или
УШЁЛ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК
А я снова опоздала. Сегодня (10 сентября 2019 года) его тело предадут земле, а душа, уверена (прости меня, Господи, за настойчивость в этом утверждении), когда-то (как обещано тем, кто не безнадёжно греховен)) попадёт в Царствие Небесное в жизни вечной.
Но и сейчас (до второго пришествия) она, душа этого человека, не должна страдать. Опять - гордыня моя в отстаивании собственного мнения. Опять прошу прощения у Спасителя. Но по-другому думать не могу - нельзя! Этот человек, возможно, не знал о муках первых христиан во имя веры; не подвергался откровенным гонениям во время Советов в нашей стране (молод был, мы с ним ровесники, а в нашу бытность «поповщину» уже «победили» - так, во всяком случае, считали воинствующие безбожники). Но именно поэтому он и страдал больше многих окружающих, поскольку не находил выхода своим врождённым любви и жалости к ближним в естественных их проявлениях. Наше детство было затронуто нездоровым оптимизмом: вперёд, с песнями, «отряд не заметил потери бойца»! Проявление эмоций сочувствия не понималось и не принималось. Я сама никогда не жаловалась окружающим даже на физическую боль или откровенное - до обмороков недомогание. Считала это проявлением слабости и навязыванием посторонним своих проблем. Он был таким же. Был!
Был. И с этим уже ничего не поделаешь. Мы так и не поговорили ни разу. А одну, совсем короткую, фразу я вынашивала года три! Я должна была ему это сказать. А теперь: только слёзы, которые мешают видеть клавиатуру, помогающую мне остановить мысли, и - удушье от безысходности моего «должна». Ведь не просто «должна»! Это было для МЕНЯ жизненно необходимо. Доживаю я земную жизнь достаточно вежливым человеком. А тут. И самое страшное для моего воображения теперь то, что он мог уйти, считая себя в чём-то виноватым передо мной. А я осталась с чувством невысказанной благодарности к человеку (единственному, возможно, из мужчин!), пытавшемуся остановить моего старшего сына перед краем пропасти, к которой неуклонно подталкивает его «злодейка с наклейкой». Не одна она, конечно. С себя никак не снять мне вины. Не тот пример показывала; не всегда была рядом; чего-то не заметила в кричащих глазах его подросткового возраста. Но, заменив ему и отца, никогда (!) не интересовавшегося существованием сына (одинаково - до и после развода), я вдруг ощутила странную (и обидную - для меня) вещь: мои, казалось бы, неглупые аргументы в пользу здравого смысла и поведения он считал «бабьим трёпом» (нет, не произносил этого, но я-то видела!) - таким же, как и злое шипение бабушек со скамеек, на которых я, точно, не сиживала. А любое слово, брошенное представителем мужского населения страны или двора (не важно!), воспринималось им как некая аксиома, в дальнейшем не раз цитируемая. Отчим, к сожалению, не стал для сына другом, хотя, перейдя, как и его отец, в категорию бывших моих мужей, более уважаем в целом (по сравнению с «родным» - кавычки здесь умышленно мною поставлены; я никогда не видела отцов, столь отстранившихся от проблем своих собственных детей, как мой первый муж).
Не удивительно, что, пусть и заочно, зная дружеское окружение своего старшенького, я с надеждой ловила каждую его фразу, говорящую о том, что хоть кто-то из его «коллег» по двору пытается рассказать о безнадёге пути, по которому они ползут к смерти. Часто оно так и выглядело. В прошлое отошли пшеничная водка и доброкачественная горилка. Даже под официальными наклейками продаётся всякая гадость. А уж то, что «из-под полы» (не сомневаюсь - под чутким контролем и охраной людей с погонами, поскольку не выявить такие точки, окружённые всегда погибающими людьми, НЕВОЗМОЖНО) покупают и пьют наши братья, мужья и сыновья (в последнее время всё чаще среди них мелькают и дочери, сёстры, матери - тоже чьи-то), несомненно, может свалить с ног любого, самого закалённого в боях с градусами, мужичка. Вот они и теряют последние силы, сохранившиеся в неравной борьбе за выживание после «перестройки» в угоду кучке подлецов отечественного производства с западным воспитанием. Совсем недавно (прошёл ли год?) умер Алёша-подводник. А где-то месяца за три до этого он остановил меня голосом подростка, у которого детский тенор заменяется хриплым баритоном: «Тётя Лена, помогите...» Я не видела его (давно хожу, не замечая никого, кроме собак и нищих: первых боюсь, последних не хочу пропустить, если могу на тот момент поделиться чем-то), но сразу, вздрогнув (от неожиданности голоса, позвавшего «ниоткуда»), отыскала тщедушную фигуру, стоявшую в десяти метрах от нужного ему подъезда. Именно до него ему было не дойти, и в этом заключалась моя помощь «мальчику», для которого с детства я была «тётей», но выглядели мы одинаково. Умер он, едва дожив до пятидесяти. И правда был пенсионером, поскольку честно отслужил Родине, плавая по морям-океанам. И к нему я, выходит, была равнодушна - ни разу не спросила о том, где именно он побывал. Материнский эгоизм. Всё моё многолетнее «любопытство» сводилось к стандартным: «Юру не видел?» или «А Юра где?». И как же я сама устала от этих вопросов, годами звенящих в нездоровой моей голове...
Другой инвалид-пенсионер, но не подводник, а «сиделец» со стажем, тоже живший в моём подъезде (кстати, на одной площадке с Алёшей, о котором речь шла выше), и в бытность свою на Земле был похож (прости меня, Господи) на усопшего. Никогда не изменяя своей стройности, он за время многолетних заключений, как и многие представители противоправных деяний, наказанные за это лишением свободы, прибавил к природной оригинальности соответствующие рисунки на коже, и стал для окружающих (не для нас - знавших его давно) личностью, с которой в безлюдном переулке мало кто захотел бы встретиться. Но я была благодарна и ему, когда сын, привыкший (особенно в состоянии расслабленности) делиться со мною всеми новостями, рассказывал: «Дядя Витя меня всегда другим в пример ставит - «смотрите, Юрка тоже пьёт, но работает, уважаю...» И было видно, как важна была парню, получившему в матери сотрудника милиции, а в отцы и отчимы - адвокатов, похвала мужчины, который для «светского» общества просто не существовал. И заочно была благодарна ровеснику Вите за то внимание, которое было однозначно приятно сначала подростку, а затем - молодому мужчине - моему сыну, существование которого просто не интересовало моих избранников. «Выбрала» называется... Но вот желания лично сказать «спасибо» этому субъекту у меня никогда не возникало. У него были «золотые руки». На эту тему он не раз бывал у меня в квартире. А вот глаз у него не было! При отличном зрении (никогда не носил он очки), то, чем он видел, я ни разу (хотя в людях меня интересуют только глаза - вернее, то, что в них) не смогла разглядеть. И сейчас в памяти на эту тему - какой-то расплывчатый туман, скрывающий пустоту. Страшное ощущение. Но не без оснований. Когда, в очередной раз, Витя помог мне с какой-то проблемой в квартире, он отказался от «десятки», а потребовал в качестве «уважения» к его профессиональным заслугам «собрать столик» и разделить его с ним. Ультиматум застал меня врасплох, поскольку прецедентов не было. Нет, никакой брезгливости в сторону соседа я не испытывала. И то, что моя мама была главбухом, а его - уборщицей на одном предприятии, никогда не напрягало (ни тогда, ни сейчас). И в застольях участвовала не раз (и не сто!), но было в них одно обстоятельство: за столом сидели люди, чем-то мне интересные. Они могли рассказать мне то, чего я не знала или не понимала; либо - я доверяла им настолько, что могла «поплакаться в жилетку», а не «держать хвост пистолетом», как привыкла в повседневности. Ни к одной из таких категорий товарищ не принадлежал. Но… время было упущено. И, привыкший к дамам лет на двадцать себя моложе (я заметила, что «сидельцев» и «олигархов» часто объединяет одно направление нахальства - в любом возрасте они не ощущают своего взросления), он вдруг снизошёл до моей персоны, и «Остапа понесло» настолько, что мне пришлось крикнуть сына из соседней комнаты. Чтобы не разрушать в нём ореола уважения к соседу, я без детализации попросила проводить «дядю» до его квартиры. Не стала задним числом тревожить и молчаливую его маму, которая обожала своего единственного сына и безропотно сносила все издержки его характера и образа жизни в их однокомнатной квартире. Но осадок остался и в итоге вылился в рифмы («Суета в партере», по-моему, назвала я тогда это стихотворение). Он ненадолго пережил свою мать, в их квартире теперь постоянно - новые лица. Но внутренняя благодарность моя за слова, оценённые когда-то Юрой, никуда не исчезла. Иногда важно именно не кто, а что произнёс. Может, не желая потерять уважение в глазах странного дяди Вити, сын фактически не работает только последние три года, а не пятнадцать, как кое-кто из его несчастных собутыльников. Но не было у меня ощущения настоящей утраты и фактического горя по поводу невозможности нашей встречи на Земле...
А вот с ВЛАДИМИРОМ ВАСИЛЬЕВИЧЕМ НЕВЕЖИНЫМ, чьи отчество и фамилию я узнала только в прошедшую пятницу (13.09.2019.), когда к нему уже не обратиться так официально (и менее официально - тоже!), я мечтала поговорить. Потому, что глаза там были. И прекрасные: добрые по отношению к окружающим и беззащитные перед хамством. Та, не очень счастливая, категория людей, которых я больше всего жалею и люблю (в православном смысле этого слова). И мне хотелось, чтобы он знал это. Но... Взглядами мы сталкивались не более десяти раз при моих побегах в магазин, а здоровались вообще раза три. У меня плохая зрительная память, и не раз было, когда я, встретив ищущий мои глаза взгляд, пробежав мимо, начинала лихорадить мыслями: «Ой, это же, вроде...» Иногда, наоборот, здороваюсь с теми, кто потом, промолчав на пожелание им здоровья, оглядывается на меня, и мы встречаемся взглядами, пытаясь вспомнить ту, предыдущую, встречу, которой, возможно, и не было. Понятно, что такое общение делает застенчивыми представителей мужского пола. Не всех, конечно: счастливые нахалы встречаются, а сейчас всё чаще. Но мы говорим об интеллигентном мужчине моего поколения. Не об «образованце» (то есть носителе корочек об окончании высшего учебного заведения, о которых так ёмко выразился Окуджава), а об интеллигенте от природы, к которым, несомненно, относился герой моего грустного повествования.
Сын мой, правда, в такую философию не углублялся, а довольствовался в отношении годящегося ему в отцы человека лексиконом двора, где к одинокому (отец с матерью умерли, с женой он был разведён, дети и внуки в частом посещении его жилища не замечены) мужчине прилипла кличка «Пузан». Выпившая «детвора» окликала его на «ты», хотя знали о разнице в возрасте. Впрочем, выглядел он моложе своих ровесников и, хотя особой стройностью не отличался (но не настолько, чтобы заслужить указанное прозвище), регулярно ездил на велосипеде купаться на Волгу. Он не пил с «честной компанией», а просто хотел общения. Хоть с кем-нибудь. Но Юру явно выделял из других несчастливцев. И, думаю, не из-за наличия у моего наследника высшего образования, а просто надеялся, что тот ещё не до конца озлобился на «несправедливость» мира к нему и, возможно, способен вырваться из замкнутого круга пьяницы в «Маленьком принце». Не сомневаюсь, что жила в душе у этого человека жалость и ко мне, «женщине с сумками»...
Так окрестила меня давно ушедшая из жизни соседка по двору, которая однажды очень удивила своим вниманием. Я, как всегда, шла из магазина и уже зарулила к дому, ощутив облегчение уже от одного осознания того, что приближаюсь к своему подъезду. Но вдруг дорогу мне преградила незнакомая женщина, радостно выкрикнувшая:
- Наконец-то! Где Вы были?
Я ошарашенно вглядывалась в её лицо, пытаясь понять, когда мы могли договориться о встрече, которую она так ждала. Говорившая не была глупа, поэтому пояснила, хотя мой вопрос был немым:
- Я, понимаете ли, всё время за Вами наблюдаю. Ещё когда Вы с мужем по двору ходили. Красивые оба такие. А потом Вы одна стали ходить - всегда с тяжёлыми сумками! И вдруг - нет и нет! Испугалась - не случилось ли чего... И так обрадовалась сегодня. Извините.
Не знаю, кому как, а мне было приятно, что кто-то из незнакомых людей интересуется моим существованием и даже волнуется, когда я выпадаю из его поля зрения. Поэтому, вспомнив, объяснила, что действительно отсутствовала длительное время (это были счастливые времена, когда могла позволить себе поездку в дом отдыха) и поблагодарила за внимание. Эта дама вскоре умерла, успев незадолго до этого пригласить меня съездить с нею к её сестре («Там и Вы хоть отдохнёте от сумок своих!»), от чего я в вежливой форме, конечно, отказалась. Но стало понятно, что и эта женщина была одинока в своей тоске об ушедшем и в поисках сочувствия выбрала мою персону. К сожалению, составить ей компанию было не в моих силах, которые я до сих пор (а прошло лет десять) посвящаю только детям и внукам. Но беседу с ней всегда поддерживала. И, когда узнала, что дама ушла в мир без страданий, не обвиняла себя в том, что была по отношению к ней равнодушна.
А вот воспоминания о Владимире бередят. Они, думаю, меня и «усадили» на скамейку с «бабушками», о чём я уже раньше в данном повествовании говорила - НИКОГДА. Выходит, не нам решать - что, где и когда произойдёт, каких бы передач на эту тему ни напридумывали.
Я, опять же, бежала в магазин, но меня остановила приятная и хорошо знакомая мне женщина, которая интересуется моим творчеством (а я - её). Нам было не по пути (дама шла с работы), и она предложила сесть на скамейку. Не мой формат общения, но мы не виделись «вечность», и поговорить хотелось обеим. Обсудили многое, но скоро к облюбованному нами «плацкарту» подошла пара женщин возраста «за сорок» и «очень за сорок». «Молодая», как бы оправдываясь, заговорила: «Вы извините. Она не будет вам мешать. Просто посидит.» Естественно, какими-то фразами я попыталась донести до неё, что «место не куплено», и никто из нормальных людей не может помешать другому на улице в подобных обстоятельствах. «Взрослая» женщина была оставлена в одиночестве на этом подобии прогулки, и философски устремила в никуда много повидавшие глаза. Наш разговор, в котором я узнала много интересного о творческих тусовках родного города, продолжился. Но вскоре на горизонте появилась фигура, чем-то знакомая мне: медленная походка, кепочка, аналогичная той, что «украшала» мою голову. Дополняли уверенность в том, что к скамейке приближалась подруга по студии «Здравствуйте», и две (актуальные ныне для тех, кто преодолевает естественное увядание организма) палочки с каким-то модным названием (по мне - лыжные). Но самое главное: это была женщина, жившая в одном подъезде с человеком, ушедшим из жизни, так и не услышав моё «спасибо». Эта мысль так взволновала меня, что я, на мой взгляд, слишком скомкано простилась с милейшей дамой творческих наклонностей. И, эгоистично поменяв и партнёру, и тему диалога, стала выпытывать подробности последних дней жизни ушедшего у присевшей рядом со мной приятельницы. Господи! Только Ты знаешь, где и когда притулиться на уличной скамеечке тем, кто твёрдо уверен, что не способен на такое праздное времяпровождение. Она говорила, и я начала мёрзнуть, хотя это состояние крайне редко посещает мой организм. «А вот на этой скамеечке мы и сидели с ним в последний раз» - она кивнула на ту женщину, которую с извинениями оставили «погулять» десятью минутами раньше - «Вдвоём сидели, а он еле подошёл, присел, сказал, что уже до магазина ему не дойти, и что врачи выписали из больницы, объяснив, что уже никто его не спасёт. Умрёт скоро. Где-то через неделю и умер...» Озноб сменился удушьем. Я вспомнила, как однажды, когда разыскивала сына во дворе, направилась к достаточно большой группе мужчин, стоявших у песочницы. Наверное - с лицом не являвшим собой образец радостного ожидания. И, подходя, заметила, как отделилась от общей массы достаточно плотная фигура и удалилась в сторону того самого подъезда, в котором жил «дядя Вова». Мы, женщины - существа специфические. Не раз видела я, как матери, уставшие от ожидания чуда превращения сыновей в «образцово-показательных» граждан, скатывались к обвинению всех и вся в своей беде: били собственных чад посреди двора (те, ослабевшие от возлияний и ощущения вечной вины, не сопротивлялись даже, а тётки свирепели так, что я сдерживала себя, чтобы не позвонить 112); выхватывали бутылки со спиртным, не интересуясь, кто же оплатил это «застолье», и выливали содержимое в траву; набрасывались на окружающих с обвинениями, что те «споили ребёнка», хотя несовершеннолетних в таких «кругах» я не замечала. В принципе, все знали, что к подобным категориям я не отношусь. Как правило, кто-то дальнозоркий предупреждал сына о «шухере», и он просто отделялся от прочих. Затем мы шли вместе домой (особенно, когда сумки у меня были очень тяжёлыми) или договаривались о времени его возвращения в «родные пенаты». В тот раз был тот же «сценарий». Но Володя, которому я заочно была так благодарна за его простые и мудрые увещевания в адрес «наследника», поторопился уйти, чтобы у меня не появилось даже мысли о том, что он имеет отношение к «спаиванию» сорокапятилетнего «малыша»...
И за эти страх и беззащитность перед возможностью женской агрессии я тоже уважала его: многие мужчины вынуждены в своей жизни «просто» отвечать на бабский беспредел - «по мордасам». Но он был сильным человеком, для которого такой «выход» недопустим. Предпочтительнее - одиночество. Так он и жил: одиноко и достойно. А я! Конечно, для окружающих у меня уйма «оправданий» (которых, конечно, никто и не требует), но для себя не могу найти покоя из-за проявления равнодушия собственного на том уровне, который я обозначила именно для собственной персоны!
Когда сын начал в тот день со слов «Тут у нас во дворе умер...», я мысленно прокричала: «Только не он!» Не вышло. Он. И этот факт навсегда зафиксировал сотню раз прокрученную в моём мозгу мысль: благодарить людей за любую малость в нашу пользу надо вовремя. Я опять не успела. Вы простите меня, Володя. Мне бы ещё себя простить...