Расскажи мне сказку... Глава3 Пятое измерение Души

                ЭПОХА ЧЕТЫРЁХ ЛУНН.

                Четвёртая луна

                "Расскажи мне сказку, мама".

                Книга первая

                СВОБОДА ВЫБОРА
               
                Глава 3
 
                Пятое измерение Души

   1980 год. Апрель. Украина. Донецк.
   Однажды, прогуливаясь с Каратом около городского пруда в парке имени Щербакова, Наталья увидела большую компанию ребят, гуляющих со своими собаками. Они вели непринуждённый весёлый разговор на достаточно серьёзные темы. Наталья сразу обратила на это внимание и улыбнулась смешной фразе, в которой был весьма глубокий философский подтекст. Ей это понравилось.
  Ребята делились впечатлениями от песен Высоцкого, Градского и Тухманова, говорили об обмене грампластинками и кассетами. В этой компании ей приглянулся парень, которого, как показалось, она узнала с первого взгляда. Стройный, плечистый, с изящной бородкой, очерчивающей скулы, с искренней искрящейся белозубой улыбкой. Держался просто и легко. Он высказывал какую-то очень интересную мысль. Друзья заинтересованно слушали, обсуждали, поддерживали разговор, шутили, смеялись. И было в этом улыбчивом парне для Наташки что-то такое очень знакомое и родное. Проходя мимо, лишь улыбнулась глазами, сожалея, что девушке нельзя остановиться и заговорить с незнакомцем первой.
  Как оказалось позже, этот парень сам заметил Наташку с Каратом ещё издалека. Длинные, золотистые волосы стройной незнакомки взвивались под порывистым ветром и казались ему живым огнём. Взлохмаченная и выпачканная с ног до головы грязными собачьими лапами, серьёзная и одновременно смешная, самостоятельная девушка в джинсах и куртке стыдила свою овчарку, спорила с ней, пытаясь поймать на поводок. Пёс явно хорошо её понимал и, извиняясь, вилял хвостом, но в руки не давался. Весело наскакивал на хозяйку, подпрыгивал, пытаясь лизнуть в губы, и счастливо бегал по лужам.
  Наташка оставила попытки поймать разрезвившегося Карата и с сожалением смотрела на прошедших мимо ребят, позавидовав искреннему дружескому общению. Повернулась, выдохнула и снова безрезультатно призвала собаку.
  Незнакомый стройный парень с бородкой неожиданно вернулся, окликнул её, подошёл и предложил свою помощь в поимке пса. Наталья подняла глаза и покраснела.
Это был он, её будущий муж, любимый, отец, брат, любовник — все в одном лице. НАСТОЯЩАЯ встреча, казалось, на всю жизнь. Его звали Костя.
  Костя, казалось, понимал её лучше, чем она сама. Часто подсказывал, как она может использовать силу исцеляющих рук, избавлял от сомнений.
  Человек, не обладавший даром исцеления руками, имел талант умного, доброго сердца.
  Но прежде чем стать мужем, ему пришлось пройти несколько серьёзных испытаний.
Помня горький опыт с Эдиком, Наталья не спешила знакомить Костю с родителями и лишь тогда, когда почувствовала с ним родство душ, подумала, что пришло время. О возможной встрече с Зоей она намеренно не сказала.
  Наталья предупредила маму. И вот они пришли в дом с Костей вдвоём. Наташка волновалась, но первое, что сделала — оставила парня одного на несколько минут в зале у телевизора — а сама с мамой готовила чай на кухне. Почти сразу она услышала шаркающие шаги Зои, её деланный нежный голос. Затем тишина. Наталья тихонько подошла к дверям зала и услышала, как Зоя вкрадчивым ласковым голосом предупреждала парня, что в этой клоаке её избивает внучка, морят голодом, крадут лекарства, и похвалилась, какой у неё образованный знаменитый сын Вадишка.
  Костя слушал пару минут. Ни слова не сказал старой женщине поперёк, со всем соглашался. Потом он услышал её заветное предупреждение:
— Спасайся, Костя! Я вижу, ты парень хороший, да вот только Наташка сифилитичка, в девятом классе в больнице полгода лежала. А мать её — проститутка, бендеровка, троих детей не известно от кого прижила… Вадишка из сострадания их всех приютил.
Наташку затрясло, она быстро бесшумно вернулась в кухню и как нив чём ни бывало села за стол. Следом вошёл Костя с натянутой улыбкой.
  Наталья:
— Что-то поменялось? Ты уходишь или просто жарко? Чай пьём? Мама вот сырнички нажарила.
— Да, действительно жарко. Можно чай с лимоном погорячей?
  Мама:
— Конечно! Наташ, доставай, режь. Садитесь, Костя. Как хорошо!
  Наташка заметила, что Костя слегка бледен:
— Садись. Что-то не так? Я могу тебе чем-нибудь помочь?
— Нет. Скорее наоборот.
  Наташка улыбнулась.
— Спасибо. Мороженое к кофе хочешь? Мам, будешь пломбир?
  Мама доброжелательно кивнула:
— Зоя, садитесь пить чай! Горячие сырники на столе! Есть мороженое.
  Тишина, затем особенно громкое шаркание тапочек. У входа на кухню очень опрятно одетая, в белых носочках Зоя потеряла равновесие, уронила палку, пошатнулась и чуть не упала. Костя подскочил и поддержал, подал палку. Зоя, расплывшись в улыбке ровных вставных зубов, извинялась восхищёнными глазами, а на ушко Косте прошептала.
— Не ешь со стола, отравлено. Опоят тебя тут, окрутят. Беги, Костя, пока не поздно.
  Костя, молча, проводил старенькую бабушку до стола, подставил ей стул, сел рядом. Наталья боковым зрением наблюдала.
  Зоя:
— А можно мне водички и хлебца, чёрного, кусочек, ма-а-аленький?
  Мама ей подала тарелку с сырниками, чашку чая, лимон. Наташка положила Косте, маме, себе. Костя сразу начал кушать и нахваливать хозяек. Зоины руки затряслись, уголки губ в напряжении скрючились, губы утончились и склеились, взгляд стал пустым и стеклянным. Она встала с угрюмым видом, налила себе в трофейную немецкую фарфоровую чашку кипятку, демонстративно взяла с подоконника сушёные мамой для кваса чёрные сухари, засунула в карман и, еле двигая ноги, отправилась к себе.
  Костя проглотил два сырника, улыбнулся хозяйке.
  Она:
— Ещё парочку? Варенья? Я с мамой делала. Вишнёвое.
— С удовольствием! — облегчённо выдохнул Костя.

  Спустя полтора года влюблённых встреч Наталья и Костя подали заявление на брак и стали женихом и невестой. В разгар весёлой Наташкиной и Костиной свадьбы в начале августа Зоя упала (то ли намеренно, то ли случайно), сломала себе руку и сильно ушибла бедро. В разгар свадьбы приехала скорая помощь. Белые халаты, жалобы бабушки на невестку и внучку. Якобы это они специально её толкнули. Сочувствующий ей медперсонал и их злые комментарии в отношении праздника свадьбы. Но на самом деле никому, кроме отца, это не испортило настроения. И он был где-то даже рад, что не участвовал в весёлом балагане счастливой свадьбы. Его матери наложили на руку гипс и по возвращении домой «героиня маски-шоу» начала новую серию изощрённых игр. Выплёскивалось всё на Стефанию. Ей было очень тяжело! Отравленная собственной ненавистью Зоя с ушибленным бедром стала совсем капризной и скандальной, а из-за лени вставать совсем слегла. Да и видеть Наташкино счастье ей было невмоготу. Баба, лёжа в постели, в гневе бессилия прогнивала до костей больше года. И никого из гостей или нужных людей отец из-за вони гниющего тела и стонов Зои уже не мог пригласить в дом.
  Отец, приняв героическую позу, в самом начале сделал несколько вялых попыток мыть, ухаживать и убирать грязные пелёнки за своей матерью. Высокопарно сказал: «Я приму на себя этот скорбный долг! Мама у меня святая. Это мой сыновний долг и мой крест!» Но по-несколько раз в день сталкиваясь с засранными пелёнками и гнилыми бинтами, которые нужно было не только менять, но и стирать, кипятить, его каждый раз подолгу выворачивало в унитаз. Очень скоро он этого всего не выдержал. Чуть пришёл в себя, собрался и уехал в Горловку к любовнице Надюше за вдохновением, взвалив на жену и дочь все тяготы и проблемы ухода за своей лежачей «святой» больной матерью. При этом Зоя не испытывала благодарности к невестке устраивая ей гадости, скандалы и посылая проклятия. Её ненависть умерла только вместе с ней в день её собственного рождения. За час до тысяча девятьсот восемьдесят первого года она освободила от себя этот мир. Всё это было большим облегчением для всех. Даже Карат не выл. Наталья и Костя в похоронах не участвовали и на поминки не пошли. Было всего несколько приглашённых писателей и младший брат отца, Олег. Его жена и дети не приехали отдать последний долг. Видать, долгов перед «святой» не было.
  После похорон страшным итогом для семьи стал приказ отца никогда не праздновать Новый Год в этом доме, а отмечать, как день скорби. Наталья не сдержалась и сказала: «Кому — что!»
  Наталью эти приказы особо уже не волновали. Праздник был в душе каждый день. Она была счастлива и за себя, и за маму. И ей хватило этих волшебных душевных сил ощущения свободы и любви, чтобы исцелить своего избранника от последствий болезни Боткина, доставшейся в армии. А Костя незаметно строил вокруг неё пространство понимания и уверенности, не выпячивая свою любовь, а естественно создавая тот воздух, которым она просто дышала.
  В августе 1981года, в первую брачную ночь, а это по случайности совпало с полнолунием (тем самым, «оранжевым»), засыпая, она благодарила судьбу — за мужа, а Учителя — за подарок. Она понимала, что встреча с этим человеком не из числа рядовых и далеко не каждой женщине удаётся найти себе именно половинку, а не мужчину, с которым можно просто сосуществовать под одной крышей, под одним одеялом.
— Наталка, ты это мне спасибо говоришь? — спросил Костя, прижимая молодую жену к своему крепкому плечу.
— Да, и тебе тоже, Котёнок.
— А кому еще?
— Еще Учителю.
— Какому? — немного напрягся Костя. — Расскажешь?
— Да, конечно, расскажу. Только позже. Спи, любимый, мне нужно идти. Уже пора, — сонно прошептала Наталья, устраиваясь у него на плече.
— Идти? Куда? Я тебя никуда не отпущу!
  Он обнял её и прижал к себе, нежно и крепко. Но Наталья уже не отвечала. Она крепко спала, мягко отлетая духом куда-то далеко-далеко.
— Хорошо, позже так позже, — смирился Костя.
  Укрыв её одеялом, он счастливо уснул, слушая спокойное ровное дыхание любимой и единственной.

*   * *
  Солнечный день. Поселение женского культа Богини Макошь.
  Санти сияла от счастья. Она и Облак, наконец встретились и знакомились ближе. Завтра станут едиными. Обе готовы. Санти спокойна и уверена. Вот только ЕЁ сокол, ВишАя, ещё не совсем здоров.
  На рассвете ученицы и их животные получат последние испытания. И только справившиеся станут на шаг ближе к священным знаниям Макошь. Жрица-Мать каждую в отдельности проведёт через посвящение и огласит четвёртое имя ровно в тот час, когда Ра будет высоко сиять над их головами. И если всё верно, то ещё до заката прольёт на землю своё молоко Великая Мать Макошь и Господь Ра даст согласие на их обучение, подперев небо своим мостом, Дугой Ра. Девочки обретут Тотем  и поднимутся на следующий уровень обучения и будут допущены к отправлению священнодействий.
  Чанди уже знала, что в сопровождении немой воительницы к ней направляется Ставр. Когда-то она слышала предание о трёхцветном маге-воине-одиночке. О его рождении и предназначении. Вовремя прервав ритуал переноса Духа, она фактически спасла троих: ВишАю, Санти и самогО юного мага. Его решимость, крепость сердца, сила, доброта, высокий Дух, трёхцветные волосы наводили на мысли, что это, возможно, и есть тот, кто однажды станет защитником следующего воплощения Ра, Радомира. Сейчас Чанди ещё раз прочитала описывающие это предсказание фолианты и летописи, вышла из библиотеки и ожидала парня в священном месте над пропастью на самом краю утёса. Она хотела знать, откуда у мальчишки сила нескольких Владык и кто его родители. И вот он предстал пред местом, где с высоты открывался чарующий вид на зелёно-голубые горы, а внизу у подножья по утрам втекало в озёра лотосов Ярило.
— Здрава будь, Жрица-Мать Чанди. Долгие летА. Крепкого Духа и да осветят твою тропу Великая Макошь и Господь Ра.
— Всё верно. И ты здрав будь. Долгие летА. Благодарю за помощь.
— Так сапсан тот жив?
— Почти. Хочешь помочь?
— С радостью.
— Хорошо. Хочешь ли отдохнуть или поесть?
— Благодарствую за твою заботу, мать.
Я сыт и полон сил.
Скажи: ты меня остановила у алтаря?

  ЧандИ не ответила, а спросила:
— Зачем стрелу удерживал в руке так долго
и медлил отпустить её в полёт?

  Ставр не ответил, а спросил:
— А так ли, что с огневолосой девой,
той, что от меня волчёнка увела,
теперь мы побратимы?

— Забудь о ней.
Скажи, кто мать твоя?
Какого Роду-племени она?
Откуда ты на земли Ра пришёл?

  И парень ей ответил так,
как раньше незнакомцам отвечал.
— Я с Таврики. Здесь был рождён.
А други, коих знаю, кличут Ставром.

— Что ж замолчал? РекИ.

— Да я б сказал, но больно помнить.

— Что так?
Ты сирота иль брошен?
Отец твой кто,
какой фамилией он наречён?
И чьих кровей твоя есть мать?
Не бойся мне ответить.
Никто тебя здесь не обидит.

— Обидит?
Ой, ли!
Да я уже всего лишён!
Мой дед Сварога Храм построил в скалах.
Разрушен он до основания набегом супостата
пришедшим из-за моря на лодьях-кораблях.
Все витязи и дети обезглавлены, оскоплены.
Тела в огне со скал упали тяжким камнем,
Взлетели души в небо к нашим праотцам.
Святилище до чёрна тла сгорело вовсе.

Отец мой, маг прибрежных вод,
и древ священных охранитель.
Он в Храме Велеса Владыки древнем,
что был обрушен некогда землетрясением,
пришедшим из-за моря,
прошёл все испытанья-посвящения
и признан высшим магом был.

Услышал как-то голос сердца девы белоликой,
ушёл от братьев за любовию своей
он к жрице храма Матери Макошь.
Быть может этот светлый храм
ей домом был летА.
Она огня и воздуха двойное посвящение
Владык в своей крови имела от рожденья.

— Вот как?
Знала я одну такую.
Велеярой деву звали.
Так то сестра моя по крови. Младшая из трёх.

— Да, так и есть.
Велеяра — святое имя матери моей.
Отца все имена святые:
Радигост и Влесеслав … Все не скажу.
И ДрУда имя матери его…

— Достаточно изрёк.
Я верю.
Моей ты крови, отрок.
Ты Рода моего,
Даждьбога племя Ра.
Скажи, с каких ты пор
тройной окрас волос имеешь?

— На свет родился,
красный волос украшал.
Как мать ушла на Свет Луны, (сошла с ума)
так свет Луны моё чело украсил за ночь.
А перед тем
как рОдного отца защекотала Мара моря
и в чёрны воды за собою увела,
мой волос почернел, как угль, до тла.
Так утром Велеяра, мать моя узнала,
что он погиб иль голову сложил
на бранном поле или от недуга умер.
Но веры в это было мало.
Никто ведь не видал.
А просто люди говорили.

Набегов частых череда тогда пошла.
Разбойники, что угоняли в рабство дев и чад,
глумились над святой землёй Росеи,
и угоняли скот, и урожаи повсеместно отбирали.
Она надеялась, что жив отец мой Влесеслав,
и силой магии своей
он защитить себя сумел и всё же спасся.

Так мать ждала его из рабства много лет,
пока не побелела голова её младая.
А после явна сна, что показал, как с мужем её стало,
тот час же косы отсекла, из дома нашего ушла
и после в пропасть бросилась с утёса.

— И с тем, как волос цвет менял
ты получал всё больше сил, и магия росла?

— Да. Всё так и было.
Животных, птиц, единорогов и грифонов,
крылатых и рогатых тварей исцелял,
и духам древ-хранителей залечивал я раны.
Мать отдала огонь холодный, остывший от любви.
Отец — душе открыл законы Тьмы, тоски и боли,
и одиночества забытого семьёй дитя.
Так, не попадаюсь в лапы смерти я,
и плоть мою не режет сталь чужая.
 
Скажи мне, жрица,
отчего так может мать своё дитя покинуть?
И как отец — забыть на веки единственное чадо?

У юноши полились потоком слёзы.
  Чанди:
— Плачь, витязь юный. Плачь.
На этом месте
никто не может мне солгать
и утаить души порывы.
Здесь нашим горлом Владыки сердца говорят.

Жрица обняла и приласкала.
  Ставр:
— Ты мне сейчас как мать.
Её я лик святой в тебе и чувствую и узнаю немного.
Я от рождения…
— Деметрий.

Сказали оба жрица и охотник-отрок разом.

  Чанди:
— Я знаю. Сказала Велеяра.
Моя сестра тебя богине нашей посвятила.
Светилась счастьем вся,
пока тебя под сердцем берегла и,
когда под утро Круголета породила.
Сказала: жить ты будешь столько,
сколько радовать собою Ра наш будет Свет.

— Сказала: радовать?! Я убивал!
— Чтоб выжить?
— Нет. За плату.
— Что это было?
Золото? Шелка?
— Нет.
Лишь хлеб, зерно и соль.
Мой меч, и нож, и стрел удар-полёт
служили нещадным воздаянием в бою тому,
кто сек мечом холодным рОсых красных дев
и стариков седых, хранящих мудрости Народа.
Кто, обесчестив деву или мать,
их продавал, как тварь, на рынке!

— Ты — витязь! Не убийца, Ставр.
Зерном и солью тебя благодарили за деянья люди,
поддержкой наградив такой.
Гордились бы тобою Велеяра, Влесеслав.
Ты в полной мере силой обладаешь их.
Но можно возвести Дух выше, и отплатить 
тому, кто Род весь твой разрушил-истребил.
— Как?!
— Познать всю силу магии отцов
и с ней стоять на страже Мира и Любви
оружием иным, великим.
— И ты научишь?!
— Нет.
Мой побратим, Саам,
из храма Велеса Владыки может.
— А-а… Седовласый крепкий старикан?
Его я видел.
— Когда и где?
— А можно умолчу?

Чанди молчала миг и вдруг сказала:
— Солнцеворот твой день прихода в Яви мир?
На берегу, ты ждал отца из синих вод?
Уже как восемь лет
ты зришь все таинства зачатия Треглава
от самого начала до развязки и финала?

  Ставр кивнул и покраснел.
  Чанди:
— Тем лучше!
Ты маг воды.
Об этом знаешь?
— Возможно, лишь чуть-чуть.
Стезёю вещих снов давно иду по тверди Яви, как придётся.
— И от рожденья нынче сколько лет?
— Прошло уже пятнадцать.
— Достаточно, чтоб принимать осознанно решенья.
Раз Дух заложен и взращён,
так грех не пользоваться им
во благо люда и зверья.
— Так я согласен!
Жизнь моя…
— Без цели не имеет смысла?
— Да.
— О, Ставр, дитя!
Есть в древних предсказаниях
Давно прописанный твой путь.
Ты хочешь знать его?
— Чуть-чуть.
А если не достоин я?
И кровью пролитой
Утяжелил я душу?
— Лишь тебе решать.
Отец Всевышний, Ра Солар,
даёт всем равный выбор.
Опробуешь себя?
— А можно?
— Выбор за тобой.
— И что мне делать?
— Вначале закончить ритуал.
Сапсан послушницы моей, ВишАя,
её глаза и компас — ни жив, ни мёртв.
И торопиться надо
до первого закатного луча
содеять исцеленье.
— Мой ритуал?! Сказала?
— Да.
Но он неполный.
Видать, что не успела Велеяра
окончить обучение собственного чада.
Так я возьмусь,
коль ты доверишься, решишься?
— Доверюсь я тебе. Сейчас?
— Как раз пора. Ра поднялся уже высОко.
— А Облак и СантИ?
— Уже ты знаешь девы имя?
Ведь я сказала, позабудь её!
Сейчас идём скорей.
— Куда?
— Я покажу.
Вопрос последний.
— Мне нечего скрывать.
— Ты чист? Ты девственник, Деметрий?
— О, да!
И буду им вовеки!
Чтоб не познали родственные чада
потерь и опасений, как я.
— Где твой тотэм? Скажи.
Он в море? Небесах? Лесу?
— Никто ещё к моей спине защитником не встал.
— Ну хорошо. Придёт и это время.
Закрой глаза,
я повяжу платок, чтобы сокрыть стезю
к святому алтарю от глаз мужских.
Ступай уверенно, я поддержу.

  Когда Чанди сняла повязку с глаз молодого мага, он увидел, что стоит в круге из двенадцати высоких гладких зеленоватых камней, перед ним белый камень-алатырь, на котором лежит раненый сапсан.
— Что ж, начинать? Пора?
— Нет.
В тебе ведь сердце неспокойно.
И дух витает где-то в облаках.
Дай руку ветру, Ставр.
На сердце положи другую, и успокой его.
Дыши легко, как дышит миром вечный ветер.
— Как?
— Почувствуй вдох его и колыханье
и слейся с ним. Да, да вот так,
чтоб ощущенье тела твоего исчезло вовсе.
Гляжу, что сердцем ты своим владеешь.
Добро. Теперь водой источника святого
из Водопада Душ наполнись до краёв.
— А как?
— Что помнишь ты о нём? Скажи.
— Вода и Ра дуга-а.
И капли молока-а, как ритм второй у сердца.
Ого-онь, криста-аллы, черты-рези, ру-уны…
— Не то, что зрил очами,
Скажи мне ощущение на коже и в душе.

— Там было так, я помню: вода-а,…
она така-ая… Ка-ап, ка-ап…
Как сердца ритм второй,
мой собственный, как будто.
— Вот! Верно, Ставр. Начинай. Готов.
Не открывай зерцала,
плыви за ритмом и за Ра-дугой.
И я с тобой.
Соединим в один свои потоки нежно,
Одним дыханием,
как солнца кроткий на восходе луч,
направим Живу на сапсана.
И не кричи,
шепчи и пой заветные слова,
размеренно, как ритмом сердца.

  Вдохнули и запели вместе, как один
Под пение целительной волшебной чаши:
— Атм… Кем… Дэу… ПрИя…
САнти… Кекх… Эту… БрАу… Юкк… Ма…
ТЕллем… ВИта… ЖИва… Ять… ДЕло… Будь…
Ра… Эхм… Прия… Санти… Свят… Жива… Ра… Рать…
Мир… ТАрта… Будь…

  Ставр чувствовал, как ему становится тепло и легко, дрожит тело, на глаза накатывают слёзы, но вместе с тем всё вместе приносит ощущения полёта птицы, радости, любви и счастья. В каменном круге появилась устойчивая еле уловимая сфера Света Дуги Ра.

*   * *
  Наталья всё видела и в своём сне пела вместе с ними: «Ра, Рать, Мир, Тарта, Будь…» и у неё поднялась температура.
  Через некоторое время Костя внезапно проснулся от испарины. Тело Натальи было настолько горячо, что он попытался высвободиться из её объятий немедленно. У Кости это был второй брак. Первая жена, красавица Юля с большими вишнёвыми глазами, погибла от страшной болезни — менингита, в двадцать пять лет. Теперь вдруг страшно испугавшись за Наталью, он разбудил её:
— Натала?! Ты вся горишь!
— С чего ты взял, Котёнок? Всё хорошо. Не беспокойся. Спи, лапушка.
— Да нет! Ты горячая, будто у тебя температура сорок! Голова болит?!
— Нет. Всё в порядке. Не стоит так волноваться.
— А я всё-таки волнуюсь! Лучше проверь.
— Температура тридцать семь и семь, — констатировала Наталья, подав мужу градусник, — но я себя великолепно чувствую. Не беспокойся, спи, Котёнок, — она чмокнула мужа в губы и свернулась калачиком у него на плече.
— И губы кипяток! Они же у тебя всегда прохладные.
— Кот, мне нужно кое-что закончить. Температура у меня бывает. Иногда. Всё в порядке.
— Как бывает?! И часто?
— Бывает, бывает. Это нормально для меня. Засыпай, милый. Просто сегодня полнолуние.
— Ну, хорошо. Ладно. Тебе лучше знать. Печка! Раскалённая печка! Обнимаю тебя, а жар у меня внутри. Что ж так жарко-то?
  Костя встал, вышел на балкон, шире открыл окно, увидел большую оранжевую луну, выкурил сигарету, вернулся, взял второе одеяло, отодвинулся и спал уже под ним, отдельно. Температуру тела жены он так и не смог принять никогда.
— Успокойся и спи, милый. Потом поймёшь, почему так. Я уже не шевелю языком. Сплю. Не могу быть здесь и там одновременно. Отпусти меня, пожалуйста.
— Ну, хорошо. Приятных тебе снов. Погоди! Как это: и там и здесь одновременно?
  Но ему уже никто не отвечал.
  Так они и проводили ночи: в одной постели, но под разными одеялами, путешествуя каждый в своих снах, пространствах и временах. Из этого прерванного мужем сновидения Наталью выбросило в другое. Она чувствовала себя счастливой девочкой лет десяти, которую мама Стефания (корона из света), а тогда Мэхдохт (лунный свет), называла, маленькая саламандра — Самандар (дитя дракона), а любя - Саманди.

    *   *   *
  Ранее свежее утро.
  Саманди и Мэхдохт встретил свежий ветер и оживлённый порт. Вдоль стены каменной набережной ещё горели факелы, стояли товары. Высокая неприступная белая городская стена сдерживала приход первых солнечных лучей. Они еле касались острия мачты большой галеры с подобранным ярким красным парусом. В порту стояли многочисленные суда со всевозможными товарами со всего мира и ещё задолго до рассвета на пристани сновали рабы. Разгрузка, погрузка, торговцы и военные, породистые лошади, пряности, животные и зерно, букет всевозможных запахов, знакомые и незнакомые наречия. Саманди и Рубин были здесь впервые. С любопытством вертя головой по сторонам и рассматривая всё подряд, девочка шла с мамой, держала её за руку, а второй, крепко вцепившись в рыжую шерсть на загривке Рубина, удерживала пса рядом.
  И вот Аттака, мощная боевая египетская галера. Вдоль всего борта Саманди восхищённо обнаружила выписанный яркой синей краской глаз бога Гора.
  Мимо на галеру прошли крепкие темнокожие потные рабы в соломенных париках. Они на спинах внесли последние тяжёлые тюки, обшитые грубой рогожей и белым полотном, запечатанные зелёным сургучом высокие глиняные амфоры и несколько медных узкогорлых кувшинов, закрытых чёрными деревянными пробками. Грузчики спустились в трюм и там остались.
  Марк с семьёй взошли по бамбуковому трапу. Саманди тут же отпустила руку матери и пошла с Рубином осматривать, и ощупывать необычный корабль. Любопытства было больше, чем опасений. Очаровывал и вызывал восхищение пока ещё дремлющий яркий красный парус и удерживающие его канаты, аккуратно свёрнутые в бочках.
  Задрав голову и распахнув глаза, Саманди рассматривала высокую мощную мачту из нескольких связанных вместе гладко отшлифованных, солёных на вкус брёвен, на которой в самом верху была прикреплена «бочка» для вперёдсмотрящего.
  Попутный ветер только что проснулся и уже был готов наполнить парус свежим дыханием. Полотно вдруг встрепенулось под первым дуновением, смешало жаркий и прохладный воздух, вдохнуло, чуть напряглось, будто крепкий, резвый конь, предвкушающий славный боевой поход, и сонно выдохнуло. Канаты, как удила, оживились и сразу расслабились. Шершавым голосом скрипнула мачта, судно мягко качнуло. Рубин вздрогнул, тоже поднял голову и оскалился на мачту.
  На рукояти большого рулевого весла триремы Саманди нашла немного потёртых, тщательно вырезанных и ярко выкрашенных в сине-красное с золотом двух чешуйчатых крылатых змей, сплетённых в одно кольцо. И тут же попыталась засунуть им пальцы в пасти. У рулевых вёсел увидела несколько пар сплетённых между собой металлических цепей-канатов с поясами-креплениями.
  Три судна малой флотилии — два торговых и боевая галера сопровождения — были готовы к походу. К рулевому веслу Аттаки подошёл загорелый темноволосый грек с маленькой голубой макакой на плече. Его сухое мускулистое лицо очерчивала тонкая аккуратная бородка. Грек в белой тунике средней длины, подпоясанной широким кожаным ремнём, наблюдая за последними приготовлениями к отплытию, занял своё место. К нему подошли два таких же крепких гребца-галиота и тоже встали на свои места. Последним подошёл главный рулевой.
  Саманди отступила, учтиво улыбнулась им и обезьянке, та свистнула, взъерошилась и оскалилась. Рубин на неё фыркнул.
— У! — строго взглянул на Саманди, грек, нахмурился и огладил перепуганного собакой питомца, длинный белый хвост которого обернулся вокруг его мощной шеи.
Девочке и собаке пришлось освободить им место. Не поведя бровью, Саманди отошла и с головы до ног внимательно рассматривала рулевого. Его чёрные длинные волосы были искусно плотно заплетены в жгуты и скреплены на затылке золотой заколкой-маской Посейдона. В ушах красовались серьги с продолговатыми розовыми жемчужинами. Мощные кисти рук охватывали широкие льняные повязки, на поясе висели кожаный мешочек с толчёным мелом и холщовый — с лакомством для обезьянки, на ногах высокие коричневые сандалии. 
  Смуглый грек, Олкэйос, поймал строгий взгляд девочки, поиграл грудными мышцами и улыбнулся глазами. Саманди не отвела глаза, расправила плечи, выдохнула и отвернулась. И после, как ни в чем ни бывало, проходя через строй александрийских воинов «морской пехоты» — лучников и арбалетчиков, спокойно направилась с Рубином к носу корабля.
  У мачты прозвучал громкий голос капитана Аттаки, Александра.
— Отходим! Пора. Наш ветер.
  Марк кивнул другу и проводил взглядом дочь.
  Патрон — александриец, стоя у второго рулевого весла:
— Да, пора.
  Пилот:
— Отдать концы! Вёсла по ветру! Очистить палубу! Поднять якорь!
Рулевой грек повторил приказ.
— Все по местам! Пехота — в трюме сидеть! Берег — отдать концы! Поднять якорь! Отходим! Вёсла по ветру!
  Одни рабы принимали концы канатов и, втягивая их на палубу, сразу сворачивали и закрепляли на крюках под бортом.
  Другие рабы поднимали якорь и шестами отталкивали судно от пристани.
  Сигнал к отплытию громко повторил надсмотрщик за рабами-гребцами палубы, мрачный кривоногий немолодой египтянин в красном парике и холщовой тунике, подпоясанной под животом узкой чёрной тканью.
  С плетью в руках коротышка спокойно проходил мимо гребцов без намерения кого-либо ударить. В трюме повторили приказ пилота и второго рулевого ещё два надсмотрщика.
— Вёсла пОветру! Отходим! Канаты на ветер!
Не прикованные гребцы и команда и так знали, что делать. Кривоногий надсмотрщик щёлкнул плетью о палубу, громко зазвучали барабаны, и на воду не спеша опустилось несколько пар вёсел. Восемь молодых рабов заняли место у бочек с основными парусными канатами и ждали приказа патрона.
  Ещё два отходящих от пристани Александрии судна откликнулись таким же ритмом барабанов.
  Голос капитана:
— Ле-евый на борт!
  Марк ему:
— Ну что, в добрый путь, Александр?
— В добрый путь, дружище Марк. Хвала Посейдону  и Господу Ра !
  И отдохнувшие, набравшиеся сил на берегу воины-рабы-гребцы, дружно и аккуратно отводя тяжёлое судно от берега, разворачивают его и чуть прибавляют ход.
— Э-эх! Э-эх! Э-эх! — мощно одновременно выдыхают они.
  Голос капитана:
— Пра-авый на борт.
  Второй рулевой:
— Правый на борт!
  Надсмотрщик:
— Правый на борт, бесы! И раз! И раз!
  Барабаны глухо держали спокойный ритм:
— Бам, бам. Бам, бам…
  Мэхдохт подошла к мужу, положила  руку и щёку на его плечо, смотрела на море. Рабы на палубе и вёслах быстро и чётко исполняли приказы, чуть опережая их. Галера плавно отошла от пристани и развернулась поветру. Саманди задержалась у мачты, предполагая, что сейчас раскроют парус, не дождалась и пробежала по рассыпанному по палубе песку, мимо матери на нос корабля. Девочка встала на пальчики, Рубин рядом на задние лапы, в точности повторив движения хозяйки. Оба с любопытством переглянулись и заглянули за борт. Саманди восхищённо задышала.
  Там, окуная упругие обнажённые перси в хрустальные водные кружева, нежилась в тихих прохладных волнах вырезанная из дерева, почти как живая, Дива Аттака. Её сопровождали два верных дракона.
  Вытянутой вперёд левой рукой богиня крепко держала за шею изящного младшего Синего дракона с блестящей гладкой чешуёй. Его зелёно-золотые полные сил крылья, «покрытые» перьями, были полураскрыты и выглядели, будто пара собственных крыльев Дивы Аттаки. Под ними были расположены небольшие скрытые площадки с окошком для арбалетчиков-наводчиков, цель которых были капитан и управляющие вражеским судном. Этот изящный и сильный дракон – змея, крепко обнимая богиню за пышные бёдра и тонкую талию, сидел у неё на спине и плечах, и был её Вдохновением. Держа в зубах медный фонарь, он освещал путь. Крепко впившись в корабль мускулистыми задними пятипалыми лапами с острыми красными коготками, дракон тащил галеру вперёд и улыбался, как предвкушающий битву воин. Казалось, разомкни богиня свои тонкие крепкие пальцы, как её Вдохновение тут же взмахнёт крыльями и сорвётся в высокий полёт. Молодой сине-золотой дракон крепко держался за загнутый кверху узкий нос корабля и мускулистое плечо брата спиралями и кольцами длинного двойного хвоста на концах которых были острые золотые пики.
  Второй — Красный дракон был значительно больше, выглядел старше, опытней и страшнее. Его мощное ощетинившееся напряжённое чешуйчатое тело и грудь служили в бою эффективным тараном. Четыре могучих перепончатых крыла с когтями, с обеих сторон прикрывали корму галеры от ударов судьбы, богиню от молний, а команду от сильного встречного ветра и стрел противника. Опершись на надводную часть острого киля мощной передней четырёхпалой лапой, он первым встречал и волны, и ветер, и возможного неприятеля. Наклонив низко морду, изогнув шею и раскрыв страшную зубастую пасть, выполненную из дерева, обшитую изнутри и снаружи медью, он представлял секретное боевое египетское оружие — гарпун, который при абордажной атаке или таране мог по очереди выстрелить три зажжённые стрелы. Либо «заплевать» врага маленькими круглыми керамическими сосудами с зелёным негасимым египетским огнём.
  Этот не тащил путешественников в путь навстречу морским испытаниям, скорее был наглядной демонстрацией силы и предостережением пиратам и всякому неприятелю не оказываться на пути. Его длинный мощный двойной хвост с раскрытыми плавниками на концах, служил этой галере рулевыми вёслами и килем-стабилизатором-обтекателем.
  Взметнувшаяся под напором ветра и слегка растрёпанная огненная грива морской Дивы была уложена в корону и увенчана девятью морскими жемчужными раковинами. Белые «летящие» одежды облегали тело морской богини, подчёркивали силу и решительность. На правом обнажённом плече статуи был широкий обруч из таких же крылатых змей, что и на рукояти рулевого весла. Богиня с фиолетовыми миндалевидными глазами и алыми губами трубила в бело-золотую раковину, подавала в бою и в туман специальные сигналы кораблям флотилии. 
  Синий дракон, Красный дракон и Дива Аттака, сплетясь сильными точёными телами, были как единое целое — сила, скорость, натиск.
  Саманди всем телом тянулась к изящному крылу синего дракона, потом ухватилась за кончик его хвоста, и, перевешиваясь через борт, пыталась достать до прохладных брызг у лица Дивы. Подбежала Мэхдохт и объятьем вовремя сдержала дочь от чрезмерного риска, улыбнулась, поцеловала, Рубина огладила и осталась разделять с ними этот восторг.
  Три корабля один за другим отходили от пристани. Саманди впервые видела величие невероятного города Великого Александра и его статую с моря. Рассматривала так близко грандиозное сооружение Белую Жемчужину (морской ключ) — Александрийский маяк и две четырёхгранные колонны, устремлённые остриями-пирамидами к небу.
Аттака и ещё два судна миновали врата и неспеша вышли в открытое море. Кораблям сопутствовал попутный ветер.
— Суши вёсла, — командовал патрон.
  По галере громким эхом пронеслось:
— Суши вёсла-а! — повторил команде старший рулевой.
— Суши вёсла-а! — выкрикнул надсмотрщик за гребцами.
  Один за другим рабы всех уровней подняли вёсла и втянули внутрь.
— Трави канаты. Парус по ветру, — отдал приказ капитан, и снова он эхом прокатился по галере.
  Патрон:
— Парус по ветру!
  Надсмотрщик за рабами:
— Живо!
  Барабаны послушно замолчали. Саманди обернулась, крепко обняла маму за округлые бёдра, распахнула глаза и затаила дыхание.
  Отпущенные канаты с визгом стремительно взмыли вверх. Один огромный прямоугольный красный парус Аттаки с громким шелестом, обрушившись вниз, раскрылся, напрягся и судно, чуть вздрогнув, прибавило ход. Глазам Саманди и Мэхдохт предстало величественное громадное золотое солнце в жемчужной короне.
— Мам, мам, это Ра! — поняла и восторженно выдохнула девочка.
— Да, это он! — с улыбкой восхищения подтвердила Мэхдохт. — Как давно я не выходила в море! В мире нет ничего восхитительней этого, созданного Богами дива. Только ты, доченька!
— И ты, мамочка.
  Паруса вздрогнули, раскрылись и наполнились ветром белый и полосатый прямоугольные паруса двух торговых судов. У первого на белом парусе был кентавр, у другого козерог на сине-жёлтом. Мэхдохт и дочь с Рубином перешли к корме и чуть с грустью прощались с городом. Саманди, раскрыв широко глаза, любовалась видом медленно исчезающей вдалеке Александрии, всем, на что падал её восхищённый взгляд.
  Вскоре появились белобокие дельфины. Они, обгоняя друг друга, прыгали и весело резвились у носа Аттаки. Рубин, наблюдая за их играми, вилял хвостом, чуть повизгивал и тявкал. Саманди счастливо махала им рукой, окликала их: «Хей! Хей!», и пила густой пьянящий воздух моря большими глотками.

  Тихий день незаметно угас. Заметно посвежело. Молодой загорелый крепкий александриец — вперёдсмотрящий в шерстяном плаще ловко вскарабкался по канатной лестнице и занял своё место в «бочке». Мэхдохт и Саманди спустились в маленькую уютную гостевую каюту под верхней палубой и, вдохновлённые увлекательным путешествием, легли спать. Марк остался на палубе что-то обсуждать с пилотом и капитаном корабля.
  Озарив облачное небо багрянцем, ушло солнце. Ночь раскинула над морем шёлковый шатёр из высоких ярких звёзд. На судах зажгли огни. В зубах сине-золотого дракона загорелся фонарь с зелёным негасимым египетским огнём. Яркая звёздная безлунная ночь быстро ослепла. Небесный потолок стал тяжелей и ниже. Под усиливающийся шум волн корабли раскачивались и монотонно поскрипывали.
  К глубокой ночи боги средиземного моря решились испытать команду и галеры на прочность. Вперёдсмотрящий разглядел белые гребни волн, опытный патрон отдал приказ, и парус  вовремя свернули. Торговым галерам повезло меньше.
  Налетел холодный порывистый ветер и постепенно разыгрался страшный шторм, который едва не столкнул судна между собой и не сбросил с плеча второго рулевого зубастую лупоглазую бородатую макаку. Грек отдал любимца рабу и тот, заливаемый дождём и брызгами волн, с трудом отнёс мокрую и перепуганную обезьянку в средние трюмы к «морской пехоте», посадив в сухую клетку, подвешенную к потолку рядом с дверью каюты Мэхдохт и Саманди.
  В борьбе с бурей команда гребцов и палубных матросов постепенно сменялась четырежды. Приковавшие себя к веслу в шторм рулевые не сменялись ни разу. Марк и его пятеро близких друзей — воинов-легионеров были равными по силе галиотам-гребцам и, приковав себя цепями к веслу, тоже становились на их место за главными рулевыми, давая возможность уставшим хоть немного расслабить и согреть скованное напряжением и холодом тело.
  И «морской пехоте» тоже довелось взяться за вёсла и приложить все силы. Воины сменяли вымотанных рабов, рабы — воинов. Как говорится: «один за всех, и все…».
Под свист ветра, буйство волн, грохот небес и скрежет молний болтанка стала нетерпимой и лишь на руках матери под знакомую колыбельную, крепко обнимая встревоженного пса, обессиленная Самандар еле уснула. Едва девочка погрузилась в глубокий сон, Рубин поднял морду и завыл. Обезьянка проснулась, испугалась и стала свистеть, кричать, визжать и метаться по клетке. Ни воинам, ни рабам — ни отдыха, ни сна.
  Вскоре шторм сам собой прекратился так же быстро, как и начался. Марк всю ночь оставался с командой и воинами наверху, помогая Александру и рулевым. Затем, когда гроза прекратилась, и ветер стал спадать, дошёл вместе с ним до его каюты на палубе и что-то невпопад отвечая другу, замертво рухнул в постель. Александр устроился рядом в широком римском кресле.
  Остаток ночи был тихим и звёздным. До восхода солнца пёс непрестанно выл, а Саманди беспробудно крепко спала под его монотонную песню.
  С первыми лучами Марк проснулся, накинул плащ, вышел на палубу и присоединился к Александру. Самандар незаметно для всех поднялась на верхнюю палубу и шурша босыми ступнями по свежее рассыпанному песку, подкралась к носу корабля и укрылась от посторонних взглядов в изящных крыльях синего дракона.
  Саманди любовалась самым первым своим утром на корабле, в море и заворожённо смотрела вперёд.
  Сейчас в её сознании и перед глазами всё было безначально и бесконечно. Девочка представляла, как всё вокруг одновременно течёт, живёт, летает... и вместе с ней сейчас плывёт на галере внутри гигантского яйца, по его прочной скорлупе, которая скрыта там, глубоко под водой. А в центре вон тот огромный живой, живущий своей жизнью тёплый сияющий желток — Солар.
  Она подумала, что желток обязательно должен опираться на что-то, чтобы не упасть и продолжать жить. И подумала, что в этом яйце, как и в любом другом должны быть невидимые, но прочные канаты. Именно два.
  Дышащее терпкой солёной взвесью безоблачное солнечное утро приятно щекотало в носу, гортани и чуть слепило ребёнку глаза.
  Небо, наполненное криком одиночных морских крылатых охотников делало острее её и без того острый слух. А выше, в бледной синеве, широко раскрытыми глазами, девочка разглядела тонкие, еле заметные очертания гигантских ажурных белых перьев.
  И Самандар естественно захотелось раскрыть свои и, как можно быстрей взлететь туда, чтобы посмотреть из чего сделаны те, небесные крылья. Но аккуратно, чтобы их не повредить. А вдруг, они чьи-то.
  С борта галеры сквозь прозрачную воду Эгейского моря были видны иногда появляющиеся где-то рядом игривые серебряные косяки мелких и крупных рыб.
  Кричащие вдалеке над гладью спокойной воды чайки, выдавали скорое начало завораживающего морского театрального действия. Опытные мореплаватели знали — где вьётся над спокойными волнами много чаек, альбатросов и гагар — там в водах много рыбы, а где много рыбы, там стаи дельфинов, морских львов, акул и белобоких китов, и будет большая кровавая охота. Одни могут стать добычей других, и все могут стать добычей морских драконов или потревоженных на дне морей невиданных огненных чудовищ или титанов. Поэтому все, кто в здравом рассудке, даже пираты, старались обойти такие сборища стороной.
  Для Самандар это тихое, почти безветренное утро интуитивно казалось зловещим. Казалось, тишина — это единственное, что реально существует в её собственном внутреннем не трёхмерном мире, остальное кто-то рисовал, создавал и показывал сейчас нужные людям цветные картинки.
  Расстояние, очертания предметов, стоящих на водной глади трёх галер, включая Аттаку и сам солнечный свет, почему-то сейчас воспринимались Самандар иллюзорными. Стоя босиком на палубе, девочка слышала телом только некий низкий гул-завывание, который шёл со всех сторон и из самых чёрных глубин моря. Он читался босыми маленькими ступнями вполне отчётливо с абсолютно ясным смыслом. А над детской головой поднималось ласковое солнце тихого утра.
  Самандар закрыла глаза и будто отрешившись от всего, слушала телом малейшие изменения звуков: призывов и песен морских обитателей, быстро распространяющихся в воде и ещё чего-то неизвестного, незнакомого, тревожного. Иного.
  Становящиеся более слышимыми на палубе подвывания, жалобный лай скучающей по Саманди собаки, и дикие вопли обезьянки продолжались и продолжались. Они раздражали и выводили из себя команду Аттаки. У надсмотрщиков за рабами давно уже кончилось терпение, и они на нервные замечания не выспавшихся рабов, не сдерживаясь, отвечали горячими плетьми.
  Воины из-за пустяков завязали несколько нешуточных драк. Кое-кому из них досталось слишком много горячих ударов. Капитан, проходя по палубе к носу галеры, остановился, заметил нервозность рабов наверху и услышал шум драки и крики воинов в трюмах.
— Эй, ты! — подозвал он раба, — Пройди по трюмам, узнай, в чём дело. И передай всему кОмиту прийти ко мне. Немедленно!
  Самандар, находясь в своём укрытии — под крылом синего дракона, услышала раздражённый голос капитана, вздрогнула, открыла глаза и побежала к маме в каюту.
  Раб бросил посыпать палубу чистым песком и побежал исполнять приказ.
  Александр — Марку:
— Ты слышишь этот вой?
— Что?!
— Ты слышишь этот вой, говорю?!
— Нет! Сейчас не слышу! Всю ночь будто плакал кто-то! Не человек! Я думал, это вой сирен у меня в голове и заткнул уши воском!
— Открой!
  Марк так и сделал.
— Да нет! Тихо. Может, всё-таки это у тебя в голове?
— Да, сейчас действительно исчезло.
  После короткой передышки, вой и крики животных снова появились.
— Ну вот опять! Ещё немного и пойду и вспорю кому-нибудь за это брюхо и намотаю на шею кишки! Дьявол! Что это такое?! Если кто-то сошёл с ума — выброшу за борт, чтоб не заразил команду!
— Может, это в трюме? Пойду, посмотрю, — сказал Марк, не выдержав воя, спустился в трюм. Истошные звуки прямиком привели к женской каюте.
  Легат рванул дверь на себя и с гневом ворвался в комнатку. Дочь в это время уже уснула, а мать нежно причёсывала ей волосы гребнем.
— МЭхдохт! Сейчас же разбуди её и заставь немедленно заткнуться пса! Скорпионов в печень! Дьявол! Я в бешенстве!
  Мать, не сопротивляясь, так и сделала. Саманди вздрогнула от крика рассерженного отца, проснулась, испугалась и заплакала. Марк вышел и хлопнул дверью. Рубин перестал выть и облизывал девочку до тех пор, пока она не перестала плакать.
— Мам, мам, за что папа так сердится? Я ведь ничего плохого не сделала. Просто спала. Я же тихая.
— Наверно, он устал от штормов. Трудный путь.
— Да, трудный. Но он ещё не окончен.
— Спи, луна моя.
— Не хочу.
— Тебя покормить?
— Нет. Я пить хочу. А Рубину нужно прогуляться и поесть.
  Мать с дочерью и собакой вышли на палубу и, стояли у левой кормы. Самандар как нив чём ни бывало, любовалась на тихое море. Потом подняла глаза в небо и, пристально всматриваясь в него, напряжённо стиснула матери руку:
— Сан ДЭя, ПрИя САнти… — зашептала.
— Что ты говоришь? — переспросила Мэхдохт.
— Так, ничего. Молюсь. — И внимательно вглядывалась в толщу воды под судном.
  Их заметил Марк, но не подошёл. Саманди почувствовала взгляд отца, обернулась, увидела его настроение, отвернулась и чуть не заплакала.
— Мам. Я хочу спать, — неожиданно произнесла она.
— Ты же только что проснулась… Смотри, какие большие чайки.
— Нет, нет. Мне нужно спать. Сейчас. Пойдём! — и потащила маму за руку, — Рубин?... — пёс нехотя поковылял за ними в трюмы.
  Едва солнце поднялось к зениту, как вперёдсмотрящий закричал:
— Александр! Александр! Там слева по борту, в небе!
  Все, кто мог, взглянули, куда указывал рукой человек в «бочке». Далеко в чистом небе опускалась к поверхности моря и вращалась громадная чёрная пирамида, а вокруг неё беспорядочно сновали около десятка крупных светящихся шаров и дисков. Послышался раскатистый треск, как от молний и громов.
  Небо резко потемнело и возникшие как ниоткуда чёрные тучи скрыли пирамиду и шары. Под ними в воде появилось яркое светящееся бирюзовое «живое» вращающееся пятно. В густом облаке вспыхивали разноцветные молнии. Над морем слышался визжащий металлический скрежет, треск, а пугающее пятно стало увеличиваться и конусом тянуться к небу.
  Александр:
— Все наверх! Свернуть парус! — и побежал к носу корабля. За ним последовал Марк.
  Патрон:
— Свернуть парус! — и, стоя у канатов, следил за выполнением команд.
  Рабы со всех ног бросились исполнять приказ. Зазвучал барабан и невольники стали тянуть канаты на себя.
  Дива Аттака подала громкий низкий сигнал, прозвучавший из раковины. Другие два корабля ответили и тоже стали быстро сворачивать паруса.
  Александр:
— По места-ам! Гребцы — в железо!
  Надсмотрщики:
— По места-ам! Гребцы — в же-еле-езо-о! Очистить палубу от лишнего! Песок на палубу!
  Комиты дружно засвистели свистками, передавая команды по бортам и трюмам. Рабы и члены команды срочно исполняли приказы. Марк, держась за борт, всматривался в быстро развивающуюся страшную, невероятную картину.
  Пилот:
— Кто может — молитесь Апопу! Это его колесница и воины Амона Ра!
  Александр:
— В бочке?!… Говори, что видишь!
— Воронка-а! Гигантская воронка-а и огненный смерч над водой! Нас зацепит и снесёт прямо в Аид!
  Александр:
— В железо, брат! Держись! Гребцы, право на борт!
  Комиты засвистели, передавая команду.
  Патрон:
— На-ва-ли-ись!
  Надсмотрщики ударили плетями об пол, и барабаны зазвучали громче и быстрей.
  Марк Александру:
— Это кто, твой брат?!
— Да. Двенадцатью годами младше. Архандр. Зоркий глаз, как у Гора. Читает язык волн, видит звёзды за облаками и слышит богов среди них.
  Марк:
— Я с легионерами к рулевым.
  Александр хлопнул друга-легата по плечу, торопливо перешёл к самому носу корабля и крепко взялся за крыло Синего дракона.
— Думаю, ваши крылья нам бы сейчас не помешали. Аттака, в этом шторме у тебя будет шанс доказать всем, что ты — Великая Богиня.
  Ему показалось, что возобновился свист и вой.
— Опять? Или нет. Не твои ли это проделки, Богиня моя? Да, балласт куда бы девать? — посмотрел на раскачивающиеся в волнах два тяжёлых торговых судна и огладил крыло Красного дракона. — Твой ход, дружище!
  Налетел ожидаемый сильный порывистый ветер. День за минуты потемнел до ночной мглы. Чёрный шторм возник, как из ниоткуда. Вихрь набросился на галеры, вцепился в паруса и трепал, и тащил в сторону от торгового пути к огненному смерчу между небом и морем, всё шире и шире закручивающемуся адским горнилом. Канаты и крепи напряглись до предела, захрустели, и мачта заныла.
  Самандар с матерью оставались в каюте. Сквозь сон девочка настойчиво еле слышно шептала:
«Сэт Апоп… Птолимей,
Сэт Апп… Птолимеум.
Эхм Дэя Прия Санти Тара Ра…».
  И снова, едва девочка уснула на руках матери под её песню, Рубин завыл, смерч угас, буря прекратилась, тучи рассеялись, и восстановилась ясная солнечная погода.
  Команды трёх галер с облегчением выдохнули, убрали вёсла и вновь поставили паруса.
  Патрон, пилот и рулевые Аттаки расстегнули цепи, сели и обсуждали произошедшее. Рабы принесли им воды, овощей, вяленой козлятины и немного мятной с апельсиновым маслом охлаждающей мази для мышц из медных кувшинов. Рулевые и легионеры, отстоявшие у весла, ею сразу воспользовались, растирая каменные бугры скованных мышц.
  Пилот втирал её в натруженные плечи грека и свои колени и обратился к патрону:
— Ты видел?!
  Патрон:
— Никогда ничего подобного!
  Таг-Гарт — один из пяти друзей Марка:
— И что Вы об этом думаете?
  Уилл:
— Нам точно здесь и сейчас не место.
  Патрон:
— Или Богам позарез нужна жертва.
  Паки:
— Почему не взяли, если всё к тому шло?
  Грек-рулевой:
— Молись, глупец! Такими путями, кто знает, когда мы доберёмся до Афин, или куда бы то ни было ещё. 
  Паки:
— Не переставал. Но думаю, что это ещё не всё!
  Уилл:
— Прикуси свой молодой длинный язык, Паки!
  Паки:
— Уже! Если бы не видел сам всё это, подумал бы, что кто-то или что-то такое находится на Аттаке…
  Таг-Гарт:
— Что?!
  Минка — один из пятёрки близких друзей Марка:
— Думаю, кто-то говорит с богами и, по-моему, не плохо договаривается.
  Иа — один из пяти близких друзей Марка:
— Дурак?!
  Паки:
— Или маг. Что в общем одно и тоже.
  Греку принесли его голубую макаку. Она свистнула, вздыбила шерсть нахолке, зыркнула апельсиновыми глазами и тут же устроилась у хозяина на коленях. Он улыбнулся, огладил пучеглазую и дал ей сушёный финик:
— А что вы на меня все смотрите?! Это не я и не она.
  Пилот:
— Может кто-то из гостей-пассажиров? Персы или этруски среди них есть?
  Патрон:
— У нас никого нет.
  Уилл:
— Семья Марка не считается. Там только маленькая девочка и её мать.
  Грек:
— А-а… эта? Рыжая с рыжей собакой? Строгие глазки.
   
    *   *   *
  Наташка чуть очнулась. "Хм... Строгие глазки. Сказал... Ну-ну... Где я его раньше видела? На моего Витю очень похож. Только у этого волосы чёрные".
  Перевернулась, огладила Карата, спавшего рядом на полу, улыбнулась ему, крепко обняла подушку и, надеясь досмотреть это явный волшебный сон, снова уснула.

    *   *   *
  Время далеко за полдень.
  Александр и Марк стоят у носа корабля и всматриваются вдаль. Подошёл пилот с помощником и картой и обратился к капитану:
— Александр, чёртова буря унесла нас слишком далеко от торгового пути. Мы сейчас здесь. — Развернул карту из тонкой бычьей кожи, ткнул пальцем, — Чтобы вернуться на прежний курс, нам понадобится два-три дня, если не больше.
  Александр придержал рукой раскрытую карту, посмотрел:
— За несколько часов — так далеко? Как это возможно, ТанИт?
  Пилот Танит удивлённо:
— Как-то возможно, если Боги сами только что взяли и перенесли Солнце дальше на восток. Ночь покажет. Что за вой всё время?! Откуда он идёт?! Вы слышите?
  Марк:
— Не знаю. — Соврал он. — Думал я — сирены. Ночью снова заткнул уши воском, чтоб не сойти с ума. А что это было за бедствие? Не видал никогда такого ни в море, ни на суше.
  Танит:
— Боги ссорятся — смертным лучше отойти подальше и закрыть глаза.
  Марк Таниту:
— Если звёзды покажут, что ты прав, было бы верно уменьшить дневную норму воды и пищи.
  Александр:
— Верно. При этом гребцам придётся больше поработать. Будем идти и под парусом, и на переменных вёслах. Хорошо бы, Марк, чтобы и твои воины размяли кости. Странно, я тоже слышал вой, будто он шёл отовсюду.
  Марк:
— Хорошо, что затих. — Обратился к Таниту. — Может быть, пора использовать второй парус? Быстрее уйдём из этих гиблых вод. Говорят, выносной треугольный парус Аттаки делает её парящей над волнами.
— Крыло? Нет. Оно на особый случай.
  Марк:
— Хорошо. ПАки! Уилл!
  Воины быстро подошли.
  Марк им:
— Пусть легионеры станут частью команды на весь путь.
  Паки:
— Да, Марк. Эй, легионеры! Все слышали приказ?!
  Уилл ударил друг о друга кожаными обручьями с металлическими накладками, и, широко расставив ноги, твёрдо произнёс:
— Легионеры! С этого момента все как есть, без исключения, вы не только защита, но и часть славной команды Аттаки!
  Постоянный истошный вой здоровенной собаки в трюме доводил слегка потрёпанную и уставшую команду до бешенства. Его не заглушал даже бой барабанов. Марк неожиданно вбежал в покои жены, хлопнул дверью и резким движением одёрнул и разбудил дочь.
  Пёс тут же бросился на него и до крови искусал руку. Саманди проснулась и услышала приказ взбешённого отца, прозвучавший в трюмном помещении:
— Всё, хватит! Бросить этого чёртового пса за борт немедленно!
  Следом вошли несколько воинов и были остановлены свирепым внутриутробным рыком здоровенного пса, стоящего над девочкой, как скала. Большие белоснежные зубы Рубина блестели, как хорошо наточенные короткие римские ножи, глаза гневно сверкали.
  Защитник прикрывал Самандар собой и готов был броситься на любого, кто к ней сделает хоть шаг. Девочка не успела опомниться, но успела спокойно спросить.
— Ты хочешь сгореть заживо, отец?
  Испуганная мать прижала дочь к сердцу.
— Ты тоже хочешь с ним за борт?! — взревел Марк.
— Нет. Я и Рубин защищаем тебя. Если разбудишь и остановишь ещё раз, следующий шторм молниями сожжёт твои корабли. 
  Марк подтвердил свой приказ жестом. На пса тут же набросили густую сеть и потащили вверх по лестнице. Рубин отчаянно защищался и кусался, как мог. Но его сверху накрыли кожаными щитами, связали и не щадя потащили за задние ноги на палубу. Саманди вцепилась в сеть руками и ногами, и её выволокли следом. Мать и дочь кричали и плакали.
— Рубин! Рубин! Папа, отпустите его! Отпустите! Рубин!
— Нет, Марк! Не надо! Пожалуйста, пощади свою дочь! Отпусти!
  Отмечая каждую грязную ступеньку росчерками пролитой крови, оглушённый и ослеплённый яростью сердца легат, был глух и слеп к мольбам и слезам дочери и жены. Отец и муж вышел на палубу и заорал:
— Нет никакого шторма! И не смей даже пытаться угрожать мне, Саманди! Как ты посмела?! Не бывало такого чтобы… Пса за борт! — орал Марк, указывая на небо.
  Подошли Минка и Таг-Гарт, но не спешили выполнить приказ.
  Саманди:
— Папочка, не надо! Папочка, не надо! Я очень тебя люблю! Не делай этого! Пожалуйста, не делай! Лучше скажи Александру, пусть он покажет Тьме корону Ра.
  Мэхдохт:
— Не надо, Марк! Пощади их обоих!
  Вперёдсмотрящий с мачты вдруг заорал:
— Александр! Там! — указывал он рукой, — Воды вновь светлеют! Ветер усиливается!  Впереди закручивается водоворот и штормовые тучи! Я таких ещё не видел! Мы идём по краю, и нас несёт прямо на рифы и острова!
  Команда сразу же забыла о собаке и перестала слышать плач девочки и матери. Все, кто был на палубе, видели, как далеко у горизонта, внутри чёрного, круглого как метательный диск, облака, закрывшего солнце, блеснула красная молния. Вторая, третья. Диск стал шаром и в нём мельком проявлялась гигантская пирамида. И всё это выглядело, как глаз змееликого Бога Апопа.
  Иссиня-чёрных облаков вдруг стало много, они слились и закрыли свет. Из неба к воде снова потянулись светящиеся огнём столбы вихря. Волны раскачивали корабли, пенились и плевались гневом богов. Пилот отдал приказ:
— Парус свернуть! Закрепить всё, что можно!
  Команда и египетские воины:
— Третий шторм подряд?! Да чем же мы так прогневили тебя, Посейдон?
  Паки:
— Посейдона ли?!
  Иа:
— На вёсла, братцы, на вёсла!
  Александр на бегу к носу корабля:
— Подать сигнал!
  Дива Аттака, рассекая грудями черные, встающие стеной волны, протрубила сигнал-предупреждение: «бедствие». 
  Александр:
— Всем рулевым, веслующим и парусным — в железо! Право на борт! Молитесь все, кто может!
  Засвистели свистки, взревели барабаны. Налетела тьма.
  Торговые суда отозвались и на судах стали сворачивать паруса и зажигать факелы.
  Таг-Гарт:
— Ох! На этот раз драконы этих морей-таки возьмут свою жертву! Господь Ра всевышний, молю тебя о пощаде. Помоги!
  Марк снова посмотрел туда, куда указывал вперёдсмотрящий, увидел кусок вдруг почерневшего неба, потом взглянул на дочь. Она, вцепившись в сеть, стояла на коленях с закрытыми глазами и спала сидя. Пошатнулась и мать успела её подхватить. Связанный Рубин снова завыл, переходя на жалостный лай. Макака на руках уносящего её раба взбесилась, исцарапала и искусала его. С криком и визгом это создание мгновенно сбежало в трюм.
— Отпустите собаку, — нехотя произнёс Марк, — Перенесите дочь! Аккуратно. Всем по местам. По местам! Легионеры — к веслу!
  Двое из них задержались на месте.
  Под ритм барабана три галеры предприняли попытку сбежать от шторма и гигантской воронки, которую закручивал трезубцем хозяин морей. Бывалая опытная команда Аттаки, опиралась на вёсла, как гибнущий на последние силы. Под шум ветра и грохот волн громко обговаривала только что происшедшее:
— Что это за ребёнок?! Это дочь Марка?!
— А пёс?! Он готов умереть за девчонку! Смотри, что с ним происходит! Бьётся в кровь, как бешеный!
  Барабаны: И раз! И раз! Бам, Бам!
— Хватит болтать, сухопутные крысы, или пойдёте на корм рыбам!
— А я туда не спешу!
  Рубин продолжал вырываться, как мог, кусал в кровь сеть, метался, бросался на мучителей, остервенело захлёбываясь лаем. Галеру с большей силой бросало с одной громадной волны на другую. Судно ныряло и вновь «воскресало» над волнами.
  Марк, держась за вдольбортные канаты, прилагал неимоверные усилия, и сопротивлялся, сшибающему с ног ветру. Задерживал дыхание, чтобы не наглотаться солёных брызг, забивающихся в нос, глаза и уши. Легат едва подобрался к капитану и, перекрикивая оглушающий вой шторма и волн, почти в ухо ему прокричал:
— Скажи, ты понимаешь, что означает: показать тьме корону Ра?
  Александр не сразу понял.
— Что?! Что?! 
  Марк:
— Я говорю!... Александр, ты понимаешь, что означает: показать Тьме корону Ра?!
— Не знаю.
— Я так и думал! — разочарованно выдохнул Марк в сторону, и его во весь рост ударила подрезанная бортом волна, сбила с ног. Александр удержал друга.
  Патрон беспокоился за свёрнутые паруса — ослабился один из канатов. Он  закрепил их, поменял позицию, чтобы лучше видеть вперёдсмотрящего, и услышал обрывок фразы.
— «Корону — Тьме?» — переспросил он, — Я знаю! Почему вот только я сам не догадался?! Капита-ан, пройдём через центр воронки и выскочим!
  Александр:
— А шансы есть?!
  Перекрикивая рокот волн, патрон заорал:
— После-едний!
  Александр:
— Убрать вёсла! Веслующие — в трюм! Задраить люки щитами!
  Патрон:
— Кома-анда-а! — приготовиться открыть основной парус! Рулевы-ые! — развернуть нос поветру! Идём через центр бури! Приготовить крыло!!! Архандр, веди!!! — выкрикнул вперёдсмотрящему.
  Архандр:
— При-инял!!! Держа-ать курс!... Держа-ать!… Ещё рано!
  Кто-то из воинов-гребцов выдохнул и, удерживаясь за канаты, вместе с остальными пробирался в трюм, подумав вслух:
— Ну, вот и всё! Теперь надежда только на…
  Александр Марку:
— Воистину божественно смелая мысль, дружище! Наберём скорость и выскочим из шторма! Только бы мачта выдержала, и паруса не сорвало! Передать приказ на торговые суда! Разворачивать по ветру!
  Взревела раковина Дивы Атаки, и тяжёлые торговые галеры стали разворачивать суда и готовить к открытию дополнительные треугольные паруса.
  Архандр в «бочке» кричал вниз:
— Услы-ышали-и! Развора-ачиваются! Набирают ско-орость! Гото-овы следовать за на-ами!
  Александр:
— Держа-ать парус!
  Архандр оглядывал палубу сверху, чтобы удостовериться, что все либо прикованы, либо укрылись в трюмах. — Женщины на носу! — Указал он рукой.
  Таг-Гарт, крепкий, высокого роста воин с карими миндалевидными глазами, увидел, как заливает и треплет у кормы женщин, и выкрикнул Марку:
— Марк, да их всех сейчас смоет к дьяволу за борт!
  Не шелохнув мускулом на лице, Марк чуть кивнул:
— Помоги им.
  И легионер бросился помочь женщине со спящим ребёнком на руках удержаться на палубе и спуститься вниз.
  Марк проводил их взглядом и остался рядом с Александром.
  Минка успел приковать себя к веслу и делился с рулевым-греком впечатлениями о девочке и собаке:
— Она что, захлебнулась или спит там?!
— Похоже, что спит!
— О, Озирис, такое возможно?! 
  Минка обратился к греку, находящемуся впереди него у весла:
— Слышишь? Красавчик?!
— Помолчи, юнец, не то набью твой рот гнилыми бананами.
— Я говорю, послушай, я о Саманди…
— Что тебе?! Может потом, почешем языками?
— Когда потом-то?!
— Ну?!
— Я как-то видел обоих у солнечных ворот Александрии! Девочка всегда с ним! Ездит, как на лошади, только лёжа! Выросла уже!
  Мэнэс только что приковал себя третьим в связке с пилотом и восхищённо подтверждал:
— Да… Рубин красный, как огонь! Красный пёс-конь!
  Легионеры, оставшиеся у сетей с собакой:
— Да отпустите ж вы его! — вступился за пса воин Иа.
— Ладно! Режь сеть и по местам! — выдохнул Паки.
— Я?!
— А кто же?! Дай им шанс не быть смытыми за борт! И к веслу, живо!
  Воин по имени Иа, едва удерживая равновесие от качки, вцепился в сеть, разрезал её вдоль хребта собаки и быстро сделал несколько шагов сторону, держась за корму.
— Давай! Иди! Ты свободен!
  Пёс беспомощно путался в остатках сетей. Его отшвырнуло в сторону, било и болтало от борта к борту. Рабы убрали последние вёсла, воины-александрийцы продолжали переговариваться. Кто-то бросил петлю на сеть с Рубином. Таг-Гарт как раз подоспел, поймал и надел петлю на сеть с собакой и спас её от обрушившейся на палубу лавины морских вод. Пса быстро втащили в трюм по лестнице и тут же отошли подальше. Рубин бился, бросался на людей и, вырываясь из сетей, резал в кровь пасть. А Таг-Гарта чуть не выбросило за борт. Его ударило о бочки и снесло к рулевому веслу. Александр и Марк успели его спасти.
  Александр — Таг-Гарту:
— На вот, накинь петлю себе на пояс через канат под бортом и вперёд! Второй раз так не повезёт!
  Таг-Гарт кивнул и постарался быстрее добраться до остававшихся в опасном положении женщин. Сейчас их прикрывали и спасали  мощные крылья драконов, которые разбивали над ними волны.
  На палубе у рулевого весла:
— Слышишь, Мэнэс?! А я видел её у Серапиума! Говорят, что девочку сам верховный звездочёт обучает! — подхватил александриец Минка.
— Да ну, такую маленькую?! Ей же лет семь или шесть!
— Видел, какие у неё огненные волосы?! А глаза цвета аметиста?!
— Я слышал будто это новая пророчица Сивилла! Марк сказал, что дочь с матерью едут в Дельфы!
  Грек Олкэйос:
— Значит это она волны успокаивает, и говорит с ветром?!
  Мэнэс:
— Похоже, что так и есть! Пусть бы и спала себе до Крита!
  Рулевой Олкэйос:
— Да ну-у! Кто ж из смертных может договариваться с Посейдоном?!
— Невинная душа или смелое сердце! — подал голос Таг-Гарт. — Я пошёл!
  Марк — ему:
— Давай!
  Рулевой:
— Невинная душа? А-а… это да!
  Минка:
— Таг-Гарт, у этой коротышки смелое сердце, говоришь?!
  Рулевой:
— А что? Может, это арийская богиня?!
  Рабу-гребцу палубы пришла замена. Расковывая себя, он высказался:
— А наши боги всегда где-то рядом! Великий Дэва Кришна был пастухом!
  Мэнэс на рулевых вёслах:
— Не слышал о таком! А ты откуда, раб?!
— С крыши мира!
  Таг-Гарт, проходя мимо него, буркнул:
— Помалкивал бы ты об этом, не то останешься без языка!
  Земля плоская и у неё никакой крыши нет! А за ледяной стеной живут только боги! Неуч!
— Да, господин!
  Минка:
— Ну, тогда помолимся за крепкий сон дитя!
  Раб, уходя:
— Как бы там ни было, уж лучше слышать этот дьявольский вой, чем кормить морских драконов!
  Подобравшийся к веслам Марк слышал обрывки фраз, остановил раба за плечо, оттолкнул и исподлобья бросил:
— Ты-таки жаждешь укоротить себе язык, невольник!
  В нижних трюмах воины с опаской поймали сеть с собакой и задвинули между тюков.
  Кто-то из них:
— Режь сеть!
— Я?! Да ни за что!
  Иа и Мэнэс открыли люк вниз. Иа выкрикнул:
— Эй, вы! Чего смотрите?! Отпустите уж пса, не то сердце его разорвётся!
  Никто не решился. Мэнэс спустился. Иа — по лестнице за ним. Наконец подоспел и Таг-Гарт. Иа и Мэнэс приняли истерзанную штормом еле живую женщину и спящую девочку. Таг-Гарт не верил в то, что видит: мокрая насквозь Самандар в бурю под громы и молнии, действительно, беззаботно спала.
  Иа и Мэнэс, чтобы не поранить пса, аккуратно разрезали сеть, воспользовавшись чужими клинками.
  Измученный Рубин с визгом и лаем, оставляя кровавые следы на полу средней палубы, помчался к каюте.
  Таг-Гарт как раз помог матери, отнёс спящего ребёнка в каюту и бережно уложил в постель.
  Мэхдохт с благодарностью и облегчением вздохнула:
— Спасибо, Таг-Гарт. Иди, ты нужен моему мужу, — и разрыдалась.
  Воин кивнул и, выходя, увидел, как, скользя и спотыкаясь, на него несётся мокрый пёс с окровавленной пастью. Легионер едва успел уступить собаке дорогу.
  Рубин в два прыжка оказался в каюте рядом с Саманди. Вскочил на лежанку, прикрыл собой девочке спину, облизал ей руки, шею, лицо, испачкал кровью, и, устало вывалив опухающий язык, гордо лёг как сфинкс.
  Таг-Гарт:
— Молодец, парень. Не всякий человек… — и, закрыв плотно дверь в каюту, удалился.
Не просыпаясь, девочка обняла друга, чуть улыбнулась и тихо продолжала шептать:
«Сэт Апп Птолемей…
Сэт Апоп Птолемеум.
Ахм Прия Санти Тара Ра…»
  Мать нежно обняла обоих и укрыла козьими шкурами.
— Спи, Саманди, спи. Отдыхай, Рубин. Смелое сердце.
  Мэнэс и Иа заглянули в каюту, удостоверились, что с женщинами всё в порядке и вернулись к рулевым.
  Архандр выкрикнул:
— Пора! Парус готовь!..
  Александр:
— Парус готовь!
  Пилот:
— Парус готовь!
  Дива Аттака затрубила в раковину дважды, и галера вдруг осветилась со всех сторон слепящим белым светом шариков, которые быстро перемещались и цвиркали, как кузнечики или цикады. Кто был на палубе, от яркого света мгновенно крепко зажмурились, но каждый по-своему пытался подсмотреть, что происходит. Люди резко оборачивались на  проносящиеся близко мимо них звуки.
  Архандр закричал:
— Сами Боги понесут Аттаку! Полетели! Отпуска-ай!
  Александр приоткрыл глаза и увидел вокруг рой маленьких огненных «пчёл». Капитан поднял голову, чтобы удостовериться, что Архандр надёжно приковал себя к мачте. Сквозь потоки воды и света, капитан едва разглядел, как над мачтой с мелодичным негромким визгом сновали «любопытные» огненные шары побольше, а высоко над младшим братом висел и светился серебряный октаэдр. Александр почувствовал, как его цепи, вдруг, приподнялись в воздухе и, подпирая лёгкие, отрывают ноги от палубы. Капитан ощутил в паху странное сильное возбуждение. Волосы встали дыбом и на голове и на теле, странно закололо на языке и зубах, как от переедания кислыми фруктами. Мужчина испугался, и, схватившись крепче, за что смог, выкрикнул вверх:
— Брат, держись! Полетели!
  Дива громогласно, наконец, протрубила в третий раз, огоньки мгновенно разлетелись в стороны, но остались вокруг корабля. Архандр увидел освещённую «пчёлами» дорогу и как паруса всех судов одновременно раскрылись.
— Вперё-ёд!!! — В восторженном экстазе заорал вперёдсмотрящий, указывая патрону направление, которое люди на палубе и так уже видели. — Веди, о Великий Ра!
  Грек:
— Неси нас, о Всевышний!
  Александр жадно вглядывался в огоньки, пытаясь понять, что это или кто это, и вдруг закричал:
— Прости меня, о, Великий Господь Ра! Отныне пока жив буду, буду твоим смиренным рабом.
— И я!
— И я! — хором отозвались остальные на палубе.
  «Любимым сыном» — услышал в душе Александр, вздрогнул и заплакал. Остальные услышали в душе эти же слова и, вглядываясь в свечение, реагировали по-своему.
А в это время в каюту Саманди и Мэхдохт сквозь палубу проникли «пчёлы». Мэхдохт резко отключилась ещё до того, как они проявились. Яркие солнечные огоньки зависли над ней, Саманди и спящим Рубином, «срослись» в руку, тонкие пальцы которой изящно сложили особую фигуру-знак Ра. Рука Саманди поднялась и тоже повторила эту фигуру. Девочка счастливо засияла в улыбке, повернулась набок и продолжила крепко спать. «Солнечная рука» плавно распалась, и повторила детскую улыбку Саманди, затем «пчёлы» облачком просочились через потолок каюты и исчезли, погасив вихрем фонарь.
  Команды проворно выстроили суда по ветру. Галеры набрали бешеную скорость и летели то ли по волнам, то ли над волнами навстречу светящемуся широченному столбу, поднимающемуся в небо. На кораблях не было ни одного человека, который бы не поминал Единого Господа, называя именем, известным во всех землях.
  Паруса-крылья сослужили Аттаке добрую службу, выдержали испытание. Галеры приблизились вплотную к светящейся вертикальной стене бирюзовых вод. Дива Аттака подала сигнал, и свечение вокруг кораблей вдруг полностью исчезло. Шквальный ветер, сменивший направление, быстро развернул судна и в полной темноте вынес в спокойные воды. Команды очнулись с первыми лучами солнца. Оказалось, шторм серьёзно потрепал паруса и оснастку, но, хвала небесам, все корабли спаслись, хотя несколько десятков человек смыло с бортов торговых галер. Наутро оказалось, что ни один человек из команд галер не помнил, что происходило после того, как погасли огни.
  Придя в себя, патрон и пилот обратились к Марку:
— Спасибо, дружище! Отличная мысль — выйти из шторма через его центр!
  Марк задумался и признался:
— Да, отличная… Но не моя.
— Как не твоя, Марк?! — подошёл и положил другу руку на плечо Александр. — Ты ж мне сам сказал…
— Я лишь повторил слова дочери.
— Кого?! — вспыхнул пилот.
— Саманди. Это она сказала, чтобы Тьме показали Ра в его жемчужной короне.
  Патрон, удивлённо покачал головой.
  Олкэйос почесал в затылке.
  Таг-Гарт хлопнул старика Уилла по плечу:
— Вот это да-а!
  Минка:
— Вот кто имеет чистое сердце говорить с Богами — ребёнок!
  Марк:
— Да-а… Признаться честно, жалею, что вчера так и с ней, и с Рубином… И с Мэхдохт тоже. Благо дарю, Таг-Гарт! Иа, Мэнэс, Паки… Только, друзья, я бы хотел, чтобы это осталось между нами. Саманди у меня ещё совсем кроха.
  Все:
— Да…
— Да…
— Конечно.
— Всё, забыли!
  Марк:
— Но я не забуду…
  Александр, поддерживая его, кивнул.
  Марк отвернулся, отошёл к борту и, глядя на спокойные воды, горячо дыша, думал:
«…………»
   На том и стало. Теперь всю тихую солнечную дорогу до Крита, а затем и через опасные пиратские акватории, путями мимо живописнейших Кикладских островов до Афин Саманди почти всё время спала, спрятав нос в пахнущей мёдом длинной шёлковой шерсти Рубина. А он ел и пил только из её рук. Следовал везде тенью, прикрывал спину, пока подружка-хозяйка спала. И истошно, днём и ночью выл, не оставляя девочку ни на минуту, и не давая команде уснуть. Но команда притерпелась, смирилась. Действительно, не выбрасывать же любимца маленькой девочки только за то, что воет? А знающие тайну мужчины даже начинали волноваться и вглядываться в ясное небо, если Рубин вдруг на некоторое время замолкал, а Саманди выходила подышать свежим воздухом. Даже пираты не нападали на столь желанную богатую добычу. Издалека разглядев красный солнечный парус Аттаки, и услышав её грозный рог, провожали и уходили прочь.
  Когда малая флотилия во главе с боевой галерой охраны подошла под парусами к стенам Афин и причалила, моряки с облегчением  выдохнули.
  Покидая корабль, огненноволосая девочка, сопровождаемая громадным рыжим псом, выглядела в глазах рабов и воинов маленькой красавицей. Александр, его брат Архандр, рулевые, патрон и пилот, восхищённо улыбались и молчали. Отец счастливо нёс её по палубе Аттаки на крепких руках. Цепко держа маму за руку, Саманди обернулась, махнула команде рукой и улыбнулась Диве в жемчужной короне и её прекрасным драконам.
  Кое-кто из команды с любовью ответил девочке улыбками.
  Александр выкрикнул: «Хо Ра!» (Дитя солнца), и поднял руку.
  Марк обернулся, кивнул другу и ответил тем же широким жестом прощания.
  Пятеро легионеров: Уилл, Таг-Гарт, Минка, Мэнэс, Паки и Иа, спускаясь по трапу, держали за ними плотный строй.
  Широкоплечий улыбчивый грек – Олкэйос – по такому поводу распустил чёрные косички-жгуты, тщательно причесал выросшую за время похода кучерявую бороду, и с утра красовался в стираной белой тунике, прогуливаясь по палубе с голубой непоседой-макакой на плече. Провожая Саманди и её красавицу-мать по отдраенной до блеска палубе Аттаки, рулевой гордо выправил спину, вдохнул и восхищённо щерился девочке во все свои белые зубы.

*   * *

  Этот невероятный ясный живой сон с продолжением, который длился до самого утра, произвёл на Наталью глубокое впечатление. Очаровал так, что она мечтала когда-нибудь… Когда-нибудь отправиться в морское кругосветное путешествие. А пока, добираясь на работу пешком примерно сорок минут, она вспоминала яркие картинки, диалоги, ощущения. Лица героев этого сна, как-будто мелькали в транспорте и на улице, в толпе спешащих на работу дончан. Наташке казалось, что когда-нибудь... Когда нибудь она их обязательно узнает, если только повстречает. Потому, что хорошо запомнила их глаза, характеры и даже индивидуальные запахи.
  Выгуливая по вечерам Карата вдоль ставка, она представляла, как прогуливается с большой рыжей собакой по палубе огромной боевой триремы, мощно рассекающей синее-синее бесконечное море.

  Вскоре мама купила в домашнюю библиотеку книги Жюля Верна: "Остров сокровищ" и "Дети капитана Гранта".
  Зная, что они, наверное, уже давно ей не по возрасту, Наташка проглотила их за неделю. Вдумчиво искала между строк что-то особенно важное, не нашла и быстренько поставила обе на место за стекло. Подумала: "У у. Не то! Но очень интересно!"

  Спустя год с небольшим по обоюдному намерению Костя и Наталья зачали дитя. Весь срок она ходила как по пёрышкам: счастливая, вся светилась изнутри. И с нею рядом Костя, будущий папа, был очень чутким, нежным и тоже счастливым. Оберегал и заботился, как мог.
— Как здорово! Правда? Мы захотели и сразу будет сын, — счастливо улыбалась Наталья, удерживая свои руки на животе.
— Откуда ты знаешь, что будет сын? Может быть, у нас дочь родится?
— Нет-нет. Сын. Я точно знаю! Потом будет дочь. Рыжее, зеленоглазое чудо.
— Ну, хорошо. Сын, так сын. Там посмотрим.
  И Наталья шила, аккуратно вывязывала и вышивала маленькие шапочки, пинеточки, носочки. Делала всё с любовью, украшая тонкими кружевами каждую маленькую вещь, и пела своему ещё не родившемуся сыну все колыбельные, что знала.
  Ну, вообще-то, не только колыбельные: «Пинк Флоид», например, «Смоки», «Юнону и Авось», песни Тухманова – и много ещё чего просто хотелось спеть, и она мурлыкала потихоньку под включённый магнитофон, даже танцевала. Будущая мать никого к этому таинству не подпускала. В срок двумя большими стопками стояло и ожидало своего часа приготовленное детское нежное приданое.
  При всём счастье, наполнявшем Наталью всю без остатка, было что-то неясное, что беспокоило в связи с малышом, развивающемся и растущем под сердцем мечтательницы.
— Глупости, ерунда. Что это за трепет в животе? Все будущие мамы так волнуются. Я рожать боюсь? Нет, не боюсь. Всё будет хорошо! Иначе вообще не может быть. Я ничего не нарушила. Всё в моей жизни чисто и правильно. Ни сигарет, ни алкоголя. Нечего беспокоиться. Я жду тебя, мой сыночек. Увижу тебя уже скоро.
  Глядя на светящуюся в заботах Наталью, становился трогательно мягким и Костя. Он прикладывал ухо к животу жены, обнимал и слушал сына, целуя его во что попало через мамин живот, и улыбался при этом своей светлой «кроличьей» улыбкой.
В положенный срок, 1 июля 1982 года появилось долгожданное дитя, роды прошли достаточно легко. В 9 ч. 30 мин. дитя тихо закричало. Наталья подняла глаза к белому больничному потолку, расслабилась и счастливо выдохнула. В теле наступила забытая и вместе с тем странная тишина, и, слушая её, Наталья даже забывала дышать. А рядом спокойно выполняли свою работу акушерка и врач.
— «Тишина. Ни боли, ни толчков. Ощущение какого-то странного опустошения. Будто внутри меня остановилось время. ЧуднО», — думала она, улыбаясь, очнулась, вдохнула, — Сын? Скажите, у меня сын?
— Да.
  Сухо ответила акушерка и как-то странно посмотрела на врача. Унесла под лампу младенца, быстро обработала ему пуповину зелёнкой, обмерила, завернула и даже не показала его матери.
— С ним что-то не так?
— Нет, всё хорошо. Живой. Три с половиной килограмма, пятьдесят два сантиметра.
— Покажите мне сына. Покажите мне его лицо, пожалуйста. Хочу посмотреть, на кого он больше похож.
  Опытная, сутулая и угрюмая акушерка небольшого роста поднесла дитя и издалека показала матери:
— Хм, а на кого он может быть ещё похож? Все они на одно лицо, — с холодком произнесла она.
— Как на одно лицо? Не может быть. Я вот точно знаю, что у моего сына голубые глаза. Но бывают же и карие у младенцев?
— Займитесь ребёнком, — не дав продолжить акушерке, сказал знакомый врач. — Я займусь мамочкой. Ну-с, Натали, как мы себя чувствуем, дорогая?
— Ничего, спасибо. Но, как-то вдруг слишком тихо и одиноко стало под сердцем, Виктор Карпович. А так всегда бывает? Это нормально? С сыном всё в порядке? Когда мне мою деточку принесут? Хочу его, уже скучаю! Очень, очень ждала.
— Дольше ждала. Но сейчас придётся ещё немного потерпеть. Сейчас нужно тебя тут немного зашить. Через два-три дня сына увидишь. Как назовёшь?
— Мишенькой, как моего старшего брата.
— Любовь Андреевна, ассистируйте тут. Так Наталья, сейчас вдох, выдох, тужимся. Рожаем послед. Молодец. Теперь дыши ровно. Отдыхай. Сейчас будем шить.   Расслабься.
  От боли первого укола иглой Натальина нога неожиданно соскочила с подставки и ударила акушерку в плечо. Та отскочила и выронила инструмент.
— Ахтыжсучкадраная!
— Ой, простите, пожалуйста, я случайно. Нога соскользнула.
— Нахер мне нужно твоё простите! Твою мать! Я инвалидом скоро останусь из-за всех ваших «случайно»!
— Любовь Андреевна, я закончу. Уносите ребёнка, идите отдыхать.
  Наталья покраснела, отвернулась, закусила губу и закрыла глаза локтем.
— Наташ, расстраиваться нельзя, а то молока не будет.
— Хорошо-хорошо, не буду.
— Прости ты её. Она устала. Вторую смену уже на ногах, а ноги у неё больные.
— Сердце у неё недоброе. Я же извинилась. Это рефлекс мне ногу выпрямил.
— Так, ещё пару шовчиков и будешь отдыхать. Я говорю, ты делаешь вдох.
  Наталья вцепилась руками в кресло и расслабила ноги.
— Я постараюсь.
— Вдох… Ещё вдох. Умница. Всё, готово, теперь отдыхай. Принесите Шокиной лёд на живот.
— Да, да, уже несу, — кивнула молодая помощница акушерки.
— А когда мне сына принесут?
— Дня через два, три.
— Целых три дня?! Очень долго.
  Девушка положила роженице на живот лёд в грелке и благополучно забыла о нём, оставив женщину в коридоре без присмотра почти на четыре часа! Наталья провалилась в беспамятный сон.

    *    *    *
   Александрия, Египет.
  Тысяча семьдесят девятый год нашей эры.
  Ночь под утро дня зимнего солнцестояния.
  Белокаменный дом легата легиона.
  Третьи тяжёлые роды у молодой крепкой женщины.
  Кровь, пот, стоны, мольбы и надежды.
  Двое первых родов закончились горем — мертворождёнными детьми.
  Эти роды очень многое решали для МЭхдохт.
  Опытная повитуха делала всё, что могла и в этот раз, но вдруг приняла иное решение и поставила роженицу в родовой горячке, на четвереньки в глубокую медную ванну с еле тёплым отваром из целебных трав и, накинув на запястья Мэхдохт широкие крепкие льняные ремни, помогала самостоятельно, почти вертикально стоять и держаться на коленях или корточках.
— Дыши, МэхдИ, дыши. Отдохни минуту. Приходи в себя.
  Тамара крепко, но нежно обняла Мэхдохт со спины и, поглаживая живот по кругу, начала вдруг тихонько мурлыкать ей на ухо какую-то очень знакомую мелодию, похожую на колыбельную, тем временем спокойно и заботливо обтирать роженицу всю с ног до головы влажной, прохладной, освежающей льняной тканью. Ещё раз промокнула ей лоб, прислушалась к ощущениям в ладони и почувствовала, что идёт следующая потуга. Отложила ткань в сторону и, как мать, уверенно приказала: 
— Теперь тужься. Давай ещё раз, Мэхди. Давай не то и это ребёнок задохнётся в чреве. Вытолкни его в воду, не бойся. Я удержу. Раскройся, роза моя!
  Отвернувшись от потной, изнурённой тяжёлыми родами женщины, повитуха взглянула через окно в сторону храма и молча взывала к богине покровительнице рожениц — богине Мут: "Прошу тебя, помоги им обоим!"
  Горели свечи, дымились курения у жертвенника. Жара, тряпки, кровь, охи и мольбы. Стоны матери, сопереживания помощниц и женское таинство преображения. Волшебство родов.
  Наталье казалось, что это её собственная третья подряд попытка прийти в этот мир. Перед нею были снова приоткрыты те же красные врата. И она снова застряла в путах пуповины и с трудом проходила плотным тоннелем, в конце которого ощущала яркий слепящий неистовый Свет. Наталья тянулась к нему, зная: пройду или умру. А на шее всё плотнее сдавливалась удавка-пуповина, которая прежде была для неё нитью жизни.
  Выбора не было. В любом случае Жизнь — это только движение вперёд! Наташка вдруг услышала или почувствовала какие-то знакомые мелодичные звуки, немного успокоилась и поняв, что её встречают и помогают, собралась с силами и снова двинулась по тоннелю, протискиваясь что есть силы вперёд.
  Увидев, что приходит следующая сильная потуга, Тамара перешла вперёд, заглянула между ног Мэхдохт и снова тихонько запела. Спокойно обтёрла роженицу влажной прохладной тканью, промокнула лоб, шею, грудь и щедро зачерпнув ладонью оливковое масло из чаши, аккуратно и уверенно влезла ей тонкими умелыми пальцами в лоно, стараясь всеми известными способами облегчить роды.
— Ещё, ещё! Прошу тебя, Мэхди. Этот ребёнок очень хочет жить, потому настойчив и борется, как настоящий гладиатор. Помоги ему! Толкай. Ещё, ещё...
— Я больше не могу... Я сейчас умру!
— Умри, раз так решила! А сейчас дай ему жить, я сказала! Он борется и ты борись! Давай, Мэхди! Дитя уже совсем близко. Соберись, вдохни поглубже и толкай! Раскройся хорошенько и толкай!...
  Роженица как следует вдохнула, задержала дыхание, развела бёдра шире и...
— М-м-м!!!... — очередной  раз до предела натянулись и заскрипели ремни на руках, вздулись жилы и вены во всём теле измученной Мэхдохт.
 
   Эта минута казалась и ей, и Наташке самой длинной и самой страшной. Тогда всё решали мгновения. И они боролись за жизнь ребёнка втроём с Тамарой.
  Возня, тишина... все затаили дыхание... и вдруг комната взорвалась детским криком, радостными голосами повитух помощниц и переливчатым смехом через слёзы счастливой матери.
— Сын?! Ха-ха.. У Марка сын?! Живой!
— Нет. Этот боец — девочка, Мэхди. Но, девочка, рождённая в шёлковой рубашке дарованной богами. Надеюсь в жизни повезёт этому маленькому дракону. Ах, какая крупная и горячая! Примите дитя, омойте. О, а твои лепестки, роза моя, мне придётся немножечко подшить.
  Тамара заметила несколько внешних порывов, кровотечений и, не оборачиваясь, обратилась к помощницам.
— Зира, нити, ножницы и иглу. Быстрей. Тая, огня сюда. Держи.
  Через пару или значительно больше минут всё было аккуратно сделано.
  Мэхдохт не осознавала сколько времени прошло.
  Дитя ловко освободили от пуповины, сдавливающей шею и аккуратно омывали в серебряном тазу с чистотелом и лавандой.
  Роженицу быстро освободили от "верёвок-оков", бережно помогли выбраться из таза, аккуратно быстро омыли чуть прохладной свежей водой, обтёрли сухой тканью, обернули в красную мягкую шерсть, положили дитя ей на грудь к соску, и рядом с ребёнком в серебряной таре-граале оставили лежать детское место — пуповину. До тех пор, пока в ней не прекратится течение столь драгоценных, необходимых младенцу для здоровья и долголетия сил и крови.
— Воды... — взмолилась пересохшим и горячим дыханием Мэхдохт, — Глоток холодной воды, Тамара. О боги, тишина. Какая в теле и вокруг тишина. Я ничего не слышу! Не чувствую... Тамара, ты где? Ребёнок жив?! Жив?! Где он?!
  Та любовно положила роженице руку на плечо и поцеловав в висок, по-матерински улыбнулась глазами.
— Она. Слух и зрение восстановятся чуть позже. Отдыхай. Поспи. Ты этого заслужила, роза моя. Ребёнок жив и здоров. Сейчас подам тебе её. Вот твой драгоценный бутон.

  Да, почти под утро первого дня Митры, едва живая Мэхдохт вовремя тяжело разродилась третьим, но на этот раз крупным, здоровым ребёнком. Она была счастлива! А Наташка во сне не знала, что делать от счастья: кричать, плакать… Разглядывала ещё не различающими ничего кроме слепящего света глазами весь мир, который ограничивался куском мягкого отбеленного льна, в который не торопливо и бережно её завернули крепкие руки повитухи.
— Этот ребёнок жив? — спросил муж, подойдя к покоям роженицы и услышав тишину.
— Да, жив. Точней жива. Тамара только через два дня обрежет пуповину, — ответила служанка, вынося кровавые полотенца.
  Повитуха услышала голос хозяина дома и не торопясь вышла к нему.
— Доброе утро, хозяин. Да, ребёнок жив. Огневолосая, здоровая девочка. Ну, Марк, советую как можно быстрее отнести её к звездочётам.
— С чего бы?
— Сам посмотри. Утро, небо чистое, а всё ещё видно одну звезду над домом. Ребёнок красный и горячий, как угли. Чуть не порвал и не спалил мать в родах. Да и день сегодня праздничный, день рождения бога Митры. Я позову, когда можно будет войти, — поклонилась и вернулась к роженице.
— Возьму в жёны БехАр. У неё в роду много крепких воинов. Пусть готовят верблюда к праздничному столу и побольше вина, — подумал отец, отдал распоряжение и, не дождавшись приглашения, вошёл к жене в покои.
  Её как раз бережно обёртывали в ещё одно шерстяное покрывало. Дитя лежало рядом, усердно чмокало и сосало свой палец.
— Не надо её к звездочётам. Дай, дай мне её, Тамара! Дайте мне её, – с улыбкой произнесла роженица, — Муж мой, слава богине Мут, у тебя живая дочь.
— Надо, красавица моя. Вижу, с этим младенцем всё-таки что-то не то. Тихая, взор ясный, волос красный, — настаивала Тамара.
— Она больна?! Почему не кричит? — спросил отец.
— Нет. Хвала небесам, здорова, только вот кожа, будто красная чешуя. Почему не кричит? Не знаю. Дышит и дышит. Вот твоё драгоценное дитя, Мэхдохт, — повитуха подала дитя матери и та трепетно снова приложила девочку к соску.
  Дитё лежало у неё на животе, чувствовало тепло и дрожало от желания скорее увидеть маму но, почувствовав страшный голод, схватилась губами за её сосок. Ела и плакала с закрытыми глазами, пытаясь сказать:
  «Мам, мам! Я СантИ! Мамочка, я твоя Санти Тара! Ты меня помнишь? Я так рада! Не могу ничего сказать, только один какой-то звук получается и вокруг такой яркий свет. Такой свет! Держи меня крепче, мам! Я боюсь!»

  Отец отдал деньги служанке. Та передала их с кусками белой и красной ткани повитухе. Повитуха обтёрла руки и взяла. Служанка положила на них сверху три, потом две и ещё две золотые драхмы. Тамара свернула ткани с деньгами, поклонилась, и с порога улыбнулась МЭхдохт:
— До полудня не вставай и пока ничего не пей, поспи. Вернусь к вечеру. — Устало бросила  она.
— Опять девочка, пусть хоть живая, — расстроился Марк, — Сын мне нужен. Живой наследник. Понимаешь? Возьму ещё в жены, БехАр.
— Будет у тебя сын, Марк. Назовёшь его Александром, — извинялась измученная мать, — Посмотри, как малышка хороша и мила. У неё твои глаза. Будет украшением твоего сада.
— Мне сказали — у неё красная кожа и волосы.
  Отец подошёл ближе, нехотя глянул, взял на руки завёрнутую в белую тряпицу новорожденную и, подняв её на высоту позволяющую пуповиной, показал восходящему солнцу. Мать улыбнулась, сжав пальцами своё покрывало. Ребёнок задрожал, покраснел, скривился и взорвался истошным криком.
— Отнесу к звездочётам, — вдруг отрезал отец, отдал ребёнка служанке и вышел вон.
  Мать зажав губы, тихо роняла слёзы. А дитя, на руках матери, быстро успокоилось.
  Через два часа служанка плотно обвязала пуповину шёлковой красной нитью и отрезала детское место. Накрыла его льном и отнесла в чистом серебряном сосуде на крышу дома, сушиться в тени.
 
  Сегодня в городе Александрия был большой праздник, отмечали день рождения бога Митры.
  У храма Марк спешился и подошёл к одному из священнослужителей. Тот осмотрел дитя на руках служанки и указал отцу рукой путь-дорогу к звездочётам. Отец молча направился к одному из них, подошёл, остановился и открыл лицо девочки. Старый звездочёт любопытно взглянул, кое-что заподозрил и тут же приказал идти за ним. Они направились к изящной мраморной арке Шаша с небольшим фонтаном в виде истекающей соком виноградной лозы. Марк возлил на жертвенный камень вино. Затем трое прошли набережной, отсчитали сто ступеней Серапеума, поднялись наверх, миновали библиотеку и оказались у алтаря. Солнце как раз оторвалось от моря и освещало всю Александрию с побережья. Марк подошёл, возложил на алтарь покровителя Александрии, Серапису, лепёшки и фрукты. Звездочёт кивнул, и они направились в храм Амона Юпитера. Там Марк оставил на алтаре семь золотых драхм. И всем этим звездочёт остался доволен.
— Несколько часов назад открылись Небесные Врата. Чего ты хочешь, Марк, сыновей? — произнёс он.
— Я благодарю богов за этот подарок, но прошу у них наследников, воинов!
— Будут у тебя теперь три сына. Поговорим об этом дитя. Ведь ты за этим пришёл? — звездочёт зажигал все большие светильники в зале Юпитера, остановился и оглянулся, ожидая ответа. Отец кивнул. Они стояли посередине колонного зала под открытым небом обсерватории.
— Хорошо. Когда она родилась?
— Всего пару часов назад.
— А точнее?
— Точнее… с первыми лучами солнца, мой господин, — подала нежный голос служанка со мной на руках.
  Старый звездочёт сам с собой согласился и кивнул.
— Всё верно. Она прошла по грани между тенью и светом, жизнью и смертью. Этот ребёнок не твой, как видишь. Смотри, Марк, всё ещё над нами её отец, сам небесный учитель Юпитер. Дай-ка мне на неё посмотреть.
  Звездочёт взял дитя на руки, оно открыло глаза и улыбнулось. Учёный подал ей палец, и девочка сразу же в него вцепилась. Это была взаимная любовь с первого взгляда.
— Хорошо. Здоровая, крепкая. — Улыбнулся и пошалил с ребёнком звездочёт.
— Она уродлива! Кожа красная и покрыта чешуёй. — Брезгливо произнёс отец.
— Ты ошибаешься, Марк. Это не чешуя, а счастливая рубашка, благословение. Хм. Действительно, глаз аметистовый, волос медный. Красавица, достойная самой короны. Послушай, ни в чём не отказывай ей, береги, люби и балуй, — отдал ребёнка отцу, — Подари рыжего коня и рыжую собаку. А как исполнится девочке восемь лет, приведи ко мне. Будет у тебя от этой жены через год сын и ещё через год второй и третий. Потом возьмешь себе ещё жен. Береги дочь, Марк, и слушайся. Открой девочке ступни, я сейчас приду. Прикажи служанке выйти.
  Отец повиновался. Он был рад известию, что у него, наконец, будут рождены живыми сыновья.
  Звездочёт вернулся с несколькими книгами и печатями Юпитера и Сераписа. Тавро положил в жертвенный огонь и, листая на столе кожаные страницы книг, долго в них что-то искал. Нашёл, убедился, что правильно что-то понял об этом дитя, затем начертал таблицу на куске папируса и аккуратно подписал его. Нашёл, выписал что-то из других папирусных книг, затем бережно закрыл их и сказал:
— Хорошо что именно ко мне ты обратился с дочерью. Имя её Самандар, огненная саламандра, маленький дракон. Стихия самая мощная – огонь. Алхимический элемент – ртуть. Магический камень – аметист. Знак – стрелец. Пророчица она и хранитель тайны жизни. Не первое рождение. Возможно, новая Сивилла. Отец её Юпитер, учителя Серапис и Гор.
  Затем, обращаясь к солнцу, провёл короткий ритуал, взял раскалённое тавро и сделал печати на обеих ступнях и ладонях ребёнка. Дитя истошно закричало, обмочило отца, но довольно быстро успокоилось, зажав крепко дрожащие кулачки.   Звездочёт это заметил, улыбнулся в душе.
— Видишь, как она терпит огненные поцелуи? Так ты понял меня, Марк? Не забудь, купи ей в этом году рыжего жеребёнка единорога и щенка, что рождены в двадцатый день месяца Митры на рассвете. И не разлучай с дочерью. Не то спалит она весь твой дом. Тебе помощниками животные будут, с ними Самандар будет спокойней. Похоже, в ней мудрость самого Юпитера и сила Сераписа. А как жена принесет тебе сыновей, пусть не разделяют их с сестрой до пяти лет. Пусть кладут спать вместе, поят одним молоком, купают в одной воде. Да смотри, ни в чём Самандар не отказывай и слушайся. Никогда не вводи её в храмы Анубиса, не показывай его жрецам. Ко мне приводи, как девочка сама на ноги встанет. Дочерью ни перед кем не хвались. И не говори ни с кем о том, что сейчас слышал. На сыновей до пяти лет не смотри, и будут они сильные и здоровые. В день Карачун, к восьми годам Самандар, приходите втроём с женой ко мне. Как её зовут?
— Мэхдохт, учитель.
— А-а, Свет Луны? Да уж. А как же ещё такое дитя могло спуститься? Только по лунной дорожке. Жаль, не долгий путь у Луны. Пусть хранят её боги.
— Благодарю тебя. И пусть твой путь осветит Ра. Что я должен за предсказания?
— Уже всё оплачено. Иди, ромеец.
  Отец-воин, на половину римлянин, на половину перс, был поражён, или даже возмущён тем, что  ради будущих сыновей и их здоровья ему придётся слушаться и потакать той, что трудно держать без отвращения на руках. Он вышел из храма и тут же отдал дочь служанке. Сел в седло и шагом направился восвояси, и пару раз обернулся убедиться, что служанка с ребёнком поспевают за лошадью.
— Раз такое дело, пусть на праздничном столе будет не верблюд, а бык и павлин. Нужно отправить в Константинополь к родителям Мэхдохт гонцов с хорошими вестями. Пусть будет много фруктов и вина, — решил он и всю дорогу домой мечтал о наследниках сыновьях. В его глаза и сердце снова вернулась любовь к красавице жене. Вернувшись домой, он приказал пригласить торговца шелками и ювелира с аметистами, бирюзой и сердоликами. Отдал распоряжение принести роженице сладостей, молока и готовиться к празднику. Радостный, вошёл в покои Мэхдохт, и объявил:
— Хвала Юпитеру! Имя первому цветку моего сада — Самандар, — гордо улыбнулся, и, отдавая матери дитя, сказал ей на ухо, — Готовься быть матерью трёх моих сыновей, Мэхдохт. Люблю тебя. Береги себя и нашу дочь.
  Ребёнок заплакал. Мать крепко прижала к груди столь долгожданное живое дитя и дала грудь.

   *    *    *
  Наташка услышала детские покряхтывания во сне и наяву, очнулась, вскочила, села, протёрла глаза, и какое-то время усиленно соображала, где она сейчас находится.
  Молоденькие ласковые медсёстры быстро раздавали мамочкам их деток, прошли мимо Натальи и ушли к следующей палате. Наташка потухла, потом, глядя на малышей, ощутила прилив молока в своей груди, встала и пошла в душевую сцеживаться. Она оперлась лбом о стену, зажала губы, прикусила язык и заставляла себя молчать и не рыдать, чтобы только молоко не пропало. С надеждой она ждала последнее, перед встречей с сыном пустое для неё, "вечернее кормление".
  Прошли три бесконечных дня. Счастливые родственники постоянно навещали молодую счастливую маму, а близкие друзья дарили цветы, разделяя с супругами, их светлую радость. Наталья махала им рукой из окна четвёртого этажа роддома больницы Вишневского, с удовольствием отвечала на вопросы, писала записки и светилась счастьем, как солнце в окошко, не подавая вида что что-то не так.
  Родственники уходили и она снова оставалась один на один с надеждой и, терзающей душу, пустотой.
  Следующее утро. В палату снова нянечки внесли младенцев на кормление. Женщины разбирали их и прикладывали к груди. Глядя на них и слыша сладкие сердцу причмокивания, Наталья почувствовала, как тёплым ручьём сочится вновь прибывшее молоко.
— Скажите, а Шокин Миша где?
— Сейчас посмотрим. Шокин? Нет, педиатр на кормление грудью пока его не дал.
— Почему? Эти вот две девушки позже меня рожали, и мои три дня ещё вчера вечером прошли.
— Мамочка, успокойтесь. Сейчас ещё раз спросим и принесём. Как ваша фамилия?
— Шокина.
— А, Шокина? Ясно. Так Ваш ребёнок очень слабенький и плохо кушает. Мы ему помогаем.
— Как помогаем? Принесите его мне! Я мать и смогу всё сделать, как надо. И чем вы его там три дня кормить можете? У меня молока просто немерено прибыло. На троих хватит. Вот, смотрите!
— Ну и хорошо, что молочко у Вас есть. Сцеживайтесь, мамочка, и мы его покормим вашим молочком.
— Что-о? Как так «сцеживайтесь»? Опять?! Зачем «сцеживайтесь»? Я же сказала, что сама его кормить могу. Принесите его мне!
— Нельзя вам.
— Что нельзя — кормить? Всё ещё? А посмотреть на него можно?
— Говорю ж вам, Шокина, нельзя.
— И кормить, и посмотреть нельзя? На своего сына? Да что тут вообще происходит? Где мой ребёнок?! Где! Мой! Ребёнок?! Где Владимир Кириллович?! Позовите его!
— Владимир Кириллович сейчас на операции. И это его распоряжение.
— Какое распоряжение?! Не давать мне сына?!
  Пульс сейчас стучал не только в её висках, он отдавался во всём теле, как гул небесного громового колокола. Наталья сорвалась с постели, пулей вылетела из палаты и сразу будто увязла в пространстве светлого, бесконечно длинного голубого коридора, как в густом тягучем киселе. Все силы вдруг пропали, исчезли. Тело стало тяжёлым и непослушным. Вдох, вдруг — нечем. Шаг – нечем. Она рванулась в детское отделение, что оставалось сил. Но каждый шаг сейчас почему-то ей давался с огромным усилием. Наташка боялась остановиться, упасть и опоздать найти сына. В глазах стали появляться какие-то странные маленькие слепящие вспышки. Она не хотела позволить себе потерять сознание раньше, чем отыщет своего ребёнка. А бесконечно длинный «физически нестабильный» коридор почему-то не кончался и не кончался. Стены, пол, потолок меняли геометрию, искажались и казались мягкими, легкопроницаемыми. Опираясь о «живую» липкую стену коридора, держа второй рукой, подвязанный пелёнкой живот, Наталья как-то слишком медленно шла.
  Вдруг, как из ниоткуда, на шум в палате и коридоре возникли зав отделением, старшая медсестра и обе стеной преградили путь.
— Что вы так кричите, мамочка? Не надо так волноваться. Возвращайтесь-ка в палату. Давайте, быстренько. Вы же Шокина, да? Вот сейчас возьмём и спокойненько об этом поговорим. Да? Пойдём в палатку, поспим, полежим… Укольчик сделаем… Придёт доктор и ответит на Ваши вопросы.
  Подошла манипуляционная сестричка и держала за спиной маленький шприц и ватку.
  Наталья это сразу заметила:
— Какие вопросы?! Отдайте мне моего сына, и нет вопросов! Что происходит?!
  Так! Вы! Сейчас же отойдите от меня со своим шприцем!
  Вы все говорили мне «всё в порядке», а теперь — «сцеживайтесь и разберёмся»?!
  Шприц, я сказала, убрать!
  Покажите мне моего сына! Куда вы его дели? Где он?! Я знаю, что он жив! И я увижу его сейчас же и никто,… слышите меня?! Меня никто сейчас не остановит!
  В сторону!!!
  Коротко, с силой взмахнула рукой Наташка, освобождаясь от сдерживавших её женщин.
  В этот самый момент над собравшимися в коридоре медработниками затрещали, замигали и с шумом взорвались лампы дневного света. На их головы посыпались искры и мелкие стёкла. Женщины ойкнули, вздрогнули, пригнулись, прикрываясь руками от мелких осколков, укрылись в палатах. Сильно запахло гарью. Наталья свободно шагнула вперёд. И вот она в лифте, затем перед прозрачной стеклянной стеной, за которой спали малыши. Она хлопнула дверью, рывком закрыла за собой щеколду. Ринулась в спадающих тапочках вдоль стеклянной стены, за которой стояли стройные ряды детских кроваток с новорождёнными. Цепким орлиным взглядом искала «своего». Наконец, обнаружила сына. Прильнула к стеклу всем телом.
— Мишенька, — выдохнула, чуть не упала и прилипла влажными ладонями к прохладному стеклу, чтобы удержаться, — Живой! Стою я, стою, сыночек. Солнышко моё. Я здесь. Мама здесь! — стекло мгновенно запотело.
  Наташка тут же вытерла его, будто смела ещё одну преграду. И только сейчас подняла глаза и заметила молоденькую грудничковую медсестричку в медицинской маске, с крохой на руках. Та перестала качать младенца, побледнела, положила чьего-то ребёнка в лоток, отступила к стене и замерла.
— Сестричка, это — Шокин Миша?
— Да.
— Скажите, пожалуйста, почему мой сын лежит отдельно ото всех?! В чём дело?
— Вам здесь нельзя, мамочка. Это отделение для новорожденных. Вам принесут ребёнка в палату.
— Не несут уже четвёртый день! Я знаю, что отделение для новорожденных, потому и пришла сюда за сыном. Дайте! Дайте мне его! Пожалуйста…
  Взмолилась Наталья. По щекам ручьём лились слёзы. Она ощущала, как жжёт и кипит кровь в теле, растекаясь неукротимым огнём по всем венам, а живот мокнет от стекающего тёплого молока. Сладковатый, электрический вкус крови во рту доводил её до тошноты, и она тяжело сглатывала собственную слюну. Дикий Натальин взгляд матери, охраняющей своих детей, просто парализовал дежурную медсестру. Глядя сейчас прямо друг другу в глаза, они обе точно знали, что может одна и что должна другая.
— Да. Вот, мамочка, вот он. Такая судьба. Ничего не поделаешь. Держись, дорогая. Держись… — с сочувствием произнесла молоденькая сестра, аккуратно отдала ребёнка матери в руки и её карие глаза наполнились слезами, — Вот возьмите.
— Господи! Я ничего не понимаю! Что с ним не так, скажите? Пожалуйста, — недоумевала Наталья.
  Сестра замолчала и сжала кулачки в карманах. Приехавшие операционным лифтом врачи и старшая сестра родильного отделения подбежали к Наталье, но вдруг уступили ей дорогу. Она так крепко прижимала сына к груди, что никто не решался его отнять.
  Мать быстро принесла сына в палату. Развернула.
— Ничего не понимаю: две руки… две ноги… одна голова… Что не так?! Дураки! Никто не отнимет тебя, моё солнышко! У мамы тебя никто не заберёт!
  Она запеленала сына, очень умело и быстро, будто делала это уже сотни раз. Приложила к груди. Дитя сделало самый первый глоток материнского молока.
— Боже! Ты у меня такой хорошенький! И мы с папочкой тебя очень любим. Мама не даст мальчика в обиду. Нет-нет, не даст, — гладила она младенца по головке. — Мишенька, счастье моё. Я так тебя назову. Правда, хорошо? Мишенька. Мой милый Мишенька. Тебе нравится, малыш?
  Чуть позже в палату вошёл врач-педиатр, мужчина лет пятидесяти, и направился к Наталье. Увидев мужчину в белом халате, Наталья закрыла от него сына, как крылом, и бросила на врача дикий бесстрашный взгляд. Она готова была сейчас драться, если придётся.
— Не отдам! Он мой! Это мой сын! Вы не имеете права! — сказала Наталья низким каменным голосом. В горле у неё стоял ком, мешая дышать, не то, что говорить.
— Твой, конечно, твой. Я просто хочу побеседовать.
— О чём?!
— Понимаешь, Наталья, такие детки долго не живут. У него генетический порок зачатия.
— Что? Какой такой порок зачатия? Я его разворачивала и смотрела! У него всё в порядке!
  Остальные мамочки, которые были сейчас в палате, напряглись. Ухаживая за своими детьми, они их кормили грудью, нежили в ласковых объятиях, но кто украдкой, а кто в упор, поглядывал в сторону врача и на только ещё сегодня утром счастливо улыбающуюся всему свету Наталью.
— Мамочки, пожалуйста, оставьте нас одних, — обратился к ним педиатр.
  Всё, что потом услышала Наталья, никак не укладывалось в её рассудке и не принималось материнским сердцем. Стены, потолок, окна и двери палаты потекли, как размытая дождём акварель, а слова врача зазвучали, будто через дребезжащую губную гармошку.
— Подождите. Подождите. Я не понимаю. Что Вы говорите? Повторите ещё раз. Как так может быть? Вы уверены?
— Да, девочка. Мы сразу сделали все анализы, — мужчина подсел поближе и мягко продолжил: — Кроме того, опытный педиатр это видит с первого взгляда.
— Что, «ЭТО»?!
— Понимаешь, Наталья. Они все будто бы на одно лицо. Плюс есть ещё кое-что у твоего сына, несовместимое с жизнью. Одна простуда и…
— Несовместимое с жизнью? Как на одно лицо?! Подождите. Докажите. Нет. Нет! Сделайте ещё анализы! Но Вы же сами мне говорили с самого начала, все девять месяцев, что всё в порядке! И во время беременности ничего такого не наблюдали! Никаких опасений за плод. Я отходила, как по пёрышкам! Без простуд, без болезней! Зачем Вы меня всё время обманывали? Что за препараты кололи в самом начале? Зачем обманули?! Зачем?! Тогда, когда я его ещё не видела, после родов, я ещё готова была бы это пережить, а сейчас… я буду стоять за него насмерть! Это, МОЙ ребёнок! — твёрдо говорила Наташка, чувствуя, как сдавило ей грудь и не хватает воздуха на каждом слове. — Вы поняли меня?! Я… больше… не верю Вам! Не верю… Вам… больше я. Отпустите нас домой, — совсем тихо взмолилась она. — Отпустите нас домой,… пожалуйста. Пожалуйста. Домой. Мне надо к маме домой.
— Хорошо, Наталья. Хорошо. Извини. Я всё сделаю. Только пойми, никто в этом не виноват. Просто такое иногда случается. Ошибка природы. Генетика.
— С кем?! Почему с ним, со мной?! Он должен был…
— Дай мне пару дней. Ладно? А ты за это время подумай о том, что я тебе сказал, — врач дружески похлопал, скорее, погладил женщину по плечу. — Я принесу тебе книгу о таких детишках. Ты почитаешь и всё поймёшь, девочка. Никто не виноват. А вы с мужем точно не кровные родственники?
— Нет.
— Просто такое случается при близко родственных зачатиях.
— Я же сказала, нет!
— Ну, ладно. Я скажу медсёстрам, чтобы пеленали ребёнка при тебе и не забирали на ночь. Хорошо? Я зайду к тебе завтра, если ты не возражаешь, — сказал он в дверях, — во второй половине дня.
  Наталья еле кивнула ему в ответ.
— Вот и хорошо, дружочек. Позвони домой, родным, мужу. Скажи, что нужно.
— Да, да, конечно, позвоню, только чуть позже. «Вот только что я им скажу, доктор?! — Наталья опустила глаза и глядела на причмокивающего, засыпающего сына, молча, роняя слёзы на его пелёнки. — А, малыш? Что теперь я ИМ ВСЕМ скажу?!»
Но медсёстры-таки забирали на ночь младенца. Наталья понимала, что правила общие для всех. На ночь Наташке сделали успокоительный укол и она крепко уснула до утра.

    *    *    *
  Прошло-пролетело восемь лет, как один день. Маленькая Самандар проснулась в объятиях огромного рыжего пса, по имени Рубин. Не разбудив мать и братьев, девчушка аккуратно соскользнула с постели и, прихватив терракотового цвета накидку, как обычно незамеченной выбралась из дома. Крепко обняв собаку за шею, поехала верхом по ещё пустым улицам к солнечным вратам Александрии. Она торопилась.
— Всегда опаздываю. Почему я всегда опаздываю? О, великий Серапис, я так люблю тебя, но опаздываю к тебе на урок.
  Подъехав к вратам, девочка сняла обувь, сошла на песок, села на колени, и, воздев руки к восходу, поклонилась всем телом и душой.
— Я здесь, Учитель, говори.
  Она что-то необычное почувствовала и, снова лёжа оседлав пса, теперь направила его к Серапиуму. Оказавшись у храма и преодолев на одном дыхании сто белоснежных ступеней вверх, жадно вдохнула первую улыбку небесного светила, без которой, казалось, она не доживёт до завтра.
— Я здесь, Учитель! Слушаю тебя, мой Ра.
  Не шелохнувшись, сидя на мраморном полу, остановив взгляд, она смотрела в никуда, вдаль, на море, солнце и, отдавшись интимному разговору души с Учителем, что-то незаметно для себя начертала ладонями в воздухе, а на камне черты и резы повторял песок. Пёс, улегшись, спина к спине девочки, чутко спал и охранял.
— Самандар, это ты, девочка? — заметил обоих седой знакомый звездочёт, — Почему ты сегодня здесь так рано?
— Учитель призвал меня. Сказал: Звёздные врата открыты, грядёт новый отсчёт времени.
— Верно, так и есть, сегодня день Карачун, первый день Митры и твой день рожденья. А что ещё сказал? Погоди... Как новый отсчёт времени? — проскрипел голосом сухой старик.
— Не знаю пока. Но, он сказал, что скоро снова настанет великая смена времён. Через горы и пески в наши земли снова идёт Спаситель душ человеческих, сияющий сын Божий. Его сын — указала рукой на восходящее солнце. — Человек, рождённый в белых землях, которые называли Мидгард, Великая Тартария, Борея, земля Тавров. Он укажет путь к свету и знаниям, которые мы забыли. Его имя Радость Мира. И ещё сказал, что мне нужно торопиться его увидеть.
— Вот оно что? Сын Божий, Радость Мира? И давно ты так слышишь своего учителя?
— С самого первого моего дня. А где сейчас находится Великая Тартария? Ведь здесь раньше были великолепные леса и сады. Где это всё теперь? Куда ушли гиганты и жизнь из этих мест? Почему такая огромная пустыня? Куда делись ещё три великие реки, кроме Нила? И кто такой сейчас: Сын Божий?
— О, великий Зевс, откуда ты всё это знаешь, Саманди?
— Помню. А ты разве — нет? Ты же сошёл сюда раньше меня.
— Так, погоди. Начнём с самого начала: что означают знаки, которые ты начертала? Прочитаешь?
— И нет, и да; кое-что. Но думаю, ты мне поможешь это прочитать.
— Как ты это сделала?
— Просто. Вот так.
  Она посмотрела на песок, улыбнулась и он снова «затанцевал».
— Час от часу не легче, Саманди! И давно ты так умеешь? Ты раньше мне этого не показывала.
— Всегда умела, сколько себя помню. И с огнём, и с ветром говорить. Они меня слышат, мы ведь едины, как дети одной матери. А ты разве нет, учитель?
  Звездочёт вспотел от слов маленькой девочки. Подумал, что магические умения и такое знание о прошлом пробудили в ней печати, что он сделал ей в детстве на ладонях и ступнях. И пожалел о возможно тяжёлой её судьбе.
— Вот как? А почему ты здесь сегодня одна? Помнится, я говорил твоему отцу, чтобы вы в этот день пришли втроём с матерью.
  О, боги! Как жарко с раннего утра! Ра посылает свои острые жаркие лучи, чтобы окончательно испепелить мои мысли и раньше смерти иссушить кости и сердце.
 Самандар пожала плечами.
 Звездочёт:
— Я у храма не увидел ни лошади, ни единорога.
— У меня нет лошади, учитель.
— Нет? Как же ты добралась сюда вовремя?
  Девочка огладила пса с длинной шёлковой шерстью.
— Ясно. Но он уже не сможет быть тебе лошадью. Ты выросла. А я ещё больше состарился. Ну, что ж, пойдём, поговорим вдвоём, богиня моя.
— Втроём, если можно.
— Саманди, у меня есть к тебе одна просьба.
— Что я могу сделать для тебя, учитель? Что-то принести, подать?!
— Нет. Ха, ха... Кг... Кг... Сегодня уже ничего не надо.
  Смотри, над нами высоко пролетел сокол. Хороший знак.
  Могу я тебя попросить никому не говорить о своих знаниях, никому, даже маме и папе, не показывать, как ты говоришь с твоими братьями.
— Мне перестать говорить с Гермесом, Артуром и Александром?
— Нет, нет, я не о сыновьях твоей матери, Мэхдохт. Я о песке, огне и ветре.
— Хорошо. Они и так никогда не видели. Я могу говорить, когда я в сиянии Ра. А с Нилом можно мне говорить?
— Что?! С водами реки великой? А давай лучше мы с тобой сыграем в одну интересную игру. Она только для очень сильных девочек.
— Давай! Что нужно делать? Как выиграть?
— Ничего не нужно делать! Понимаешь, Саманди. Ни-че-го.
— Не понимаю. Что значит: ничего не делать?
— Не говори, не играй с песком, огнём, ветром или ещё с кем-то, с кем не говорят другие люди.
— Почему?
  Девочка и старик-учитель остановились. Учитель присел, и доверительно глядя в глаза Саманди, мягко произнёс:
— Вот первая часть нашей  игры: посмотри, попробуй заметить, кто ещё может так, как ты. Заметишь – расскажи мне об этом.
  Второе: что бы ты ни делала, тебя никто никогда не должен видеть.
  Третье: никогда не рассказывай никому о том, что знаешь, помнишь или умеешь.
  Четвёртое: если кто-нибудь спросит, или попытается заставить тебя что-то этакое сделать или сказать — никогда этого не делай.
— Почему?!
— Я отвечу тебе, обязательно, как только сможешь что-то рассказать о первой части нашей игры ещё до того, как моя душа с радостью покинет это ослабевшее тело.
— Почему?!
— Видела ли ты когда-нибудь смерть, Саманди?
— Да, я видела, как режут жертвенных животных.
— Как думаешь: почему их избрали к жертвоприношению?
— Они были самые красивые и лучшие.
— Именно! Самые лучшие! Придерживайся четырёх правил, богиня моя, и тебя никогда не приведут к столбу жертвоприношений.
— Возможно, я поняла Вас, учитель. Благо дарю. Я буду внимательной. Но неужели больше никто ничего не помнит?
— Увы, почти никто. Я таких не помню и не знаю. А кто был, все погибли. Их называли мессиями, пророками, богами и полубогами, и все они плохо умерли. Но кое-что после себя они всё же оставили и это ещё можно найти в нашей библиотеке. Хвала Великому Александру! Пойдём, покажу.
— Да уж, хвала Александру!
  Они направились в библиотеку.
— Так говоришь, нет у тебя лошади?
— Нет.
— Дом отца твоего цел? Мать жива?
— Да. Мама жива. Дом? Почти цел. Братья здоровы.
— Дом горел?
  Девочка подхватила нижнюю губку, блеснула глазками и виновато кивнула.
— Ну, что ж… Давай, я тебе покажу древние пророчества об сыне Божьем. Его называют Миссией, Спасителем, Великим Учителем... И он действительно придёт уже не первый раз. Я думаю, ты найдёшь здесь много знакомого. Читай. Не только я кое-что уже слышал о нём. Думаю, он идёт из Хазарии в Ромейское царство. Там много чего чёрного происходит. Иудейские маги по всему миру гневят богов многочисленными человеческими жертвоприношениями, насаждают страхом иную веру, этику и алчут им не принадлежащее золото. Забыли они про Содом и Гоморру. Забыли про мирный договор с Ариями!
  Скоро будет парад планет. Звёзды говорят: близится конец света.
  Самандар спокойно и внимательно читала, а звездочёт, любуясь, наблюдал за ней.
— Конец света?
Вот это да! Ра, Гор, Серапис, Спас — прежние имена Радости Мира?! Невероятно! Я думаю, он идёт в Ие Рус Алим персидский. — Уверенно сказала Саманди, не отрываясь от книги.
— Почему в Ие Рус Алим персидский?
— Не знаю. Возможно, поговорить с первосвященником, сделать что-то важное, что ещё не успел. Зовёт его кто-то. А меня туда зовёт сын Ра, Радость Мира. Правда, истинное имя он себе избрал? Глухой только не услышит: РА-дость Ми-РА, РА — Солнце, Свет! Говорит: торопись. И ещё сказал, торопись читать книгу Тота Гермеса Трисмегиста, трактат о здоровье.
— Вот как? Не рановато ли тебе? Для умудренных избранных мужей она, не для… — встретился с открытым взглядом девочки и не решился отказать, — Ладно. Послушай, Самандар, мать твоя рождена была Константинополе?
— Да. Ты хорошо помнишь.
— Она здорова?
— Да, благо дарю.
— Тебе бы поговорить о себе и о Радости Мира с Дельфийским Оракулом прежде, чем направиться в Константинополь к бабушке Наде.
— Кто это?
— Дельфийский Оракул?
  Надеюсь, он сам найдёт тебя. Я напишу твоему отцу. Погоди, я сейчас вернусь. А пока почитай вот это. Так уж и быть, дам я тебе книгу Тота, но после того, как ты вернёшься.
  Чтобы немного отвлечь девочку, звездочёт открыл перед ней книги с картинками, повествования о роде египетских царей Птолемеев, царице Хатшепсуут Маат Ка Ра, Александре Великом и книгу Тота о тайных знаниях Таро. Старику это было тяжело сделать и Самандар ему помогла.
— Выбирай, что хочешь знать сегодня. Я немного отдохну.
  Он сел в тени роскошно разросшегося в вазоне красного амаранта, быстро заснул и мысленно строго говорил с отцом Саманди, Марком:
   "Марк, почему ты подарил ей красного коня, как я просил? Сегодня я ждал вас троих..."
  Увлёкшись чтением, лишь незадолго до полудня девочка вернулась домой, прошла через цветущий сад и тут ей навстречу выбежала мать.
— Где ты была?! Почему так задержалась?! Что случилось?! Ты в порядке?!
  Оценив дочь с первого взгляда, Мэхдохт успокоилась.
— Отец твой сейчас уезжает. Хочет попрощаться с сыновьями и хочет услышать твои пожелания.
  Мэхдохт обняла дочь за плечи и проводила во внутренние покои.
  Марк отдавал последние приказания прислуге и надевал лёгкий дорожный доспех. Заметил вошедших членов семьи. Дал им знак подойти ближе. По очереди поднял детей на руки. Они крепко обняли его и, тогда Марк в радости поднял сыновей на руки одновременно. Затем отпустил и сказал:
— Самандар, звёздочка моя, подойди, скажи, что ждёт меня в пути.
— Ма-ар-рк, — произнесла вдруг девочка голосом звездочёта.
  Отца вдруг передернуло, он слегка отшатнулся от дочери, а она шагнула вперёд.
— Марк, — продолжила Самандар, — ...почему ты ей не подарил красного коня, как я говорил тебе?
  Самандар подала отцу свиток и отступила назад. Он раскрыл письмо и внимательно прочитал:
— Марк, я ждал вас сегодня утром в Серапиуме. Твоей дочери сегодня исполнилось восемь лет. Ты помнишь это? Самандар проснулась. К большому сожалению, я не могу продолжить её обучать. Она слишком сильна для меня. О дальнейшей судьбе дочери спрашивай у Дельфийского Оракула. Поторопись.
  Отец свернул письмо и присел на корточки.
— Дочь, ты была сегодня в Серапиуме?
— Да.
— И как часто ты там бываешь?
— Иногда. Прихожу читать книги, отец.
— И что ты там делала сегодня?
— Встречала рассвет и читала об Александре Великом. Сегодня восход был очень особенный. Пап, — обняла его за шею и сказала на ухо нежно и ласково — ...прости, я задержалась. Возьми меня с собой. Ты же едешь в Царь-Град?
  Марк промолчал, освободился от объятий дочери, холодно отвернулся и продолжил надевать дорожный доспех.
— Будет опасный путь для тебя на этот раз. Всё скоро изменится. Возьми меня с собой, папочка. Я тебе пригожусь, вот увидишь. Морем отправимся в путь? Старым путём через Крит?
— Старым путём?
— Марк, я не отпущу её одну, — заволновалась Мэхдохт, — Позволь ехать с ней.
— И ты оставишь моих сыновей одних?!
— Они уже большие. Кормилица присмотрит, и мы быстро вернёмся. Ведь так?
  Марк замолчал, затем отпустил прислугу, дал знак жене выйти и призвал дочь ближе.
— Что ещё ты знаешь об этом путешествии?
  Голос девочки стал вдруг меняться от детского до взрослого, от женского до мужского и она, будто окаменев, произнесла.
— Разгневали Посейдона корабли Александрийские,
священная жертва не принесена.
Возьмёт он её детьми человеческими.
Штормы страшные будут у тебя на пути, Марк.
Тремя галерами в путь на рассвете отправишься.
Без Самандар на этот раз тебе не справиться.
Канешь в пучину ты, твои воины и тайный приказ,
что держишь сейчас на груди за доспехом.
Яд, что приготовлен у тебя в перстне,
не для тебя понадобится,
но, растворённый в сладком вине,
спасёт он душу человеческую,
за что дар ты получишь
и признание сатрапа Константинопольского.
— Чьим это ты голосом говоришь, Саманди?
  Девочка моргнула и очнулась.
— Я разве что-то уже успела сказать? Я, наверно, уснула, — удивилась она, — Я только хотела попросить: возьми меня, маму и Рубина с собой. Пожалуйста. Меня ждёт Оракул и Радость Мира. Я буду тихой и не доставлю хлопот.
— Тихой? — рассмеялся отец, пытливо взглянул ей в глаза и чуть кивнул.
  Девочка с достоинством поторопилась уйти, чтобы сообщить радость ожидающей её матери. Нашла её рядом на открытой террасе и побежала навстречу.
— Мама, мама, мы едем в Дельфы и Царь-Град! И посмотрим Афины. Я увижу богиню Афину! — зазвенел колокольчиком её радостный голосок.

    *   *   *

  Утром в больничной столовой Наташке кусок не лез в горло. Молочная рисовая каша "покрылась льдом", к алюминиевой столовой ложке прилипали масляные "айсберги" и Наталья их время от времени нехотя ворочала. Отнесла тарелку, вышла в коридор.
 "Надо сбежать, надо уехать! Пусть только отдадут на минутку Мишеньку... Куда-а?"

  Сжав кулаки в карманах халата, она шаркала туда-сюда по коридору и ждала, когда ей, наконец, принесут сына.
  "Если не отдадут - взорву тут всё к чёртовой матери!"
  Наталье всё казалось неправильным, нереальным. Она была уверена, что врачи ошибаются и совершают непоправимую ошибку с диагнозом. Наталья знала что будет бороться. А если понадобится, то пойдёт до конца.
  «Никто не сможет остановить! Никто!»
  Ей казалось, стоит только хорошенько проснуться, как будет всё хорошо, будет счастье. И оно там… где-то… за гранью реальных снов. А до этого времени нужно выстоять, нужно держаться и не нервничать, чтобы не пропало грудное молоко.
Казалось, что врачам самим нужно срочно что-то сделать и тогда всё будет в порядке с её сыном. Но они, возможно, не знают, не хотят спасать его. Или хотят украсть, настаивая на том, чтобы она сейчас написала отказ от столь желанного сына.
  "А возможно это месть той акушерки, что она нечаянно ударила ногой?"
  Так, в размышлениях она поплелась обратно в палату, прислушиваясь к тихим счастливым разговорам молодых мамочек. Вот-вот должны были разнести всем малышей на кормление. Старшая сестра в коридоре огласила: «Мамочки, по палатам. 10 минут и детки едут кушать», и он быстро пустел. Наталья обратила внимание на женщину, которая совсем не торопилась в палату.
— Сестра сказала: 10 минут…
— Спасибо, я слышала. Я не кормлю.
— Почему? Не дают?
— Молока у меня нет. Сиськи маленькие и они говорят, что ещё синдром какой-то. Это после кесарева сечения. В общем, молока у меня не будет.
— Плохо. А что будешь делать?
— А что делать?
— Как тебя зовут?
— Вика.
— А меня — Наталья, — и задумалась, — Послушай, Вика, хочешь, я буду кормить твоего малыша? Как его зовут?
— Дочечка у меня, Надька. А у тебя для своего-то молока хватит?
— Для Надежды? Ещё как хватит!
  И Наталья положила её руку на свою грудь.
— Ого!
— Так ото ж… На сотню детишек хватит. Давай помогу тебе.
— Давай! Настоящее молоко лучше, чем какие-то там смеси. Только сначала своего пацана покорми, чтоб ему хватило.
— Конечно. Ты, в какой палате?
— В седьмой.
— А я в третьей. Заходи минут через двадцать.
— Ага, спасибо, приду. Наташ, а в соседней, восьмой тоже есть девочка, у которой не прибыло молоко. Тоже кесарево. У неё мальчик. Можно ей ещё сказать?
— Думаю да. У меня и на троих точно хватит. Приходите, только не стесняйтесь. Хорошо?

  Десятое июня 1982 года. Лето, солнце, роддом Вишневского.
  В день выписки дочери, отец уехал к любовнице в Горловку. Мама, муж и близкие друзья приехали забирать на машине. Мама Стефа с причёской в новой юбке и блузе в цветочек, сшитой дочерью, очень волновалась, и счастливая, первая взяла внука на руки, прижала к себе.
— Наш!
— Да, мам, наш. Его зовут Миша.
— Миша? Ой, как хорошо!
  Костя с друзьями встречал жену громадным букетом белых ромашек. Сияя улыбкой, бережно принял сына из рук тёщи, а Наталья, переступая порог роддома, была уверена, что теперь, когда мама и Костя рядом, ничего плохого с ней и сыном никогда не случится. Она крепко держалась за мужа, утопала в цветах и была иллюзорно счастлива.
  Малыш впервые оказался дома. Его положили в уютную кроватку, открыли окошко, прикрыли дверь в комнату и перешли на кухню к праздничному столу. Призрачное счастье родных смёл первый скрип-плач проснувшегося малыша с генетическими отклонениями. Раскрыли мокрые пелёнки… Наталья заплакала, друзья попрощались и быстро разошлись.
  Мама Стефа, разделяя горе дочери, всячески старалась опекать, помогать и говорила:
— Всё равно он наш! Ничего, вырастим! Будет умный и красивый.
— Да, мамочка, конечно — он наш, и мы его вырастим. Только, знаешь, я хочу открыть тебе маленький секрет, только ты никому не говори: на самом деле я много чего могу исцелить. Но, представляешь, мам, они все, врачи эти, в один голос говорят о такой проблеме, что я сомневаюсь, что я действительно смогу справиться. И я не понимаю, почему это произошло именно со мной. Генетика какая-то. А я ни единой сигареты, ни стопки водки, никаких наркотиков, никого не убила, никого не предала… Не болела, не падала, Мишка желанный.
  Почему так, мам? Врач спросил: не родственники ли мы с Костей.
  У меня голова раскалывается от ощущения собственной беспомощности, а мне нельзя нервничать, иначе молоко пропадёт. Не хватало ещё молоко у Мишеньки отобрать. Они все, как один, сказали, что он обречён. Мам, мам, представляешь… Мой долгожданный сын обречён! Почему, мамочка?! Ты можешь мне что-нибудь объяснить?
  Мама качала головой, молчала и плакала, качая крошку-внука на руках.
— Не верю! Не верю ни единому их слову! Такое впечатление, что они все сговорились! Они в роддоме просто хотели отнять Мишеньку у меня. Может даже продать или ещё что-нибудь. Не сдамся я! Пусть не рассчитывают! Мы пойдем, сдадим анализы, проведём исследования в другую больницу, в другом городе. Нужно будет, в любые ещё лаборатории пойдём! К другим врачам. Я докажу, что они ошибаются! Докажу! Ты не волнуйся, я справлюсь. Мам, я очень тебя люблю.
— Я знаю.
— Я к маме Лиде схожу. Покажу внука. Она очень хороший педиатр. Узнаю всё, как есть на самом деле.

  В воскресенье супруги пришли с ребёнком к Костиной маме. Мама Лида, так называла её Наталья. С ней жили Костин старший брат Сергей с женой Татьяной и новорождённым Кириллом. Опытный педиатр с первого взгляда распознала у Мишеньки синдром Дауна и ничем, кроме слёз сочувствия невестке помочь не могла. Но и этого было более, чем достаточно. Наталья окаменело молчала, по взгляду и слезам свекрови она поняла, что это окончательный приговор. Надежда была потеряна.

  Вечер воскресенья, дом. Костя только что уехал на работу в Мариуполь, сын спит, Карат чутко оберегает его сон у манежа. Наталья и мама возятся по хозяйству на кухне и в ванной. Пришёл взволнованный Карат и зовёт за собой. Было понятно, что Мишенька снова проснулся.
  Через пару дней, когда отец вернулся от любовницы, он лишь раз заглянул в комнату посмотреть на внука с порога и больше никогда не приближался. Лишь плотнее закрывал дверь в свой кабинет и временами кричал на мать:
— Две бабы, а с одним ребёнком справиться не можете! Я же работать из-за этого совсем не могу! Я писатель! Известный признанный писатель! Мои книги за границей издают, а вы! Это ТЫ, мать, во всём виновата! ТЫ не научила детей отца уважать! Книги – мои дети! А ТЫ — нарожала выродков! Мне нужен особый климат в доме! Я должен вовремя отдыхать! Спать ни днём, ни ночью ж невозможно! Вы все должны меня обслуживать, а тут пелёнки постоянно в коридоре висят, в ванной вонь! Я нужных мне людей не могу пригласить в дом! Позор! В семье писателя уро…
  Мама мгновенно закрыла ему рот рукой и сдержанно тихо прорычала:
— Не кричи. Ребёнка разбудишь. Это твой внук, а не позор! Он наш! И я Наташку никуда не отпущу. Это ЕЁ дом. Итак, уже всех детей из дому выжил.
— Это МОЙ дом! И Я буду здесь делать всё, что хочу! Уберётся она отсюда со своим уродом, я сказал!
— Нет! Останется!
  После этого отец хлопнул дверью и снова уехал к той, которая ублажала и заглядывала в рот. Потом он говорил, что как можно быстрее выбьет у городского начальства для Наташи и её семьи однокомнатную квартиру в Горловке. И Наталья понимала: отец кричит так, чтобы она это действительно услышала — что такому ребёнку не место в ЕГО доме. Что в ЕГО доме всё должно быть только на высшем уровне. А через несколько дней, когда Костя приехал с работы домой на субботу, воскресенье, отец подошёл к дверям их комнаты, постоял, посмотрел, вошёл, сел на край тахты и учтиво доброжелательно произнёс:
— Наташа, я хочу вам с Костей помочь. Я договорился с директором «Стирола», что он выделит для вас из своего фонда в Горловке однокомнатную или двухкомнатную квартиру. Мише я квартиру сделал. Лене — сделал. Теперь у тебя будет свой угол.
  Натальино ухо резануло слово «угол» и она сдержанно ответила:
— Мише квартиру в Ленинграде дал спорткомитет за серебро на олимпиаде в восьмидесятом. А Костя, работать тренером по прыжкам в воду, может только в Мариуполе. В Горловке и Донецке нет таких бассейнов.
— Ну, как хочешь. Тебе видней. — Покраснел отец, хлопнул ладонями по коленям и резко встал, — С жильём помочь больше не смогу. Выкручивайтесь сами, как хотите — с натянутой улыбкой произнёс он, вышел и плотно закрыл за собой дверь в эту комнату.
  Мама выдохнула на ответ Натальи, а после, когда зять снова уехал на работу, отец закатывал матери скандал и нёс всё тот же бред, который уже поддерживала его молодая грудастая любовница. Что он терпит и кормит под крышей своего дома не своих детей, которых мама нагуляла неизвестно с кем и они на него совсем не похожи. Что за её грехи теперь дети расплачиваются, а он только жертва обстоятельств и её обмана. Что разводиться не будет потому, что он честный человек и коммунист, и скорее отправит её в могилу, чем при разводе разменяет эту престижную квартиру.
  Зоины щупальца удивительным образом проросли и продолжали отравлять жизнь через «Надюшу».
  А после Наталья слышала, как мама ежедневно отчаянно борется за неё и больного ребёнка в этом доме. Она пыталась противостоять новой молоденькой пассии мужа, у которой был свой маленький ребенок, рождённый вне брака. У "Надюши" оказались далеко идущие планы и на писателя, и на его деньги, и на большую квартиру в центре расцветающего Донецка, которую, к слову сказать, добилась и отстояла именно мама. Когда большая семья в поисках работы переехала из Амвросиевки в Донецк, здесь уже родился третий ребёнок, маме пришлось брать вопрос о жилье в свои руки. Её трое маленьких детей ютились в одной комнатке шахтного барака и перспектив в начале шестидесятых лет никаких не было. Муж - Вадим работал на шахте, а в свободное время пропадал в пьянках и загулах с гулящими девками, присматриваясь к престижной писательской карьере. С самого первого дня в этой просторной четырёхкомнатной квартире Вадимом было поставлено так, что Стефания боролась за то, чтобы не оказаться выброшенной с тремя детьми на улицу. Зоя Ивановна, "мудро и вовремя" подсказала сыну, какое «богатство» упало на его голову. И он быстро сориентировался. Записал квартиру только на себя. Но к его большому сожалению, пришлось прописать и жену, и детей, иначе квартиру бы отобрали. В послевоенные годы Зоя, к своему неудовольствию узнала, что у неё появился внук и внучка. Она с первого взгляда невзлюбила Стефанию. С рождения первенца во Львове, молодая и красивая полька противостояла нападкам и хитростям полусумасшедшей Зои. Тем более, что Вадим даже после рождения второго ребёнка, Лены, не собирался жениться на девушке из деревни. "Обуза" — так называла Зоя своих внуков.
  Стройная, певучая красавица полька Стэфания в годы войны проявляла мужество и героизм. Она была хлебопёком-связной при маленьком партизанском отряде, который вскоре присоединился к Ковпаку. После войны, в пятьдесят шестом году, после того, как Хрущов выпустил из тюрем бандеровцев, а он вернулись домой - мстить, Стэфании пришлось закрыть собой отца своих детей от их пуль. А теперь в «мирное» послевоенное время, сильная женщина-мать Стэфания боролась за возвращение отца детям. Терпела любовниц мужа, унижения и помогала «восходящей звезде» в творчестве, многократно вычитывая и редактируя его безграмотные и бездарные рукописи об ограблениях, изнасилованиях и убийствах.
  Теперь, вначале восьмидесятых известный писатель нервничал, что из-за больного ребёнка в доме его перестанут уважать и вместе с этим он навсегда потеряет высокий статус и возможность добиться мировой известности. С мефистофельской улыбкой сидя за столом, он изобретал новые изощрённые убийства, рассуждая вслух: «Как мне его убить? Как? Чтобы без следов и доказательств. Нет видимого мотива – нет доказательств». Только через тридцать лет от этого периода Наталья поняла, чьё именно убийство так тщательно продумывал и осуществил отец.
  Мама крепко держала тыл, а Наталья продолжала борьбу за жизнь своего медленно угасающего сына сама, без участия Кости. Бесконечные больницы, анализы, справки, процедуры. У мамы сдавали нервы, и кончалось терпение. Как-то после очередного хлопка дверью и «командировки» в Горловку, она собралась и попыталась поехать поговорить с любовницей мужа. Наталья её сдержала в последний момент, преградив собой путь:
— Мам, не унижайся, не надо тебе встречаться с этой «дамой». Не надо. Лучше подай на развод.
— Нельзя, Наталь, только хуже будет.
— Куда уж хуже, мам! Путь уходит нафиг.
— Он нас выгонит, а эту сразу приведёт! А куда мы?
— Да щазс! Выгонит он! Пусть только попробует!
— Не говори так. Берегись, чтобы молоко не пропало.
— Хорошо, хорошо, мам. Но я не понимаю, почему, когда он настрогал тебе двух детей и отказывался жениться, почему — ты и бабуля Аня закрыли его собой от пули, там, в Пустомытах? Почему? Зачем, ведь он тебя перед всей семьёй и деревней опозорил? Замуж не взял?! Сколько тебе было, когда Миша родился?
— Восемнадцать.
— Восемнадцать?! Блин-даж! Совсем ребёнок! А зачем сейчас терпишь и жертвуешь своей жизнью ради него?
— Подрастёшь, узнаешь.
— Опять ты это говоришь. Я выросла уже и всё равно не понимаю, зачем унижаться и подставляться под пулю за человека, который втаптывает тебя в грязь. Женился потому, что честный коммунист, блин горелый! Мам!
— Если бы не так, ты бы не родилась. Не будем об этом говорить.
— Война всё спишет? Или мужчин тогда мало было, нужны дети? Что?! Объясни! Он красавчик, белокурый воин-освободитель, а ты юная красивая полька — для него просто очередной трофей?
— Полюбила я его.
— А-а, ясно. Великая победа, молодой красивый голубоглазый блондин с медалями, холостой. Взлёт души! Надежды! У тебя он первый и единственный… Да, мам?
  Ясно, ясно. А потом? Что ж братья-то твои не вступились, когда первый раз узнали, что ты забеременела? Чего не врезали ему по первое число?! У тебя же братьев…
— Тише. Они вступились. Потом, там у нас в селе было всё сложно. Пришлось быстро собраться и уехать во Львов.
— Ясно. Я тебя очень люблю, слышишь?
— Так и я тебя тоже.
— Мам, я хочу чтобы, ты это всегда помнила. Мне хватит сил тебя защитить. Слышишь? Неужели Миша ни разу с ним об этом не поговорил? Он же старше, он же сильный, мужчина. Почему тебя не защищает?
— Да ты что?! Ты что! Вадим убил бы! Миша ничего не знает.
— Сына убил бы?! Ты настолько боишься его?
  Мама промолчала.
— А я не боюсь! Потому что знаю, чего боится он. Он здорово меня обучает его не бояться. Когда-нибудь… Когда-нибудь я оставлю его с его страхом наедине. А сейчас, мам, давай одевайся, сходим в магазин, подберём тебе красивую одежду, бельё. Я в этом хорошо разбираюсь. Давай я тебя подстригу, сделаю причёску, макияж. Живи для себя, для нас, для меня! Радуйся жизни, насколько сможешь! Не надо ехать к этой, гулящей! Не надо! Ты у меня чиста, как горлица. Как горлица, понимаешь? Не надо пачкаться. Я тебя очень люблю. Ты же у меня самая, самая красивая! Почему ты забываешь об этом? У тебя такие губы! Я с детства только и мечтала, что когда вырасту, у меня будут такие же красивые, как у тебя.

  Отец часто отсутствовал, в «творческих» командировках, разделяя свою постель и славу с той, что поддакивала и пестовала его гордыню. После возвращения из таких командировок (будто бы) в благом расположении духа, он запирался в своём кабинете и писал, писал. Отец писал днём и ночью, как проклятый, издавая по одной книге в год. Вскоре он купил себе печатную машинку. Мама пачками "доставала по блату" писчую бумагу для гения. Все друзья, писатели и начинающие поэты знали о повсеместных сладких похождениях отца. Знали, что он не пропускает ни одной юбки. «Да уж... В каждом селе по невесте», посмеивались они. Некоторые этому завидовали, некоторые жалели его семью, но боялись что-либо об этом сказать, ведь ведущий писатель мог не дать рекомендацию на членство в Союз Писателей Донецка.

  Со дня выписки из роддома, Наталья перестала видеть какие-либо сны на очень, как ей казалось, долгий срок.
  Но вот в конце июля в ночь полнолуния вновь прорвало.

    *   *   *

  Утро. Афины.
 По традиции в греческом триклинии приготовлены стол и ложа. На столе, покрытом белой скатертью, в тарелках хлебные лепёшки, овечий сыр, Родосское печенье, яйца. Хозяин дома, друг детства отца, Аркадий, пригласил семью возлечь на ложах и приступить к трапезе. Саманди с интересом наблюдала, что да как происходит, и слегка разочаровалась тем, что почти не нашла особенных отличий. Рабы принесли кашу, мульс, воду и на дополнительный столик поставили свежие и сушёные фрукты, фиги, смокву и орехи.
— Доброе утро, муж мой. Доброе утро, Аркадий.
— Долгих лет, пап, дядя Аркадий. Пап, когда ты пришёл? Я даже не заметила. Ты расстроен? Тебя не обидели здесь?
  Марк и его друг с улыбкой переглянулись. Отец вдруг сделался серьёзным и поднял чашу с мульсом.
— Да, я был на важном совете почти до утра. И сегодня мне понадобится твоя особенная помощь, Саманди, — надпил, поставил и надломил лепёшку с сыром.
— Моя?! Правда? Чем я тебе могу помочь? Только скажи! — дочь аж перестала есть.
  Марк:
— Есть у меня очень важный приказ, и без тебя мне не справиться.
— От Цезаря? Нет, нет, пап. Ты такой сильный и умный, ты обязательно со всем справишься сам.
— А что за приказ? — всполошилась Мэхдохт.
— Его необходимо выполнить сразу после завтрака. Потом мне нужно отдохнуть.
  Саманди с ожиданием и волнением заглядывала отцу в глаза:
— Так что за приказ от Цезаря , пап?
— Об этом позже. Мэхдохт, ты тоже можешь пойти со мной и Саманди. Завтра утром отправляемся в Дельфы. Особенно не располагайтесь.
— Завтра?! — переспросил Аркадий, продолжая завтрак, — Что вас гонит так в дорогу? Оставайтесь ещё на пару недель, или на месяц. Скоро у нас будет праздник Диониса, и начнутся малые Дельфийские игры, — и отпил из кубка несколько глотков мульса.
— Так скоро ехать? — удивилась Мэхдохт.
— Уже завтра? — немного расстроилась Саманди.
— Да. Пора. Время гонит, друг мой. Время, — продолжал вкушать Марк, — У меня всего лишь два месяца на дорогу от Александрии через Дельфы в Царь-Град персидский и обратно. Нужно успеть женщин вернуть домой в безопасности. Разбои на дорогах участились, и люд простой будто взбесился. Требуют явленья чуда. Из Хазарии  недобрые вести получил от брата младшего. Левиты замышляют что-то и едут семьями в Ие Рус Алим.
— Что пишет брат твой Мшей?
— Что жив, здоров, и ждёт второго сына.
Сказал, что труден хлеб его, но там,
в Хазарии — Бог новый и единый к сердцу ближе.
Сказал, что многие кохены направились туда,
в Царь-Град, две иль три недели как.
Старейшина уехал из Мессины.
 
Сказали, что в Золотой Столице Знаний (Царь-Граде)
появился какой-то светлоокий арий,
что ходит по морю, как посуху пешком.
 
Двумя хлебами накормил голодный люд.
Он исцеляет всех, кто этого попросит,
и воскрешает тех, кто стал недавно мёртв.
 
Тот арий говорит и научает всех, кто слушает его,
что все мы дети единого небесного народа
и рабство — грех перед лицом Родителей-Богов.
 
— Да он безумец! Опасны речи и деяния его.
Я знаю, кто я. И знаю, кто мой раб,
за что осУжден он носить ярмо на шее.
Судить немедля нужно великана!
 
Такого раньше не бывало,
чтоб по воде ходить
и воскрешать умерших.
Он что, пророк иль Лже-Мессия?
 
Всё это, друг мой, просто слухи.
Чтоб смуту всю скорей остановить
в бунтующем народе,
должны плетьми мы рот ему закрыть
и болью вдосталь наградить
на площади прилюдно.
 
— Да, возможно, слухи, как и то,
что будто в Каиафу бес вошёл.
 
Я должен вовремя вернуть
отряд свой на галеру в строй.
 
Погода снова изменилась. Верно будет дождь.
В колене кости, шрамы стынут, жилы тянет.
Несколько распоряжений — и
поскорей отправимся в дорогу.

  Саманди заметила, что отец и дядя как-то иначе заговорили. Она внимательно слушала и не понимала, как так у них это получается, но вдруг, ритм в их речах пропал так же легко, как и возник. Саманди отметила, что они просто стали говорить на другую тему.
— Хорошо, Марк. О провианте и шатрах не беспокойся.
— Аркадий, друг мой, такая малость, как шатры, у нас, конечно, есть,
а провиант закупим сами. Я на Агоре видел — выбор здесь большой.
— Но молодого красного вина из Родоса с собою, точно, нет.
В дороге долгой может пригодиться. Ночами часто холодно у нас.
— Жаль ехать завтра. Я бы хотела успеть побывать в Парфеноне и у кого-нибудь узнать, кто или что такое Тара, — подала голос Саманди.
— В Парфенон успеете, если поторопитесь. А Тара? Ты не знаешь, что такое Тара?
  Укорил дочь Марк.
  Саманди покраснела и опустила глаза.
  Марк:
— Я расскажу тебе о ней, но после того, как ты поможешь мне выполнить моё задание. Но ты, конечно, можешь отказаться, пойти в библиотеку и узнать из книг сама.
— Конечно, я помогу тебе, пап, и потом пойду в библиотеку! Мам, ты сможешь пойти со мной в Акрополь?
  Мэхдохт:
— Это великое сооружение и там…
  Марк:
— Заканчивайте завтрак обе, успеете посмотреть город, если…
  Марк и Аркадий вытерли руки, встали с ложа и стали уходить.
  Саманди им вдогонку:
— А Рубин может идти со мной, пап?!
  Марк не оборачиваясь:
— Тебе решать.
  Час спустя Марк с семьёй были уже на торговой площади.
  Вот он, Афинский рынок. Тут продавали всё: овощи и фрукты, пшеницу и оливы, овечье масло, оливковое — для лампад, выдержанный козий сыр, овечью шерсть и ткани тонкие, ковры персидские и кресла Рима. Украшения женские из меди, серебра и восточных самоцветов. Посуду из стекла и глины Хазарии и расписные красные из РОсии, амфоры всех видов и размеров — местных мастеров. Сосуды и чеканки потомственных умельцев  лить чаши из серебра и меди. И, конечно же, сладкое, игристое и терпкое вино, любое. И главное: специи!
  Саманди с любопытством рассматривала, что успевала. Рынок бурлил и был в самом разгаре.
  Площадь. Правый край Агоры занимал здесь конный рынок и рынок рабов-детей, за ним скотский и птичий. Далее продавали рабов всех цветов и возрастов. Слева от площади высокообразованные знаменитые в Греции гетеры  на столбе объявлений искали выгодное и интересное для себя предложение. Неудачливые и престарелые гетеры, что опустились в обществе и обнищали, не скупясь на ласки себя за мелкую монету продавали. На стене объявлений читали и откликались на любой посул. Так второпях с соперницами ссорясь и ругаясь, покидали шумный рынок.
  Марк с семьёй и охраной направились в то место, где продавали настоящих породистых лошадей и красивых рабов-детей со всего известного мира. Некоторые дети были абсолютно голыми и замёрзшими. Они теснились, чтобы как-то согреться. Работорговец обращал внимание на их горькие слёзы безнадежности меньше, чем на кудахтанье сидящих в клетках жирных кур и гусей. Красивых, ладненьких детишек вытаскивали по одному на помост, рассматривали, ощупывали, щипали и заглядывали в рот, а они обречённо плакали, ища надежду на спасения в равнодушных глазах прохожих. Это удручающее зрелище сразу стёрло улыбку и восхищение с лица и сердца Саманди. Она перестала удивляться и сжалась. Крепче держалась за руку матери и прижимала к себе Рубина.
  Саманди вдруг встретила обречённые мокрые глаза светлокожей голубоглазой девчушки примерно её возраста, перепугалась и замёрзла от её пронзительного страдающего взгляда. Отвела смущённые глаза, отвернулась и крепко впилась в руку мамы ещё крепче, спросила:
— Отец, зачем мы здесь? — чуть не расплакалась она.
— Увидишь, — не оборачиваясь, ответил Марк.
  Когда они проехали мимо этого места и оказались у загона с крепкими лошадьми, остановились. Марк обычно лихо спешился. Саманди, выдохнула и вместе с мамой сошла с деревянных носилок.
— Выбери крепкого коня, — сказал отец, — Ты больше не можешь ездить на Рубине. Так сказал мне Цезарь. — Соврал он, — Кроме того, я не сделал тебе подарок ко дню рождения. Восемь лет достаточный возраст, чтобы пересесть в женское седло.
— Но мне не нужна лошадь. Прости, пап.
— Не называй меня отцом вне стен дома!
— Хорошо, отец. Хорошо, Марк.
  Легат скупо улыбнулся глазами.
— Я попросил этого торговца, чтобы он нашёл всех кобыл и жеребцов в Афинах, что родились в первый день Митры. Так хотел твой учитель-звездочёт. Я думаю, что сейчас как раз подходящее время и повод.
— Учитель? Хорошо, Марк, я сделаю выбор.
  Самандар выпрямилась, как-то вдруг стала выглядеть взрослей, подошла к хозяину лошадей, взглянула и спросила.
— Так ли, что все эти четверо родились в первый день Митры?
— Да, маленькая госпожа. А сколько вам лет, маленькая госпожа?
— Уже восемь.
— Какой вам нравился из них?
— Не могу пока решить. Расскажите мне немного о каждом.
  Саманди внезапно почувствовала, как горят огнём её ноги, и жжёт грудь. Она подумала, что это из-за жары, немного освободила шею от лёгкой белой накидки и продолжала слушать улыбчивого грека.
— Очень хорошие сильные лошади. Прекрасно объезжены, любая для Вас будет отличным подарком.
— И всё же? 
  К ощущениям жара девочки добавился изредка долетающий звук хлёсткого бича. У Самандар стало перехватывать дыхание и от собственной боли в груди кружиться голова.
— Этот жеребец по резвей. Отличная шёлковая грива.
  Вот этот трёхлетка в яблоках — повеселей.
  Эта кобылка имеет мягкий шаг и бег плавный. А эта…
— Так чем же они отличаются от остальных таких же, в других рядах?
  Отвернулась Саманди и уже не слышала торговца, только вздрагивала от чужой обжигающей боли, хватаясь то за своё плечо, то, прикрывая руками бок. Её уши заполняли звуки ударов бича, гневное ржание-страдание какой-то лошади.
— Они рождены в первый день Митры, — ответил грек, пожал плечами и обернулся. Но там уже девочки не было.
  Позабыв обо всём, сквозь беспорядочный говор торговцев и шум каких-то используемых металлических инструментов Саманди очертя голову неслась через площадь, на яростный призыв о помощи.
— Саманди, ты куда?! Вернись! — выкрикнула вдогонку мать.
  Марк жестом приказал пятерым легионерам следовать за ним, вскочил на лошадь и поскакал за дочерью, но, опережая его, след в след, за девочкой рванул Рубин.
  Руки, ноги, платья, кувшины.
  Беззубые улыбки торговцев сладкой снедью.
  Пыль. Навозная куча, лужа.
  Мелкая монетка утонула в пыли и исчезла чьих-то натруженных руках.
  Кто-то в лохмотьях обрезал кошелёк и метнулся в сторону.
  Высокий крепкий атлет в длинном плаще и роскошных высоких сапогах на мускулистых ногах, который увидел раскрасневшуюся бегущую девочку и решил перехватить её рукой. Заметил несущегося следом огромедного пса, его пасть, зубы и резко отступил в сторону.
  Саманди оказалась у загона с одной лошадью. Её изо всех сил с наслаждением хлестал длинным бичом низенький загорелый торговец с брюшком, на лице которого было много серых бородавок.
— Перестаньте! Прекратите! Что вы делаете?! Оставьте его! Во имя бога Солнца и Афины, прекратите! — кричала Саманди и, вцепившись в руку перса, повисла на ней всем телом. Рубин вгрызся в его тёмные одежды, рычал и трепал их.
  Марк галопом подъехал и увидел, как дочь обеими руками отчаянно крепко держит кнут, которым хозяин избивал и так уже истекающего кровью крупного серо-белого жеребца с рыжей гривой. Марк подскакал, соскочил с коня. Хозяин жеребца, оттолкнул девочку и замахнулся бичом на неё и собаку. Но руку коротышки вдруг остановил в крепком захвате Марк, а на второй мгновенно повис Рубин. Бородатый горбоносый торговец выпустил повод. Жеребец отскочил, отбрыкиваясь, тряс головой и хрипел, разбрызгивая красную от крови пену по песку.
— Не стоит поднимать руку на ребёнка, — сдержано произнёс Марк.
— Ай, Ай! Убери швоего бешеного верзилу! — женским голосом взвизгнул шепелявый коротышка-перс.
  Марк:
— Рубин, назад! Руки, я сказал!
— А кто мне может жапретить?! — пыхтел гнилым ртом кривоногий торговец.
  Марк:
— Я! Её отец.
— Отжови щвоего рыжьего дьявола!
  Марк поднял дочь из пыли и строго произнёс:
— Немедленно возвращайся к матери! Рубин — назад, я сказал!
  Пёс нехотя послушался, но остался в центре событий, внимательно наблюдая за действиями торговца.
  Хозяин приказал рослому рабу поймать жеребца и снова привести к нему.
  Саманди:
— Нет, Марк! Он забьёт его до смерти!
  Марк:
— Хозяин в праве делать со своим товаром всё, что захочет.
  Отец попытался посадить дочь на свою лошадь, но она ловко увернулась и снова крепко вцепилась в кнут обеими руками. Рубин, рыча, тут же бросился на перса, снова вцепился в его одежды.
  Коренастый перс стиснул зубы и прошепелявил:
— Или уйми щвою дощь и щобаку, римлянин, или я щам вожьмущь за её вощпитание!
— Ты, видимо, не понимаешь, кто перед тобой! — возмутился Марк. Решительно шагнул вперёд и крепко сжал эфес меча.
— Перестаньте! Перестаньте! Папа, не надо! Рубин — назад! А Вы скажите, почему Вы его избиваете? За что?!
— С чего бы я должьен вообще говорить щ тобой, дифчонка? Хощу и всё!
— Потому, что её отец — легат александрийского легиона и при желании мои воины могут живьём нафаршировать тебя навозом этого жеребца!
  А теперь отвечай!
— Ну, хорощо! Хорощо, — кипел гневом потный торговец, но сдерживался, — Этот жьеребец просто дьявол! Ни под щедло, ни в колещницу, ни в повозку пощтавить его не могу! Ни продать, ни отправить на бойню! Дьявол! Покаживает, что он хромой и очень болен. Кому нужьна больная скотина?! А?! Подарить — так его уже вще ждещ жнают! Одно удовольщтвие щлыщать как эта бещтия орёт от боли. Ух! — замахнулся на него.
  Конь дёрнулся и присел на задние ноги, ожидая следующего обжигающего удара бича, и оскалившись, захрапел.
— Не надо! Не надо! Расскажите, почему так с ним? — спрашивала Самандар.
  Глядя, как конь немного успокаивается, и из его ран по бокам течёт кровь, а из глаз слёзы, девочка сама плакала.
  Перс:
— Не жнаю. Вожьможно, проклят тот день и чащ, когда он родилщя.
  Саманди:
— Это Ваш конь? 
  Перс:
— А чей же? Мой.
  Саманди:
— Значит и его мать тоже Ваша?
— Да, конещно. От белых единорогов! Настоящая липищианская кровь! (Липицыанская кровь).
— Она жива?
— Зачем тебе это нужно, Самандар? — не понимал Марк.
— Папа, позволь мне. Так мать его жива? — девочка настойчиво допрашивала торговца.
  Перс:
— Да, жьива.
— Проводите меня к ней, пожалуйста, но пока не трогайте… Как его зовут?
— Арэщ! (Арэс)
  Серый в яблоках конь с рыжей гривой вздрогнул и выпучил глаза. Перс замахнулся.
  Саманди жестом и словом остановила торговца.
— Пожалуйста, не трогайте его.
— Ладно. Пусть пока отдохнёт. Жьверь! А щего ты хочешь, девощка?
— Папа выбирает мне подарок на день рожденья. Сказал, что я сама могу выбрать.
— Ты его хощешь?! Да я его на мяшьо продаю! Он прощто дьявол во плоти!
  Саманди ему ничего не ответила.
  Марк:
— Дочь, ты точно этого хочешь?!
  Она кивнула. Марк посадил Самандар на коня впереди себя. Перс сел на свою лошадь, и они отправились за город. Рубин пылил следом. Вскоре эти четверо оказались у конюшен. Всадники спешились, привязали коней и направились в стойла.
  Саманди:
— Рубин, останься здесь.
  Пёс нехотя повиновался. Люди вошли в загон для кобылиц и новорожденных жеребят.
— Щто?! Хорощи?! Все, как наподбор! Вот его мать. От неё отлищные жьеребцы. Липищиан, щищтокрофка! Какая грудь, а шея, ноги?! Грива-шёлк! — похвастался перс, — Хотите покажьу от неё трёхлетку. Конь объежжьен. Я ручающь! Продам не дорого… — Улыбнулся щербатым ртом и прищурился от яркого света.
  Марк — дочери:
— Ну-у…
  Саманди:
— Нет!
  Она осторожно подошла к пьющему молоко своей матери трёхмесячному жеребёнку на высоких стройных ногах. Огладила по бархатной коричнево-пегой немного волнистой блестящей шерсти. Он взбрыкнул, мотнул короткой серой гривой и нехотя отошёл в сторону.
  Саманди:
— Этот малыш тоже будет таким же белым, как его мать?
— Да.
— Можно мне немного её молока?
— Зачем?
— Защем?
  Спросили Марк и перс одновременно. Девочка пожала плечом. Перс дал приказ молодому, чуть прихрамывающему рабу-подростку, чтобы тот надоил немного кобыльего молока в кувшин.
  И ещё Самандар попросила этого раба, чтобы он сейчас хорошенько почистил кобылу сеном и отдал его ей.
— Защем тебе всё это, девощка? — недоумевал перс.
  Но она не ответила, лишь спросила:
— Скажите, уважаемый: сколько Аресу лет и когда он родился?
— О-о! Этого я никогда не жабуду.
Родилщя он под утро в первый день Митры вощемь лет назад.
Родилщя ногами вперёд, был очень шлаб,
не вщтавал на ноги три дня.
Был чёрным, как обгоревщая головещка!
Ни жив, ни мёртв. Ни птища, ни жьверь.
Так, бещформенная плоть щ хвощтом облежьлым
в вонючей лужье материнщких вод.
А мать оближьивала «это»
и к нему не подпущкала и кормила лёжьа.
Впервые я такое видел.
И первое что щделал выродок, когда жьашёл забрать его на мящо,
лягнул и укусил...
Пощмотрите, вот!
  Перс показал оставшийся уродливый шрам на своей на голени. Но на это никто не смотрел.
  Самандар аж подпрыгнула.
— Папа! То есть, Марк! Он родился в тот же день, что и я!
  Отец понял, к чему может привести совпадение, и не хотел наживать себе такую проблему.
— Ты Ареса себе в подарок хочешь?! Может, выберешь здесь другого? Помоложе и попокладистей? Трёхлетку, например.
— Не знаю. Давай просто вернёмся к нему, на рынок. Я попробую поговорить.
— С конём?! С чудовищем неукротимым?!
— Да, пап. Великий Александр тоже говорил со своим Буцефалом.
О нём легенды ходят до сих пор. И, говорят,
что чёрный конь спасал его в сраженьях.
И выносил через огни и воды рек,
через горячие смертельные пустыни,
учуяв в них оазис влажный, безопасный.
— Откуда это знаешь?
— Книги, пап.
— Ладно. Попробуй.
  Вернувшись на рынок, Марк спустил дочь с коня. Саманди оголила руки и шею, умылась и обтёрлась с ног до головы молоком кобылицы, взяла из мешка пучок сена с её запахом и подошла к изгороди с Арэсом. Конь почувствовал этот знакомый с детства аромат безопасности и любви, громко заржал и закивал. Самандар попросила собаку:
— Рубин, останься. Здесь стереги молока кувшин и сено. 
 Пёс выполнил приказ и сел охраной.
— Что ты хочешь сделать, Саманди? — спросила взволнованная мать.
— Спасти его, мам.
  Девочка пролезла под загородкой и оказалась один на один с взрослым громадным жеребцом. Мама не успела схватить дочь за руку.
— Самандар, немедленно вернись! — выкрикнул Марк.
  Девочка не оглянулась.
— Ощторожней, девощка. Жьабьёт, не моргнёт, — волновался перс.
  Рынок вокруг притих, и собрались зрители и охрана Марка. Конь вдруг выпучил глаза и захрипел, встал на дыбы и угрожающе ударил копытами землю.
— Арэс. Арэс. Не беспокойся, я тебя не трону, — Самандар не сдвинулась с места, лишь протянула ему клок сена.
— Нет, нет, девощка. Уходи оттуда! Только медленно и не оборащивайся! — выкрикнул перс.
  Мэхдохт судорожно вдохнула и зажала рот руками.
  Четверо легионеров решительно взялись за мечи.
  Паки в мгновение ока вышел из толпы, взобрался на повозку с гончарной утварью, достал из-за спины боевой лук, смазал слюной стрелу и приготовился выстрелить в жеребца, целясь прямо в его бешеный чёрный глаз.
  Самандар улыбнулась коню и сделала маленький шаг навстречу судьбе.
— Арэс, ты назначен мне судьбой. Посмотри, это я, Самандар. Я принесла тебе весточку от твоей мамы. Ты скучаешь? Я бы тоже скучала, если бы меня с мамой разлучили.
  И девочка сбросила с плеча свою накидку.
  Огромный жеребец твёрдой поступью приблизился и снова втянул ноздрями такой знакомый ему запах. Теперь переступая мягче — чуть ближе подошёл. Выпучил чёрный глаз и внимательно слушал детский голос. Саманди смотрела в его округлые бездонные, полные грусти и страдания зеркала.
— Иди ко мне, я тебе помогу. Я залечу все твои раны. Я услышала тебя. Иди, иди ко мне, мой Арэс. Будь мне братом, а я буду сестрой. Ты так дрожишь...
Конь смотрел только на неё. Девочка опустилась перед ним на колени и раскрыла на встречу маленькие ладони.
  Паки натянул тетиву, задержал дыхание и прицелился. Сейчас он ничего не слышал, только биение сердца огромного разъярённого жеребца и теперь дышал с ним в такт.
  Марк увидел, что на лбу этого бешеного жеребца точно такое же красное пятно, как ожог на руке дочери, и о чём-то догадался.
  Животное подошло, понюхало детские ручки. Самандар опустила голову и подняла над собой сено. Жеребец взял клок, отбросил в сторону, снова захрипел и, ударив копытами, забросал зрителей песком.
  Стоявшие рядом люди затаили дыхание и предполагали, что вот-вот начнётся кровавое побоище, девочка погибнет.
  Легионеры взялись за мечи, приготовились защитить Самандар и, если что, заколоть коня.
  Рука Паки уже чуть дрожала от прилива крови в жилы и была готова отпустить стрелу точно в цель в любой момент.
  Мать металась, «рвала на себе волосы», предчувствуя беду.
  Марк три тысячи раз пожалел, что не подарил Самандар коня ещё в первый день рождения.
  Перс приготовился с лихвой заплатить по счетам перед римским легионером, предусматривая себе пути для побега.
  А Рубин, внимательно наблюдая, топтался на месте, и был готов вступиться за хозяйку.
  Арес сделал круг. Влекомый знакомым запахом детства, вернулся к девочке. Медленно подошёл, и его оскаленные зубы оказались как раз над головой Самандар.
  Легионеры разом подались вперёд.
  Тетива лука Паки дрожала и рвалась отправить в полёт стрелу. Она впилась в пальцы стрелка, жгла их и болью разгибала. Легионер медленно выдохнул и мышцами груди, как канатным каркасом удерживал мышцы рук и пальцев. Глаза Паки не моргая держали цель — глаза жеребца.
  Саманди наклонилась ещё ниже, и конь согнул шею и опустил морду. Арэс потянулся, расслабился и мягкими губами ощупал детское плечо, взял ещё один клок сена из рук и отошёл.
  Толпа со стоном выдохнула. Легионеры чуть расслабили руки на эфесах и не сводили глаз с коня и девочки.
  Выдыхая, Паки с трудом ослабил натяжение тетивы. Потрескивая, лука нехотя и разочарованно расслабилась.
  Мать прошептала:
— Саманди, счастье моё, уходи!
— Заканчивай, что начала, Самандар, — поддержал отец.
  Девочка медленно поднялась на ноги и, тихо напевая что-то, попыталась подойти к жеребцу. Конь отходил, косясь большими глазами, но всё-таки позволил к себе прикоснуться. Оказавшись рядом, девочка увидела старые уродливые рубцы от побоев, загноившиеся более свежие раны на шее, груди, рёбрах, боках и даже животе, и кровоточащие трещины, в которые так и лезли слепни. Кожа на шее и груди жеребца крупно вздрагивала, сгоняя настырных кровопийц. Самандар с трудом нашла на потном теле жеребца место, которое не тронул бич. Арэс, глубоко дыша, хрипел от боли, взбивая густую пену у рта. Саманди едва прикоснулась пальчиками к его ноге, и заплакала.
  Конь повернулся к девочке и их взгляды встретились.
  Паки в полвдоха снова натянул тетиву и тихо шептал:
— О, боги! Что ты делаешь, дурёха.
— Пойдём со мной, Арэс. Если хочешь жить, пойдём со мной. Пожалуйста, — Саманди протянула руки, конь наклонился, и девочка смогла обнять его морду. Жеребец жадно вдыхал запах его матери, и быстро успокаивался. Ему казалось, что это единственный человек, которому он может доверять. Но вдруг он дёрнулся в сторону, и, высоко поднимая колени, поскакал по кругу, тряся мордой и ударяя себя хвостом по бокам. На расстоянии в пол ладони рядом с шеей Арэса взвизгнула и пролетела стрела. Саманди вздрогнула, чуть не упала, оглянулась. Рядом, томясь ожиданием, стоял Рубин с кувшином молока в зубах, проливал его и вилял хвостом.
  Паки впервые был рад, что промахнулся, но тут же прицелился второй стрелой.
  Саманди к Рубину:
— Непослушный мальчик. Ладно. Стой, где стоишь.
  Она зачерпнула немного молока и обтёрла морду собаки.
— Рубин, стой здесь. Всё хорошо. Я вас познакомлю. Арэс. О, Арэс! Это мой друг Рубин. Он будет тебе братом, как и я. Иди ко мне, иди. Ты в безопасности, — поманила коня сеном.
  Жеребец нехотя, искоса поглядывая на здоровенного пса, замедлился, подошёл к обоим, взял клок и позволил девочке к себе прикоснуться. Самандар осторожно гладила коня пальчиками по лбу и щекам. Арес успокоился, шумно выдохнул и опустил голову за следующим клочком сена. Саманди встала на цыпочки и попыталась расстегнуть и снять с него уздечку.
  Паки сдерживал стрелу-смерть жеребца из последних сил, потому, что почувствовал, что у этого небывалого и измученного красавчика есть шанс.
  Коротышка-перс не выдержал и слюняво прошепелявил Марку.
— Э-э, не-ет! Ещли этот дьявол щбежьит или убьёт твою дощь, я умываю руки!
  И испачканная в грязи и крови грубая уздечка выскользнула из рук Саманди и упала в пыль и грязь, поставив в этом деле точку.
  Арэс приподнял голову и встретился с Рубином взглядом. Крепко опершись ногами о землю тот вилял хвостом и, не долго думая, потянулся и лизнул коня в нос. Тот фыркнул, закивал и отвернулся. Самандар накинула коню на шею тонкий шарф, сдержала Арэса и повела за собой.
  Паки сразу опустил лук, слез с повозки и выдохнул дрожащий огонь из лёгких.
  Толпа восхищённо аплодировала тихо, и тихо переговаривалась. Мэхдохт только сейчас увидела и поняла, что с самого начала за происходящим наблюдали пять знакомых легионеров с Аттаки. Они встретили Самандар изумлёнными взглядами и, отвечая на вопросы зевак, с гордостью говорили:
  Минка:
— Мы знаем её.
  Иа:
— Это дочь Марка.
  Таг-Гарт:
— Новая Сивилла-пророчица.
  Мэнэс:
— Она едет с матерью в Дельфы к Оракулу.
  Перс это услышал.
— Ражь такое дело, то продам коня недорого, — и поторопился подальше отойти от жеребца, который покосился на него, сжигая гневным взглядом. Напоследок Арэс обронил рядом с ним кучу навоза. Вдогонку Самандар торговец выкрикнул, — Только как ты будещь ухажьивать за ним, щистить, мыть, а, маленькая госпожа? Кто подкуёт этого жьверя? Ведь в Афинах не найдётщя ни одного кужьнеца-бежьумца.
  Марк развернул коня и спросил:
— Сколько стоит раб, что ухаживал за ним прежде?
  Уилл достал и раскрыл кошелёк.
  Увидев золотые и серебряные монеты, перс вдохнул. Наклонился ниже и, заискивая, мельтеша глазами то на Марка, то на кошелёк Уилла, кривыми тонкими губами гнилого рта пролепетал:
— О, это ощень хорощий, молодой раб. Он щтоит о-ощень дорого.
  Марк:
— Хромой?! Пришли его и я прощу тебе покушение на дочь. Но за труды держи восемь драхм, за каждый год жизни этого коня, — отсчитал Марк и направился за дочерью.
  Горбоносый перс крепко схватил их обеими руками, и теперь поглядывая на кошелёк Уилла, не упускал деньги из вида. Уилл это заметил. Глаза легионера блеснули издёвкой презрения. Воин поигрался, перебрасывая мешочек из руки в руку. Перс поднял на Уилла глаза, улыбнулся гнилыми зубами и мерзко хихикнул. Легионер приподнял брови, сменил строгий взгляд на дурашливую улыбку, и спрятал кошелёк обратно под плащ:
— Считай, что тебе слишком повезло! Негодяй!
  Перс покраснел и вспыхнул:
— Но конь щтоит дорожье, мой гощподин!
— Ты удешевил его побоями, — буркнул Марк и отвернулся.
  Торговец не унимался. Кривыми тонкими красными губами вдогонку выкрикнул, желая ущипнуть хотя бы Самандар.
— А как ты будещь ежьдить на нём, маленькая гощпожа?! Он никогда не был под щедлом!
  Самандар не обернулась, лишь крепче держала в руках шарф.
— Пойдём, Арес. У тебя теперь новая жизнь. Я не надену на тебя седло, пока раны не заживут, и пока ты сам этого не позволишь.
  Перс не дождался ответа и визгливо глумился:
— Ха-ха-ха! Алекщандриечь, я так дорого продал тебе щтарое парщивое мящо!
  У Иа, Мэнэса, Паки, Минки, Таг-Гарта и седого Уилла закончилось терпение. Порядком раздражали и шепелявый женский голосок, и злые насмешки плешивого перса над Самандар. Легионеры вдруг возникли перед ним, как непреступная стена, презрительно ощерились и одновременно лязгнули мечами. Тот мгновенно отступил к своему коню. Взявшись за седло, стал взбираться, оступился, нога попала мимо стремени. Жеребец дёрнулся, выпучил глаза, и сорвался с места. Перс потерял поводья, застрял в стремени и, вцепившись в седло, держался, как мог. Конь взбрыкнул и понес, не разбирая дороги. Зеваки, показывая пальцами вдогонку неловкому наезднику, засмеялись. Перса и след простыл.
  Таг-Гарт:
— Топчет же «этакое»… землю.
  Иа:
— И сыплет изо рта вонючего вонючее дерьмо…
  Мэнэс:
— Эх! Вздуть бы его как следует, не помешало!
  Минка:
— Только сандалии марать!
  Уилл:
— Тьфу! Червь!
  Паки смолчал, но его холодный взгляд был страшнее хлёсткого слова:
  "Хорошей стрелы жаль! Не то б..."
  Марк:
— И что ты теперь будешь с Аресом делать, дочь?
— Сначала нужно дать Арэсу отдохнуть, потом залечить раны. Придёт знакомый ему человек, он успокоится. Пап. Ой, Марк, ты можешь позвать к нему лекаря?
— Да. Уже это сделал, — усмехнулся отец, гордо восседая на гнедом мавританском жеребце.
— Спасибо. И прости, что ослушалась сегодня.
— Самандар, ни у кого в мире нет столь смелой дочери! — отец наклонился и взял её за руку, — Ты укротила неукротимого! Я горд и силён как никогда. Сегодня ты прославила и меня и своё имя. Я оставлю вам носилки на время, что потребуется, чтобы с матерью успели и в библиотеку и куда ты ещё хочешь. Читай свои книги, сколько захочешь. А утром едем в Дельфы. Путь длинный. Нужно торопиться.

    *   *   *

  Этот сон Наталью восхитил, подбодрил и придал сил.
  Через две недели, утром 15 августа этого же года днём по телевизору показывали Зорро с молодым голубоглазым красавчиком Аленом Делоном в главной роли. Костя, Наталья и её шестилетний племянник, Вадимчик, досматривали фильм в зале на диване, пока наленький Мишенка спал в соседней комнате. Мама возилась с помидорами на закваску на кухне. Варился молодой картофель к завтраку. Семья собиралась в Докучаевск на день рождения зятя — Виктора.
  Мама суетилась:
— Надо сейчас позвонить в Докучаевск, поздравить Витю с днём рождения. Собираться и ехать. Давайте, давайте к столу. Лена сказала к двеннадцати приезжать.
  Наталья:
— Да, мам. Сейчас фильм закончится и придём. Пять минут...
  Отец в кабинете сидя в одних чёрных семейных трусах писал работал и маме, не оборачиваясь, ответил.
— Закажи междугородку.
  Мама так и сделала. Всего через пять минут раздался странный междугородний звонок. Наталью почему-то тряхнуло и обдало холодом. На экране телевизора щедрой улыбкой сиял голубоглазый красавчик Алехандро, он обнял, поцеловал девушку и прощался с друзьями. Наташка подскочила с дивана к телефону, но первой успела мама.
— Да, Лен. Мы скоро приедем. Мы все поздравляем Витю…
  ЧТО?! Ой! Х, х! — Заплакала она, — Когда?! Хм, хм. Да! Я сейчас же приеду!   Вызываю такси!
  Наташка не верила в то, что произнёс Ленин дрожащий голос в трубке, и она переспросила маму:
— Что?! Что она сказала, мам?!
— Наш Витя-я... у-умер...
— Что-о?!
— Витя... умер... только что в больнице. Только что, после этого второго укола, что Галя (старшая сестра Виктора) ему с таким трудом достала. Лена сказала, что прямо у неё на руках. А у него сегодня день рождения. Что же делать?
  Побледневший отец выскочил из кабинета и налетел на мать:
— Что ты сказала?! Кто умер?! Наш Витя?! — схватился за волосы и завыл.
  Мама охала и плакала.
— Да-а. Беда-а! Беда-а! ОЙ!
  Наташка, где стояла, там сползла по стене. Остекленев, шептала:
— Мой рыцарь… Витя, Витечка… Не уходи, пожалуйста… Пожалуйста! Не надо…
  На экране голубоглазый красавчик Алехандро поднял жеребца на дыбы, махнул шляпой и исчезал в закатной пыли дорог.
  Костя, окаменев, молчал. Вадимчик подбежал к бабушке, взял за локоть и волнуясь переспросил:
— Ба, что тебе мама сказала? Где папа?!
— Ой, деточка!..
— Я хочу к нему! Я хочу к папе! — Мальчик вскочил в сандалии и ракетой вылетел из квартиры на улицу.
— Вадим, стой! — опомнилась и закричала мама, метнулась к внуку, но ребёнок уже сломя голову бежал по лестнице вниз.
  Мишенька проснулся и громко заплакал.
— Ма-ам! Присмотри!
  Не осознавая себя, Наталья вылетела за шестилетним племянником в одном тапке. На асфальте сбросила его. Следом бежал Костя с её обувью. Догнали и еле остановили плачущего ребёнка на оживлённой дороге у Южного автовокзала. Он собирался немедленно ехать и «спасать папу от больницы».

  Через час-два, в Докучаевске уже все собирались. Приезжали радостные близкие друзья и родственники с цветами и подарками поздравить человека с большим любящим сердцем с днём рождения. А приехали...
  У всех был шок. Крепкий, тридцати четырёхлетний здоровый красавец-мужчина умер на руках у жены в день своего рождения из-за врачебной ошибки.
  Отец дал денег на погребение; завод, на котором работал Витя, тоже. Собрали денег, сколько смогли. Похороны были столь ужасными, что всколыхнули половину жителей Докучаевска. Было бесконечное количество цветов. Не буду говорить, что происходило, скажу лишь, что всё время прощания дома и последний раз у подъезда, Вадимчик залезал в гроб к отцу, защищал его, кричал и плакал: «Папочка, я тебя спасу! Вставай, миленький, просыпайся, иначе они тебя все зароют!», и не давал закрыть крышку. Настойчиво и устало до последнего пытался снова туда залезть, вытащить отца за руки, и плачущими широко распахнутыми голубыми глазами искал того, кто ему в этом поможет. Отцепить и увести его было невозможно. Столько силы! Невероятно! Впятером еле смогли.
  Плач, вой, слёзы, истерики, обмороки. Кто-то догадался вызвать скорую. Помощь приехала, и мальчику сделали успокоительный укол.
  Всё.
  У каждого члена семьи продолжился свой ад.
  Лена не выпускала из рук фотографию Вити, заливала горе «горькой» и день и ночь — месяцы напролёт. И двое детей никак не могли её ни остановить, ни утешить — ни укрепить.
  Врачи так и не были привлечены к ответу за ошибку. Время было такое. Замяли.
  Отец, имея "блат" и близкие знакомства в милиции и прокуратуре, как всегда не вмешивался в дела семьи. На просьбу мамы ответил:
— Мне некогда этим всем заниматься. Я должен писать.
  Наташка рыдала и выла, не находя себе места и покоя. Где бы не она находилась, чем бы не была занята, в её ушах слышался доброжелательный с хитринкой голос Вити:
  "Я Тарталья... Я Тарталья... Почему ты никак не проснёшся, чудесница моя?"
  А когда всё же перед самым концом этого чёрного дня Наташке удалось покормить и укачать сынишку, она, не раздеваясь рухнула рядом с ним и уснула…

   *    *    *
 
  К полуночи Саманди с матерью вернулись в дом, где остановились. Девочка поздоровалась с отцом, его другом Аркадием, схватила кусок мяса, яблоко и голодная и уставшая побежала с Рубином в конюшню.
  Конь встретил девочку и собаку мягким доброжелательным всхрапом. Молодой раб спал в сене рядом с Арэсом. Едва хозяйка с собакой вошли, он проснулся и вскочил на ноги, поклонился и доложил о том, как себя чувствует её лошадь. Девочка осталась довольна тем, что конь чист, накормлен, а раны обработаны.
— Как тебя зовут? — спросила она юношу.
— У меня нет имени, маленькая госпожа, — ответил раб, опустив в пол кроткий взгляд.
— Как нет?
— Я раб и всё.
— А как бы ты хотел, чтобы тебя называли?
— Как угодно маленькой госпоже.
— Меня зовут Саманди, Самандар. Это означает огненная саламандра, маленький дракон.
— Да, маленькая госпожа.
— Поднимись. Посмотри на меня.
  Прихрамывающий раб встал и, пряча взгляд, чуть поднял глаза. Девочка рассмотрела его и нашла некоторое сходство.
— Ты похож на сатира. Маленькая бородка, смешные широкие штаны, оттопыренные ушки, стоишь на цыпочках. Хочешь, я буду называть тебя Сатир?
— Как пожелает маленькая госпожа.
— Что у тебя с ногами?
— Они такими были, сколько себя помню.
  Увидела рубцы на спине и плечах.
— Тебя били?!
— Не меня, маленькая госпожа. Арэса так воспитывали в конюшнях. Я специально попадался, чтобы жеребёнку меньше доставалось.
— Вот как? Так вы друзья с детства?
— Так и есть, маленькая госпожа. Он родился у меня на руках.
— Послушай, Сатир, называй меня Саманди.
— Мне нельзя, маленькая госпожа.
— Теперь можно. Конь и ты теперь мои, но я считаю, что рабство это неправильно. Арэсу я уже сказала, что я его сестра. А с тобой давай будем друзьями.
— Ваш отец рассердится и прикажет наказать меня, маленькая госпожа.
— Всё. Хватит меня так называть. Зови по имени, но если боишься, то называй меня так, только когда нет рядом папы, то есть Марка.
— Хорошо, маленькая госпожа.
— Марк сказал, что выезжаем в Дельфы утром. Как думаешь, Арэс выдержит эту дорогу?
— О да, маленькая госпожа. Он быстр, как ветер, силён, как огонь и вынослив, как вода.
  Самандар сделала вид, что рассердилась. Раб исправился.
— Да, госпожа-Саманди. Конь выдержит.
— Это уже лучше. Можно подойти к Арэсу?
— Это Ваша лошадь, госпожа-Саманди.
— Арэс, Арэс. Он так спокоен рядом с тобой.
  Конь, прядая ушами, позволил себя погладить, наклонил морду к девочке, мягкими губами взял из рук яблоко и с удовольствием захрустел.
— Я хотел сказать, госпожа Саманди, что захватил кое-что с собой от прежнего хозяина.
— Ты что-то украл у него?
— О да, маленькая госпожа! Ещё полный кувшин молока его матери и целый тюк сена.
— Вот как? Ты и пахнешь молоком и сеном.
  Юноша приподнял глаза и с хитрой задорной улыбкой добавил:
— Я так до блеска натёр этим сеном его мать, что надеюсь, её запах поможет вам скоро сесть к Аресу в седло.
— Думаешь, получится?!
— Уверен. Я помогу.
— Погоди, а хозяин твой сказал, что Арэс никогда не был под седлом.
— Для меня ему никогда не нужно было седло. Он отлично чувствует всадника.
— Вот как? Хитрец ты, однако.
— Есть такое. Это очень необычный конь, госпожа-Саманди. Он всё чувствует и понимает. И слово, и жест, и взгляд, и слёзы, будто у него человеческое сердце.
— Я знаю. А кто дал ему имя?
— Я. Случайно. Он родился под утро в первый день Митры восемь лет назад. Была страшная гроза. Вся ночь была тяжёлой. Его мать никак не могла разродиться, и лишь под утро, под сильные раскаты грома и молнии он, наконец, появился на свет. Всю ночь я в слезах молился Венере, чтобы она помогла ей ожеребиться и остаться живой. А Арэсу, чтобы он пощадил и не спалил своими стрелами конюшню и эту лошадь. Мать свою я не знал, а эта кобылка единственная среди всех позволяла мне пить её молоко, иначе я бы ещё маленьким умер от голода. Хозяин увидел хилого чёрного жеребёнка, услышал, что я поминаю Ареса в молитвах, вот так и случилось.
— Так вы молочные братья? Хочешь есть? Вот, я принесла немного мяса. Бери. Почему же Арэс теперь почти белый с красной гривой?
— Благо дарю, госпожа-Саманди. Возможно, силы Бога Огня и любви Венеры так благословили его на жизнь и раскрасили в цвет утренних облаков, а Ра поставил пальцем печать на лбу.
— Да, я сейчас заметила. У меня такая же на руках. Смотри.
— Да, госпожа-Саманди, и у Вас такая же белая кожа, красные волосы, и глаза как у Афродиты.
— Верно, — улыбнулась она, — но, к счастью, я — не она.
— Я будто видел Вас и раньше, в детстве.
И слышал голос, будто бы во сне.
— Есть и у меня такое чувство, будто мы знакомы.
Но мы с отцом вчера лишь прибыли из Александрии морем,
и в землях Греции счастливой
я пребываю точно в первый раз.
— Тогда я, стало быть, ошибся.
— Увы. Пойду, скажу отцу, что ты теперь свободен.
— Что Вы сказали, госпожа?
— Сказала, что рабом не будешь больше называться.
У тебя есть друг и брат Арэс,
пусть будет имя и свобода.
Как клеткой можно удерживать свободный ветер?
Иль силу моря в кувшине медном запереть?
Жизнь коротка бывает, она одна бесценна.
  Сатир, если здесь тебе не нравится и вздумаешь уйти сейчас, то ты свободен. Иди своим путём. А если вдруг останешься, мне будет веселей и Арэсу тоже.
  Подумала:
" Какой-то ритм рождается в словах?
  Ах, Греция — страна атлантов и пиитов".

   *   *   *

  Прошла тяжёлая длинная неделя. Сегодня большая семья отметила девять дней со дня внезапной смерти Вити и опустошённо разбрелась по постелям кто-куда. На утро, после этой ночи лунного затмения, Наталья тяжело проснулась в этот мир и подумала, что:
 "...если бы не эти яркие добрые сны с продолжением, то я давно бы уже, или сошла с ума, или покончила бы собой, чтобы уйти туда, к Ставру или Сатиру.
  Нет, нет, не покончила б. Потому, что тогда мама... и навсегда больной сын... НЕЛЬЗЯ! Если не я, то КТО им поможет?"

 Продолжение в главе 4