Надежда Константиновна
Иосиф Виссарионович Сталин закончил вспоминать очередной год своей жизни и надолго замолчал.
- Печально! - сказала Валентина Истомина, рассчитывая, что он устал и закончил ночь воспоминаний.
- Настоящая печаль, - с горечью произнёс он, - когда не можешь съездить в места, где родился…
- Это Вы о ком?
- О себе.
- Почему же нельзя? - удивилась она.
- Я хочу, чтобы места моего детства оставались в памяти нетронутыми… - пояснил старик.
- А что с ними не так?
- Дело в том, - терпеливо объяснил Иосиф Виссарионович, что я давно заметил пугающую закономерность. Все места, где я когда-то жил, после моего отъезда неминуемо разрушаются. Дома, где родился, нет. Здание, где мы жили в Гори, снесли. Разрушилась школа, где я учился. Семинария закрылась. Все сооружения связанные со мной приходят позднее в негодность, будто основная цель их существования была в служении мне. И выполнив её, они умирают!.. Поэтому пускай хоть в моей памяти всё останется целым.
- Странно… - вздохнула Валентина. - Но всё может быть!
- 1931 год принёс мне новые волнения! - после продолжительней паузы продолжил вспоминать Иосиф Виссарионович. - Снова подвели старые соратники...
Дождь лил стеной и только вспышки молний, освещали Москву в темноте. Весенний день закончился, навалилась непереносимая тоска. Надежда Константиновна Крупская, живущая на территории Кремля, пошла в новый Мавзолей, чтобы побыть рядом с главным человеком её жизни.
- Посмотрю, - подумала женщина. - Что он построил для моего мужа?
К октябрю прошлого года Иосиф Виссарионович Сталин перестроил деревянный Мавзолей, в котором лежал новый коммунистический идол Владимир Ильич Ленин.
- Мрамор, порфир, лабрадор, колонны из разных пород гранита, - повелел он архитектору Щусеву, - таким должен быть главный большевицкий храм!
Она прошла мимо одинокого охранника, стоящего у входа в здание, отдающее холодом. Спустилась по ступеням, тускло освещённых настенными светильниками и внезапно увидела сидящего у гроба Сталина и испуганно воскликнула:
- О, Господи!
- Не вспоминай имя господа всуе! - пошутил он.
Крупская села рядом с ним на стул и долго всматривалась в лицо мужа и обречённо сказала:
- Он всё такой же, а я старею…
- Мы все стареем, - вздохнул Иосиф Виссарионович.
Ей было одиноко в ставшем пустым без Владимира Ильича мире. Даже поговорить по душам не с кем. Надежда Константиновна начала рассказывать, как познакомилась с ним:
- Он был таким романтичным и сильным одновременно!
Сталин не перебивал её затянувшийся монолог, принялся вспоминать, как в новогоднюю ночь в его квартиру заявились Николай Бухарин и Михаил Томский с бутылками вина. Они хотели помириться после разногласий по крестьянскому вопросу. Выпив вина, продолжили дискуссию.
- По природе русский крестьянин ярый частный собственник, по воспитанию раб! - настаивал Бухарин. - Он хитер, но послушен, внешне, всякой силе, если чувствует, что это действительно грубая сила.
- Он будет молчать, и ждать, норовя за уголком устроиться по-своему, - добавил Томский. - Если можно забрать землю, разогнать помещиков и спекулировать в городе - тем лучше. Но едва чьи-то лапы потянутся к деревне, мужик ершится. Упрямство у него бесконечное, как и терпение. Землю, захваченное добро он считает своими, никакие речи не разбудят его.
- Значит, мы заставим его! - подвёл итог Иосиф Виссарионович.
Оружием принуждения являлся голод. Тысячи голодный крестьян ринулись в Москву в надежде найти пропитание. Гуляя на улице Крупская однажды увидела, как маленькая голодная девочка колотила ручонками упавшую с разрушенного дома старую вывеску. Вместо дома среди досок, балок и кирпича возвышалась изразцовая печка.
- На вывеске вкусно нарисованы яблоки, варенье, сахар и булки! - заметила Надежда Константиновна. - Целая гора булок!
Она наклонилась над девочкой и спросила:
- За что же ты бьёшь такие славные вещи?
- В руки не даётся! - с плачем повторяла девочка, продолжая колотить и топтать босыми ножками заколдованное варенье. - Я есть хочу!
Примирение состоялось. Бухарин ему был пока нужен.
- У меня больше нет теоретика такого уровня… - подумал Сталин.
Крупская заметила, что он не слушал её рассказ и неожиданно спросила:
- Почему выгнан старый соратник Ленина, нарком иностранных дел Чичерин, потомок рода Нарышкиных, бывших в родстве с царями?
- Еврей на посту главы внешнеполитического ведомства поможет нам избежать за границей обвинений в антисемитизме, - ответил он.
Вместо Чичерина назначили его давнего врага энергичного Литвинова.
- А его лучший друг Менжинский оказался в опале за компанию? - усмехнулась она.
- С Менжинским сложнее… - вздохнул Иосиф Виссарионович.
Во главе ОГПУ находился Вячеслав Менжинский из богатой семьи, с юности вступивший в революционное движение. Первый руководитель ЧК Дзержинский совмещал много должностей, Менжинский фактически руководил большевистской спецслужбой. После смерти Дзержинского Сталин назначил его главой ведомства. При нём состоял верный помощник, бывший фармацевт Генрих Ягода.
- Он обязан возвышением семейству Свердловых, - помнил Сталин. - Мальчиком Ягода работал на побегушках у отца Свердлова, который помог ему получить профессию фармацевта.
Старик Свердлов верил в революцию. Богач купец из Нижнего Новгорода изготовлял печати для подложных документов. Его сын Яков пошёл в революцию и стал первым главой большевистской России.
- Менжинский много сделал для партии! - сказал Иосиф Виссарионович. - Но в последнее время он часто болеет… При нём в ведомство пришло много образованных молодых людей, которые создали карающий меч революции. Один из них, Ягода, его заместитель, взвалил на свои плечи реальное руководство ведомством.
После Октября Генрих служил в органах ЧК. Его жена родственница Свердлова. Ягода, используя связи, оказался в руководстве ОГПУ.
- Но ведь именно Менжинский провёл знаменитую операцию «Трест»! - напомнила Надежда Константиновна.
При помощи созданной ЧК антибольшевистской организации «Трест» Менжинский заманил в Россию бывшего знакомца, легендарного террориста эсера Бориса Савинкова, убийцу царских министров, неукротимого врага большевиков. После долгих бесед в тюрьме с ним Савинков вдруг объявил:
- Я признаю теперь советскую власть и никакой другой!
За это сенсационное заявление ему заменили смертную казнь тюремным заключением. Позднее объявили о самоубийстве Савинкова, хотя незадолго до смерти он предупредил сына:
- Услышишь, что я наложил на себя руки, не верь.
Сталин не стал объяснять Крупской, что запланирована гигантская работа по уничтожению всех врагов внутри страны и Менжинский не годился на роль руководителя его главной ударной сила, а просто сказал:
- После смерти жены Менжинский потерял интерес к работе!
Он номинально возглавлял ОГПУ, но работал Ягода. Он опутал страну сетью осведомителей. Города захватили выходцы из деревни. Огромные барские квартиры стали коммунальными, где люди привыкли жить, есть, и спать вместе. Утром полураздетые люди беседовали в очереди у туалета, у умывальника о процессах вредителей.
- Процессы с детективными сюжетами, страшными приговорами разнообразят тусклую жизнь обывателей! - знал Иосиф Виссарионович. - Кто отзывался отрицательно, по наводке соседей оказывались в списках ОГПУ.
Благодаря Ягоде в Донбассе были арестованы десятки инженеров, обвинённых во вредительстве. Несчастным обвиняемым разъясняли высокие идейные соображения их ложного обвинения словами Сталина:
- Идёт беспримерная стройка социализма, признание во вредительстве должно поднять в народе гнев против капитализма, повысить бдительность против врагов, а заодно и производительность труда...
Иосиф Виссарионович перестал звать Менжинского в Кремль, но не отпускал в отставку, слишком много знал. От безделья он часто навещал Чичерина, который затворился в своей квартире и целыми днями играл любимого Моцарта.
- Он редко приходит на работу, - сообщил Сталин, - сидит дома, изучает древнеперсидский язык, чтобы читать в подлиннике поэта Омара Хайяма.
Надежда Константиновна была удовлетворена его объяснениями, но по-прежнему себя чувствовала супругой первого лица государства, поэтому спросила с некоторым раздражением:
- Почему разрушили знаменитую церковь Параскевы Пятницы в Охотном ряду, построенную в XVII веке?
- Нам нужно оторвать людей от церкви! - ответил он. - Владимир Ильич всегда настаивал на этом… Время пришло!
Грохот стоял по всей златоглавой Москве, Каменная пыль от разрушаемых церквей висела в воздухе плотной переной.
- В начале года пять тысяч человек с энтузиазмом разрушили древний Симонов монастырь! - вспомнил Иосиф Виссарионович.
Толпы глазели, как сбрасывали величественный колокол в полтысячи пудов. Апофеозом стало коллективное уничтожение многотысячной толпой храма Христа Спасителя.
- На месте Храма, - сказал собеседнице Сталин, - партия решила построить Дворец Советов, увенчанный гигантской статуей Ленина.
Оставшиеся церкви превратились в склады, где смрад стоял от гнилой картошки, сваленной в алтарях. Детям в школах велели приносить иконы для публичного сожжения. Повсюду висели лозунги:
- «Религия - опиум для народа».
Вместо церквей людей призывали ходить в театры. Когда вышел Указ о наказании за опоздание на работу, Василий Качалов опоздал в МХАТ на целый час. Запросили вердикт Сталина, он ответил:
- За недоведение до сведения народного артиста СССР товарища Качалова Указа Президиума Верховного Совета СССР объявить строгий выговор директору МХАТа.
Долго сидели у хрустального гроба, где лежал муж и учитель Крупская и Коба. Разговаривали, вспоминая события, связанные с Лениным.
- Жаль, что смерть невозможно отменить, - заметила Крупская, - хотя бы для лучших из людей…
- Известный академик Богомолец продвигает теорию долгой жизни… - сказал Иосиф Виссарионович. - Я заинтересовался, но академик умер, не дожив до шестидесяти шести лет. Всех обманул товарищ, даже меня!
Надежда Константиновна засмеялась, смех прозвучал удивительно неуместно в гулком чреве Мавзолея.
- Мы с Вами часто не понимали друг друга, - призналась ему Крупская. - Но его смерть подвела черту под всеми разногласиями. Всё мелкое померкло…
Андрей Петрович
Летом 1918 года Борис Генсицкий сошёл с воинского эшелона на котором ехал с фронта на станции Юзовка. Солдаты-сибиряки поехали на Восток, а он хотел попасть в Киев, где у него остались друзья по военному училищу.
- Отдохну там, - надеялся он, - осмотрюсь и решу, что делать дальше.
Борис купил в магазине металлургического завода гражданскую одежду, переоделся и вернулся на станцию. Дождавшись поезда на Киев, с трудом туда пробился. В вагоне было тесно и душно. Пассажиры, сидевшие рядом, были чем-то озабочены, говорили почему-то шёпотом, вздыхали, пугливо выглядывая из окна, словно чего-то ожидая.
- Может нам повезёт? - они разговаривали о Несторе Махно и о страшных бандах, которые останавливают поезда, грабят и убивают.
Даже на фронте Генсицкий слышал о нём. В начале года войска Украинской Державы, поддержанные немецкими оккупантами, заняли Екатеринослав. Войска Махно отступили в Таганрог, а он уехал в Москву, чтобы просить у советского правительства помощи в борьбе с оккупантами. Там его тепло встретили Ленин и Свердлов.
- Понять его можно, положение отчаянное, на его родине хозяйничают немцы и украинские националисты, а красная Москва готова оказать посильную помощь! - размышлял Борис. - Махно выбрал меньшее зло.
Днём они благополучно прошли Александровск, вечером далеко оставили Синельниково. Ничего страшного не случилось. Пассажиры успокоились, забывая рассказы о бандах Махно, шутили и уже стали сдвигать чемоданы, корзины, узлы, устраиваясь на ночлег.
- Что такое? - спросил Генсицкий, когда вагон неожиданно качнуло, ход поезда замедлился, заскрипели колеса.
Пассажиры испуганно переглянулись. Гремя буферами, поезд остановился. Сухо затрещали винтовочные выстрелы.
- Грабят… - ахнули соседи. - Махно…
Все притихли, тревожно насторожились. Под окнами беготня, суета, крики. Из вагона в вагон неслась грубая команда:
- Забирай вещи, выходи в поле, а кто не выйдет - расстреляем…
Моросил мелкий дождь. Луна пряталась за бегущими облаками и слабо освещала призрачным светом притаившуюся степь и людей на конях. Конные лихо скакали вдоль железнодорожной насыпи, стреляли в воздух, наводя этим панику на испуганных пассажиров.
- Махновцы… - сказал кто-то шёпотом.
Пассажиры стояли группами возле вагонов, свалив багаж на мокрую землю. Партизаны бродили в камышах где-то на левом берегу Днепра. У товарных вагонов слышался шум, крики и брань. Кто-то предположил:
- Это махновцы перегружают товары из вагонов на подводы.
Когда перегрузка окончилась, к толпе пассажиров подошёл солидного вида мужчина в высокой бараньей шапке, окружённый толпой вооружённых людей. Он объявил, что бояться нечего:
- Вы задержаны Запорожским полком Петриченко из армии батьки Махно, расстреливать будем только офицеров, полицейских и спекулянтов.
На уверения людей, что ни офицеров, ни полицейских, ни спекулянтов среди них нет, он равнодушно ответил:
- Там видно будет, а пока предъявите документы.
Однако в первую очередь проверялись не документы, а бумажники и кошельки, которые тщательно складывались в мешки вместе с часами, портсигарами, кольцами и другими драгоценными вещами.
- Это не борцы за справедливость, - подумал Борис, - а грабители!
Награбленное они сложили на подводы, которые двинулись куда-то. После проверки документов отобрали пару десятков подозрительных, по мнению махновцев пассажиров, и приказали им:
- Идите по дороге через лес в село Клюевку в штаб Махно.
Они двинулись разрозненной группой, но из леса выскочила группа всадников и помчалась навстречу, словно бросилась в атаку. Пленники испуганно свернули с дороги, всадники открыли стрельбу. Они рассыпались в стороны и залегли в грязь, проклиная судьбу. Через несколько минут их окружили махновцы.
- Кто вы? Откуда? - спрашивали они.
Кто-то начал объяснять, что идут в гости к батьке Махно.
- Так чого ж вы раньше цього не казалы, мы ж думали що вы буржуи... - удивились повстанцы.
Махновцы добродушно посмеивались и посоветовали идти скорее во избежание встречи со вторым конным отрядом.
- Нам нужно придумать какую-нибудь логичную причину нашего совместного путешествия… - сказал спутникам Генсицкий. - Иначе будем вызывать подозрения у всех встречных бандитов.
- И как же мы объясним это?
- А давайте назовёмся артистами, - предложил он. - Ехавшими в Киев и снятыми с поезда для выступления перед Махно…
Все согласились и пошли дальше. В полдень стали подходить к селу. То, что они увидели там, несказанно поразило их. Борису показалось, что он присутствовал при нелепом маскараде:
- Воистину это современная Запорожская сечь!
Большинство махновцев было одето в вязаные и сетчатые, белые и цветные фуфайки, на ногах болтались необычной ширины шаровары с красными поясами вокруг талии, концы которых спускались почти до земли.
- Вооружены все «до зубов»… - отметил Генсицкий.
Помимо шашек и револьверов, за поясами торчали ручные гранаты, а пулемётные ленты вились по поясам или висели через плечо.
- Хто энто пожаловал? - махновцы пёстрой толпой высыпали на улицы.
Окружённые галдящей толпой, они подошли к небольшому домику возле волостного правления, откуда вышел молодой, рослый матрос в кавалерийских сапогах со шпорами. Толпа расступилась, и матрос заорал:
- Что это за сволочь приплелась?
Борис объяснили ему, что они артисты. Матрос окинул их быстрым взглядом и расхохотался. Но толпа была настроена не так миролюбиво. Послышались злые крики:
- В таком виде сам чёрт не разберёт, действительно ли вы актёры.
- Нехай краше нам прыставляють, а то може воны брешуть…
Выручил один из спутников Генсицкого, который удачно рассказал несколько комических рассказов, подражая Ивану Руденкову. Это выступление вызвало взрывы хохота. Кто-то спел романс:
- «Отойди, не гляди».
Одна почтенная с виду дама пропела дрожащим голосом арию из «Онегина». Слушатели становились требовательнее, указывая на то, что их много, а пело мало людей. Борис уверенно затянул:
- «Из-за острова».
Он энергично махнул руками, и хор грянул. Пели они до хрипоты, махновцы остались довольны, уверовав в их коллективные таланты.
- Поведём их до батьки! - решил старший.
Когда через пару часов они вошли в Гуляйполе, то увидели, что в центре поселения Нестор держал речь перед крестьянами:
- Я революционер Махно. Я со своим отрядом несу смерть палачам свободы трудового народа Украины.
Когда он произнёс слова, люди попадали на колени в страхе. Ему эта сцена понравилась. Крестьяне кричали:
- Отныне ты наш батько, и мы умрём за тебя! Веди нас против врага!
Он небольшого роста, с землисто-жёлтым, выбритым лицом, с впалыми щеками, с чёрными волосами, падающими длинными прядями на плечи, в суконной чёрной пиджачной паре, барашковой шапке и высоких сапогах.
- Махно напоминает, переодетого монастырского служку, добровольно заморившего себя постом… - подумал Генсицкий. - По первому впечатлению, это больной туберкулёзом человек, но никак не грозный атаман, вокруг имени, которого сплелись кровавые легенды.
Небольшие, тёмно-карие глаза Нестора, с необыкновенным по остроте взглядом, не меняющие выражения ни при редкой улыбке, ни при отдаче самых жесточайших приказаний выдавали его суть.
- Глаза, как бы навсегда покончившие с сомнениями, - присматривался к нему Борис, - вызывают безотчетное содрогание у каждого, кому пришлось с ним встретиться, и придают совсем иной характер его внешности и тщедушной фигуре, в действительности крайне выносливой и стойкой.
В речи Махно не было демагогии. Его чутко слушала буйная и хмельная толпа, запоминая каждую фразу. Нестор на площади был окружён свитой.
- Здесь теоретики анархизма, - сказал кто-то. - Волин, Артен и Барон, и красавец Лященко, в матросской шапке и высоких шнурованных ботинках со шпорами. Гуро, тонкий как шест, и гориллобразный палач Кийко, и массивный Петриченко с круглым, как луна, рыхлым лицом.
Махно говорил резко, нескладно, то понижая, то повышал голос, повторяя за каждой фразой, полную гнева, фразу:
- И только!
Он не оратор, хотя и любил выступать на митингах. Нестор говорил о неизбежной гибели городов, ненужных свободным людям:
- Необходимо горожанам, не исключая рабочих, немедленно бросать города и идти в сёла, степи, леса и строить свободную, крестьянскую жизнь.
Затем выступал Волин. Убедительность доводов, которыми оперировал теоретик анархизма, искусное построение речи, проходили мимо толпы, завороженной нескладной речью батько Махно. Он стоял у всех на виду, спокойный и самоуверенный, и лишь одними глазами, неизменным, до боли колючим взглядом, лениво скользил по толпе.
- Чуть заметная улыбка, вернее, складка на его губах, выражает не то удовольствие, не то презрение, а может всё вместе! - решил Генсицкий.
Не спеша, Нестор повернулся, чтобы сесть на тачанку. Он не дослушал речь Волина. Перед ним высились могучие фигуры Кийко и Петриченко. Люди тянулись к Махно, давя друг друга, со слезами на глазах:
- Батько, наш батько!…
После митинга махновцы долго стреляли в воздух из винтовок и пулемётов. Затем пили вина из разгромленных складов.
- Пойду искать ночлег… - отвернулся от них Борис.
Днём задержанным отвели три клуни. Он там кое-как почистился, помылся, под вечер поел и начал подшучивать над превратностями судьбы. Когда стемнело, стал укладываться на ночлег.
- Но как тут заснуть? - мучился он.
Слышались крикливые звуки кларнетов и гармоний, взрывы смеха, крик, женский визг, топот пляшущих ног. К нему подошёл и сел на землю пожилой крестьянин, хозяин двора, где он расположился на постой.
- Ох, чоловиче, - вздохнул крестьянин, - не доведе гульня до добра. Чуете, що воны выробляють, и оттак що дня. И куды воны стилько пьють о цей самогон? А з жинками що роблють, так и не прыведы бог…
- Отчего же молодым не погулять… - заметил Генсицкий.
- Добра гульня, прости господи, и в день и в ночи покою нема, прямо хоть от риднои хаты отцураися.
Звали крестьянина Андрей Петрович Кузьменко.
- Так зачем же вы их пустили в село? - спросил его Борис.
- Таки воны за нас стоять, не обижають. Да що й казать, тут що робылось, пока воны не пришлы. Пану дай, нимцу дай, а там пристава, старосты, де их тилько набралось? А сколько перевишалы, да перепороли, перед каждым знымай штаны. Махно, спасыби ему, панив, мылыции и австрийцив набыв стилько, що за четыре дни насылу закопалы.
- Значит у вас с ним союз, что ли?
- Да ни, мы промеж себя так поришылы, що нехай робыть що хоче, тилько з дому мы ныкуды ни пидем! - он вздохнул, перекрестился и направился спать.
продолжение http://www.proza.ru/2019/10/14/944