Доктор Эрих Зайднер сидел в скромном, но уютном салоне небольшой парижской квартиры Фридлендеров. Он расположился в мягком полу-кресле за круглым ломберным столиком, покрытом бархатной скатертью. Мирьям Фридлендер сидела напротив, опустив голову и закрыв лицо руками. И только по её вздрагивающим плечам можно было догадаться, что она плачет. Элизабет, одетая в длинное тёмное приталенное платье, стояла возле окна, отвернувшись и делая вид, что внимательно смотрит на улицу. Её чёрные волосы были гладко зачёсаны и собраны сзади в пучок, на бледном лице ни следа косметики. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь равномерным тиканьем старинных напольных часов.
Этой немой сцене предшествовало бурное «разбирательство» между матерью и дочерью, в котором доктор невольно оказался в роли "третейского судьи". Дело в том, что, узнав точную дату суда над Теодором-Генрихом Фридлендером, Элизабет твёрдо заявила, что она должна присутствовать на процессе, чтобы в трудную минуту быть рядом с отцом. И поэтому она немедленно выезжает в Германию. Мирьям впала в отчаяние и всячески пыталась отговорить свою – теперь уже единственную – дочь от этой чудовищно опасной поездки. Еще не оправившись от смерти Ирен, она поняла, что теперь рискует потерять и Элизабет – и буквально обезумела от горя… Доктор был целиком и полностью на стороне Мирьям, но его уговоры, основанные на логике и здравом смысле, неизменно разбивались о непреклонную волю и решительность Элизабет...
...Исчерпав все свои аргументы, доктор мрачно произнёс: «Конечно, вы поступите так, как вам заблагорассудится, и я не могу вам в этом помешать… Но, заботясь об отце, вы совершенно забываете о своей матери… И, с моей точки зрения, это непростительная жестокость – говорю вам об этом безо всяких обиняков. Вы оставляете свою матушку, хрупкую женщину, ещё совсем недавно пережившую невосполнимую утрату, в полном одиночестве, в чужой стране, без всякой моральной поддержки и слов утешения, погружённую в пучину отчаяния… Да, ваш отец также нуждается в поддержке, но он мужчина, опытный финансист, сильный и мужественный человек, закалённый в борьбе с жизненными невзгодами… К тому же, его защищает самый видный адвокат Германии, а в нелепость обвинения не верят ни судья, ни прокурор… Исход дела в пользу вашего отца очевиден. В самом крайнем случае ему грозит денежный штраф – «за халатность». Я человек посторонний и не имею права вам указывать, как поступать – но как врач, в конце концов, десять лет преданно служивший вашей семье, я взываю к вашему милосердию… Прошу вас, Элизабет, хорошо и медленно подумайте еще раз, прежде, чем принять непоправимое, на мой взгляд, решение… И помните, что не только вашей матушке, но и… мне… вы бесконечно дороги». Произнеся эти последние, неожиданные для него самого слова, доктор смущённо закашлялся. Затем он встал, надел шляпу и, молча откланявшись, направился к выходу.
Эриху Зайднеру уже исполнилось сорок три года. Он считал себя безнадёжным циником, отъявленным материалистом и убеждённым холостяком. Даже профессию врача он выбрал именно из духа противоречия вечному богоискательству своего отца, пастора евангелической церкви Святого Маврикия в Галле, сына крещенного еврея Соломона Зейднера. Дед Эриха Зайднера, богатый антиквар, был страстным поклонником философии Мозеса Мендельсона, активным проводником идей просвещения и убеждённым сторонником полной ассимиляции евреев в немецкой среде. Разочаровавшись в иудаизме, который, по его мнению, закоснел в своей многовековой закрытости, в догматизме и мракобесии, он решил креститься, однако, вовсе не из-за того, что вдруг уверовал в Христа или проникся идеями Нового Завета. Просто, как и многие немецкие евреи того времени, он воспринимал крещение, как пропуск в «цивилизованное общество».
Но совсем иначе отнёсся к обряду крещения его двенадцатилетний сын Абрахам, который теперь стал именоваться Иоганн Готфрид Мария Зайднер. Торжественность обстановки во время обряда покорила юное воображение, и мальчик твёрдо решил стать пастором. Он закончил с отличием семинарию и поступил на теологический факультет Марбургского университета. Блестяще защитив дипломную работу на тему «О Божественном предопределении и непогрешимости Святого Писания», Иоганн Зайднер получил звание бакалавра и занял пост проповедника и аудитора церкви Святого Маврикия в Галле. Он женился на дочери местного пастора – Грете Нойбах, и вскоре на свет появился его первенец – Эрих.
Пастор Зайднер мечтал видеть своего сына также в «ошейнике раба Господа», но мальчик не проявлял никакого усердия в учёбе, был непоседлив и смешлив, в отличие от своего серьёзного и задумчивого младшего брата Вальтера. И пастор перенёс свои чаяния на младшего сына, предоставив старшего самому себе. Закончив обычную «светскую» гимназию, Эрих решил посвятить себя медицине и уехал учиться в Берлин. Учёба в университете ему давалась, как ни странно, довольно легко. В отличие от христианской казуистики, медицина привлекала его грубым практицизмом, конкретностью решаемых задач и своей «приземлённостью». Но главное, его воодушевляла мысль о том, что врачевание тела куда как важнее, чем «исцеление» души – категории, с точки зрения медицины, весьма сомнительной.
Годы учёбы пролетели незаметно. Он был самым обычным студентом, вполне компанейским – и считался "своим" в среде однокашников, которые совмещали учёбу с буйными студенческими пирушками и посещениями «весёлых заведений». Ещё на первом курсе он потерял «невинность» в одном из берлинских борделей. Он подошёл к этому вопросу трезво, как истинный медик – для успешной учёбы просто необходимо снимать ненужное напряжение, не растрачивая своё время, энергию и эмоции на любовные коллизии… Получив, наконец, диплом и степень магистра медицины, Эрих Зайднер решил провести несколько месяцев в Париже – для того, чтобы «проветриться» перед тем, как надеть на себя пожизненное ярмо эскулапа.
Приехав в Париж, он поселился в пансионе мадам Броссар, совсем юной еще тогда вдовы – ей едва исполнилось двадцать пять. Эрих Зайднер был также молод и обладал весьма привлекательной внешностью – высокий, статный, с гривой вьющихся каштановых волос, кареглазый, с правильными чертами лица… Он был элегантен, одевался по последней моде (дед Соломон души не чаял в старшем внуке и охотно финансировал все его «прожекты»), обладал удивительным обаянием и редким чувством юмора. Роман с молоденькой вдовушкой наладился довольно быстро. Но и он был лишь одним из многочисленных эпизодов в череде бесконечных любовных похождений магистра медицины. Эрих Зайднер еще долго срывал бы цветы удовольствия, проводя упоительные ночи с танцовщицами из Мулен Руж и Фоли Бержер, если бы судьба не приготовила ему неожиданный сюрприз…