Невероятной силы энергетику почувствовал Сеня, подъезжая верхом на Ромашке к храму на дубровской горке. Как и пятнадцать лет назад земля в окрестностях храма не пахалась и скотина здесь не паслась. Как и в пионерском детстве, луговина вокруг церкви была усыпана мелкими белоснежными ромашками. Сенька спешился и медленным шагом стал подходить к храму. Следом за ним, будто в поклоне опустив голову, плелась Ромка.
Всякий раз, когда будучи пионером, Сенька оказывался возле храма, он испытывал те же чувства, те же эмоции, ту же дрожь в душе и ту же невероятную энергетику, что и сейчас. А ещё какое-то непонятное чувство страха. Но страха не привычного, не боязни природной, а страха … какого то иного, подсознательного необъяснимого порядка…
Подойдя к церкви ближе, Сенька снял фуражку и замер в воспоминаниях о детстве, малый кусочек которого был прожит в пионерлагере, что находился в здешней округе…
… - Здорова, Дед! – крикнул Сеня старику с белой и богатой как у старовера бородой, когда шёл со своим отрядом в очередной лесной поход. Никто не знал, как старика зовут, и сколько ему лет. От подобных вопросов он увиливал, всякий раз повторяя, чтоб звали его просто Дед. Частенько встречали Деда возле полуразрушенного храма. На этот раз он окашивал здесь траву, аккуратно обходя куртины с цветущими ромашками. Видимо его трудами бурьян никогда сюда не совался.
- Здравствуй внучек, здравствуй! Моё почтение пионерам! – дед приставил правую ладонь к поношенной кепке, по-воински отдавая честь перед строем шагающих детишек в красных пилотках. На стареньком пиджаке деда висел орден Славы.
Сенька ответил старику пионерским салютом и вслед за ним просалютовал в честь ветерана весь пионерский отряд.
- Привал! – скомандовал пионервожатый. Ему захотелось, чтобы дед рассказал ребятишкам о войне, о том, за что был награждён орденом Славы… Но дед отмахивался от его просьб.
- А орден… Не скромно как то с ним кажный день ходить. Нацепил однажды 9 мая на юбилей Победы, а снять уж сколько лет не могу – пальцы-то от старости как крючья рыболовные стали, не согнуть, не разогнуть. Можеть и подсобнёт кто?
- Никогда! – как отрезал, сказал Сеня и задался вопросом, - а зачем вы тут косите?
Ответ деда прозвучал не сразу. Он будто обдумывал, стоит ли отвечать или увильнуть от вопроса… Но, всё-таки, косясь в сторону пионервожатого, ответил:
- Место здесь, внучек, святое!.. А такие места в забвении не должны оставаться, и бурьяном обрастать им не гоже… Вот и стараюсь как могу порядок поддерживать. Ведь акромя той войны, на которой мне повоевать довелось, много лиха на земле нашей было. А тут ведь в округе куда лопатой не влезь – всюду кости, всюду останки людей, что смерть от того лиха приняли. Потому то здесь землю не пашут и скотине топтать землю не дают.
Дед вновь покосился в сторону пионервожатого.
Тот, уловив настроенье его взгляда, сухо ответил:
- Рассказывай дед, рассказывай. Историю Отечества малым знать надобно, особенно историю своей Малой Родины. Не боись, рассказывай всё как есть, как было…
- Да я, сынок, своё ещё на той войне отбоялся… Уж в любую минуту Господь к себе призовёт, вот где страшновато за грехи свои ответ держать, - дед перекрестился, и достав из кармана носовой платок, протёр глаза…
- Да за тебя вот, молодого, боязно… Кабы мои рассказы тебе потом боком не вышли.
- А ты дед, за погранца не бойсь, - ответил пионервожатый мы не только за рубежи наши постояли, мы дед за Родину, за её границу, а, стало быть, за историю её и правду её, кой бы горькой она не была, службу несли. Не бойсь, если случится чего - и за себя постоим.
- Знать родственные у нас души… я ведь сам пограничник. Войну протопал от Бреста до Москвы и в обратку до самого Берлина.
Сенька стоял рядом и, разинув рот, с изумлением, слушал этот диалог…
Пионеры на привале тоже примолкли.
- Святые места, здесь ребятки, святые… с давнёшних времён… - начал Дед свой рассказ.
… Очнулся от своих воспоминаний Арсений от Ромашкиного приглушённого «пыырррххх» перед самым ухом. Будто та что-то шепнула ему на ухо.
- Дед… - прошептал Сеня, завидев старика при входе в церковь.
- Де-ед! – закричал радостно Арсений, - живой!
Старик улыбнулся и исчез в дверях храма, а какой-то внутренний голос прошептал Сеньке: «А у Бога все живые…»
Какой-то комок подкатил к Сенькиному горлу, дыханье затаилось в его лёгких, и послышался стук сердца. И вновь чувство какого-то неведомого по своей природе страха, обуяло всю человеческую сущность Арсения.
Он вбежал в храм, но никого там не обнаружил. Выскочив через окошко, Сенька заприметил приставленную к стене косу. Её деревянное окосье было черным-черно от древности, а сама коса покрыта крепким слоем рыжей ржавчины.
- Вот ведь почудилось… - прошептал он и, глядя на ромашковые цветы у церкви, вновь утонул в воспоминаниях.
… - Красной звалась когда-то эта горка, продолжал свой сказ старик, - от того ли, что место это красивое, то есть красное, как в старину говаривали, от того ли что кровью красной предков наших насквозь полита…
Оглядитесь-ко на местность в округе – семь холмов-курганов насчитаете здесь по вдоль реки. И каждый холм – могила братская. Про Куликовскую битву-то рассказывали вам уже в школе? Вот после той битвы много воинов убиенных на Куликовом поле осталось, а и не меньше раненых возвращались к Москве с князем Донским Димитрием. Акромя конного и пешего хода был и водный путь, по которому лодьи везли воинов с особо тяжкими ранами. Много люду поумирало в дороге той. Вот здесь в этих холмах-курганах они и похоронены…Церкву здесь деревянну в память воинов построили, а местность погостом Красна звать стали… Покровская церква – во имя Покрова Пресвятой Богородицы.
Дед, перекрестившись, сделал паузу…
- Но кроме той крови воинской, что здесь после Куликовской битвы с телами воинов от ран скончавшихся осталась, пришлось земле-матушке ещё одну кровь принять… монашескую.
Дед вновь поглядел в глаза погранцу-пионервожатому.
- Сказывай, Дед, дальше, сказывай, - ответил тот на взгляд старика, будто давая разрешение на что-то запретное.
И дед продолжил свой рассказ.
- В давнёшние времена монастырь здесь стоял. Ещё лет за двести, а то и триста до Куликовского сражения монахи на эту землю пришли, чтоб в глуши и красоте её за спасение рода человеческого и за Святую Русь перед Богом молиться. Не один век монастырь здесь простоял, до самого смутного времени. А когда эта смута пришла на землю русскую литовцы да поляки разграбили эту обитель монашескую и сожгли, а самих монахов поубивали. Сгорела и церква Покрова. Ну как ополчение Минина и Пожарского выгнали супостатов, через несколько лет новую церкву здесь народ построил и так же во имя Покрова нарекли. Вот внизу овраг и за ним второй холм там церква была. Получается на двух холмах два храма одноимённых. Так место и стали звать с тех пор – вместо погоста Красна – «Два Покрова»
А церква, где мы сейчас ведём беседу, шибко обветшала и решили её снести, но прежде выстроить каменный храм, тот, что перед вами. Но империалистическая война…
- Первая мировая, - поправил старика пионервожатый (он после службы учился в педагогическом на учителя истории).
- Ну, да, первая мировая отодвинула это строительство – недостроили храм маленько. Потому и выглядит она будто древней, поскольку задумку зодчего до завершения не довели. Бок о бок стояли эти церкви много лет. Опять, значит, два Покрова получилось… Старая деревянная церква была всё же порушена, а этот кирпичный храм чудом уцелел, хоть и тоже порушился кое-где.
- Сам порушился иль как старой помогли? – спросил пионервожатый, - говори что было.
- Ну… время такое было… колокольню снесли… маковку купола с крестами… оставили только нижний ярус. Общежитие в нём устроили.
Трижды лиха эта земля переживала – монголо-татар, литовцев с поляками, ну и от нас самих ей досталось в этом двадцатом веке…
Дед поднялся и направился к входу в церковь.
- Да вот ещё, что, - не оборачиваясь, произнёс старик, - ромашки здешние не обрывайте.
- Да их здесь много! – воскликнул Сеня.
- Много ли, мало ли… А ровно столько, сколько воинов и монахов убиенных в земле этой лежит…
- А я вот всё думал, почему наш лагерь «Ромашкой» назван? - прошептал Сеня.
- Может и потому. На всё промысел бо… хм… - пионервожатый осёкся на полуслове.
Обернувшись, на самом пороге Дед произнёс:
- Но придёт время, внучки, и всё вернётся! Народ наш снова к вере и Богу придёт и всё восстановится. И будет здесь служба идти, и колокола звенеть на всю округу, и на молитве вместе с людом незримо будут стоять и монахи убиенные, и воины войска Димитриева. И священник здешний, коего в Бутове расстреляли, к лику Святых пречислен будет.
Все они и сейчас здесь, и поют Херувимскую, но незримы они и неслышны…
С этими словами дед развернулся и, ослепительно блеснув на солнце орденом Славы, исчез внутри Храма.
- А когда, когда это будет, Дед?! – рванул внутрь храма пионервожатый.
- Дед! Дед! Косу оставил! - любопытный Сенька побежал следом.
Но храм был пуст. Солнечные лучи Божьим Светом прошивали его внутреннюю темноту сквозь небольшие оконные проёмы и пробоины купола. И в этом свете словно ангелы, кружились мириады частиц столетней древней пыли – свидетельницы событий, о которых только что рассказывал загадочный старик.
- Ух, ты! - воскликнул изумлённый Сенька.
- Тсссс! – пионервожатый приложил указательный палец к своим губам, затем к уху, и вознёс свой перст вверх, к куполу храма.
От тишины у Сеньки зазвенело в ушах, но вскоре этот звон превратился в едва слышное пение, от которого и дрожь внутренняя и мурашки по телу и роса на глазах:
«Иже Херувимы тайно образующе и животворящей Троице Трисвятую Песнь припевающе, всяко ныне житейское отложим попечение. Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Аллилуиа…»