Вовка знал, что где-то далеко, есть огромный и сказочно красивый город, который зовут «столица нашей Родины Москва»
Из этого города показывают программы на телевизор, который у них дома уже давно и называется «Воронеж-2». Так, по этому телевизору из Москвы какой-то серьезный человек Брежнев, которого Вовкин отец как-то назвал смешным словом персик, сказал, что СССР скоро будет праздновать праздник с мудреным названием — пятидесятилетие Великой Октябрьской революции. Вовка спросил у отца, почему персик, но отец, посерьезнев, сказал, что никакой он не персик, а Первый Секретарь, а персек - это сокращение, и что не надо нигде повторять то, что слышишь дома. Вовка видел, что отец рассердился.
Вовка любил праздники и совсем не хотел никому ничего рассказывать, поэтому отнесся к его словам серьезно. Решив, что больше отца сердить не надо, он спросил у мамы, когда будет этот праздник, а мама сказала, что еще далеко, на будущий год, и то в конце.
Потом она сказала, что готовиться к празднику надо заранее, что люди обычно так и делают. Вовка с мамой согласился, потому что мама к его дню рождения тоже готовилась заранее, дня за два или даже за три. Но ведь это всего лишь день рождения одного мальчика, а тут целая страна, конечно, надо готовиться.
Вовка не сам придумал называть папу отцом. Нет, не вслух, не обращаясь к нему, а про себя. Это мама всегда говорила: не лезь к отцу, не мешай отцу, дай отцу отдохнуть. Вот Вовка и привык. Но обращаясь, он всегда говорил папа.
Когда Вовка пришел в школу после зимних каникул, он увидел, что привычный бюст Ленина на завешенной красной тканью тумбочке, который стоял в вестибюле школы напротив входных дверей, унесли. Потом его принесли и поставили снова, но ткань была уже другая,посветлее, а потом снова унесли. Зато вместо бюста поставили покрашенную лаком большую фанерную стену, на которую повесили большую картину с нарисованным на ней кораблем с надписью Аврора, лучом из фонаря корабля и нарисованным Лениным. Казалось, что Ленин, который показывал рукой куда-то поверх голов смотрящих на картину, сам сейчас двинется с места и пойдет в ту сторону, куда показывал. Один из Вовкиных одноклассников прямо на уроке сказал, что его папа сказал, что Ленин показывает на дверь, как бы говоря — вам туда, товарищ. Все мальчишки засмеялись, а девчонки — нет, потому что увидели, как побелела лицом учительница от его глупых слов.
Скоро рядом с этой фанерной стеной, как бы за углом, стали появляться разные картинки, чем-то похожие на большую картину, но нарисованы они были как-то не так, не очень хорошо. Если подойти поближе, то можно было разглядеть на картинках надписи с фамилиями учеников старших классов их школы.
Был объявлен конкурс на лучшую картинку, посвященную празднику Великого Октября и Вовка решил, что он непременно примет в нем участие. Он старательно рисовал, но у него ничего не получалось. Он попросил папу помочь ему, но папа посмотрел строго и сказал, что ему некогда и, что еще всего лишь февраль шестьдесят шестого, а праздник — в конце шестьдесят седьмого, почти через год, даже больше.
Мама кроме божьей коровки и цветочков ничего рисовать не умела, и просить её нарисовать Аврору или Ленина было бесполезно, а больше-то и некого.
То, что Вовка нарисовал сам, на стену не повесили. Он не обижался, знал, что не получилось, а через день и забыл совсем.
У других картинки получались куда лучше. Этих картинок становилось все больше, каждый день привешивали новые и новые. Вовке сначала это нравилось, но потом перестало. На этих картинках все отсвечивало красным или желтым. Да, какие-то цвета были тоже, но красного всегда было больше.
Скоро получилось так, что выкрашенная в серо-голубое стена школьного вестибюля возле фанерной стены с нарисованным Лениным, казалась обляпанной красными пятнами.
Эта серо-голубая краска в коридоре, появившаяся после летнего ремонта, почти до зимы пахла чем-то неприятным и, наверно, вредным. Вовка слышал от родителей одноклассников, что директору школы всыпало по первое число какое-то начальство. Правда, он не знал, кто может целому директору, тем более женщине, «всыпать по первое число», как какому-нибудь мальчишке, что-нибудь разбившему или испачкавшему. Директора школы все звали директрисой и никто не любил, потому что она была грубой и всегда громко ругалась. А еще она воняла табаком. Даже от отца так противно не пахло, и вообще не пахло, как от нее, Да он дома и не курил, даже на кухне - только когда гости.
Вовке было 10 полных лет и он учился в третьем классе. Про Великую Октябрьскую революцию он еще читал в газете, которую мама выписала специально для него. Она называлась Пионерская правда и стоила целую одну копейку, и Вовка ее читал, хотя пионером еще не был, но зато очень хотел. Он видел мальчишек и девчонок, которые уже стали пионерами и гордо носили красный пионерский галстук. Галстук делал их как бы взрослее и ответственней, и уж, конечно, красивее. Сначала Вовка не особо задумывался про юбилей Октябрьской революции, а потом как-то неожиданно оценил, что 50 лет — это и вправду очень много. Это же целых полвека, и не просто полвека, а целых пять его жизней. Это открытие поразило Вовку и он стал относиться к празднику еще серьезнее и считать его правильным и нужным.
Обе Вовкины бабушки родились еще до революции и к тому времени, когда она случилась, уже были такими же, как Вовка, и даже старше. Вовка любил обеих бабушек, но историй про революцию они не знали и рассказать про нее ничего не могли. От них кроме вкусных пирожков и сказок, сто раз прочитанных в детских книжках, он ничего и не ждал — они же были тогда девчонками, что с них возьмешь.
Один дед до Вовкиного рождения не дожил, умер еще в тридцатых годах, когда Вовкиному отцу было лет даже меньше, чем Вовке сейчас, и про него почему-то Вовке ничего не рассказывали. А второй дед умер — хоть и говорили, что не так давно, всего-то два года назад, но получалось, что тоже давно — целых два года!
Вовка любил деда, правда, тот сильно болел и к нему не шибко-то и пускали — так, ненадолго, только поговорить чуть-чуть. Поэтому и с дедом, которого нельзя было волновать, тоже про революцию не поговоришь. Да Вовка тогда и не знал о ней вообще ничего - еще маленький был. А больше никого и не было рядом с Вовкой, кто мог бы рассказать про те времена и про революцию.
А вот день, когда умер дед, Вовка хорошо запомнил. Это была суббота. Мама собирала его в школу, и наказала не задерживаться, ни с кем не играть, в гости ни к кому не идти, а сразу идти домой, чтобы поехать в Первоуральск, где жили дедушка с бабушкой. Но тут в дверь позвонили — принесли телеграмму, — мама за нее расписалась, прочитала и сильно заплакала. Потом они с отцом уехали на похороны - Вовка знал уже, что это такое, - а их с братом оставили с тетей Шурой - маминой подругой.
Отец был, все время чем-то занят. То на работе, то - потом, после работы, - что-то все время делал в столярной мастерской в соседнем доме — он даже почти всю мебель своими руками сделал для их семьи — раскладной стол для гостей, книжную полку на много книг, стол на кухню и четыре табуретки. Он приходил из мастерской и от него вкусно пахло стружкой и опилками.
А когда он с работы приходил уставший, с темными кругами вокруг глаз, ложился отдыхать, то просил его не беспокоить. Мама всегда говорила, что у взрослых своя очень сложная жизнь и они очень сильно устают на работе. Вовка знал, что мама права и старался не мешать отцу отдыхать.
После работы в субботу отец, как правило, сразу же на весь выходной он уезжал в сад и работал там до позднего вечера воскресенья. Иногда он и Вовку брал с собой, но не часто — Вовке надо было делать уроки к понедельнику, а потом он стал учиться не с утра, а днем и даже вечером, а отец ждать не мог - уезжал сам, без Вовки.
С нового года Вовке выписали два журнала - Мурзилку и Пионер, из которых можно было вообще узнать про всё на свете и один номер уже пришел, но про революцию там ничего пока не написали.
Вовка начал читать лет с трех или с четырех — взрослые всегда про это спорили, - а к старшей группе детсада он был главным помощником воспитателя — детей усаживали в круг, Вовку в центр и он читал вслух все, что ему давали в руки.
Нет, читать Вовка очень любил, можно было узнать столько нового и интересного, но и хоккей во дворе с пацанами он любил нисколько не меньше.
Еще как только начали учиться, учительница стала рассказывать их классу о великой революции. Вовка вместе со всеми слушал открыв рот — ему всегда было любопытно про все, что произошло до его рождения. Потом, уже поздней осенью, ближе к зиме, в школу начали приглашать каких-то старичков и старушек, которых гордо называли старыми большевиками. Вовка видел в них только старичков и старушек и не знал, почему они большевики, хоть и догадывался, что их наверно было много, то есть больше других.
Вовка всегда был почемучкой и в классе всегда тянул руку, задавая им вопросы. Он говорил про то, что революция-то была в Ленинграде, который тогда был совсем даже Петроград, и спрашивал, как именно эти старички в этой революции участвовали.
Вовка помнил наизусть строчки из стихотворения и даже рассказал их одному старому большевику:
Мы видим город Петроград в семнадцатом году,
Бежит матрос, бежит солдат, стреляют на ходу,
Рабочий тащит пулемет, сейчас он вступит в бой,
Висит плакат — Долой господ, помещиков долой.
Он хотел узнать, как это — долой и кто такие господа?
Его очень волновало то, что бегут люди и стреляют. А зачем стреляют, чтобы убить, а кого? Это что ли война была такая? В того, кто стреляет в него — отвечали Вовке! В кого, ведь этот же солдат и бежит, и одновременно стреляет - и матрос бежит и стреляет. Так в матроса что ли? Нет, говорят, в другого солдата! А тот — тоже бежит? В общем Вовка всегда всех запутывал, и ему стали говорить, чтобы он своих идиотских вопросов не задавал. А когда Вовка перестал задавать вопросы, ему стало скучно сидеть на таких встречах.
А потом быстро выяснилось, что старые большевики, которые приходили, совсем даже и не участвовали ни в самой Октябрьской революции, ни в каких боях за Зимний Дворец, и вообще в Петрограде, который потом переназвали Ленинградом, не были, а жили, в основном Свердловске или в деревнях где-нибудь около Свердловска. Вовка слышал, что был такой большевик Свердлов, про него даже памятник есть в Свердловске и целый город назвали, но не знал, так же он участвовал в революции, как эти старички, или по-настоящему. А когда Вовка спросил старых большевиков, видели ли они Свердлова живьем, только одна бабушка ответила - да! А еще сказала, что он был маленького роста, но очень грозный, и голос у него был очень сильный и громкий.
Вовка с одноклассниками размышляли - причем здесь все эти старые люди, жившие в тогда даже не в Свердловске, а в Екатеринбурге или около него, и какое отношение они имеют к революции, если они не бежали с наганом или с ружьем и не стреляли в других солдат. Но учительница, бледнея, рассказывала им, что они революции очень радовались и сильно ее поддерживали, а потом вступили в партию большевиков. А потом они состарились, стали бабушками и дедушками, поэтому их стали называть старыми большевиками.
Зато эти старички-старушки рассказывали, какое у них было тяжелое детство, как рано им пришлось идти работать, и как революция дала им возможность начать жить новой жизнью, хорошей, но все еще не такой здоровской и интересной, как сегодня у Вовки и его сверстников.
Некоторые в классе, в том числе и Вовка, вообще переставали слушать их рассказы, похожие один на другой, как будто большевики специально сговорились одинаково рассказывать об одном и том же. И уже не только Вовка, но и остальные ребята перестали задавать свои «глупые вопросы», потому что ответы на них оказывались такими же одинаковыми - не интересными и скучными.
Потом по школе прошел слух, что в Свердловске-Екатеринбурге еще давно расстреляли царя и царицу со всеми детьми и слугами, и в школу должен прийти человек, который их расстреливал. Потом говорили, что он и вправду приходил, но не в Вовкин класс, а к тем, кто постарше. И хотя Вовка видел этого старика, но он ничего толком не узнал, т.к. со старшеклассниками ему поговорить не удавалось — из малявок он еще не вырос, а их пионер-вожатая из седьмого класса сама на встрече не была и ничего не слышала. Вовку из всего этого удивило то, что дом, где их расстреляли, находится прямо напротив Дворца пионеров, куда Вовка ездил в шахматный кружок, а потом перестал - мама не стала пускать его туда одного, через весь город.
А вот что Вовка и его друзья-одноклассники, да и вообще, наверно, вся школа, хорошо запомнили, так это прошлую весну, когда к ним приходили совсем еще не старые мужчины и женщины, и конечно, нисколько не бабушки-дедушки. Говорили, что юбилей Победы на фашистами - уже целых двадцать лет. Они рассказывали о Великой Отечественной войне, и как они на ней воевали. Вот у них все рассказы были разные и интересные. Правда, про других они рассказывали интересно - про сражения, про подвиги, а про себя не очень охотно, даже стеснительно и, наверно, не все, что знали. Никто из них не хвастался наградами, а некоторые их даже не надевали, а надевали какие-то разноцветные квадратики - колодки. Один дяденька пришел, так у него вся левая сторона на пиджаке почти от кармана вверху до кармана внизу была в таких колодках. Потому что каждая из колодок обозначала врученную награду - или орден или медаль, - Вовке верилось, что эти люди и вправду воевали, и что они — настоящие герои.
В школе, где учился Вовка всегда было мало места, не хватало классов и учителей, зато учеников было навалом. В ней и так уже были две смены, но из-за переизбытка учеников и недостатка учебных классов, придумали третью смену — иногда с трех а иногда с четырех часов дня и до семи-восьми часов вечера. Учился в эту смену только один Вовкин класс. Когда Вовка приходил в школу, обычно было, что первая смена уже ушла, через два-три урока уходила почти вся вторая смена, а к вечеру в здании оставалась только третья смена - один Вовкин класс.
Этот класс вообще был на особом счету - Вовка подслушал про это разговор в учительской, куда его привели, чтобы отчитать за беготню по коридору и потасовку с одноклассником. Говорили, что классу специально поменяют программу обучения, а недостаток часов (какой недостаток часов - их же всегда полно, думал Вовка) восполнят тем, что будут учить как-то ускоренно, с упором на домашние задания.
Говорили, что начальство не против объявить программу и класс экспериментальными. Вовка уже знал значение слова эксперимент, потому что мама ему иногда говорила — прекращай свои эксперименты над моими нервами.
Потом в классе всем объявили, что три самых лучших ученика, которые будут учиться по этой экспериментальной программе, перейдут из третьего класса прямо в пятый, а в четвертом учиться не будут. Потом назвали этих троих, и Вовку среди них, но он, честно говоря, себе это слабо представлял.
Мама часто повторяла, что в школе надо быть особенно послушным, уважать учителя, вообще старших, и не обижать слабых. И не ссориться с мальчишками, особенно по пустякам. Это были основные правила поведения и Вовка их понимал. Конечно, рассуждал он, пожалуйста, уважать, не обижать, не ссориться — это можно, это запросто, но кому это надо? Разве это хорошее поведение может стоить того, чтобы бросить друзей и сбежать от них в какой-то пятый класс? И кому он нужен там, в старшем - пятом - классе, чтобы учиться и дружить непонятно с кем. Вовке сегодняшний четвертый, который потом будет пятым не нравился ну нисколечко. Да, ну их на фиг - думал Вовка!
А тут еще, как-то сам собой, случился случай, который вызвал серьезные перемены, сыгравшие в Вовкиной жизни очень важную роль.
Началось с того, что неожиданно стену из фанеры с Авророй и Лениным, убрали, другие плакаты перенесли на второй этаж к учительской и кабинету директора, детские рисунки поснимали и развесили в классах, а вместо всего этого, так же напротив главного входа, поместили огромный во всю стену стенд. И сразу в школе стало как-то торжественно и даже красиво.
Это был непростой стенд, а особенный, совсем не похожий на то, что было до него. Всем ученикам в школе было строго-настрого наказано, что и относиться к нему нужно по-особенному, а лучше вообще не подходить и к нему не прикасаться.
Ученикам всей школы было сказано, чтобы они повторили за учителями, как-будто клятву, что все подвижные игры - догонялки, ляпки, прятки и прочая беготня - во всем вестибюле и особенно вблизи стенда категорически запрещены. Старшеклассникам даже разрешили отгонять от стенда мелюзгу, чтобы они ничего не напортили и не сломали.
Стенд был огромный, высотой не меньше, чем два Вовкиных роста, а может быть и три! Он был сделан каким-то очень шершавым, а эти шершавинки были большими, как бульки от дождевых капель, упавших на воду. Они были высотой с фалангу Вовкиного указательного пальца и даже выше, и очень острые. Оцарапаться о них было запросто.
Было похоже, что стенд сделан из строительного раствора, на который укладывают кирпичи на стройке — такой же серый и очень похожий на ощупь, но оказалось, что не такой прочный. Обломить эти шершавинки было не трудно - когда устанавливали, несколько шершавинок сломали, и это сразу бросалось в глаза. На этом месте стало пусто, а чтобы починить надо было вызвать того художника, который их сделал.
Поэтому и учительница, и председатель Совета дружины — хоть Вовка и не был пионером, но через два месяца, в апреле в день рождения Ленина, должен был им стать — без конца напоминали всем ученикам школы, чтобы вели себя осторожно рядом с этим стендом и ничего не сломали. А если кто-то не послушается — могут и не принять в пионеры. Вовка и это принял во внимание. Очень уж ему хотелось быть пионером - ребятам примером.
На стенде, на сером фоне был светло-серебристый портрет Ленина, сделанный, наверно, из того же раствора, что и фон, а под ним как бы золотом были написаны всякие слова про Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию. Все было очень торжественно и очень красиво и уж, конечно, отличалось от красных плакатов, висевших до того. Красным на стенде был только флаг на Авроре.
Директор школы, когда смотрела на стенд, даже становилась добрее на вид и говорила всем, что это шедевр - Вовка сам это видел. Рядом стояли какие мужчины в длинных плащах и черных шляпах — наверно, начальство, — и ей поддакивали. Они потом пожали ей руку и уехали на черном ЗИМе.
Вовке тоже все нравилось и даже слова Ленина. Правда он их никак не мог запомнить, да и ладно.
Вовка вспомнил, как его удивили другие слова Ленина на другом плакате — учиться, учиться и учиться, и под ними подпись - В.И.Ленин. Действительно, что, один раз нельзя было сказать — учиться, и дальше не повторять. Все же и так ясно, чего три раза писать. Мама всегда, когда делала Вовке замечание, говорила — я тебе два раза повторять не буду. И Вовка должен был усвоить все сказанное с первого раза. А тут даже Ленин, и не два, а три раза повторяет. И слова-то простые, чего не понятно? Вовка тогда посчитал эту мысль очень важной и поделился ею с мамой, но мама ничего не ответила, только улыбнулась, и Вовка подумал, что правильно, что рассказал.
Как вешали стенд никто не видел, наверно его повесили в выходные, когда в школе не было учеников. Потом дня три он висел никем не тронутый, а на четвертый… На четвертый все это и случилось.
Уже был вечер, прошел третий урок, в школе почти никого не осталось, только Вовкин класс. Пришла другая учительница и позвала их учительницу в учительскую, наверно, к телефону.
Прошла перемена, прозвонил звонок на урок, но учительница никак не шла. Прошло уже, наверно, пол-урока, а Вовкин класс все еще гонял по коридору и вестибюлю. Как-то само собой затеялась возня, все начали гонять друг за другом, забыв про обещание вести себя смирно. Было неясно, будет после этого еще один урок или всех отпустят домой, но родители — иногда некоторые родители приходили забирать детей из школы, - все еще не шли, поэтому все собрались в вестибюле и круговертили… Техничка тетя Маша кричала, чтобы не бегали, что она только что вымыла пол, что очень скользко и вообще, но ее никто не слушал и не слышал — такой стоял гвалт.
Вовка ничего особенного не сделал, он просто убегал от кого-то по скользкому, только что намытому полу. Пол был из светло-серой мраморной плитки и сильно пачкался даже зимой. Чтобы он был чище, тетя Маша мыла его с мылом, которое наливала в ведро из банки. Из входной двери тянуло холодом с улицы, вода с мылом высыхала медленно, поэтому на полу было сыро и очень скользко.
Убегая, Вовка должен был обогнуть стену и пробежать вдоль красующегося на ней стенда, но поскользнулся и его понесло прямо на стенд. Чтобы удержаться на ногах и не влететь лицом в колючие шершавинки, он был вынужден ухватиться за угол стены, чтобы притормозить... Но вышло так, что Вовкина рука соскользнула и он ухватился не за стену, а за стенд…
Стенд не упал — Вовка был слишком легок, чтобы совсем его уронить, но как-то неуклюже прошуршал, крякнул, хрустнул, проскрипел и остался висеть на каком-то невидимом штыре, но — криво. Он еще неловко качнулся пару раз на своей опоре и замер, обнажив часть стены, в виде заляпанного и обшарпанного треугольника.
Класс хором ахнул. Беготня прекратилась, кто-то из девчонок громко шмыгнул носом, мальчишки застыли в оцепенении, кто где стоял. Тетя Маша чуть не заплакала - ведь говорила же не бегайте, скользко...
- Вовка, вот тебе и влетит, - сказал кто-то из мальчишек, и в гулком вестибюле, умножающем эхом каждый звук, воцарилась полная тишина.
Вовка и сам понял, что сотворил нечто-то ужасное, и в его маленьком сердце поселилась тревога, как-то неожиданно быстро и противно перерастающая в страх перед наказанием.
Девчонки, пошептавшись, побежали в учительскую, чтобы позвать учительницу, но она уже спускалась по лестнице. Увидев покосившийся стенд, она как-то обмерла и чуть было не осела на пол посреди своих учеников. Она удержалась на ногах, воскликнув что-то нечленораздельное и, по направлению рук одноклассников, обращенных в сторону Вовки, посмотрела него. Вовке почему-то показалось, что посмотрела она жалобно и беспомощно. Учительница - это было ясно - все поняла про виновника, но от этого ей самой, наверно, стало еще ужаснее - такой бледной её ученики еще никогда не видели.
- Тетя Маша, ну, зачем же вы моете пол, когда дети еще в школе, вы же знаете, что скользко будет, что могут быть травмы.
- Ага, вам так можно уйти вовремя, а мне нельзя? Мне тоже домой надо, у меня тоже дети дома!
Учительница ничего не сказала, только отвернулась и ухватив Вовку за рукав, потащила его за собой по лестнице вверх. Вовка, на лестнице вырвавшись из ее руки, не убежал, а вместе с ней поднялся в учительскую.
Скомандовав "стой здесь", учительница взялась звонить по телефону. Вовка увидел, что руки ее дрожат, круглый диск телефонного аппарата не слушается, а пальцы срываются при наборе номера. Только на четвертый-пятый раз она смогла нормально набрать номер,
Тягучие громкие гудки проникали Вовке прямо в душу. Он понимал, что ничего хорошего они ему не сулят, а одни лишь неприятности, мамины волнения и слезы, а также совершенно очевидную взбучку от отца, может быть и в виде порки ремнем. Рука у отца была тяжелая, ремень настоящий офицерский - жесткий и больнючий до ужаса.
Наконец, после десятого, наверно, гудка, телефон ответил голосом школьной директрисы,
- Слушаю.
Телефон говорил так, что Вовке всё было слышно.
Учительница, необыкновенно волнуясь, еще больше бледнея и, как показалось Вовке, боясь не меньше его самого, начала рассказывать о случившемся - про бегающего Вовку, про тетю Машу не вовремя намылившую пол, про покосившийся стенд.
- Да твою-то мать, ты что там не можешь справиться со своими сопляками — взревела из трубки на учительницу директриса, ты у меня вылетишь с работы. Тебе вообще что-нибудь можно поручить? Тебя оставили за старшую, а ты даже с этим справиться не можешь! Сколько раз я тебе говорила, чтобы не миндальничала, а спрашивала с них по-настоящему. А не с них, так с родителей — они что у тебя сироты, что ли?
- Дети бегали по коридору, играли, было скользко, один из них задел нечаянно — ты же нечаянно, правда, Вова? - Спросила учительница.
Вовка отчаянно закивал головой и поняв жест учительницы, сообразил, что надо ответить вслух — Да, я нечаянно, я не хотел, у меня так получилось.
- Ах он еще и нечаянно, - взревела директриса, - за нечаянно бьют отчаянно. А если не нечаянно, а если специально, чтобы сорвать нам праздник, чтобы подорвать авторитет школы, чтобы про нас говорили в районо и в райкоме партии…
- Да вы что, - робко начала возражать учительница, но директриса ее оборвала.
- Сейчас приеду — грозно бросила она, а ты пока вызывай родителей в школу и немедленно, чтобы отец его пришел сей же час и сегодня же все исправил, чтобы к завтрашнему утру и следа не было! Тебе понятно?
В трубке запикали короткие гудки.
Учительница посмотрела на Вовку и обреченно спросила — у вас же есть дома телефон?
- Есть, - ответил Вовка,
- Номер скажи. Я записываю.
- Бэ-два, ноль-пять, два ноля, добавочный девяносто четыре. Мама - или дома, или будет через полчаса, отец - будет позже.
Учительница набрала продиктованный Вовкой номер, ей ответила оператор и учительница назвала добавочный номер.
- А он занят, там кто-то разговаривает! - ответила оператор.
Учительница взмолилась — Ой, а вы можете им сказать, чтобы они немедленно позвонили в школу?
- Что-то случилось с Вовой? - спросила оператор. Вовке ее голос показался знакомым, даже похожим на голос соседки.
Вовка вспомнил, как мама рассказывала, что когда ему в прошлом году разбили голову, а потом отвезли в медпункт накладывать швы, соседка — оператор на станции страшно напугала маму своим телефонным звонком.
- А вы знаете эту семью? Мне надо, чтобы Вовин папа немедленно пришел в школу!
- Что-то случилось? Что-то экстренное?
- Случилось! Экстренное!
- Подождите, я сейчас разъединю их и попробую с вами соединить!
- Просто скажите, чтобы он пришел в школу, в учительскую, я тут его жду и Вова со мной.
Учительница положила трубку не дожидаясь отбоя от оператора.
- Ну, теперь будем ждать, обреченно сказала учительница, может быть нам повезет.
Вовка оглянулся на дверь учительской — в ее створе любопытные мордашки нескольких одноклассников смотрели на него с интересом и участливо.
- Вовка, ну чё? — Шепотом проскрипел кто-то из них.
- Чё-чё — увидишь, что будет, влетит ему, как следует. У него батя жуть строгий — мой мне говорил, - ответил другой, невидимый голос.
Ждали долго, целых минут пятнадцать.
Первой пришла директриса и с порога начала отчитывать учительницу, но потом оглянувшись на учеников и узнав, что отца вызвали в школу, рявкнула на Вовку — А ты немедленно выйди в коридор, но уходить не смей, попробуй удрать.
- И не подумаю, - отчаянно смело и дерзко ответил ей Вовка. Сейчас батя придет, он вам покажет, как орать, вы еще моего батю не знаете. Он как-то успокоился и нервничал уже не так сильно, а уж не боялся — так и вовсе. Он понимал, что орать на него никто не может.
Директриса удивилась Вовкиной дерзости, но промолчала. Прикрыв дверь, она продолжала отчитывать учительницу, да еще и во весь голос, не стесняясь ни слов, ни громкости, с которой их произносила.
- Ты понимаешь, что ты наделала. Ты скажи спасибо, что не сталинские времена, а-то опять загремела бы … куда подальше, куда послали... Черта с два кто бы смог тебя выковырять из твоего Магадана, если бы не я. До сих пор бы сопли там морозила... А что я вижу в ответ — сплошная неблагодарность, с какими-то мальцами недоделанными справиться не можешь. Вот, что я теперь скажу в райкоме партии? - Что какой-то мальчик у меня раздолбал тот самый стенд, который вы уважаемые товарищи доверили… А кто в райисполкоме теперь поддержит в мою заявку в районо на дополнительные средства на школьные нужды? Или ты сама пойдешь и обо всем договоришься? Или ты не видела, чего мне стоило этот стенд выклянчить, чтобы он именно у нас висел на видном месте, как в лучшей школе в районе? Или ты не разглядела, кто приезжал на стенд посмотреть и за нас порадоваться?
Вовка стоял, как ему было сказано, в коридоре около учительской, и слушал, и возмущался... Тут он увидел, что по лестнице бегом через две ступеньки взлетает отец. Он увидел Вовку, и ни слова не говоря, схватил его в охапку, поднял на руки и трижды крепко поцеловал.
- Жив, цел? Я уж и не знал, что думать...
- Жив и цел, - ответил, как бы нехотя Вовка, и сердечко его вновь тревожно забилось. Ему захотелось зареветь у отца на руках, но он сдержался и, как ему казалось, по-мужски спокойно ответил,
- Я там стенд покосил, внизу в гардеробе, вот они тебя и вызвали, чтобы все исправить.
- Пошли смотреть что там делать, как исправлять.
- Пап, там в учительской…
Но отец его не слушал, а лишь буркнул что-то, что Вовке показалось похожим на «насрать». Но Вовка не поверил своим ушам, отец всегда говорил только правильные слова. Вовка, как и все мальчишки в его школе, знал почти все матерные слова, но от отца их никогда не слышал, только от других и на улице.
Отец и Вовка спустились вниз и начали разглядывать покосившийся стенд.
- Так это ж Сашка Немиров делал. Вернее, коробку стенда, делал я, а Саша делал всю художественную часть - набрызг на картон, буквы клеил, еще голову вырезал, то есть портрет. Он же художник, настоящий. И что? - спросил он Вовку.
- Видишь, он висит косо, это я его покосил — грустно произнес Вовка.
- Сейчас исправим, - сказал батя, подошел к стенду взял его двумя широко раскинутыми руками, приподнял и сдвинул в сторону, чтобы выровнять. Потом отошел, посмотрел со стороны, вернулся и повесил уже окончательно ровно.
Одноклассники стояли раскрыв рты.
- Дядь Лёш, он же такой тяжеленный, как ты его так — раз и подвинул! - загалдели наперебой пацаны.
- А я с утра люблю каши поесть, от нее сила, вот и двигаю тяжеленные стенды. А и ты — ешь кашу и будешь силачом, любой стенд поправишь, да еще и не то сделаешь, - без тени улыбки, будто бы абсолютно серьезно ответил отец. Но голос выдавал, что говорит он шутливо и по-доброму.
Вовка стоял и ничего не мог понять — ведь ему же должно было влететь, а вместо этого отец был в хорошем настроении и даже шутил с мальчишками. Вовкино настроение быстро стало улучшаться, как только он понял, что наказания не будет.
По лестнице, грозно цокая каблуками, спускалась директриса, за ней скромно семенила учительница.
Директриса подошла к стенду и хотела было начать свои очередные грозные речи, но, увидев, что все в порядке, стенд висит, как влитой, а взгляд отца навстречу — жесткий и бескомпромиссный, осеклась, наверно, посчитав, что лучше ничего не говорить. Чуть подождав, сделав вид, что пришла в себя от удивления, спросила уже совсем мирно, даже несколько обескураженно:
- А как вам удалось так быстро все исправить, он же весит, наверно, не меньше ста килограммов, он же из бетона…
- А вы у мальчишек спросите, они вам скажут, что надо делать, чтобы быть сильнее и выносливее всех — ответил батя, демонстрируя свою серьезность и даже жесткость.
- А-ну, мальчишки, - спросил отец, - что надо делать, чтобы быть сильным — расскажите нам?
- Кашу есть по утрам, - нестройным хором, но весело, отвечали одноклассники.
Отец поглядел внимательно на стенд, сказал, что он передаст художнику, чтобы он наведался в школу и исправил, что не в порядке.
В это время входные двери в заскрипели и захлопали — Вовкиных одноклассников начали забирать их родители.
Отец подмигнул Вовке,
— Бегом одеваться, на улице мороз и ветер, так что, как положено - с пояском на шубе и шарфом в руках. Шарф я тебе сам повяжу.
Вовка радостно и быстрее, чем обычно, рванул к гардеробу, ухватил с вешалки свою шубу и стоящие под ней валенки, вытащил из рукава шапку, шарф, уселся на длинную скамейку, начал снимать сменную обувь и одевать уличную.
Директриса подозвала к себе тетю Машу и начала ее отчитывать за то, что та развела ледяной каток в вестибюле. Тетя Маша, хоть и отвечала, но скоро заплакала. А потом директрису отвлекли вопросами родители одноклассников и к отцу она уже не подходила.
- И хорошо, - подумал Вовка, кося глазом в сторону отца, - а-то бы точно нарвалась.
Вместо директрисы к отцу подошла учительница.
- Уж вы меня извините, пожалуйста, я сама была напугана тем, что сделал Вова. Не сообразила, перенервничала, испугалась, что мне попадет... Опять что-нибудь пришьют. Честное слово, я никак не думала, что напугаю вас… Ну вы понимаете… А этот стенд — такой тяжеленный на вид, точно, что сто килограммов. Я еще напугалась, что упади он на Вову — я бы себе никогда не простила.
- Ладно, чего уж, обошлось и ладно. Я как-нибудь с чувствами справлюсь. Кстати, коробку делал я, а рисовал художник. Задача была, чтобы стенд весил не более двадцати килограммов. Мы не справились с весом и он стал весить тридцать два килограмма — слишком тяжелым оказался набрызг. Знаете, что это?
- Догадываюсь, - осторожно ответила учительница.
- На будущее - этот стенд может поправить любой человек, - батя поглядел на учительницу, оценил ее комплекцию, не самую хрупкую - даже вы. И без меня. А уж вместе с директрисой - запросто. И не надо истерик. Передайте это вашей матроне. Кстати, потом посмотрите повнимательней, не отлетели ли кроме набрызга какие-нибудь буквы или символы, прочитайте — мало ли что. Потом позвоните мне и скажете - телефон вы теперь знаете. Не будет меня - скажете жене.
- Та-а-к, вроде же проверяли, - начала было учительница и отвернулась, чтобы осмотреть стенд.
- Кстати, никого не бойтесь, - сказал отец. Пришить Вам уже ничего не пришьют — времена поменялись. Хотя я вас понимаю.
Вовка уже одел шубу и пытался завязать на животе поясок — ремень он потерял на прошлой неделе — и тут услышал со стороны одноклассников, рассуждающих между собой:
- Не, у Вовки батя классный, мне бы от моего, верняк, досталось «по первое число». Про первое число Вовка уже слышал и понимал, о чем речь.
Уже одетый по всей морозно-зимней форме, он не успел дослушать фразу - внезапно подхваченный отцом пронесся с ним сквозь тамбур на улицу, и мягко приземлился на улице, у школьного подъезда, освещенного фонарем.
- Все, сын, - повязывая шарф, сказал отец - приключения закончились, давай, пошагали домой, там гости должны уже быть, я пораньше с работы пришел, а мне такую вот хрень твои учителя приключили. Ну, ничего, умнее будешь, научишься себя вести и все будет нормально…
Дальше Вовка почти не слышал, что говорил отец, пытаясь угнаться за ним, за его легкой и упругой походкой. Отец шел и вслух, как бы говоря, то ли с Вовкой, то ли с самим собой, прогоняя свое волнение и страхи — за Вовку, понятное дело — негромко материл и учительницу, и особенно директрису. Вовка всё пытался разобрать, каких таких секретарей упоминал отец, и в чем они провинились, но из всего монолога он только и услышал, что эти суки и раньше жить не давали, сколько людей запугали и заторкали, а теперь еще и за пацанов взялись... Чтоб они все попередохли, сволочи…
Вовка почувствовал себя неуютно, что отец почему-то желает кому-то всем сдохнуть, а это нехорошо, нельзя так! Вовка взял отца за руку, остановил его и со знанием дела, серьезно, почти отчаянно, сказал -
- Нет батя, не надо так говорить — они не передохнут!
Отец, впервые сыном по-взрослому названный батей, удивленно посмотрел на Вовку и как-то странно с ним согласился:
- Да сынок, ты прав — они не передохнут. Они еще нас с тобой переживут. Пойдем сыночка, нас ждут.
И Вовка шел рядом с отцом, и ощущал, какой классный у него БАТЯ. Они шли рядом, они шли туда, где ждала их мама и младший брат, а еще, наверно, гости.
Вовка вспоминал недавно услышанную им фразу - все хорошо, что хорошо кончается, и ему казалось, что он как-то стал чуточку старше и умней. При этом ему подумалось, что и бате тоже так показалось.
… А весной мама заболела и ее положили в больницу, и весь апрель и майские праздники он провел в Первоуральске у бабушки и тёти. И в пионеры ни в апреле - на день рождения Ленина, ни в мае - на день пионерии, Вовку не приняли. Всех приняли, а его нет. И в пятый класс не перевели, а только в четвертый, хотя учился он так же хорошо, как и раньше, и все контрольные в мае написал на пятерки. Да ему это и не надо было.
Зато в четвертом его таки приняли в пионеры, и красный галстук ему повязала на шею не кто-нибудь, не какая-нибудь старушка-большевичка, а — как ему сказали, чтобы он гордился - родная сестра знаменитого разведчика Николая Кузнецова.
А в пятый класс его перевели в другую школу.