Милый барин, Натан Николаевич, донесли мне вести, что в уезде вашем нынче наступили холода, что очень живо в моих воспоминаниях, но с трудом верится пока я нахожусь в краю теплом, торговом, приморском. Посему, надеюсь, что спите вы с чугунною, прокаленной грелкою в ногах, носите не иначе как меха и приказываете топить баньку не реже, чем через день. А я пока вам расскажу о том крае, в котором ночью ноябрит а с утра июнь, корабли ходят парусами вниз а купцы, хоть и зовут себя местными, но имеют золотые волосы и желтые глаза, тогда как местные должны быть черны, низки как сидячие собаки и иметь глаза мелкие да темные.
Видели бы вы красоту здешних гор, ясность озер, быстро танцующую узкость рек. А городки? Яркие, с высокими узкими окнами на улицах, в которых не разминется пара груженых ослов. Красиво, так жадно красиво что на картинах во дворце нашего батюшки - императора. И свет такой, льется, будто ангелы божие опрокинули чашу со своими остриженными локонами и они сыпят, сыпят с ясной лазури неба. Дни здесь долги и солнечны, душисты от запаха смол, трав, которые перетирают в заправки к сырному хлебу. От света люди закрывают накрепко окна ставнями, не желая впускать эту небесную щедрость в свои жилища.
От того, может и прокляты. Знаете, я много где бывал, и раз сам государь мне доверяет - можете доверять и вы. Пахнут местные жители больной козой, что верный признак проклятия. Они скудоумны в большинстве своем, нелепы, уродливы и шумны. Работают абы как, имеют массу женщин и мужчин, но имеют мало детей. Встречаются здесь юноши статные, кудрявые, с медовою кожей и ясными очами но потом они словно исчезают, превращаясь в приземистых, рыхлых, лысых мужей с крупными носами, щеками, пузом и запавшими свиными глазками. Они неприятны в общении, хитрят, лгут напропалую, вихляют задами что бабье, красят себе лица, хотя им это вовсе не помогает и вульгарно себя ведут с выкупленной заграницей молодежью. Гордыни же, самолюбования в них масса, при совершенном неуважении к иным гражданам и неумении вести дела.
Они считают себя потомками великих завоевателей, знатных архитекторов, путешественников и ученых. Но не верится мне, что это сыны тех сильных, достойных мужей. Словно во время похода какого прихватили что не то, тронули того, кого трогать было нельзя, нарушили некий запрет и теперь наказаны. А это самое тяжелое наказание - потерять себя.
Путешествие мое началось с севера этой страны, города мрачного, величественного и спокойного. Из зеленых бычьих голов на площадях и базарах течет чистая горная вода, дарящая свежесть после кислого местного вина. Город очень стар, но при памяти и до сих пор в силе. Его не затоптали приезжие и все относятся к нему с уважением, так как только он решает, как здесь кому жить. Давно я не встречал такого, что бы само место селило у себя чернокнижников, влекло оборотней с ближайших гор, да вампиров, но следило, что бы все жили в гармонии. Здесь же находятся сильнейшие реликвии и огромные, привезенные из Африки захоронения, которые не мертвы и не спят, а следят за тем, что происходит в городе, не пуская чужаков, что могут навредить. Мне приходилось иметь дело со всеми вышеперечисленными и даже сверх того, и все они мне пришлись по нраву. Иные, но достойные, не посягающие на твою неприкосновенность, вежливо приветствующие, приглашающие к столу, но не навязчивые.
Хуже всех оказались люди, что было для меня большим удивлением. Даже если с утра вы ударяете по рукам (с их инициативы) и вам обещано сотрудничество - к обеду ваш партнёр может просто сбежать, оборвав связи. Потом он появится, извиняясь, но смысла от такого недостойного мужа? Таких пороть только. Так же удивлением для меня была алчность. При важной встрече меня посадили за стол, заставленный пустой посудой. Вина в кувшине было на дне, мясо давно засохшее, сыр надобно было сначала отскоблить от тлена, который вовсе не имел благородства французской изысканности, а попросту годился на выброс. Хлеб был лежалый и все это было по плохо мытой посуде и лежало по корочке. Что бы меня да так принимал зажиточный человек, желающий возыметь договорные отношения с нашей державою?
Лучше оказалось иметь дела в пиратском городе, в который я отправился посетив по дороге крупный торговый, легендарный город и снова поразившись его жадности и запустению.
У пиратов же было жирно. Масленно, сытно, блестело драгоценностями и опасными взглядами из за полу - прикрытых ставен в помоечного вида особняках. Здесь была жизнь, торопились узкие улицы, никогда не видевшие света, споро делали свои дела мастера по меди, коже, стеклу. Гремел порт, работали воры и продажные девки, меня угощали фигами, пропитанными ромом пирожными, клали мне в рот вкуснейший хлеб и слушали каждое слово. Здесь партнёром моим был крепкий, зеленоглазый купец, знающий не только местное наречие, как все кругом, и видавший мир. Он был умен, щедр (особенно на всех своих бывших и нынешних женщин), умел договариваться и не говорить лишнего. На нем была хорошо пошитая, дорогая, но местами порванная одежда, дом его был шикарен но с некоторыми дефектами, как выбитым окном например. Словно цеплялось к нему местное проклятие, не могло сожрать целиком, но касалось, то его рукава, то ломилось в дом, пролезая в окна. При том сам он этого и не замечал. Рассказал, пьяным делом, что пырнули его как то ножом в грудь, даже сердце задели, но он выжил, потому что его любит бог, а он любит его. Но предупреждение понял, жить ему немного, но сытно и вольготно. Поэтому и трудился много, честно, воевал смело, любил женщин истово, но ел умеренно, что бы раньше времени не поломать хрупкий сосуд тела и не давал себе горевать о том, что жена его умерла вместе с ребенком которого так и не родила а других детей ему так и не послали.
Возможно за счет их жизней он жил сам. Такой солнечный, громкий, яркий.
А возможно, хранил его знакомый ангел, к которому в гости мы пожаловали как то прекрасным, рыжим вечером. Ангел имел все свои приметы: светлость, печаль, силу. Он был высок, хром на одну ногу, строен, широкоплеч, грациозен и крепок. Его достаточно длинные, спутанные волосы касались слегка выгоревшего на плечах камзола, профиль был суров а зрение ясных глаз не слишком хорошим. Было видно, что он устал от бестолковости и безалаберности местных жителей, мелочных, грязных, но как мог сеял вокруг себя жизнь, растрачивая свою силу. Может поэтому сие место было так ярко и живо. И так хорошо жил город, первый на моем пути - потому что у этих мест были свои хранители.
Потому как далее я отправился в городок в низине, где был словно в тюрьме. Такой он был с виду благополучный, но затхлый, с холодными жителями, грубыми, недружественными и неумелыми. Здесь мне пришлось застрять, так как дела они делать не умели, много лгали, питались чем попало и так же неразборчивы были в связях. Я гневился на этих недотеп, путающих мне планы, но уехать не мог. Разве что отбыть на пару дней, когда местные, свято чтя свою привычку бездельничать свернули скупые ярмарки, закрыли лавки, ставни, ворота и засели по своим холодным домам отчего я махнул на них рукой и как мог скоро уехал.
Слыхал я ранее что надобно побывать дальше на севере страны, там, мол, где граничит с иными государствами - горы будто спящие великаны и вода у рыбацких деревень чиста от своей невинности. Начинают потихоньку расти города, проложили железную дорогу, потянулись желающие отдохнуть на водах, знатные люди и место стало портится, но пока - пока то можно успеть взглянуть на саму безмятежность, разве что уплатив не много ни мало а одну серебряную с золотым кантом монету за пребывание на земле.
Отправился я на озера, стылые, чистые, окруженные скалами и лесами. Наказал сопровождающему меня переводчику, нанятому еще в первом городе, оттого достаточно толковому - что бы размещал мои вещи на постоялом дворе, по иному здесь называющемуся, сдающим меблированные комнаты гостям. Про себя отметил достаточную жадность и в этих местах, не улыбчивость жителей, пока не увидят они деньги. Тогда, может быть, абы как, сработают свою работу. Но не ранее, чем получат немалый гонорар. Не стану скрывать, неслабо они меня сим досадовали. Я не скуп, но цену вещам понимаю как мало кто, и ясна мне цена человеческих услуг и действий в равной степени. Здесь же ты бесконечно платил за воздух людям, этим воздухом не владеющим. Ведь какая заслуга местных жителей в том, что небо высокое, горы прекрасны, а вода лежит такой ровной гладью? Есть заслуга что плохонькую, но дорогу проложили. Так за дорогу уплочено. Дом поставили? Заплатили. Хоть и не вежливо нас встречали. Обед из негодных продуктов на стол поставили? И за то деньги даны. Пахнет в этих местах смертью от холодной воды, и похожие на больных ехидн жители словно спешат побольше содрать что бы уплатить самим безумную дань за жизнь на этом месте.
Дел с местными я иметь не захотел, поэтому ушел гулять по окрестностям, далеко зашел, резко обступил меня лес. Шел по дороге, и увидел на дереве казака. Тот как свистнет, думал пронять меня, видимо, сочтя за нежного местного жителя, а я ему как свистану в ответ, что птицы в веток кругом посрывались. Зауважал меня казак, спустился, пожал руку, спросил чьих я буду и услыхав ответ пригласил к столу. Потому как южное правильное гостеприимство имеет свои законы и не назначает гостям цен.
Стол накрыт прямо на берегу, стоит на пестром ковре, расстеленном на камнях, вокруг казаки собрались, в шапках, при форменной одежде своей, при инкрустированном, червленом оружии. Жарят мясо, служат атаману своему. Атаман сверкает из под белой овчины шапки глазами, крутит ус да рассказывает, что как то спозаранок встал, седлал коня да и поехал. Ехал, ехал и дошел в эти земли, а за ним и остальные подтянулись. Я сначала прикинул расстояния, потом перевалы горные, а потом понял, что давно мертвы они все. Холодом от них веет что от воды озерной, и только от костра, на котором мясо пшикает соком да жиром - жаром тянет.
А стол то богат, скатерть белая, в тарелках фарфоровых глубоких помидорки малосольные с капусткой да листиками хрена, чесночок, лучок, огурчики хрусткие. Хлеб разломленный лежит, в мисочке икры черной ложка серебряная колом вставлена, бражка разливается по чарочкам. Ох и нажили себе добра мертвые казаки на местных озерах. Молодцы ребятушки, только как мне от них уйти, не став таким же? Ну и запел я им, сначала заунывную а потом плясовую. Запел раскатисто, так что полетел голос над водной гладью и запетлял меж деревьев. Вторил мне хор хладных мертвецов, завороженных. Встрепенулись в них давно холодные души, прослезились, проплакались. Сами же меня и довезли до переправы в городок очередной игрушечный, светлый с пальмами а не черно - синими соснами, попрощались по братски, обещая, что ничего на подвластных им землях меня не тронет. Потому как в селеньях здесь нет детей и молодых, есть только старики. И старики сюда в основном приезжают. Едят рыбу из озера, спят в каменных постелях, оставляют свою старость на этой земле, потом им на блюде подаются молодые. Они откушают и сами становятся на пяток лет бодрей. Оттого все так недобро здесь.
Но красиво до смерти.
Не наврали казаки, спал я прекрасно, хоть и в холодном здании. Выпил на завтрак отвара пустого из трав, вышел на крыльцо, вдохнул воздуха чистого и махнул оттуда к черту. Ну их с этим жестким, алчным колдовством.
Поехал снова к морю. Удивительно, знаете ли, милый мой, какие здесь перепады от местности зависят. То мертвецкий край, то холодный но сильный. То жаркий и любвеобильный, то скотское место. Ориентир разве что особая порода жителей, рассыпанных по этой территории, и имеющих внешность как у моего знакомого купца али ангела, что б волосы на голове, кожа медовая, глаза ясные. Остерегаться же следует мелких, пухлых, чернявых или лысых, которые являются вроде как истинными владельцами земель этих.
И держаться портов. Потому как в них больше света, жизни, больше разных людей.
Приехал я в прибрежный городок, с расписными домами, которые сначала кажутся лепниной украшенные, а потом приглядишься - и понимаешь, что это нарисовано. И окна: одно настоящее, следующее намалевано. Но дивно пахло смолами в городе, журчала река, фонтаны, закат случился такой красоты неслыханной и все было из белого мрамора, которого здесь было с лихвой. Правда, почему то совсем не делали из него скульптур людей, может следуя приметам неведомым мне, как то не довелось спросить. Остановились мы в старинном особняке, на первом этаже которого был почин лодок, часть занимали торговые склады а часть - комнаты для гостей. И хоть снаружи был тот дом знатным, внутри оказался весьма прост и не проветрен. Удивительное дело, отужинав в трактире прибывших с восточной стороны торгашей, с наступлением ночи, город переменился. Я уже привык к тому, что не слишком людно ночами, и что закрывается почти все, запираются накрепко ставни, ни звука лишнего не произносится и даже с публичными домами дело неважно. Но здесь как то совсем резко похолодало, чуть ли не до мороза, хотя день выдался удивительно жарким, летала мошкара и бабочки, не смотря на октябрь месяц. Вернувшись в снятые комнаты, в которых намертво были приделаны к стенам шкафы и зеркала, я искупался в неудобной лохани, тоскуя по баньке нашей или роскошным саунам Азии (хотя тут издревле были термы, и края эти, ранее многих других начали обслуживать народ горячей водой и общественными банными комплексами), поскольку на протяжении всего пути постоянно терпел неудобства в плане мытия. Хотя известно, что в портовом городе в первую очередь все шли с борта в купальни, дабы смыть излишек чужих запахов, болезней и принесть своеобразную присягу месту. Ныне же я встречал только вшивые тазы, холодные помещения, не душистое мыло и явное пренебрежение традициями гигиены. После очередной не слишком роскошной процедуры купания я опустился в холодную постель и думал заснуть, как меня начали одолевать мысли о присутствии кого - то, грохот за окном, словно штормило, хотя стоило посмотреть на улицу - все было тихо и темно. Ложился - казалось что пальмы с корнями выдирают из земли, река с морем бьётся, ливень и камнепад. На утро в комнате чуть ли не мороз, я пожалел что быстро собираясь и наскоро беря с собою вещи не стал перегружать дорожную сумку чем то теплым.
Выйдя же на завтрак каково было мое удивление теплому, тихому утру. Так это не сочеталось с глупыми ухмылками слуг, разбудивших меня тем, что вломились в мои комнаты, лопоча что то на своем диалекте, и усугубив тем мое и без того не доброе настроение. Так же не согласовывалось это с плохоньким завтраком, из которого неплохими оказались разве что яйца, чай, да один из пирогов. Прочее же было не лучшего качества. Ну хоть денег за это не требовали.
В целом мне городок понравился, днем солнечный, душистый, отделанный мрамором, с бойкой торговлею на центральной площади, особняками, дворцами за кованными оградами, ресторациями и трактирами, гусями на речке, детворой, играющей в прятки. Он по крайней мере был живым, хоть и превращался ночью в бушующее чудовище. Но в дальнейшем я вернулся в затхлый город в низине, где все еще ждали меня дела и уныние накатило снова. Поэтому нашел время написать вам, моя душа, согреть рассказами о море и солнце да потешить историями о местных дураках в надежде что и самого от сей исповеди попустит.
С любовью, сосланный по делам в очередные темные земли ваш Максим Евгеньевич Калинин.