Меня всегда интересовали пропавшие без вести люди. Помню, в детстве думал о мальчике из нашего класса, который исчез бесследно. Кто говорил о похитителях – цыганах, кто о медведях в лесу, некоторые - о несчастье на дороге, сбила, мол, машина, а потом закопали. В советские времена еще не пугали торговлей органами или педофилами…
Мне тогда казалось, - надо учитывать и желания самого пацана. Возможно, ему плохо жилось. К примеру, бил отец и было куда уйти. Или просто ушел в отчаянии куда глаза глядят. Где-то прибился к детдому… Мне хотелось узнать про отношения в той семье. Но кто со мной будет беседовать?
Позже, я задумывался о профессии «поисковика» исчезнувших. Мне хотелось вернуть кого - нибудь «оттуда»… Узнать причину побега. Но пришлось работать сначала слесарем в бригаде, затем колотить гвозди в столярке… В милиции работать не мог, меня когда-то избили за пустяк в отделении. А про экстрасенсов в те времена еще не слышали.
В зрелом возрасте я стал, наконец, художником – оформителем. Мечта писать настоящие картины не отпускала, но помощи для творчества не было. К тому времени я уже растил двоих детей. А предки меня не поддерживали, считая всякие фантазии блажью. В Доме культуры я штамповал названия фильмов на фанерках и растаскивал их по рекламным тумбам. А в выходные дни рисовал на этих фанерках мультяшные рожи, похожие на артистов кино.
К сорока годам, с трудом одолел заочный институт. Учился на кухонном столе, где, порой, засыпал от усталости. Заодно умудрился родить еще мальчика. Ребенка я любил, но он мешал мне двигаться к цели. Времени свободного для живописи не хватало, и я злился, срываясь на родных. На заводе я уже оформлял цеха и холлы, создавал проекты цветников и Доски почета.
На своей старой даче посадил сирень, и когда деревцо выросло, захотел написать букет из его ветвей. Стал осваивать технику маслом, но выходило по - ученически, безыскусно. Сирень на даче жила, а на холсте была лишь ее одежда. Нужно было познавать свойства красок, секреты композиции, - все эти тайны живописи, которые впитываются с юности. Писал я урывками после работы, и сирень получалась не живой, а словно декорация на рекламной фанерке.
- Кузякин! – напоминала жена. - Нужно младшему ботинки, а старшая - родила. Забыл? Мне бы путевку в санаторий…
- Опять? - отвечал я. - Куплю, займу, поезжай…
Помню, как у Камю художник, спасая творческое одиночество от семьи и гостей, соорудил под потолком дощатую антресоль. Там он спал, почти не ел и думал о картинах. Правда, к тому времени уже утратил внутренний пыл, что зовет к свершениям. А вскоре и грохнулся с потолка вниз на грешную землю…
Впрочем, я мог бы показать на общих выставках свои эскизы, - цветы, деревья… Но выставлял лишь пару заводских проектов по украшению территории. Чертил я сносно. И картинки мои признавались полезными для людей. А в цветах я хотел открыть новое и обязательно свое. Просто букет меня не устраивал. Ах, этот сладкий, убивающий яд, - найти себя в искусстве… Сколько людей потеряли здоровье на этом пути! Но чаще мои знакомые не заморачивались о высоком.
Новые времена открыли многим шлюзы. В воздухе распылились невидимые споры «попсы». Волей – неволей пришлось их вдыхать. Старые ценности осмеяли. На флаг подняли не глубину мысли, образа, а - яркость и кривляние. Лишь бы угодить липкой культуре масс, вписаться в эпоху… Если обнаженка – то мыльница вместо органа или носик чайника. Вместо человеческих лиц – морды собак или кошек. И такое смотрелось с умным видом. Никто не думал о Вермеере или Сезанне. А кто противостоял – болтался на обочине…
- Чувак! Не будь лохом! Пиши осла с головой крысы. Или гусеницу внутри самой себя…
Но мне хотелось писать сирень. Только я не мог ее выразить, как хотел, как ее видел, - чуть печальную и, все же, дающую надежду…
Сезанн мучился оттого, что не мог выразить свое «видение» природы. Он нашел, выработал свой язык. Но иным он и не занимался, его обеспечивали. И все равно на картины ушла вся его жизнь… При этом великий художник хотел, чтобы его смотрели и понимали простые люди, зрители музеев, а не ценители – критики…
- Ты что, Кузя! Зашился? Пойдем, тяптем…
- А что отмечать? Твое звание за стряпню?
- Ну, знаешь! Иди, кочегарь свои клумбы!
- Но я не выдаю их за живопись!
…Читаю городские новости нашей скверной газетки. «Городской художник пропал после гибели сына. Местные экстрасенсы считают, что его забрал НЛО…» «Вышел из проходной завода и исчез…» «Жена художника в отчаянии…» « Ушел к реке…»
Тут они, конечно, наврали. Уж мне - то не знать! Сын художника, действительно, попал в аварию. А заболевшая от горя мать обвинила во всем мужа…
- Твоя сирень! Плохая энергия. Даже рамка не держится… Кривит ее и корежит, убери с глаз!
Будто виновата живопись. У Гоголя, помнится, портрет ростовщика обладал магической силой. Он приносил несчастье, порабощая своего хозяина. И художник, купивший этот портрет, предал искусство…
У Бальзака художник свихнулся от жажды совершенства. Он настолько «улучшал» свою картину, что превратил ее в месиво мазков. Но ему казалось, на полотне – идеал творчества…
К счастью, ни то, ни другое мне не грозило, - я уберегся от жадности, а взор мой был даже излишне самокритичен. Я чувствовал слабость своего мастерства до боли душевной. Но вовремя останавливался, чтобы не сжечь свои опыты. Читал о жизни других художников.
Меня поразило, что свой гениальный «Динарий кесаря» Тициан написал на дверце шкафчика богатого герцога. Писал великую картину, зная, что она будет украшать покои богача. Какая самоотдача, какая верность своему искусству!
…А что же пропавший провинциальный художник? После смерти сына что-то сломалось в нем. Последняя нить, соединяющая его с семьей, оборвалась.
Он созвонился со старым приятелем, живущим одиноко в дальней деревушке о семи дворах. Затем заранее снял свои скромные сбережения с книжки, упаковал кисти.
- Дочь устала! – негодуя, сказала жена. – Иди, качай наследника…
Ребенок орал всю ночь. Утром художник вышел в туалет. Там его вырвало, руки тряслись. А из зеркала на него глянуло бледное, постаревшее лицо уже не мужчины…
Через два дня художник завода, не рассчитавшись, убыл в неизвестном направлении. Газеты предсказали его личный конец света, но это было не так. Он уехал далеко, в глухомань, пополнив список городских пропавших…
В деревушке он сначала жил в старой избе приятеля – скульптора. Они не мешали друг другу. Затем художник переселился в пустующую хибару и лишь раз в неделю навещал измазанного глиной ваятеля.
Дело с сиренью пошло на лад. Букет художника уже был мастерски прописан. Но творец не унимался. Он хотел сделать не просто букет, а – символ ожидания и веры в себя. Символ успеха красоты, силы духа…
Ветки сирени стояли в деревенской крынке на подоконнике. И со стороны улицы их пробивали лучи солнца. Идея была ясна, не хватало, как всегда, мастерства…
Полицейскому, который разыскал его, художник отдал все свои деньги за хлопоты уладить историю. И подписал бумагу, мол, сам ушел и возвращаться не желает. Закон не нарушал, не убивал и никому не должен…
Почему я это знаю подробно? Так вот она, сирень, стоит у окна. Вы ее не видите, а она - глядит на вас. Читал когда-то, что подсознанию не важно, произошло событие реально или только созрело на внутреннем плане. И даже если
у меня не получится, то в сердце моем Творец прочитает все правильно. Оценит внутреннюю сирень…
А я завершу картину. Луч солнца, как хороший друг художника, замрет на полотне, - и не мертвым мазком, а живой надеждой. И, возможно, я еще вернусь домой…