Небо покрылось тяжелыми темными облаками. На палубу не выйдешь, ветер настолько сильный, будто сдувает, наши черные ФЗУ-шные рубашки продувает насквозь холодом. Моросит мелкий дождь. У Даулета и на этот случай нашлась песенка.
Когда ходил я зимогором,
Что только не видел я.
Холодный ветер, дождь промозглый
Одна рубашка на мне всего
Когда учились в ФЗУ, говорили, что к осени выдадут теплые бушлаты. Не успели, к сожалению, как бы сейчас они пригодились.
Мы, несмотря на пронизывающий холодный ветер, время от времени обходим палубу. Очень хочется видеть, какие места пересекаем. Вон, обогнали большую открытую баржу. Баржи, встречавшиеся ранее, были загружены тюками – корзинами или разными домашними животными. А эта битком набита людьми, в основном, стариками и детьми. Мы, если продрогнем, быстрее бежим вниз, прислоняемся спины к теплым стенкам машинного отделения (когда матросы не гоняют). А эти бедняжки, как терпят под дождем пронизывающий холодный ветер?
За нами стоит высокий стройный военный. В руке держит курительную трубку. Вот он, покачиваясь с пятки на носок, говорит:
- Поволжских немцев высылают.
Зачем высылают, зачем так мучают столько детей и стариков? Какая у них вина, какая опасность от них? Хоть они и немцы, но ведь не фашисты, они же люди нашей страны.
Чего только не увидишь, оказывается, по дороге, сколько непонятных, мучительных событий!
На какой-то день нашего путешествия по Волге, сейчас уже точно не помню, пароход «Софья Перовская» причалил на пристани в Казани. Мы, как только ступили на берег, ах как весело отплясывали, прыгали, кружились, топали ногами!
Из Горловки мы вышли впятером. На берегу Волги в Казани плясали вчетвером. Один из нас, Хайдар из Высокой Горы, отстал от нас по дороге. Хотя мы перед дорогой и давали клятву не бросать друг друга, но в товарный поезд на ходу мы запрыгивали поодиночке и только потом собирались вместе. И однажды мы собрались без Хайдара. И как только приехали, и через месяцы, и через годы мы ничего не смогли узнать про судьбу нашего пятого попутчика. Без вести пропал Хайдар.
Судьба уехавших раньше нас ФЗУ-шников тоже сложилась по-разному. Уехавших в первые дни войны объявили «сбежавшими от оборонных работ» и отправили в тюрьму. Которые уезжали позже, их отправляли в ФЗУ Казани и Зеленодольска.
Нас не отправили ни в тюрьму, ни в ФЗУ. О том, что Донбасс захвачен врагами, мы услышали по радио на пароходе, раскрыв рты и не дыша. В Сельсовете сказали: «Очень своевременно вернулись. В колхозе некому даже лошадей запрячь»
С войны не вернулись еще двое из нас. Двое, Даулет и я, вернулись инвалидами войны. И вот ведь совпадение: и Даулет, и я ранены в голову. Даулет еще потерял и глаз. Руки – ноги, слава богу, целы. Как мы живем с дырявыми головами… Об этом знаем мы и только мы, каждый по-своему. Ведь осколок снаряда не продырявил наши головы одинаково, а ученые говорят, каждая клетка головного мозга выполняет свою функцию. Наши головы каких-то функций лишились.
________
Доставшийся на нашу долю «подарок судьбы», наверное, в этом и заключается. Как еще скажешь по-другому?