27 августа в Зеленограде

                Посвящается моей жене и другу
                Ираиде Георгиевне Якимовой

 
                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ
 
   Широкая равнина простирается до горизонта. Ни холмика, ни возвышенности. Серо-коричневая почва покрыта редкой и скудной растительностью. Солнце беспощадно выжигает эту землю, и чахлые стебельки травы, спасаясь от жарких лучей, давно потеряли свой зеленый цвет и обрели этот серо-коричневый оттенок. Они даже кажутся поседевшими.

   Конечно, дождь оживил бы все вокруг, уже на следующий день ярко зазеленела бы трава, над нею поднялись бы тонкие стебельки с маленькими белыми чашечками цветов. А еще через день цветы бы отцвели, их лепестки облетели, а затем трава вновь обрела бы этот бурый цвет. Но небо, белесо-голубое, жаркое, дождя не предвещает. Безоблачное, оно почему-то выглядит плоским и низко висящим. Ветер отсутствует, даже слабый. Горячий и сухой воздух неподвижен, зыбкая даль едва колышется в знойном мареве.

   Нерушимая тишина царит над равниной. Не слышно шелеста трав и стрекота кузнечиков, не зудит мошкара. Не видно птиц, не звучат их крики. Полная неподвижность и тишина. Жизнь умерла или, может быть, замерла, пока удушающий зной разлит по округе...

   Но что это? Почти у горизонта глаз улавливает нечто почти неразличимое. Вдали на бурой равнине едва угадывается зарождение какого-то движения. Вероятно, это воздух загустел, и его вязкая масса начинает растекаться, покрывая всю округу. Или, может быть, бурая пыль вскипела от зноя и готова затопить весь мир?

   Только много позже становится возможным в накатывающейся бурой массе различить отдельные сгустки, разглядеть, что по равнине без дороги мчатся колесницы, оставляя за собой серо-желтые клубы пыли, которые вздымаются почти до самого неба. Только сумасшедший может гнать лошадей в такую жару.
Позади горизонт, впереди горизонт, а посередине – летящие двухколесные повозки. Копыта глухо стучат по сухой поверхности земли. Вьются черные, рыжие и белые гривы, блестят темные с фиолетовым отливом глаза лошадей, клочья белой пены срываются с их губ и падают на грудь и под ноги. Мелькают спицы, крутятся огромные колеса, и словно сматывается с них лента, которая обращается в пыль, клубящуюся позади колесниц.

   Кто знает, куда они спешат? Где, в каком краю они начали свой бег? Что их гонит по свету? Какая земля приютит их на ночь? Но никто никому не задает эти вопросы, на которые нет ответа.

   Колесницы выстроились клином. Впереди на тройке белых лошадей мчится седой старик, его волосы развеваются встречным воздухом. Он нахмурен и строг. Придерживаясь за поручень, он тонким хлыстом подгоняет лошадей. Иногда, откладывая хлыст и освобождая руку, он хватает что-то со дна повозки и гневно бросает в сторону. И в тот же миг над равниной, следуя за яркой вспышкой, раздается ужасающий лошадей грохот...



                ЧАСТЬ 1

                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Мчится седой старик на легкой колеснице, направляя ее только ему известным курсом. И весь клин колесниц чутко следует за предводителем. Вот они приближаются к невысокому холму, и здесь старик усмиряет бег своих коней и останавливает их. Вслед за ним замедляют движение и останавливаются остальные. Высокий вал поднятой пыли догоняет всех, накрывает своими клубами. Солнце меркнет, кажется, что приближается ночь.
Некоторое время спустя, когда пыль слегка оседает, становятся видны лоснящиеся от пота крупы лошадей. Животные беспокойно перебирают ногами и трясут головами, отряхивая с губ остатки запекшейся пены. Повсюду вокруг в беспорядке теснятся колесницы.
На землю спрыгивают мужчины и женщины и, громко переговариваясь, с веселыми криками сдвигают колесницы, подкатывая их друг к другу. Постепенно образуется большой круг, вне которого до горизонта простирается пустынная равнина, а внутреннее пространство заполняется суетой и гомоном людей, топотом и ржанием лошадей.
Мужчины выпрягают усталых животных, медленно водят их по кругу, успокаивая после долгой скачки, затем подводят их к установленным деревянным желобам, в которых плещется вода. Мягкие лошадиные губы с нетерпением погружаются в воду. По поверхности плывут белые островки пены. Люди оставляют лошадей и идут к повозкам, чтобы разобрать поклажу.
Почти одновременно на всей территории лагеря разворачиваются шатры. Их разноцветные купола, словно огромные колокольчики, распускаются над бурой почвой.
Старик, возглавлявший скачку, ходит вдоль ряда повозок и нетерпеливо подгоняет каждого, кто встречается ему на пути. Он что-то кричит, топает ногой и гневно стучит посохом. И в тот момент, когда посох ударяется о землю, звучит сухой треск, словно надломилось огромное дерево. На секунду зависает тишина. А потом резко и оглушительно грохочет гром с множеством раскатов и постепенно слабеющих повторений грозного рокота...


                Глава 1

   Дождь ненадолго усилился, и крупные капли посыпались густо, словно тряхнули мокрое дерево. Но гроза уже затихала. Тучи уходили все дальше, открывая ясное голубое небо. Иногда издалека еще слышался гром, но он звучал все глуше и безобиднее. Казалось, будто кто-то ворочал листы жести. Деревья, как взъерошенные воробьи, начинали оживать, расправляя побитые дождем листья. На улицах города появились прятавшиеся от внезапного ливня прохожие. Они, переждав буйство стихии под крышами, теперь озабоченно спешили по делам, осторожно обходя разлившиеся по мостовым лужи. В городе начиналась обычная последождевая жизнь.
В старом районе Зеленограда, ничем не отличаясь от соседних, стоял корпус номер сто двадцать. В этом корпусе, в квартире с номером двенадцать, жила семья Логиновых. Глава семьи – Дима, его жена – Аня и их сын – двухлетний Кеша.
Дима считал себя человеком творческим, талантливым, но непризнанным. Обычно вдохновению отводилось время после ужина, когда, расположившись в кресле, он брал шариковую ручку, открывал заветную тетрадь и, поглядывая искоса в телевизор, начинал творить...
Лет пять назад кто-то натолкнул Логинова на книгу Яна Парандовского "Алхимия слова". С трудом одолев ее, Дима усвоил, что вдохновение приходит не по заказу и, если уж оно пришло, ничто не должно отвлекать, а тем более – жена. Пока не было Кеши, он с переменным успехом воевал за право на свободное время, многократно пытаясь втолковать и Ане истины от Яна Парандовского, но оказалось, что у нее есть свои убеждения, и, причем, очень твердые. Если вынесешь мусорное ведро, говорила она, вдохновение не убудет, даже наоборот, полезно проветриться, пройтись до угла дома. Может быть, какие-нибудь свежие мысли посетят.
Но вскоре число членов семьи увеличилось, появился маленький Кеша, а с ним – шум и беспокойство прочно обосновались в доме. Дима теперь радовался любому предлогу, позволявшему удалиться от домашней суеты.
Сегодняшняя августовская гроза опрокинула на Зеленоград тонны воды. Разгул стихии продолжался не более часа и успел закончиться к концу рабочего дня. Но по улицам кое-где еще текли ручьи, и на тротуарах стояли лужи.
Аня после работы забежала в магазин, потом в детский сад за Кешей, а Дима немного задержался в лаборатории, где он приносил пользу обществу в должности старшего техника, поэтому в квартиру они вошли вместе. Дима, взяв сумку с продуктами, направился на кухню.
– Иди скорей сюда, – услышал он голос Ани, которая увела Кешу в комнату.
Остановившись в дверях, Логинов сразу все понял. На одной из стен обои потемнели от пропитавшей их влаги, по потолку змеились разводы, в углу с потолка даже капало.
Если бы сверху кто-то жил, в самую пору он побежал бы скандалить к соседу. Но выше располагалась только крыша, так что куда тут побежишь.
– Даже до осени не дожили, – вздохнула жена. – Господи, когда же это кончится?
– У них там, наверное, все сгнило, – предположил Дима, – никак не могут починить.
Логичные рассуждения – признак спокойствия, а спокойствие сейчас было неуместно.
– А чего попусту говорить? Ты сделай что-нибудь, – возмутилась Аня.
– А что я могу?
– Господи, но ведь надо что-то делать. От этой сырости Кеша простудится и заболеет. Ну что стоишь истуканом?
Дима обиделся, поэтому с радостью воспользовался предлогом и покинул квартиру.
...Выход на крышу оказался не заперт. Осторожно забравшись по ступеням железной лестницы, Логинов толкнул крышку люка и, поднявшись еще немного, оказался на крыше. Определившись, Дима двинулся к тому месту, под которым, по его расчетам, находилась их квартира. Поверхность крыши чернела от влаги, и потому Дима неожиданно почти по щиколотку провалился в лужу. Тапочки, в которых он выскочил из дома, залило водой, и он инстинктивно шарахнулся назад.
Вода над квартирой скапливалась из-за прошлогодней листвы, обломков сучьев и прочего хлама, разбросанного на плоской крыше. Дима начал расчищать путь воде. Но оказалось, что из-за неровности крыши вода не желала растекаться. Пришлось ее выгонять найденным обломком доски. Он уже перестал замечать, что промок, – затраченные усилия согревали его.
Закончив свои труды, Дима прислонился к жестяному конусу над ближайшей трубой и закурил. В голове его роились мысли. Физический труд пробуждал в нем творческую энергию. Однако в этот раз под рукой не оказалось ни бумаги, ни карандаша. От его неосторожного движения проржавевшее крепление конуса вдруг сломалось, и жестянка упала под ноги. Дима чертыхнулся и бросил недокуренную сигарету. Испытывая напор вдохновения, он поспешил домой.
– Ты уже вернулся? – удивилась Аня, входя в комнату. – Ну, что там продырявилось?
Дима молчал и морщил лоб, сидя в кресле, из-под его ручки синие росчерки бежали по бумаге. Аня прошла в соседнюю комнату и вскоре вернулась.
– Ты знаешь, там перестало капать. Что ты сделал?
Но Дима не отвечал. Он оторвался от тетради только, когда жена позвала его ужинать...

   Часов в восемь в дверь позвонили. На пороге появился техник-смотритель, а с ним главный инженер ЖЭКа. Они обошли все комнаты, Аня сопровождала их, беспрестанно повторяя:
– Вы сами видите. Опять протекло.
Техник-смотритель, давно привыкший к подобной картине, смотрел равнодушно. Ему казалось все ясным. Главный инженер хмурился и, уже выходя из квартиры, остановился и озабоченно произнес:
– Где же брать рубероид?
– Что? – переспросила Аня.
– Рубероид, говорю, где взять? – повторил главный инженер и строго посмотрел на Аню.
– У нас нет, – пролепетала смутившаяся женщина.
Петр Иванович Изъянов был человеком опытным, хотя исполнял обязанности главного инженера всего второй год. Он еще раз очень серьезно посмотрел на Аню и проговорил:
– Обмозгуем, – и начал спускаться по лестнице вслед за техником-смотрителем.
Вечерний визит растревожил семью Логиновых. Дима опасался, что, обнаружив поломку на крыше, главный инженер обвинит его в порче общественного имущества. Аня молчала, но смутно ощущала зарождение в душе неопределенной и, главное, необоснованной надежды на какое-то изменение в жизни. Кеша, не терпевший посторонних, а тем более – мужчин, разревелся, когда в комнату, где он играл, заглянул главный инженер, и теперь никак не мог успокоиться.
Вечер прошел нервно. Аня металась между кухней и Кешей, но иногда, остановившись, замирала и, если бы ее спросили, о чем она задумалась, не смогла бы ответить. Дима напряженно смотрел телевизор, ожидая, что вот-вот зазвенит звонок и вернется главный инженер. Кеша не хотел засыпать и требовал маму. В квартире, как нарыв, что-то назревало.
Прорвало в одиннадцатом часу. Из комнаты, в которой, наконец, заснул Кеша, с просветленным взглядом появилась Аня и подошла к мужу.
– Я кое-что придумала, – загадочно произнесла она, присев рядом на детский стульчик.
Дима, увлеченный фильмом, на ее слова не отреагировал. Поэтому Аня, поднявшись со стульчика, выключила телевизор. Дима недовольно насупился.
– Завтра я зайду в санэпидемстанцию, – деловито заговорила Аня. – Надо попробовать раздобыть справку, что в нашей квартире нельзя жить, а тогда...
– Зачем ты выключила телевизор? – перебил ее Дима, вставая с кресла.
– Потом досмотришь, – успокоила его Аня и продолжила, – когда я получу справку, ты сходишь в жилотдел и встанешь в очередь на улучшение.
– Что ты городишь?
– Может, нам квартиру новую дадут.
– Анна, ты что? С ума сошла? Какое улучшение?
– А как было бы здорово, – мечтательно протянула Аня.
Дима включил телевизор и вернулся в кресло.
– Ну, ты сходишь? – не успокаивалась Аня.
– Черт возьми, горит что ли? Дай кино досмотреть. Десять минут осталось.
У Ани задрожали губы, она отвернулась и отошла к дивану. По щекам ее потекли слезы. Она с обидой покосилась на мужа, но тот ничего не видел и не слышал, кроме своего кино. И тут ее словно что-то толкнуло, она подбежала к розетке и, схватив за шнур, дернула, намереваясь выдернуть вилку телевизора, но провод оборвался, сверкнули искры, и в квартире погас свет.
– Ты что? Сбесилась? – закричал Дима в темноте.
Аня тоже закричала.
– Разве ты хозяин? Что ты есть, что тебя нет, никакой разницы. Зачем мне это? Другие хоть что-то делают в доме.
– А я ничего не делаю?
– Ты только телевизор смотришь, да бумагу мараешь... – воскликнула Аня.
Такого упрека Дима выдержать не мог. Жена покусилась на самое святое.
– Дура! – закричал он, – дура!
И задохнулся от гнева.
– Ах, значит, так? Бумагу мараю? Ну, ладно...
В комнате на мгновение установилась тишина. Аня, прикрыв лицо руками, не сдерживала слезы. Дима вскочил с кресла, нащупал в темноте заветную тетрадь, схватил ее и на ощупь двинулся к двери.
– Ну что ж, – немного театрально проговорил он, останавливаясь на пороге, – ты еще пожалеешь, что не сумела меня понять.
Он выбежал из квартиры и сильно хлопнул дверью. От этого проснулся Кеша и отвлек Аню от грустных мыслей.


                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

   Под желтым пологом шатра собралось двое мужчин. У одного из них через плечо наискось наброшен шарф из легкой красной ткани. На столе на блюдах и вазах лежат фрукты. Сидящие наливают из высоких кувшинов янтарное вино и неторопливо пьют его из больших кубков.
– Гер, тебе не кажется, что старик совсем обезумел? – спрашивает мужчина с красным шарфом.
– Мар, что ты имеешь в виду? – неторопливо откликается его собеседник.
– Разве тебе не надоело носиться по этому пеклу?
– Если у тебя есть какое-нибудь предложение, я готов тебя выслушать.
– Мы разучились принимать решения. Я вижу у всех расслабленность воли. Раньше и у тебя и у меня забот хватало, а теперь изнуряет безделье, – взволнованно говорит Мар. – Конечно, сейчас подходящих предложений у меня пока нет. Но надо бы и подумать.
– Подумать ты можешь, – с некоторой долей иронии замечает его собеседник. – Только не забываешь ли ты о Соглашении.
– И ты туда же, – с досадой ворчит Мар. – Соглашение, Соглашение. Все о нем твердят. Да помню я о нем, только мне не совсем понятно, чего вы боитесь?
– Мы не боимся. Просто Соглашение нужно соблюдать. И горе тому, кто его нарушит. Это установлено не нами.
– Нашли себе новый фетиш. То нельзя, это нельзя... Неужели мы не можем собраться все вместе, как встарь? Помнишь, с какими титанами сражались? И ничего. Одолели.
– Нет, Мар, не заблуждайся. Нынче другое время. Да и мы уже другие.
– Вот это правильно. Да, мы другие. Те, у кого были крепкие мышцы, заплыли жиром. Те, кто имел хорошую голову, обленились и погрязли в пьянстве. За нас думают, за нас все решают. Эвий всем наливает вдоволь. Тебе не кажется, что нас специально спаивают?
– Если не хочешь, не пей. Кто тебя заставляет? – усмехается его собеседник.
– А чем, кроме этого, прикажешь заниматься?
Они подливают вино в кубки. В шатер входят еще двое мужчин. Один из них, невысокого роста, прихрамывая, сразу проходит к скамье и устраивается возле стола. Другой, высокий и статный, задерживается у входа и, с улыбкой оглядев стол, замечает:
– Вы тут хорошо устроились. Но по лицам вижу, что вы о чем-то спорите.
– Пром, ты, как всегда, прав, – отвечает мужчина с красным шарфом, – я пытаюсь Геру доказать, что нас специально спаивают, а он возражает. Я думаю, старик дал Эвию особое поручение, тот и старается. Ты сам-то как думаешь?
– Ты ошибаешься. Зачем это старику? – отвечает Пром.
– Ну, как же, – оживляется Мар, – как всякий правитель, старик боится смуты. Для чего он каждый день нас гоняет по пеклу? Чтобы к вечеру у нас не осталось сил, чтоб мы падали от усталости и засыпали, не успев задуматься. А на дневках он велит Эвию всех до предела накачивать вином, чтобы в веселье и радости у нас не возникало никаких посторонних мыслей. Я это так понимаю.
Пром подходит ближе к столу и наливает себе в кубок янтарной влаги.
– Чем ты недоволен? – спрашивает он, пригубив вино, – что ты хочешь?
– Я недоволен нашей нынешней жизнью. Мне отчаянно надоело безделье. Я хочу вернуть все то, чем обладал прежде.
– Нельзя вернуть то, что минуло. Хронос неумолим. И ты забыл о Соглашении.
– Ну, вот, и ты о Соглашении. Ты его подписывал? Гер, а ты подписывал? Нет. И я не подписывал. Старик его подписал, вот и пусть соблюдает. А я никому ничего не обещал.
– Мар, ты пьян и говоришь глупости, – хмурится Пром. – Есть высший Закон и все мы ходим под ним. Нельзя идти против. Тебя уничтожат.
– Уж лучше пусть уничтожат, чем терпеть это прозябание, – горячится Мар, – как же вас запугал старик. И чего вы его боитесь?
– Как смеешь ты обвинять меня в трусости? – возмущается Пром, но лицо его остается спокойным. Он ставит свой кубок на стол и, повернувшись к Мару, пристально смотрит ему в глаза. – Ты обвиняешь в трусости того, кто посмел пойти против старика в то время, когда он обладал настоящей властью?
– Пром, я не хотел тебя обидеть, – Мар встает и, подойдя к Прому, протягивает ему руку в знак примирения.
Свершается рукопожатие, снимающее возникшую напряженность, Пром допивает вино и уходит.
Некоторое время все молчат. Гер вновь наполняет кубки. Геф наливает себе нектар. Мар возвращается на свое место, но, остановившись у стола, задумчиво пьет вино.
– Пром осторожничает, – негромко произносит Гер, – и его нельзя осуждать за это.
– А я его и не осуждаю, – отзывается Мар, – каждый волен принимать свое решение.
– А какие решения вы собираетесь принимать? – интересуется Геф.
– Не надо делать вид, будто ты ничего не понимаешь, – хмурится Мар. – Не с твоим умом задавать такие вопросы. Разве ты не видишь, что старик не контролирует ситуацию. Но, как артист, переживший свою славу, он пытается играть прежнюю роль, продолжает использовать дешевые трюки, как фигляр, разбрасывает свои игрушечные молнии, не замечая, что зрителям это давно наскучило, что они давно зевают и, не стесняясь, шумно покидают зрительный зал. Лично мне это не нравится.
– Ты хочешь устранить старика? – с недоверием прищурившись, уточняет Геф.
– Я так вопрос не ставлю, – нехотя отвечает тот. – Надо предъявить ему ультиматум: или он берет ситуацию под контроль, или не мешает сделать это другим.
– Он на это не согласится, – замечает Гер.
– Тогда пусть пеняет на себя, – жестко произносит Мар, – мне надоела эта расхлябанность, когда никто ни за что не отвечает. Все катится под уклон. А я знаю, что никакое дело нельзя пускать на самотек.


                Глава 2

   В Зеленограде насчитывалось более ста тысяч жителей. А статистика говорит: из каждых ста человек хотя бы один пишет или писал в рифму. Отсюда можно вывести, что поклонников музы в городе насчитывалось немало. Доверить такое дело, как поэзия, произволу случайности, мягко говоря, нецелесообразно. Потому городской властью, ведавшей организацией массового досуга населения, было создано литературное объединение, или, попросту говоря, литкружок.
Из Москвы пригласили профессионального немолодого уже писателя Алексея Старикова. Он дважды в месяц приезжал в Зеленоград и на полуобщественных началах, то есть на полставки, проводил занятия в небольшой комнатке административного здания. За годы существования кружок раза три хирел, но когда для поэзии созревало новое поколение, жизнь литобъединения возрождалась.
В объединении числилось человек пятьдесят, но, естественно, такое количество любителей вместе никогда не собиралось, а, кроме того, и мертвых душ хватало – кое-кто перебрался из Зеленограда в Москву, кое-кто бросил заниматься глупостями. Словом, на занятии обычно присутствовало десятка полтора постоянных членов.
Занятие делилось на две части. Первая – официальная: кто-нибудь делал доклад на литературную тему, либо, если заранее оговаривалась жертва похвал и упреков, то разбиралась подборка стихов жертвы, и стихи анализировались до такой степени, что не оставалось камня на камне, буквы на букве. Ведь пишущего хлебом не корми, но дай покритиковать собрата по перу. Критиковать всегда легче, чем писать.
Стариков проявлял заинтересованность в том, чтобы число кружковцев не сокращалось по причине критики, ведь зарплату ему платили не за мертвые души. Потому в заключительном слове он всегда делал несколько реверансов докладчику либо жертве, причем, его похвалы и упреки уравновешивали друг друга, дабы никто не обиделся.
Затем начиналась вторая часть занятия, как девиз произносилась фраза: «Шапка по кругу!». Это не было синонимом известного в ту пору призыва: «По рублю!». Просто каждый участник занятия, не опасаясь разносной критики, мог минуты за три прочитать вслух все, что хотел, из того, что успел натворить за время, прошедшее с прошлого занятия.
После «шапки» писатель прощался и уезжал в Москву. Но кружковцы не сразу расходились. Они, если погода позволяла, рассаживались на улице у административного корпуса и спорили о стихах или забавлялись: каждый писал пару строк в рифму и передавал соседу и так по кругу, иногда из этого получалось что-то, похожее на стихотворение.
Кроме занятий, кружковцы участвовали в вечерах самодеятельности, читая стихи в общежитии городского техникума, в библиотеках и на предприятиях города. Словом, литературная жизнь Зеленограда, в рамках официального кружка, протекала мирно и спокойно.

   Когда Дима Логинов выбежал из дома, он еще не подозревал, что в жизни его грядет самый головокружительный виток, причем спираль закручена слишком круто, и неизвестно, удержит ли он руль или его вышвырнет на обочину.
После дневного дождя на улице установилась приятная прохлада, лужи на асфальте просохли, но пыль прибил прошедший дождь, и потому дышалось легко. Августовский вечер рассыпал по небу звезды. Но уличные фонари слепили глаза, и звезды в небе проявлялись только тогда, когда фонари расступались, а улица расплескивалась площадью.
Припомнив, что в кармане лежат утаенные из премии пять рублей, Дима повеселел и решил дня три не появляться дома – надо же когда-нибудь проучить жену. Поправив тетрадку под мышкой, он бодро зашагал по гулкому асфальту.
Город погрузился в тишину, как в воду. Движение на улицах замерло, лишь вдали, почти на самом краю видимости, маячили огоньки одинокого автобуса, и шум его мотора едва был слышен.
Небольшие города всегда успокаиваются рано. Жители быстро добираются с работы домой, и после закрытия магазинов в восемь часов вечера улицы пустеют. Может быть, только городской кинотеатр будоражит округу, периодически втягивая или выбрасывая на улицу группы посетителей. Но эти группы быстро распадаются и исчезают среди окрестных домов.
Спешит человек по ночному городу. По сторонам теплятся разноцветные окна домов – еще не поздно, но на улице уже ни души. Неприятно становится человеку, неуютно. И если не ждут его дом, знакомая квартира, родственники или шумное сборище друзей, то делается человеку нехорошо. Одолевают его мысли. Появляется чувство одиночества, заброшенности, отрешенности. Беспокоит его смысл жизни. А тут, понятно, и до поэзии совсем недалеко…
Дима направлялся в девятый микрорайон в противоположный конец города, намереваясь переночевать у давнего приятеля, закоренелого холостяка. Обида на жену уже стихла, и, если еще не забылась, то легкое возбуждение от предстоящей трехдневной свободы делало эту обиду, несущественной. Весело насвистывая, Дима шагал по Центральному проспекту в приподнятом настроении и не замечал ни вечернюю прохладу, ни окружающую тишину, ни сумрак близкой ночи. Уже начали гаснуть окна – завтра предстоял обычный рабочий день.
Дошагав до горсовета, Дима остановился. Взгляд его, до того бесцельно блуждавший по сторонам, наткнулся на афишу. Узкие высокие буквы извещали, что сегодня в недавно открытом городском Доме Культуры в восемь часов начался Вечер Поэзии, организованный городским литобъединением. Фамилии приглашенных поэтов Диме ни о чем не говорили.
Логинов обошел горсовет и по бетонным плиткам пустынной площади, приблизился к Дому Культуры. В фойе нижнего этажа царил сумрак, огни пригашены.
«Может, все уже кончилось?» – подумал Дима и посмотрел на часы. Без двадцати одиннадцать... Не колеблясь, он устремился внутрь, еще не зная, для чего ему хочется попасть на вечер. Ноги несли его сами.
Он пересек безлюдное фойе и открыл дверь в затемненный зал. На сцене полукругом сидели участники вечера. Кто-то, стоя перед микрофоном, читал, чуть-чуть подвывая, как обычно это делают поэты.
Немного спустившись по проходу, Логинов уселся, благо свободных мест оставалось много, и огляделся. Рассеянный свет позволял рассмотреть лица слушателей, но Дима, оглянувшись, знакомых среди них не обнаружил.
Выступавшие на сцене сменяли друг друга. Один из них, в джинсовом костюме, спел под гитару, противным и скрипучим голосом. Зал после пения разразился аплодисментами, но Диме они показались жидкими, хотя и продолжительными. Он вырвал листок из записной книжки, набросал несколько слов и отправил записку, следя за ней взглядом пока ее передавали на сцену. Опять авторы читали стихи, которые Логинов про себя обозвал бузой.
Очередной выступавший умолк, ему ответили вялыми аплодисментами. Пожилой мужчина, сидевший на сцене несколько на отшибе, встал и сказал:
– Вот и закончилась наша первая встреча. Хотелось бы надеяться, что наше знакомство продолжится. И в следующий раз в зале соберется больше любителей поэзии. А сегодня – до свидания. Спасибо за внимание.
Две тяжелые половины желтого занавеса сошлись и отделили сцену от стихийных аплодисментов слушателей. Логинов огорчился, написанную им записку, он видел, ведущий прочитал, но не отреагировал на нее. Зал быстро пустел. Дима тоже вышел в фойе, но уходить не хотелось. Часы в холле показывали двадцать минут двенадцатого. Что-то толкнуло его отправиться за кулисы. В коридоре, в который он проник, освещение не было включено. Но свет падал из распахнутой двери одной из боковых комнат. Выступавшие, покинувшие сцену, толпились перед этой освещенной комнатой. Голос невидимой женщины приглашал изнутри:
– Заходите, не стесняйтесь.
Крупный, представительный мужчина, Дима узнал в нем ведущего, на голову возвышался над всеми, он густым баритоном провозгласил:
– Когда хозяева приглашают, грех отказываться.
Он первым шагнул через порог. За ним последовали и остальные. Дима вместе со всеми тоже оказался в комнате.
Веселые компании Логинов уважал, и сам любил, как он выражался, – побузить. И сейчас он зажегся огоньком сумасбродства, ему захотелось попасть в лад с общим настроением.
Шум немного стих, все расположились вокруг стола, на котором стояли две бутылки коньяка, бутылка сухого вина и две коробки конфет. Мужчины, находившиеся ближе к столу, принялись открывать бутылки. На минуту установилась та тишина, которая всегда сопровождает миг откупоривания посуды, когда взоры прикованы к священнодействующим рукам, словно каждый опасается, что ему может не достаться. Наконец, когда процедура розлива завершилась, все шумно потянулись к бумажным стаканчикам.
Писатель Алексей Стариков, как руководитель литкружка, он же – ведущий вечера, поднял голову и, оглядев всех, первым заговорил:
– Продолжая вечер, или, вернее, начиная, так сказать, его неофициальную часть, я хочу, прежде всего, поблагодарить наших гостей, профессиональных поэтов, за участие в нашем совместном выступлении. По-моему, такие вечера надо проводить хотя бы раз в год. Это будет и нам полезно, я имею в виду литературный кружок, и городским организациям покажет, что наше объединение не бездействует. Кроме того, общение с высокой поэзией всегда дает материал для размышлений, это позволит каждому полнее сравнить свое творчество с творчеством зрелых авторов.
– Как бы нам от таких слов не перезреть, – пошутил кто-то из гостей.
– И, конечно, – продолжал между тем писатель, – нужно поблагодарить хозяев этого прекрасного зала за их радушие и гостеприимство. Хочется надеяться, что наше сотрудничество продолжится.
– Ура! – крикнул кто-то шутливо. Его вразнобой негромко поддержали.
Молчание, с которым слушали писателя, прервалось, все заговорили, обсуждая подробности выступления. Логинов не прислушивался к разговорам, в руках он держал стаканчик с коньяком, плескавшимся на донышке, но ему очень хотелось привлечь общее внимание.
– Предлагаю выпить за Поэзию с большой буквы, – громко произнес он.
– Хорошие слова, да вовремя сказаны, – поддержали его.
Бумажные стаканчики сверкнули донышками, все выпили, и закусили конфетами. Диму наполнила радость, ему стало весело. Мелькнула мысль, что неплохо бы познакомиться поближе с кем-нибудь из профессионалов, глядишь, и словечко в редакции замолвят, а уж после того как напечатают, и самому можно воевать.
Доставая конфетку в качестве закуски, Дима отвлекся и не уловил мгновения, когда все вновь заговорили. Ему хотелось сказать еще что-нибудь всеобщее, но ничего в голову не приходило. Между тем присутствующие уже разбились на группки и в каждой говорили о своем. Еще раз разлили и выпили. Шум, нарастая, достиг того уровня, когда трудно разобрать слова соседа. Но никто уже не замечал этого. Кто-то закурил, и по комнате поплыли сизые пряди дыма.
Не прислушиваясь к разговорам, Дима ждал, не страдая от одиночества. Прислонившись плечом к стене, он разглядывал собравшихся, пытаясь угадать, кто же здесь профессионал. Девушки выглядели слишком молодо, мужчины, за исключением двух-трех молодых парней, выглядели весьма зрело, и каждый мог оказаться членом Союза писателей.
Понаблюдав некоторое время, Логинов выделил одного из присутствующих. Тот выглядел внушительнее остальных: седые волосы его спадали до самых плеч, он с независимостью и достоинством курил трубку, производя впечатление этакого мэтра. Чтобы приблизиться к нему, Диме предстояло обогнуть стол. Комната была небольшой и узкой, а он, как на грех, остался неподалеку от двери, и теперь к мэтру пришлось прямо-таки протискиваться. Когда же Диме удалось осуществить свою затею, и мэтр оказался рядом, писатель Стариков громко произнес:
– А не надоели ли гости хозяевам?
– Что вы? Что вы? – воскликнула девушка с соломенными волосами. – Еще рано. Мы так редко встречаемся.
– Еще раз спасибо хозяйке, но водитель устал ждать, – встал моложавый брюнет.
Несколько человек поднялись вслед за ним и, сбившись у двери, начали прощаться. Их шумно провожали, приглашая приезжать еще, благодарили за участие в вечере.
Логинов, оттесненный к стене, растерялся, он понял, что совершил ошибку, и мэтр вовсе не мэтр, а местный любитель. Исправлять что-либо оказалось поздно. Московские гости с писателем Стариковым вышли наружу и уехали.
В комнате осталось десять человек. Все уже выпили и съели. Бутылки убрали, стол сдвинули в угол, и стало заметно свободнее.
– Мальчики, девочки, – суетилась хозяйка с соломенными волосами, – не торопитесь. Давайте посидим. Я так люблю общаться с теми, кто занимается творчеством...
Дима неодобрительно посматривал на всех, хозяйку он сразу окрестил «дурой». Чего она перед ними мельтешит, словно она – служанка? Интересно, кто из этих бумагомарателей творчеством занимается? Мужикам давно под сорок, а они все еще начинающие...
– Если кто-то хочет потанцевать, я могу на аккордеоне сыграть, – предложила хозяйка.
Она взяла инструмент, лежавший у окна на стуле, и, встав у стены, раздвинула меха.
– Я хотел бы прочесть свои стихи, – произнес вдруг Дима. – Мне не удалось выступить на вечере, но теперь-то я могу себе позволить.
– Хватит стихов. Лучше давайте танцевать, – воскликнула одна из девушек.
– Нет, нет, – возразила хозяйка, сжимая меха аккордеона, – пусть поэт читает свои стихи.
– Позвольте, – воскликнул мэтр, – но объясните, кто вы такой и как вы сюда попали?
– Зовут меня Дмитрий Логинов, а сюда я сам пришел, – ответил Дима.
– Если гора не идет к Магомету... – улыбнулся мэтр.
«Вот оно,– подумал Логинов, – можно сказать, выхожу на городскую арену, а там, глядишь, и на всесоюзную ... А почему бы и нет?».
– Лучше скажи-ка, дядя, о своем морально-поэтическом облике, – попросил нагловатый молодой парень.
– Ага, понял, – быстро сориентировался Дима. – Пишу я давно, могу практически на любую тему, но предпочитаю – о времени и о себе.
– Скромненько, но со вкусом, – ехидно заметил парень.
– Может быть, все-таки лучше послушать музыку? – предложил мэтр.
Но Диму остановить было сложно.
– Я извиняюсь, – заговорил он, – что буду читать по бумажке. Иначе я могу сбиться.
– Читайте, читайте, – ободряюще заметила хозяйка, и Дима впервые за весь вечер посмотрел на нее доброжелательно.
Логинов любил прихвастнуть. Но сам он искренне верил всему, что сочинял. А выдумывал он всегда с вдохновением. Диме очень хотелось внушить слушателям уважение к себе. За многими водится такая слабость – представляться перед окружающими в наилучшем виде. Но если одни делают это исподволь, намеками, то Дима пытался навязать это, если не силой, то напором.
Видимо, потому к тридцати двум годам, честно проведенным в утверждении своего «я», возле Димы не осталось ни одного друга. Приятели его часто менялись. Разве кто-нибудь любит, когда ему насильно внушают: «Я выдающийся, просто меня пока не оценили...».
Дима особенно не терзался сомнениями по поводу круговерти появлявшихся и исчезавших приятелей. Ведь это позволяло доказывать свою одаренность на одних и тех же примерах, которые, правда, обрастали по вдохновению множеством обновлявшихся деталей. Когда запас примеров иссякал, менялись приятели. Что тут являлось причиной, а что – следствием, никто бы не разобрался. Впрочем, и Дима разбираться в этом не собирался.
Теперь ему хотелось блеснуть особо. Ведь это был его первый выход на публику. Жаль, что не удалось прорваться и выступить на сцене. Но это, возможно, еще будет впереди. Поэтому читал он взахлеб, пьянея от каждой прочитанной строчки. Когда, наконец, его с трудом остановили, он, сел на стул и некоторое время остывал, почти не осознавая, что именно говорят ему.
Первым поднялся нагловатый парень:
– Ну, это сольфеджио, я имею в виду – пение с листа, отношения к поэзии не имеет, поэтому тут говорить нечего, – парень прошелся по комнате и продолжил. – Может, товарищ станет художником или музыкантом, не знаю, но уверен в одном, быть поэтом ему не угрожает.
– Коля, ты, как всегда, э... излишне категоричен, – вмешался пожилой мужчина. Он стряхнул пепел сигареты и медленно продолжил, – Мусора, э..., конечно, многовато, но, наверное, можно работать...
– Игорь Сергеевич, зачем? Зачем работать? – повысив голос, возмутился Коля. – Если у автора нет элементарного чутья, как ему объяснишь, что это поэтично, а это – нет? Если бы у него, хоть случайно, родилась одна лишь поэтичная строчка, один образ, хотя бы намек, я бы двумя руками голосовал за то, чтоб привлечь, вразумить... Но ведь этого нет. Ни образов, ни мысли, одни трафареты и шаблоны. Это ужасно!
Коля сел, и установилась тишина. Девушка с соломенными волосами опустила подбородок на полированную поверхность инструмента и перебирала клавиши, но не играла, а лишь мягко щелкала ими.
– А все-таки у товарища Логинова искренние стихи, – негромко проговорила она. – Нельзя за это ругать человека.
– Так его никто и не ругает, – сказала девушка, сидевшая рядом. – Искренне, это еще не значит – хорошо. Нужен поэтический дар.
– Если бы все стали поэтами, то кто бы читал стихи? – засмеялся Коля, – Нет, настоящих поэтов всегда мало. А сейчас, мне кажется, развелось слишком много середнячков. Как говорится, скромных тружеников поэзии, которые либо спекулируют на патриотической теме, либо просто занимаются пустозвонством.
– Коля, в отношении товарища я с тобой согласен, но сейчас ты неправ, – заговорил мэтр, – середнячки существовали всегда, но только история не донесла до нас их имена.
– Как говорит мой приятель-математик, ни фига конгруэнтного. Раньше, человек умел написать письмо в стихах, но не считал себя поэтом. – Коля опять встал и, пройдясь по комнате, остановился у окна. – А от этих стихов у меня какое-то каталажное чувство. Будто на руках и ногах – кандалы, а на шее – цепь тяжелая, ни вздохнуть, ни пошевельнуться… Будь моя воля, я на дверях повесил бы табличку: «Входя в искусство, мойте руки и вытирайте ноги...». Жаль, у некоторых души черные... И камень за пазухой... Не станешь же всех обыскивать...
Коля усмехнулся, видимо, довольный своей шуткой, потом повернулся и посмотрел за окно на мерцающий ночными огнями город. Помолчав некоторое время, он подошел к Логинову и, немного наклонившись, вкрадчиво попросил:
– Дорогой товарищ, извините, не запомнил ваше имя, не надо вам писать стихи. Ну, научитесь вы выдерживать размер, натренируетесь отыскивать приличную рифму, но, поверьте, стихов-то у вас не получится. Бросьте вы это занятие, найдите себе что-нибудь другое.
Дима вскочил со стула. Он не все понял, что ему говорил этот наглый парень. Но интуитивное чувство обиды сжало ему горло и он не сразу смог заговорить. Наконец, странно скрипнув, прорезался его голос:
– Не понравилось вам, и ладно. Только зачем всякие слова говорить? Между прочим, меня и не так еще ругали. Новое всегда не признают поначалу, а потом спохватываются. Просто мои стихи насыщены крамолой, а потому они вам и не понравились.
– Дорогуша, – взорвался Коля, – ваши опусы не содержат крамольных мыслей, поскольку они вообще не содержат мыслей. Как это у вас там? «Сияет яркая звезда, Ее зовут мой Альтаир. Пусть не погаснет никогда, Ты будешь вечно мой кумир». Простите, что вы этим хотели сказать? Вы хоть знаете, в каком созвездии находится ваш Альтаир? Я уж молчу о грамотности. Но, по сути, это бессмысленное нагромождение слов. А попросту – графоманство.
– Не надо ругать то, в чем вы ничего не понимаете. Вам не нравится? Прекрасно. Вы же не один. Найдутся другие, кому понравится.
Дима с досады хлопнул тетрадью по бедру и гордо направился к двери. Где-то в подсознании его теплилась надежда, что хоть кто-нибудь его остановит, вернет. Может, даже этот наглый парень признается, что погорячился.
Быстро прошагав полутемным коридором, Дима остановился и прислушался, но никто его не догонял, никто не хотел вернуть. Никому он не нужен. Вдали послышались приглушенные звуки аккордеона.
Логинов вздохнул и, зло усмехнувшись, прошел через фойе на улицу. После душного помещения ночь встретила его свежестью, щеки его горели...

   С уходом Логинова в комнате первое время царило молчание. Коля возбужденно ходил от окна к двери и обратно, его подмывало вновь затеять спор, но, видя нахмуренные лица друзей, он не выдержал и, обращаясь к хозяйке, попросил:
– Сыграйте нам что-нибудь. Может быть, музыка освежит наши головы. Кстати, мы до сих пор не знаем вашего имени.
– Коля, не обобщай, – подал голос Никита.
– Ой, неужели я забыла представиться? – удивилась девушка с соломенными волосами.
– Увы, – улыбнулся Коля и, расшаркавшись, поклонился, – Николай Коростылев. А вас как зовут? Хотя бы приблизительно.
– Приблизительно меня зовут Шурой, – засмеялась хозяйка, – а вас я всех запомнила, когда вы сегодня выступали.
Шура взяла громкий аккорд, и комната наполнилась звуками вальса.
Коля пригласил Алевтину, которая вместе с еще двумя девушками представляла прекрасный пол литобъединения на сегодняшнем вечере, и они закружились по комнате, не приближаясь к расставленным вдоль стен стульям.
Кончив играть вальс, Шура попыталась увлечь всех песней, но веселья не получалось. Отсутствовали общие песни, отсутствовало общее желание петь.
Никита, сидя рядом с хозяйкой, улыбался ей и неторопливо курил трубку.



                ЧАСТЬ 2


                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

   Солнце опускается все ниже. Вот оно коснулось горизонта. Кажется: еще чуть-чуть и огромный малиновый шар покатится по равнине. Но нет. Он оседает за горизонт. Проходят минуты, и на западе остается лишь пламенеющее небо, цвет которого постепенно изменяется. Вот пурпурная полоса становится оранжевой, а затем желтой. Желтый цвет плавно переливается в зеленый, а затем в голубой. Над головой в прозрачной голубизне загораются звезды.
Близится ночь. Лагерь понемногу затихает. Только в центральном шатре из-под белого полога доносится негромкий шум голосов.
Внутри шатра большое сборище. Пром и Геф сидят рядом. Чуть в стороне – Мар с Гером. Поодаль расположились Фро и Мида. Стол заставлен вазами с фруктами, здесь лежат разрезанные головки сыра. Над огромным блюдом с жареным мясом курится пар. За спинами сидящих проходит Эвий. В руках он держит кувшин, предлагая наполнить бокалы вином. Все увлечены трапезой, и потому разговоры на некоторое время утихли.
Во главе стола сидит старик. Он задумчив и хмур. Перед ним стоит огромная ваза, с нее свисают разноцветные грозди винограда – черного, фиолетового, розового, желтого и белесо-зеленого. Старик неторопливо отщипывает по одной виноградине да изредка пьет нектар. Когда его кубок пустеет, к нему подходит Эвий и, улыбаясь, наполняет его.
Мясо съедено, убрано опустевшее блюдо. Пирующие приступают к сыру с фруктами. То там, то сям раздаются приглушенные голоса, слышится сдерживаемый пока смех.
– Пол, спой нам что-нибудь. Развесели наши души, – просит старик, поднимая взгляд.
Встает стройный светловолосый юноша. Он отходит в сторону, пристраивает свой инструмент на колено и начинает перебирать струны.
В шатре раздаются звуки прекрасной мелодии. Тонкие пальцы музыканта движутся быстро и легко извлекают веселый напев.
Звонкий голос юноши наполняет шатер, вырывается наружу и далеко разносится над равниной. Сидящие за столом начинают в такт хлопать в ладоши. Старик слушает молча, слегка покачивая головой.
Рядом с певцом появляются девушки. Их девять. Они сбились стайкой и о чем-то переговариваются. Одна из девушек приближается к музыканту и шепчет ему на ухо. Он, соглашаясь, кивает ей и, с улыбкой подмигнув, начинает играть новую мелодию.
Мар, наклонившись к Геру, чуть слышно шепчет:
– Заметь, их никто не заставляет пресмыкаться перед стариком.
– Они так воспитаны, – сдержанно отвечает Гер.
Голоса девушек сливаются в хоре. После первого куплета, одна из них начинает танец, после второго куплета к танцующей присоединяется подруга. Через некоторое время все девушки танцуют.
На лице старика появляется намек на улыбку. Уголки губ слегка приподнимаются. Взгляд его теплеет, когда он смотрит на танцующих. На лбу разглаживаются морщины.
Наконец танец завершен. Одна из девушек подбегает к старику и припадает к его руке.
– Спасибо, Рато, вы опять порадовали меня, – тихо бормочет он, гладя ее по голове.
– Мы всегда счастливы, когда нам удается развеять твою грусть, – слышится голос девушки. – Мы тебя любим.
– Я тебя, дочка, тоже люблю, – вздыхает старик и еще раз гладит девушку по голове.
Он поднимается и с высоты своего роста оглядывает опустошенный стол и сидящих.
– Завтра день отдыха, – заявляет он и уходит в другую половину шатра, отгороженную занавесом.
Это – сигнал. Все шумно встают и, толпясь у выхода, покидают шатер. Мар и Гер выходят первыми. В стороне они останавливаются.
– Рато обязательно нужно убирать, – шепчет Мар, – она всегда с ним.
– Это невозможно, – возражает Гер.
– Хотя бы на время. Она может нам помешать.
– Куда же ее деть?
– За ней еще числятся обязанности, – замечает Мар. – Вот и присоветуй ей их исполнить. Меня она слушать не будет. А тебя, может, и послушает. Ладно, я пошел.
Мар исчезает в темноте, а Гер остается ждать Рато.
Из шатра, смеясь и переговариваясь, выходят девушки, за ними появляется Пол.
– Пойдемте ко мне, – зовет он девушек. – Там сможете еще потанцевать.
– Мы и спеть можем, – говорит одна из девушек.
– А ты нам сыграешь, – добавляет другая.
– А может, и сам споешь, – смеется третья.
Пол отправляется первым. Девушки, продолжая смеяться, следуют за ним.
– Рато, – слышится голос Гера.
Одна из девушек останавливается и оборачивается.
– Ты меня звал? – спрашивает она.
– Да. Я хотел бы поговорить с тобой.
– Я слушаю.
– Давай присядем, – предлагает Гер.
Они отходят в сторону, и неподалеку от костра усаживаются в пустую колесницу.
– Я вижу, ты чем-то взволнован? – замечает Рато, поправляя венок.
– Я не взволнован, – оправдывается Гер, – просто этот свет делает мое лицо красным.
– Наверное, – соглашается Рато. – Итак, я тебя слушаю.
– Я хотел поговорить о твоем призвании? В последнее время ты часто общаешься со стариком. Или мне показалось?
– Для тебя он старик, а для меня – отец.
– Это я знаю. И, тем не менее, ты помнишь, что у тебя есть призвание, и ты обязана следовать ему?
– Я исполняю.
– Я не спорю, очень может быть. Но я откровенно скажу. Появились слухи.
– Какие слухи? – хмурится девушка.
– Разные слухи. Даже не знаю, как тебе рассказать? Зря я затеял этот разговор.
– Раз уж начал, то давай, договаривай.
Гер некоторое время молча смотрит в сторону костра. Оттуда доносятся звуки пения, на фоне огня пляшут темные фигурки.
– Гер, не мучай меня. Говори все, как есть, – торопит его Рато.
– Милая Рато, я всегда к тебе относился хорошо.
– Не отвлекайся, – торопит его девушка.
– Нет, правда. Мне всегда нравились твои песни и танцы.
– Гер, ты специально затягиваешь разговор? – возмущается Рато.
– Милая девочка. Мне неприятно и просто не хочется говорить о слухах.
– Слухи о чем?
– Не о чем, а о ком. О тебе.
– Какие обо мне слухи? – удивляется Рато.
– Ну, ты разумная девочка, посуди сама. Все последние дневки ты все время рядом с Дейво. Если тебя ищут, то находят где? У него. Некоторые шепчутся, что старик проявляет не отеческие чувства к тебе.
– Какой вздор! – сердито восклицает Рато. – Неужели ты этому веришь?
– Теперь вроде бы не верю.
– Что значит, вроде бы?
– Я вижу, твой гнев. И теперь мне понятно, что все это только слухи.
Рато замирает, прижав руки к груди и закрыв глаза. Ее собеседник тоже молчит. Неожиданно на глазах девушки появляются слезы. Она поднимает взгляд и чуть слышно шепчет:
– Гер, миленький, ну скажи, разве не о ком больше шептаться? Почему выбрали меня?
– Не огорчайся, обо всех шепчутся. Таков наш мир.
– Но я не хочу, чтобы обо мне говорили всякие гадости. Ты все знаешь. Ну, скажи, как мне убедить всех, что эти слухи беспочвенны?
– Не знаю, – вздыхает Гер. – Словами никого не убедишь. Завтра опять дневка. Завтра опять будешь весь день рядом со стариком.
– Конечно, – соглашается Рато.
– Значит, опять дашь повод кому-то для разговоров.
– Что же мне делать?
– Знаешь, тебе, наверное, надо на время куда-нибудь исчезнуть, – предлагает Гер.
– Куда я могу исчезнуть?
– Я для чего тебя спрашивал о призвании? Займись делом, девочка. Не торчи все время возле старика. Будешь появляться, когда тебя позовут. Пусть все видят, что ты приходишь только по зову Дейво. Постарайся быть от него подальше. Чтоб не попадаться всем на глаза. Но, сама понимаешь, враз слухи не искоренить. Нужно потерпеть. Должно пройти немного времени, чтоб все привыкли, тогда, глядишь, и слухи утихнут.
Гер умолкает, глядя на девушку. Рато сидит молча. Этот разговор ее явно озадачил. Она хмурится, и задумчиво, вырвав листок из венка, теребит его тонкими пальцами.
– Может быть, ты прав, – вздохнув, замечает Рато.
– Не может, а точно прав. Вот увидишь. Сделаешь, как я предлагаю, и все будет хорошо.
– Спасибо тебе, Гер. Я подумаю.
Девушка встает и спрыгивает с повозки. Сделав несколько шагов, она растворяется в окружающей темноте. Гер продолжает сидеть с хмурым выражением на лице. Проходит время, и морщины на лбу постепенно разглаживаются, уголки губ приподнимаются, и хмурость превращается в самодовольную улыбку. Он встает, потирая руки, осторожно спускается с колесницы и, оглядевшись по сторонам, тоже исчезает в темноте.
Лагерь успокаивается. Горящих костров остается совсем немного. Но в тишине кое-где еще слышны веселые голоса
Над равниной горят яркие южные звезды. И хотя по-прежнему жарко, наконец-то, черное небо поднимается высоко-высоко, и оттуда сверху, словно миллионы чьих-то любопытных глаз, блестят разноцветные искры. Над лагерем кружится ночь, черная, августовская, с крупными калеными звездами...



                ЧАС ПЕРВЫЙ

                00-00
   На электрическом табло, расположенном над входом Дома Культуры, на мгновение, прежде чем погаснуть, задержалась прежняя надпись:
26 августа     23ч 59м.
и тотчас вспыхнула новая:
27 августа     00ч 00м.
Веяло последождевой свежестью и прохладой. Черный бархат асфальта тускло светлел под фонарями, листва деревьев сверкала искрами, как лакированная. Необитаемость улиц уже не пугала. Темные окна домов делали эту необитаемость всеобщей. Казалось странным, что горят фонари. Для кого? Если город вымер, если опустела вся планета, кому освещают путь эти фонари, затмевающие звезды своей близостью?
Путник, остановившийся на миг перед страшной дорогой через пустой город, ты остановился, чтобы набраться решимости, чтобы отринуть пугающие видения, чтобы привыкнуть к своей тающей и нарождающейся вновь под фонарями зыбкой тени. Прохожий полночного города, ты невольно заглушаешь звук своих шагов и вслушиваешься в отстающую по сторонам тишину. Для тебя, современника космических полетов, как и для твоего далекого предка, ночь наполнена непознанными тайнами и непредвиденными опасностями...

Дима остановился на крыльце Дома Культуры. Обида еще трепетала возле горла.
«Трепачи и пижоны, – думал он. – Сами, небось, еще хуже пишут. Надо бы послушать и раздолбать их самих. Чутья нет... Это неизвестно у кого нет. Я и сам знаю, что некоторые вещи еще не причесаны. Ну и что? А для чего редакторы существуют? Пройдутся красным пером, причешут кой-какие мелочи? Я и в претензии не буду. Впрочем, смотря что будут править, а то и поспорим».
Вдали, на краю площади, едва различимая на фоне здания горсовета, появилась чья-то одинокая фигура. Какое-то седьмое чувство подсказало Логинову, что это женщина. Взгляд его помимо воли сопровождал ее, а когда светлый силуэт остановился перед крыльцом Дома Культуры, Дима убедился, что предчувствие его правильно.
Двенадцать ночи, вымерший город и одинокая девушка – это подозрительно.
Дима с любопытством разглядывал незнакомку. Она тоже заметила его, но продолжала двигаться дальше. Дальше – это означало – к крыльцу, на котором стоял Логинов.
«Ого, – подумал великий человек, увидев широкое светлое платье, спадавшее до самой земли, – Ночью. Одна. И в макси. Берегись, Димец. Как бы чего не вышло».
Девушка подошла, вернее, подплыла – так плавно она двигалась, – к самому крыльцу. Здесь было светлее. Черты лица незнакомки казались утонченными. Ясный взгляд и улыбка, обращенные к Диме, лишили его дара речи. Он стоял и, что называется, пялил глаза.
– Вечер Поэзии здесь происходит? – спросила она.
Легкий звук ее голоса ошеломил Диму. Он кивнул головой, не отрывая взгляда от нее. Причем, видел он девушку всю сразу – от необычной прически с многочисленными локонами-висюльками, покачивающимися на висках, до подола платья из плотной, тяжелой материи, из-под которого выглядывали носки туфелек. Все в ней удивляло и восхищало.
Девушка поднялась по ступеням крыльца и уже взялась за ручку двери, когда Дима, наконец, поборов свою скованность, сумел спросить:
– Вы тоже пишете стихи?
– Нет, не совсем, – улыбнулась девушка, открывая дверь.
– Погодите, – остановил Дима, – не стоит вам туда ходить.
– Почему?
– Вечер уже закончен, и там осталась такая скучная и вздорная публика. Каждый из-за одного слова готов растерзать любого.
– Значит, я опоздала? – медленно проговорила девушка, отпуская тяжелую дверь.
Она повернулась к Логинову и, слегка прищурившись, произнесла:
– А насчет слов надо заметить, что слова-то бывают разными.
Диме не хотелось, чтобы девушка уходила, но в то же время он ощущал, что она уже ускользает, хотя и стоит пока неподвижно у закрытой двери. Очевидно, это ощущение ускользания возникало из-за ее улыбки. Уголки тонких губ еле уловимо обозначали то, что взглядом зафиксировать не удавалось. Когда внимание фокусировалось на губах, чудилось, что улыбались глаза, когда встречались взгляды, казалось, что улыбаются губы.
– Погодите, – еще раз попросил ее Дима. – Как вас зовут?
– Муса.
– Странное имя. Вы иностранка?
– Можно сказать и так.
– Странное имя, – повторил Дима, – Муса... А можно я буду вас называть Мусей?
Девушка вдруг улыбнулась, показав свои белые зубы.
– Ну что ж, наверное, можно.
– Прекрасно. Мусенька, давайте посидим вон там, поговорим, – Дима махнул рукой в сторону скамеек, едва видных в полумраке на краю асфальтовой площадки.
– О чем же мы будем беседовать?
Дима почувствовал, что собеседница колеблется.
– Да мало ли о чем можно беседовать с красивой девушкой? – рассмеялся он.
– Только учтите, меня интересуют темы возвышенные, поэтические.
Девушка неторопливо воздушной и грациозной походкой спустилась по ступенькам. Дима косолапил рядом, поглядывая на спутницу немного сверху вниз, – она была невысокого роста, – и говорил, радостно посмеиваясь.
– Вы знаете, вам крупно повезло. Меня тоже волнуют поэтические темы. Часто задумываюсь о человечестве, о времени, о пространстве и о себе, конечно. Хочется выразиться как следует, чтобы даже потомки поняли... Вот, посмотрите, – протянул он ей тетрадь, когда они устроились на скамейке. Но девушка тетрадь не взяла.
Она сидела рядом, искоса поглядывала на него, и эти взгляды волновали Диму. Его уже понесло.
– Муся, если бы вы знали, как хочется вдохновения.
– А что, его не бывает?
– Нет, вы меня не поняли. Хочется вдохновения от общения с умной, красивой девушкой, которая понимала бы и поддерживала тебя.
– А разве жена не умная, не красивая? Почему она вас не вдохновляет? – спросила девушка.
Дима только на мгновение смутился и вздохнул.
– Она меня не понимает, и вообще, я от нее ушел.
– Почему?
– Это долгий разговор.
– Наверное, крыша протекает? – усмехнулась девушка.
– Откуда вам это известно? – удивился Логинов.
– Это долгий разговор, – словно передразнивая, повторила она и слова, и тон Димы.
– Мусенька, может быть, не будем об этом? Давай, перейдем на «ты»?
На секунду Дима ощутил, что внимательный взгляд собеседницы вдруг стал жестким, но он его выдержал.
– Можно попробовать, – с некоторым сомнением согласилась девушка.
– Очень хорошо. А то я не умею разговаривать на «вы». Как-то натянуто получается. Да и я вижу, что ты моложе меня.
Они помолчали.
– Муся, хочешь, я посвящу тебе стихотворение?
– Не надо, – снова стрельнула взглядом девушка.
– Вообще-то, – замялся Дима, – лучше я тебе что-нибудь почитаю из старенького.
Он раскрыл тетрадь. Но девушка положила свою узкую ладонь на листы и попросила:
– Почитай что-нибудь, как у вас говорят, из классики.
Дима задумался. Откровенно говоря, он не помнил ни одного стоящего стихотворения.
– Что-то ничего подходящего не вспоминается. Да ты, небось, сама знаешь.
Девушка улыбнулась.
– Знаю, конечно. Между прочим, я даже видела, как пишут большие поэты.
– Кто же, например?
– Марина Цветаева, Борис Пастернак... – девушка задумалась, словно вспоминая, и добавила, – Ну, и другие...
– Слушай, Муся, ты что? Вращаешься в тех кругах? – оживился Дима, чутко отреагировав на то, что собеседница называет поэтов по именам.
– Как понимать – «вращаешься»?
– Ну, ты лично знакома с ними?
– До некоторой степени – да.
– Слушай, да ты просто клад.
И тут Диме пришла в голову мысль, которая заставила его насторожиться. Он, внимательно посмотрев на собеседницу, спросил подозрительно:
– А сама ты пишешь стихи?
– Нет, – рассмеялась девушка, – ты уже спрашивал.
Дима облегченно вздохнул, вскочил со скамейки и взволнованно прошелся перед собеседницей, потом, остановившись, он присел на корточки перед нею и попросил:
– Ты можешь познакомить меня с кем-нибудь из поэтов?
– Это сложно, – задумчиво ответила девушка. – А зачем?
– Ну, если сложно, тогда сама попроси кого-нибудь из маститых, пусть тиснут куда-нибудь мои стишата. Муся, будь другом!
Девушка взглянула прямо в заискивающую физиономию Логинова и поинтересовалась:
– Зачем это тебе?
– Как – зачем? – удивился Дима. – Надо бы этим гаврикам, – он кивнул в сторону Дома Культуры, – нос утереть, а то говорят: чутья нет... А потом – известность. Когда уже имя будет, и так станут печатать. Ну, конечно, и гонорар не помешает.
Рассмеявшись, Дима дружески хлопнул собеседницу по колену, от чего она вздрогнула и даже отодвинулась, но он, ничего не заметив, уселся рядом и продолжил:
– Ты запомни, я умею быть благодарным.
– Зачем тебе печататься, зачем тебе известность? Это ведь так хлопотно. Работать нужно каждый день. Надоест.
– Ничего. Мы привычные, нам не надоест. Только бы первый раз напечатали, а там...
– Что там?
– Слушай, Муська, с тобой можно говорить откровенно?
Девушка усмехнулась и промолчала.
– Ты трепаться не будешь?
– Что значит – «трепаться»?
– Ну, значит, болтать лишнее.
– Такой слабости за мной никто не замечал.
– Ну, ладно, – Дима доверительно склонился к ее плечу и, понизив голос, заговорил, – скажу честно, понимаешь, как задумаюсь, страшно становится. Немолодой я уже. И хотя отбарабанить я еще собираюсь порядочно, но все равно ведь когда-нибудь помру. Спрашивается, что останется? Фактически – ничего. Никто и не вспомнит. А ведь хочется. Хочется, чтоб помнили, чтоб уважали, чтоб чтили, чтоб цветочки к памятнику приносили...
Дима клонился все ниже и ниже к ее плечу. Какой-то таинственный, пьянящий запах струился от ее волос. Она сидела неподвижно, и казалось, – задумалась.
– Мусенька, устрой что-нибудь, – прошептал Дима и вдруг прижался губами к ее щеке.
Мгновенный огонь опалил его губы, но боль отсутствовала. Был восторг и упоительное состояние всеобъемлющей радости.
Дима вскочил со скамейки и выбежал на середину четырехугольного газона. Остановившись в самом центре, Логинов обернулся к скамейке, возле которой в сумраке почти неразличимая угадывалась фигура загадочной собеседницы.
Сжимая в левой руке тетрадь, гордо вскинув правую руку, Дима приподнял голову и громко прокричал:
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа...»
В этот миг в небе сверкнула молния, и следом грянул оглушительный гром с многочисленными раскатами.
Неожиданность этого природного явления, не говоря уже о странности, – ведь небо продолжало оставаться безоблачным и многозвездным, несколько озадачили Диму. Он вздрогнул, но продолжал оставаться в прежней позе, намереваясь дочитать начатое им стихотворение А. С. Пушкина...


                00-05

Дима собирался дочитать начатое им стихотворение А. С. Пушкина, но его одновременно мучило множество мыслей и множество чувств.
Во-первых, он не знал, следует ли удивиться молнии и грому при полнозвездном небе, или принять это как должное. Во-вторых, ему вдруг показалось, что стихотворение, начатое им, не очень подходит и неплохо бы вспомнить что-нибудь про любовь. В-третьих, он почему-то решил, что новая знакомая теперь согласится протолкнуть его стихи в какой-нибудь редакции.
Радость теснилась в его горле, словно что-то плохо проглоченное, только ощущалась эта радость гораздо приятнее.
Он полной грудью вдохнул прохладный воздух, и на миг ему почудилось, будто тело его, утратив вес, медленно и величественно вздымается над землей. Менять позу не хотелось, и Дима, скосив глаза, увидел, что действительно находится метрах в трех над темной травой.
Несмотря на полумрак, он различил внизу и скамейку, и девушку. Дима рассмотрел ее нахмуренные брови и сверкающие глаза. На мгновение он ощутил тревогу, но тут девушка неожиданно рассмеялась.
«Не обиделась на меня», – подумал Дима, успокаиваясь. А зря. Он хотел, наконец, продолжить чтение, понимая, что пауза затянулась, но почувствовал, как тело его тяжелеет, наливается свинцом. Он попытался пошевелиться и не смог.
Девушка продолжала смеяться. Смех ее раздробился на отдельные звуки и рокотом прокатился по окружающему пространству, словно раскаты грома, только нежнее и мягче.
Девушка плавно взмыла в воздух и оказалась рядом с Димой. Он опять увидел ее лицо вблизи. Она смеялась, но теперь ее смех уже не казался Диме веселым и радостным, в нем слышалось что-то гордое и в то же время снисходительное.
– Ну что, Дима? Ты желал получить памятник?
Дима хотел возразить и даже попытался крикнуть, что сам-то он не хотел становиться памятником. Но губы уже не слушались его, и не только губы.
Насмешница вильнула хвостом платья и поплыла над асфальтом в темноту улицы, постепенно ускоряя движение. На фоне дальних домов она вычертила над площадью замысловатую кривую и исчезла за кронами ближних деревьев.
Дима беззвучно и бесслезно заплакал, продолжая слышать ее удаляющийся смех.


                00-15

Громко переговариваясь, кружковцы покинули Дом Культуры. Ненадолго они остановились на крыльце, чтобы проститься, и, собираясь в группы попутчиков, разошлись в разные стороны. Только трое из них: Никита, Алевтина и Коля немного задержались, присев на скамейку.
– На днях или раньше наше сборище развалится, – констатировал Коля.
– Ну, и слава богу, я только спасибо скажу, – проворчала Алевтина. – По правде говоря, мне уже все надоело. Даже это выступление в ДК навевает какую-то тоску.
– Дело тут не в том, что народ к нам не идет, – продолжал Коля, – Сегодня, вот, пришел один. А толку? Суть в том, что много развелось именно таких. Пришел из деревни, извлек квадратный корень, а теперь подавай ему точку опоры, он собирается мир перевернуть...
– А ты вспомни, каким ты пришел, – заметил молчавший до сих пор Никита.
– Ну, ты неправ. Я с самого начала и критику слушал, да и те, первые стихи мои, ты сам признавал интересными.
– Признавал, – согласился Никита.
– Мне кажется, что уровень нынешних новичков не тот, – вмешалась в разговор Алевтина и, повернувшись к Никите, добавила, – раньше ребята посильней писали. Вспомни старичков, но вот, ушли они...
– Кстати, а почему они ушли? – перебил ее Коля. – Потому, что держим таких, как этот пришедший. Все время наших сборищ уходит на то, чтобы объяснить графоману, что он графоман. А он все равно не поймет, да еще и обидится. Такого на версту нельзя подпускать...
– Ты, Коля, как всегда максималист, – с усмешкой заметил Никита.
– Ни фига конгруэнтного, – воскликнул Коля. – Они пользуются, что мы добренькие. Любой из них переживает каждую корпускулу времени, как занозу. И по поводу каждой занозы шпарит так называемые «стихи». А я, между прочим, не хочу, чтобы меня шпарили. За всю многосотлетнюю историю русской поэзии не найти такого же периода, чтобы столько народу плело вирши.
– Ты, как всегда, горячишься и несколько заблуждаешься, – улыбнулся Никита, – сто с лишним лет назад все дворянство почти поголовно писало стихи друг другу в альбомы.
– Да, но они не мнили себя поэтами. А эти срифмовали речку с печкой и уже рвутся, чтобы их напечатали. Все редакции забиты макулатурой, а в ней легко теряется все путное. Нет, что ни говорите, а в наш хоббистый век, это увлечение, я бы даже сказал, эта страсть вредна.
– И опять ты неправ, – возразил Никита. – Человек в рабочее время отдает себя труду. Но наступает вечер, и ему хочется отдохнуть, написать стихотворение. Ему от этого хорошо. Назавтра он работает лучше. Разве это плохо? Заметь, я не говорю, что он поэт.
– Ах, как мило! – съязвил Коля. – Но ведь это – наркомания от поэзии. Человек попусту растрачивает время, причем он крадет его у своей семьи, которая, пока он общается с Пегасом, страдает от недостатка внимания. И это хорошо?
– По-моему, – опять вмешалась в спор Алевтина, – графоману не достает эрудиции, образования. У него есть тяга к творчеству, но мировоззрение хромает. Вот он и использует трафареты и штампы. Ему бы подучиться.
– Никакое обучение не сделает графомана поэтом, – заявил Коля.
– Аля, – Никита с улыбкой повернулся к Алевтине, – все споры в мире проистекают от неточностей в терминологии. Вот, Коля делит людей пишущих на поэтов и графоманов. Так? – и слегка похлопал Колю по плечу.
– Естественно, – отозвался тот, – а ты делишь иначе?
– Конечно, иначе. Любое деление изначально неверно. Ибо оно условно. У тебя только две градации: поэты и графоманы. А поэты у тебя все одинаковы?
– Ну, конечно, нет. Есть более, есть менее талантливые. Само собой.
– Но ведь и графоманы бывают разные.
– Ну, тут я с тобой не согласен. Читаешь стихотворение, и сразу видно: это графоманство.
– Не всегда, – заметил Никита. – Граница между малоталантливым поэтом и талантливым графоманом иллюзорна.
– Я в это не верю.
– И напрасно. В литобъединении мне довелось прочитать много стихов. Только когда читаешь не одно стихотворение, а целую подборку, можно оценить способности автора. А по одному стихотворению часто ничего нельзя сказать. Ведь даже случайно у человека может что-то получиться, если он тратит время на свое произведение.
– Лучше бы он использовал это время на что-нибудь полезное для дома, для семьи. Например, у себя на кухне кран починил, тогда б хоть трубы не гудели.
– Чего ты завелся? Разве этот парень мешает тебе работать? – спросил Никита.
– Ой, ребята, – вдруг воскликнула Алевтина, – что это? Ничего не понимаю. Когда шла сюда, вроде не припомню, чтобы здесь что-то стояло.
– Это памятник. Сейчас посмотрим, кому, – заявил Коля, шагая по газону.
Никита, нахмурившись, пробормотал:
– Я тоже почему-то не обратил внимания.
Вернулся Коля.
– Табличка есть, но хоть бы сделали какую-нибудь надпись на ней, – проворчал он. – Пусто. И что за манера – выставили бронзовую неизвестность и даже пары ласковых не написали. Что я, детектив какой-нибудь, чтобы знать всех в фас и в профиль?
На черном фоне неба контуры памятника едва угадывались. Все трое покосились на темный силуэт, заслонявший звезды, и, почему-то заторопившись, простились. Никита свернул направо, Коля с Алевтиной пошли к горсовету. Они изредка оглядывались, памятник чем-то их смущал.
Но едва они удалились, медная табличка на постаменте памятника вдруг озарилась яркой голубой искоркой. Светящаяся точка затейливо проскакала по поверхности металла и погасла. Теперь Коля, если бы вернулся, прочитал бы четкую надпись:
«Неизвестному поэту».
А чуть ниже и менее разборчиво приписано:
«Поцелуй без спроса – это риск».


                00-20

Петр Иванович Изъянов проснулся от страха.
Его жена вечером уехала с сыном на дачу и собиралась пробыть там до конца недели.
Трехкомнатная квартира наполнялась жилой тишиной: на кухне едва слышно фырчал холодильник, где-то по трубам с шуршанием текла вода, за стеной у соседей что-то позвякивало и скреблось. Ночник был выключен, но предметы в комнате оставались различимы, так как даже через зашторенные окна со двора проникал свет фонарей. Словом, для страха причины отсутствовали.
Сначала Петр Иванович подумал, что разбудило его что-то приснившееся, но, припомнив подробности сна, он не обнаружил ничего подозрительного. Когда Изъянов мысленно произнес успокоительный монолог и, вздохнув, собрался отвернуться к стене, чтобы снова заснуть, его вдруг опять охватил ужас. Причем такой дикий, безотчетный, что даже в животе стало нехорошо. Он лежал неподвижно, но ощущал отсутствие сил вытереть пот, выступивший на висках.
Конечно, человека, живущего на одну зарплату, такой страх не обуяет.
Но Петра Ивановича в подобном грехе мало кто мог заподозрить. Еще вкалывая прорабом в СМУ, он на сэкономленные средства построил себе дачку, небольшую кирпичную. Но сейчас-то он перешел на другую работу. И если тогда ничего не обнаружилось, то теперь, за давностью лет, вроде бы, можно и не бояться. Став главным инженером ЖЭКа, Изъянов использовал накопленный опыт. Но действовал он осторожно, не забываясь.
«Каждый несет свой чемодан» – любил повторять Петр Иванович, вычитанное когда-то выражение. И в зависимости от ситуации, в которой он произносил эту фразу, интонационное ударение переставлялось с одного слова на другое. Для себя Изъянов делал ударение на третьем слове, а поскольку чемодан в этом случае считался своим, то и запускать в него можно было не одну, а обе руки. Конечно, Петр Иванович понимал, что нести чемодан в таком положении не очень удобно, но он не жаловался.
Иногда, правда, становилось страшно, – вдруг чемодан захлопнется и прищемит руки, – но Изъянов умел подавлять страх, напоминая себе, что главное – не зарываться.
Теперь Петр Иванович занялся самовнушением. Лежа на спине, он решил спокойно и глубоко подышать, применяя систему йогов, и отвлечь себя от чувства страха. Он почти достиг состояния умиротворенности. Но неожиданно, не потому, что заметил боковым зрением, а именно благодаря инстинкту, который еще не полностью атрофировался у отдельных особей Homo sapiens, угадал присутствие в комнате постороннего.
Петр Иванович решил сделать вид, будто он ничего не заметил. Не шевелясь, но, скосив глаза, он различил в кресле у окна неясные в сумраке контуры человеческой фигуры.
«Господи, – думал Изъянов, – если это ОБХСС, то почему – ночью, если это вор, то почему он сидит спокойно в кресле»?
Он с ужасом вспомнил, что только вчера жена положила деньги в сберкассу, в наличности не наскребется и полсотни рублей. Это может рассердить бандита, сидящего в кресле, и тогда шансов выжить у Петра Ивановича не останется. Он, конечно, знал, что в комнате у жены на туалетном столике стоит палехская шкатулка с пятью золотыми кольцами и десятком разных янтарных побрякушек, но это уже, действительно, на крайний случай.
Кресло едва слышно скрипнуло, вернее, не скрипнуло, просто человек пошевелился, и ткань кресла чуть-чуть прошелестела.
– Не спится? – прозвучал в тишине вопрос.
«Женщина! – потрясенно подумал он. – Женский голос».
Будь это вор или кто-то из ОБХСС, Петр Иванович не так бы удивился. Но женщина...
«Вот жена скандальчик закатит, если узнает».
От этой мысли Петр Иванович даже улыбнулся мысленно, но промолчал.
Женщина поднялась из кресла и приблизилась. Изъянов вжался в подушку и прикрыл глаза, притворяясь спящим.
«Как она сюда попала? Почему я не слышал? Я же сплю чутко». Он вспомнил, что вечером собственноручно задвинул хромированную задвижку на входной двери, и даже не задвижку, а современный настоящий засов, открыть который снаружи невозможно. По крайней мере, – бесшумно. «Неужели она проникла с вечера, когда никого не было дома? Впрочем, наверное, это еще сон».
– Нет, это не сон, – сказала женщина.
Петр Иванович не удивился, – женщина читала его мысли, – но на всякий случай, открыв глаза, думать перестал.
– Как вам живется, Петр Иванович? – спросила незнакомка, остановившись у тахты, на которой, обмирая от ужаса, пропадал Изъянов.
Она опустилась во второе кресло, стоявшее рядом с изголовьем.
– Да ничего, – ответил Петр Иванович, смелея, оттого что незнакомка обратилась к нему, можно сказать, по-дружески, – вы извините, что я принимаю вас в таком виде.
– Конечно, могли бы поприличнее встретить, – язвительно заметила в сумраке гостья.
– Вы отвернитесь на секундочку, я сейчас... – заерзал под одеялом Петр Иванович.
Дождавшись, когда незнакомка отвернулась, Изъянов соскользнул с тахты и бросился в соседнюю комнату. Торопливо путаясь в одежде, он обнаружил, что руки его трясутся. «Может, удастся удрать»? – мелькнула мысль, и вместе с нею в комнате вспыхнул свет.
– Сейчас лето и шапка вам не понадобится, – произнесла девушка.
Она оказалась на диванчике, куда забралась с ногами, и снисходительно поглядывала на Петра Ивановича, в смущении теребящего мех пыжиковой шапки.
Отбросив ушанку обратно в шкаф, Изъянов собрался с духом и присел на краешек стула, положив руки на стол.
– Ну-с, – со свистом вздохнул он, – чем обязан?
Произнеся эти почти официальные слова, Петр Иванович вдруг вспомнил, что он главный инженер ЖЭКа и ему не подобает заискивать перед посетителями. Сейчас, правда, у него неприемные часы, но раз уж девушка оказалась такой настырной, то он может уделить ей несколько минут.
– Вы из какого корпуса? – поинтересовался он, и голос его построжел.
И тут Петр Иванович неожиданно узнал посетительницу.
– Ты? – от удивления его глаза округлились.
Перед ним на диванчике сидела его секретарша Тоня. Петр Иванович в декабре прошлого года принял ее на работу и вот уже больше полугода безуспешно оказывал ей мелкие знаки внимания. То дарил шоколадку к Новому году, то цветочек – к восьмому марта. На большее он не отваживался, справедливо опасаясь неудобств маленького городка, в котором все обо всех все знают, а потому, если позволить лишнее, кто-нибудь обязательно обо всем доложит жене. Каждое появление в кабинете крашеной блондинки с длинными ногами Петр Иванович встречал вздохом и тихо млел, обуреваемый легкими мыслями, пока она находилась рядом. И титаническими усилиями воли удерживал себя от непоправимого.
Но, наконец-то, она здесь. Наедине с ним в пустой квартире... Мысли его скользнули в опасном направлении.
– Тоня, как ты сюда попала? – спросил девушку Изъянов.
– А вы против? – послышался голос.
– Нет, что ты? Я очень даже рад... – немного смутился Петр Иванович.
Он поднялся со стула и сделал несколько шагов к девушке, намереваясь для начала присесть рядом с ней на диванчик. Но вдруг заметил, что сидящая девушка вовсе не Тоня. Изъянов остановился в двух шагах от нее и, нахмурившись, спросил:
– Гражданка, кто вы такая, в конце концов? Из какого вы корпуса?
Девушка, разглядывая его неподвижным и потому неприятным взглядом, ответила:
– Я вообще не из этого города.
– Ничего не понимаю. А почему вы обращаетесь ко мне? И потрудитесь объяснить, кто вас сюда впустил? – начал сердиться Изъянов.
– Успокойтесь, Петр Иванович. Вошла я сюда сама, ничего трудного в этом нет.
Девушка вдруг исчезла. Изъянова это вновь напугало, он начал оглядываться, ожидая, что она в любой момент может появиться за спиной.
– Петр Иванович, идите сюда, – послышалось из соседней комнаты, и там зажегся свет.
Изъянов прошел в гостиную. Здесь, кроме люстры, сияющей пятью рожками, светилось бра у книжных полок и настольная лампа на журнальном столике. Девушка сидела в кресле у торшера, с пылающим пурпурным абажуром. Полированная мебель блестела, корешки книг сквозь золото тиснений сверкали всеми цветами радуги.
Петр Иванович всегда ругал жену, когда она устраивала подобную иллюминацию, потому что после этого счет за электричество коварно переваливал за двузначную величину. Сейчас Изъянов не стал возмущаться по этому поводу, он молча прошел к бару, так как вспомнил, что там находилась непочатая еще бутылка армянского коньяка, предназначенная, правда, для начальника РСУ, с которым его связывали недавно налаженные, но уже неплатонические отношения. Ему показалось, что коньяк теперь может пригодиться. Достав бутылку, он открыл ее и наполнил две рюмки.
– Гарнитур в мебельном покупали? – с усмешкой спросила девушка.
Изъянов, помедлив, ответил:
– По знакомству, с переплатой, – еще немного подумав, он добавил, – могу и вам достать.
Незнакомка сидела, откинувшись в кресле, и размышляла о чем-то, играя локонами. Петр Иванович выпил коньяк и поставил рюмку. Его охватила грусть, неизвестно почему, он вдруг проникся доверием к гостье. Не грабитель она, и не из ОБХСС. Его потянуло на откровенность.
– Почему так устроено? – бормотал он. – Суетишься, мельтешишь, а к концу начинаешь жалеть: там оказался неправ, тут упустил возможность... Я ведь мог стать большим человеком, но ставил я не по крупному, мелочил. Натура, очевидно, такая. У Туполева и сын – Туполев, а у Изъянова и сын будет Изъяновым. А ведь можно припомнить времена, когда работал просто вдохновенно...
– А что же, по-вашему – вдохновение? – поинтересовалась незнакомка.
– Вдохновение, это когда умеешь рассчитать свои действия ходов на десять вперед. И даже не рассчитать, а просто знаешь, чувствуешь. Тогда все в моих руках. Я еще только хочу что-то сделать, а уже вижу результат.
– Что ж? В какой-то степени... – прошептала девушка чуть слышно.
– Я ведь всего достиг за счет своей прозорливости, – продолжал Петр Иванович. – А мог бы и большего достичь... если бы не осторожничал.
Девушка устало вздохнула и вдруг поднялась.
– Ну, мне пора.
И добавила загадочно:
– Вам бы, Петр Иванович, озаботиться надо. Сарайчик на даче освободили бы. А?
Изъянов вздрогнул и поднял голову, встретив ее неподвижный взгляд. Незнакомка слегка прищурилась, и он почувствовал, что внутри у него что-то изменилось. Ему даже показалось, будто какие-то невидимые лучи, истекавшие из ее глаз, пронзили его до самого затылка. Незнакомка встряхнула головой, отчего ее кудри волной промелькнули перед Петром Ивановичем, и даже несколько локонов стукнули его по груди.
Изъянов хватал воздух широко раскрытым ртом, но не чувствовал, что дышит. Окружающее медленно плыло перед глазами, и постепенно это движение ускорялось. Петр Иванович еще различил, как женщина направилась к двери, как, остановившись у порога, она с улыбкой оглянулась на него, но как она исчезла, он уже не увидел, потому что в этот миг сознание покинуло его.


                00-35

Расставшись с Алевтиной и Колей, Никита Куликов некоторое время смотрел им вслед, а потом, вздохнув, неторопливо отправился домой.
Пройдя в кухню, он наскоро прожевал бутерброд и, достав заветную папку с рукописью, раскрыл ее на столе, собираясь потрудиться.
Скрипнула половица, он поднял голову и повернулся к двери. В черном прямоугольнике на фоне темноты коридора в светлом длинном платье стояла прекрасная девушка. Никита вдруг узнал Алевтину.
– Тинка, ты? – недоверчиво спросил он, поднимаясь из-за стола. – Что случилось?
Девушка улыбнулась и произнесла голосом Алевтины:
– Да, это я – твое Вдохновение.
– Но как ты оказалась здесь?
– А разве это важно?
– Это, конечно, не важно, но любопытно.
Девушка плавно приподнялась над полом и, скользнув через всю кухню, опустилась у окна. Никита, проводив взглядом ее полет, улыбнулся и спросил:
– Может быть, чаю хотите?
– Это проза, Никита. В последнее время ты слишком увлекся прозой.
– Да, я поставил себе цель.
Девушка стояла к нему вполоборота. Какими-то неуловимыми чертами лица и фигуры она все же отличалась от Алевтины. Но странность заключалась в том, что именно из-за этих несовпадений в воображении Никиты только усиливалась реальность образа Алевтины.
– Удивительные цветы, – заговорила девушка, понюхав красную гроздь цветущей герани. – Совершенно не пахнут.
– У них листья пахнут, – заметил он, – если потереть.
– Цветы должны хорошо пахнуть, иначе их красота будет неполной, – задумчиво проговорила девушка, и, отворачиваясь от цветов, вздохнула, – несовершенство всегда тревожит.
– Несовершенство будит мысль и воображение. Можно даже сказать, что наблюдаемое человеком несовершенство рождает в нем вдохновение, – предположил Никита.
– Связь не настолько прямая, – возразила девушка. – Очень многое зависит и от самого человека. В ином несовершенство порождает уныние.
– Пожалуй, вы правы, я не совсем точно сформулировал, – согласился Никита. – Причина того, что приходит вдохновение, достаточно сложна...
– Я прихожу без видимых причин, – улыбнулась девушка.
Она медленно двинулась по кухне. Никита вдруг услышал тихое позвякивание колокольчиков, которое плавно трансформировалось в звуки незнакомой, но приятной, музыки. Для танца девушке вполне хватило пространства небольшой кухни. Музыка звучала громче и громче, танец девушки убыстрялся. Волнами переливалось ее платье, мелькали гибкие руки, волосы развевались. Все это оказывало на Никиту какое-то гипнотическое действие. В ногах возникла слабость, он сел на стул, откинувшись на спинку, и заворожено смотрел на волшебный танец, не отличая уже действительность от грез или сна...


                00-45

Вадим вызвал лифт, но дожидаться его не стал. Со второго этажа он сбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и, хлопнув дверью, вскочил на улицу. Настроение было прекрасное. Подойдя к соседнему подъезду, Вадим присел на скамейку, вытянул ноги, медленно потянулся и закурил, оглядываясь на только что покинутый подъезд.
Прошло минут двадцать, прежде чем из березовой рощи вышел мужчина, ведя на поводке маленькую белую собачонку. Вадим улыбнулся своим мыслям, потом еще раз потянулся и резко встал. Бросив сигарету, он отправился прочь по улице…
У каждого человека свой мир, свои боли, свои радости. С маленькими болями и радостями сживаешься, к ним привыкаешь настолько, что изменить что-либо очень трудно. Для коренного изменения нужны очень серьезные основания, которые обычно называются ударами судьбы.
Застав жену с любовником, Вадим не стал изображать Отелло. Многие считали, что он спокойно воспринял драму. В бездетной семье развод оказался быстрым. И теперь, выселив бывшую жену, он жил один в однокомнатной квартире, предупреждая знакомых женщин, которые иногда посещали его, что дважды наступать на одни и те же грабли не собирается.
Сразу после развода запала ему в голову одна мысль. Долго он к ней подступал и так, и этак. Обдумывал, планировал. А в основе мысли таилась обида, чувство мести. Можно сказать – мстливая мысль. Хотелось ему причинить такую же боль, какую сам испытал, застав жену в объятиях любовника. И боль эту хотел он причинить не бывшей жене, она уже получила развод. Теперь он хотел, чтобы чашу расплаты испил ее любовник.
Полгода Вадим готовился к этому. Разузнал его адрес. Отпуск потратил, знакомясь с распорядком его жизни, привычками. Издали разглядывал его жену. Два месяца назад «случайно» познакомился с нею. Чтобы не вызвать подозрений, событий не форсировал, но уже через месяц после знакомства подарил ей цветы, а неделю назад первый раз поцеловал.
Сегодня, наконец, свершилось то, к чему он шел полгода. Муж ушел гулять с собакой. Он каждый вечер по полтора часа выгуливал ее в парке. Вадим поднялся на этаж, едва муж скрылся за кустами. На лестничной площадке его ожидала открытая дверь...
Теперь после выпитого вина голова немного кружилась, и ему хотелось спать. Вадим шагал по безлюдному городу, направляясь к себе домой. Все сбылось, как и планировал. Но довольства он не испытывал. Ощущалась какая-то досада. Отчего-то ныла душа. Ведь ради коварных замыслов он обманывал, в общем-то, хорошую женщину. Впрочем, тут же обрывал он сам себя, хорошие женщины не изменяют мужьям.
Ветви деревьев заслоняли фонарный свет и мешали рассмотреть впереди идущего человека. Но Вадим шел быстро, и потому вскоре догнал спешащую куда-то девушку.
– Извините, я чувствую, что вам нужна моя помощь, – заговорил он первым.
– Мне от вас ничего не нужно, – коротко ответила девушка, повернувшись вполоборота.
У Вадима что-то оборвалось в груди, девушка походила на его жену, а может, это ему показалось. Он даже убыстрил шаг и, обогнав немного девушку, пригнулся, разглядывая ее. Но нет, слава богу, ее лицо оказалось незнакомым.
– Может быть, вас проводить? – предложил он.
– Мне от вас ничего не надо, – повторила девушка.
– Что это вы такая сердитая? – улыбнулся Вадим.
– Молодой человек, вы, кажется, шли домой? Вот и идите.
– Вы легко догадались, а вот я никак не пойму, куда может идти девушка в час ночи.
– Вас это, простите, не должно заботить.
– Согласен. Вы правы. И в качестве извинения позвольте пригласить вас на чашечку кофе.
– Вы думаете, мне так хочется есть, что переночевать негде? – засмеялась девушка.
– Ну, что вы. Просто при виде одинокой симпатичной девушки одинокий симпатичный молодой человек обязан проявлять галантность.
– Чтоб не травмировать скромность молодого человека, мы не будем обсуждать его симпатичность. Но почему одинокий? Только что пил вино и клялся в любви пухленькой блондинке, и она, кажется, не отвергала его порывов, однако не прошло и часа, как он стал таким одиноким, что пристает к первой встречной девушке.
– Откуда вы знаете, что я клялся в любви? – Вадим от удивления остановился.
– Знаю, – лукаво заметила девушка. – Мне даже известно и то, что фальшивые клятвы ничего для вас не значили.
– Да не можете вы ничего знать, – отмахнулся Вадим, – просто от меня, наверное, вином пахнет, а все остальное вы выдумали. А вообще-то, давайте познакомимся. Меня зовут Вадим. Я приглашаю вас на чашечку кофе. А если вам переночевать негде, то я живу тут рядом.
– Мне кажется, вы забываетесь, – посерьезнела девушка.
Между тем они уже подошли к подъезду дома, где жил Вадим. Он попытался слегка придержать ее за плечи, чтобы направить к подъезду.
– Пошли со мной.
Но девушка резко вывернулась, освобождаясь из его рук, и сердито произнесла:
– Предупреждаю, прекратите, иначе пожалеете о своем легкомыслии.
Вадим не придал значения угрозе, но нахмурился и попытался схватить девушку за руку. Незнакомка обернулась к нему. Глаза ее вспыхнули гневом.
В тот же миг нечеловеческая сила подхватила Вадима и легко забросила его на собственный балкон. Это перемещение произошло так быстро, что не успело отразиться в его сознании. Он просто увидел сверху, что девушка, не оглядываясь, удаляется по улице. И только тогда, когда Вадим, повернувшись, подергал закрытую балконную дверь, лишь после этого до него дошел смысл происшедшего, и ему вдруг стало нестерпимо страшно...


                00-50

Заплакал Кеша. Как любая мать, Аня спала чутко. Поднявшись и зашлепав тапочками, она подбежала к сыну, напоила его водой и, когда тот успокоился, вернулась в постель.
Взглянув на несмятую подушку Димы, она вздохнула и покосилась на будильник. Слабый свет уличных фонарей, проникавший через окно, позволил различить стрелки.
И прежде бывало, что Дима, поругавшись, убегал из дома. Но, побродив по ночным улицам и успокоившись, он к двенадцати обычно возвращался. Теперь же будильник показывал без десяти час.
Встревоженно встав и отодвинув штору, Аня выглянула в окно. Сквозь листву берез, росших под окном, опустошенно чернели окна в доме напротив. Во дворе царила ночь. Фонари пятнами высвечивали деревья и темный асфальт, но недостаток света искажал цвет предметов.
«Может быть, в милицию позвонить?» – подумала Аня.
Обиду она уже заспала, и тревога за мужа плеснулась под сердцем. Ей уже мерещились всякие ужасы: вот, Дима попал под машину или на него напали хулиганы. Картины, одна мрачнее другой, будоражили воображение, и вскоре Аня едва не плакала.
Она подошла к столу и привычным движением щелкнула кнопкой настольной лампы. Свет не зажегся. Сразу вспомнились вечерние события, и настроение ее совсем упало. Аня пошарила по столу и, обнаружив спички, оставленные еще с вечера, чиркнула по коробку и зажгла свечку, стоявшую на столе в стакане.
Свет немного развеял грустное настроение. Разыскав в записной книжке номер телефона Диминого приятеля, Аня вскоре убедилась, что дозвониться куда-нибудь в час ночи дело достаточно сложное.
– Вот дрыхнут, – выждав с минуту, Аня обиженно бросила трубку.
Но тут пришло понимание, что Димы у приятеля нет, иначе в это время они еще не угомонились бы. Ей снова представилось, что она стала вдовой, и это опять ужаснуло ее.
Когда грамотно используется телефон, информация течет рекой. Но отсутствие требуемой информации – это тоже информация. Словом, вскоре Аня располагала негативными ответами: ни в больнице, ни в морге Димы не было. Но это не утешало. Решившись, она позвонила в милицию.
Минут десять дежурный сонно интересовался подробностями, а в заключение сказал, что заявление об исчезновении граждан регистрируются только по истечении трех дней.
Долгое бдение у телефона утомило Аню, она устало откинулась на спинку дивана, прикрыла глаза и, неожиданно для себя самой, заснула.


                00-55

Никита пришел в себя, и никак не мог понять, на самом ли деле Алевтина приходила к нему в гости, или все это ему пригрезилось. Но в кухне присутствовал легкий и кружащий голову аромат волос девушки, и на полу у окна лежало несколько осыпавшихся красных цветков герани.
– Нет, это не Алевтина, – произнес он вслух.
Никита вздохнул и повернулся к столу, на котором лежала раскрытая папка с рукописью. С долгожданным удовольствием он погрузился в мир придуманных им героев.
Рукопись постоянно, как магнит, притягивала его, любую свободную минуту использовал он, чтобы пообщаться с нею. Даже во время работы, когда он свои восемь часов и пятнадцать минут проводил возле вычислительной машины, где-то на задворках сознания его герои продолжали оттачивать свои характеры. Приходя вечером, Никита наскоро отваривал сосиски с макаронами и, начиная есть, раскрывал перед собой заветную папку. Времени катастрофически не хватало. Он надеялся на отпуск, но по графику ему выпал ноябрь, а до него еще было очень далеко.
Никита никуда не ходил, забыв о кино и театре, приятели начали обижаться за то, что он скрывался от них. Но рукопись и ее герои интересовали его больше, чем шумные компании. Исключение составляли – занятия в литобъединении. Сюда он являлся исправно в первую и третью пятницу месяца.
Года два назад Никита стал подумывать о том, чтобы забросить литературу и всерьез заняться диссертацией. На работе сложилась подходящая обстановка. Но потом в литобъединении появились Алевтина и Коля, занятия оживились. И как-то незаметно научные мечты Никиты канули в небытие.
В Зеленоград он попал по распределению после окончания института. Городские предприятия набирали рабочую силу. Никиту приняли в НИИ, а уже через месяц он получил ордер на однокомнатную квартиру. Родители жены упрекали его за торопливость. Если бы завели ребенка, говорили они, тогда вы могли бы рассчитывать на двухкомнатную квартиру. Но молодые поспешили покинуть родителей и остаться вдвоем. Оба надеялись, что так будет лучше. Однако не всем надеждам суждено сбываться.
Десять лет назад он, молодой специалист, считал, что достаточно образован, в том числе, и для самостоятельной жизни. Но семейной жизни никто его не обучал. И как потом оказалось, он к ней оказался не готов.
В быту Никиту отличала неприхотливость. Жизнь в институтском общежитии приучила его к самостоятельности. Обременять просьбами о помощи своих родителей, живших в Сибири, он считал зазорным, да и достаток их не позволял ему на них рассчитывать. Стипендии вечно не хватало, приходилось подрабатывать ночами на разгрузке вагонов.
Никита не жаловался на трудности, а когда они возникали, прятался в библиотеку, погружаясь в науку, либо бросался в самодеятельность, которая существовала в институте. Именно там он начал выступать на студенческих вечерах, читая свои стихи. Кстати, на таком вечере он и познакомился с Ниной, своей будущей женой.
Женитьба за полгода до окончания института изменила его жизнь. Питание стало разнообразным. Теща готовила прекрасно.
Но, увы, нет такой бочки меда, в которой не оказалось бы хоть чайной ложки дегтя.
Семейная жизнь лишила Никиту личного времени. Теперь он был вынужден выносить мусор, суетиться с пылесосом, наконец, ходить в магазины. Тесть ему сочувствовал, но тайно, во время перекуров на лестнице, вслух же он всегда оказывался на стороне своей жены.
Именно потому, получив ордер, Никита настоял на том, чтобы сразу же переехать в Зеленоград. Но и на новом месте семейная жизнь не заладилась.
Теперь, спустя столько лет, Никита всю вину брал на себя. Но тогда, по молодости, он ни в чем не хотел уступать супруге. Вспоминая нрав тещи, он опасался, что его уступки Нина воспримет как слабость, и, как дочь своей матери, захочет полностью подчинить его своей воле.
Может, останься они одни, все бы и наладилось, но частые визиты тещи подливали масла в огонь. И еще один момент, о котором Никита поначалу не подозревал, оказался существенным.
Полгода, пока он жил у родителей жены, показались Никите пыткой. По распорядку, заведенному в семье, все ложились спать в десять часов. Никита же, сколько себя помнил, спал мало. Ему вполне хватало пяти, а часто и четырех часов. Теща в первый же день его появления предупредила, что с десяти вечера до семи утра в квартире должны соблюдаться покой и порядок, всем положено спать, а не жечь по ночам свет на кухне и не шастать по квартире.
Такой режим изводил Никиту. Заснув часов в двенадцать, он просыпался задолго до положенных семи. Его раздражала подневольность бодрствования в темноте. Угнетало то, что запрещено вставать и зажигать свет раньше времени.
В первые дни семейной жизни Никита попробовал нарушить этот запрет. Проснувшись в пять утра, он поднялся, включил настольную лампу и присел к столу, склонившись над тетрадкой со стихами. Однако вскоре в дверях комнатки, в которой ночевали они с женой, появилась фигура тещи. В ночной рубашке, с полотенцем на голове, намотанным в виде тюрбана, она громовым голосом начала воспитывать Никиту, втолковывая ему прописные, на ее взгляд, истины.
Молодому мужу, гремела она, надлежит не оставлять супругу одну в постели. Молодой муж не должен по ночам жечь свет, потому что электричество стоит больших денег, которых молодой муж еще не начал зарабатывать. Молодому мужу, который задурил голову девчонке легкомысленными стихами и потому женился на ней, пора бы остепениться и выбросить из головы всякие глупости. Больше стихи ему не понадобятся, не собирается же он дурить голову еще кому-то, – у него есть законная жена.
Громовые раскаты тещиного голоса разбудили и Нину, которая испуганно выглядывала из-под одеяла, и тестя, замаячившего в сумраке коридора за спиной неугомонной жены.
Никита хотел возмутиться наглостью тещи, но взгляд случайно скользнул по лицу Нины, и это изменило его намерение. В глазах любимой женщины трепетал страх. Она вжималась в стену, опасаясь гнева своей матери. Это потрясло Никиту. Он медленно выдохнул воздух, который набрал, чтобы высказать теще все, что думал, и, повернувшись к столу, просто выключил свет. Потом он лег и с головой укрылся одеялом. Теща еще что-то говорила в темноте о невоспитанности молодого поколения, но Никита ее не слушал.
Когда дверь комнаты захлопнулась, он обнял жену и принялся успокаивать ее. В конце концов, Нина заснула, а Никита пролежал до утра с открытыми глазами, убеждая себя потерпеть, не вечно же они будут жить с родителями.
Переезд в Зеленоград принес облегчение. Никита наслаждался свободой в новой квартире, никто не стоял над душой, не командовал, что надо и чего не надо делать. К этому времени на работе его загрузили на полную катушку, и он вникал в дела лаборатории. Вечерами он увлеченно рассказывал обо всем жене, но, спохватываясь, замечал, что ей скучно. Иногда разговор заходил о поэзии, и он читал ей чужие, понравившиеся, или свои стихи. Никите хотелось заинтересовать Нину тем, что интересовало его самого. Он советовал ей устроиться куда-нибудь на работу. Ведь у нее должны появиться свои интересы. Но предлагаемое Никитой жене не нравилось. Сама же найти что-то подходящее Нина никак не могла.
Со временем он понял, что Нине больше нравится просто смотреть телевизор, а во время его разглагольствований она попросту клюет носом, задремывая под его рассказы.
Как-то незаметно получилось, что они стали проводить вечера порознь. Нина смотрела какую-нибудь передачу в комнате, а когда передачи кончались, ложилась спать. Он же за полночь засиживался на кухне и либо читал техническую литературу, либо писал стихи, поглядывая в окно на ночной город.
Раз в две недели в будний день появлялась теща. К вечеру она уезжала, поэтому Никите легко удавалось разминуться с ней. Но после ее визитов жена, вдоволь наслушавшись советов матери, изменялась. Вечером Нина появлялась в дверях кухни и звала Никиту спать, отступая в коридор, она, таинственно улыбаясь, добавляла: «а то пожалеешь»... И исчезала.
Пару раз в неделю он поддавался на ее уговоры. Но после поцелуев и ласк, дождавшись, когда жена уснет, Никита опять поднимался и уходил на кухню к своим книгам и тетрадям.
Так продолжалось полтора года. Но в один из вечеров, возвратившись поздно с работы, Никита не увидел в прихожей встречающую жену. Он разделся, вымыл руки и прошел в комнату. Нина, как обычно, сидела перед телевизором,
– Привет, – произнес Никита, но жена не ответила.
Нахмурившись, он прошел на кухню. Обычно Нина сразу звала его ужинать. Но в этот раз на плите ничего не шипело, не скворчало. Никита понял, что жена обижена, но трудный день, выдавшийся на работе, утомил его, у него просто не хватило сил выяснять отношения. Напившись чая с хлебом с маслом, он открыл принесенную книгу, намереваясь поискать в ней что-то, что поможет справиться с задачей, которую весь день решали в лаборатории. В этот момент в дверях появилась Нина.
– Мне надоела такая жизнь, – раздельно произнесла она и, не удержав спокойного тона, закричала, – ты понимаешь это? Я больше так не могу. Я не хочу заманивать тебя в постель. Мне противно это. Мне и ты уже противен. Ты ничего не понимаешь. Тебе на все наплевать. Для тебя главное – чтобы тебя не беспокоили.
Никита вздохнул и миролюбиво проговорил:
– Успокойся, давай поговорим без крика. Объясни, пожалуйста, что тебя не устраивает?
– Все не устраивает, – опять закричала жена, – ты приходишь домой к ночи. А я тут должна тебя ждать, готовить тебе ужин, убираться. Тебе не я нужна, а домработница.
– Не выдумывай, – перебил ее Никита, – ты никому ничего не должна. Я же не заставляю тебя готовить и убираться. А прихожу я поздно потому, что много работы. Тебе скучно одной? Но я же тебе предлагал поступить куда-нибудь на работу. Будешь общаться с людьми, не будет скучно.
– А ты меня еще и попрекни, что я бездельница, – опять возмутилась Нина.
– Ты меня не слушаешь, – вздохнул Никита и замолчал.
Жена демонстративно ушла. Никита не последовал за ней, решив дать ей успокоиться.
Позже он зашел в комнату, но Нина уже спала или делала вид, что спит. Он не стал будить ее, и вернулся к работе. Утром Никита завтракал в одиночестве. А вечером, придя пораньше, чтобы поговорить с женой, он Нины не застал. На кухне лежала записка.
«Будет лучше, если мы расстанемся», – написала она торопливым почерком.
Через месяц они встретились в городском суде. Имущественные претензии у обоих отсутствовали. По обоюдному согласию их брак был расторгнут.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

По лагерю бредет Дима Логинов. Он с любопытством смотрит на лошадей, кормящихся на привязи. Животные настороженно косятся на него, поблескивая огромными глазами, и беспокойно переступают ногами. Тонко позвякивают удила, под копытами лошадей звонко похрустывают камешки. Диме давно и очень сильно хочется пить.
Вокруг темно. И хотя небо усыпано крупными звездами, от этого на земле не делается светлее. Дима никак не может понять, где он оказался. Откуда появилось так много лошадей? Кто расставил в темноте жесткие таинственные предметы непонятного назначения, на которые он все время натыкается?
Впереди угадываются огоньки, доносятся далекие голоса. Но рядом ничего не видно. Дима ступает медленно, и прежде чем сделать очередной шаг, долго нащупывает ногой почву, пробуя, нет ли впереди преграды. Поначалу больно ударившись голенью о какие-то жерди, он теперь вдвойне осторожен. Чем ноги ломать, лучше не торопиться.
Очень жарко. Как будто где-то рядом огромная печь. И хотя, руками ощупав землю, он обнаружил сухую траву, все равно у него остаются сомнения. Уж больно горячий воздух вокруг. Непонятно, откуда веет жаром.
Неожиданно Логинов натыкается на натянутую плотную ткань. Он улавливает, что нечто, находящееся впереди, загораживает часть звездного неба. По темному контуру Дима определяет, что сооружение, к которому он подошел, много выше его роста. Одной рукой касаясь ткани, другую руку выставив перед собой, он пускается в обход препятствия. Шаря рукой перед собой, Логинов обнаруживает толстую веревку, натянутую наискось.
Он вдруг понимает, что вышел к палатке. Нет, это не туристы. Больно палатка здорова. Скорее это солдаты или какие-нибудь строители расположились.
Дима осторожно направляется в обход. Впереди заметен мерцающий свет. Дима продвигается еще немного и видит горящий факел, укрепленный над входом в палатку. Пламя слегка колышется. Тени, отбрасываемые предметами, шевелятся, от этого округа кажется ожившей.
Он пугается. Если из палатки выйдет ее обитатель, то его могут принять за вора. А тогда хлопот не оберешься. Пока будешь объясняться, могут и побить.
Дима резко меняет направление. За очередной палаткой окружающее погружается в темноту. Ему приходится даже остановиться и ждать, пока глаза привыкнут. Но двинувшись, он тут же опять натыкается на препятствие. Ощупав его, он догадывается, что это длинный стол. Напрасно Дима ищет хоть что-то содержащее влагу, стол пуст.
У него пересохли не только губы, но и все во рту, даже в горле совершенно сухо. Кажется, что воздух, вдыхаемый ртом, шелестит в легких.
Голоса и чье-то веселье слышны неподалеку. Если бы не так пересох рот, он бы крикнул, попросил воды. Но голос не подчиняется ему. Да и силы начинают покидать. Не хочется переставлять отяжелевшие ноги, так и тянет присесть, а лучше – прилечь на эту горячую и сухую землю.
Словно в бреду движется Дима. И тут он случайно обнаруживает кувшин, в котором что-то плещется. Дима жадно делает несколько глотков, и кувшин пустеет. Дима разочарован, он не утолил жажду, только-только смочил губы.
Но поглощенная влага ручейком уже проникла в желудок, и там становится горячо. Присев на скамью, Дима осознает, что пил он отнюдь не воду. Облокотившись на стол, он устало прикрывает глаза…
Пробуждает Диму толчок в бок. Кто-то сел рядом с ним на скамью.
– Зачем толкаться? – недовольно произносит Дима, немного отодвигаясь и пытаясь рассмотреть в темноте соседа.
На фоне звездного неба обозначается нечто несусветное – контур лохматой человечьей головы с большими козлиными рогами.
– Эй, ты кто? – спрашивает Дима.
В ответ сидящее рядом с ним существо подпрыгивает, и, взвизгнув, куда-то уносится.
Дима трясет головой, надеясь, что этого достаточно, чтобы отогнать приснившиеся кошмары. Надо открыть глаза, и он увидит стены родной квартиры. Надо встать, он натянет тренировочный костюм и выйдет на лестничную площадку, чтобы спокойно покурить.
Дима открывает глаза, но ничто не меняется. Та же темнота, та же изнуряющая жара.
Когда же все это кончится? – думает Дима, даже не подозревая, что все еще только начинается…


                ЧАС ВТОРОЙ


                01-00

Сбросив в прихожей туфли, Алевтина с облегчением вздохнула и босиком отправилась на кухню. Линолеум приятно холодил натруженные за день ноги. Наливая воду в чайник и ставя его на плиту, девушка пошевеливала пальцами ног, наслаждаясь прохладой, струящейся снизу, и чувствовала, как усталость медленно проходит.
Войдя в комнату, Алевтина не зажгла свет, потому что светильник в виде старинного фонаря, висевший в прихожей, освещал комнату вполне достаточно. Открыв шкаф, где у нее хранилось постельное белье, она достала простыню, подушку, одеяло и бросила на тахту.
Легкий шорох, раздавшийся за спиной, насторожил Алевтину. Обернувшись, она охнула от неожиданности и опустилась на тахту. В углу комнаты, у книжной полки с каким-то томиком в руках стояла нежданная гостья. Алевтина замерла потрясенная, не в силах произнести ни слова.
Отложив книгу, девушка улыбнулась. Наверное, от этого она показалась удивительно знакомой, и Алевтине сделалось вдруг хорошо и спокойно.
– Извините, я чувствую, что мы знакомы, но я никак не могу припомнить, где вас видела. Как вас зовут? – спросила Алевтина, поднимаясь с тахты.
– Одному незнакомцу я сказала, что я – Муса, так он стал звать меня Мусей.
– Муса – это немного не по-русски. А Муся звучит нежнее. Если хотите, я тоже могу вас так называть.
Испуг Алевтины давно прошел, она приблизилась к гостье и предложила:
– Пойдемте пить чай. И вы мне расскажете, что вас привело ко мне.
– Спасибо, Аля, – с улыбкой поблагодарила Муса. – Я сегодня устала.
Они прошли в кухню. Здесь Алевтина достала чашки, налила чай.
– Ну, не знаю, насколько вкусно, но горячо будет, – шутливо произнесла она и жестом пригласила гостью.
– Аля, позволь, я немного разденусь? – спросила Муса. – Во всем этом, – она сделала неопределенный жест, – сегодня немного жарко.
– О, пожалуйста, – улыбнулась Алевтина.
Мусса развязала тесемки длинного белого плаща, сложила и повесила его на стул. Затем плавным движением руки сняла с головы парик и отправила его туда же. Роскошная груда волос шелковисто поблескивала, висюльки локонов почти касались пола и покачивались, как живые.
– Какой роскошный парик, – воскликнула Алевтина.
– Ох, даже дышится свободнее, – Муса облокотилась на стол и подложила ладонь под щеку. – Как прекрасно, когда можно вот так сидеть и спокойно пить чай.
Медленно помешивая ложечкой в чашке, гостья о чем-то задумалась, глаза ее затуманились. Она выглядела совсем молоденькой девушкой. Алевтина с любопытством наблюдала за нею, не решаясь прервать молчание. Наконец, осмелившись, она спросила:
– Извините, я все пытаюсь вспомнить, где мы познакомились. Откуда я вас знаю?
Гостья улыбнулась и, откинувшись на спинку стула, пытливо посмотрела на Алевтину.
– Ну, вспоминай, Аля.
Та растеряно покачала головой.
– Неужели не вспомнишь? Ведь я же…
Она потянулась за париком и, надев его, встала со стула. В ее руках неожиданно появился небольшой лавровый венок. Она плавно приподнялась в воздух и приняла ту легкомысленную позу, которую часто встретишь на старинных барельефах.
– Не может быть! – воскликнула Алевтина. – Ну, конечно, как я могла забыть? Эрато – вдохновительница любовной поэзии.
Муса опустилась на пол, венок ее исчез, она снова сбросила парик. Перед Алевтиной опять оказалась обыкновенная девушка. Ну, может быть, платье на ней не самое модное – такие в позапрошлом году носили. Во всем остальном она ничуть не уступала подругам Алевтины. Только во взгляде таилось что-то странное.
– Приносить вдохновение – это, наверное, интересно, – произнесла Алевтина, понимая, что молчание ее несколько затянулось.
– Может быть и интересно, – согласилась Эрато, – но достаточно утомительно. Представь, каждому спой, а то и спляши, да еще каждому – по-своему. Иначе назавтра начнется тяжба: кто у кого списал. А уж народа пишущего – не сочтешь. Раньше у меня пальцев хватало, чтобы пересчитать своих любимчиков. А теперь, чтобы перечислить тех, кого я должна посетить, у ста человек рук не хватит. Разве можно в таких условиях работать?
– Значит, на земле талантов прибавилось?
– Не без этого.
– Вы и графоманов посещаете? – поинтересовалась Алевтина. Она почему-то не решалась обратиться к собеседнице на «ты», хотя внешне она выглядела сверстницей.
– А кого ты считаешь графоманом?
– Ну, само собой, это те, кто много пишет, но у кого нет дара, чувства…
– Ты немного путаешь. Дословно, графоман – это человек пишущий. А тех, кого ты имеешь в виду, скорее следует называть графоманьяками. Обычно этим людям не хватает образования, отсюда избыток самоуверенности, невозможность правильно оценить свои способности. Высокая самооценка снижает требовательность к себе и повышает плодовитость.
– Отсутствие вдохновения не мешает словесным извержениям, – согласилась Алевтина.
– Тут ты опять ошибаешься, – возразила Эрато. – Они тоже творят по вдохновению. Их беда, что они, как глухари – когда поют, не слышат ни себя, ни меня.
Муса отставила опустевшую чашку и, помахав рукой перед своим лицом, вздохнула:
– Уф, тепло, – она с улыбкой спросила, – я надеюсь, мы сегодня творить не будем?
– Не творить, а только вытворять, – пошутила Алевтина.
– Ты меня куда-нибудь пристроишь отдохнуть?
– Конечно, пройдемте, пожалуйста, – оживилась Алевтина и поспешила в комнату.
Она застелила чистые простыни на тахте и пригласила Мусу:
– Ложитесь. А себе я сейчас раскладушку достану.
– Я не обременяю тебя?
– Ну что вы. Ничуть. Ложитесь.
Муса не заставила долго уговаривать себя. Скинув платье, она скользнула под простыню и почти мгновенно уснула. Алевтина немного постояла, с улыбкой разглядывая гостью, а потом, постелив себе на раскладушке, вышла на кухню.
Только наведя здесь порядок, она направилась спать, но у двери обернулась. Взгляд ее обежал кухню и остановился на стуле, с которого свешивался парик. Любопытство остановило ее. Сознание бунтовало против возникшего желания, но удержаться, не было сил. Оглядываясь на дверь, Алевтина на цыпочках подошла и боязливо прикоснулась к локонам-висюлькам.
Против ожидания ничего страшного не произошло. Волосы парика на ощупь оказались нежны, как пух. Алевтина опустила на парик всю ладонь, и ощущение нежного трепетанья упругих локонов привело ее в восторг. Уже не испытывая ни страха, ни смущения, она подняла парик и, как всякая женщина, встряхнув, примерила его себе на голову.
На мгновение в глазах потемнело, Алевтина даже прикрыла лицо руками. Но тяжесть, возникшая в затылке и в плечах, постепенно ослабевала. Когда же она исчезла вовсе, на душе сделалось светло и радостно. Возбуждение нарастало, сердце в груди колотилось легко и быстро. Алевтина открыла лицо и не узнала окружающее. Мир вдруг изменился…


                01-15

Вся жизнь, весь накопленный опыт человека позволяют ему выработать определенное мироощущение. На собственных ошибках, щедро оплачивая обретаемые знания своими ранами и ссадинами, человек познает устройство мира. Конечно, падая с табуретки и расшибая себе лоб, юное чадо еще не знает, что его ссадина есть результат проявления закона всемирного тяготения. Но, тем не менее, еще не научившись говорить, он уже осознает, что такое «край». А уж когда дитя начинает говорить, то все окружающие изнемогают от его неутомимых «почему». Обычно, к школе у юного создания мировоззрение уже сформировано, и только у отдельных учеников преподавателям, да и то не всем, удается немного подправить то, что сформировалось в первые годы развития.
Когда происходит что-то, противоречащее устоявшимся представлениям о возможном и невозможном, сознание человека не всегда может правильно разобраться в случившемся. Разум не желает воспринять невероятное как обыденное. Невероятное это – чудо, а чудо, ставшее обыденным, перестает быть чудом. Часто чудо связывают с верой. Только вера позволяет надеяться на чудо. Но и для верующего чудо не может быть обыденностью.
Вадим не считал себя верующим, поэтому чудо вознесения на десятый этаж его потрясло. Страх парализовал разум, и некоторое время он с закрытыми глазами стоял неподвижно, вцепившись обеими руками в балконные перила.
Минут через десять он очнулся. Но мысли его в этот момент оказались неторопливыми и простыми:
«Нужно скорей попасть в квартиру и лечь спать. Утром все образуется, все само собой объяснится. А сейчас надо только открыть балконную дверь или окно».
Под старой тумбочкой нашелся обломок ножовки. Оторвав планки штапика, он вынул наружное стекло форточки, и положил его на тумбочку. Действовал Вадим, не отвлекаясь на посторонние мысли. Приступив к внутреннему стеклу, он понял, что его придется разбить. Иначе в квартиру не попадешь. Существовал еще путь через соседский балкон. Но, кажется, соседи собирались уехать. Впрочем, если бы они присутствовали дома, будить людей во втором часу ночи неприлично. Да и как объяснить, почему ты оказался запертым на своем балконе? Чертовщина какая-то.
Вадим поднял кусок трубы, из которого он еще год назад хотел сделать турник, и коротким ударом разбил стекло. Осколки со звоном упали на кафельный пол балкона, а часть – в комнату. Освободив раму от остатков стекла, он головой вперед полез через форточку в комнату.


                01-20

Именно в это время на пульте ночного дежурного был зафиксирован вызов. Дежурный занес координаты звонившего и передал вызов по службе. Еще через пять минут оператор по спецсвязи сообщил все координаты экипажу подвижного наряда милиции. Командир экипажа, капитан Тимофеев, доложил, что минут через пятнадцать они будут на месте.


                01-30

Дверной звонок заливался длинными тревожными трелями. На секунду захлебываясь и умолкая, словно певец, набирающий полную грудь воздуха, он вновь оживал и верещал добрую минуту.
Изобретатель первого звонка, видимо, обладал флегматичным характером. Только человек с таким характером мог привязать у двери медную сковородку, по которой пришедший ударял молотком, сообщая о своем появлении. Со временем изобретатель заменил сковородку колокольчиком. Бешеный дребезг медного колокольчика его радовал, а не выводил из себя. Прогресс позволил сэкономить медь на колокольчике и потратить ее на провода, подводящие электричество. А пока электрический звонок завоевывал своих почитателей, все терпели его буйство. Однако, вскоре обладатель звонка стал побаиваться нетерпеливых визитеров, когда звонок неожиданно просыпался и, словно комнатная собачонка, заливался злобным лаем. Пугливость горожанина породила музыкальный звонок, который не раскалялся, не лаял, он просто квакал. Правда, это кваканье почему-то называли музыкой…
Василий Андреевич не имел музыкального звонка. Тратиться на подобные глупости, он не считал необходимым. Он уже давно собирался проложить между молоточком и колокольчиком звонка кусок плотной бумаги, чтобы звон не звучал так пронзительно. Но едва звонок смолкал, постоянная забывчивость и природная лень Василия Андреевича торжествовали, и решение приглушить звонок оставляло его до прихода следующего нетерпеливого посетителя.
Василий Андреевич, он же – просто Вася, – работал техником-смотрителем в ЖЭКе в первом районе. Для этого восьми классов образования ему вполне хватало, и в свои пятьдесят два года он не мечтал о большем.
Ему очень повезло, когда, приехав в Зеленоград зарабатывать квартиру, он смог занять вакантную на тот момент должность техника-смотрителя. Теперь же, обретя пятнадцатилетний опыт, зная наизусть сто своих обязанностей по службе, он находил по три способа уклонения от каждой из них. Это облегчало ему жизнь, а кроме всего прочего, до пенсии оставалось всего восемь лет.
Правда, иногда у Васи мелькало сомнение, ведь дома, вверенные его заботам, могут не протянуть еще восемь долгих лет, но он убеждал себя, что если они до сих пор не развалились, то еще полторы пятилетки уж как-нибудь дослужат.
В работе у Васи существовал девиз: «Главное – не перестараться!». И этому девизу он всегда оставался верен. Бывали в его жизни моменты, когда работа брала за горло, но и в этих случаях он умел вести себя уклончиво, да и моменты такие он мог бы пересчитать по пальцам одной руки.
Разбушевавшийся звонок разбудил Василия Андреевича, но вставать не хотелось. Он продолжал лежать с закрытыми глазами и только морщился, когда квартирную тишину прошивали звонкие пулеметные очереди. Весь организм протестовал против незапланированного подъема.
Рядом заворочалась жена, она вздохнула и сквозь полудрему пробормотала сердито, толкая поочередно то локтем, то коленом в бок Василия Андреевича:
– Кого-то черти несут. К тебе, небось. Ну и работу ты выбрал, – поспать не дадут.
Вася втайне надеялся, что жена сама встанет, чтобы открыть дверь, и, может быть, обругает посетителя, заставив его уйти. Но теперь подъема не избежишь. Натянув пижамные брюки, он прошлепал тапочками по коридору и, остановившись у двери, недовольно спросил:
– Ну, кто там?
Человек за дверью выругался, и что-то заговорил, быстро и невнятно. Слова звучали неразборчиво, однако по голосу Василий Андреевич с удивлением узнал соседа по подъезду с третьего этажа, который являлся его начальником. Это был Петр Иванович Изъянов. Вздохнув от безвыходности и пощелкав замками, Вася впустил нежданного гостя.
Шаркнув плечом о косяк, главный инженер как-то неловко промелькнул перед Василием Андреевичем, направляясь на кухню, а хозяин, не оглянувшись на гостя, принялся закрывать входную дверь. Когда он присоединился к пришедшему, тот, придерживаясь двумя руками за стол, уже пристроился на стуле.
– Вася, – заговорил Изъянов, – беда. По-моему, под нас начали копать.
Василий Андреевич вздрогнул и нахохлился.
Как любой человек, связанный с материальными ценностями, он не мог позволить себе спать спокойно.
А уж когда начальник начинает паниковать, что остается делать подчиненному?
В голове Василия Андреевича раскачивались медленные и неповоротливые мысли. Эта качка мыслей порождалась тревогой, которая обрушилась на еще не проснувшегося человека.
– Да, копают, – немного помолчав, нервно продолжил Изъянов. – Я, правда, еще не разобрался, кто. Но, полагаю, надо кое-что привести в порядок. Ты как? Поможешь?
Василий Андреевич вспомнил, что у него в кладовке уже два дня лежат краны, полученные для плановой замены в очередном ремонтируемом корпусе. Эти краны он хотел предложить сантехникам из соседнего района за половинную стоимость. Теперь, видимо, финансовую операцию придется или отложить, или даже отменить.
– Вася, ты что молчишь? – прервал его размышления начальник. – Не хочешь помочь?
Когда вчера Василий Андреевич вытащил главного инженера с собой на обход вверенных домов, он преследовал свою корыстную цель. Ему хотелось, чтобы начальство лично убедилось в необходимости срочного и серьезного ремонта крыши сто двадцатого корпуса.
Вася опасался, что жильцы не станут ходить в ЖЭК, а напишут куда-нибудь повыше. А любая внушительная комиссия может вскрыть и более существенные недочеты. Главный инженер только перед жильцами мог изображать удивление тем, что ремонт крыши не дал результата. Василий Андреевич знал, что рубероид, завезенный в начале лета накануне ремонта, кто-то украл, и рабочие попросту залили крышу битумом, который теперь растрескался и потому не защищал от дождя.
– Петр Иванович, кто же под нас копает? – спросил, наконец, Василий Андреевич. – Может, вам показалось?
– Показалось? – Изъянов едва не взвизгнул, удивившись предположению подчиненного. – А это ты видел?
Он отпустил стол, и Василий Андреевич замер с выпученными глазами, потому что главный инженер вдруг всплыл и повис в полуметре от пола.
– Вот так, Вася, – проговорил он, нелепо извиваясь в воздухе, как в невесомости, – а ты говоришь: показалось. Ты видел летающих главных инженеров ЖЭКа? А что начальство теперь скажет? Думаешь, ему понравится, что я ног под собой не чую?
– Кто же это вас? – удивился Вася.
– Зашли, вот, предупредили, – вздохнул Изъянов. – Ну, как? убедил?
– А что меня убеждать? – забормотал Вася, – как скажете, Петр Иванович, так и сделаем.
– Ничего, – приободрился главный инженер, – мы еще покажем, на что способны.
Опять забывшись, он стукнул кулаком по столу. Перед Василием Андреевичем мелькнули ботинки начальника, подняв глаза, он увидел под потолком бултыхающегося Изъянова. Главный инженер охал, потирая ушибленную голову. Перепачканный побелкой, он висел рядом с качающейся люстрой.
– Боже мой, – едва не заплакал он, – как же я буду сидеть на работе?
– Петр Иванович, не беспокойтесь, – бодро заверил его Вася, – мы что-нибудь придумаем. Ну, например, приделаем ремень к креслу, как в самолете. Или грузы какие-нибудь.
– Тебе легко говорить, потому что ты не летаешь. Пока...
Осторожно касаясь потолка, Изъянов подплыл к двери и по ней спустился вниз. Держась за ручку, он хотел доверительно похлопать Василия Андреевича по плечу, как обычно делал это в своем кабинете. Но, потеряв равновесие, опять затрепыхался в воздухе, пытаясь принять нормальное положение.
– Ты видишь, как я мучаюсь? – заговорил он печальным голосом, – но ты меня утешил. Мне приятно знать, что есть друг, который не покинул меня в беде.
В мозгу Василия Андреевича шевельнулась и всплыла мысль. Совсем так же, как только что всплывал начальник. Мысль была злой и провоцирующей.
«Прошлой осенью, когда ты договаривался с ребятами из ремонтного управления о том, чтобы тебе отремонтировали квартиру в счет ремонта очередного корпуса, ты ни о ком не вспоминал. А теперь припекло, и ты сразу вспомнил про друга Васю».
Вслух Василий Андреевич ничего не сказал, но когда Изъянов потянулся, чтобы пожать ему руку на прощанье, он неожиданно отшатнулся и, немного заикаясь, спросил:
– А это… ну, вот… – Василий Андреевич махнул рукой, – все это... не заразно?.. Может, это болезнь такая?
– Сам ты – болезнь, – обиделся Петр Иванович и вздохнул. – Я же к тебе, как к человеку…
– Нет, я не отказываюсь помочь, – оправдывался Вася. – Вам, может, деньги нужны?
Изъянов нахмурился, потому что считал неэтичным, иметь финансовые отношения с подчиненными. Но теперь, он полагал, что случай требует содействия, а не денег, поэтому он и пришел к Василию Андреевичу.
– Вася, подкожные у меня самого имеются. Не в этом дело. Ты же видишь мое состояние, а мне нужно съездить в одно место. Свозил бы ты меня, а? Мы скоренько обернемся.
– Но у меня нет машины, – быстро сказал Василий Андреевич и покраснел.
В прошлом году на работе у жены как раз подошла очередь на машину, и Вася в тайне от сослуживцев обзавелся «Жигулями» вишневого цвета. Шестерка, приобретенная на имя жены, хранилась теперь в сарае в деревне у брата. Опасаясь вызвать зависть соседей, Вася не рисковал ездить на собственной машине, откладывая это удовольствие до пенсии.
– Ты собирайся, моя машина рядом, – объяснил начальник. – Поехали.
– Может, подождем до утра? – предложил Вася.
– Ты что? – испугался Изъянов. – Каждая минута на счету.
– Ну, что ж, – вздохнул Василий Андреевич, понимая, что на этот раз ему не удастся уклониться. – Если так, то поехали. – Он прошел по коридору и открыл входную дверь.
Оттолкнувшись от кухонного косяка, Изъянов выплыл наружу. Он по воздуху пересекал прихожую, когда из комнаты показалась жена Васи, которая, накинув халат, вышла поинтересоваться, куда это, на ночь глядя, запропастился муж. Заметив мужчину, парящего в воздухе, она зажмурилась и в страхе вскрикнула, попятившись обратно в комнату.
Василий Андреевич, понимая, что сейчас у него нет времени для объяснений с женой, как был – в тапочках и пижаме, – так и выскочил на лестничную площадку, быстро захлопнув за собой дверь.


                01-40

Оказавшись в комнате, Вадим, включил свет, открыл балконную дверь и, взяв с тумбочки на балконе стекло, установил его на место. Гвозди в штапик забивать не пришлось, они легко входили в старые отверстия. Вадим замел осколки и выбросил их в мусорное ведро.
«До зимы стекло нужно будет вставить», – подумал он.
В это время во входную дверь позвонили.
– Кто там? – спросил Вадим.
– Милиция. Открывайте, – послышалось за дверью.
– Я не вызывал, – словно оправдываясь, сказал Вадим.
– Открывайте, иначе будем ломать дверь, – приказали с лестничной площадки.
Вадим открыл дверь. На пороге появились три добрых молодца в милицейской форме.
– Кто вы такой? – набросились они на Вадима, – что вы здесь делаете?
– Я здесь живу, а вы кто? – растеряно отступил Вадим.
– Я – капитан Тимофеев. Предъявите документы, – потребовал милиционер с офицерскими звездочками на погонах.
Вадим жестом пригласил милиционеров в комнату.
– Вы хозяин квартиры? – спросил его офицер.
– Да, вот мой паспорт, – Вадим протянул документы.
Капитан Тимофеев изучил паспорт, его напарник, сержант, осмотрел форточку и спросил:
– А почему у вас стекло разбито?
– Вы не поверите, – начал растеряно объясняться Вадим, – я на балконе курил, а дверь захлопнулась. Пришлось форточку разбивать, чтобы залезть обратно.
Сержант подошел к балкону, открыл дверь, а потом хлопнул ею, дверь распахнулась. Милиционер потрогал защелку замка и сказал:
– Ворочается туго. Сама защелкнуться не может.
Вадим видел, что милиционеры не верят тому, что он сочиняет. Но он понимал, если рассказать правду, ему тем более не поверят. Он и сам посмеялся бы, если бы кто-то начал уверять, что его с земли на балкон десятого этажа забросила какая-то девушка. Вздохнув, Вадим спросил у милиционера, проверявшего балконную дверь:
– Если вы мне не верите, то скажите, зачем я в свою квартиру сам к себе залез?
– Вот это мы и хотим узнать.
– Знаете, я вам все сказал и больше ничем не могу помочь, – Вадим зевнул и добавил, – я устал и хотел бы лечь спать.
Милицейский офицер обратился к напарнику:
– Пригласи понятого, который звонил.
– Сейчас, – ответил сержант и тут же исчез за дверью.
Через минуту он вернулся не один. В комнату следом вошел сосед – Володя – в майке и домашних брюках.
– Здравствуй, Володя, – бросился к нему Вадим, – я думал, ты уехал. Вот, пришлось через форточку лезть, а то я бы к тебе постучал.
Капитан обратился к пришедшему:
– Вас зовут Владимир Трунов?
– Да, – подтвердил сосед.
– Вы знаете его как хозяина квартиры? – капитан указал на Вадима.
– Вроде да, – с некоторым сомнением произнес Володя.
– А зачем же вы тогда звонили?
– Было темно. И я только его зад видел, когда он лез.
– Получается, ложный вызов. Так, что ли?
– Почему же – ложный? Он же в форточку лез.
Милиционеры, видимо, не знали, что делать. В конце концов, капитан решился.
– Придется вам с нами проехать, – обратился он к Вадиму. – Сейчас уже ночь. Завтра утром с вами разберутся, и если все выяснят, отпустят. Собирайтесь.
– А если не выяснят? Я не хочу. Зачем вы меня забираете? Что такого я сделал?
– В отделении разберутся. Гражданин, собирайтесь.
Вадим вдруг испугался. Он отодвинулся от милиционера, словно хотел куда-нибудь исчезнуть. Но что он мог сделать в комнате, где вместе с ним находилось пять человек. Вадим метнулся в угол. Он вдруг почувствовал, как что-то подхватило его и вознесло к самому потолку.
Один из милиционеров, самый молоденький, воскликнул:
– Ой, мамочки.
Он почти упал на стул и, сидя с округлившимися глазами, тонким голосом повторял:
– Ой, мамочки.
Сосед – Володя, испуганно пятясь, направился к выходу, намереваясь выбраться из комнаты, но, двигаясь спиной вперед, случайно закрыл дверь и теперь не мог сообразить, что нужно сделать, чтобы освободить дорогу.
Капитан Тимофеев перекрыл направление к балконной двери, а напарнику приказал:
– Сержант Мишин, задержите подозреваемого.
– Есть задержать подозреваемого, – ответил второй милиционер, и даже приложил руку к козырьку.
Через приоткрытую дверь из комнаты, по-английски, не попрощавшись, никем не замеченный выскользнул сосед – Володя Трунов.
В этот момент сержант сделал неожиданный бросок, и, пролетев почти полкомнаты, дернул за ногу Вадима и, упав вместе с ним на пол, мгновенно подцепил его к себе наручниками.
– Гражданин, именем закона вы задержаны до выяснения обстоятельств.
– Молодец, Мишин, – похвалил его капитан.
Сержант, а за ним и Вадим поднялись с пола. И вдруг оба начали всплывать к потолку.
– Отставить, – скомандовал капитан.
Но подчиненный не смог исполнить приказ. Вадим поднимал его за собой.
– Тарасов, помоги Мишину, – скомандовал Тимофеев.
Молоденький милиционер робко, опасаясь ослушаться начальника, приблизился к товарищу, висящему вместе с задержанным под потолком.
– Товарищ капитан, а что делать, если они в окно полетят? – спросил он.
– А у тебя табельное оружие имеется? – вопросом на вопрос ответил тот и незаметным движением расстегнул кобуру, вновь отходя в сторону и перекрывая путь к балкону.
Молоденький милиционер, стараясь не глядеть на своего товарища и задержанного, висящих под потолком, потянул обоих мужчин к полу.
– Давай, давай, – подбодрил его капитан.
Он присоединился к своим подчиненным. Все вместе они вывели, вернее, вынесли, Вадима на лестницу и, захлопнув квартиру, отправились в отделение.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

У костра, полулежа в легком кресле, располагается прекрасная златокудрая девушка. Позади слегка поблескивает листвой большой куст, усыпанный цветами. В зыбком свете костра белые цветы кажутся розовыми. Ветви куста обнимают кресло, в котором отдыхает девушка. Слева перед нею сидят три сеттера-близнеца. Справа от кресла на небольшом столике стоит блюдо с кусочками сырого мяса. Девушка поддевает острой стрелой кусочки мяса и бросает их поочередно собакам. Те ловят мясо на лету и тут же глотают его. В тишине слышится потрескивание углей костра, звяканье кончика стрелы о блюдо, да лязг зубов сеттеров.
– О, прекрасная Мида! Рад тебя видеть в хорошем расположении духа, – произносит появившийся из темноты Гер.
Мида от неожиданности вздрагивает, и кусок мяса с кончика стрелы падает ей под ноги. Один из сеттеров срывается с места и хватает лакомство.
– На место! – резко командует Мида, и ударяет провинившуюся собаку стрелой.
Сеттер взвизгивает и, виновато виляя задом, возвращается на место.
– Ты появляешься так внезапно, что всегда пугаешь меня, – недовольно говорит Мида.
– Прости, но у меня как-то не получается иначе.
– Ты начинай говорить издали. А то возникаешь над самым ухом и кричишь.
– Еще раз прости. Я совсем не хотел напугать тебя, – улыбается Гер.
– Что ты хочешь? Зачем я тебе понадобилась?
– Я всегда любуюсь тобой. И сейчас, проходя мимо, я увидел тебя и не мог пройти, не поприветствовав прекрасную Миду.
– Я знаю, ты хитрый лис. Я тебя насквозь вижу. Сознавайся, что тебе от меня надо, – Мида, прищурившись, глядит на Гера.
– Я не устаю восхищаться твоим умением всегда устраиваться с уютом и комфортом. Все сидят на голой земле, а у тебя тут и травка, и кустик. И цветочный аромат кружит голову. Говорят, в твоем шатре есть небольшой водопад, в котором ты совершаешь омовения.
– Гер, тебе не кажется, что ты нарушаешь границы приличия? – хмурится Мида.
– Прости, златокудрая, возможно, мой язык сболтнул что-то лишнее.
– Итак, – настойчиво произносит Мида, – что привело тебя ко мне?
– У меня давно созрел один вопрос. Но все какая-то суета отвлекала.
– Я слушаю. Задавай свой вопрос.
– Это даже и не вопрос. Просто мне хотелось поговорить с тобой. Узнать, как ты относишься к этой бессмысленной бесконечной гонке. Даже у меня она отнимает все силы. Я представляю, каково тебе. Ты же привыкла к тихим уголкам природы, где никто не нарушает уединение, где нет одуряющей духоты, где птицы пением услаждают слух, где цветы ароматом нежат обоняние. Нет, я понимаю, возможно, сама гонка тебе по нраву. Но нельзя же этому предаваться каждый день. По-моему, всем это уже надоело. У многих зреет недовольство. Некоторые перестают его скрывать. Но пока это недовольство еще не переросло в ропот. Пока это только ворчание. Старик же упрямо ничего не замечает. Меня он не хочет слушать. Может быть, ты с ним переговоришь?
– Ты хочешь, чтобы я поговорила с Дейво? Но о чем? – недоумевает Мида.
– Ну, как же ты не можешь понять? – удивляется Гер. – Надо сказать старику, что, так больше не может продолжаться. Он, как некогда, должен проявить свою решительность и волю.
– Ты говоришь это серьезно? – улыбается Мида. – Ты полагаешь, я не в своем уме?
– О, мудрейшая, я хочу, чтобы ты об этом подумала, а потом уже мы поговорим, как и что сказать старику.
– Нет уж, избавь меня от бесед с Дейво. Он стал сварлив.
Мида тянется стрелой к блюду, и вновь начинает бросать мясо собакам.
– Златокудрая, если ты опасаешься беседовать со стариком один на один, возьми кого-нибудь с собой, – вкрадчиво произносит Гер.
– Кого? Уж не тебя ли? – усмехается Мида.
– Ну, зачем меня? Я же говорил, меня старик не хочет слушать. В последнее время многие убеждены, что ты можешь повлиять на Прома.
– Не ты ли сам разносишь эти слухи? – с возмущением перебивает его Мида.
– Что ты? – оправдывается Гер. – Я просто передаю, о чем болтают у тебя за спиной.
Мида поднимает стрелу и, прищурив глаз, делает вид, будто бросает в Гера.
– Разносчиков слухов надо убивать, – говорит она.
– О, высокочтимая! Но ведь все наши разговоры – это передача слухов. Как только ты говоришь о ком-то, значит, ты распускаешь слухи. А если так, то тебе придется всех поубивать. А заодно и себя.
– Болтун ты, – смеется Мида.
– Так я разовью начатую мысль, – продолжает Гер. – Когда ты решишь отправиться, возьми с собой Прома. Они со стариком почти на равных. Может быть, вам вместе удастся убедить его, что пора менять ситуацию.
– Значит, за этим ты и нашел меня?
– Ничто не укроется от твоего внимательного взгляда.
Мида молча смотрит на огонь. Гер поднимает сухую ветку и бросает ее в костер. На мгновение огонь вспыхивает ярче, озаряя округу. Девушка отрывает взгляд от огня и, не взглянув на Гера, который исчезает в темноте, опять начинает кормить собак.



                ЧАС ТРЕТИЙ


                02-00

Целый час потребовался Алевтине, чтобы разобраться в новых чувствах и правильно осознать их. Рухнуло самое привычное, исчезла опора. Она испытывала мучительную беспомощность, беспорядочно кувыркаясь в воздухе и совершая судорожные, но бесполезные движения, и в то же время не ощущая своего тела. Взращиваемые тысячелетиями инстинкты захлестнули сознание.
Ее охватил страх, оттого что она перестала ощущать пространство, оттого что пространство стало равнодушным к ней. Причем страх она испытывала звериный, в ней торжествовали какие-то инстинкты, хотя она вполне понимала, что бояться нечего, мир не изменился, изменилось ее восприятие этого мира, ее ощущения, но какое-то время не сознание, а именно страх управлял ею, заставляя бессмысленно дергаться в поисках равновесия или какой-то опоры.
В конце концов, она устала и, перестав барахтаться, застыла в нелепой позе: левая нога поджата, правое колено выставлено вперед, руки расплылись в стороны, а голова откинута назад. Зависнув где-то между полом и потолком, Алевтина прикрыла глаза и улыбнулась. Та смесь любопытства и осторожности, с которой она прикасалась к парику, а затем дикий страх перед необычностью ситуации сменились нарастающим восхищением.
Чувство восторга распирало ее, хотелось глубоко вздохнуть и закричать, огласить весь мир радостным воплем. Но Алевтину удерживало понимание, что за стеной, в соседней комнате спит та, кому принадлежит этот необычный прекрасный мир, куда она проникла самовольно.
Ей на секунду стало стыдно, за свой поступок, но тут же новые ощущения стерли эти мысли. С нею опять что-то происходило. Словно пробыв долго без сознания, она открыла глаза и с трудом узнавала окружающее. Как рыба, наглотавшаяся воздуха, брошенная в воду и омытая свежими, холодными струями, лежа на боку, начинает с трудом шевелить хвостом и, наконец, перевернувшись кверху спиной, исчезает в глубине, так и Алевтина повела рукой и почувствовала, что она уже не беспомощна.
Тело снова подчинялось ей, сначала робко, будто неохотно, но затем – все более послушно. Ноги ее коснулись пола, но, именно, лишь коснулись.
Пока Алевтина ощущала неуверенность, она осторожно испытывала появившиеся возможности, опасаясь совершить неловкое движение, от которого ей снова пришлось бы взвиться под потолок. С каждым мгновением неуверенность эта уменьшалась, она уже пыталась скользить по кухне, вовремя останавливаясь и разворачиваясь.
Вскоре Алевтина разыгралась, как в детстве. Она делала вертикальные петли, почти касаясь потолка, кружилась в немыслимом танце, и платье ее металось по кухне. Ей хотелось петь, но, опасаясь потревожить гостью, она не решалась подать голос.
Оттолкнувшись в очередной раз, чтобы исполнить какое-то па в импровизированном танце, Алевтина чуть-чуть не рассчитала и вдруг поняла, что летит по направлению к окну. Ах! – она зажмурилась.
Но, открыв глаза, обнаружила, что удаляется не только от окна, створки которого раскрыты, но и от самого дома, а далеко внизу под нею проплывал двор. Снова ей стало страшно.
Она видела, что поднимается все выше и выше. Внизу узнаваемый по парным башням проплывал Центральный проспект. Пятна освещенного асфальта под фонарями плавно перетекали одно в другое, над неровно освещенным асфальтом нависали темные ветви деревьев. Мгновение проходило за мгновением, но ощущения падения не возникало. И страх прошел.
Если порханье по кухне забавляло Алевтину, то теперь она ликовала, захваченная возможностью парить над ночным городом. Дома уменьшались на глазах. С высоты город казался небольшим. Словно на макете, на фоне темной зелени светлели кубики корпусов, тускло блестело зеркало пруда, кое-где во дворах одиноко стояли почти игрушечные машинки.
А сверху, над головою, сверкали яркие звезды. Алевтина, теперь уже не сдерживаясь, издала восторженный крик, потом перевернулась спиной к земле и вгляделась в бесконечную глубину неба. Ей показалось, что она уже далеко улетела и теперь находится одна во всей Вселенной. Вздрогнув, она повернулась лицом к земле.
«Неужели все это правда, и я лечу? Хорошо-то как! А вдруг все внезапно кончится? Ох, и разобьюсь же я тогда! Вдребезги…».
Становилось прохладно. Поначалу Алевтина этого не замечала, но, едва город утратил признаки реальности и дома, мимо которых она столько раз проходила, разглядывая их снизу вверх, удалились настолько, что неожиданно стали незнакомыми, она почувствовала прохладный ветер. Восторг ее угас, захотелось обратно, поближе к земле.
Однако домой возвращаться не хотелось. Удивительная способность, случайно и, в общем-то, незаслуженно приобретенная, еще не наскучила ей. Алевтина снизилась над лесом и, чтобы даже случайно не привлечь чьего-либо внимания, заскользила над травой по опушке, а затем над самым асфальтом по улицам спящего города…


                02-05

Экипаж подвижного наряда милиции доставил Вадима в отделение. Капитан Тимофеев, расписался в книге дежурного по отделению о передаче задержанного. В это время его напарники подтащили Вадима к решетчатой двери. Дежурный отомкнул замок на ней. Милиционеры подтолкнули Вадима к деревянному топчану, дверь за ним со скрежетом закрылась, щелкнул запираемый замок, и экипаж подвижного наряда милиции в полном составе отправился продолжать службу. Дежурный, мельком глянув на задержанного, вернулся к своим делам.
Вадима разместили в пустовавшем закутке, отгороженном от остальной части помещения высокой, от пола и до потолка, решеткой. Понимая, что до утра с ним никто не будет заниматься, Вадим, измученный всеми событиями, свалившимися на его голову сегодня, смирился со своей участью. Он присел на деревянный топчан, стоявший в закутке у стены, и попытался задремать.


                02-10

Раздался приглушенный звук телефона. Аппарат на столе успел трыкнуть три раза, прежде чем мужчина поднял трубку.
– Да, – произнес он спокойно, – слушаю.
Некоторое время в кабинете стояла тишина, мужчина молча слушал собеседника, потом начал слегка подгонять его короткими репликами: «Дальше», «Короче». Наконец он встал и стоя распорядился:
– Хорошо, помощь подошлю. Охватить нужно всех. И будьте внимательны. Все.
Положив трубку, мужчина откинулся на спинку кресла и, прикрыв глаза, задумался. Поступившая информация не требовала особого внимания. Мужчина сомневался, стоит ли срочно, докладывать обо всем начальству, или можно подождать до утра. Все, вроде, шло по плану, и в то же время какое-то неясное, но тревожное предчувствие заставляло его быть настороже.
Минут десять он просидел неподвижно в размышлениях. Потом, придвинув к себе телефон, решительно набрал нужный номер.
– Омельченко? – спросил он в трубку, – да, это я. Слушай. Минут через сорок пять подошлешь Андрею Федоровичу подмогу. Хотя бы двоих. Передашь их в его полное распоряжение. Он их загрузит. Что? Нет, никаких отгулов. Все потом. Вперед.
И еще несколько минут мужчина просидел задумчиво. Потом, снова взялся за телефон. Долгие безответные гудки его не беспокоили. Правда, после тринадцатого гудка он хотел положить трубку, но пересилил себя.
– А ты не суеверный, – послышался баритональный голос в трубке, – Тебе чего?
– Товарищ генерал, Луговой беспокоит.
– Знаю, что Луговой. Докладывай.
– Товарищ генерал, не хотелось бы по телефону.
– Ну, Луговой, ты даешь, – генерал расхохотался. – Кто ж, кроме тебя, к телефону-то...
– Береженого бог бережет, товарищ генерал.
– Ну, ладно, подъезжай, – согласился генерал. – Только живо, одна нога здесь, другая там...


                02-30

Коля, открыв глаза, почувствовал, что проснулся окончательно. Такое бывало и прежде. В эту самую тихую пору уходящей ночи он вставал, расхаживал по комнате, выкуривал несколько сигарет и, подходя периодически к столу, что-то записывал, перечеркивал написанное и снова писал. После этого утром бывало тяжело, на работе клонило в сон, особенно после обеда. Но эти мучения вполне компенсировались тем, что сам писатель Стариков иногда хвалил кое-что из написанного Николаем.
Этой ночью он почти до часа провожал домой Алевтину, и вот не проспал еще и двух часов, а сна – ни в одном глазу.
«Аля – моя симпатия. Это знают все. Даже сама Алевтина... Ты знаешь все, признанья не нужны... Ты мой источник вдохновения... Нет, не так... К тебе стремлюсь… Нет... Ты заменяешь мирозданье… Опять не то... Ты знаешь все, признанья не нужны... Ты – все. И тем отлична от жены... К мечте стремлюсь – прекрасное мгновенье. Когда ж достигну, что мечту заменит?».
Коля встал и, как был в трусах и майке, присел к столу. Записав пришедшие в голову четыре строчки, он встал, зачеркнул последнюю строку и закурил.
Отсутствовало то возбуждение, которое всегда предшествовало написанию чего-либо путного.
«Рифма слаба. Да и размер не мой... Когда ж достигну, кто мечту заменит? Хайям какой-то получился... Корпускулы времени... Физики когда-нибудь их откроют... Почему я провожаю Алевтину до дома, можно сказать, охмуряю девушку, подаю ей какие-то надежды, а сам, как последний негодяй, не предлагаю ей руку и сердце? Может, я – корыстный эгоист? Держу девушку на расстоянии, пользуюсь тем, что она меня вдохновляет, пишу стихи, вроде бы страдаю о ней, и эти страдания выставляю на общее обозрение. А жениться боюсь, – вдруг предмет вдохновения перестанет вдохновлять... Неужели нас вдохновляет только то, что недоступно?».
– Коленька, ну что ты опять полуночничаешь? – спросила мать, заглядывая в приоткрытую дверь.– Я смотрю, опять у тебя свет горит. Случилось что-нибудь?
– Ничего, мам, не случилось. Зачем ты встала? Иди спать. – Коля, прикрыв тетрадку, подошел к матери и под руку отвел ее в спальню. – Я тоже сейчас лягу.
Мать, вздыхая, устроилась на своем диванчике. Коля прошел к тумбочке и погасил настольную лампу.
– Женился бы ты, что ли? – проговорила мать в темноте.
– Мам, придет время, женюсь, – успокоил ее Коля и вышел, притворив за собой дверь.
Ступив на порог своей комнаты, он обнаружил гостью. На стуле спиной к столу сидела девушка, очень похожая на Алевтину. Отличалась она только прической. Незнакомка легким движением отбросила локоны, спадавшие ей на глаза, и улыбнулась. Удивленный Коля стоял, прислонившись спиной к двери, и молча гадал, каким образом к нему попала ночная гостья.
– Кто вы? – наконец сумел произнести он, не замечая, что стоит в трусах и майке.
– Ты меня не узнал? Я – твоя Муза, – продолжая улыбаться, ответила девушка.
– Как вы сюда попали?
– Разве это имеет значение? – засмеялась она.
Коля подошел к ней ближе. Девушка отбросила волосы рукой, и парик неожиданно упал.
– Алевтина, ты, что ли? – воскликнул недоверчиво Коля. – Этого не может быть.
– Почему же не может быть?
– Это сон. Ты сама пришла ко мне?
– Нет, не пришла. На помеле прилетела.
– Не шути.
Коля молча приблизился к девушке. Она приподнялась со стула, где сидела до сих пор, и встала ему навстречу. Молодой человек подошел вплотную, завороженный ее сияющими глазами, и вдруг порывисто прижал Алевтину к своей груди, потом нашел ее губы и крепко прижался к ним своими. Коля ни о чем не думал, только в голове звенела фраза: «Она моя!».


                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

В шатре царят сумерки, их немного рассеивают два факела, горящие с легким потрескиванием. В колеблющемся свете контуры предметов едва различимы.
В шатер входит женщина и, оглядевшись, направляется к углу, где в кресле сидит старик.
– Дейво, опять ты скучаешь и никого не хочешь видеть? – спрашивает женщина.
– Мози, ты же знаешь, что тебя я всегда рад видеть, – откликается старик. – Ты приносишь приятные воспоминания.
Женщина садится к столу, придвигает кувшин с нектаром, наливая себе и старику.
– Будешь? – предлагает она.
Старик отказывается, вяло качая головой. Женщина пьет, но, сделав несколько глотков, отставляет бокал и, помолчав, спрашивает:
– Дейво, что тебя беспокоит?
– Ничего, Мози.
– Я же вижу. Отчего ты печален?
– Мы вступили в ту пору, когда у нас остается слишком мало радостей.
– Так уж и мало.
– Конечно. Когда я направляю свою колесницу к горизонту, мне начинает казаться, что впереди нас ждет прежняя жизнь. Надо только успеть добраться туда. Я, не жалея, гоню лошадей, и в скачке обо всем забываю. Но наступает вечер, мы вынуждены остановиться, и меня опять угнетает пыль, суета, неустроенность, к которым все уже начинают привыкать.
– Ну, что ты? Как к этому привыкнешь? Многим это тоже надоело.
– А что делать? Я за всех в ответе. А изменить наше существование не могу. Раньше я все мог. Теперь времена изменились.
– Дейво, зачем ты упрекаешь себя? Ты делаешь все, что можешь.
– Представляешь, как горько мне сознавать собственное бессилие?
– Ты не должен об этом думать. Хочешь погрузиться в воспоминания? У меня есть с собой нужный цветок.
Женщина достает кустик бледно-голубых цветов и протягивает его старику. Тот отрицательно качает головой и тяжело вздыхает.
– Я не хочу. Воспоминания ослабляют дух.
– Не всегда, – возражает женщина. – Теперь тебе очень нужно отдохнуть, даже память о прежней радости воскресит твои силы, успокоит тебя.
– Нет, я не хочу, – настойчиво повторяет старик. – После воспоминаний я еще больше буду жалеть о безвозвратно ушедшем времени. Зачем мне это?
– Дейво, не изводи себя. Ты не должен бороться с тем, что тебе неподвластно. Это нужно принять, с этим нужно смириться.
– Я, может, и готов был бы смириться. Но опыт подсказывает мне, что это бесполезно. Я чувствую, рядом зреет недовольство. Разве ты этого не замечаешь?
Женщина прикрывает глаза, и молча прислушивается к внутреннему голосу.
– Пожалуй, ты прав, – через мгновение соглашается она, внимательно глядя на старика. – Твои родственники весьма беспокойный народ.
– Я знаю. Особенно один, самый буйный.
– Если бы он один…
– Ты полагаешь, его многие поддержат?
– Дейво, будь осторожен. Может быть, нужно что-то предпринять, чтобы успокоить недовольных? Впрочем, не мне тебя учить.
Старик откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Женщина молча смотрит на него, ожидая ответа. Несколько минут в шатре стоит тишина, в которой слышно лишь потрескивание горящих факелов.
– Нет, ничего я не буду предпринимать, – произносит старик, поднимая взгляд на женщину. – Мози, ты не представляешь, как мне все надоело. Я уже устал.
– Не надо так говорить, – ласково шепчет женщина. – Просто ты устал от той ответственности, которая лежала, да и сейчас лежит на тебе. Если не ты, то кто сможет заменить тебя? Нет никого обладающего твоим опытом и мудростью. И все это понимают.
– И те, кто мной недовольны, тоже понимают? – усмехается старик.
– Конечно. Они в первую очередь. Иначе они уже давно выступили бы против тебя.
– Наверное, ты права, – задумчиво говорит старик.
– Ты объявил, что завтра будет день отдыха. Вот и отдохни. Вспомни, как раньше ты веселился. Вели закатить пир, пусть все поют и танцуют.
– Какое ж тут веселье?
– Ты меня удивляешь. Неужели танцы наших дочерей тебя перестали радовать?
– Что ты, Мози, только танцы и остались. На Рато я не могу смотреть без восхищения.
– Все замечают, что она твоя любимица.
– Ты знаешь, многие говорят, что Мида танцует лучше всех. А мне почему-то больше нравится Рато.
– Наверное, ты влюблен в нее?
– Нет, я люблю ее как дочь. Но в танце она просто восхитительна. Да и голос ее, когда она поет, меня завораживает. Наверное, я вспоминаю тебя в молодости.
Старик, прикрыв глаза, умолкает. Сидящая рядом женщина смотрит на него с любовью и тоже молчит.



                ЧАС ЧЕТВЕРТЫЙ


                03-00

Василий Андреевич вел машину, а Петр Иванович, пристегнутый ремнем и оттого испытывавший некоторую уверенность, сидел рядом. Машина неслась по почти пустому Ленинградскому шоссе, все больше удаляясь от Зеленограда.
Петр Иванович, немного успокоившись, рассказал Василию о ночном визите незнакомки, умолчав, конечно, о своих страхах. Вся история выглядела несколько странной, но Василий Андреевич понял одно, – если и есть во всем этом какая-то угроза, то опасаться должен не он, а Петр Иванович. Вслух же Василий посочувствовал начальнику и предположил:
– Возможно, это уголовный розыск использует какие-то новые средства, о которых еще не писали в прессе. Применяют же несмываемую краску, чтобы как-то пометить преступника. А может, теперь решили делать людей легче воздуха, чтобы создать определенные трудности.
– Ну, ты уже меня в преступники определил, – возмутился Петр Иванович.
– Нет, я просто думаю.
– Ты не думай, а следи за дорогой, – наставительно произнес Изъянов.
Василий обиделся и замолчал. Мысленно решив проблему припрятанной в кладовке сантехники, он чувствовал себя уверенно. Утром надо будет оттащить все на склад, а потом никакой уголовный розыск ничего не докажет.
В нужном месте по указанию Изъянова Василий свернул с асфальта, и грунтовая дорога вскоре вывела их к небольшому дачному поселку. Время было ночное, а потому, чтобы отомкнуть ворота, Василию пришлось долго будить сторожа. С неудовольствием открыв дверь, матеря припершихся ни свет, ни заря, сторож с заспанной рожей едва не набросился с кулаками на Василия. Но тот вовремя отвел гнев человека при исполнении, кивнув на стоящую у ворот под фонарем машину.
Подойдя к машине, сторож долго всматривался через стекло, пока Петр Иванович не догадался опустить его. Но, и опознав Петра Ивановича, сторож продолжал ругаться, и только перечислив всех его родственников, в конце концов, отомкнул замок на воротах.
– Андрей Николаевич, ты пока не закрывай, мы скоро поедем обратно, – заискивающе попросил Изъянов сторожа, когда машина проезжала мимо.
Ответа Василий не слышал, но в зеркало заднего вида он заметил, как сторож еще долго размахивал руками под фонарем и грозил им вслед кулаком.
Заехав на участок Петра Ивановича и выйдя в тапочках из машины, Василий вдруг понял, что ему предстоит. Изъянов только приоткрыл дверцу машины, но продолжал сидеть, видимо, опасаясь покинуть машину.
– Вася, извини, но я выйти не смогу. Здесь потолка нет. Ты уж сам как-нибудь постарайся, – попросил он.– Вот, ключи от дверей дома. Там на веранде на столбике висят ключи от сарая. Возьми их и приходи сюда.
Хорошо еще, что дорожки у Изъянова выложены кирпичом, и Василию не пришлось ступать почти босиком по сырой дачной земле. Когда он вернулся с ключами, Петр Иванович продолжал отдавать свои распоряжения:
– Значит так, открой двери сарая. Там в углу стоит прицеп, надо его вытащить к машине, а в другом углу лежит рубероид. Рулоны придется погрузить, мы их отвезем в город. Вася, запомни, я твой должник.
«Да, – скептически размышлял про себя Василий, слушая указания начальника, – ясно, кому придется грузить и отвозить? Это не я должен запоминать, что вы, Петр Иванович, мой должник. Это вы должны запоминать. А то завтра, когда все кончится, вызовете вы меня в свой кабинет и будете чихвостить за какую-нибудь глупость. Должник он. Знаем мы вас. И не первый год. А рулончики эти, пожалуй, для сто двадцатого корпуса предназначались…».
Жизненный опыт подсказывал Василию, что из Петра Ивановича должник – никакой. Минует гроза, и все тут же забудется. И хорошо, если просто забудется. А то, в знак памяти начнет Петр Иванович сживать его с должности. Что тогда? Нет, конечно, должность у Василия незавидная. Но с другой стороны, все притерлось, все знакомо. Рушить связи до пенсии не хочется. А впрочем, в случае чего перейти в другой ЖЭК он всегда сможет.
Василий вздохнул и, подтянув пижамные штаны, принялся за работу.


                03-15

– Алевтинка, я тебя, кажется, люблю, – прошептал Коля.
– Кажется? – лукаво уточнила Алевтина.
– Нет, теперь не кажется, – улыбнулся Коля и добавил, – а знаешь, я не думал, что все вот так получится.
– Манящий жар твоих прикосновений, – задумчиво произнесла Алевтина.
– Тебе было плохо?
– Мне с тобой всегда хорошо.
– Слушай, расскажи, как ты все-таки попала ко мне? – вспомнил Коля.
– Я же тебе говорила, что прилетела.
– Я слышал. На помеле. А если серьезно?
– А я и говорю серьезно.
– Алевтина, ну, кончай. Где ты ключи взяла? – нахмурился Коля.
– Коленька, запомни, я с тобой всегда говорю серьезно.
Коля свесил ноги с дивана и сел.
– Алевтина, давай договоримся? Зачем ты заводишь меня? Что, тебе трудно ответить?
– Коленька, разве я виновата, если я и вправду прилетела?
– На чем ты прилетела? На вертолете? Но ведь этого не может быть, – раздражаясь, раздельно проговорил Коля и повторил, – этого не может быть.
Алевтина приподнялась с дивана и ласково погладила Колю по плечу.
– Я тоже сначала так думала.
Коля, насупившись, молчал. Алевтина, одернув рубашку, соскользнула с дивана, подобрала парик, валявшийся у окна, и вдруг взмыла под потолок. Там она на вираже быстро обогнула люстру и приземлилась рядом с Колей.
Ее краткий, но стремительный полет совершенно потряс молодого человека. Он побледнел и растерянно молчал, широко раскрыв глаза.
– Меня тоже сначала это напугало. Но, Коленька, – видя его испуг, уговаривала Алевтина, прижимаясь к нему плечом, – в это надо просто поверить. Ничего страшного тут нет. Ну, поверь. Где твое хваленое поэтическое воображение? Представь себе, что человек может летать. Представляешь? Все люди могут летать. Это же прекрасно!
Колина бледность постепенно прошла, он понемногу приходил в себя, но все равно с опаской поглядывал на Алевтину. Он даже сидел, немного отстраняясь от нее.
– Я никак не пойму, кто ты такая?
Девушка перестала улыбаться и задумчиво произнесла:
– Коля, что с тобой? Ну что тебя так пугает? Ну, посмотри внимательно на меня. Можешь даже потрогать рукой. Разве я не похожа на Алевтину? Ты же только что признавался мне в любви. Или нет?
Девушка взмахнула рукой и сбросила парик на стул. Но что-то мешало Коле успокоиться. Через некоторое время он спросил:
– Как ты это делаешь? – и неопределенно мотнул головой к потолку.
Алевтина пожала плечами.
– Я точно не знаю, вот парик надеваю и лечу.
Коля настороженно поглядел на парик, свисавший со стула. Локоны его еще качались.
– Где ты его достала?
– Мне это трудно объяснить, – Алевтина отвела взгляд, но Коля на нее не смотрел, и потому не заметил ее смущения. – Можно сказать, что он у меня случайно появился.
– А без парика не можешь?
Алевтина сделала движение руками и вдруг, неожиданно для себя самой, поднялась к потолку. Плавно опустившись, она растеряно улыбнулась:
– Кажется, я научилась летать и без парика. Это прекрасно. Давай полетим вместе? Ты надень парик, а я так.
Алевтина подобрала парик со стула и быстрым движением набросила Коле на голову. Он не успел увернуться. В тот же миг глаза его округлились. Он потерял опору, ноги поплыли вверх, и, если бы Алевтина в это время не прикрыла ладошкой его рот, то Коля весь дом разбудил бы своим криком. А так он только глухо промычал, неуклюже барахтаясь в воздухе. Алевтина, вместе с ним приподнимаясь к потолку, негромко, но быстро говорила, пытаясь успокоить:
– Коленька, ты только не бойся, я тебе помогу. Мне никто не помогал, поэтому я целый час кувыркалась, прежде чем поняла, как надо летать. Вот смотри, не делай резких движений, – Коля уже не кричал, и Алевтина лишь слегка держала его за руку, помогая освоиться. – Надо только захотеть двинуться в нужном направлении. Понимаешь? Мысленно потянуться туда. И сразу начинается движение. Вот видишь? Полетели. А теперь плавно обходим люстру. Вот. А теперь приземляемся. Вот и славно. Ты способный. Ты быстро освоил то, до чего я доходила целый час. А теперь сам попробуй. Я тебя отпускаю. Вот, и отлично. Ну, как тебе, понравилось?
– Не знаю. Как-то странно. У меня в животе все дрожит.
– Коленька, это пустяки, у меня тоже сначала все дрожало, ты привыкнешь. Давай лучше полетим на улицу, покружимся над городом? Это такая красота. Не представляешь. Пошли, вот сейчас прямо в окно и....
– Погоди, – отчаянно сопротивлялся Коля, – зачем в окно? У нас пятнадцатый этаж.
– Чего бояться? Одевайся и полетим, – она подобрала со стула и быстро нырнула в свое платье.
Коля оделся нехотя.
– Мой друг, взлетим под облака, а может быть и выше, – почти продекламировала Алевтина и шепнула, – не бойся, все будет хорошо.
Глаза ее возбужденно блестели в предчувствии волшебства полета. Коля сжал Алевтинину ладошку и прикрыл глаза.


                03-20

Работа сегодня продвигалась быстро. Слова находились сами. Мысль обгоняла руку как раз настолько, чтоб успеть выстроить следующую фразу, прежде чем рука зафиксирует предыдущую. Возможно, причиной сегодняшнего творческого порыва явился визит незнакомки, но Никита не позволил себе отвлечься на посторонние мысли…
Почти десять лет прошло, как он развелся. А пять лет назад погибли его родители. В городской автобус на перекрестке врезался автокран. Среди погибших оказались мать и отец Никиты. Об этом ему рассказали тетки, которые и вызвали его на похороны.
Гибель родителей Никита Куликов перенес тяжело. Особенно обидным казалось то, что он не успел повидать своих стариков, ведь после нескольких лет разлуки он как раз собирался их навестить во время очередного отпуска.
Вернувшись с похорон, Никита на время забыл о литературе. Все время он посвящал работе. Это несколько отвлекало его от грустных мыслей. Но однажды, возвращаясь с работы он случайно забрел на занятия городского литобъединения, ему понравилось и вскоре он не только там прижился, но и стал помощником и опорой писателю Старикову, проводившему занятия. Тот заметил способность молодого человека к серьезной работе. А вскоре подборку стихов Никиты опубликовал солидный столичный журнал.
Позднее на занятиях литкружка почти одновременно появились Алевтина и Коля, они сразу потянулись к Куликову, он был всего лет на пять старше. Никита тоже выделил новеньких среди остальных, почувствовав в них наличие искры божьей.
Взяв над ними шефство, он с радостью отмечал их творческий рост. Даже писатель Стариков начал похваливать Алевтину и Колю. Никита набил на перфокартах текст книги стихов Пастернака, и распечатал несколько экземпляров с помощью вычислительной машины, на которой работал. Молодые люди, которые о Пастернаке знали лишь понаслышке, с радостью приняли распечатку. А вскоре мощное влияние поэта обнаружилось во многих стихах, написанных ими. И Никите пришлось убеждать их, что подражание – не лучший жанр.
Алевтина и Коля всегда приходили на занятия вместе и сидели рядом. Даже невнимательный человек смог бы заметить, что между ними существует взаимная симпатия. С полгода назад Никита вдруг обнаружил, что это ему небезразлично. Проанализировав свои ощущения, он пришел к неутешительному выводу, что он по-настоящему ревнует.
Но Никита, определив свои чувства, трезво оценил все обстоятельства. Понимая, что завязавшиеся дружественные отношения и с Колей, и с Алевтиной, не позволяют ему, как порядочному человеку, проявить свое чувство открыто, он стал внешне подчеркнуто равнодушен к Алевтине.
И сегодня, расставшись с Алевтиной и Колей, он некоторое время с грустью смотрел им вслед, а потом, вздохнув, отправился к себе в пустую однокомнатную квартиру…
Ночью в тишине работалось хорошо. После визита незнакомки он не думал об Алевтине. В голове его царил мир придуманных героев, в котором он пребывал уже несколько месяцев. Сегодня все получалось особенно удачно, появилась новая глава в повести. Никита, поставив точку, с неохотой оторвался от рукописи и, взглянув на часы, отправился спать.


                03-30

Когда Коля открыл глаза, они уже спускались на крышу.
– Полет дает, конечно, острые ощущения, – сказал он, облегченно вздыхая, – но их надо экономно использовать. А то можно пресытиться, тогда все станет обыденным.
– Ты что? – засмеялась Алевтина. – О чем ты говоришь? Ты шутишь?
– Нет, я серьезно – ответил Коля. – Я не говорю о неприятных ощущениях. Наверное, со временем я привыкну к ним. Но сейчас, когда я только представляю ужасающую высоту, мне становится не по себе. Но дело не в этом, – спохватился он. – Я о другом. Вот мы с тобой, кажется, научимся летать. Это должно отразиться на нашем творчестве. Но как? Я думаю, что мы еще не до конца все понимаем.
– Я об этом не думала, – засмеялась Алевтина. – Ты прав. Это перевернет нашу жизнь. Я имею в виду не только нас с тобой. Весь город, вся страна и даже весь мир. Представляешь? Транспорт не нужен. Все эти троллейбусы, автобусы, да и автомашины отправляют на металлолом. Все люди порхают, как мотыльки. Ну, наверное, авиатранспорт и железнодорожный останутся. Возможно, на большое расстояние летать утомительно...
– Погоди, – остановил ее Коля. – Как ты себе это мыслишь? Что значит, все порхают?
– Не знаю, – ответила Алевтина. – Но раз мы с тобой летаем, почему и остальным не научиться? Слушай, о чем мы спорим? Давай куда-нибудь полетим. Скоро совсем рассветет.
– Нет, – нахмурился Коля, – полетать мы еще успеем. Нам надо договориться, как вести себя дальше.
– Ты о чем? – удивилась Алевтина.
– Я думаю, пока не надо объявлять, что мы можем летать, – задумчиво проговорил Коля.
– Почему?
– Потому. Во-первых, ты же не знаешь, что будет завтра. А вдруг это умение исчезнет. Представляешь, позорище-то. А во-вторых, к этому надо привыкнуть, и потом следовало бы все как-то изучить, мало ли что. Может, это вредно на здоровье действует. Ну, и, в-третьих, наверное, надо сполна попользоваться, пока никто не знает.
– Коленька, ты, по-моему, все преувеличиваешь, – засмеялась Алевтина. – Это уже не исчезнет, по крайней мере, – пока не грозит.
– Ты сама говоришь, «пока». А если вдруг, что ты тогда будешь делать?
Алевтина махнула рукой:
– Вечно ты усложняешь. Как это может на здоровье подействовать?
– Не знаю, Алевтина, не знаю. Ты просто не хочешь серьезно подумать. А вдруг это скажется через неделю или через месяц? Я, например, удовольствие испытываю небольшое. Так что, давай договоримся, что о полетах мы молчим. Ну, хотя бы в течение месяца, а там видно будет. Хорошо?
– Ладно, – засмеялась Алевтина, и, схватив Колю за руку, потащила за собой, – я теперь на все согласна. Полетели? Надо больше летать, тогда ты быстрее привыкнешь. Полетели? А?
– Если ты согласна молчать, то полетели, – проговорил Коля.
– Ох, и зануда же ты.
Алевтина потянула его, устремляясь к краю крыши. И вот – они уже скользят над лесопарком, устремляясь на восток, навстречу начинающему понемногу светлеть небу.


                03-45

– Лейтенанты Волков и Петров прибыли в ваше распоряжение, – доложил русоволосый молодой человек.
Он стоял в коридоре по стойке «смирно». За широкими плечами скрывался его товарищ. Рассмотрев встречающего, молодой человек немного расслабился и добавил:
– Андрей Федорович, у вас прорыв? Омельченко бросил нас к вам. Объясните задачу.
– А чего объяснять? – засмеялся Андрей Федорович, – Идите к ребятам, там вас образуют.
Они прошли в комнату.
– Значит, мужики, план такой, – объявил Андрей Федорович, – Сейчас два часа сортируем информацию, потом на три часа отключаемся, то есть спим, а утром рысью все по предприятиям. Задача ясна?
Всем все было ясно.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Внутри шатра, освещенного факелами, расхаживает Мар. Он в белой тоге, спадающей до колен. На стенах шатра развешано, а вдоль стен сложено различное военное снаряжение. Здесь кожаные и бронзовые наплечники и налокотники. Здесь колчаны, наполненные стрелами. Здесь отбрасывают багровые блики щиты и шлемы.
Вдоль этого снаряжения почти бегом перемещается Мар. В руках у него тонкий хлыст, которым он нетерпеливо постегивает по тоге.
– Наконец-то! – восклицает он, когда в шатре появляется прекрасная молодая девушка.
Золотые волосы вошедшей перевиты нежнейшими фиалками. С ее появлением шатер наполняется волшебным ароматом цветов. Мар бросается к ней навстречу и радостно заключает в свои объятия.
– Почему ты так долго? Я уже хотел идти за тобой, – произносит он и целует ее.
– Этого только не хватало, – недовольно говорит девушка, вырываясь из объятий.
Мар удивлен, он не понимает, что не нравится девушке: то ли его слова, то ли поцелуй.
Девушка проходит вглубь шатра, и оттуда, обернувшись, с улыбкой смотрит на недоумевающего Мара.
– Не хватало, чтобы ты заявился ко мне. Что ты там стоишь? – спрашивает она.
Мар подходит к ней и снова обнимает ее.
– Погоди, – опять вырывается девушка, – ты же хотел серьезно поговорить со мной.
– Да, – кивает Мар, – но, милая Фро, когда ты рядом, я обо всем забываю. Я думаю только о тебе.
– Давай сначала поговорим, – смеется девушка. – Что ты собирался сказать мне?
Мар хмурится, он придвигает к столу два кресла, стоящие у стены.
– Разве ты торопишься? Опять твой Геф занимает все твои мысли?
– Зачем злиться на Гефа? У него разболелась нога. Он страдает, и я обязана ему помочь.
– А разве я не страдаю?
– Тебя мучают другие страдания.
– Ты хочешь сказать, что мне легче?
– Мар, я же пришла, чтобы облегчить твои страдания. Неужели ты не доволен?
– Ну, что ты, дорогая. Я рад тебя видеть.
– Тогда зачем ты заводишь спор? Я пришла, чтобы слушать тебя.
Мар подходит к девушке, сосредоточенно трет лоб и тихо произносит:
– Тогда садись.
Девушка устраивается в кресле, а Мар нервно пробежав по шатру, останавливается и, резко упав в соседнее кресло, наклоняется к своей гостье и, понизив голос, шепчет:
– Я доверяю свои мысли только тебе, и прошу отнестись к ним очень серьезно.
– Я слушаю тебя.
– Фро, ты наивысшее существо из всех, кого я знаю в окружающем мире. И этот мир должен принадлежать только тебе, – продолжает шептать Мар и добавляет, – и мне. Этот мир должен принадлежать только нам. Дейво постарел и сдал. Он уже ничего не может. Сам не может и нам не дает. Ты по знатности ничуть ему не уступаешь. Поэтому, если ты будешь со мной, то нас поддержат все. Мы отправим Дейво на покой. А потом…
– Ты хочешь нарушить Соглашение? – догадывается Фро, удивленно глядя на него.
– И ты об этом Соглашении, – Мар с досадой стучит кулаком по своему колену.
– Значит, те, с кем ты разговаривал, напоминали тебе о Соглашении? – спрашивает Фро.
– Конечно. Трусов всегда хватает, – с обидой в голосе отвечает Мар. – С Промом разговаривал. С твоим Гефом почву прощупывал. Все только и вспоминают о Соглашении.
– Кто же тебя поддерживает?
– Тсс, – спохватывается Мар и снова переходит на шепот, – меня поддерживает Гер.
– И все? – удивляется Фро.
– Гер хочет через Миду повлиять на Прома.
– А вот это, мне кажется, бесполезно. Пром не будет участвовать.
– Насчет Прома ты права, я с тобой согласен. Меня, конечно, могут поддержать мои сыновья. Они молоды, и, кроме того, у них есть претензии на власть. Я вижу в них прекрасных союзников.
– Дорогой, ты только не спеши. Чем меньше посвященных, тем верней успех. Я не знаю, и пока не хочу знать, что ты там задумал по поводу Соглашения, но решения Дейво мне уже тоже надоели. Я устала от этой скачки и не хочу больше дышать противной пылью, я уже не знаю, как сберечь кожу моего лица от иссушающего ветра. Пора, наконец, найти уютный уголок, где я смогу наслаждаться прохладой и ароматом моих прекрасных цветов.
– Любимая, – шепчет Мар, – я обещаю, что тебе не придется долго ждать этого. Скоро мы с тобой отправим старого Дейво на покой.
Мар целует руки девушки, а потом обнимает ее, и губы их смыкаются в долгом поцелуе.



                ЧАС ПЯТЫЙ


                04-00

Водитель вел «Жигули» по асфальтовым дорожками девятого микрорайона. Наступило самое тягостное время дежурства. С одной стороны, число вызовов и различных происшествий уменьшилось, и потому, вроде, служба должна бы облегчиться. Но с другой стороны, очень уж хотелось спать, и борьба со сном усложняла эту службу.
Самым беспокойным периодом бывал вечер, когда люди, обладающие, как говорится, вредными привычками, возвращались по домам. Любые сложности быта неуравновешенных людей приводили к нервным срывам. А сложностей хватало, потому в это время случались драки, а иногда даже и убийства. Ближе к ночи начинали резвиться и хулиганствующие подростки. Словом, вечером на службе не заскучаешь.
К четырем часам утра даже буйные успокаивались. Наступали мирные часы службы. Но спокойствие расслабляло, а от этого терялась бдительность, клонило в сон.
Сержант Мишин сжимал руль «Жигулей», капитан Тимофеев молча сидел рядом.
Невероятные подробности ночного задержания хозяина однокомнатной квартиры уже не затемняли сознание капитана, хотя некоторое беспокойство оставалось. Детали эти ушли куда-то в глубину, и память сопротивлялась, когда они начинали всплывать.
Подчиненные тоже молчали. Если сказать точнее, то молчал только сержант Мишин, так как рядовой Тарасов на заднем сиденье попросту спал.
– Ну, что? Разомнемся? – спросил Тимофеев сержанта.
– Можно, – откликнулся напарник. – Свежим воздухом подышим, через сигарету.
Сержант остановил машину у тротуара, и, открыв дверцу, вышел на проезжую часть. Обогнув машину, он ступил на тротуар и закурил. Выбрался наружу и капитан, неторопливо огляделся, но прикуривать не спешил. Он помотал из стороны в сторону головой, потом понаклонял ею, то касаясь подбородком груди, то поднимая глаза к самому небу.
– Зарядка? – спросил сержант.
– Что-то шея затекает, – пояснил Тимофеев.
Он поднял вверх глаза. В семнадцатиэтажном корпусе, стоявшем неподалеку, на одном из верхних этажей одиноко светилось распахнутое окно.
– Кто-то полуночничает, или новый день начинает, – заметил капитан и закурил.
Сержант проследил за взглядом начальника и проворчал:
– Главное, чтоб не наш клиент.
Капитан усмехнулся, но промолчал. Они докурили, и еще немного постояли возле машины, наслаждаясь тишиной и покоем. Кончалась теплая летняя ночь. Город еще спал. Дорожки были пусты и безлюдны.
– Ну что ж, по коням? – спросил Тимофеев.
Сержант неопределенно пожал плечами и покорно забрался в машину. Капитан тоже подошел к открытой дверце, но прежде чем сесть, еще раз взглянул на одинокое освещенное окно. И тут на краю крыши корпуса наметилось какое-то движение. Профессионал в милиционере отреагировал прежде, чем он успел о чем-либо подумать.
– Сержант, на крыше посторонние, – скомандовал капитан Тимофеев.
Мишину не требовалось разъяснений. Обернувшись и растолкав спящего Тарасова, сержант выскочил из машины и, не оглядываясь, уверенный в том, что напарник последует за ним, побежал к подъезду. Капитан Тимофеев остался наблюдать за крышей снизу.
Темнота мешала наблюдению. Небо над головой еще не начало светлеть. Разглядеть что-либо было настолько трудно, что капитан уже стал сомневаться, не показалось ли ему. Впрочем, напарники сейчас поднимутся на лифте, и все сомнения рассеются.
«Кто ж там может быть? – размышлял капитан,– Для ребятни поздновато. Воры»?
Чуть погодя, когда напарники уже скрылись в подъезде, капитан Тимофеев снова заметил на крыше какое-то движение. Сначала он подумал, что это появились его подчиненные, но тут же понял, что ошибся.
Две фигурки, на одной из которых светлела одежда, и потому капитан определил ее как женскую, плавно скользнули с крыши и вскоре скрылись за кронами окружающих деревьев.
Перед глазами капитана вновь возник летающий хозяин однокомнатной квартиры и сержант Мишин, взлетевший под потолок вместе с ним. Теперь эти двое. Может быть, это какая-то массовая галлюцинация? От переутомления. Но осознать реальность происходящего ему что-то мешало.
Вскоре вернулись Мишин с Тарасовым.
– Товарищ капитан, на крыше кто-то присутствовал. Носовой платок чистенький валяется, но сейчас пусто, – доложил сержант.
– Мишин, ты взлетал с задержанным? – неожиданно спросил Тимофеев.
– Вроде бы, товарищ капитан.
– Ну, и что ты испытывал?
– Да странно как-то, товарищ капитан.
– Не странно, а страшно, товарищ капитан, – вмешался молодой Тарасов.
– Ладно, садитесь в машину, – скомандовал Тимофеев.
Сам он несколько раз прошелся по тротуару вдоль машины, а потом, видимо, решившись, направился к телефону-автомату. Набрав известный ему номер, он долго разговаривал с кем-то. Когда капитан вернулся к машине, он вновь закурил и некоторое время продолжал расхаживать по тротуару, успокаиваясь.



                04-10

Полковник Луговой только что расстался с генералом. Доклад Огнивцеву в целом понравился. Запланированные мероприятия он одобрил. Мало того, даже похвалил.
Но полковник знал службу. И никакая похвала не могла заставить его расслабиться. Потому, когда в машине неожиданно зазвонил телефон, Луговой даже не вздрогнул, он спокойно взял трубку:
– Да. Я. Докладывайте. Так... Так...
Полковник умолк. Машина летела по пустынному шоссе к Зеленограду. В кабине ровно и негромко гудел мотор, доносился шелест шин по асфальту. Полковник сидел спокойно, внимательно следя за дорогой. Но вдруг он нахмурился и заговорил быстро и резко:
– Что вы несете? Вы пьяны? Какой свидетель? Так... Хорошо, излагайте подробности.
Словно досадуя на себя за внезапную вспышку, полковник надолго умолк. Лишь когда его собеседник завершил сообщение, Луговой выдал серию вопросов:
– Почему он сразу не доложил? У него имелись трудности со связью? Нет? Тогда почему он тянул столько времени? Что значит, сомневался? Вы напомнили ему, что он забыл свои обязанности? Ну, ладно. Где сейчас находится объект? Ясно. Передайте ему, если мы опоздаем, я ему не завидую. Будет отвечать по всей строгости. Ладно, пусть пока занимается своими делами.
Полковник хотел вернуть трубку телефона на место, но передумал.
– Алло, переключи-ка меня на Омельченко, – сказал он связисту и, когда в трубке щелкнуло, распорядился, – майор? Отправляйся сейчас же в отделение милиции за клиентом. Привези его к нам. Сейчас четыре десять. Через пятнадцать минут я буду у себя. За клиента отвечаешь головой. Все ясно? Исполняй.
Стрелка спидометра подрагивала у цифры сто двадцать, «Волга» шла спокойно, полковник уверенно держал руль.
Когда машина взлетела на пригорок и лучи фар, резко опустившись на шоссе, высветили застывшего от испуга зайца, водитель сбросил газ и нажал педаль тормоза. Но расстояние оказалось слишком мало. Луговой немного повернул руль, чтобы объехать зверька, но тот в последнее мгновение неожиданно прыгнул в ту же сторону, и потому полковник, чертыхнувшись вполголоса, инстинктивно опять крутанул руль. Машину занесло, она пересекла встречную полосу и, съехав в кювет, перевернулась вверх колесами, а потом медленно завалилась на бок.\


                04-15

Алевтина и Коля сделали несколько кругов над городом. Темные, спящие корпуса, безлюдные дворы и улицы сверху производили унылое впечатление.
– Давай слетаем на Истринское водохранилище, – предложила Алевтина, – можем искупаться.
– Я купаться не хочу, – отказался Коля, – да и плавок я не захватил.
– А мы голышом. Или ты меня стесняешься? – засмеялась Алевтина.
– Ничего я не стесняюсь, – смутился Коля.
– Ну, просто посмотрим, – Алевтина на лету плечом прижалась к Коле, и спохватилась, – может быть, тебе плохо? Боязнь высоты проходит не сразу.
– Прекрати, – нахмурился Коля. – Нет у меня никакой боязни высоты. Полетели.
Водохранилище располагалось километрах в десяти от Зеленограда. К нему добирались по Пятницкому шоссе, и в летнее время по выходным дням туда ходил городской автобус. Горожане считали водохранилище и прилегающий лес своей зоной отдыха, и потому часто туда отправлялись всей семьей.
Но почему-то извилистое Пятницкое шоссе при взгляде на него сверху Алевтина и Коля быстро потеряли из вида. Темные деревья сверху казались одинаковыми, приметные ориентиры исчезли. Поэтому они летели напрямик низко над лесом, надеясь, что интуиция выведет к цели. Но интуиция их подвела, и они поняли, что заблудились.
– Давай посмотрим сверху, – предложила Алевтина.
По широкой спирали они поднялись выше. На темном ковре листвы более светлыми пятнами стали заметны поляны, поля и квадратики крыш поселков. В конце концов, в стороне тускло блеснула большая вода – цель была обнаружена.
Подлетев ближе, они спустились к самой поверхности воды и пересекли водохранилище.
– Жаль, что темно, – вздохнула Алевтина.
– Да, – согласился Коля, – ничего не видно.
Алевтина подлетела к вершине куста и, вернувшись, показала Коле горсть орехов.
– Прекрасно, – впервые улыбнулся он, – жаль, что тут яблоки не растут.
– Полетели, – быстро согласилась Алевтина, – тут поблизости есть поселок, там есть сады. Ты в детстве когда-нибудь лазил в чужой сад за яблоками?
– Не помню.
– Значит, не лазил.
До поселка они долетели быстро, и, зависнув над яблоней, сорвали по десятку плодов.
– Никогда не думала, что вот так можно лазить по садам, – засмеялась Алевтина.
В этот момент внизу под деревом раздался шелест, и тут же залаяла собака. Алевтина ойкнула от неожиданности и взвилась вверх. Коля последовал за ней. Они удалялись от поселка, а позади снизу слышался собачий вой.
– Если меня кто-то увидит, то примет за ведьму, – предположила Алевтина.
– Да уж, даже собаку перепугала, – согласился Коля.
Они опять летели над лесом, постепенно приближаясь к Зеленограду.
– Вот и поэтому надо пока не говорить, что мы можем летать, – помолчав, добавил Коля.
– Ну, ты опять за свое, – нахмурилась Алевтина.
– Ты не понимаешь, – не унимался Коля, – нас не оставят в покое, начнут всякие ученые приставать. Что да как? Ведь человек никогда не летал. А тут, на тебе!
– А может, когда-нибудь давно люди летали?
– Алька, не выдумывай, наука об этом знала бы, – перебил ее Коля.
– Я не думала, что ты такой скучный. Человек всегда стремился летать. «Почему я не птица?». Помнишь Катерину Островского?
– Бог с ней, с Катериной. Я просто не хочу всякой суеты и беспокойства.
– Ой, посмотри, – вскрикнула Алевтина и показала рукой вперед.
Они, опять потеряв ориентиры, пролетели мимо Зеленограда и теперь пересекали Ленинградское шоссе, уходящее в сторону Москвы. Коля взглянул туда, куда указывала Алевтина, и увидел машину, слетевшую с шоссе в кювет. Она перевернулась и замерла на боку, освещая фарами близкий придорожный куст.
Не сговариваясь, Алевтина и Коля бросились к машине. Через разбитое лобовое стекло в сумраке кабины им удалось разглядеть водителя. Вытаскивать пострадавшего через осколки лобового стекла они не решились. Взлетев на машину, Коля открыл дверцу и заглянул внутрь.
– Посмотри, может, там еще кто-нибудь есть, – предположила Алевтина.
– Он тут один, – ответил Коля, – надо попробовать вытащить его.
Только вдвоем им удалось это сделать. Они положили пострадавшего на траву подальше от загоревшейся машины. Водитель оказался без сознания, из рассеченной брови у него текла кровь.
– Надо его перевязать, – сказала Алевтина, – только чем?
Коля снял рубаху и майку. Помогая себе зубами, он с трудом разорвал майку на полоски, которыми Алевтина перевязала лоб пострадавшему.
– Машины сейчас не дождемся, – посетовала Алевтина, посмотрев в обе стороны вдоль шоссе, – может, возьмем его под мышки и полетим?
– А представляешь, он очнется по дороге и, взглянув вниз, умрет от испуга, что тогда будем делать? – засомневался Коля, одевая рубаху. – А вдруг уроним?
– А так он кровью истечет, – возразила Алевтина и вскрикнула: – Смотри, машина все сильнее разгорается.
Лежащую на боку машину полностью охватило пламя.
– Сейчас рванет, – воскликнул Коля.
Время на раздумье отсутствовало. Подхватив водителя с двух сторон под руки, они поднялись в воздух. Им удалось отлететь в сторону, когда послышался хлопок взрыва.


                04-20

Вадим задремал, и ему приснился сон…
Виделась ему прекрасная незнакомка. Он спокойно шагает по тенистой аллее парка, а она, ярко освещенная лучами солнца, издалека летит к нему навстречу. Он узнает ее, и она узнает его. Незнакомка быстро приближается, и одежды ее развеваются от встречного ветра.
Вадим сжимает в руках небольшой букет алых роз, и с удовольствием вдыхает сладкий запах, истекающий из полураскрытых бутонов.
Сегодня он решился предложить ей руку и сердце. И теперь, скрывая нетерпение, ждет ее приближения. Только бы она согласилась.
Незнакомка уже недалеко. Он узнает ее легкую походку, видит радостную улыбку.
Но что это? Какой-то мужчина останавливает ее.
– Как его фамилия? – спрашивает он.
– Его зовут Вадимом Никаноровым, – отвечает незнакомка мужчине.
– Есть такой, – усмехается тот.
– Я заберу его у вас, – говорит незнакомка, – вот документы на него.
– Пожалуйста, товарищ майор, – отвечает мужской голос.
…Вадим проснулся, оттого что раздался лязг железа.
Решетчатая дверь закутка, в котором он пребывал, распахнулась. На пороге стоял дежурный по отделению.
– Выходи, – обратился он к Вадиму и отступил в сторону.
Вадим окончательно проснулся и поднялся с топчана. Теперь, когда дежурный отошел, стал виден молодой человек крепкого телосложения. Вадим заметил у него в руках паспорт.
– Вадим Никаноров? – спросил Омельченко, заглянув в документ.
– Да, это я, – произнес Вадим и зевнул.
Майор сунул паспорт Вадима в карман и, обернулся к дежурному:
– Я в журнале расписался. Задержанного я забираю.
Омельченко жесткой рукой взял Вадима за предплечье, и они покинули отделение.
– Скажите, пожалуйста, за что меня задержали? – спросил Вадим, оказавшись на улице.
– Не торопитесь, Никаноров. Всему свое время. Во всем разберемся.
То, что молодой человек назвал его просто по фамилии, немного насторожило Вадима. Но он постарался отогнать тревогу. На улице их ожидала черная «Волга».


                04-25

Водитель трейлера, заметив горящую за кюветом машину, остановился. Подойдя ближе, он возле огня никого не заметил. «Видимо, все погибли», – решил водитель. Погасить горящую машину своим единственным огнетушителем он бы все равно не смог, слишком уж она разгорелась. Поэтому водитель вернулся в кабину и поехал в Сходню к ближайшему посту ГАИ. Там он и рассказал милиционерам об увиденной аварии.
Дежурный зафиксировал ДТП и отправил патруль к месту происшествия. Вскоре туда же прибыла пожарная машина. Огонь погасили. Приехала следственная бригада. Сверкнули вспышки фотоаппаратов. Округу осветили фарами. Но останков пассажиров в машине не обнаружили. Обгорелое железо все-таки позволило специалистам установить номер пострадавшей машины. Закончив осмотр места происшествия и заполнив все положенные документы, специалисты удалились. А вскоре за ними последовали и остальные службы.
Огни погасли, машины разъехались, шоссе опустело. Это утром, когда рассветет, проезжающие водители и пассажиры автобусов будут удивляться, глядя на обгорелый остов «Волги», лежащей на боку. Будут выдумывать ужасы происшедшего, и пугать знакомых своими рассказами. А сейчас все погрузилось в темноту. Редкие машины, пролетающие по шоссе, на повороте быстро проскальзывали лучами фар по придорожным кустам, и водители даже не успевали заметить следы недавнего события.
Начальник следственной бригады, вернувшись в город, зашел в информационный отдел и у дежурившей там сотрудницы узнал фамилию владельца машины, попавшей в аварию. Фамилия, как фамилия. Но вот должность и место работы владельца машины весьма его обеспокоили. Было похоже, что к делу подключатся мощные службы. А это означало дополнительную нервотрепку. Обычное ДТП грозило крупными неприятностями.


                04-30

«Волга» по ночному городу промчалась очень быстро и вскоре, проехав вдоль глухого забора, притормозила у железных ворот. Когда створки плавно распахнулись, машина въехала во двор и остановилась. Омельченко, забравший Вадима из отделения милиции, пригласил:
– Выходите, Никаноров.
В машине Вадим не стал разговаривать, хотя ему очень хотелось объясниться. Его смущало присутствие водителя, и он всю дорогу промолчал.
Человеку неприятно пребывать в неизвестности. Ему всегда хочется расставить все по полочкам, увязать различные события и их детали между собой. И если вдруг происходит нечто невероятное, разум торопится на помощь, протягивая ниточку между происшедшим и чем-то ранее известным. А разум – это и есть способность выстроить логическую связь неизвестного с известным, а затем на основе познанного спрогнозировать еще непознанное.
Этой ночью спать Вадиму почти не пришлось. Деревянный топчан, на котором ему удалось полежать в отделении, оказался таким жестким, что мышцы до сих пор болели, и он чувствовал себя разбитым. Задумываться о всяких непонятностях не хотелось, голова шумела. Единственное, чего он желал, так это быстрей добраться до дома и упасть на свой диван минуток, если не на шестьсот, то хотя бы на триста.
Поначалу, когда молодой человек забирал его из отделения милиции, у Вадима к нему возникло какое-то товарищеское чувство. Все-таки почти сверстник. Наверное, легче будет понять друг друга. И Вадим хотел рассказать ему обо всем. Он так бы и поступил, если бы они оказались одни. Но молчание в быстро мчащейся машине и, особенно, глухой забор вокруг здания, к которому его привезли, несколько изменили намерения Вадима.
Этот невысокий дом за забором, окруженный густыми деревьями, был известен в Зеленограде, хотя о нем не полагалось говорить вслух. Дом располагался в одном из проездов в северной части города, где на столбе под фонарем висел знак, запрещающий сквозной проезд. В качестве уточнения под запрещающим «кирпичом» располагалась табличка: «Проезд только для спецтранспорта».
Горожане, иногда замечали этот спецтранспорт: черные, реже серые, «Волги» с зашторенными окнами. Машины с легким шорохом быстро проскальзывали по асфальтовой дорожке и скрывались за забором.
«Господи, за что? – думал про себя Вадим. – Меня задержали органы. Ничего не понимаю. Что мне теперь делать? Я же ни в чем не виноват».
Милиционеры, забиравшие его из квартиры, сомневались, надо ли отправлять его в отделение, теперь же молодой человек, явно интересовался именно Вадимом.
«Что им нужно от меня»? – с тоской думал Вадим, глядя на своего сопровождающего, и под ложечкой у него возникали неприятные ощущения.
Омельченко провел Вадима в здание. Он шел на полшага позади и подсказывал Вадиму о необходимых поворотах. В конце концов, они подошли к двери, у которой на посту стоял солдат. Майор предъявил ему свой пропуск и вывел Вадима на улицу.
Они оказались во внутреннем дворе. Квадратная площадка со всех сторон окаймлялась стенами дома. На первом этаже окна отсутствовали, и это делало двор похожим на физкультурный зал, отсутствовали только щиты с баскетбольными кольцами на стенах. В середине двора на круглом газоне зеленел аккуратно подстриженный куст, а вокруг газона стояли скамейки. Люминесцентные фонари, укрепленные с четырех сторон под крышей на стенах дома, ярко освещали все пространство.
– Подождите здесь, – сказал Омельченко, и скрылся за дверью, через которую они вошли.
Вадим огляделся. Присев на ближайшую скамейку, он задумался. Опять непонятное ожидание. Опять какие-то люди, даже не поговорившие с ним, решают его судьбу, но кто, где и как это делает, непонятно. Он прикрыл лицо руками и тоскливо вздохнул.
«Господи, как же хочется домой! Голова раскалывается. Мне бы хоть немного поспать. А потом, пожалуйста. Все, что хотите. Я все расскажу, и все сделаю. Как же я устал! Я хочу домой».
Произнося последние слова, Вадим вдруг почувствовал, какое-то изменение. Он убрал ладони от лица и, глухо охнув, тут же вновь прикрыл ими глаза. Осторожно раздвинув пальцы, он со страхом наблюдал, как прямо перед ним проплывают освещенные окна второго, а затем и третьего этажа. Может быть, Вадим что-нибудь и разглядел за этими освещенными окнами, но в памяти его ничего не осталось, потому что его испугали ощущения полета.
Вот сверкнул ослепительный фонарь, потом промелькнула плоская крыша здания с решетками антенн, вот он уже выше здания, выше антенн и выше окружающих берез. Вот внизу замелькали какие-то крыши, улицы и деревья, Сверкнули оранжевые огни ночных фонарей...


                04-35

Коля и Алевтина подлетели к городской больнице. Спустившись к приемному покою, они с трудом, уж больно тяжел оказался пострадавший, подтащили его к двери и пристроили на стоявшей рядом лавочке.
– Сейчас я позвоню, и мы спрячемся, – предупредил Коля.
– Зачем? – удивилась Алевтина.
– А как ты объяснишь, откуда мы его взяли? – вопросом на вопрос ответил Коля.
Он нажал кнопку звонка, и потянул Алевтину вверх на крышу соседнего корпуса больницы. Они прождали несколько минут, но дверь приемного покоя так и не открылась.
– Ну, дрыхнут, – проворчал Коля.
Он хотел вновь спуститься к звонку, но тут зашумел мотор машины, и к больнице подъехал белый микроавтобус с большими красными цифрами 03 на радиаторе и дверцах.
Из машины вышел мужчина в белом халате. Он нажал кнопку звонка, а потом несколько раз постучал ногой в дверь. Спустя минуту он повторил процедуру. Потом еще раз. Наконец, дверь открылась. После этого двое санитаров через заднюю дверцу микроавтобуса вытащили кого-то на носилках и унесли внутрь.
– А нашего-то и не заметили, – удивился Коля.
– Может быть, надо спуститься? – предложила Алевтина.
– Подождем немного, – остановил ее Коля.
В это время из микроавтобуса вышел водитель. Он закурил и пошел вдоль машины. Заметив мужчину, оставленного на лавочке, он направился к нему. Видимо, что-то спросив, и не услышав ответа, водитель тронул сидящего за плечо. Тот, неожиданно начал крениться. Испугавшись, водитель удержал мужчину на скамейке, и бросился в раскрытую дверь приемного покоя. Вскоре оттуда вышли санитары и, уложив пострадавшего на носилки, унесли его внутрь.
– Ну, вот, теперь все в порядке, – успокоился Коля.
– Полетели? – спросила Алевтина.
– А куда? – удивился Коля
– Куда-нибудь, не сидеть же здесь, на крыше? – засмеялась Алевтина.
Она придвинулась ближе к Коле и, прикрыв глаза, потянулась к нему губами.


                04-40

Майору Омельченко не удалось найти Лугового. Кабинет полковника был закрыт. А телефон молчал. Вернее, слышались длинные гудки, но трубку никто не брал. Необычность ситуации ставила майора в трудное положение. Выполнив приказ начальника, Омельченко следовало доложить об исполнении, но сделать этого он не мог.
Смешного предположения, что полковник уехал домой, у майора даже не возникало. Всякий, кто хоть немного знал Лугового, мог смело утверждать, что такого просто не могло быть. А Омельченко своего начальника знал и уважал. Если полковник сказал, что через пятнадцать минут приедет, значит так и будет, что бы ни случилось. Поэтому отсутствие Лугового следовало рассматривать как чрезвычайное происшествие.
Майор прошел по коридору, пересек полутемную комнату, в которой днем сидела секретарша, и открыл дверь в освещенный кабинет.
– Товарищ подполковник, разрешите?
– Что случилось, Омельченко? – поднял голову сидевший за столом мужчина.
– Полковник Луговой пропал, – кратко доложил Омельченко.
– С чего ты взял, что он пропал?
– Он обещал быть на месте в четыре двадцать пять, а до сих пор его нет.
Подполковник посмотрел на электронные часы, висевшие на стене. Зеленые светящиеся цифры показывали 4:42. Двоеточие подмигивало в такт секундам.
– А где он может быть? – поинтересовался подполковник.
– Его телефон молчит. Я звонил дежурному Московского управления, тот сообщил, что Луговой от них давно уехал,– пояснил Омельченко.
Подполковник, еще раз взглянув на часы, засомневался:
– Может быть, он домой заскочил?
– Нет, он обещал приехать.
– Может, в дороге что-то случилось? Узнай в постовой службе.
Омельченко, выбежав из кабинета, через пять минут уже мчался в машине к месту аварии, о которой ему сообщили в милиции.
Почему майор не вспомнил о Вадиме Никанорове, которого оставил во внутреннем дворе?
А впрочем, об этом он мог не помнить? Зачем начальнику потребовался задержанный, ему знать не полагалось. Приказ – доставить задержанного, – он выполнил лично. Так что, все в порядке. Остается – доложить об исполнении приказа. Задержанный пробудет во внутреннем дворе столько, сколько потребуется.
Оставляя Никанорова, Омельченко испытывал спокойствие. Так поступали всегда. Двор был специально подготовлен, из него было невозможно бежать. Да и дополнительные средства имелись. Кроме того, в отделении, забирая задержанного, Омельченко в журнале прочел, что тот задержан в собственной квартире, куда зачем-то залез через форточку. Да и наблюдая его в машине, майор почувствовал, что Никаноров – не агент-преступник. Видимо, все это успокоило его, потому-то и не зазвенел в душе Омельченко тревожный звоночек, когда он умчался по делам службы.
Обгорелый остов машины полковника Лугового он нашел быстро. Но осмотр места происшествия не дал ничего. Следы полковника отсутствовали. Может быть, следственная бригада милиции что-нибудь нашла?
Майор Омельченко приказал водителю ехать в Москву. В ГАИ ему сказали, что происшествием занималась областная следственная бригада. Информацию о полковнике Луговом следовало искать там.


                04-50

Вадим с трудом добрался до дома. Сказать, что он долетел, значит, ничего не сказать. Страх падения, страх высоты – вот чувства переполнявшие его. Все внутренности его сжимались от ужаса. Закрывая глаза, чтобы не видеть, насколько высоко поднялся, он тут же открывал их, потому что не видеть, куда его несет, казалось еще страшнее.
Кувыркаясь в темноте, падая, но тут же взлетая еще выше, Вадим перемещался над городскими корпусами. Он ничего не понимал. Ни руки, ни ноги его не двигались, но полет совершался независимо от него.
Как он происходил? Почему он поднимался вверх, почему падал? Почему до сих пор не разбился?
Все эти вопросы сливались в его сознании в невыразимое отчаянье. Ему хотелось кричать от охватившего его ужаса, но страх сжимал горло. Из раскрытого рта вырывались лишь какие-то хрипы.
Если бы сторонний наблюдатель следил за зигзагообразными перемещениями Вадима, он бы заметил, что все отклонения вправо и влево, подъемы вверх и падения вниз происходят относительно плавной кривой линии. Наблюдатель мог бы мысленно провести эту линию, и она соединила бы две очень любопытные точки. Одна из этих точек попала бы во двор, который Вадим покинул таким необычным способом, другая точка оказалась бы на балконе его квартиры.
Этот же наблюдатель смог бы стать свидетелем весьма трагической сцены, когда Вадим после какого-то немыслимого кульбита влетел на свой балкон и, оказавшись на ногах и почувствовав под ногами твердую опору, вдруг вцепился двумя руками в балконные перила и захохотал дурным голосом.
Неизвестно, что сказал бы наблюдатель. Но дикий хохот опять разбудил соседа Володю. Странные звуки, залетевшие через открытую форточку, привлекли его внимание, и он, приникнув к балконной двери, через щелку в шторах захотел рассмотреть происходящее на соседнем балконе. Увы, в темноте это сделать ему не удалось.
Хохот Вадима разбудил и жену Володи.
– Что там такое? – спросила она мужа сонным голосом, заметив супруга у окна.
– Сам не пойму, – прошептал тот. – Кто-то, вроде, хохочет, а может, показалось. Давеча сосед какие-то фокусы вытворял, а что теперь, не пойму. Не видно ничего.
– А ты выйди и посмотри, – предложила жена.
– Сама выйди, – недовольно пробурчал Володя. – В прошлый раз посоветовала позвонить в милицию, а меня самого чуть не забрали. Еще неизвестно, как все повернется. Помяни мое слово, добром это не кончится.
– Ну, вот, заворчал, – откликнулась жена, – иди спать, стихло, вроде.
Действительно, Вадим затих. Володя вздохнул и направился к тахте, но не успел пройти и полдороги, как за окном снова раздались какие-то звуки. Володя остановился и прислушался:
– Что это?
Его жена приподняла голову над подушкой. Раздававшиеся звуки иногда напоминали металлический скрип, а иногда – попискивание какого-то зверька.
– Там, кажется, плачут, – наконец неуверенно предположила жена.
– Кому там плакать? – удивился Володя.
Вскоре и звуки плача стихли. Некоторое время Володя еще всматривался в темноту, но разглядеть что-либо было трудно.
– Ладно, иди спать, – снова позвала жена.
Но Володя приник к щелке в шторах.
– Ты знаешь? – прошептал он, – там, кажется, опять в форточку лезут.
– Что ты в темноте видишь? – удивилась жена.
– Там соседний корпус чуть-чуть светлеет, вот на его фоне кое-что видно, – пояснил Володя, и тут же испугался, – только, знаешь, я больше в милицию звонить не буду.
– Давай спать, – предложила жена.
Они легли и вскоре уснули, благо на соседнем балконе тоже все стихло.
А Вадим, отхохотав, словно помешанный, отрыдав, как ненормальный, нащупав обломок ножовки, опять отковырял штапик и, вынув стекло, занырнул через форточку в комнату. Здесь он, наконец, упал на диван, уткнулся в подушку и мгновенно заснул.
Но еще долго мышцы его вздрагивали, и сквозь подушку слышались глухие стоны.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Мар, простившись с Фро, расхаживает по шатру. Появляется Гер. Он довольно улыбается. Остановившись посередине и оглядевшись, Гер интересуется:
– Тут недавно кто-то был?
– Ты о чем? – недоумевает Мар.
– В твоем шатре я ощущаю аромат цветов.
– Ты принюхиваешься, как ревнивая жена, – хмуро усмехается Мар.
– Вовсе нет, – обижается Гер, и хитро добавляет, – просто в шатре воина обычно пахнет потом. Поэтому меня несколько удивил запах цветов.
– Хватит об этом, – сердито обрывает его Мар. – Что нового ты узнал?
– Я разговаривал с Мидой.
– Представляю, – усмехается Мар, – она тебя не обратила в рыбу?
– Она сама была холодна, как рыба. Уж сколько я перед ней распинался, все бесполезно. В голове у нее одни цветочки-лепесточки. Остальное ее не волнует.
– Зачем нам Мида? Нам нужны, если не поддержка, то хотя бы нейтралитет и невмешательство Прома.
– Именно об этом я и намекал Миде. Но, кажется, она не поняла.
– А ты ничего лишнего не сказал ей?
– Ну, что ты. Я старался быть весьма осторожным.
– Ты понимаешь, замышленное нами – это даже не игра с огнем. Это нечто поопасней.
– Мар, меня не надо предупреждать. Повторяю, с Мидой я всегда весьма осторожен.
– Ладно, я понял. Сейчас главное – аккуратно, без лишнего шума подготовиться. Ведь искать союзников всегда опасно, можно не распознать скрытого врага.
– Я хотел тебе сказать, – прерывает его Гер, – у меня недавно состоялась еще одна беседа. Свое недовольство ситуацией высказал, – кто бы ты думал? – Пол.
– Пол?
– Да. Я говорил с ним. И на свой страх и риск пригласил его сюда. Он скоро придет.
– А ты не боишься, что вместо него появится кто-нибудь другой?
– Мар, ты обижаешь меня. Неужели ты думаешь, что я его во что-нибудь посвятил? Я просто пригласил его поговорить. Вдвоем мы сумеем его основательнее прощупать.
– Да, – задумчиво произносит Мар, – Пол мог бы стать хорошим союзником.
– Как я заметил, – добавляет Гер, – он в последнее время начал проявлять вкус к власти.
– У него верный глаз и твердая рука. Стрела, направленная им, всегда поражает цель.
Гер садится в кресло. Мар расхаживает по шатру. Неожиданно откидывается входной полог, свет факелов вздрагивает, и в шатре появляется Пол.
– Я вижу, здесь собрались недовольные стариком? – громко произносит он.
Мар хмуро смотрит на Гера. Тот, улыбаясь, встает с кресла и идет навстречу Полу.
– Зачем ты кричишь о своем недовольстве? – вкрадчиво спрашивает он вошедшего.
– Я уже не могу сдерживаться, – отвечает Пол чуть тише.
– Зачем рвать голос? Криком делу не поможешь, – продолжает Гер.
Мар прислушивается к разговору, но сам молчаливо остается в стороне.
– Где оно, дело? – возмущается Пол. – Мы все давно забыли, что такое дело. Каждый день безропотно несемся вслед за стариком, глотая пыль, от его колесницы. Нам разрешено только развлекать его. Все остальное запрещено. Сколько нам предстоит это терпеть?
– Пол, ты забываешь о Соглашении, – прерывает его Гер.
– Я всегда считал Соглашение унизительным. Оно лишило нас всего.
– Всего оно лишило старика. У него отняли и могущество и власть. Но у тебя-то кое-что остается, – замечает Гер.
– Что у меня остается?
– Что ты готов сделать, чтобы изменить ситуацию? – вмешивается в разговор Мар.
Он подходит ближе и, задавая свой вопрос, пристально смотрит в глаза Полу. Тот оборачивается и, не опуская взгляда, произносит:
– Я – не глупый мальчик. Мне ничего не надо объяснять. Если у вас серьезные намерения, я готов поддержать вас. Если же вы хотите в очередной раз поворчать, я не буду вам мешать, но поищу союзников где-нибудь в другом месте. И, я думаю, желающие найдутся.
– Хорошо, Пол, – говорит Мар и кладет руку ему на плечо, – я верю в твою искренность. Будем действовать сообща.
– Пол, я думаю, ты не будешь возражать, если и плоды нашей деятельности мы поделим по справедливости? – интересуется Гер.
– Мне кажется, мы договоримся, – улыбается Пол.
Три ладони соединяются в тишине.
– Надо спешить, – говорит Пол.
– Но не надо торопиться, – добавляет Гер.
– Все должно быть тщательно продумано и подготовлено, – заключает Мар.



                ЧАС ШЕСТОЙ


                05-00

К сто двадцатому корпусу машина, ведомая Василием Андреевичем, подъехала еще затемно. Нет, на востоке небо уже чуть-чуть посветлело, но это было заметно только за городом, где открывалась даль, и цвет неба плавно изменялся от черного до темно-синего, а потом до зеленовато-синего. Когда же машина въехала в город, все эти оттенки цветов скрылись за подступившими корпусами, их пересилил еще яркий свет уличных фонарей.
Город пробуждался. Водители рейсовых автобусов, которым предстояло в шесть часов утра вывести с территории автобазы свои машины, выходили из дома и стояли на краю тротуара Центрального проспекта, покуривая в ожидании дежурного автобуса. Впрочем, проснулись и те, кто работал в Москве, они пешком направлялись к городскому вокзалу, чтобы выехать на первой электричке и успеть на работу вовремя.
Подъезжая к сто двадцатому корпусу, Василий боялся, что и здесь проснулись жильцы. Не все, конечно. Но даже если один человек случайно увидит техника-смотрителя и главного инженера, хорошего не жди. Самое страшное – слухи. Потом никакие оправдания не помогут.
Этот дом строился одним из первых в городе, а это имело свои, благоприятные для Василия Андреевича, последствия.
Чем в прежние времена занимались жильцы, когда въезжали в новостройку? Нет, не ремонтом. Это теперь ремонтируют квартиру перед тем, как в нее въехать. А раньше после заселения жильцы начинали озеленять двор.
Они бежали в ближайший лес или парк, выкапывали там коричневый хлыстик молодой березки или тоненький гибкий стебелек рябины и сажали его под окном, заботливо поливая каждый день и бдительно защищая от хулиганистой ребятни.
Жильцов было много, поэтому берез и рябин во дворе тоже оказывалось много. Шли годы, хлыстики и стебельки превращались в деревья. Теперь корпус утопал в зарослях.
Напрасно беспокоился техник-смотритель, никто из жильцов его не увидел. И немудрено, ведь часы показывали только пять часов утра.
Остановив машину у первого подъезда, Василий Андреевич, прежде чем выйти, вздохнул, представляя, какая работа ему предстоит.
– Я бы рад тебе помочь, но, в силу известных обстоятельств, не могу, – догадавшись о его мыслях, посетовал Изъянов, оставаясь сидеть в машине.
Василий Андреевич хмуро промолчал и, выбравшись наружу, хлопнул дверцей. Ну, может быть, чуть более сильно, чем это следовало бы. Впрочем, возможно, это только показалось Изъянову.
Техник-смотритель ослабил веревку, крепившую груз на прицепе, и, взвалив первый рулон рубероида на плечо, шагнул с ним к подъезду.
Шестьдесят ступеней вверх по лестнице, потом восемь железных перекладин на крышу. Затем – бегом вниз к машине. И так – сорок раз. Работенка, не дай бог.
И кто придумал, что «лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз»? Хорошо, хоть жильцы не мешаются. Впрочем, какая-нибудь бабка обязательно в глазок подсмотрит, а потом поинтересуется: «Что это вы, Василий Андреевич, намедни в наш подъезд носили»?
А пижамную куртку жена теперь не отстирает.


                05-10

В приемном покое доставленного без чувств пострадавшего раздели догола и уложили на каталку, набросив сверху белую простыню. Дежурный хирург осмотрел клиента, пощупал пульс и распорядился сделать рентген и отправить в операционную.
Медсестра, перебирая вещи пострадавшего, обнаружила его документы, вписала фамилию Лугового в регистрационную книгу. Затем вещи сложили в мешок и отнесли в кладовку.
Луговой не видел, как по полутемным больничным коридорам медсестра отвезла его в то крыло больницы, где размещался рентгеновский кабинет. Там пришлось немного подождать, пока откуда-то прибежала полусонная дама и открыла дверь. Обе женщины с трудом перетащили пациента на специальный стол, потом они сделали несколько снимков его грудной клетки, рук и ног и вновь загрузили беспамятного Лугового на каталку. Обратно под пригашенными коридорными плафонами медсестра почти бежала. Поэтому не прошло и двадцати минут, как пострадавший оказался на столе в операционной. Полковник оставался без сознания, и, лишь когда ему делали укол, слегка застонал.
Хирург, хмурый мужчина в темно-зеленых брюках и такой же куртке и шапочке молчаливо наблюдал, как медсестра срезала сделанную Алевтиной повязку и смыла кровь на лбу полковника.
Дождавшись, когда ловкие руки медсестры завершили свою работу, хирург, бегло глянув на один из принесенных рентгеновских снимков, потрогал пальцем кожу вокруг сильно рассеченной раны на лбу, а затем, после того как медсестра промыла ее, быстро наложил швы. Изучив оставшиеся рентгеновские снимки, он обнаружил перелом лучезапястной кости левой руки и велел ассистентам наложить гипс.
После всех процедур Лугового перенесли с операционного стола на каталку, медсестры отвезли его в палату, где переложили на кровать.


                05-20

Ночь продолжалась. Небо на востоке начало голубеть, но над головой еще сияли яркие звезды.
Алевтина и Коля снова летели над городом. Алевтина наслаждалась полетом. Прекрасные ощущения полной свободы и невообразимой легкости, охватившие ее, опьяняли. Она чувствовала себя счастливой еще и потому, что рядом находился Коля. Как непривычно, но приятно осознавать, что теперь у нее есть свой мужчина.
«С ним я могу лететь куда угодно. Вот так парить вдвоем, ни о чем не думая, ни о чем не беспокоясь. Это ли не прекрасно. И мы румянцем на щеках поймем, что стали ближе. Мой друг, взлетим под облака, а может быть, и выше».
Легкий ветер нес прохладу. И это приятно бодрило.
Алевтина взглянула на Колю. Тот парил рядом, но если ее переполняла радость, глаза ее сияли, улыбка почти не сходила с губ, то Коля казался хмурым и даже озабоченным. Он подчинялся желаниям Алевтины, когда она просила то подняться повыше, то спуститься к самой земле, но послушание его оставалось пассивным, казалось, сам полет его не занимал. Алевтина вдруг поняла, что Коля напряженно о чем-то думает.
– Что с тобой? – спросила она.
– Ничего, – рассеянно ответил Коля.
– Коленька, но я же вижу. О чем ты думаешь? – настаивала Алевтина.
– Понимаешь, – он помолчал, – что-то тут не так. Если бы это умение кто-то заложил в человеке от природы, то все бы уже давно летали. Кто-нибудь открыл бы в себе это свойство, а потом научил других. Но ведь никто до сих пор не смог вот так, без ничего, взлететь.
– Коля, – улыбнулась она, – мы и есть первые, кто это открыл. А теперь всех научим.
– Чему ты научишь? Ты ведь сама не понимаешь, почему и как ты летаешь.
– А зачем понимать? – удивилась Алевтина. – Разве ты понимаешь, почему и как ты ходишь? Почему и как ты видишь? Почему и как ты думаешь? Мало ли чего человек не знает о себе? Вот научим всех летать, а тогда будем разбираться, как это происходит. Тебя же я научила.
– Нет. Это сплошное легкомыслие, – нахмурился Коля. – Ты, вообще, как-то несерьезна.
– Зато ты слишком серьезен, – обиделась Алевтина. – Может, ты просто боишься?
– Ничего я не боюсь, – рассердился Коля и умолк.
Алевтина почувствовала, что вдруг возникло что-то, разделяющее их, темное и неприятное. Колю она всегда считала надежным другом, с ним можно и серьезно поговорить, и в шутках скоротать досуг. Они легко понимали друг друга. Алевтина знала, что Коля неравнодушен к ней.
Но прежде сама Алевтина не спешила показывать Коле, что и он нравится ей. Они уже давно знакомы, но он почему-то все тянул с признанием. Сегодня все произошло как-то само собой.
«Наверное, от долгих ожиданий в цепи терпенья лопнуло звено…».
Он неожиданно потянулся к ней, она не успела воспротивиться, а потом и сама поддалась порыву. До сих пор в ней живы эти новые ощущения. Может, не следовало торопиться с этим? Но ей не хватило стойкости. Эмоции задавили сознание. Впервые у него в комнате она подумала: «он мой». И понимание этого оказалось прекрасным.
«А вдруг он подумает, что я ему навязываюсь? Нет, он все время оставался очень мил. И все было прекрасно до последних минут, когда неожиданно возникла эта странная и непонятная отчужденность, как будто пришлось прикоснуться к чему-то холодному и скользкому».
Ей стало вдруг понятно, что открывается новая сторона их отношений. Впервые они не понимают друг друга.
В то же время Алевтина испытывала тревогу.
«Возможно, Коля в чем-то прав. Но очень может быть, что это просто пустые страхи? Надо каждый миг наслаждаться полетом и радоваться этому новому уменью. Он боится высоты, но ведь это пройдет. Шагни в пустоту и, дыханье тая, из тяжкого вырвешься плена. Он привыкнет, и ему понравится. Он тоже будет радоваться полету».
Высоко над ними мерцали звезды, под ними медленно стелился пустынный спящий город. Вокруг стояла тишина. Они летели рядом, но Алевтине вдруг стало холодно и одиноко. Они подлетели к высокому недостроенному зданию гостиницы и опустились на крышу.
– Наверное, ты прав, – примирительно сказала Алевтина. – Когда ты одолеешь боязнь…
– Я не боюсь, – возмущенно перебил ее Коля. – Что ты все выдумываешь? Знаешь, мне это уже надоело. Чего ты ко мне пристаешь?
– Я к тебе пристаю? – сразу обижено откликнулась Алевтина. – Прекрасно. Наконец-то, ты высказал все, что думаешь. Только ты ошибаешься. Я к тебе не приставала и не буду. Ты о себе слишком высокого мнения.
Алевтина подошла к краю крыши и бросилась вниз. Коля с досадой повернулся в другую сторону, локоны парика качнулись у него перед глазами.
– Алька, – обернувшись, крикнул он вслед девушке, – Твой парик. Можешь забрать его.
Алевтина не отозвалась, вероятно, не услышала его возглас. Коля с трудом заставил себя отправиться вслед за ней. В одиночку шагнуть с крыши и лететь оказалось очень страшно. Его охватывал нестерпимый ужас, когда он представлял высоту, на которой находился. Он не понимал, какие силы удерживают его в воздухе, а потому сознание не могло помочь ему одолеть страх. Коля совсем уже отчаялся, ему пришлось спуститься почти к самой земле, прежде чем разглядел фигуру девушки на фоне светлеющего неба.
– Ты забыла парик, – сказал он, догнав ее, и спросил, – ты куда направляешься?
Алевтина промолчала, но он узнал вдали городские корпуса и понял, что они летят к его дому.
«Она обиделась из-за какого-то пустяка, но, может, это и к лучшему?» – вдруг подумал Коля.
Как часто люди ошибаются в своих взаимоотношениях, как часто они не понимают друг друга! И все оттого, что мало у них терпения.
Ну, потерпи немного, потрать еще секунду, чтобы дослушать собеседника. Погоди, может, еще не сказано самое главное. Ведь только дослушав то, что говорит собеседник, можно попытаться понять его.
У каждого своя картина мироустройства. А мы часто торопимся и, не выслушав человека до конца, судим о нем, используя свои правила и убеждения, даже не подозревая, что могут существовать другие правила и другие убеждения.


                05-30

На седьмом рулоне Василий Андреевич почувствовал усталость. Она усугублялась досадой. Взваливая очередной рулон рубероида на плечо, он видел Изъянова, сидящего в машине, и каждый раз спокойствие и безмятежность начальника вызывали у него глухое недовольство.
«Тут из-за него приходится надрываться, а ему хоть бы хны, – думал Василий Андреевич. – Он украл рубероид, и потому в свое время крышу, как положено, не отремонтировали, а теперь я должен ему помогать. Господи, где же справедливость? Он сидит, отдыхает, а я пашу за него. Нет, хватит. Завтра же, впрочем, уже сегодня подам заявление и уволюсь».
Оттащив седьмой рулон, Василий Андреевич, тяжело дыша, забрался в машину и, прикрыв глаза, проговорил:
– Так и помереть можно. Надо передохнуть.
– Это конечно, – отозвался Изъянов, – только надо спешить, Вася, а то скоро народ поднимется, станут приставать с расспросами.
– Это я понимаю, только мне не успеть. Я за полчаса оттащил только семь рулонов. А еще осталось тридцать три. Это часа на три работы.
– Вася, ты что? – дернулся в испуге Изъянов, – это же весь дом переполошит.
– А что вы предлагаете?
– Ну, не знаю, – замялся Изъянов.
– Зато я знаю, – оживился Василий Андреевич. – Вы, Петр Иванович, в подъезде будете. Там далеко не улетишь, – засмеялся он, – а я буду из прицепа подтаскивать. Вот и успеем.
Изъянов, нахмурившись, напряженно обдумывал предложение подчиненного.
«С одной стороны, время, действительно, поджимает, а с другой, главный инженер занимается такелажными работами – нонсенс. Как-то неловко получается. Но надо что-то выбирать».
– До подъезда я помогу вам добраться, – подтолкнул его к нужному решению Василий.
– Ну, что ж, – вздохнул Изъянов, – видимо, других вариантов нет. Давай попробуем, что из этого получится.
Он открыл дверцу, но вылезать не торопился. Василий Андреевич, обойдя машину и подхватив начальника под руку, помог ему добраться до подъезда.
Здесь, при свете чуть тлеющей лампочки, Изъянов ухватился за лестничные перила и остался ждать, пока подчиненный принесет восьмой рулон рубероида.
Василий Андреевич принес рубероид в подъезд, и поднял его, пристраивая на плечо Изъянова. Тот отпустил перила и ухватился за рулон.
Но тут произошло нечто. Петр Иванович вдруг перевернулся кверху ногами, из карманов его со звоном посыпалась мелочь. Он попытался удержать рубероид одной рукой, но не справился и уронил его на ноги Василию.
– Ох! – тут они от избытка чувств почти хором произнесли некие магические слова, от которых оба пришли в себя.
Изъянов, хватаясь за перила, принял вертикальное положение, а Василий Андреевич опять хотел взгромоздить рулон ему на плечо.
– Наверное, надо не так, – предложил Петр Иванович, – ты опусти рулон вниз, а я попробую держать его двумя руками.
– Попробуйте, – согласился Василий Андреевич.
Они некоторое время шумно сопели, приноравливаясь к утомительной работе.
В конце концов, Изъянов наловчился укладывать рулон себе на живот, придерживая его одной рукой. Второй рукой он скользил по перилам, выдерживая курс, когда в полулежачем положении, спиной вниз поднимался по лестнице, не касаясь ступеней.
В первый раз он с опаской высунулся на крышу, растопырив ноги, чтобы случайно не вылететь наружу. Но с каждым новым рулоном Петр Иванович обретал опыт и уверенность, а его полеты становились все более осмысленными и стремительными.


                05-35

Каждый горожанин, отправляясь на работу, привык выходить из дома и, спустившись на первый этаж, находить в своем почтовом ящике утренние газеты. Это представляло большое удобство, не требовалось стоять в очереди и ждать, когда киоскерша закончит свои расчеты с экспедитором, доставившим газеты. Кроме того, любая газета в киоске могла закончиться.
В среду, например, некоторым приходилось отправляться из дома минут на десять, а то и на двадцать раньше, иначе был риск остаться без «Литературной газеты». И даже это не давало гарантий, что газета достанется. Экспедитор мог опоздать, и тогда горожанин с досадой бросал очередь и уходил, чтобы не опоздать на работу.
В силу этого тот, кто сумел подписаться заранее на нужные издания, всегда оставался в выигрыше. Конечно, с подпиской на газеты и журналы существовали свои сложности, но это отдельный вопрос.
Подписчик, естественно, ожидал, что утреннюю газету он обнаружит в почтовом ящике утром. Иначе, зачем подписываться?
И если утром газета отсутствовала, то гражданин у пустого ящика наполнялся негодованием. Ему хотелось пойти, потребовать, стукнуть кулаком по столу. Вечером на почту поступали заявления с требованиями покончить и искоренить. На заявления направлялись ответы, в которых конкретные случаи объяснялись большими объемами работы, недостатком кадров, сбоями в работе транспорта. Все это опять-таки рассылалось по почте, в очередной раз перегружая ее.
В восемьсот двенадцатом корпусе, длинном девятиэтажном, располагавшемся возле моста через железную дорогу, весь первый этаж за огромными витринными стеклами был отдан сфере услуг на благо населения восьмого района.
В центре размещалось почтовое отделение. С ним с одной стороны соседствовали сберкасса и аптека, а с другой – мастерская по ремонту музыкальных инструментов. И в совсем уж маленьких помещениях ближе к торцам корпуса ютились, с одной стороны, детская молочная кухня и, с другой, пункт приема в прачечную.
В этот ранний час на почте работал только отдел доставки. Как обычно, наступило самое горячее время. Машину с газетами и прибывшей корреспонденцией уже разгрузили. В большой комнате, где размещался отдел доставки, у стены громоздились тюки утренних газет, в углу на столе возвышалась груда писем, которую подпирали две стопки свежего августовского номера «Нового мира».
Перед столом начальницы отдела доставки стояли две молоденькие девушки. Они этим летом получили аттестаты зрелости, жили рядом и, чтобы далеко не ходить, поступили на работу в ближайшее почтовое отделение. Сегодня подружки впервые вышли на работу. Но ранний подъем не пошел им на пользу. Девушки находились в полусонном состоянии, и не очень понимали, что им объясняет начальница.
Женщины-почтальоны вдвоем привычно подтаскивали ближе к своим столам тяжелые тюки с газетами. Работали они молча, не обращая внимания на новеньких.
– Ты Люся? – спросила начальница высокую девочку.
– Нет, я Маша, – поправила та.
– Вам уже исполнилось восемнадцать лет?
– Нет еще, – ответила Маша.
Именно она выглядела смелее своей подружки. Та больше молчала, с некоторым испугом искоса оглядывая поприще своей будущей деятельности.
– Меня зовут Зинаидой Федоровной. С остальными сотрудницами вы еще познакомитесь, так сказать, в процессе. Пока вы будете работать по шесть часов. Сейчас часа три поработаете, а потом вечером придете часов в шесть.
– Зинаида Федоровна, а так рано нужно приходить каждый день?
– Конечно. Если у вас утренняя смена. Ну, хорошо, девочки. О работе я вам расскажу попозже. А сейчас вы поможете разбирать газеты.
– Мы не умеем, – заметила Маша.
– А я вам все объясню. Это несложно. Прежде, чем газеты раскладывать по корпусам, их нужно подготовить, – поучала начальница.
– Что значит, подготовить? – спросила Люся.
– Газеты печатаются в разных типографиях. У них там стоят специальные автоматы, которые складывают газеты. Вот, видите? «Правда». В ней три листа, или, как говорят, шесть полос. Поэтому ее разбирать не надо. Просто складываете, раз и два, – ловкими движениями показала начальница. – Газеты собираете в стопку, почтальоны потом разложат их по корпусам. А это «Комсомолка», ее нужно разбирать. Видите, две газеты сложены вместе. Их нужно разделить. Вот так. Если все понятно, можете начинать. Одна становится на «Правду», другая – на «Комсомолку». Делать все нужно быстро.
Зинаида Федоровна отошла, а девочки занялись порученным делом.
Перевязанные тюки с газетами лежали на полу. Маша присела возле одного из них и попыталась развязать веревку. Однако узлы оказались затянуты крепко.
– Не мучайся, – сказала одна из женщин, сидевшая неподалеку, – вон, нож на столе лежит.
Маша разрезала веревку на своем тюке и помогла подружке. Девочки принялись разбирать газеты. Работать приходилось стоя. Маше досталась «Комсомолка». Она нагибалась к тюку, брала пару газет, разъединяла их. Каждую складывала и пристраивала в стопку на краю стола. Люся разбирала «Правду». Работала она медленнее Маши. Но сегодня «Правда» имела шесть полос, и потому стопа подготовленных ею газет оказалась почти такой же, как и у подруги. В комнате зашелестели газеты, запахло свежей типографской краской.
– Если за каждой газетой нагибаться, то даже молодость не поможет. Вечером разогнуться не сможете, – не глядя на подружек, заметила одна из женщин.
– А что же делать? – удивилась Маша.
– Тюк на стул или прямо на стол положите, – посоветовала женщина.
Девочки с трудом подняли по очереди два тюка, положили их на стол и работа пошла быстрее.


                05-45

Омельченко, проделав огромную работу, возвращался из Москвы.
Следователя, который находился на месте аварии, ему пришлось искать по всему городу, потому что бригаду послали на разбор очередного происшествия. Хорошо, что в распоряжении Омельченко имелась машина. Предъявив документы, майор попросил следователя ввести его в курс дел. Тот рассказал, что водитель в машине не обнаружен, но куда он делся, выяснить не удалось. Факты по происшествию изложены в протоколе и могут быть предоставлены майору.
Связавшись со своей службой, Омельченко приказал запросить окрестные больницы, не появился ли у них пациент по фамилии Луговой. Теперь, возвращаясь в Зеленоград, майор уже знал, что полковника обнаружили. Знал он и о состоянии здоровья своего начальника. Понимая, что среди ночи пострадавшего лучше не тревожить, Омельченко решил навестить его утром.
Только миновав охранников, открывших ему ворота, и подъехав к зданию управления, он вспомнил о Никанорове, доставленном им по заданию Лугового.
Пройдя во внутренний двор, Омельченко на секунду растерялся, не обнаружив задержанного. Нахмурившись, майор еще раз огляделся, после чего вернулся к постовому внутри здания, который, конечно же, не видел задержанного.
Омельченко понимал, что спрашивать бесполезно. Постовой просто не мог выпустить задержанного. Когда тот повторил свое «никак нет», майор понял, случилось то, чего не могло быть – задержанный исчез. Но любая попытка бегства исключалась, во-первых, различными устройствами, которые просто переполняли двор, а во-вторых, соответствующим оснащением ограды.
Не понимая, чего он не предусмотрел, оставляя задержанного во дворе, в чем суть его промаха, майор Омельченко направился к заместителю Лугового. Зайдя к тому в кабинет, он кратко доложил обо всем. Подполковник по селекторной связи вызвал дежурного начальника охраны. Пришедший майор пригласил просмотреть ведущиеся видеозаписи.
Они прошли в пультовую и там устроились перед монитором. Майор нашел нужную по времени запись и включил видеомагнитофон.
На экране возникло изображение внутреннего двора. Объектив камеры медленно поворачивался, сканируя площадку. Вот через открытую дверь появились Омельченко и Никаноров, они вошли внутрь.
Камера продолжала поворачиваться, и на экране появился другой угол двора. Потом в кадре опять появился Омельченко, а Никаноров стоял и осматривал двор.
– Я ухожу, – пояснил Омельченко.
Камера поворачивалась, и на экран выплыл противоположный угол двора, затем вновь вернулась к Никанорову. Теперь он уже сидел на скамейке, обхватив голову руками. Некоторое время камера продолжала раскачиваться, показывая то один угол двора, то другой, в промежутках на экране проплывал неподвижно сидящий Никаноров.
– Прокрути-ка подальше, – попросил подполковник.
Майор нажал клавишу магнитофона, изображение исказилось, на экране замелькали темные полосы.
– Стоп, – скомандовал подполковник.
Майор щелкнул клавишей видеомагнитофона, и на экране опять появилось изображение двора. Скамейка, на которой до этого сидел Никаноров, оказалась пуста.
– Давай назад, – приказал подполковник.
Вскоре они нашли момент, когда после очередного поворота камеры, Никаноров исчез. В углу экрана светилось время. Последнее изображение задержанного было зафиксировано в 4.43'45". При следующем повороте камеры, то есть через пятнадцать секунд Никаноров уже отсутствовал.
– У вас есть записи с камеры, расположенной на противоположной стороне здания? – спросил подполковник.
– Так точно, есть, – ответил майор.
Он вставил другую кассету. Но, как выяснилось, и эта камера не зафиксировала момента исчезновения Никанорова. Отсутствие задержанного она показала в 4.43'54".
– Итак, побег совершен за девять секунд, – подвел неутешительный итог подполковник. – Мне кажется, службе охраны придется делать серьезные выводы из случившегося. А вы, товарищ майор, – он повернулся к Омельченко, – подготовьте рапорт. И постарайтесь не упустить подробности. От этого может зависеть оценка и вашей деятельности. Ясно?
– Так точно, – отозвался Омельченко. – Разрешите уточнить, товарищ подполковник?
– Да.
– На имя кого писать докладную?
Подполковник помолчал немного и ответил:
– Я думаю, вопрос слишком серьезен. Пишите сразу на имя генерала. И, кстати, подготовьте информацию для объявления в розыск.


                05-50

Коля влетел в окно своей комнаты и, коснувшись ногами пола, почувствовал облегчение.
– На, забирай свой парик, – обиженно произнес он, стягивая парик с головы и протягивая его оставшейся за окном Алевтине.
– Да, лучше верни, – холодно отозвалась Алевтина, – и, вообще, можешь забыть обо всем, что сегодня случилось. Запомни, я никогда и никому не навязываюсь.
Коля промолчал, а Алевтина, оставаясь за окном, накинула парик себе на голову и, не махнув Коле рукой на прощание, легко взмыла вверх.
Сегодняшняя ночь для Коли оказалась сумасшедшей. Сначала безумство, связанное с неожиданным появлением Алевтины и с тем, что произошло чуть позже. Потом эта фантастика полетов. Конечно, вид ночного города с высоты потряс Колю. Но страх, возникавший и подавлявший его сознание при полете, мешал ему, портил все впечатления. Кроме того, чувство неосознанной тревоги гнездилось в груди и омрачало настроение. Отсутствовала радость, которую, казалось бы, он должен был ощущать от всего происходящего с ним. Теперь же, после ссоры с девушкой, ему обо всем случившимся даже не хотелось вспоминать. А может быть, это из-за обиды на Алевтину, на ее непонимание возможных осложнений? Нет. Что-то в этих полетах содержалось неправильное.
Коля присел на диван и хотел уже лечь спать, но в этот момент дверь в комнату открылась и на пороге появилась его мать.
– Коленька, где ты пропадал? – спросила она обеспокоено.
– Ну, что ты, мама? Я тут все время, – отозвался Коля.
– Нет, Коленька. И в комнате я тебя не видела, и в туалете. Я посмотрела. У тебя на простыне кровь. Ты порезался? Ты куда уходил? – продолжала задавать вопросы старая женщина.
– Мама, я поцарапал палец, прошу тебя, успокойся, никуда я не уходил – ответил Коля, начиная раздражаться оттого, что приходится обманывать мать.
– Коленька, что тебя гнетет? Я же вижу. Откройся матери. Кому еще тебе открыться? Ты ночами не спишь, все пишешь что-то. Я понимаю, тебя что-то беспокоит. Но ты не хочешь рассказывать. Конечно, я старая, многого не понимаю.
– Ну, что ты, мама? Какая ж ты старая? – перебил ее Коля.
– Старая, – повторила мать, – и уже, наверное, надоела тебе, если ты ничего не хочешь мне рассказывать.
«А что? – подумал Коля, – вот, взять бы да рассказать ей про полеты. Ведь не поверит. А если бы показать, то от испуга у нее может случиться инфаркт».
А вслух произнес:
– Ну, мама, пойми, нечего мне рассказывать. Ничего я от тебя не скрываю, ничто меня не гнетет. А по ночам я пишу стихи, ты же знаешь, я тебе говорил.
Коля поднялся с дивана и подошел к матери. Обняв ее, он двинулся с нею в соседнюю комнату, продолжая по пути успокаивать.
– Мама, ложись спать. Я уже тоже ложусь. Ты меня утром разбуди, а то я просплю.
– Ах, Коленька, ну, конечно, разбужу. Ложись скорей.
Коля вернулся к себе, посмотрел на часы и завалился на диван, не раздеваясь. Времени для сна почти не осталось. Он заснул мгновенно, и произошло это, наверное, когда голова его еще не коснулась подушки.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Небо ярко пламенеет на востоке. В зените оно еще темно-синее, но взгляд, смещаясь от зенита к горизонту, скользит по всему спектру от синего до ярко-алого цвета. На линии горизонта появляется ослепительная малиновая точка. Она расширяется в стороны и вверх, через считанные секунды это уже полукруг, а вскоре малиновый диск солнца медленно отрывается от черной поверхности равнины и начинает свое восхождение по небосводу. По округе разливается свет.
У невысокого холма виден лагерь. Большим кольцом, примыкая друг к другу, стоят колесницы. Внутри кольца у походных яслей скучились разномастные лошади. Черные, рыжие и белые гривы свешиваются над золотистыми холмиками овса, мягкие, подвижные губы сгребают приготовленное зерно. С хрустом перемалывают его молодые крепкие зубы.
В стороне отдыхают приехавшие, кто под сооруженными навесами и шатрами, а кто и прямо под открытым небом. Солнце поднялось невысоко. Отдохнув от утомительной пыльной дороги, все спешат предаться утренним радостям и веселью, пока не стало жарко. Звенят бокалы. Уже слышатся переборы струн, раздаются голоса под звуки музыки.
Из большого белого шатра выходит старик. На нем золотистые одежды, голова его непокрыта, на плечи спадают седые волосы. За ним, оказывая старику знаки почтения, появляются его спутники в легких туниках.
Старик делает жест рукой, оставляя их на месте, и неторопливо направляется по едва заметной тропинке к вершине холма. Посох, вонзаемый им в землю, окован металлом, и, когда наконечник попадает на каменный обломок, под ногами у старика сверкают искры.
Поднявшись на вершину, он, не оглядываясь, направляется к большому камню, лежащему неподалеку. Идет он уверенно, высоко подняв седую голову. Его гордый и независимый вид любому внушает, что старик умеет повелевать.
Возле камня высокая неподвижная фигура во всем белом поджидает его прихода.
– Брат, я пришел на твой зов. Слушаю тебя, – произносит старик, подходя ближе.
– Я редко беспокою тебя, Дейво. Только в особых случаях. А сегодня именно такой случай.
– Что же произошло сегодня? Ты у нас всеведущий, – слегка усмехается старик. – Слушаю тебя, Тео.
– Когда кончилось твое время, мы заключили Соглашение, – не обращая внимания на его усмешку, спокойно произносит фигура в белом. – Ни ты, ни кто-либо из твоего окружения не должен покушаться на незыблемость Закона. Так?
– Тео, я пока не жалуюсь на память. Я все это знаю, – проявляет нетерпение старик.
– Ты знаешь, но, тем не менее, твоя дочь нарушила соглашение.
– И которая? Кто из них осмелился это сделать?
– Дейво, ты сам разберешься, – спокойно произносит высокий собеседник.
– Произошло что-нибудь серьезное? – беспокойно уточняет старик.
– Дейво, ты сам разберешься, – медленно повторяет фигура в белом.
– Да, конечно, разберусь, – торопливо соглашается старик. – Это все? Тогда я пойду?
– Иди, – кивает высокий.
Старик сутулится и, отвернувшись от собеседника, медленно направляется прочь. Он идет не оборачиваясь, зная, что за ним наблюдают внимательные глаза всепонимающего...

Шум лагеря нарушает сон Логинова. Он поднимает голову и с любопытством оглядывается. Скамья, на которой он сидит за столом, располагается вблизи от двухколесных повозок. Дима припоминает ночные блуждания, и понимает, что заснул прямо за столом. Он замечает неподалеку группу лошадей, беспокойно перебирающих ногами возле деревянных желобов, в которых кое-где колышется вода. Темноволосые мужчины и женщины, громко переговариваясь, проходят мимо Димы, ничуть не обращая на него внимания.
Логинов хочет заговорить с кем-нибудь из них, но губы его пересохли и слиплись. И он испытывает сильную боль, пытаясь разомкнуть их. Ему все также очень хочется пить. И ночью хотелось, но за этим столом нашелся только кувшин с вином. Вот он, опустевший, валяется на боку под столом. Где же найти воды? Может быть, чуть-чуть потеснить лошадей и воспользоваться водой из лошадиных желобов?
Нельзя жить без воды. От жары или от тяжкого труда слабеет человек. И если нет глотка воды, лишается он последних сил, любое движение дается ему ценой огромных усилий...



                ЧАС СЕДЬМОЙ


                06-00

Василий Андреевич внес в подъезд, а Изъянов втащил последний рулон рубероида на крышу.
«Надо бы запереть, а то опять сопрут», – подумал Василий Андреевич.
Но после практически бессонной ночи и утомительного, да еще и поспешного труда он уже настолько устал, что тут же забыл об этой мысли. Уже давно он так не работал. Ему очень хотелось пить.
Изъянов, между тем, приободрился. От непривычных физических усилий он тоже устал, но обретенная способность управлять полетом вновь вернула ему уверенность. Легкость и бесшумность скольжения по-над лестницей ободрили его.
Он уже начальственным голосом негромко поругивал подчиненного за произведенный шум, когда тот устало шаркал ногами по лестнице. Словом, Петр Иванович вновь ощущал себя командиром. Да и то, что рубероид без огласки удалось вернуть, и теперь никто не сможет его упрекнуть, успокаивало Изъянова.
Они спустились по лестнице, и вышли из подъезда. Изъянов рискнул сам добраться до машины. Он пролетел над самым асфальтом и взялся за ручку дверцы. В этот момент из кустов выскочила маленькая черная собачонка и звонко залаяла на Петра Ивановича.
Произошло это весьма неожиданно, поэтому Изъянов испугался, причем настолько, что ноги его взлетели вверх, и, если бы он не держался в этот момент за дверцу машины, неизвестно, чем бы все закончилось.
Василий Андреевич отогнал собачонку и помог Петру Ивановичу забраться в машину. Появившийся из-за дома хозяин собаки издали позвал черную злючку. Изъянов захлопнул дверцу и, когда Василий Андреевич уселся рядом, обеспокоено спросил:
– А вдруг этот мужик видел, как я взлетел?
– Ничего он не видел, – проворчал Василий. – Он вышел, когда вы уже в машине сидели.
– А нас он случайно не разглядел?
– Да ничего он не разглядел, – нахмурился Василий Андреевич. – Он далеко находился.
– Ну, ладно, Васенька, все. Поехали домой, – вздохнул Изъянов. – Кажется, обошлось.
Василий Андреевич хмуро завел мотор и вырулил на улицу. Хлопоты Изъянова были позади. Теперь нужно заниматься своими. Он вспомнил, что выскочил, ничего не сказав жене. Представив, что сейчас будет дома, когда он вернется, Василий Андреевич поморщился. Как объяснять жене свое отсутствие? Изгвазданная одежда тоже ее не обрадует.
– Я сегодня вызову врача. Немного поболею, – предупредил Петр Иванович, когда машина остановилась у их подъезда. – Ты на работе не очень распространяйся обо всем, что случилось.
– Само собой, – откликнулся Вася.
Он закрыл машину и отдал ключи Изъянову.
– А насчет ремонта крыши вы распорядитесь? – спросил Василий Андреевич, когда они остановились у его квартиры.
– Да, конечно. Я позвоню, кому следует, а потом через Тоню тебе передам, – небрежно ответил Изъянов, и легко скользнул над ступенями лестницы на свой этаж.


                06-10

Алевтина добралась до дома усталая и грустная. Осторожно влетела в окно кухни. Ощутив под ногами пол, она подошла к стулу и повесила парик на место.
Обида опять охватила ее.
«Нас обманут, и не раз, наши смутные желанья».
«То, что произошло между нами, видимо, для Коли ничего не значило, – подумала она. – Надо же, какое словечко подобрал. "Пристаю". Что ж не добавил еще: "как банный лист"? Думаешь, я за тобой теперь буду бегать? Нет, Коленька, ошибаешься, теперь ты от меня даже кивка не удостоишься. Посмотрим, как ты тогда завертишься… Господи, как же мне плохо. Как было хорошо, и как теперь муторно. И некому поплакаться. А может, все еще образуется? Завтра, нет, уже сегодня он, наверное, позвонит и скажет: прости меня. И ведь прощу. Куда мне деваться?».
Алевтина вздохнула и отправилась в ванную. После душа ее настроение улучшилось. Она вытерлась теплым полотенцем и улыбнулась.
«Как здорово, что я могу летать! Тот, кто не испытал этого, просто несчастен. А Коля не только высоты боится, его еще что-то беспокоит. Правда, он так и не сказал об этом. Все думает, думает. А вдруг он прав? Нет, нет. Все прекрасно».
Алевтина отмахнулась от возникшего беспокойства, еще раз заглянула в кухню и, убедившись, что все в порядке, на цыпочках направилась в комнату.
Гостья спала на тахте. Алевтина улыбнулась и тихо прошла к раскладушке.
«Надо улечься так, чтобы не заскрипело», – подумала она.
Подняв покрывало и бесшумно взмыв над раскладушкой, Алевтина приняла горизонтальное положение и медленно стала опускаться на постель. Пружины раскладушки, растягиваясь под нарастающим давлением тела, все же скрипнули, но звуки эти не разбудили спящую гостью.
Алевтина улыбнулась. За окном светало.
«Я хотела с Колей встретить рассвет», – запоздало вспомнила она, но загрустить из-за несбывшегося желания не успела.
Она прикрыла глаза и сразу же провалилась в сон. Ей снились полеты, ей снился Коля.


                06-15

Василий Андреевич осторожно открыл дверь и на цыпочках вошел в квартиру. Ему совершенно не хотелось сейчас объясняться с женой. От усталости глаза слипались, и он почти на ходу засыпал.
Сбросив куртку и пижамные штаны, испачканные черным рубероидом, он прошел голышом в ванную комнату, нашел там и натянул тренировочные брюки, а потом умылся. Смыв следы грязи и пота, он долго и жадно пил воду прямо из-под крана.
Опасаясь разбудить жену, он не стал заглядывать в спальню, там скрипела дверь, а прошел в гостиную и с наслаждением растянулся на диване. Но едва он прилег и закрыл глаза, как над головой раздался голос жены:
– Ну, где шлялся?
– Господи, дай поспать, – отозвался Василий, – потом я тебе все расскажу.
– Интересное дело, – возмутилась жена, – он исчезает на всю ночь, а потом требует, дайте ему поспать.
Зная, что теперь жена не успокоится, пока он всего не расскажет, Василий Андреевич поднялся и сел на диване.
– Давай, как на духу, – пригрозила жена.
– Ну, что тебе рассказывать? – проворчал Василий.
– Все рассказывай. Кто тебя среди ночи уволок и куда?
– Пришел, если так можно выразиться, Изъянов. Просил помочь.
– А ты среди ночи сразу и побежал, – вмешалась жена.
– Если ты будешь перебивать, я ничего больше не скажу.
– Ну, ладно, молчу.
– Значит, Изъянов попросил помочь, – продолжил Василий Андреевич. – Я, конечно, спросил, что случилось. Он поначалу темнил. Но потом сознался, что кто-то к нему приходил и предупредил о большой проверке. Пошерстят всех. Я даже думаю, достанется не только нашему ЖЭКу. Вот. Ну, а потом мы поехали к нему на дачу.
– Зачем? – удивилась жена.
– Помнишь, я рассказывал, что кто-то спер рубероид, когда ремонтировали крышу сто двадцатого корпуса? Так вот, не поверишь, но все сорок рулонов оказались у Изъянова на даче.
– Ну, ловкач.
– Он артист. Когда рабочие обнаружили пропажу, он на них всех собак спустил. Ворами и ротозеями обзывал. Его спрашивают, как же ремонт делать? А он отвечает, сами, говорит, прозевали, сами теперь и думайте. Сел в машину и уехал. Вот такой у нас начальник.
– А ты ему теперь помог отмазаться? – спросила жена.
– А куда деться? – вздохнул Вася. – Я откажусь, а он меня же на чем-нибудь прижучит.
– И что теперь будет?
– Ничего не будет. Опять ремонт затеем.
– Васенька, а тебе ничего не грозит? – подобрела жена.
– В каком смысле?
– Ну, проверки всякие.
– Ничего, не боись, прорвемся, – успокоил жену Василий Андреевич.
– Ну, ты ложись тогда. Поспи хоть немного, замотался ведь, – заботливо проговорила жена.
– Да уж, ночка получилась хлопотная. Представляешь? Сорок рулонов – из сарая в прицеп, а потом – из прицепа на крышу!
– Да уж, представляю, намаялся. Вот и поспи. Я уже не буду ложиться. Пойду на кухне повожусь, а ты поспи. Во сколько тебя разбудить?
– Изъянова с утра не будет. Так что можно часов в десять появиться на работе.
– Вот, как раз часика три и поспи, – сказала жена, выходя из комнаты.
Василий Андреевич, обрадованный мирным завершением разговора с женой, улегся на диван, но прежде чем заснуть, успел удивиться, что ни слова не сказал жене о полетах Изъянова.
«И правильно, – подумал он, – полеты – дело темное. Лучше об этом молчать».


                06-25

Солнце появилось над горизонтом. Первые малиновые лучи его окрасили белые корпуса Зеленограда в разнообразные розовые оттенки. Начинался чудесный августовский день.
Вчера гремела гроза, среди дня лил дождь. Сегодня уже ничто не напоминало о вчерашней непогоде. Но вымытая дождем листва посвежела. Голубая дымка, скрадывая дали, висела над городом. Низину, в которой находился городской пруд, наполнял плотный туман. Кроны прибрежных деревьев возвышались над его белой пеленой, словно темные шапки над снегом.
Асфальт Центрального проспекта нырял в этот туман, и где-то там, внизу, перебравшись через пруд по невидимому в тумане мосту, возникал на противоположном берегу. Почему-то непогашенные оранжевые фонари потускнели в лучах солнца. Верхушки столбов, на которых они висели над мостом, находились выше уровня тумана, и на его фоне оранжевые шары казались фантастическими гигантскими елочными игрушками.
Над городом висела тишина. Редкие прохожие не нарушали ее. Даже шум моторов первых автобусов, вышедших на маршрут, лишь подчеркивал широту пространства, наполненного тишиной. Звук мотора рождался в тот момент, когда автобус появлялся из-за поворота Центрального проспекта. Он вместе с автобусом неторопливо катился вдоль липовой аллеи, затем затихал, пока автобус спускался в низину и по мосту пересекал пруд, и вновь возникал уже на грани слышимости, когда автобус взбирался на пригорок противоположного берега, а затем исчезал вовсе. И город опять погружался в тишину.
В косых лучах восходящего солнца ярко вспыхивали золотом еще очень редкие желтые листья. В глубине липовых крон появились первые желтые маячки – легкий намек на близость осени.
Но все-таки конец августа – еще лето. Что может быть прекрасней волшебной тишины августовского утра? Воздух неподвижен, как будто и ветер еще спит. Только солнце медленно забирается все выше и выше на небосвод.
Самое время насладиться тишиной. Ведь мир только начинает просыпаться. Живые существа открывают свои глаза и убеждаются, что утренняя прохлада это еще не осенний озноб, что солнце встает своим чередом, и его лучи пригревают землю. А, значит, жизнь продолжается. Значит, еще мгновение – и мир тишины разрушится. Живые существа покинут места ночевки и устремятся куда-то, подталкиваемые своими инстинктами и желаниями.


                06-40

Никита проснулся без будильника. Голова была ясная. Вспомнив о завершенной главе рукописи, он испытал не радость, а какое-то всеобъемлющее удовлетворение. Работа продвигалась, уже виделся весь замысел, и следовало нащупывать концовку. Полгода назад, когда все еще только начиналось, Никита не представлял, во что выльется это неожиданное занятие прозой.
Когда-то раньше он написал несколько рассказов. Один из них опубликовали в местной газете, а три – в сборнике. Но Никита это не воспринимал всерьез. Теперь же во всех его замыслах фигурировала повесть.
Сюжет ее подарила Алевтина, когда рассказывала историю трагической любви какой-то своей подруги. Она с Колей пришла к Никите в гости. Самого разговора за чаем с ванильными сухарями Никита не помнил, но интонация Алевтины, звучавшее в ее словах сочувствие к подруге всколыхнули что-то в нем. Именно в тот вечер после ухода гостей Никита начал свою рукопись.
На втором месяце он понял, что превысил объем повести. Рукопись прошла рубеж второй сотни страниц. Объем Никиту не пугал – значит, будет роман. Отредактируем, сократим, говорил он себе, вычеркивать легче, чем писать. Радовало, что приближалось завершение.
Никита убрал постель и занялся зарядкой. Тридцать минут разминки, в которой растягивающие движения перемежались упражнениями с гантелями, завершились холодным душем. Засвистевший чайник известил о том, что пора завтракать.
А еще через тридцать минут Никита вышел из дома. Собранный и сосредоточенный, шагал он по асфальтовой дорожке, пересекавшей березовую рощицу. Никита не ездил на автобусе, он всегда ходил пешком. Дорога напрямик через березняк больше нравилась ему, роща в любую погоду успокаивала, помогала настроить мысли на работу.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Седой старик из-под бровей недовольно рассматривает суету лагеря, расположившегося у подножия холма, и неторопливо спускается по тропинке. Он входит в белый шатер, садится в широкое кресло, и отдает еле слышное приказание.
Верные слуги мгновенно исчезают за легким пологом входа. Старик тяжело дышит, его утомила прогулка на вершину. Он стирает пот со лба и тянется к столу за кубком с нектаром. Крупным глотком утолив жажду, он отставляет кубок и, откинувшись на спинку кресла, хмуро смотрит перед собой. Он замечает следы грязи на стенах шатра, и зерна гнева, посеянные в результате беседы на вершине холма, начинают прорастать. Глаза его темнеют, пальцы рук сильнее впиваются в подлокотники кресла.
Наконец полог распахивается, и в шатер гурьбой входят молодые люди. Впереди всех идет высокий стройный юноша с огромной копной светлых кудрявых волос на голове. За ним появляется небольшая стайка стройных девушек, хихикающих и переговаривающихся.
– Ты звал нас, о, солнцеликий? – спрашивает юноша. – И вот, мы перед тобой. Правда, мы еще не успели умыться. А после этой невозможной дороги волосы становятся просто ужасными. Дотронуться противно. Позволь, о, великий, нам немного порезвиться в воде, а после мы с великой радостью усладим твой слух нашим пением...
– Я звал вас не для этого, – медленно произносит старик, а потом хмуро добавляет чуть слышно самому себе, – а ночью что вы делали?
Он тянется за посохом, чтобы грозно стукнуть им о землю, но посох куда-то завалился или слуги отставили его в сторону. Да и гнев, перегорая, уже превращается в досаду. Старик ворчит неразборчиво, и только последние слова долетают до юноши.
– Распустил я вас...
– Ты отпускаешь нас? О, великий! – переспрашивает юноша, делая вид, что не расслышал последних слов.
Старик понимает, что над ним насмехаются. В душе его опять загорается гнев, но тут же гаснет, сменяясь обидой и тоской. Никакой благодарности от этих юнцов не дождешься. Но что он теперь может с ними сделать? Нет для этого ни желания, ни сил. Голова его никнет. И тут он вспоминает собеседника с вершины холма. Это заставляет его приподняться с кресла.
– Где Рато? – громко спрашивает он.
Юноша оглядывает стоящих за ним девушек и, пожимая плечами, отвечает с улыбкой:
– Где-то бегает. Не могу же я следить за всеми проказницами.
– Найди ее немедленно, – произносит старик, и в голосе его, как когда-то прежде, звучат властные нотки.
Юноша вместе с девушками покидает шатер. Старик опять садится в кресло и молча, подпирая голову рукой, ждет, глядя на колышущийся полог входа. За стеной слышатся чьи-то голоса, издалека доносится женский смех. Кажется, что там все забыли о нем.
Наконец, полог опять распахивается, и на пороге появляется та, за которой он посылал.
– Ты звал меня, о, всемогущий? – спрашивает тихо девушка, останавливаясь у входа.
– Подойди ко мне, – произносит старик и сопровождает слова жестом правой руки.
Девушка подходит ближе.
– Слушаю тебя, отец.
– Это я слушаю тебя, – звучит его строгий голос. – Почему о твоих выходках я вынужден узнавать от посторонних? Почему на твоем лице я не вижу слез раскаяния?
– Отец, в чем моя вина?
– Ты меня спрашиваешь? Это ты мне должна сказать, – вздыхает старик. – Тебе позволили заниматься своим делом. Позволили, – старик поднимает указательный палец, – а могли бы не позволить. Но тебе, неблагодарной, этого мало. Тебе обязательно надо выкинуть какой-нибудь фортель. И все втихую, тайно. Как будто в этом мире что-нибудь может быть тайным. Я думал, ты умнее.
– Отец, я не понимаю тебя.
Кресло находится на возвышении, и девушка, приближаясь к нему, поднимает голову все выше и выше, заглядывая в лицо старику, чтобы встретить его взгляд. Но тот смотрит в сторону, стараясь сохранить строгий вид.
– Все ты прекрасно понимаешь, – кряхтит старик, меняя позу в кресле, и снова вздыхает, – никого не учат чужие ошибки, каждый хочет совершить свои.
– Отец, ты о чем?
– Я о тебе. Ты не помнишь историю с моим братом?
– С дядей Промом?
– Да.
– Такое нельзя забыть.
– Не похоже. Я вижу, что ты как раз идешь по его стопам. Наверное, хочешь, чтобы и с тобой случилось что-нибудь подобное, а может и похуже. Разве не так?
– Отец, я не верю, что ты накажешь меня, как дядю.
– Я сам не верю. Но дело не во мне. Теперь от меня почти ничего не зависит.
Старик снова меняет позу в кресле и внимательно смотрит девушке в глаза.
– Не пытайся меня обмануть. Сознавайся, что ты натворила.
– Ничего я не натворила. Все почти, как обычно. Ходила в гости к знакомым и незнакомым. Пела, плясала, – оправдывается девушка.
– Если почти, значит, не все как обычно? – уточняет старик.
– Ну, да, пришлось мне кого-то превратить в бронзу. Но ведь это шутка, пустяки. К тому же, они сами почти этого хотели.
– Не в золото, не в камень, а в бронзу?
– Да.
– И это все? – хмурится старик.
– Конечно. Остальное – это вообще несерьезно, – улыбается девушка.
– Если бы все было так, как ты рассказываешь, разве стали бы мне, как мальчишке, читать нотации? Нет, дорогая, что-то ты еще устроила такое, что растревожило очень могущественные силы. Имей в виду, тебе еще, возможно, придется отвечать за все. И не передо мной, а повыше. А там спросят по всей строгости.
– Отец, я ни в чем не виновата.
– Мне трудно судить, пока ты не расскажешь обо всем.
– Но рассказывать-то нечего. Право, это пустяк. Ну, пару человек я заставила летать.
– Летать? – удивляется старик.
– Видел бы ты, как они испугались. Это просто смешно.
– Летать, – повторяет старик задумчиво и, немного помолчав, добавляет, – это нехорошо. Это, пожалуй, и есть главное.
Старик опять недовольно хмурит брови. Он чувствует, что в груди вновь копится гнев. Он ищет глазами посох, чтобы стукнуть им о землю, чтоб засверкали молнии, загрохотал гром. Но посох отставлен к стене шатра. До него не дотянешься. А подниматься не хочется. Старик вздыхает и смотрит устало прямо в глаза приблизившейся дочери.
– Знаешь, о чем я мечтаю? – вдруг спрашивает он.
Девушка молча пожимает плечами.
– Я хочу умереть, – шепчет старик, – чтобы закончилась эта вечная мука. Мука того, кто потерял могущество и власть, несравнима ни с какой физической болью. Я хочу умереть.
– Если бы ты знал, – замечает девушка, – как некоторые люди мечтают о бессмертии.
– Люди глупы. Им дано счастье ощущать бег времени, но подавляющее большинство из них даже не понимает, что это и есть счастье. Только знание, что жизнь конечна, подгоняет человечество в развитии. Иначе бы...
Старик хмурится и умолкает. Рато присаживается на возвышение возле ног старика и, облокотившись на его колени, спрашивает:
– Меня накажут?
– Не знаю, – неуверенно бормочет старик, и вдруг взрывается, – ну кто тебя просил? Нельзя нарушать порядок, заведенный не тобой...



                ЧАС ВОСЬМОЙ


                07-00

– Эй, дорогой, пора просыпаться, – произнес звонкий женский голос.
Луговой открыл глаза и посмотрел на стоящую в дверях женщину в белом халате.
– Ну, что, дорогой? Проснулся?– подошла она к нему. – На, вот тебе. Меряй температуру.
Послушно взяв градусник и сунув его под мышку, полковник начал приводить мысли в порядок.
Левая рука в гипсе. На голове повязка, которую он успел ощупать. Под повязкой болит лоб. Ноги шевелятся. Болит грудь. Вероятно, ударился. Авария? Да, он возвращался на машине. Впереди выскочил заяц. Машину занесло… Больше он ничего не помнил.
Луговой осмотрел палату. Узкая длинная комната, стены окрашены в светло-зеленый цвет. Высокий потолок. В углу возле двери, раковина с блестящим краном, стена возле раковины отделана белым кафелем. У противоположной стены кровать. Пустая.
– Где я? – спросил Луговой.
– В больнице, милок. Где же еще? – ответила женщина и вышла.
Полковник уже полностью пришел в себя.
«Надо позвонить в управление, – подумал Луговой, – там, наверное, потеряли меня».
Он хотел встать, но с удивлением обнаружил, что лежит в кровати совершенно голый. Теперь придется дожидаться медсестру и требовать себе одежду.
«Если я в больнице, значит, кто-то извлек меня из машины и доставил сюда. Скорее всего, это сделал какой-нибудь водитель, проезжавший мимо. Но в машине оставались кое-какие документы. Где они теперь? Конечно, важного я ничего не брал, материалы к докладу оставил у генерала. План мероприятий? Но он составлен в таких формулировках, что непосвященному не понять. Но все равно необходимо убедиться, что он не попал в чужие руки».
Время бежит, а он до сих пор не выбрался из постели. Дел в управлении по горло, без него, конечно, работа не остановится. Но упустить что-нибудь могут. Особенно его беспокоил клиент, о котором сообщил агент «Тима». Сообщение содержало что-то не совсем понятное. Сам факт вызывал сомнение, но интуиция Лугового никогда не подводила. А здесь он чувствовал, что дело грядет серьезное.
«Нужно действовать очень аккуратно. Омельченко работник опытный. Надо его полностью подключить. Пусть вместе с ребятами из исследовательского отдела изучит феномен, хотя бы качественно».
Луговой привык действовать, но сейчас его энергия не находила выхода. Рука в гипсе не мешала, боль в груди притупилась, а может, он просто привык к ней. Полковник еще раз осмотрел палату, пытаясь придумать, как позвать медсестру, но ничего не придумал.
Ожидать, когда медсестре самой заблагорассудится появиться в палате, полковник не стал. Он вынул градусник, блестящий столбик ртути показал температуру: 37,5.
«Не страшно», – решил Луговой.
После этого, положив градусник на тумбочку, он поднялся и принялся сооружать себе одежду. Одной рукой выполнить это оказалось трудно, поэтому Луговой долго возился, прежде чем простыня с кровати, превратилась в некое подобие халата или накидки.
Ноги, голые ниже колен, не смущали полковника. Пройдясь босиком по палате и убедившись, что при движении простыня не грозит соскользнуть с плеч, он решительно направился к двери и, распахнув ее, вышел в коридор.


                07-10

Прекрасен утренний город, когда солнце едва поднялось над горизонтом, и лучи его наискосок пронзают листву деревьев, растущих вдоль улиц. Прозрачный воздух пока прохладен, и в нем медленно растворяется легкая дымка – остатки былого тумана. Проспекты и дворы еще пустынны, но солнце уже пробудило птиц, и чириканье воробьев из придорожных кустов, извещает о начале нового дня.
В Зеленоградских корпусах зашумели водопроводные трубы, это проснувшиеся горожане начали умываться. Люди стали включать плиты, готовить завтрак. Сначала редко, затем все чаще захлопали двери подъездов. На улицах появились прохожие с собаками. А вскоре во дворы начали выходить молодые мамаши с детьми. Они торопились отправить своих малышей в ясли и детские сады. Народ пошел на работу.

Елизавета Тимофеевна поднялась давно. Она уже успела приготовить завтрак и зятю, и внучке Алине. Дочь ее работала продавцом в книжном магазине, рабочий день у нее начинался в десять, и потому Елизавета Тимофеевна позволяла дочери немного поспать. Накормив и проводив зятя на завод, баба Лиза собирала теперь внучку в детский сад.
Обнаружив, наконец, «чешки» для занятий по хореографии, она уложила их в мешочек для сменной обуви и, взяв Алину за руку, вышла с ней на лестничную площадку.
– Баба Лиза, – очень серьезно заговорила Алина, – а на лестнице опять кто-то бедокурил.
Алина только недавно научилась произносить букву «Р», и теперь с особенным удовольствием выговаривала ее.
– Что такое? – забеспокоилась Елизавета Тимофеевна, замыкая входную дверь и оборачиваясь к внучке.
– Видишь, намусорили. Опять тебе надрываться придется.
Только теперь баба Лиза заметила черную крошку, которая покрывала всю лестницу.
– Только вчера вечером подметала и вот те раз. И кто это успел насвинячить? – сокрушенно вздохнула Елизавета Тимофеевна.
– Бабушка, это плохие мальчики насвинячили, – объяснила Алина.
– Может, мальчики,– согласилась с ней Елизавета Тимофеевна, – а может, дяденьки. Ты не пачкай сандалики, – остановила она внучку, когда увидела, что та старается наступить на черную крошку, чтобы с хрустом раздавить ее.
– Баба Лиза, если ты узнаешь, кто намусорил, ты ему надерешь хвоста?
– Прекрати болтать глупости, – строго заметила Елизавета Тимофеевна, она не любила, когда внучка повторяла ее слова, необдуманно сорвавшиеся с языка.
Они вышли из подъезда и, обойдя дом, направились к детскому саду, который считался лучшим в городе. В садике имелись бассейн и детский хор, а также хореографическая группа. Дочери не одну коробку конфет пришлось подарить в различных инстанциях, чтобы Алину взяли именно в этот сад. И заведующую ублажала, и в горсовете кого-то.
До садика дорога дальняя – до горсовета доехали на автобусе, а в утренний час пик это не просто. Елизавета Тимофеевна с Алиной за руку перешла через дорогу, поднялась по ступенькам к горсовету, чтобы затем пересечь площадь.
Алина несла в руке ведерко с совком, она размахивала рукой и потому постоянно роняла совок. Приходилось останавливаться, Девочка поднимала совок, укладывала его в ведерко, и они продолжали свой путь.
Алине недавно исполнилось пять лет. Елизавета Тимофеевна вышла на пенсию сразу же после рождения внучки. Но пенсия оказалась не самой большой, а потому через три года, когда Алина пошла в садик, баба Лиза решила устроиться на работу, но так, чтобы внучка была под приглядом.
Ее взяли в ЖЭК уборщицей. Ей предстояло следить за чистотой и порядком в четырех подъездах своей четырехэтажки. Ее не пугала грязная работа, главное, оставалось время и в доме прибраться, и в магазин сходить, и обед приготовить, и внучку забрать пораньше из детского сада.
Оттого что в подъезде кто-то насорил, она расстроилась. А кому может понравиться лишняя работа? Про себя она прикидывала, кто бы из жильцов мог это натворить. Но получалось, что некому.
– Баба Лиза, посмотри, какой дядя стоит, – отвлекла ее от раздумий Алина и спросила, – а что он делает?
– Какой дядя? – удивилась Елизавета Тимофеевна, не разобрав, куда указывала внучка.
– Да вот же дядя.
Пальчик девочки поднялся выше, и баба Лиза поняла, что Алина показывает на памятник.
– А что он делает? – повторила внучка.
– Я не знаю, может, он что-то рассказывает? – предположила Елизавета Тимофеевна. – Видишь, он в руке какую-то книжку держит?
– А я знаю. Он сказку про конька-горбунька рассказывает, – решительно заявила Алина.
– Наверное, – согласилась Елизавета Тимофеевна.
Она, прищурившись, посмотрела на табличку на пьедестале и вслух прочла:
– «Неизвестному поэту». И когда они успели его поставить? Вчера утром я этого не видела.
– И вечером не видела, – уверенно заявила Алина.
Елизавета Тимофеевна удивилась вниманию внучки, а потом еще раз посмотрела на памятник. Кого-то он ей напоминал. Этот чуб, этот курносый нос казались ей знакомыми.
– Ладно, пошли, а то в садик опоздаем, – заторопила она внучку, – памятник неизвестному дяде мы вечером посмотрим.
– Баба Лиза, это памятник дяде Диме, – произнесла вдруг Алина.
– Какому дяде Диме? – удивилась Елизавета Тимофеевна.
– С четвертого этажа, – ответила внучка.
Елизавета Тимофеевна вновь посмотрела на памятник и еще раз поразилась наблюдательности ребенка. Действительно, теперь и она узнала соседа по подъезду. Памятник удивительно походил на него.
– Ну, все. Пошли, а то тебя не пустят в садик, – заторопилась она.


                07-30

Командир может командовать даже в голом виде.
Полковник Луговой, закрыв за собой дверь палаты, огляделся. Пустынный коридор тянулся направо и налево. Одинаковые двери палат с обеих сторон коридора были закрыты. Справа вдали у самого окна нянечка занималась, как говорится, влажной уборкой. В руках она держала швабру с тряпкой, которой она протирала линолеум коридора. Между уборщицей и полковником, в середине коридора, виднелся какой-то просвет. Полковник предположил, что там располагается холл. Придерживая локтем загипсованной руки простыню, Луговой туда и направился.
В безлюдном холле, заметив телефон, он решительно подошел к столу и уселся на стоявший рядом стул и принялся набирать нужный номер.
В это время из глубины коридора появилась медсестра. Увидев у телефона Лугового, она подошла к столу и, нажав на рычаг аппарата, сказала:
– Немедленно положите трубку. Больным запрещается пользоваться служебным телефоном. Вы из какой палаты?
– Не знаю я, из какой палаты. Мне нужно позвонить на работу, – нахмурился Луговой.
– Запрещено, – равнодушно повторила медсестра.
– Что вы себе позволяете? – возмутился полковник.
– Больной, отправляйтесь в свою палату, – спокойно настаивала медсестра, продолжая держать руку на рычаге телефона.
Полковник Луговой не привык к тому, чтобы ему оказывали сопротивление. Он еле сдерживался. Только голос его посуровел, и слова он стал выговаривать четко и раздельно.
– Вы не понимаете, с кем разговариваете.
– Я разговариваю с больным, – медленно, почти копируя интонацию Лугового, ответила медсестра.
– Черт побери, – поднял глаза к потолку полковник. – Бардак, – процедил он сквозь зубы.
– Не надо ругаться. Отправляйтесь в палату, – настаивала медсестра.
– Где у вас заведующий отделением? – спросил Луговой.
– Заведующий отделением придет в восемь часов, – словно автомат проговорила женщина.
– А где у вас дежурный врач? – не унимался полковник.
– Кабинет дежурного врача располагается на втором этаже – невозмутимо проинформировала медсестра.
Луговой бросил трубку телефона и вскочил со стула. В возбуждении он забыл о простыне под загипсованной рукой. Поэтому, когда он поднялся, простыня соскользнула на пол, и он предстал перед женщиной во всей красе.
Полковник смущенно присел, подхватил одной рукой простыню и стал ею прикрываться. Между тем медсестра даже бровью не повела.
– Больной, почему вы раздеты? – спокойно спросила она.
– Откуда я знаю ваши порядки. Не выдали, наверное, – пробормотал Луговой под нос, продолжая сооружать себе одеяние.
– Отправляйтесь в палату. Вам принесут больничную одежду, – пробубнила медсестра.
Но полковник ее уже не слушал. Он, наконец, закрутил вокруг поясницы простыню, и, подоткнув ее края так, чтобы образовавшаяся юбка не волочилась по полу, зашагал по коридору в поисках лестницы на второй этаж.


                07-40

– Товарищи офицеры, – скомандовал Андрей Федорович, – подъем.
На койках зашевелились. В комнате вдоль противоположных стен стояло по пять двухъярусных коек. Сейчас на них располагалось только шестеро молодых мужчин.
– Быстро. Зарядка, умывание и завтрак. Я и так позволил вам поспать дольше, чем следовало бы, – произнес Андрей Федорович. – На все про все у вас есть полчаса. И, марш по предприятиям! Ваши подопечные вас заждались, – засмеялся он и вышел из комнаты.
Молодым людям не надо было дважды повторять приказание. Они живо оделись, потолкались в ванной, умываясь по очереди. Присев за стол в комнате, служившей столовой, все справились с завтраком, который приготовила молчаливая пожилая женщина.
Завершив завтрак, молодые люди дружно поднялись и, взяв свои вещи, кто папку, кто чемоданчик, гуськом потянулись к выходу. В дверях их провожал Андрей Федорович. Каждый выслушивал напоминание о своем объекте и, козырнув на прощание, скрывался за дверью.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

В шатре журчит вода. Вдоль стены, бежит ручей. Вода стекает с вершины образованного камнями холма и исчезает среди булыжников у входа. Рядом с ручьем на большом камне, окруженном зеленой травой, сидит Мида. Она только что умылась. Капли воды еще не высохли на ее коже. Вдоль стен шатра расставлены картонные деревья. На одном из деревьев прикреплена клетка с канарейками. Желтые птицы звонко пересвистываются.
В шатер входит Фро.
– Хорошо тут у тебя, прохладно, травка растет. А там ужасно, – вздыхает она.
Мида молча улыбается. Фро подходит ближе и тоже присаживается на камень.
– Ты все хорошеешь, – говорит она, приветливо оглядывая Миду.
– Ты тоже выглядишь недурно, – отвечает Мида.
– Ну, что ты. От этого зноя и пыли у меня скоро кожа потрескается.
– Не знаю, как тебе, а мне нравится бешеная скачка, – замечает Мида.
– Чего же в ней хорошего? – удивляется Фро.
– Неужели ты не любишь скорость? Представляешь, ветер в лицо, дышать трудно, а ты подстегиваешь лошадей и летишь вперед, забыв обо всем. Прекрасно.
– Во время скачки так трудно дышать, что обо всем забываешь, – ворчит Фро. – а ты, как дитя, радуешься этим глупостям? Ты всегда любила скакать верхом, а меня выматывает эта тряска по бездорожью. Когда мы останавливаемся, и я пытаюсь сойти с колесницы, меня ноги не держат. И до поздней ночи мне все кажется, что мои внутренности трясутся и дрожат.
– Ты просто не привыкла.
– И не хочу привыкать. Зачем мне? Тебе, может быть, такая жизнь нравится. Но, по-моему, если это будет еще продолжаться, то и тебе все надоест.
– Не знаю, Фро, не знаю.
– Зато я знаю. Неужели тебе не хочется оказаться на берегу настоящего ручья, а не среди этой бутафории? – Фро делает жест рукой в сторону журчащей воды. – Неужели тебе нравятся эти нарисованные деревья, эти бедные птички в клетке?
Мида молча опускает глаза. Но подрагивающий подбородок выдает ее переживания. Слова Фро ей обидны.
– Ты не имеешь права упрекать меня в том, что мне нравятся нарисованные деревья. Конечно, я скучаю по прежней жизни. И эта, как ты выражаешься, бутафория помогает мне выжить. Мне, может быть, труднее, чем остальным, терпеть нынешнее существование. Но я молчу. Ведь ничего изменить нельзя. Ты предлагаешь мне нарушить Соглашение?
– Ничего я тебе не предлагаю.
– А тогда зачем ты все это говорила?
– Просто я вижу твои мучения. Вот и выразила свое сочувствие. Может быть, это не совсем удачно получилось, – улыбается Фро. – Не обижайся.
– Ах, дорогая Фро, – не скрывая досады, продолжает говорить Мида. – Ты думаешь, мне не надоели эти ненастоящие камни, эти картонные деревья, эти искусственные кусты с бумажными цветами, источающими аромат только после того, как их обрызгают какой-то гадостью? Но только я не позволяю расслабиться. Я гоню от себя даже робкую мечту о настоящем тихом зеленом уголке в глухом лесу вдали от всех. А все эти мелкие чудеса с зеленой травкой отнимают слишком много сил, чтобы им постоянно радоваться.
– Милая Мида, еще раз повторяю, я не хотела тебя обидеть, – Фро садится рядом с Мидой. – Нам нельзя сейчас ссориться. Хочешь, давай вместе сходим к старику? Может быть, он сможет как-нибудь тебе помочь.
– Ах, Фро, что ты говоришь? Разве он может сейчас сделать что-то? Ему не позавидуешь. Он, наверное, страдает от этого больше нашего. Его самого надо бы пожалеть.
– Вот тут я с тобой не соглашусь, сомневаюсь я в его страданиях, – замечает Фро. – Если бы он страдал, он бы над нами так не измывался.
– А разве он над тобой измывается? – удивляется Мида. – Это как же?
– Десять дней длится бешеная скачка с невыносимой тряской, а в награду за мучения он позволяет один день отдыха. Разве это не издевательство? – усмехается Фро.
– Меня скачка отвлекает от грустных мыслей.
– Слушай, а твой Пром не хочет сходить к старику?
– Почему ты называешь Прома моим? – искренне удивляется Мида.
– Полно, милая, это уже не секрет. Все об этом знают.
– Все, кроме меня.
– Ну, хорошо, дорогая, ты ничего не знаешь. Но все давно замечают, что Пром оказывает тебе особые знаки внимания.
– Мне многие оказывают знаки внимания.
– Но, дорогая, я не это имею в виду. Ты же не станешь отрицать, что он находится под твоим влиянием. Он уже давно прислушивается только к тебе.
– Ты явно преувеличиваешь.
– А ты попробуй испытать его, – предлагает Фро.
– Как это?
– Попроси его поговорить со стариком, чтобы тот смягчил условия Соглашения.
– Странно. Ты не первая, кто просит меня об этом, – задумчиво произносит Мида.
– Кто же еще тебя просил? – интересуется Фро.
– Да. Совсем недавно почти теми же словами меня уговаривал Гер.
– Вот как? Ну, что ж, значит, не меня одну беспокоит нынешняя ситуация.
Они умолкают. Мида задумчиво стебельком травинки проводит по своей руке. Фро поднимается с камня и, наклонившись к ручью, плещет воду себе на лицо. Потом, выпрямившись, машет рукой Миде и направляется к выходу.
– У тебя хорошо, но мне пора.



                ЧАС ДЕВЯТЫЙ


                08-00

У здания управления милиции Аня Логинова оказалась ровно в восемь часов. Вчера дежурный по телефону отговаривал ее приезжать в такую рань, все равно прием начинается в девять. Тем не менее, в семь тридцать, как обычно, Аня отвела Кешу в ясли, а сама отправилась в милицию.
Здание постепенно заполнялось людьми в форме и в гражданской одежде. Аня терпеливо ждала. Дежурный милиционер, которому она рассказала о своих проблемах, посоветовал ей обратиться к следователю Попову и обещал сказать, когда тот придет.
Из-за ночных переживаний, лицо Ани осунулось. Она теперь не сомневалась, что с Димой что-то случилось. Аня не плакала, только хмурила темные брови и, ожидая Попова, нервно покусывала губы.
Следователь оказался симпатичным мужчиной лет тридцати пяти в сером гражданском костюме. Он пригладил волосы и представился:
– Виктор Алексеевич. Слушаю вас.
Аня сбивчиво рассказала о вчерашнем вечере, о ссоре с Димой и о том, что тот ушел из дома на ночь глядя. А теперь его нигде нет.
Следователь слушал Аню внимательно и не перебивал вопросами. Только когда она умолкла, спросил:
– Почему вы думаете, что с ним что-то случилось? Может, он заночевал у приятеля.
– Ой, да что вы? – спохватилась Аня, – Я совсем забыла сказать, что уже обзвонила всех его приятелей и знакомых, но никто ничего не знает.
– Понятно, – произнес следователь и, помолчав, осторожно спросил, – а нет ли у вашего мужа кого-нибудь, с кем вы не знакомы.
– Я не поняла, что вы имеете в виду.
– Ну, – замялся следователь, – может быть, у него есть неизвестная вам женщина?
– Ну, что вы? – улыбнулась Аня столь нелепому, на ее взгляд, предположению, – вы не знаете Диму. Он не такой. А потом, я бы сразу это почувствовала, он не умеет притворяться.
– Вам виднее, – вздохнул следователь. – Ну, тогда давайте я запишу координаты его знакомых. Я сам еще раз с ними побеседую. Кстати, вы на работу мужа еще не звонили?
Он взглянул на часы и добавил:
– Впрочем, еще рано. Так что, я сам позвоню. Вы не волнуйтесь. Сейчас напишите заявление. Это, конечно, формальность. Но таков порядок. И оставьте мне свой рабочий и домашний телефоны. Я буду держать вас в курсе дела. Кстати, у вас фотография мужа есть?
– Конечно. Только я забыла взять, – спохватилась Аня. – Я могу сейчас принести.
– Сейчас я должен спешить по одному делу и не могу вас дожидаться. А вы собираетесь зайти домой? – спросил Виктор Алексеевич.
– Да, – подтвердила Аня.
– Давайте договоримся так: вы захватите фотографии на работу, а в обед мы с вами где-нибудь пересечемся. И вы мне их передадите. Хорошо?
Аня вышла от следователя успокоенная. Она поверила, что Попов найдет ее мужа.


                08-05

Полковник Луговой решительно направился в кабинет дежурного врача. Но дверь оказалась запертой. Стоять и ждать полковник не умел. Ринувшись в глубину коридора, он нашел медсестру, сидевшую за столом в холле и перебиравшую склянки с лекарствами.
– Где дежурный врач? – сердито спросил Луговой.
– Больной, почему вы в таком виде разгуливаете? – нахмурилась медсестра.
– Это не ваше дело, – ожесточился полковник, – я повторяю вопрос: где дежурный врач?
– Врач сейчас подойдет. А вам надо одеться, – настаивала медсестра.
– Я сам знаю, что мне надо, – рявкнул рассерженно Луговой, – где врач?
– Недостаток воспитания очень заметен в вашем возрасте, – проворчала девушка и вернулась к своим делам.
Полковник, заметив вдали мужчину в белом халате, устремился по коридору к нему. Навстречу ему попалось несколько больных в темных пижамах. Они с удивлением оглядывались на полуголого босого человека, но Луговой не обратил на них никакого внимания.
– Вы дежурный врач? – напористо спросил он мужчину в белом халате.
– Да, – ответил тот и тут же спросил, – почему вы разгуливаете по больнице в таком виде?
– А в каком виде я должен разгуливать, если мне не выдали одежду? Пройдемте в кабинет, – решительно произнес полковник и направился обратно, не сомневаясь, что врач следует за ним.
– Итак, я вас слушаю, – произнес врач, когда они вошли в кабинет.
– Я полковник Луговой. По делам службы мне нужно срочно позвонить.
– Простите, больным пользоваться служебным телефоном запрещено. Вы должны дождаться обхода лечащего врача и вам все объяснят, как и что вы должны делать.
– Я не могу дожидаться обхода. Видимо, ночью я попал в автокатастрофу и меня доставили сюда без сознания. Сейчас я пришел в себя и мне нужно срочно позвонить на работу.
– Как вы сказали ваше имя? – уточнил врач.
– Меня зовут Олег Николаевич Луговой.
– Подождите одну минуточку, – попросил врач и поднял трубку телефона.
– Я повторяю, мне нужно очень срочно. Дело государственной важности.
– Олег Николаевич, – улыбнулся врач, – как человек военный, вы должны понимать, что в каждом учреждении свой порядок. И не надо его нарушать. Сейчас во всем разберемся.
Луговой нервно вздохнул и посмотрел в окно. Высокие ели загораживали вид на город. От этого в кабинете казалось сумрачно. В одном месте несколько еловых лап немного раздвинулись, и между ними виднелась пара белых корпусов, ярко освещенных утренним солнцем.
Начинался новый день, и полковнику позарез было необходимо быстрее оказаться за стенами больницы. Луговой еще раз вздохнул, подавляя гнев на штатскую бюрократию, и вернулся к столу дежурного врача.
Тот уже завершил свои переговоры и, улыбнувшись, поднялся со своего места:
– Ну, все прояснилось, товарищ полковник, можете звонить. А пока вам принесут пижаму.
– Какую пижаму? – возмутился Луговой. – Верните мои вещи. Я здоров и сейчас вызову машину, чтобы покинуть ваше заведение.
– Вот тут вы не правы, – попробовал возражать врач, но Луговой уже поднял трубку телефона и жестом показал врачу, что тому нужно покинуть кабинет.
Тот, пожав плечами, нехотя подчинился.


                08-10

Мама дважды будила Колю. Первый раз он ответил, что уже встает, а сам тут же опять провалился в сон. Мать ушла на кухню готовить завтрак. А в восемь она спохватилась, что сын так и не поднялся. Она поспешила в комнату и вновь растолкала спящего Колю.
Он сразу понял, что уже поздно, и что он опаздывает. Поэтому, наскоро умывшись, Коля схватил приготовленный бутерброд, хлебнул, обжигаясь, горячего чая и выбежал из дома.
Пять минут – чтобы добежать до остановки, три минуты нервного ожидания, десять минут тряски в переполненном автобусе и, наконец, полторы минуты до проходной. Коля успел проскочить мимо вахтерши до того, как к вертушке подошла старшая табельщица и стала собирать пропуска опоздавших.
Успев отдышаться в лифте, пока поднимался на пятый этаж, Коля спокойно прошел по коридору, здороваясь со знакомыми. В лаборатории он покосился на стол начальника, перед которым стояло несколько сотрудников, и, прошмыгнув к своему столу, быстро уселся.
Голова была тяжелой, хотелось спать. Коля положил перед собой несколько листов схем, чтобы издали казалось, будто он над чем-то задумался. А сам, поустойчивей облокотился, подпер голову ладонями и закрыл глаза.
«Неужели сегодня всего несколько часов назад я мог дотронуться до Алевтины? Даже не верится. Какая у нее нежная кожа... Теперь, наверное, надо будет жениться на ней? Порядочные люди именно так поступают. А я порядочный человек или порядочный... негодяй? Впрочем, разве негодяй не человек?. Страшно представить, свадьба это же такие хлопоты. Да и денег нужно немало. На мои сто тридцать не очень-то разгуляешься. Господи, а потом начнутся всякие пеленки, детский крик, суета в доме. И прости-прощай, литература. Мама обо мне заботится. А Алевтина? Сможет и захочет ли? А если не захочет, значит, придется изменять привычный порядок жизни. Хочу ли я этого? Скорее не хочу, чем хочу. Следовательно, начнутся раздоры и ссоры. Какая это совместная жизнь? Надо честно сказать, что так рано надевать хомут не хочется. Значит, я подлец? А ведь даже самому себе, даже мысленно не хочется признаваться в этом. Надо будет после обеда позвонить Алевтине. Хотя, о чем говорить? Что бы такое придумать?».
Коля задремал. Локти его медленно разъехались, голова соскользнула с ладоней и резко дернулась. Он вздрогнул и проснулся. Подняв глаза, он увидел перед собой улыбающееся лицо начальника лаборатории.
– По ночам надо не гулять, а спать, тогда на работе успеешь наделать успехов, – наставительно проговорил он.
– А я не сплю, – возразил Коля.
– А если не спишь, то почему у тебя голова дрыгается? Может, ты припадочный больной? – ласково поинтересовался начальник.
Коля промолчал.
– Ладно, – миролюбиво продолжил начальник и строже добавил, – вот схема. Исправь ошибки, я там пометил, а потом неси в нормоконтроль. И кончай ночевать. Тебе не за это деньги платят.
– Разве это деньги? – хмыкнул Коля.
– Недоволен? Могу премию сократить.
– Все мы немного шантажисты. А кто без премии будет в стенгазету заметки писать?
– Ладно, уговорил. Не буду премию сокращать. Работай, – усмехнулся начальник и отошел к своему столу.
Коля, зевнув, неторопливо развернул рулон схемы и принялся за работу.


                08-15

Баба Лиза, оставив внучку в детском саду, приехала домой на автобусе. Обычно она возвращалась пешком, для здоровья полезно и в магазин зайти можно. Но сегодня ей придется срочно подмести в подъезде, а то жильцы растопчут всю грязь, и тогда не обойтись без мокрой тряпки. А мыть полы всегда тяжелее – надо еще таскать за собой ведро с водой.
Разбудив дочь и предупредив ее, что пора собираться на работу, Елизавета Тимофеевна надела рабочий халат и спустилась на первый этаж в кладовку, где у нее хранилось все, что требовалось для исполнения трудовых обязанностей. Вооружившись шваброй, ведром и совком, она потащилась наверх, пытаясь угадать, к чьей двери приведут следы рассыпанной крошки.
Баба Лиза иногда завидовала уборщицам, убиравшим подъезды в домах с лифтами. Там не приходилось пешком подниматься на верхний этаж, да и по лестницам в таких подъездах ходили меньше, а значит, и грязь в слякотную пору не так разносили.
Но зависть эта быстро угасала, когда Елизавета Тимофеевна вспоминала жильцов своего дома. Со многими из них у нее сложились добрые отношения. В любом подъезде на любом этаже ее всегда пускали набрать теплой воды, когда она начинала мыть пол, если, конечно, эту воду не отключали во всем доме. Да и сами жильцы хорошо знали друг друга и заботились о чистоте. Кому хочется пробираться в квартиру через мусор?
А в этих девятиэтажках люди живут рядом, но почти незнакомы, да и мусор на лестнице их не заботит, из квартиры шагают прямо в лифт, и на улицу. В таких домах есть мусоропроводы, но люди там такие, что даже свой мусор, если они его обронили, не хотят убирать. Нет, баба Лиза была довольна своей работой и своим домом. Все здесь знакомое, близкое.
Когда на четвертом этаже Елизавета Тимофеевна с трудом перевела дыхание, она увидела, что особенно много крошки насыпано под люком, ведущим на крышу. Люк казался закрытым, но замок, как всегда, отсутствовал. Отставив щетку и ведро с совком, баба Лиза отважилась забраться по вертикальной металлической лесенке и выглянуть на крышу. Она увидела груду каких-то черных цилиндров, сваленных на крыше в стороне от выходного люка, это в какой-то мере удовлетворило ее любопытство.
Спустившись, Елизавета Тимофеевна принялась сметать черную крошку с лестничных ступеней. Когда она спустилась на первый этаж, ведро оказалось почти полным.
Теперь она хотела заняться домашними делами, но, вспомнив увиденное на крыше, решила все-таки сначала отправиться в контору, чтоб выяснить, не затевается ли какой ремонт в ее доме.


                08-30

На машине, вызванной Луговым, примчался майор Омельченко. Он не успел еще отправить рапорт генералу, и потому сразу решил предстать пред начальственным оком, спеша покаяться и повиниться, понимая, что добровольная явка снижает меру наказания. Он знал своего начальника. Гнев, конечно, будет несусветный, но принятые меры должны смягчить неминуемую бурю.
Войдя в кабинет дежурного врача, где его ждал полковник, и, увидев грозное выражение лица своего шефа, майор решил повременить с признаниями, опасаясь попасть под горячую руку.
– Здравия желаю, Олег Николаевич, – произнес он, закрывая за собой дверь кабинета.
– Да уж, здравие не помешает, – ворчливо откликнулся Луговой. – Представляешь, косой выскочил под колеса перед самой машиной. Пожалел стервеца, и вот – на тебе. Тут оказался. Кстати, поинтересуйся, кто меня сюда привез.
– Узнаю.
– А тут, между прочим, такая бюрократия. Еле прорвался к телефону.
– А мы еще ночью узнали, где вы находитесь. Но решили не беспокоить вас, чтобы вы немного отдохнули. Я машину уже вызывал, чтобы к вам ехать, а тут вы позвонили.
– Ишь, они решили. Нечего мне отдыхать. Пошли. В машине введешь в курс, что там у вас стряслось?
– Да у нас почти все в порядке, – попробовал успокоить полковника Омельченко.
– Не темни, майор. По глазам вижу.
– Вам бы, товарищ полковник, телепатом работать.
– Обойдемся без глупостей, – проворчал Луговой, направляясь к двери.
Полковнику уже вернули гражданскую одежду. Рубашку на нем застегнули с трудом, так как мешала загипсованная рука, оставшаяся под рубашкой. Там, где пуговицы были не застегнуты, высовывалась часть гипса и кисть пострадавшей руки. Пиджак просто набросили на плечи. Омельченко оглядел Лугового со спины.
– Товарищ полковник, у вас брюки и пиджак измазаны. Кажется, вы на траве лежали.
– Весьма возможно, – отозвался Луговой, – вот ты и прикрой мой тыл. Неудобно полковнику появляться с грязным задом, – засмеялся он.
Когда они сели в машину, Омельченко попросил подождать его и бегом вернулся в здание больницы. Луговой, оказавшись в служебной машине, почувствовал знакомую обстановку и тут же воспользовался этим.
– Выйди, погуляй, – приказал он водителю, а сам поднял трубку телефона и набрал номер.
– Алло, Андрей Федорович, привет, – произнес он.
– Здравия желаю, товарищ полковник, с выздоровлением, – отозвался собеседник на его голос. – У нас тут про вас уже легенды ходят.
– Ладно, про легенды как-нибудь потом. Ты мне обрисуй обстановку на этот час.
– Олег Николаевич, а что обрисовывать? Все по плану. Ребята уже отправились. О результатах буду докладывать.
– Хорошо. Я скоро буду на месте.
Не успел Луговой положить трубку, как вернулся немного растерянный Омельченко.
– Товарищ полковник, вас никто в больницу не доставлял.
– Как это? – удивился Луговой, – я сам, что ли, в бессознательном состоянии сюда добрался? Тут же по прямой, через лес, километра два с половиной будет.
– Непонятно, – согласился Омельченко, – медперсонал подтверждает, что вы находились без сознания. А обнаружили вас вот здесь, у приемного покоя на лавочке. Да, еще говорят, что голову вам перевязали вот этим,– Омельченко показал полиэтиленовый пакет с окровавленной тряпкой, – и еще говорят, что эта перевязка спасла вас от большой потери крови. Кому-то надо сказать «спасибо». Кто-то доставил вас сюда, но почему-то сам объявиться не пожелал.
– Чертовщина какая-то, – проворчал полковник.
– Вы с водителем подъезжайте к воротам, – предложил ему майор, – а я, пока вы соберетесь, к вахтеру забегу.
Омельченко легко одолел расстояние, отделявшее от ворот, и зашел в будку вахтера.
– Вообще-то, все действительно выглядит очень загадочно, – заговорил он, усаживаясь в машину, когда Луговой подъехал к воротам. – Вахтер убеждает, что ночью никто не приходил и не приезжал, кроме скорой помощи, на которой доставили пациента с приступом аппендицита.
– Проспал, наверное, твой вахтер, – отозвался Луговой.
– Не похоже. Зачем ему врать? Он зубной болью мучается, щека распухла, всю ночь, говорит, глаз не сомкнул. Вот, ждет смены, чтоб к стоматологу бежать.
– Ладно, – нахмурился полковник, – об этом потом, докладывай, какие у тебя проблемы?
Омельченко рассказал об исчезновении Никанорова.
– Так-таки и исчез? – переспросил Луговой.
– Там сейчас весь научный отдел каждый сантиметр двора обследует, все системы перепроверяют. И никаких следов.
– Да, – с досадой произнес полковник, – моя вина. Не предупредил я тебя, чего опасаться надо. Торопился очень. Теперь, если не найдем, отвечать придется. Обоим.
– Да мы его уже в розыск объявили. Найдем.
– Мне бы твою уверенность, майор. Ладно, выходи, приехали. Сейчас в кабинете я тебе задачу поставлю. Кстати, знаешь народную мудрость? Каждый подчиненный должен отвечать за промахи своего начальства.


                08-35

Елизавета Тимофеевна сначала зашла к своему руководству. Она хотела узнать, можно ли уже получить «материалку» на следующий месяц. Холстину на тряпки уже второй квартал обещают. Однако и в этот раз ее не порадовали.
После этого баба Лиза заскочила к Степаниде Тимофеевне, с которой она поддерживала приятельские отношения. Степанида работала диспетчером в ЖЭКе. Она как раз только что сменилась. Поэтому обе Тимофеевны смогли полчасика потолковать о всякой всячине.
Между разными новостями баба Лиза поведала бабе Степе о своем вояже на крышу.
– Ты с ума сошла, – набросилась на нее Степанида, – кто тебя заставлял на крышу лезть?
– Так я только посмотреть хотела, – оправдывалась Елизавета Тимофеевна.
– Не твое это дело, – наставляла Степанида, – Васька, вон, загулял где-то. До сих пор его нет. А это его дело. Он, вишь, прохлаждается, а ты за него по крышам шастаешь. Как молодая. Тебе разве за это зарплату платят? Узнала, что кто-то на крышу лазил, доложи начальству, и порядок.
Мудрая баба Степа, как всегда, была права. Она поднялась, собираясь уходить.
– Ты когда в магазин пойдешь? – спросила она подругу.
– Прямо отсюда собиралась, – ответила Елизавета Тимофеевна.
– Это зря. Я заметила, в магазине стали товар выбрасывать часов в одиннадцать, когда с завода на обед люди идут. И молоко вывозят, и кефир. Так что подходи в одиннадцать.
Елизавета Тимофеевна согласилась и проводила подругу до дверей.
– А я подожду Ваську, – сказала она. – Надо, чтоб он все-таки слазил на крышу. Чего там навалили? Надо бы узнать.
– Ну, а я пошла, – махнула рукой баба Степа.


                08-40

Молодой человек в белом, как у всех, халате, открыв дверь в машинный зал, неторопливо прошел в кабинет начальника, находившийся за стеклянной перегородкой.
Никита сидел за клавиатурой и, глядя на монитор, отлаживал свою задачу. В стороне мерцал огоньками пульт вычислительной машины БЭСМ-6, за которым работал оператор Генка Мазин. Это он проинформировал Никиту, что к начальству заявился посторонний. Однако Никита не придал этому значения и отмахнулся от Генки.
Минут через десять начальник, выглянув из кабинета, громко, чтобы перекричать тарахтение перфоратора, готовящего колоду перфокарт, позвал Куликова к себе. Никита поморщился, остановил свою задачу, заказал вывод на распечатку листинга промежуточных результатов и, вздохнув, направился за перегородку.
– Куликов, тут с тобой хотят поговорить, – сообщил начальник, покидая кабинет.
– Никита Алексеевич? – уточнил молодой человек, когда они остались вдвоем.
– Да. Что вы хотите?
– Я хотел бы с вами побеседовать. Разговор пойдет о ваших интересах помимо работы.
– И что в моих интересах вас интересует? Извините за каламбур, – улыбнулся Никита.
– Вы являетесь членом Зеленоградского литературного объединения?
– Простите, вы не представились. С кем я имею удовольствие, так сказать?
– Ах, да, – спохватился молодой человек и, достав из кармана, показал Никите удостоверение, – лейтенант Волков Василий Петрович.
– Ого, – искренне удивился Никита, – и чем же я заинтересовал органы?
– Нам стало известно, что вы, Куликов Никита Алексеевич, занимаетесь тиражированием запрещенной литературы.
– Пожалуйста, поконкретнее, – попросил Никита.
– Хорошо. Можно поконкретнее, – хмуро согласился лейтенант и раскрыл чемоданчик, стоявший на стуле рядом с ним. – Вот образцы вашей деятельности. Это стихи Пастернака, – он взял несколько скрепленных страниц отпечатанного текста и показал их Никите, перебрав что-то в чемоданчике, он достал еще несколько страниц, – а это стихи Ахматовой.
– И что вас беспокоит? Эти стихи, напечатаны государственным издательством. Разве они запрещены?
– Расскажите, как вы это напечатали? – произнес молодой человек, словно не слыша вопроса Никиты.
– Что тут непонятного? Набрал на клавиатуре и вывел на печать.
– А вы набранные тексты сохраняете на магнитной ленте? – уточнил лейтенант.
– Нет, – быстро ответил Никита. Он сразу понял, куда клонятся расспросы, поэтому, только чуть замявшись, он тут же добавил, – ну, иногда, если не успел распечатать.
– Ладно, – поднялся лейтенант, – я с вашим руководством договорился, мы сейчас заберем ваши ленты и съездим в одно место. Не возражаете?
Никита молча пожал плечами, понимая, что возражать бесполезно. Пока лейтенант забирал бобину с магнитной лентой, Никита мысленно перебирал всех авторов, стихи которых он записал на нее.
– Вспоминаете, нет ли среди всего этого запрещенных? – язвительно полюбопытствовал лейтенант, подходя к Никите с бобиной в руках.
Куликов пожал плечами, а лейтенант повесил халат на вешалку и обратился к Никите:
– Пойдемте?
Никита молча вышел из кабинета и, тоже сняв халат, оставил его на стуле. Обернувшись к Генке Мазину, который искоса наблюдал за происходящим, Никита сказал:
– Ген, звякни Алевтине, скажи ей, что я сейчас к ней не приду, как обещал.
– Бу сделано, – отозвался Генка.
– Кто такая Алевтина? – поинтересовался лейтенант.
– Любимая девушка, – хмуро ответил Никита.
Лейтенант удовлетворенно кивнул головой и жестом пригласил Никиту на выход.


                08-50

Володя Трунов после, можно сказать, бессонной ночи пришел на работу с головной болью.
– Ты что? Не опохмелился? – спросил его Федя, с которым они работали в мастерской.
– Ты не поверишь, но вчера я даже ста грамм не выпил, – морщась, отозвался Володя.
Мастерская при АТС, где они вместе работали, занимала вытянутую комнату, площадью более сорока квадратных метров. В помещении не существовало окон, а высота потолка казалась просто несусветной, метра четыре или пять – почти колодец. Вдоль противоположных длинных стен тянулись высокие металлические стеллажи, забитые неисправными телефонными аппаратами. Одна из полок была заставлена коробками с запасными деталями. Напротив двери вдоль всей стены располагался широкий стол. Под потолком и над столом сияли лампы дневного освещения. Здесь-то Володя с Федей и занимались ремонтом телефонов.
– Отчего болит голова? – сам себя спросил Федор, начиная философствовать. – У меня один знакомый доктор говорит, что это происходит тогда, когда кровь в извилины не поступает. Или сосуды сжались, или кровь загустела.
Володя опять поморщился, голос Феди гулко раздавался в помещении.
– У тебя анальгина нет? – спросил он.
– Смеешься что ли? – удивился Федя. – Зачем тебе химия? Натуральный продукт всегда лучше. Натурель – это благодать. Надо принять граммулечку. Кровь разжижится, сосуды расширятся, головную боль как рукой снимет. Потерпи малость до одиннадцати, полечимся.
Когда в комнату вошел майор Омельченко, его поначалу приняли за обычного клиента.
– Гражданин, вам чего? – обратился к нему Федя.
– Могу я видеть Владимира Александровича Трунова? – спросил Омельченко.
– А, это к нему, – Федя указал на своего напарника.
– Давайте выйдем? – предложил майор Трунову. – Надо поговорить.
– Иди, иди. Подыши свежим воздухом, это полезно, – посоветовал Федя приятелю, и пояснил, обращаясь к Омельченко, – у него голова болит.
Омельченко с Труновым вышли во двор, и присели на скамейку под березой. Здесь оказалось прохладно. Володя откинулся на спинку, прикрыв глаза.
– Владимир Александрович, как мне кажется, вы не выспались? – спросил у него майор.
– Да. Ночь выпала беспокойная, – отозвался Володя с закрытыми глазами.
– Расскажите мне об этой ночи.
Володя открыл один глаз и внимательно посмотрел на Омельченко.
– Зачем это вам? – удивился он.
Майор достал удостоверение и показал его Володе.
– А-а, – протянул тот понимающе. – Я так и думал, что это добром не кончится. Уж больно все непонятно.
– Расскажите обо всем, что вам непонятно, – попросил Омельченко.
Володя прикрыл ладонью темечко – так боль казалась слабее, – и неторопливо начал свой рассказ. Он говорил об увиденном, и о том, что рассмотреть не удалось. Он рассказал, как вызвал милицию, заметив, что кто-то залез к соседу через форточку. Он думал, это вор, но потом выяснилось, что сосед сам залез к себе в квартиру. Милиция приезжала, разбиралась. Но потом сосед почему-то опять залез в форточку. Впрочем, может быть, это опять оказался не он. И зачем люди лезут в окно? Есть же для этого двери.
Омельченко слушал его, не перебивая даже тогда, когда Володя заговорил не очень внятно и начал повторяться. Наконец, Трунов умолк. Он рассказал все, за исключением одного момента. По непонятной для себя самого причине Володя не смог рассказать о жутком видении, из-за которого он, собственно, и покинул соседскую квартиру досрочно. Он посчитал, что неловко беспокоить серьезных людей рассказами о галлюцинациях. А то, что ему привиделось в комнате Вадима, по-другому и не определишь.
– Итак, резюмируя сказанное вами, – начал Омельченко, когда Володя принялся молча разминать свое темечко, – я понял следующее. Ваш сосед по неизвестной пока причине оказался закрытым на своем балконе. Обнаружив, что окно и балконная дверь закрыта, он разбил форточку и проник в свою квартиру. Через некоторое время по вашему вызову прибыл наряд милиции, который забрал его в отделение, чтобы тщательно разобраться в происшествии. Так?
– Насчет милиции я точно не знаю, – пояснил Володя, – я ушел раньше, чем они уехали.
– Значит, вы не видели, как они уводили вашего соседа? – уточнил Омельченко.
– Конечно, я же говорю, что раньше ушел.
– Понятно, – вздохнул майор, – ну, спасибо за помощь. Я только прошу вас никому не рассказывать о случившемся. Ну, и о нашей беседе тоже. Понятно? До свидания.
– До свидания, – отозвался Володя, – Я все понял. Я буду нем, как рыба.
Омельченко поднялся со скамейки и пожал руку Трунову.
– А вы сейчас к нему? – поинтересовался Володя.
– К кому? – не понял майор.
– Ну, к Вадиму, к соседу моему? – уточнил Трунов.
– А где он сейчас?
– Я, конечно, точно не знаю. Но, наверное, спит, – предположил Володя.
– Где? – осторожно спросил Омельченко.
– Дома. Где ж еще? – удивился Трунов и добавил, – я ж вам говорил, что он второй раз с балкона залез к себе в форточку. Но это случилось, вот ведь голова трещит, даже не помню точно во сколько. Еще темно, но, в общем, уже почти утро. Так что, если сейчас не ушел на работу, то обязательно спит. А уж если он всю ночь куролесил, то сейчас точно спит.
– Спасибо вам большое, – заторопился майор, – я, действительно, постараюсь застать вашего соседа. До свидания.
Омельченко выбежал со двора АТС, а Володя решил еще посидеть на свежем воздухе.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Под легким навесом располагается невысокое ложе. На нем, прячась от солнца, с закрытыми глазами лежит Калли. Одна служанка неторопливо расчесывает гребнем ее длинные темные волосы. Другая служанка влажной губкой, периодически опускаемой в сосуд с водой, протирает ноги и руки лежащей. Третья обмахивает ее опахалом.
– Ты меня сейчас заморозишь, – не открывая глаз, говорит лежащая девушка.
Служанка начинает медленнее размахивать опахалом.
– У тебя опять вода нагрелась, – через некоторое время капризно произносит девушка.
Вторая служанка вскакивает и, подхватив сосуд, убегает, чтобы сменить воду.
Из-за шатра появляется Пол. Подойдя ближе, он делает знак, и служанки послушно исчезают. Девушка открывает глаза и, увидев Пола, радостно улыбается ему. Отодвинувшись на ложе, она освобождает ему место и приглашает:
– Садись, милый. А я все утро думаю о тебе.
– Дорогая Калли, когда мы расстаемся, я тоже все время думаю о тебе, – отвечает Пол, с улыбкой целуя руку девушки, и добавляет, – а когда мы вместе, я ни о чем другом и не хочу думать. Впрочем, ты это и сама знаешь.
– Милый Пол, я всегда рада слышать от тебя эти слова. Когда ты со мной, мне становится легко, и я ни о чем другом не мечтаю. С тобой я готова переносить любые лишения.
– Ах, дорогая, моя ярость разгорается, когда я вижу, что ты терпишь хоть какие-то лишения. Эта ярость придает мне силы. Я готов разорвать виновника своими руками. Но ничего, скоро твои мучения кончатся. Осталось недолго ждать.
– Милый Пол, что ты задумал? – обеспокоено спрашивает Калли.
– Не волнуйся, дорогая. Все будет хорошо.
– Нет, нет, милый, расскажи, что ты задумал. Я теперь все равно буду волноваться.
– Ну, зачем тебе лишние заботы? Ты об этом узнаешь, когда все произойдет.
– Ты мне не доверяешь?
– Ну, что ты говоришь? Я просто не хочу, чтобы ты по пустякам зря переживала.
– Если это пустяки, почему ты не хочешь рассказать мне о них? Нет, ты что-то от меня скрываешь.
– Калли, дорогая, поверь, ничего я не скрываю. Ну, хорошо. Я все расскажу. Только дай слово, что не будешь отговаривать меня.
– Значит, то, что ты задумал, опасно? – с беспокойством вскрикивает Калли.
– Ну, вот. Ты уже испугалась. Потому я и не хотел тебе говорить, – вздыхает Пол.
– Как ты не поймешь, что я боюсь только за тебя. Я же знаю твой характер, горячий и вспыльчивый. Ты же можешь затеять что-нибудь сумасшедшее. Но ладно, я попробую не волноваться. Рассказывай обо всем, а я постараюсь тебя не перебивать.
Калли прижимается к плечу Пола. Тот обнимает ее и, оглядевшись, говорит вполголоса.
– Ты знаешь, мне уже давно надоел распорядок, установленный твоим дедом. Меня раздражают бесцельные ежедневные скачки, пыль, от которой можно задохнуться. Я понимаю, что и тебя это не радует. И вообще, я не знаю, кому такое может нравиться. Многие открыто выказывают свое недовольство. Но твой дед, как мне кажется, не чувствует этого. Я удивляюсь, почему он никак не поймет, что так продолжаться не может.
Помолчав, Пол говорит:
– Сегодня у меня состоялась одна беседа.
– С кем?
– Гер пригласил меня к Мару.
– Ой, мне уже не нравится эта компания, – торопливо произносит Калли.
– Ты обещала не перебивать меня.
– Я молчу.
– Так вот, я продолжаю. Гер долго искал ко мне подходы, то так, то этак. Расспрашивал о настроении. Ему хотелось узнать, чем я недоволен. Но мне нечего скрывать. Я ему обо всем прямо заявил.
– Ой, миленький, зря ты ему открылся. Гер – хитрая лиса. Только простак может ему довериться. Может быть, он против тебя что-нибудь замышляет?
– Калли, ты же обещала…
– Я молчу.
– Интересно, что произошло дальше.
– Ну и…
– Когда Гер мне надоел, я заявил, что, если они меня не поддержат, я обойдусь и без них.
– А что ты хочешь сделать?
– Погоди. Только я это произнес, как вдруг ко мне подходит Мар и говорит, что они согласны союзничать со мной, и впредь действовать сообща.
– Что же такое вы задумали?
– Неужели ты до сих пор не поняла? Мы хотим изменить установленный порядок.
– Дорогой, это так опасно!
– Мы заставим старика уйти.
– А если он не захочет?
– Как я понял, Мар настроен очень решительно.
– Ты думаешь, что Мар будет лучше деда? – интересуется Калли.
– А почему Мар? У него одни баталии на уме. И Гер тоже не подходит. Он всех затиранит своими интригами. Нет, помощниками они могут быть. А вместо деда буду я. Как ты считаешь? Справлюсь?
У девушки от удивления округляются глаза. Она молча смотрит на Пола, пытаясь осмыслить сказанное им. Глубоко вздохнув, она закрывает лицо руками и тихо шепчет:
– Миленький, как же это страшно.
– Ты же обещала, – бормочет Пол.
– Это огромная ответственность.
– Я знаю.
– А вдруг не получится…
Пол сердито вскакивает и начинает возбужденно расхаживать перед своей подругой.
– Зачем предполагать худшее? Лучше представь, как будет хорошо, если все удастся. О плохом лучше не думать. Страх – плохой советчик.
Некоторое время девушка сидит молча, закрыв лицо руками. Потом хватает Пола за руку и торопливо шепчет:
– Нет, нет, дорогой. Обещай, что ты не будешь с ними связываться. Если ты меня любишь, обещай мне. Милый мой, обещай…



                ЧАС ДЕСЯТЫЙ


                09-00

– Коля, тебя к телефону, – позвала Галя, секретарша начальника отдела.
Коля зевнул, очень хотелось спать, отложил схему и подошел к столу Галины.
– Алло.
– Николай Владимирович? – послышалось в трубке.
– Да. Это я.
– Я вас беспокою по поручению заместителя директора, Авдеева Ивана Федоровича. Николай Владимирович, вам не трудно подойти в двести пятнадцатую комнату? – спросил его женский голос.
– Конечно. А когда? – Коля растерялся, нечасто к нему обращались по имени и отчеству.
– Если можно, прямо сейчас.
– Конечно, можно, – согласился Коля, и в трубке послышались гудки.
Двести пятнадцатая комната располагалась на втором этаже. Здесь находились администрация и вспомогательные службы института. В торце здания были кабинеты директора, его замов и главного инженера, в «предбанниках» кабинетов церберами восседали секретарши. Вдоль коридора справа и слева размещались канцелярия, техотдел, отдел труда и зарплаты, службы главного инженера, нормоконтроль, партком, бухгалтерия профкома и сам профком.
Предупредив начальника, Коля спустился на второй этаж и неожиданно легко отыскал нужную комнату. На стеклянной двери белел прикрепленный листок бумаги с искомым номером, написанным от руки. Открыв дверь, Коля увидел узкую секретарскую келью. В келье находилась «монашка». Это она только что звонила ему.
– Николай Владимирович? – спросила девушка.
– Да, это я, – улыбнувшись, подтвердил Коля, закрывая за собой дверь.
– Проходите, Иван Федорович вас ждет, – девушка кивнула на дверь, обитую коричневым дерматином.
Про себя отметив, что девушка очень мила, Коля прошел в кабинет. За столом в светлой рубашке с короткими рукавами расположился улыбчивый здоровяк. Коля узнал его, так как прежде часто встречал в коридоре, но не догадывался, что это заместитель директора. У окна сидел молодой человек в сером костюме, рядом с ним на стуле лежала кожаная папка. Когда Коля вошел, оба мужчины обернулись к нему и замолчали.
Первым заговорил заместитель директора. Иван Федорович улыбнулся Коле и сразу обратился к нему на «ты».
– Николай Владимирович, здравствуй. Извини, что отрываем от работы, но, понимаешь, надо поговорить. Не возражаешь? – улыбнулся он.
– Надо – так надо, – спокойно отозвался Коля.
В груди у него что-то сжалось, но внешне он постарался скрыть свое беспокойство.
– Как дела в лаборатории? – спросил Авдеев.
Коля пожал плечами.
– Нормально.
– У вас там книги распространяют? Я видел, прямо пачками таскаете.
– Так сейчас все увлекаются. Книга – почтой. Пишем открытки, а нам шлют книги.
– Хорошие книги?
– Да всякие. Кому что интересно.
– Ладно. С этим все понятно. Но вот у Анатолия Васильевича есть к тебе ряд вопросов.
Коля повернулся к молодому человеку в сером костюме. Тот положил папку на колени и, развалив ее пополам, вынул несколько листков бумаги и спросил:
– Николай Владимирович, вы посещаете городское литобъединение?
– Да. А что такое? – насторожился Коля.
– Вы хорошо знаете членов литобъединения?
– Не всех, конечно. Только некоторых.
– А вообще, какая обстановка у вас на занятиях?– допытывался молодой человек.
– Нормальная обстановка. Читаем и разбираем стихи.
– Ну, это понятно. Но может быть, кто-то читает или распространяет какие-нибудь запрещенные стихи? Может быть, затрагиваете политические вопросы?
– Ну, это я не знаю. По крайней мере, при мне такого никогда не случалось. Да и наш руководитель, писатель Стариков, всегда очень корректно проводит занятия. Он всегда первым просматривает все материалы, которые потом выносятся на обсуждение.
– Хорошо. Я понял. А как вы относитесь к Куликову?
– К Никите?
– Да. Как вы относитесь к Никите Алексеевичу Куликову?
– Вы странные вопросы задаете, – вздохнул Коля. – Даже не знаю, что отвечать. Ну, мы знакомы уже года два. Но это так, шапочное знакомство. Мы даже не дружны. Говорим только о стихах. В основном, он критикует мои стихи. Вот, собственно и все знакомство.
– Скажите, Николай Владимирович, а вам Куликов не давал вот таких распечаток стихов? – молодой человек повернул листки бумаги к Коле.
– Нет, – сразу отказался Коля, не успев даже рассмотреть показанные ему листки – ничего он мне не давал.
– Ну, может быть, вы видели, как он приносил кому-нибудь другому?
Коля посмотрел на листки машинной распечатки и, словно вспомнив, ответил:
– Кажется, что-то подобное я видел однажды. Но, по-моему, – спохватился он, – это были его собственные стихи. Хотя, я точно не помню.
Показанный листок распечатки очень встревожил Колю. Он узнал стихи Пастернака. У него засосало под ложечкой. Дома на книжной полке у него открыто стоял переплетенный и подаренный Никитой томик.
«Любой посторонний взгляд сразу же его обнаружит. Надо срочно что-то делать. Если сейчас ко мне придут, то я уже не смогу отговориться, и тогда меня привлекут».
– Значит, точно не помните? – повторил его слова молодой человек.
– Не помню, – подтвердил Коля.
Молодой человек сложил свою папку, аккуратно пристроил ее на стуле рядом с собой и посмотрел на Авдеева. Зам директора, молчавший на протяжении всего разговора, усмехнулся и проговорил:
– А ты боялась.
– Чего? – не понял Коля.
– Это так. Шутка, – пояснил Авдеев. – А ты, Николай Владимирович, нормальный мужик. Обо всем, что мы говорили, никому ни слова. Понял?
Коля молча кивнул.
– Вот и прекрасно. Ну, и коли что заметишь, опасное для отечества, сразу же приходи.
– А если человек летает, это опасно для отечества? – спросил вдруг Коля.
– Если с печки на лавку, то не опасно, – засмеялся Авдеев.
– А если серьезно?
– А если серьезно, то приходи, обсудим. Кто летает, где летает, с какой целью летает, где приобрел летательный аппарат и за какие деньги? Обсудим, а уж тогда сообща решим, опасно это для отечества или нет. Вот так вот, Николай Владимирович. Будь здоров.
Молодой человек собрал свои вещи, одернул свой серый пиджак и направился к двери, кивнув Авдееву на прощанье. Тот вскинул руку, словно отдал честь, а потом вновь повернулся к Коле и, улыбаясь, проговорил:
– Ну, все, Коля, разговор окончен, двигай, а то тебя на рабочем месте заждались.
Он потянулся через стол для рукопожатия, и Коля покинул кабинет.
Миновав секретаршу и закрыв за собой стеклянную дверь, Коля остановился в коридоре. Ноги его вдруг стали ватными. Страх и паника охватили его. Никогда прежде он не думал, что его могут вот так вызвать и, по сути, допросить.
«Надо уничтожить все улики. Надо как-то избавиться от Пастернака, тогда всегда можно будет от всего отказаться. Ничего не знаю, ничего не видел».
Коля добрался до рабочего места, но работать не смог. Он склонился над схемой, но мысли его не касались работы. Если совсем недавно он почти засыпал прямо за рабочим столом, то теперь его охватило такое возбуждение, что он прилагал огромные усилия, чтобы усидеть на месте, чтобы не вскочить и не помчаться сломя голову домой...


                09-10

Никита в сопровождении лейтенанта вышел через проходную. Лейтенант был в гражданском, но военная выправка все-таки чувствовалась. Никита двигался спокойно. Но, проходя мимо знакомых, испытывал некоторую неловкость. Те, заметив его в сопровождении рослого молодого мужчины, останавливались и смотрели вслед с каким-то напряженным удивлением. Никита, даже не оглядываясь, ощущал эти взгляды.
На улице их ждала «Волга», в которой на переднем сиденье рядом с водителем сидел еще один молодой человек. Лейтенант открыл заднюю дверцу и жестом пригласил Куликова. Едва они сели, водитель сразу же тронул машину с места.
Всю дорогу Никита держался невозмутимо. Но это только внешне, тревога, конечно же, заставляла сердце биться быстрей. Его мучили сомнения, что его подозревают, но он пытался понять, в чем именно. На магнитной ленте ничего запрещенного нет, это он хорошо помнил. Но если заглянут в рабочий стол, то могут найти одну колоду перфокарт, и если ее вывести с помощью машины, то после этого ему несдобровать. Самиздат не поощряется.
Размышления Никиты прервались, когда машина остановилась. Он думал, что его везут в управление, но с удивлением заметил, что оказался возле своего дома. Растерянность длилась только мгновение. Припомнив где, что и в каком виде находится, Никита снова успокоился.
Когда он открыл дверь, первым в квартиру вошел молчаливый товарищ лейтенанта, за ним Никита, а затем уж сам лейтенант, который прикрыл за собой дверь.
– Это обыск? – поинтересовался Никита.
– Нет, – засмеялся лейтенант, – это предварительное знакомство.
Никита уселся в кресло, а двое молодых людей занялись изучением обстановки. Особое внимание они обратили на библиотеку. Забравшись на стул, напарник лейтенанта просматривал верхние полки, сам лейтенант перебирал книги с нижних полок.
Постепенно на столе образовались две небольших стопки литературы. Никита заранее приготовился к тому, что все распечатанное и самостоятельно переплетенное им, окажется собранным здесь. Он только вздыхал, понимая, что объясняться с молодыми людьми бесполезно.
Когда вся библиотека оказалась изученной, лейтенант вышел в кухню и вскоре вернулся. В руках он держал заветную папку Куликова.
– Это моя рукопись, – не выдержал Никита, поднимаясь из кресла, – зачем вам она?
– Если все будет в порядке, мы вам ее вернем, – отозвался лейтенант.
– Это незаконно, – попробовал возражать Куликов.
– Вы хотите ордер на обыск? – спросил лейтенант.
– Да, – кивнул Никита.
– Пожалуйста, – лейтенант извлек из кармана листок бумаги, и показал Никите. – Вам бы, Куликов, не формализмом заниматься, а самому все предъявить, да и покаяться не помешало бы.
– Я ни в чем не виноват. Мне не в чем каяться! – воскликнул Никита.
– Вы все прекрасно понимаете. И каяться вам есть в чем. Вот только помочь следствию вы почему-то не желаете.
– В чем мне каяться? – удивился Никита.
– Вы занимались тайным тиражированием и распространением запрещенных изданий. Это я вам уже говорил, – пояснил лейтенант.
– Неправда, никаких запрещенных изданий я не тиражировал. И не распространял. Не занимался я этим.
– Значит, вы не хотите помочь следствию, – спокойно констатировал лейтенант.
Забрав все, собранное на столе, они втроем покинули квартиру.


                09-20

Долгий звонок разбудил Петра Ивановича. Набросив халат, он вышел в прихожую.
– Кто там? – настороженно спросил он.
– Врач, – послышалось из-за двери.
Изъянов вспомнил, что, придя домой, сумел дозвониться в поликлинику и вызвать врача на дом. Открыв дверь, он отступил в сторону, пропуская в квартиру пришедшую женщину.
– Долго не открываете. Еще немного – и я ушла бы, – недовольно проговорила врачиха, обходя Изъянова.
– Извините, я просто заснул и не слышал, – смущенно произнес Петр Иванович.
Женщина неразборчиво хмыкнула и прошла в комнату.
– Что случилось? – спросила она строго, когда Изъянов вошел следом.
– Вы знаете, какая-то общая слабость, голова немного кружится, – ответил тот.
– А температура?
– Тридцать семь и шесть, – соврал Петр Иванович.
– С такой температурой надо приходить на прием в поликлинику, – нахмурилась врачиха. – Совсем избаловались.
– Извините, я боялся упасть по дороге, – продолжал сочинять Изъянов.
– Ладно, – буркнула женщина, – раздевайтесь по пояс, я вас послушаю.
Врач достала стетоскоп, а Петр Иванович, отбросив халат на диван, остался в одних трусах. Испытывая стеснение перед незнакомой женщиной, он повернулся к ней спиной.
– Я не простужен, – на всякий случай пояснил он.
Прикосновение холодного металла к спине оказалось таким неожиданным, что с Петром Ивановичем произошло то, чего он и сам не ожидал: он взвился под потолок. Через мгновение он опустился на пол, но этого мгновения оказалось более чем достаточно.
Оглянувшись, Изъянов увидел побелевшую от ужаса женщину, дрожащими руками запихивающую стетоскоп в сумку. Она неуверенно пятилась из комнаты, пытаясь не глядя угодить в дверной проем.
– Погодите, – попробовал удержать ее Петр Иванович.
– Нет, нет. Мы таких не лечим, – испуганно бормотала врач, продолжая отступать.
– Ну, пожалуйста, не уходите. Я вам сейчас все объясню, – уговаривал ее Изъянов, стоя растерянно посреди комнаты.
Но едва он сделал шаг вслед за женщиной, она вскрикнула и метнулась в коридор.
– В милиции объясняйтесь, – послышался голос из передней, и тут же дверь захлопнулась.
Петр Иванович вздохнул и сел на постель. Очень хотелось спать. Голова ничего не соображала. Мысли в ней лежали неподвижно, как тяжелые, перезревшие арбузы.
Надо еще поспать, решил он, и, скинув тапочки, забрался под одеяло.


                09-25

Омельченко уже минуту давил на кнопку. Слышалась приглушенная трель звонка. Но никто не отзывался. На двери отсутствовал глазок. Поэтому не было причин для опасения, что не открывают сознательно. Даже легкого шороха не слышалось за дверью.
Майор вспомнил слова Трунова, что сосед вернулся под утро. Да, по видеозаписи Никаноров исчез в четыре сорок три. Вероятно, около пяти он уже добрался до дома. Если он сейчас спит, то его не разбудить. Замок на двери простенький. Специалист открыл бы его, наверное, ногтем, но Омельченко с собой не захватил никаких инструментов.
Прижавшись ухом к двери, майор еще несколько раз нажал на кнопку звонка. Когда он уже собрался спуститься вниз к телефону-автомату, вызывать специалистов, ему вдруг показалось, что в квартире раздался какой-то шорох. Омельченко еще раз позвонил.
– Кого несет в такую рань? – послышалось из-за двери, и майор узнал голос Никанорова.
Омельченко не стал отвечать, ожидая, когда дверь откроется. Так и произошло. На пороге стоял Вадим в белой майке и тренировочных брюках, одетых задом наперед. Взгляд его неуверенно плыл из стороны в сторону. Видимо, он плохо осознавал реальность.
– Вы ко мне?
И тут он узнал Омельченко.
– Вы? – удивился он, и глаза его немного прояснились.
– Да, это я, – подтвердил майор.
Он шагнул вперед, и Вадим невольно отступил, впуская его в квартиру.
– В чем дело, Никаноров? – спросил Омельченко, закрывая за собой дверь.
– Я не знаю, – отозвался Вадим.
Он продолжал пятиться в комнату и, ничего не понимая, хлопал глазами.
– Как это, вы не знаете? – наседал на него майор. – Вас задержали, а вы совершили побег.
– Не совершал я ничего, – забормотал Вадим.
– Не совершали? Я где вас оставил? Не помните?
– Помню.
– Я доставил вас в управление для выяснения некоторых обстоятельств. Вы считались свидетелем. А теперь, как прикажете вас квалифицировать? Как преступника? Вы нагло сбежали.
– Не сбежал, – заныл Вадим, – я не нарочно, это само как-то получилось.
– Никаноров, вы отдаете отчет своим словам? – от возмущения Омельченко даже повысил голос. – Как это само получилось? Побеги сами не получаются.
– А у меня получилось. Я не знаю, как.
– Ладно, – пригасил голос майор, – излагайте все по порядку. Только имейте в виду, чистосердечное признание в ваших интересах.
Вадим начал рассказывать, как, оставшись один во дворе управления, присел на скамейку и прикрыл глаза. А потом ему очень захотелось домой. И тут что-то случилось. Он открыл глаза, и увидел, что все вокруг качается, и скамейка, и само здание. Ему стало страшно. Он закрыл глаза, и больше ничего не запомнил. Через некоторое время он очнулся у себя на балконе. Вот, собственно, и все. А сбежать он не хотел.
– Так, – помолчав, вздохнул Омельченко.
Вадим сидел, понурив голову. Прежний опыт работы позволял майору не сомневаться в искренности человека, сидящего перед ним. Интуиция подсказывала ему, что Никаноров ничего не выдумывает. Но как поверить в реальность того, о чем говорил Вадим?
– Ну ладно, допустим, что вы говорите правду, – предположил он вслух.
– А зачем мне что-то выдумывать? – удивился Вадим.
– Не знаю. Может, у вас какие-нибудь тайные причины.
– Ну, поверьте, – проникновенно произнес Вадим. – Нет у меня никаких причин что-то скрывать.
– Посмотрим, Никаноров, посмотрим. А теперь расскажите про визит милиции.
– А что тут рассказывать? Вы их самих спросите.
– Их-то мы спросим. А что вы расскажете?
– А что я? Милицию по ошибке сосед вызвал. Начали выяснять, почему да отчего я в своей квартире оказался, почему я в форточку полез. Я им говорю, что дверь балконная захлопнулась, а они не верят. Ну, и забрали меня в отделение. А там вы меня нашли. Вот и все.
– А как все на самом деле случилось?
– Ну, почти все так и было.
– Почти все или почти так?
– Товарищ майор, извините, я вас не понимаю.
– Все-то вы понимаете, Никаноров. Только зачем-то виляете. Не хотите вы рассказать обо всем честно и правдиво.
– Так я почти все рассказал.
– Вот именно, почти.
– Да, я забыл сказать, что когда милиционеры хотели меня забрать, что-то случилось, и я взлетел под самый потолок. Ну, они меня достали, и потом уж отправили в отделение.
– Не замечаете, Никаноров? Системка образуется, – усмехнулся Омельченко.
– Какая системка? – спросил Вадим.
– А такая, Никаноров. Обратите внимание, как только государственные органы, так сказать, проявляют к вам внимание, так сразу же у вас, Никаноров, что-то случается. Странно это. Если не сказать больше. А что случается? А то, что вы вдруг начинаете летать. И заметьте, вам не хочется об этом говорить. Почему бы это? Почему вам хочется скрыть свое умение летать? Как вы это делаете? Вам известен какой-то секрет? Надеетесь отмолчаться? Не удастся, Никаноров. Придется вам отвечать на все вопросы. И на те, что я вам задал, и на те, что вам зададут другие.
– Поймите, – взмолился Вадим, – я хочу ответить на ваши вопросы, но я сам не знаю, как это получается. Может, потому мне и говорить не то чтобы не хочется, а просто не о чем.
Вадим прикрыл лицо руками и умолк.
– Ладно, Никаноров, попробуем зайти с другой стороны, – заговорил майор.
– Вы меня спрашивайте, я все отвечу, – подался ему навстречу Вадим.
– Как поднимаетесь в воздух, вы не можете объяснить?
– Вы знаете, мне кажется, что это от меня не зависит, – предположил Вадим.
– Тут вы заблуждаетесь. Это зависит только от вас. Я думаю, вы просто не осознаете это. А в те моменты, когда ваше сознание отвлекается, тут вы и... взлетаете.
– Наверное, вы правы, – подумав, согласился Вадим.
– А не припомните, когда это у вас впервые началось?
Вадим нахмурился, помолчал немного и потом сознался:
– Да вчера все и началось.
– Неужто? – улыбнулся майор. – Милиция пришла, и вы взлетели? Нет, что-то не верится.
– Это случилось чуть раньше, чем пришла милиция.
– Ну-ну.
– Я возвращался из гостей и встретил девушку.
– Во сколько это произошло? – встрепенулся Омельченко.
– Где-то около часа ночи. Я ее догнал, и мы с ней немного поговорили. Потом я как-то неудачно взял ее под руку.
– Приставали, значит? – уточнил Омельченко.
– Ну, – замялся Вадим, – она, наверное, так поняла.
– И что дальше?
– Я приглашал ее к себе на чашку кофе. А она...
– Ну, что?
– Да, не знаю, что. В общем, ей эта идея не понравилась.
– Ну, и? Не тяните, Никаноров.
– Я не тяну. Просто не знаю, как сказать. Она что-то сделала или, может, ничего не делала. Но когда я открыл глаза, я увидел, что стою на своем балконе, а она внизу по дорожке уходит по своим делам. Вот собственно и все. Потом уж я начал в форточку лезть.
– Так, – вздохнул Омельченко, – значит, неизвестная девушка. Познакомиться не успели?
– Да я представлялся ей, но она не захотела знакомиться.
– Ладно, Никаноров. С вами все ясно. Собирайтесь, я вас забираю с собой.
– А мне сегодня во вторую смену. Я успею? – неуверенно поинтересовался Вадим.
– Я думаю, сегодня обойдутся без вас.
– Вы меня арестуете?
– Всему свое время, – усмехнулся Омельченко. – Пока что, я думаю, вас будут изучать. Вы у нас – феномен.


                09-30

Олег Владимирович Суров, начальник отдела транспорта горсовета, приехал к директору автобазы, чтобы обсудить вопрос о введении нового автобусного маршрута. Черную кожаную папку, с которой приехал, он положил перед собой на стол, но открывать не стал.
– Я полагаю, тебе известно, – с оттенком покровительства заговорил Суров, откинувшись на спинку стула, – что началось заселение новых корпусов в девятом и десятом микрорайонах, люди начали получать ордера. В следующем месяце по плану еще сдадут три дома. Понятное дело, что людям оттуда надо как-то добираться до работы? Председатель горисполкома устал уже отбиваться от директоров и председателей профкомов, которые беспокоятся о своей рабочей силе. В исполкоме считают, что автобаза тут недорабатывает.
Директор автобазы, Сергей Трофимович Кусков, попытался оправдаться. Ссылался он при этом на малочисленность автобусного парка.
– Сейчас, – внушал Кусков собеседнику, – у нас в городе уже действует шесть маршрутов общей протяженностью около пятидесяти километров. Если учесть, что средняя скорость автобуса на маршруте составляет десять-пятнадцать километров в час, то для того…
– Почему так мало? – удивившись, перебил его Олег Владимирович.
– Это еще много, если учесть время на разгон, торможение и на остановки. Желаете ознакомиться? Могу показать расчеты. Так вот, при такой скорости и при желании сократить интервал движения минут до пяти, для этого требуется, как минимум, восемьдесят машин.
– У тебя же их сто. Я правильно запомнил? Все прибедняешься? – усмехнулся начальник отдела транспорта.
– Ни в коей мере, – спокойно возразил Кусков. – Правильно. Числится за нами сто, из них двенадцать у меня на четырехсотом маршруте. Но этих двенадцати мало. Сами знаете, за последнее время к нам в город из Москвы стали ездить на работу. А это дополнительная головная боль. Так вот, из восьмидесяти восьми оставшихся автобусов в среднем на день работают только семьдесят два. Причем, из них пять машин ежедневно приходится выделять различным организациям по заявкам, а, кроме того, две машины я обязан держать в резерве, на случай непредвиденных поломок. Парк-то старый. В будущем году придется списывать три машины. Отходили свое.
– Как же ты выкручиваешься? – засмеялся Суров
– Сам удивляюсь. У меня люди не уходят с работы, пока не восстановят технику. Беда – запчастей не всегда хватает. Мои механики уже весь хлам разобрали на запчасти. Заплату на заплату латаем.
– Да, люди у нас золотые. Это верно. Но, тем не менее, придется тебе расписание уплотнять или какой-нибудь старый маршрут изменять. Вон, «пятерку» заверни туда, и временно решишь проблему. Ты же знаешь Чугунова, он тебе спокойной жизни не даст.
– Я, конечно, все понимаю. Может быть, и «пятерку» завернем. Но вы бы, Олег Владимирович, посодействовали нам на горсовете. Пусть Чугунов в будущем году поможет нам хотя бы пяток новых автобусов приобрести.
– Ты, Сергей Трофимович, шутить изволишь. Сам же знаешь, лимит действует. Московское начальство не обойдешь.
– А вы нужными словами объясните ситуацию. Все-таки наш город считается районом Москвы. Мы бы новые автобусы на четырехсотый маршрут поставили, а старые пустили бы по городу. Это и Москве понравится. Да что я? Вы все лучше меня понимаете.
– Все-то ты знаешь. На все-то ты способен, – снова засмеялся Суров. – Я думаю, за такие способности тебя надо к награде представлять.
– А что? Было бы неплохо, Олег Владимирович, – улыбнулся Кусков.
– Ну, это не в моей компетенции.
Суров, опустив взгляд, задумчиво побарабанил пальцами по папке. В этот момент он попытался вернуть проскользнувшую любопытную мысль. Это ему удалось, и он с интересом принялся ее обкатывать, на время почти забыв о том, где находится, и о своем собеседнике.
«Надо как-нибудь ненавязчиво надоумить Кускова оформить совместную инициативу о рациональном использовании транспорта. Конечно, в соавторстве с нужным человеком из горкома. Если все это удачно подгадать, другие районы подхватят. Несколько инициатив, и – могут в Москву перевести, а могут даже Героя труда дать... А потом, как говорится, глядишь, бюст на родине...».
Сторонний наблюдатель заметил бы, что именно в этот момент под окнами дирекции остановилась девушка. Может, она даже и не остановилась, а только замедлила движение. Привлеченная чем-то, девушка подняла свои глаза к директорским окнам и улыбнулась.
Именно в это мгновение в кабинете произошло некоторое дуновение.
Директор, отвлеченный резким гудком за окном, выходящим на территорию автобазы, поднялся с кресла, чтобы посмотреть, нет ли какого беспорядка во вверенном хозяйстве. Не заметив за окном ничего предосудительного, Кусков повернулся к начальнику отдела транспорта горсовета, чтобы продолжить разговор, который, как почувствовал Сергей Трофимович, мог возобновиться в более интересной плоскости. Увы, Сурова в кабинете не оказалось.
Случилось что-то невероятное. Не мог Олег Владимирович так быстро уйти, да еще и по-английски. И разговор, вроде бы, еще не завершен. Даже закрытая черная папка продолжала лежать на столе.
Кусков нажал кнопку. В кабинет вошла секретарша.
– Соня, Суров не выходил? – спросил ее директор.
– Нет, – округлила глаза секретарша.
В этот момент в кабинет заглянул водитель Кускова.
– Сергей Трофимович, я вам в ближайшие полчаса не буду нужен? – спросил он директора. – Мне надо в бокс зайти, там движок перебирают.
– Димка, никуда не отходи, – нахмурился Кусков, – можешь понадобиться в любую минуту. Да, – спохватился он, – там суровская машина на месте? Не ушла?
– Куда она уйдет? Ихний водила у нас возле бокса ошивается, какую-нибудь запчасть на халяву сшибить хочет, – засмеялся водитель.
Кусков поднялся из кресла и поспешил из кабинета, отдавая по пути необходимые распоряжения. Начальник отдела транспорта горсовета – где-то на территории автобазы. Можно сказать, инкогнито... Это могло грозить непредвиденными осложнениями.
Сергей Трофимович не выглянул в окно на улицу, а зря. Его бы очень удивила одна деталь, которую сторонний наблюдатель непременно связал бы с таинственным исчезновением начальника отдела транспорта. Эта деталь достигала внушительных размеров. В центре зеленого квадрата газона, расположенного под окнами кабинета директора автобазы и обрамленного с двух сторон рядами лип, на темном постаменте появился чей-то бюст. Но удивительным был не сам факт появления бюста, а то, что появление это прошло вроде бы никем незамеченным. Люди как шли по улице, так и продолжали идти мимо газона, мимо вновь появившегося бюста.
Спрашивается: зачем только памятники ставят, если прохожие их практически не замечают?
Первой на памятник обратила внимание секретарша Кускова. Едва директор отправился на территорию автобазы, Соня с улыбкой впорхнула в кабинет, чтобы, как всегда, привести все в порядок. После визитов некоторых посетителей в кабинете часто оставались неряшливо отодвинутые стулья, а в пепельницах – окурки. Кусков не любил беспорядок, после совещаний он всегда минут на десять покидал кабинет, говоря Соне при уходе:
– Прибери там. Конюшню устроили.
Сегодня с визитом находился Суров, а он не курил. Поэтому особой конюшни не должно было быть. Но на всякий случай Соня заглянула в кабинет. В основном все в порядке. Она придвинула стул, поправила бумаги на столе у Кускова, а потом, взяв со столика в углу кабинета кувшин с отстоявшейся водой, начала поливать цветы. И тут ее взгляд случайно скользнул за окно.
Вид бюста почему-то так напугал ее, что она резко опустила кувшин на подоконник. Отчего кувшин, глухо звякнув, раскололся, а вся вода выплеснулась на пол. Но Соня не бросилась за тряпкой. Она молча стояла в луже, продолжая сжимать оставшуюся в ладони ручку глиняного кувшина, и смотрела на темный и почему-то неприятный бюст, четко различимый на фоне освещенного солнцем ярко зеленого газона.
Когда через полчаса в кабинет вернулся Кусков, он увидел Соню, неподвижно стоящую у окна. Не обнаружив Сурова на территории автобазы, Кусков испытал досаду.
– В чем дело? – сердито спросил он Соню.
Секретарша ничего не ответила, только молча указала пальцем на окно. Кусков подошел ближе, но, наступив в лужу, чертыхнулся:
– Ты чего тут болото развела? – но, заметив на полу осколки кувшина, сразу успокоился. – Язык, что ли, проглотила? Рассказывай, что стряслось.
– Там чей-то бюст поставили, – пролепетала Соня.
– Ну, поставили и поставили. Тебе-то что? – Сергей Трофимович направился к своему креслу.
– Но с утра ведь его не было.
Кусков на полпути остановился и вернулся к окну. Нахмурившись, он некоторое время молча смотрел сверху на бюст, потом так же молча прошел к своему столу и, усевшись в кресло, сказал:
– Слетай, посмотри, что там написано.
Соня, получив указание, сразу ожила. Она быстро выскочила из кабинета, но тут же вернулась с тряпкой, совком и веником. Вытерев воду, она замела осколки кувшина и мгновенно исчезла. А через минуту вернулась.
– Там есть табличка, – запыхавшись, доложила она. – На ней написано:
«Неизвестному работнику транспорта», и еще: «Мечтать надо осторожно».
– Буза какая-то, – нахмурившись, произнес Сергей Трофимович. – Ладно, разберемся. А пока надо работать. Позови мне Родионова, он в шестом боксе. А на десять собери начальников смен. И пригласи главного диспетчера, почему он мне сводку до сих пор не несет?
– А он приходил, только у вас в это время Суров сидел, – отозвалась Соня.
– Вот незадача. Чувствую, не к добру это. Куда он подевался, Суров этот? – Кусков полистал еженедельник и посмотрел на секретаршу, – Что стоишь? Действуй. А я пока тут позвоню в одно место.


                09-35

Из дома Никиту привезли в управление, и сразу же два молодых парня наперебой принялись задавать ему различные вопросы. Едва он задумывался, его тут же торопили. Вопросы задавали быстро, и каждый следующий касался новой темы. Протокола не вели, но Никита понял, что его ответы записываются на магнитофон.
Куликов отвечал спокойно и уверено. Сбить его не могли, так как он ничего не скрывал, никого не обманывал. То, что он использовал машинное время в личных целях, он признал сразу, но когда один из допрашивающих попытался его запугать тем, что это время придется оплачивать, Никита лишь усмехнулся и пояснил:
– Вы знаете, сколько идет моя задача на машине? Меньше минуты машинного времени.
– Всего? – удивился один из парней.
– Конечно. Считать там нечего. Вот распечатывается долго. Но это уже другое дело.
И когда вопросы коснулись Коли и Алевтины, Никита удерживал выбранный тон и отвечал только на вопрос, стараясь особо не распространяться.
– Да, знаком. Не очень хорошо.
Расспрашивали его и о литобъединении. Кто руководитель, как и когда проходят занятия, какие темы обсуждают?
Куликов отвечал не торопясь. В таком режиме он легче подбирал обтекаемые формулировки. Он понимал, что любое неосторожное слово будет истолковано не в его пользу, да и другие могут пострадать.
Вскоре вопросы начали повторяться. Никита сдерживал появившееся раздражение, он пока не понимал, что хотят от него узнать. Его больше всего беспокоила судьба рукописи, но о ней пока не спрашивали. Папку забрал с собой лейтенант, привезший его сюда. Передав Куликова этим ребятам, он вместе с рукописью и бобиной с магнитной лентой ушел и до сих пор не появлялся.


                09-45

Изъянов не выспался, и потому соображал с трудом. Из-за визита врача, вернее, из-за его бегства, все планы нарушились. Петр Иванович собирался дня три отлежаться на больничном. Но теперь приходилось придумывать что-то новое, а голова, как назло, казалась набитой ватой.
Врачиха что-то кричала ему про милицию. Может, и вправду сходить куда-нибудь, чтобы кто-то узаконил его состояние?
«Ну, летаю я. Эка невидаль. Мало ли какие недостатки бывают у людей. Все, что у человека не нормально, называется патологией. Вот и у меня такая патология. Но жить ведь можно. Опасности для других я не представляю. Правда, никто не знает, а вдруг это заразно? Но ничего. Пусть поисследуют, поизучают. Так и прославиться можно. Надо только, чтобы за это деньги платили. А если не станут изучать, можно в цирк устроиться. Грандиозный номер: "Летающий человек". Да на этом можно такие бешеные деньги заработать. И главное, спокойная работа, никаких тебе проверок ОБХСС. В Москву можно будет перебраться».
Вздрогнув, Изъянов понял, что задремал.
Мечты мечтами, а предстояло что-то делать. Петр Иванович стал одеваться. В милицию идти не хотелось. Если у него патология, то надо обращаться к медикам. Но кто занимается патологией? В памяти патология ассоциировалась с патологоанатомом, но Изъянов чувствовал, что эта врачебная специальность не очень-то подходит к его случаю. Потом, конечно, вскроют, разберутся. Но пока лучше обойтись без этого.
В поликлинике, куда он с предосторожностью добрался, его долго не могли понять.
– Мне нужно попасть к специалисту, занимающемуся патологией, – объяснял Петр Иванович медсестре, сидящей за окошечком с табличкой: «Регистратура».
– У нас все специалисты занимаются патологией. Например, окулист занимается патологией зрения.
– Но мне не нужен окулист, – возмутился Изъянов.– Я хорошо вижу.
– Гражданин, вы сначала разберитесь, какие органы у вас функционируют с патологией, а потом уж приходите. Мне некогда на вас тратить время.
– Но должен же у вас быть специалист, который занимается всем организмом в целом, – попробовал настаивать Петр Иванович.
– Гражданин, у нас таких специалистов нет, – раздраженно бросила медсестра и, отвернувшись от Изъянова, крикнула, – следующий.
Очередь потеснила Петра Ивановича в сторону.
«Представляю, сколько визгу раздалось бы, если б я сейчас взлетел», – злорадно подумал Изъянов, глядя на людей, толпящихся у регистратуры.
Он отошел к гардеробу, закрытому по причине лета, и присел на скамейку. Петра Ивановича охватила растерянность. К кому обратиться за помощью? Эта молоденькая дурочка в регистратуре дорвалась до маленькой власти и рада помыкать просителями. А все эти, стоящие в очереди, для нее – просители. Вон как, заискивая, старушка просит талончик к невропатологу, а эта молодая мымра может и не дать. Заявит: «Талоны кончилися!».
К кому же, все-таки, обратиться? Может, как эта старушка, записаться к невропатологу? Какой никакой, а патолог. Нет, это чревато. Скажет, не в порядке нервы, а тут и до ненормальности рукой подать. А сумасшедшему место в психушке. Нет, нужно что-то другое. Может, в горбольницу сходить? Впрочем, там через приемный покой не прорвешься. А если как посетитель, то станут приставать: к кому, в какую палату. Нет, надо что-то придумывать здесь.
Петр Иванович отправился бродить по поликлинике в поисках неизвестно кого.
Грустное это дело, здоровому ходить по коридорам лечебного учреждения и смотреть на толпящихся больных. Старые да малые, чихающие да кашляющие, с гипсом на руках и ногах, – все они словно торопятся внушить мысль о бренности жизни, о хлипкости человеческого организма, о краткости пребывания его в здоровом состоянии.
И настенная агитация хороша! То про неприличные болезни расскажет, например, про сифилис, про грибок, или про болезнь нерях – дизентерию. А то нагонит страху каким-нибудь менингитом, хоть на улицу не выходи.
Изъянов на настенную агитацию внимания не обращал, он читал надписи на дверях кабинетов. Мимо тех дверей, у которых скопились очереди больных, он проходил не останавливаясь. Он и сам не знал, что ищет. Но какое-то чувство заставляло его двигаться последовательно и настойчиво. Он начал с четвертого этажа и постепенно спускался вниз.
На верхнем этаже обнаружились рентгеновский кабинет и какие-то закрытые помещения, без надписей на дверях. На третьем этаже он миновал двери хирурга, уролога, а потом целый коридор дверей, на каждой из которой висела табличка «терапевт». На втором этаже он нашел лабораторию с объявлением на двери о времени приема анализов и каким-то призывом к донорам. Далее следовали кабинеты невропатолога, ортопеда, физиотерапевта и еще каких-то врачей. Сколько их? Со счета собьешься, а все не то, что нужно.
Усталый и измученный, Петр Иванович спустился на первый этаж. Он уже ничего не хотел. Сказывалась бессонная ночь.
«Пойду, посплю, – решил он, – может, на свежую голову что-нибудь придумается».
И тут он увидел напротив неприветливой регистратуры дверь с надписью: «Главврач». Посомневавшись, он открыл дверь и спросил:
– Можно?
Молодая полная женщина сидела за столом и что-то писала. Она мельком взглянула на Изъянова и молча кивнула. Петр Иванович, истосковавшийся по простому человеческому вниманию, обрадовано прикрыл за собой дверь и, пройдя вглубь кабинета, присел напротив.
– Минуточку подождите, – с улыбкой сказала женщина, продолжая писать.
– Да, да, конечно, – вежливо отозвался Изъянов.
Спустя минуту женщина закрыла тетрадь и, отложив ее в сторону, спросила:
– Что вы хотите?
– У меня очень сложный вопрос, – волнуясь, начал Петр Иванович.
– Рассказывайте, – улыбнулась женщина, – может, все окажется не так уж сложно.
– Понимаете, я не знаю, к кому обратиться. У меня патология, которую надо исследовать.
– Патология чего? – уточнила женщина.
– Я не знаю, патология чего.
– Почему же вы думаете, что это патология?
– Ну, а как же? Если человек чем-то отличается от остальных людей, это ведь патология?
– Может быть, вам это кажется? Вы же не специалист. Вы думаете, что какое-то качество присуще только вашему организму, но поговорите с врачом, и он вам объяснит, что, ваш случай вовсе не уникален, что это вовсе не патология, а нормальное функционирование организма.
– Нет, вы меня не понимаете. Я говорю о совершенно конкретном проявлении моей патологии. Понимаете, она вызывает ужас у неподготовленных людей. Только привыкнув, они начинают более или менее воспринимать ее. Но все равно у них остаются опасения.
Женщина нахмурилась. Помолчав немного, она спросила:
– Я пока не могу понять, что вы хотите?
– Видите ли, мне обязательно надо получить какой-нибудь документ.
– Какой документ? – насторожилась женщина.
– Ну, не документ. Может, справку какую-нибудь.
– Справку о чем? Знаете, гражданин, у нас разговор какой-то странный получается. Какая-то патология у вас, какую-то справку вы хотите. Если это связано с психикой...
– Нет, нет, – перебил ее Изъянов. – С психикой у меня все нормально.
– Так, гражданин, у нас с вами беседы не получается, – начала раздражаться женщина. – Вы можете сказать, патология какого органа у вас наблюдается?
– Не могу, – понурился Петр Иванович, – если бы я знал, то сказал бы.
– Ну, ладно, – вздохнула женщина, – пора заканчивать наш разговор, вы можете хотя бы на словах пояснить, в чем именно проявляется ваша патология?
– Только вы сразу не пугайтесь, – предупредил Изъянов.
– Попробую, – усмехнулась женщина, – только предупреждаю, если вы вздумаете броситься на меня, то я нажму кнопочку, и прибегут санитары, которые вас сразу же свяжут.
– Ой, ну, что вы? – улыбнулся Петр Иванович. – Я же не буйный какой.
– Я с вами не знакома. Ну, давайте, говорите, в чем проявляется ваша патология?
– Я летаю.
Наступила тишина. Женщина молчала, до нее не дошел смысл сказанного.
– Ну, и...
– Что, ну, и? Вы не поняли, – настойчиво произнес Изъянов. – Я умею летать.
– Что? Что вы умеете? – прищурившись, недоверчиво переспросила женщина.
– Я умею летать, – устало повторил Петр Иванович.– И прошу вас выдать мне справку о том, что я летаю. Во-первых, без справки мне никто не поверит. Не демонстрировать же каждому мои способности. А во-вторых, когда это будет заверено печатью, люди не будут так пугаться.
Женщина молча смотрела на Изъянова. Петру Ивановичу на мгновение показалось, что в ее взгляде мелькнула какая-то жалость. Он нахмурился и с обреченностью в голосе, произнес:
– Ну, вот, вы тоже мне не верите.
– Ну, посудите сами, – улыбнулась женщина, – как в это можно поверить?
В это мгновение дверь кабинета открылась, и на пороге появились два молодых краснощеких здоровяка в белых халатах. Один из них кивнул женщине и спросил:
– Он? – и перевел взгляд на Изъянова.
– Мальчики, только спокойно, – попросила женщина.
«Мальчики» двинулись к Петру Ивановичу, а он вдруг испугался. Поднявшись на ноги, Изъянов отступил к окну.
– Гражданин, постарайтесь успокоится, – попыталась вмешаться главврач.
Она тоже встала и отступила сначала к стене, а затем к дверям кабинета. «Мальчики» неторопливо приближались.
И в это мгновение Петр Иванович взлетел.
Женщина сразу закричала и метнулась к выходу. «Мальчики» тоже в испуге отступили. На некоторое мгновение все словно оцепенели. Побледневшая женщина с широко раскрытыми глазами замерла в дверях, вцепившись руками в спины отнюдь не румяных «мальчиков». Изъянов начал медленно опускаться.
– Скорей, – закричала женщина, – закрывайте дверь, а то он улетит.
Вся троица выскочила из кабинета. Петр Иванович коснулся ногами пола и, вздохнув сел на стул. На окне была решетка, дверь замкнута. Он оказался в западне. Может, это и к лучшему, подумал он устало, устраиваясь удобнее на стуле и собираясь еще немного подремать.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Дима Логинов продолжает бродить по лагерю. Он уже успел напиться из очередного кувшина, стоявшего прямо на земле. В кувшине оказалась не вода, а прохладный кисло-сладкий нектар, но Дима понял это только остановившись, чтобы перевести дух. Нектар не только утолил жажду, Дима ощутил прилив бодрости, усталость отступила.
Полуголые мужчины и женщины, там и сям устроившись на расстеленных коврах, пируют и веселятся, не замечая слоняющегося по лагерю Логинова. Дима, может, впервые в жизни немного растерян. Молодые женщины, едва прикрытые почти прозрачными лоскутами светлой ткани, смущают его воображение. Он давно снял пиджак и несет его на руке, но даже в расстегнутой рубахе ему жарко. Выпитый нектар забыт, и он вновь испытывает жажду.
Внезапно Дима видит перед собой незнакомого мужчину. Тот одет в прекрасно сшитый темно-синий костюм-тройку, на нем застегнутая жилетка, белая рубашка и серо-синий галстук. У мужчины мокрое от пота лицо, рукой он прикрывает голову от солнца и испуганно озирается по сторонам, шарахаясь от проходящих мимо полуголых мужчин и женщин. Встретившись взглядом с Димой, он облегченно вздыхает и, подходя ближе, спрашивает:
– Здравствуйте, вы не подскажете, где я нахожусь?
– Кто бы мне это подсказал, – отвечает Дима.
– А кто эти люди? – интересуется мужчина, кивая в сторону пирующих.
– Бог их знает. Некоторые мужики на цыган похожи. А бабы – не поймешь.
– А почему они голые?
– Так ведь жарко же, – улыбается Дима. – А вы чего так вырядились?
– Я сюда попал прямо с работы, – мужчина немного ослабляет галстук.
– Раздевайтесь, а то вас солнечный удар хватит, – предлагает Логинов.
– Неудобно как-то. Тут женщины...
– Не выдумывайте. Чего неудобного? – удивляется Дима, – Они голыми бегают. И ничего. А вы стесняетесь. Давайте вместе. Я вот хочу до трусов раздеться. Им можно, а нам нельзя, что ли?
– А как вас зовут? И как вы сюда попали? – торопливо интересуется мужчина.
Оглядываясь по сторонам, он вслед за Димой начинает раздеваться.
– Я – Дима Логинов.
– Моя фамилия – Суров, а зовут меня Олегом Владимировичем, – представляется мужчина.
– Давайте, Олег, сразу перейдем на «ты», – предлагает Дима. – Так проще.
– Хорошо, Дима, – вздохнув, соглашается Суров.
Логинов складывает вещи в рубаху и завязывает в узелок.
– Костюм помнется, – колеблется Суров, глядя, как управляется с вещами Дима, но потом следует его примеру.
Оба оказываются в синих сатиновых трусах, но зато теперь они уже почти не отличаются от окружающих. Только тела их кажутся почти белыми по сравнению с шоколадными торсами мужчин и смуглыми телами женщин.
– Дима, расскажите, как вы сюда попали? – повторяет свой вопрос Суров.
– Сам не знаю, – ворчит Логинов. – Вышел из Дома Культуры, глазом не успел моргнуть, как оказался в этом пекле.
– Вот и я так. Глаза прикрыл, а открыл уже здесь. Я ведь из Зеленограда.
– Не может быть, – удивляется Дима. – Вы не поверите, но я тоже – из Зеленограда.



                ЧАС ОДИННАДЦАТЫЙ


                10-00

В углу кабинета стояли большие напольные часы, их маятник размеренно, с секундным интервалом, совершал свои движения. Заключенный в темное полированное дерево, огромный, солидный механизм как бы вырабатывал, производил само Время. Один взгляд на этот механизм порождал бесконечную суету мыслей. Разум, словно понимая всю тщету своих усилий разгадать суть таинственной субстанции, пытался заменить ее множеством различных представлений. Но эти представления отражали только некоторые стороны того, что называется Временем.
Большой блестящий маятник, раскачиваясь из стороны в сторону, отделял одно мгновение от другого. Это его золотая секира рубила единый поток времени на дольки, чтобы, выстроив в ряд, их можно было сосчитать. Стрелки часов, как и само время, двигались непрерывно и оттого незаметно, и только маятник делал зримым этот процесс.
Каждый взмах огромного блестящего диска сопровождался нежным металлическим звуком. Перед маятником на цепях висели такие же блестящие гири. Казалось, не будь этих гирь, и время помчалось бы с угрожающей скоростью. И только эти тяжелые цилиндры, висящие, словно кандалы на ногах, не давали времени убежать…

Совещание у Лугового началось, когда майор Омельченко доложил, что все, кому положено, прибыли. Полковнику доставили из дома тренировочный костюм. Синюю рубаху удалось натянуть на загипсованную руку, и теперь Луговой мог передвигаться спокойно, держа руку на перевязи. Все прибывшие сидели в светлых сорочках и галстуках.
– Мы собрались по экстренной причине, – заговорил Луговой, когда начальники подразделений расселись за длинным столом и умолкли. – В нашем городе до сих пор ничего подобного не происходило. Кое-кто из вас уже в курсе некоторых событий. Есть мнение, что это может быть чьей-то шуткой. Но, на мой взгляд, если это и шутка, то она из разряда тех, что должны вызывать наше беспокойство. Пока мы еще не провели полный анализ случившегося, но наша задача – воссоздать единую картину событий и найти объяснение их взаимосвязи и первопричины. Омельченко доложит нам, что зафиксировано нашей службой.
Майор поднялся и, откашлявшись, заговорил:
– Пока зарегистрированных событий немного. Я не буду квалифицировать их по важности или по степени опасности. Я просто перечислю все, что нам известно, и все, что вызывает беспокойство своей, на первый взгляд, необъяснимостью.
– Давай короче, – бросил реплику Луговой.
– Нами задержан человек, умеющий летать.
– Что? – удивился кто-то из сидящих за столом.
– Да, я повторяю, нами задержан человек, умеющий перемещаться по воздуху без крыльев и мотора, – четко произнося слова, повторил майор.
– Может быть, это – шарлатанство? – предположил один из сотрудников.
– Это, действительно, похоже на шарлатанство, – пробурчал Андрей Федорович, – но сей факт подтверждается докладом моего нештатного сотрудника.
– Это не все, – продолжил Омельченко. – Следующим необъяснимым фактом, пока необъяснимым, – поправился он, – является несанкционированная установка памятника.
– Где установили? – спросил чей-то голос из-за стола. – На кладбище, что ли?
– Не на кладбище, а прямо в городе.
– Где именно?
– Директор автобазы по телефону сообщил, что у него под окнами кем-то установлен бюст неизвестному работнику транспорта.
– А что говорят в службах горсовета?
– Тише, товарищи, – вмешался Луговой. – Не отвлекайтесь. Вопросы будете задавать потом. Мне кажется, эти события надо обсудить в связке. В общем и целом. А потом уж перейдем к деталям. У вас все, майор?
Этот момент отметился гулким мелодичным звуком, раздавшимся из угла. Часы по обыкновению всегда звонили неожиданно. Омельченко никак не мог понять, почему, как бы ни ждал он его, гул часов раздавался внезапно, каждый раз заставляя его вздрагивать. И сейчас он едва не потерял нить разговора из-за этих часов. Майор дождался, когда металлический звон в кабинете затих, после чего ответил:
– Нет, товарищ полковник. Есть еще один необъяснимый факт. Он, правда, касается вас.
– Да?
– Ну, косвенно, конечно.
В кабинете все затихли.
– И что именно? – поинтересовался Луговой.
– Я говорю о вашей аварии.
– А-а, – понял полковник, – ну, давай, излагай свой факт.
– Как вы знаете, авария произошла на Ленинградском шоссе в двух километрах от Зеленограда, – заговорил Омельченко, обращаясь к сидящим за столом. – Я связывался со следственной группой, с постами ГАИ, с городской больницей. Никто в этих организациях мне не смог объяснить, как товарищ полковник попал в приемный покой городской больницы. Машина после аварии опрокинулась и загорелась. Вопрос: кто вытащил из горящей машины товарища полковника?
– Может, я сам в шоке выбрался? – предположил Луговой.
– Даже если это так, то, Олег Николаевич, есть второй вопрос. Кто вас перевязал? Наш исследовательский отдел определил, что вас перевязали чьей-то майкой. Майки эти продавались два месяца назад в нашем универмаге. И, наконец, последний и самый трудный вопрос: как вас доставили в приемный покой?
– Ну, уволь. На это тебе теперь уже никто не ответит.
– А вот вам сюрприз, товарищ полковник. Он дает ответ на некоторые заданные мной вопросы, но он же ставит перед нами дополнительные проблемы.
– Ты уж, голубчик, не томи нас, – усмехнулся Луговой, – а то все слюной изойдем.
– Так вот, Олег Николаевич, – почти торжествуя, продолжил Омельченко.– В одном из домов седьмого микрорайона, окна которого выходят на приемный покой горбольницы, живет одна любопытная старушка. Тут почти каламбур получается. Она действительно любопытная, ну, в смысле, проявляет любопытство.
– Ну, и... – поторопил Луговой.
– Она страдает бессонницей. И, сидя у окна, по ночам посматривает на улицу. Так вот, она утверждает, что этой ночью видела, как вас доставили в приемный покой больницы.
– И кто это сделал? – спросил полковник.
– По ее словам она видела двух ангелов.
– Что? Какие еще ангелы? Слушай, майор, не морочь нам голову. Зачем повторять бред какой-то старухи? Ты что? Хочешь развлечь нас выдумками религиозной бабки. Ты можешь четко доложить, что она видела? Что ты здесь устраиваешь чтение детектива? – возмутился Луговой.
– Виноват, товарищ полковник. Но мне казалось, что так будет понятнее, – попытался оправдаться майор.
– Нам нужно изложение фактов, а не чьи-то домыслы, – уже спокойнее проговорил Луговой. – Времени на литературные изыски нет. Давай краткую схему происшествия.
– Есть, даю краткую схему. Похоже, авария произошла сразу после четырех. А около половины пятого свидетельница увидела, как два летящих ангела… Ну, в общем, два субъекта доставили, подчеркиваю, доставили по воздуху чье-то тело и опустили его на лавочку у приемного покоя горбольницы. После чего они взлетели на крышу больничного корпуса и оттуда наблюдали, как санитары забрали товарища полковника в приемный покой. То, что это был товарищ полковник, подтверждается временем регистрации в приемном покое. После этого ангелы, держась за руки, спокойно улетели. И последнее. По описанию свидетельницы ангелы не имели крыльев, что ее, конечно, смутило. А кроме того, мальчик, и девочка, одеты были не по-ангельски.
– Мальчик и девочка? – удивленно переспросил Луговой.
– Ну, тут надо знать свидетельницу, – пояснил Омельченко. – Ей за восемьдесят, поэтому любого моложе шестидесяти она называет мальчиком или девочкой. Так что можно сказать – мужчина и женщина или юноша и девушка.
– Бред какой-то,– нахмурился полковник. – Итак, что мы имеем? Ситуация, на мой взгляд, хуже, чем я предполагал. В городе появились летающие мужчины и женщины, или юноши и девушки. Один такой летчик нами задержан. Где остальные и кто они, мы не знаем. Задержанный житель нашего города ранее ни в чем криминальном не замешан. Как появились у него способности к полетам, он пока не смог нам объяснить. Хотя в его показаниях также присутствует описание некой девушки.
На столе у Лугового зазвонил телефон. Полковник поморщился. Трубку поднял Омельченко. Выслушав говорившего, майор тихо ответил, потом положил трубку и повернулся к Луговому.
– Товарищ полковник, ситуация усугубляется. В поликлинике задержан еще один летающий мужчина. Надо забрать его?
– Да, конечно. Отправляйся сам.
Омельченко покинул кабинет, а Луговой надолго умолк. Молчали и все присутствующие.
– Это уже серьезно, – некоторое время спустя тихо заговорил полковник, обращаясь ко всем сразу. – Вся жизнь наша строилась на том постулате, что человек летать не может. И так считалось многие века. Но вдруг появляется кто-то и опровергает постулат, демонстрируя свои способности. А вскоре оказывается, что не только он, но и другие могут летать. Их кто-то научил? Значит, можно научить любого. Вы поняли, куда я клоню?
Полковник оглядел присутствующих и продолжил:
– Как вы понимаете, государство не может отнестись равнодушно к этому явлению. Я думаю, и другие страны захотят пресечь это на корню. Представьте, во что это всеобщее летание может вылиться. Во-первых, срочно во всей стране, во всем мире придется менять систему охраны. Раньше забор поставили повыше, сверху колючку натянули, вблизи проволочки сигнальные раскинули – вот и заслон, непреодолимая для большинства преграда. А теперь что прикажете делать? Как соблюдать режим секретности? Ну, допустим, станем каким-то образом заборы и сверху делать, хотя это трудно представить, особенно если территория большая. Научившиеся летать воришки залетают в форточки, хулиганы подсматривают в окна на десятом этаже, никуда не спрячешься, ничем не заслонишься, ни от кого не скроешься. Придется ставить решетки не только на первых этажах. Вот и будем сидеть за решеткой, да еще и поплотней завешивать окна при этом. Кому это может понравится? А границу как охранять? А во-вторых, станет ненужным транспорт, все эти автомобили, троллейбусы, самолеты. Придется останавливать заводы по их производству, менять профиль. И это во всем мире. Во что это выльется, я думаю, легко предсказать. Да, это – всемирная катастрофа.
Луговой умолк, устремив взгляд поверх голов присутствующих. Все тоже молчали. В углу кабинета опять щелкнул механизм напольных часов и раздался медленный солидный звук звенящей бронзы. Едва отзвук удара стих, полковник очнулся. Перед присутствующими опять находился решительный собранный человек, готовый к решению любых задач.
– Я уже доложил в Московское управление. Теперь, внимание! С этой минуты объявляется мобилизация всего личного состава, все переводятся на казарменное положение. Задача: обнаружение и задержание всех летающих людей в городе и их изоляция. Возможно, Москва подкрепит нас резервами, правда, рассчитывать на это, по-моему, не стоит, по крайней мере, в ближайшее время, но промедления нам ни при каких условиях не простят. Особая тяжесть в решении задачи ляжет на плечи оперативного отдела. Андрей Федорович, твои ребята должны носом землю рыть. Каждому следует обратить повышенное внимание на сообщения нештатных сотрудников. Повторяю, ничто не должно проскользнуть мимо нашего внимания. Информация должна оперативно накапливаться и сверхоперативно обрабатываться. Интеллектуальная группа, состав я объявлю позже, под моим руководством будет осуществлять общую разработку и координацию всей операции. Вопросы есть?
– Надо бы изучить задержанного. Как и почему он летает? – предложил начальник отдела исследований.
– Я думаю, у вас для этого нет сил. Но изучать его будут не у нас, а в Москве. Первого летчика мы уже отправили. Омельченко должен сейчас доставить второго. Вот тогда им и займетесь. Все, товарищи. За работу. Андрей Федорович, задержись на минуту.
Когда они остались вдвоем, Луговой спросил:
– Как продвигается операция «Первопечатник»?
– Вообще-то, ничего серьезного. Так, мелкота. Машинное время использовали в личных целях. Больше ничего не обнаружено.
– Смотрели-то хорошо?
– Мои ребята, конечно, молодые, но въедливые. Я думаю, они смотрели внимательно. Изъяли рукопись, сейчас изучают.
– И что?
– Да так. Вольнолюбие имеется, но пока терпимо.
– Смотри внимательно. Инструкции сам читал.
– Я все помню. Весь материал подготовим, все подытожим. Парню прочистим мозги, чтоб впредь неповадно было.
– Ладно, но, сам понимаешь, это сейчас не основное. Андрей Федорович, ты человек опытный, я тебя особенно прошу, за суетой не упусти чего. С нас спросят за все.


                10-10

Алевтине снился сон. Огромный мужик с черной бородой и усами гнался за ней по лесной дороге. Она бежала по упругой глинистой почве, высокая трава блестела от росы. Длинные стебли, клонясь к земле и скрещиваясь над тропинкой, хлестали Алевтину по коленям и бедрам своими мокрыми метелками. Платье ее почти до пояса намокло, потяжелело и, прилипая к ногам, мешало бегу.
Вокруг царило безлюдье, кому крикнешь, кого позовешь на помощь. Дорогу обступали высокие темные ели, на нижних сухих ветвях которых огромными голубовато-седыми космами висел мох вперемешку с лишайником. Иногда дорога ныряла под еловые ветви, и тогда Алевтине приходилось прикрываться руками. Когда она с отвращением отбрасывала в сторону свисавшие пряди, поднималась какая-то коричневая взвесь и Алевтина, затаив дыхание, старалась быстрее выбраться из клубов пыли, чувствуя, как на лицо оседает эта гадость.
Мужик бежал сзади, слышался треск сучьев и сиплое дыхание. На прямых участках дороги оглядываясь, Алевтина видела его. Она ускоряла бег, но расстояние между ними не увеличивалось, а силы уже кончались.
Ужас переполнял ее сознание. Она хотела только одного – быстрее выбраться на открытое пространство. Там, она верила, ей удастся убежать от этого страшного мужика. Но лес перед ней представлялся бесконечным.
Оглянувшись, Алевтина вдруг заметила, что мужик уже не один. К нему присоединилось еще двое. Эти оба были такими же темными и страшными. Алевтина вскрикнула и припустилась быстрее. Коля, внезапно появившийся рядом, схватил ее за руку и потянул за собой, помогая.
Но дорога продолжала бесконечно извиваться по лесу, по зарослям травы и кустарника, и вскоре они оба выбились из сил. И хотя мужики тоже устали, но Алевтина видела, что расстояние до преследователей стало сокращаться.
Коля и Алевтина, тяжело дыша, бежали рядом. Оглядываясь, они понимали, что скоро их догонят. В тот момент, когда им уже казалось, что силы закончились, они достигли разветвления дороги.
– Поворачиваем налево, – скомандовал Коля.
– Нет, – на бегу с трудом возразила Алевтина. – Я… уже… узнаю места. Нам… направо.
– Алевтина, ты… ужасно упряма. Вспомни… еще… интуицию.
– Нет, Коля… Я… чувствую,… что нам… направо.
– Вот и беги направо, а я – налево.
И Коля, отпустив ее руку, устремился по левой дороге. Алевтина от неожиданности даже остановилась и растерянно посмотрела вслед убегающему Коле.
«Он меня бросил? Как он мог? Может, и мне надо бежать за ним? Нет-нет, я же точно знаю, что Коля ошибается, и надо бежать направо».
Довольный гогот мужиков, догоняющих Алевтину, словно подстегнул ее, и она бросилась по правой дороге.
Огромные лапы темных елей продолжали нависать над головой, но вскоре на некоторое время они раздвинулись. Впереди показался просвет. Там – желанный край леса. Там – спасение. Но преследователи казались уже рядом. Оглянувшись, Алевтина увидела их глаза, горящие почти звериной яростью, услышала топот сапог.
И тут она вспомнила, что умеет летать. Одного воспоминания оказалось достаточно, чтобы тело ее само взвилось вверх. Еловые ветви царапнули по плечам, словно не хотели отпускать. Но Алевтина уже поднялась на уровень макушек, усыпанных длинными красно-фиолетовыми шишками. Здесь радостно светило солнце. И лишь снизу, от подножия могучих елей слышался злобный рык досадующих мужиков...

Алевтина спала на левом боку. На правом виске ее выступила капелька пота. Муса неслышно подошла к спящей. Уголком простыни она коснулась ее виска и улыбнулась. Алевтина вздохнула, но глаз не открыла. Страшный сон оставил ее, и она задышала глубоко и спокойно.
Муса вышла из комнаты. Чуть задержавшись в дверях, она оглянулась на Алевтину, с улыбкой покачала головой, а затем, накинув свой парик, словно растворилась в воздухе.


                10-20

Андриян Авдеевич Алогорский должность главного архитектора города заслужил долгим и самоотверженным трудом. Когда-то в далекой уже молодости он участвовал в создании проекта Зеленограда. Правда, это происходило так давно, так много людей сменилось в его окружении, что подробностей событий, случившихся в те годы, уже никто не знал. Но сам Андриян Авдеевич хорошо помнил, как сразу после окончания архитектурного института был направлен в мастерскую, занимавшуюся проектом.
Алогорский оказался самым молодым в мастерской. Поэтому ему чаще, чем остальным, пришлось выезжать на место будущего города. Нарядившись в штормовку, обув резиновые сапоги, он исходил перелески и болотистые поляны, на которых планировалось размещение городских микрорайонов. До сих пор Андриян Авдеевич гордился, что ему в свое время удалось убедить руководителя проекта немного изменить планировку четвертого микрорайона города таким образом, чтобы застройка ограничилась полем небольшого аэродрома, и при этом сохранилась березовая роща. Руководитель проекта согласился тогда с молодым специалистом, и теперь то ли городские корпуса подступали вплотную к лесу, то ли лес начинался в городе.

Сегодня жена Андрияна Авдеевича выпросила у него служебную машину, чтобы съездить с дочкой в Москву в ателье за платьем, которое она заказала ко дню рождения дочери. Алогорский всегда с неудовольствием отдавал служебную машину жене. Он очень щепетильно относился к таким вопросам, считая, что не имеет права давать повод для упреков. Для личных целей он имел собственную «Волгу». Но жена не имела водительских прав, и это создавало неудобства. Другие начальники позволяли родственникам использовать машину и прикрепленного водителя, что становилось доводом жены в их спорах. Но Андриян Авдеевич всегда сопротивлялся, утверждая, что другие ему не указ, и всегда пытался ограничить посягательства жены на служебную машину.
Сегодня он сдался только потому, что расплакалась дочка. Сквозь слезы она сказала, что, если они отправятся на четырехсотом автобусе, то не успеют вовремя вернуться и приготовиться ко дню рождения. Против девичьих слез Алогорский не устоял. Махнув рукой, он оставил своим дамам машину, а сам отправился на работу пешком.
Утренние споры несколько испортили ему настроение. Но легкий ветерок, приятно освежавший лицо и шею, солнечный свет, проникавший сквозь листву еще по-летнему зеленых лип, вскоре заставили его забыть о мелких неприятностях. Он мог бы доехать на городском автобусе, но оказаться в толчее в это ясное утро ему не захотелось. Андриян Авдеевич бодро шагал по тротуару и с удовольствием вдыхал чуть прохладный августовский воздух.
Путь его лежал мимо Дома Культуры. Это один из тех долгостроев, которые он получил в наследство. Но теперь, благодаря его титаническим усилиям, нынешней весной строительство удалось завершить. Господи, никто не знает, чего это ему стоило, в скольких кабинетах начальников разного уровня просидел он просителем, скольких чиновников удалось уговорить. Одному даже пришлось портрет писать. Не самому, конечно. Ребяток своих мобилизовал. Но теперь все позади.
Вот он, красавец Дом Культуры. Как органично он будет вписан в запланированный парк на берегу городского пруда! Уже сейчас замечательный контраст создают угловатые формы светлого здания на фоне небольшой группы темно-зеленых огромных старых лип, которые единственные сохранились как память от той деревни, что стояла здесь во времена, когда Зеленоград только начинали строить...
Алогорский вышел на площадь перед центральным входом в Дом Культуры и внезапно остановился. На четырехугольном газончике перед входом возвышалась какая-то скульптура.
На некоторое время Андриян Авдеевич просто лишился дара речи. Он знал город лучше, чем свои пять пальцев. Даже разбуженный среди ночи, он мог бы рассказать, в каком микрорайоне какие малые архитектурные формы используются для разнообразия городского ландшафта. А тут, можно сказать, в центре города без согласования с ним изменяют весь архитектурный ансамбль площади, и хоть бы одна собака известила его об этом. Это переходит всякие границы. Алогорский ощутил внезапно возникшую тяжесть в левой половине груди и, присев на скамейку, полез в карман за валидолом.
Проходившая мимо девушка посмотрела на него и остановилась:
– Вам плохо? Может быть, вам помочь? – спросила она с сочувствием.
– Ничего, сейчас пройдет, – отозвался Андриян Авдеевич, отвинчивая крышечку и доставая таблетку.
Но девушка не уходила. Она присела рядом и спросила:
– Вы не возражаете? Я посижу пока.
– Зачем же я буду возражать? – усмехнулся Алогорский.
Боль в груди, с некоторых пор начавшая его посещать, начала немного стихать. Он дышал ртом, ощущая холодный привкус ментола.
– Никак не пойму, кому понадобилось уродовать площадь? – заговорил он через несколько минут, когда боль совсем отпустила.
– Что вы имеете в виду? – уточнила девушка.
– Да вот эту идиотскую скульптуру, – кивнул Андриян Авдеевич, – она же совершенно не вписывается сюда.
– Мне кажется, сейчас в вас говорит обида, ведь вы этот памятник не утверждали. А мне он нравится, – заметила девушка и встряхнула головой, отчего локоны золотистых волос рассыпались по ее плечам. – Вы просто привыкли к тому, что его не было. А попробуйте взглянуть по-новому. Ведь без этой вертикальной оси, которой является памятник, площадь пуста, глазу не на чем остановиться. Вообще-то, следовало бы даже поднять памятник повыше. Будь моя воля, я, между прочим, еще кое-что здесь изменила бы. Видите, какой длинный пруд? А на той стороне, если я не ошибаюсь, находятся какие-то общественные здания.
– Да, там расположены несколько городских предприятий, – пояснил Алогорский. – Наш научный центр.
– Так вот, я бы перебросила на ту сторону пруда легкий, прямо-таки ажурный, пешеходный мостик. Он бы очень оживил пейзаж.
– Возможно, вы правы, народ тут всегда зимой по льду тропинку протаптывает, – улыбнулся Алогорский.
– Ну, а если вы так уж против скульптуры, то, может быть, здесь нужно что-то другое? – предположила девушка. – Ну, фонтан какой-нибудь. Представьте себе стелу, а на ее вершине – прозрачная чаша с водой, из которой бьют веером струи фонтана, а под ними, в обход стелы две полукруглых дорожки ведут к центральному входу.
Алогорский прикрыл глаза, потом задумчиво посмотрел на девушку и медленно произнес:
– А знаете? Вы, наверное, правы. Только под такой проект сейчас денег не дадут. Так что, пусть пока постоит эта дурацкая скульптура.
Потом еще немного помолчал и вдруг спросил:
– Вы где-нибудь учились архитектуре?
– Нет, – улыбнулась девушка, – в этом смысле я – любитель. У меня другая специализация.
– По-моему, у вас, несомненно, имеются способности. Приходите ко мне в мастерскую? Поработаем вместе. У вас хорошая фантазия.
– Что вы, – отмахнулась девушка, – фантазия, может быть, и имеется, но у меня очень неуживчивый и неусидчивый характер. Я быстро вспыхиваю, увлекаюсь чем-то, но так же быстро переключаюсь на что-нибудь новенькое.
– Все равно подумайте. Может, придете в мастерскую?
– Нет-нет, это не для меня. Ну, я смотрю, вам стало лучше? – поднялась со скамейки девушка. – Тогда я пойду.
– До свидания. Спасибо за заботу. Было приятно пообщаться, – произнес ей вслед Алогорский, но она уже скрылась за кустарником, окружавшим скамейку.


                10-30

Усталый водитель автобуса ЗЕЛ-80-37, которому до конца смены еще оставалось почти два часа, открыл двери, затем взял микрофон в руку и неразборчиво объявил название остановки: «Горсовет».
В этот момент перед ним появилась незнакомая девушка в белом платье. Если бы кто-то сейчас заглянул водителю в глаза, то весьма удивился бы происшедшей перемене в его внешности. На лице не осталось следов усталости. Глаза неожиданно поголубели. От этого взгляд его, как у профессиональных поэтов, приобрел неземное выражение.
Достав из кармана пиджака, висевшего за спиной, записную книжку и авторучку, водитель открыл страницу с буквой «У» и начал что-то поспешно записывать.
Автобус стоял без движения, мотор гудел почти неслышно. Пассажиры, те, кто хотел выходить на этой остановке, вышли и удалились по своим делам, те, кто собирался ехать, вошли и расселись, но автобус стоял. Прошла минута, другая. Кое-кто из пассажиров стал беспокойно поглядывать на водителя, но тот сидел спиной к салону и тревожить его никто пока не решался. Между тем атмосфера накалялась. Кто-то вслух заворчал на медлительность шофера. Люди начали нервничать. Подошедший следом автобус пристроился в хвост первому и нетерпеливо гукнул. Но тут же и второй водитель полез за записной книжкой.
В этот момент девушка вошла в переднюю дверь автобуса. Немногочисленные пассажиры в салоне даже не все сидячие места заняли. На задней площадке стоял невысокий мужчина с бегающим взглядом. Он испуганно оглянулся на вошедшую и, видимо, решив, что это контролер, быстрым движением отправил пятачок в кассу, после чего оторвал себе билет. Молодой парень тоже принял девушку за контролера, он поднялся с заднего сиденья и вышел через еще открытую дверь. Но, остановившись на тротуаре, он растерянно оглянулся, и взгляд его встретился со взглядом девушки.
В обоих автобусах творилось что-то непонятное. Нельзя сказать, что нервы у всех пассажиров сразу успокоились. Просто суть беспокойства изменилась. Люди судорожно искали карандаши и авторучки, листки бумаги, записные книжки и тетради. Словно ученики в классе, они строчили что-то, погрузившись в свои мысли, не замечая ничего вокруг. У одной из женщин не оказалось ничего под рукой, так она пристроила перед собой на коленях сверток, обернутый толстой коричневой бумагой, и царапала что-то на нем карандашом, позаимствованным у соседки.
Девушка между тем давно уже покинула автобус и медленно удалялась по улице…


                10-40

Комплекс из трех двухэтажных зданий образовывал букву «П» и назывался третьим торговым центром. В «ножках» буквы на первом этаже располагались булочная и овощной магазин, напротив – продовольственный магазин. На втором этаже размещались парикмахерская, аптека и кафе. Внутренний дворик, образованный зданиями, покрывала плитка, а посередине зеленел небольшой квадрат газона.
Возле торгового центра происходило что-то странное. По периметру газона медленно двигалась стройная девушка в длинном белом платье. Она словно плыла над землей. Ее светлые вьющиеся волосы спадали ниже плеч. Плавные движения девушки походили на танец.
Люди, шедшие в магазин или выходившие оттуда, останавливались, привлеченные звуками музыки. Музыка казалась незнакомой, звучала она тихо, но слышали ее все. И было в ней что-то маняще прекрасное, заставляющее прохожих останавливаться и вслушиваться.
Вокруг танцующей девушки образовалось кольцо внимательной публики. Здесь присутствовали и бабушки-пенсионерки, и молодые мамаши со своими чадами в колясках, и догуливающая последние деньки летних каникул ребятня, и мужчины в синих робах или в светлых рубашках. Все стояли молча, любуясь танцем девушки. Постепенно к толпе присоединялись все новые и новые зрители.
Между тем темп музыки становился все быстрее. В такт с ней ускорялись и движения девушки. Звенели струны, мелодия становилась все пронзительней, все быстрее девушка летела по овалу вокруг газона.
Никто не заметил, как она оторвалась от земли. При таком темпе это не показалось удивительным. Зрители зачарованно глядели на нее. А танцовщица стремительно мчалась над газоном, по плавной спирали приближаясь к его центру.
Вот она достигла центра и завертелась, закрутилась на месте, как фигурист крутится на одном коньке. Быстрее, быстрее. Звук мелодии стал чрезвычайно высоким, почти неслышимым, но в то же время нестерпимо пронзительным. Размылись очертания лица девушки, руки исчезли в стремительном круженье. Вот она начала плавно подниматься все выше и выше. И вдруг исчезла. Девушка растворилась, как облачко, как пар. И тут же стихла музыка.
Но толпа не расходилась. Все ждали продолжения волшебного танца. Люди прислушивались, надеясь, что опять зазвучит притягательная музыка. Несколько человек направились к киоску «Союзпечать», который стоял неподалеку.

– Что случилось? – поинтересовалась только что подошедшая Степанида Тимофеевна.
Ей никто не ответил. Люди отстраненно молчали. А вскоре начали расходиться. Толпа постепенно переместилась к киоску «Союзпечати».
– Ты посмотри на них, – обратилась баба Степа к Елизавете Тимофеевне, – они все, как ненормальные. Ты видишь, даже в глаза не смотрят. И чего тут такое случилось?
– Да ладно тебе, – одернула ее за рукав баба Лиза, – пойдем в магазин.
– Нет, ты глянь, они теперь все в киоск бросились. Пойдем, может, что интересное дают?
– Что интересного можно найти в киоске?
Тимофеевны подошли к угрюмой толпе. Но толку добиться не удалось.
– Нет, – ворчала баба Степа, – я таких людей еще не встречала. Я ее спрашиваю, за чем стоит, а она молчит. Барыню строит. Смотрит сквозь меня. Не видит даже. Нет, я не могу. Должна же я узнать, за чем они тут давятся.
Степанида плечом проложила себе дорогу к самому окошку киоска, но тут же, смеясь, выбралась из толпы.
– Ты не поверишь, – смеясь, сообщила она подруге, – все покупают блокноты и авторучки. Я не могу. Писатели все стали.
Баба Лиза улыбнулась шутке. И только сторонний наблюдатель мог бы подтвердить, сколь близка к истине была баба Степа.


                10-50

Куликов уже устал. Пошел второй час бесконечных вопросов. Молодые люди, сменившие первую пару, начали все с самого начала. Никита отвечал им, только ответы его стали скупыми и односложными. Новенькие задали несколько вопросов по записям на магнитной ленте и по его рукописи, из чего Куликов понял, что с записями и с его папкой они успели ознакомиться.
За час этих расспросов в комнату несколько раз стремительно заходил невысокий мужчина плотного телосложения. По поведению молодых людей, встававших при его появлении, Никита понял, что это их начальник. Но, просидев минут десять, мужчина молча исчезал, а потом, через некоторое время, появлялся вновь.
Наконец начальник, выслушав очередную серию вопросов молодых людей и ответов Никиты на них, поднялся со стула, и негромко сказал:
– Ладно. Пока хватит. Сделаем перерыв.
Молодые люди отвели Куликова в небольшую комнату, замкнув за ним железную дверь.
Никита устал и потому сразу же завалился на топчан, стоявший у стены в углу. Очень хотелось закурить, но сигареты и спички у него отобрали.
Куликов считал себя непривередливым, легко приспосабливаясь к любой обстановке. И сейчас он не беспокоился о своей судьбе, полагая, как фаталист, что все образуется само собой.
Он беспокоился только об Алевтине. Ее ведь тоже будут расспрашивать и о его распечатках, и о нем самом, и обо всем остальном. Будут мучить девушку вопросами. Ее это может напугать. Она станет его сторониться. Плохо это. Но теперь уже ничего не исправишь.


                10-55

В десять часов пятьдесят пять минут у небольшого одноэтажного здания неподалеку от третьего торгового центра уже выгнулась по тротуару, как всегда в это время, длинная очередь. Высоко расположенное окно скрывало от обозрения интерьер внутреннего помещения. У большой обитой железом двери отдельные представители очереди от нескрываемого нетерпения подпрыгивали, пытаясь хоть что-то рассмотреть через грязноватое стекло. Все ждали открытия.
Преобладали мужские лица, хотя наблюдалось и несколько представительниц противоположного пола. Серели и синели спецовки, среди них белело с десяток интеллигентских сорочек, присутствовали также несколько молодых клетчатых рубах. Посторонний человек мог удивиться тому, что делают эти люди здесь в самый разгар рабочего дня. Впрочем, не очень информированный наблюдатель сделал бы вывод, что, вероятно, присутствующие здесь будут работать во вторую смену, а сейчас они просто готовятся к этому.
Без двух минут одиннадцать, когда кое-кто уже начал ворчать, что пора бы и открывать, на асфальтированной дорожке, которая тянулась мимо очереди, появилась миловидная девушка в белом одеянии. Она на какое-то время привлекла внимание всех ожидающих.
– Глянь, какая фря, – изрек Федя.
Он пришел несколько позже других, но пристроился к своему дружку, тощему прыщеватому парню, стоявшему в первой десятке.
– Ну и мода нынче пошла, – заметил парень, – тряпкой прикинутся и ходят.
– Это не тряпка, – вмешался пожилой интеллигентного вида мужчина в темных очках, – понимать надо, это сари. В Индии все так ходят.
– Слушай, а у нас что? Индия? – поинтересовался Федя.
– Это не сари, – проворчал пухлый гражданин, стоявший вторым в очереди, – это тога.
– То, что? – не расслышал Федя.
– То – га, тога. В древней Греции такие носили.
– Откуда ты знаешь? – допытывался Федя.
Толстяк снисходительно покосился на Федю и заметил:
– Книги надо читать. Хотя бы изредка.
– Можно подумать, что ты сюда за книгой пришел, – обиделся Федя. – Что берешь? Беленькую или нашу – «ошибку Мичурина»? Яблочное, то есть.
Толстяк отвернулся и сделал вид, что не слышит заданных вопросов.
Незнакомка в это время подошла к самой двери магазина. Часть очереди, находившаяся вдали, заволновалась: раздались анонимные возгласы – «почему она без очереди» и «она тут не стояла».
– Вы не поможете мне? – обратилась девушка к толстяку.
Толстяк растерялся, замотал головой, потом покраснел и, кивая на очередь, пробормотал:
– Вы извините, я, конечно, мог бы. Но все возражают. Они уже давно стоят.
– Мне хочется утолить жажду, – пояснила девушка.
– Всем хочется утолить жажду, – сердито вмешался Федя, но, нагнувшись ближе к девушке, он спросил уголком рта: – Чем будешь утолять? Солнцедаром или беленькой?
– Солнцедара я не знаю. А тут есть легкое виноградное вино? – спросила девушка Федю.
– Ей, наверное, сухое надо, – предположил прыщавый, – дам часто на сухое тянет.
– Суше водки ничего не бывает, – назидательно произнес Федя и подмигнул девушке, – деньги давай, а сама иди, подожди в тенечке. Сварганю я тебе сухарик. Все будет чин-чинарем.
Девушка протянула Феде две монетки, ярко сверкнувшие на солнце.
– Этого хватит? – спросила она.
Федя рассмотрел монеты и пробормотал:
– Не наши. Американские что ли?
Прыщавый парень, стоявший сзади, заглянул ему в ладонь из-за плеча и сказал:
– Это не американские. Давай, я у тебя их куплю за рубль.
– Ишь, какой ловкий, – усмехнулся Федя, зажимая монеты в кулаке. – По пятерке, так уж и быть, отдам. Они, наверное, золотые.
– Дай посмотреть, – попросил парень, и на всякий случай припугнул, – а то я тебе больше очередь занимать не буду.
– Ладно, уж, – сдался Федя, – только из моих рук.
Он показал одну монету. Парень, прищуриваясь и наклоняя голову, внимательно рассмотрел блестящий диск.
– Состояние хорошее, – констатировал он, – могу дать два рубля. Ну, ладно, трояк, – и, помолчав, добавил, – за каждую.
В это время заскрежетал замок, и дверь в магазин открылась, оттесняя покупателей, стоявших в первых рядах. Очередь оживилась и начала втекать в темный проем двери, а девушка отошла к кустам, под которыми намеревалась укрыться от солнца.



                От стороннего наблюдателя

Мида в платье охотницы возле своего шатра стреляет из лука. Девушка плавными движениями достает стрелу из колчана, висящего за спиной, накладывает ее на тетиву, натягивает лук и, почти не целясь, отпускает стрелу. При каждом выстреле колебание тетивы издает низкий гудящий звук. Стрелы одна за другой точно вонзаются в широкую доску. Колчан постепенно пустеет. Стрелы, вонзившиеся в доску, образуют большую букву П.
Подойдя к доске, Мида выдергивает стрелы и складывает их обратно в колчан. Посмотрев на следы, оставленные стрелами, она недовольно переворачивает доску другой стороной. Потом отходит на десяток шагов и вновь начинает стрелять, но на этот раз она стреляет не глядя. Когда колчан оказывается пуст, Мида возвращается к мишени и освобождает свои стрелы.
Небрежно повесив колчан на плечо, она уходит в шатер. У входа на мгновение оглядывается. Оставшиеся на доске вмятины от стрел видны издали, они вновь образуют букву П. Оглядевшись, Мида хмуро возвращается к мишени, сбрасывает доску на дно колесницы и уходит.
В шатре она меняет платье охотницы на просторную белую накидку, умывается водой из своего ручья и, стряхнув брызги с волос, располагается на камне.
– К тебе можно? – слышится мужской голос.
Мида обрадовано вскакивает с камня и, поправив тогу, оглядывает внутренность шатра.
– Конечно, можно, – отвечает она.
В шатер входит Пром. Он останавливается у входа и, встретив взгляд Миды, улыбается.
– Рад тебя видеть, – произносит он. – Как хорошо здесь у тебя. Все-таки вода – это великое благо.
– Когда ты приходишь, мне тоже становится хорошо и спокойно. Присаживайся.
Мида направляется вглубь шатра к небольшому столу, возле которого стоят два кресла. Она садится и ждет, когда Пром подойдет ближе. Из-за занавеса возникают две девушки и через мгновение на столе появляются фрукты, орехи, сыр, лепешки и кувшины с нектаром. Приготовив трапезу, девушки также беззвучно исчезают.
Пром садится, Мида наливает нектар, протягивает кубок Прому, и смотрит, как тот жадно пьет.
– Сегодня как-то очень уж жарко, – переводя дыхание, говорит он.
– Ты чем-то недоволен, – замечает Мида.
– Не думал, что докатимся до дрязг и пересудов, – взяв кусочек сыра, морщится Пром.
– Какие именно пересуды ты имеешь в виду? – интересуется Мида.
– Ай, – машет рукой Пром, – мне просто не хочется повторять. Некоторым очень нравится придумывать о других всякие гадости. Причем, выдумывают на пустом месте.
– А что ты хочешь? – усмехается Мида. – У многих это стало единственной отрадой.
– Все равно это недостойно.
– Кто же это тебя так раззадорил?
– Кто, кто? Гер. Знаешь такого?
Мида весело смеется. А Пром хмуро жует виноград.
– Дорогой, ты забыл, что Гер и раньше этим отличался. Он же всегда и во всем самый быстрый и шустрый, везде успевает, каждому торопится сообщить что-нибудь о других. Он и теперь такой же.
– Но ты же не знаешь, кого он нынче выбрал жертвой.
– Ну, и кого?
– Рато.
– Что?
– Именно то, что слышала. Рато.
– Рато? Не может быть. Что же такого он об этой девочке насочинял?
– Нет, об этом я даже говорить не хочу.
Пром вскакивает с кресла и начинает расхаживать по шатру. Мида смотрит на него и молча ест виноград. Пром подходит к ручью, встает на колени и умывается. Потом возвращается, сдувая брызги воды с губ, и садится в кресло рядом с Мидой.
– Твое присутствие меня успокаивает, – говорит он.
– А знаешь, дорогой, ведь Гер и о нас разносит слухи, – медленно произносит Мида.
– О нас с тобой? – Пром удивленно поднимает глаза на нее. – И что же он говорит?
– Он утверждает, что все давно знают, будто я на тебя оказываю влияние…
Пром опускает взгляд и некоторое время молчит. Мида ждет, теребя остатки виноградной грозди.
– Значит, все знают? – переспрашивает Пром.
– Да. Между прочим, даже Фро об этом говорила.
– И эта туда же.
Пром, опустив глаза, думает. Мида перерывает затянувшуюся паузу в разговоре:
– Вот такие слухи.
– Это не слухи. Это – правда, – тихо говорит Пром.
– Пром! – шепчет Мида.
– Да, дорогая. Ты действительно оказываешь на меня огромное влияние. Я готов исполнить любое твое желание. Мне хочется постоянно быть рядом с тобой, чтобы видеть твои руки, твои губы, твои глаза. Я хочу заботиться о тебе, защищать тебя.
– Пром, неужели ты признаешься мне в любви?
– Да. Я люблю тебя. И мне очень хочется знать, как ты относишься к этому.
– Милый, я боялась не дождаться твоего признания, – с улыбкой шепчет Мида.
– Дорогая, – произносит Пром.
Подняв тонкую руку Миды, Пром припадает губами к ее пальцам.



                ЧАС ДВЕНАДЦАТЫЙ


                11-00

Комиссия по охране памятников обычно заседала по средам в конференц-зале горсовета. И сегодня к одиннадцати почти все собрались. Немного задерживался только Алогорский, но председатель решил начинать заседание без него. Предстояло обсуждать не очень-то приятный вопрос о состоянии здания бывшей Никольской церкви, единственного на территории Зеленограда старинного сооружения.
Церковь, конечно, не функционировала. Построенная в девятнадцатом веке она, по большому счету, архитектурной ценности не представляла. Но неугомонная общественность раскопала какие-то намеки на посещение этой церкви и самим Пушкиным, и Лермонтовым, и даже в «Вечерней Москве» появилась об этом статья. Комиссию по охране памятников засыпали запросами от общественности, и вот теперь приходилось разбираться в этом непростом, но, главное, бесперспективном деле.
Председатель комиссии, Сергей Петрович Звягин, оглядел собравшихся. Все, как обычно, расселись вдоль длинного стола и негромко переговаривались. Председатель постучал по столу карандашом, привлекая общее внимание и, дождавшись, когда шум стих, начал заседание с того, что предоставил слово своему секретарю.
– Товарищи, – заговорила крашеная блондинка, вставая и раскрывая папку с бумагами, – в нашу комиссию поступил запрос от кружка любителей творчества А. С. Пушкина. Этот запрос подписан также директором городского исторического музея, товарищем Вьюновой Галиной Андреевной. Изложу кратко суть запроса. Любители творчества А. С. Пушкина и товарищ Вьюнова обращают наше внимание на совершенно неудовлетворительное, с их точки зрения, состояние развалин Никольской церкви. Они просят принять срочные меры по их охране. У меня все.
Блондинка села, а Звягин, поморщившись, произнес:
– Товарищи, заранее прошу, в своих выступлениях вы должны учитывать, что средств нам выделяется мало, а потому предлагать организовывать какую-то специальную охрану развалин, на мой взгляд, просто несерьезно.
Он покосился на Вьюнову и добавил:
– Я, конечно, понимаю Галину Андреевну. Но и вы, товарищ Вьюнова, должны осознать, бюджет города – не резиновый. Возьмем деньги на охрану церкви, значит, их не хватит на строительство дворовых катков. А эти важные объекты нужнее нашей молодежи, чем какие-то развалины церкви. Вы, я вижу, не согласны. Ну, хорошо. Я дам вам слово. Но только, пожалуйста, покороче. Нам эмоций и фантазий не надо, нам нужны факты и разумные предложения.
В комиссии все знали, что Галина Андреевна Вьюнова по профессии – школьный учитель истории. Лет пятнадцать назад, еще работая в школе, для своих учеников она организовала краеведческий кружок. Ребята под предводительством педагога облазили все окрестные деревни в поисках предметов старинного быта. За несколько лет они собрали столько экспонатов, что в школе им стало тесно. Самодеятельный музей привлек внимание городского начальства, и вскоре было решено перевести его в разряд государственных учреждений и взять на баланс города. Галина Андреевна к тому времени достигла пенсионного возраста и собиралась покинуть школу, когда ей предложили стать первым директором городского исторического музея. Она не без сомнений согласилась, и вот уже десять лет бессменно занимала эту должность.
– Хорошо, товарищ Звягин, я постараюсь обойтись без эмоций и фантазий, – спокойно произнесла Вьюнова, поднимаясь со своего места. – Хотя это будет трудно.
Галина Андреевна выглядела бодрой и энергичной, по внешнему виду ей всегда давали от силы лет пятьдесят с небольшим. В молодости она считалась красавицей, и сейчас лицо ее светилось той внутренней добротой и спокойствием, которые в пожилом возрасте вполне заменяют красоту.
– Вы, Сергей Петрович, – обратилась она к председателю, отчего тот сразу нахмурился, – утверждаете, что нашей молодежи нужны катки и не нужны развалины церкви. И для вас, как человека, поставленного блюсти интересы государства, это, видимо, естественно. А для меня это странно, ведь здоровье человека, я имею в виду настоящее здоровье, не может быть полным без духовного развития.
– Только в здоровом теле здоровый дух, – возразил Звягин, – значит, здоровье первично.
– Не знаю. Пословица говорит лишь о том, что нельзя отрывать одно от другого. Если заботиться только о физическом здоровье, у нас вырастут молодые бугаи с тупыми взглядами, которым будет наплевать на историю, на многовековую культуру нашей родины.
– Ой, не надо громких слов, – прервала Вьюнову крашеная блондинка. – Говорите конкретнее.
– Могу и конкретнее, – ответила Галина Андреевна. – Вы знаете, как укрепляют здоровье наши городские альпинисты?
– А разве у нас в городе есть альпинисты? – послышался чей-то удивленный возглас.
– Представьте себе, имеются, – продолжала Вьюнова. – В шестьсот двенадцатой школе два года назад организовали секцию альпинистов, которая теперь устраивает свои тренировки именно на развалинах церкви.
– Ну и что? – удивился председатель. – Где им еще тренироваться? Гор у нас поблизости нет.
– Сергей Петрович, а если бы у гимнастов отсутствовал зал для тренировок, и они начали бы прыгать через могилы на городском кладбище, вы бы тоже сказали: что тут особенного?
– Галина Андреевна, не надо утрировать, – обиделся Звягин. – Причем здесь кладбище?
– А я не утрирую, – устало вздохнула Вьюнова, – мне просто обидно, что я не нахожу поддержки в нашей комиссии. Уж если в комиссии, высокое назначение которой охранять памятники культуры, не понимают, что развалины церкви – это тоже памятник культуры...
– Ну-ну, договаривайте, – потребовала секретарь, – что вы имеете против комиссии?
– Вы меня не подгоняйте, – резко повернулась к ней Вьюнова, но, сдержавшись, заговорила спокойно, – с точки зрения истории, время существования нашего города ничтожно. У нас пока нет памятников культуры, связанных непосредственно с жизнью города, но история этой земли началась не двадцать лет назад. А нам она практически неизвестна. Наши предки веками населяли эти места, а что мы об этом знаем? Деревни мы разрушили, жителей расселили. Нет уже стариков, живших здесь когда-то. В окрестностях города ничего не осталось, что может напомнить о прошлом, кроме развалин этой церкви.
– Религия – это буржуазный пережиток прошлого, – усмехнулась крашеная блондинка. – Наши предки не обладали грамотой, поэтому попы им задуряли мозги. Мы – атеисты – не должны поддерживать их заблуждения.
– Легко быть умным после. Мой отец шутя говаривал: «Я бы многого достиг, если бы был таким умным до, как моя жена после». Многие сильны задним умом. Прошлое осуждать легко – ведь из настоящего видны все ошибки, допущенные в прошлом, и их последствия. Но только легкомысленный человек уверен, что окажись на месте предков, он не совершил бы таких же ошибок. Почему вы думаете, что сами сейчас не совершаете ошибок.
– Вы на что намекаете? – возмутилась блондинка.
– Я ни на что не намекаю. Я просто преподавала историю. Надо думать не о том, как осудить предков за их ошибки, а о том, как не совершить собственных. Любая нация сильна своим уважением к предкам, своей памятью о них. Даже если они в чем-то ошибались. Наша задача – не жалея сил, охранять и беречь все то, что еще сохранилось.
– Ладно, Галина Андреевна, – вздохнул председатель. – Мы же все тут собрались не для того, чтобы вам возражать. Если у вас есть конкретные предложения, давайте их рассмотрим. Если они выполнимые, можно будет выйти к городскому начальству. А дальше уж, – председатель развел руками, – не от нас зависит.
– Очень многое зависит именно от нас. От нашей убежденности, – заметила Вьюнова.
– Согласен, – примиряющим тоном произнес председатель. – Давайте ваши предложения.
– Во-первых, в качестве главного шага надо запретить альпинистам использовать развалины в качестве тренировочной базы.
– Хорошо. Это можно попробовать, – согласился Звягин.
– Во-вторых, надо хотя бы оградить территорию церкви забором.
– Это уже – деньги, а значит, сложнее, – поморщился Сергей Петрович.
– Мы же не настаиваем на восстановлении церкви, – заметила Вьюнова.
– Может, вы и службу в церкви хотите восстановить? – ехидно улыбнулась секретарь.
Галина Андреевна взглянула на нее, покачала головой, но промолчала.
– Что еще? – поторопил ее председатель.
– Нам кажется, что комиссия могла бы выйти с ходатайством, я точно не знаю, куда. В Московскую комиссию или даже в союзную. С тем, чтобы присвоить нашей церкви официальный статус памятника культуры.
– Ого, какие замашки, – заметила секретарь. – Если в каждой деревне разваленную церковь объявить памятником культуры, то государство просто разорится.
Вьюнова не успела ответить, потому что в этот момент в зал шумно вошел Алогорский.


                11-05

В книжном магазине с самого открытия наблюдался наплыв посетителей. Завершался август. Не за горами первое сентября. Родители торопились обеспечить своих юных чад тетрадями, альбомами, авторучками и карандашами. Детям скоро в школу. А там почему-то за отсутствие тетради или авторучки ставят двойки.
Поэтому сегодня канцелярский отдел переполняли покупатели. Хорошо брали тетради в клеточку. Студенты запасались листами ватмана. Разбирали готовальни, линейки. Покупали акварельные краски и кисточки. Десятками приобретали авторучки и карандаши, ластики и точилки.
Два продавца работали быстро и четко. Две параллельных очереди тянулись к прилавку. Покупатели называли необходимый товар, продавщицы складывали выбранные предметы в кучку и отщелкивали костяшки на счетах. Потом они называли общую сумму, а покупатели отправлялись в очередь, тянувшуюся к кассе.
Дочь Елизаветы Тимофеевны с весны этого года работала в канцелярском отделе книжного магазина. Она сама попросила перевести ее из отдела политической литературы. Покупатели туда заглядывали редко, и Надя целыми днями скучала. В канцелярском отделе ей казалось интереснее, кроме того, там работала и ее близкая подруга, Алла Петрова.
Сегодня перед началом рабочего дня, когда готовили товар, Надя успела поболтать с подругой. Она похвасталась, что вчера ей удалось с мужем съездить в Москву в театр. Алину оставили с бабушкой, а сами уехали. Конечно, на дорогу много времени потратили, но зато побывали на хорошем спектакле. Посмотрели Евгения Леонова. Давно не удавалось так прекрасно провести вечер. То у мужа на работе запарка, то Алина болела.
– Хорошо тебе, – позавидовала подруга, – а мой Саша опять на дежурстве. Пропадает на работе с утра до ночи. Я уж про театр и не мечтаю, хоть бы дома его видеть почаще. А то забежит, пожует чего-нибудь, чмокнет в щечку, и опять убегает на день или даже на два.
– Ты проверяла? Может, он любовницу завел? – предположила Надя.
– Тьфу – тьфу – тьфу, – постучала Алла по деревянному прилавку, – пока, вроде, нет у него никого. А там, на работе, у них не забалуешь.
– Все равно надо смотреть, вдруг пятно от губной помады появится, или волосы женские. За мужиками всегда надо приглядывать, – посоветовала Надя.
Но тут открылся магазин, и хлынувшие в зал покупатели отвлекли подруг от разговора.
Поначалу все шло как обычно. Но вскоре после открытия толпа у канцелярского отдела стала необычно большой. И покупатели, и продавцы занервничали. Послышались возмущенные возгласы граждан, опасавшихся, что им чего-то не достанется. Отдельные голоса начали взывать к заведующей магазином. Гул в помещении постепенно нарастал и, в конце концов, достиг того уровня, когда продавцы уже не слышали покупателей, а покупатели – продавцов.
Появилась заведующая. Она попыталась навести порядок. Но голос ее не смог перекрыть шум.
– Товарищи покупатели, – кричала заведующая, – не волнуйтесь, товар получен в полном ассортименте. Хватит на всех. Я прошу вас соблюдать очередь.
Задние ряды, до которых голос заведующей не долетал, продолжали шуметь.
– Вы бы лучше еще продавцов организовали, – посоветовал кто-то.
– В других отделах у вас работники бездельничают, – добавил чей-то недовольный голос.
– Тут и двум продавцам тесно работать, – возразила заведующая. – Товарищи, – убеждала она, – канцелярский отдел есть в «Детском мире», и в универмаге. Почему вы рветесь только к нам?
– Там тоже толкучка, – послышался в ответ чей-то голос.
Выступление заведующей оказалось в принципе бесполезным. Зачем убеждать покупателя, чья очередь и так уже приближалась к прилавку? Те же, кого она могла убедить отправиться в другой магазин, находились далеко и не слышали ее. Заведующая ушла, осознав, что с толпой ей не справиться.
Минут через пятнадцать к магазину прибыл наряд милиции. Помещение сначала очистили от посетителей, затем упорядочили очередь. Покупателей стали запускать в магазин партиями по двадцать человек. Но толпа перед магазином не уменьшалась. Наоборот, к ней присоединялись все новые и новые потенциальные покупатели.
Обеспокоенная заведующая уже звонила на склад, справедливо опасаясь, что товара может не хватить. Но там ей растолковали, что с аналогичной просьбой уже обращались и из «Детского мира», и из универмага. Так что на дополнительный товар можно не рассчитывать.
На свой страх и риск заведующая ввела лимит отпуска товаров. Теперь в одни руки получали не более пяти школьных тетрадей, одну общую, один альбом для рисования и одну пачку бумаги писчей. Почему-то основная масса покупателей нацелилась именно на эти товары.


                11-10

Федя вышел из магазина и огляделся. Девушку в тени кустов он заметил сразу. Она стояла, постукивая прутиком по своему колену.
Подхватив поудобнее сетку с глухо звякнувшими бутылками, Федя с улыбкой человека, способного осчастливить всех окружающих, направился к приятной незнакомке, намереваясь еще немного пообщаться с ней.
– Я взял «Васю из бани». Другого не нашлось. Кислятина, конечно, но ты сама этого хотела.
– Какого Васю? – не поняла девушка.
– Ты чего? С луны свалилась? – удивился Федя. – Вино твое так называется.
Он поднял сетку с бутылками и по слогам прочитал:
– Ва – зи – су – бани. Это же даже на трезвую голову не выговоришь.
В этот момент из магазина вышел прыщавый парень и подошел к ним.
– Представляешь, – обратился к нему Федя, – она не знает «Васю из бани». Темнота.
– Может она знает «вазу из бани», – спокойно предположил парень.
– Не думаю, – возразил Федя и повернулся к девушке, – а на твои деньги я еще портвешок прихватил. Можем распить за приятное знакомство.
– Что такое «портвешок»? – спросила девушка.
– Я тебе говорил, темнота, – кивнул Федя прыщавому, а девушке пояснил, – это портвейн, крепленое, значит. Будешь?
– Нет, мне нужно простое виноградное вино, – отказалась девушка.
– Портвейн – это тоже виноградное. Только покрепче.
– Нет, я не хочу портвейн.
– А как же теперь быть? – растерялся Федя, – я же деньги истратил.
– Можете его забрать себе.
– Угощаешь, стало быть? – с радостной улыбкой уточнил Федя. – Это мы завсегда готовы. С большим удовольствием. За ваше здоровье.
С буханкой черного хлеба в руках подошел еще какой-то мужик в синем халате, из кармана которого торчало горлышко бутылки.
– Вы соображаете? – спросил он Федю.
– Мы уже сообразили, – ответил за Федю прыщавый.
– Возьмете в долю? У меня закусь есть, – предложил мужик в халате.
– Это черняшка, что ли? – небрежно уточнил Федя.
– Во, гляди, – мужик оттопырил карман халата и показал что-то, завернутое в коричневую бумагу. Для непонимающих пояснил, – двести грамм тюльки.
– Под это беленькую надо, – мечтательно вздохнул Федя.
– Ничего, подойдет, – заметил прыщавый.
– Пойдем, пойдем с нами, – Федя подхватил девушку под руку и повел за кусты, – тут у нас столик есть. Все будет, как у людей.
Девушка освободила свою руку, за которую ухватился Федя, но за ним пошла, видимо, потому что еще не получила свою бутылку вина. За кустами оказалась вытоптанная площадка. Посередине ее стоял длинный стол на четырех, вкопанных в землю столбах, а с обеих сторон от него две скамьи.
Федя вытянул из сетки бутылку портвейна, ловко подцепил язычок металлической пробки и, крутанув его вокруг горлышка, откупорил бутылку. Мужик достал из кармана халата сверток с тюлькой и развернул его на столе. Мелкая рыбешка ярко заблестела на солнце. Прыщавый парень между тем вынул из кармана перочинный нож и нарезал черный хлеб.
– Ну, давно так не праздновал, – радостно засмеялся Федя.
Он откуда-то извлек картонные стаканчики и быстро наполнил их содержимым бутылки.
– Ты угощаешь, твой первый тост, – сказал он, протягивая один из стаканов девушке.
Девушка приняла стакан, поднесла его к губам, но пить не стала. Она понюхала напиток, поморщилась и поставила стакан на стол.
– Нет, – сказала она, – это не вино. Я такое не хочу.
– Не хочешь – как хочешь, – вздохнул Федя, – тогда, стало быть, за твое здоровье, – и первым опорожнил стакан.
Его напарники тоже с удовольствием выпили и потянулись к бутербродам с тюлькой.
– Лепота, кто понимает, – улыбнулся прыщавый, жуя бутерброд.
Федя взял оставленный девушкой бумажный стакан с вином, разделил его содержимое на троих, потом разлил то, что осталось в бутылке, и мужчины еще раз сосредоточенно выпили, на этот раз без тоста, после чего продолжили жевать бутерброды.
– Слушай, – дожевав, заговорил Федя, обращаясь к девушке, – мы, как джентльмены, выпили за твое здоровье, а даже имени твоего не знаем.
– А зачем вам мое имя? – удивилась девушка. – Мы сейчас расстанемся, и больше не увидимся. Зачем вам имя?
– Неудобно как-то. Я, вот, тебе вино купил. – Федя достал бутылку из сетки и аккуратно поставил ее на стол. – Ты нас угостила портвейном. Можно сказать дружба получается. Крепленая. Скрепленная, я хотел сказать. Нет, все-таки, как же тебя зовут?
– Меня зовут Муса, – сдалась девушка. – Ну, и что вам от этого стало легче? Вон, вы уже пьянеть начали.
– Ты что? – засмеялся прыщавый, – Разве с этого опьянеешь? Ты нас пьяными не видела.
– Тихо! – скомандовал Федя и повернулся к девушке, – как, ты сказала, тебя зовут?
– Муса, – повторила девушка и улыбнулась.
– Ты иностранка? – строго спросил Федя.
– Можно и так сказать.
– Ясно. А я-то еще удивлялся, откуда у нее американские деньги? – повернулся он к прыщавому, и тут же нахмурившись спросил девушку, – а ты знаешь, что наш город закрытый и иностранцам в нем появляться нельзя?
– Этого я не знаю. Но мне везде появляться можно, – опять улыбнулась девушка.
– Мужики, она не понимает, – обратился Федя за поддержкой к собутыльникам. – Ее же можно арестовать. Будет потом ее посол бегать по инстанциям, чтобы вызволить.
– Слушай, – спохватился прыщавый, – надо нам ее задержать и сдать, куда следует. Может, награда какая будет? Может, монеты у нее еще есть такие же.
– Заодно вино конфискуем, – предложил мужик в халате.
Они встали и, заходя с двух сторон, приблизились к девушке. Муса стояла неподвижно и молча глядела на них с улыбкой. Только улыбка вдруг стала недоброй. В это мгновение то ли солнце ярче засветило, то ли что-то вспыхнуло. Раздался резкий сухой треск, и стало тихо.
Девушка подошла к столу, взяла бутылку вина и, не оглядываясь, двинулась по протоптанной тропинке через кусты. А за ее спиной рядом с деревянным столом остался темный постамент, на котором, как на скамейке, сидели три мужские фигуры, свешивая ноги с постамента. Каждый в руке держал стакан, средний в поднятой руке сжимал бутылку. У подножия постамента виднелась табличка, по которой бежала яркая искорка, выписывая четкие буквы:
«Неизвестным алкоголикам».
И, чуть пониже:
(Феде, Васе и Пете)...


                11-15

Алогорский решительным шагом пересек конференц-зал и подошел к столу председателя.
– Извините за опоздание, – произнес главный архитектор, обращаясь ко всем, и уселся с озабоченным видом на свободное место в начале стола.
– Мы, Андриян Авдеевич, обсуждаем вопрос о развалинах Никольской церкви, – заговорил Звягин.
– Не такие уж это и развалины, – заметил Алогорский.
– Вот, Галина Андреевна выступает их активным защитником.
– Отлично, – отозвался Алогорский, – и я ее поддержу. Подреставрировать бы, не церковь, загляденье. Эх, найти бы деньги. Умели выбирать наши предки красивые места для церквей.
– Неужели вы за реставрацию религиозных заведений? – удивилась крашеная блондинка.
– Вы, Серафима Анатольевна, неправильно вопрос формулируете, – повернулся к ней главный архитектор. – Как по-вашему, колокольня Ивана Великого в московском Кремле это религиозное заведение?
– Ну, вы, Андриян Авдеевич, сравнили колокольню Ивана Великого с нашей развалюхой. Тут любому ясна разница.
– Нет, дорогая Серафима Анатольевна. Разницы тут никакой нет. И то, и другое – это архитектура, история, если хотите. Да, Иван Великий, конечно, постарше, а наша церковь помоложе. Но лет через двести, если сумеем сохранить, и наша церковь может стать памятником архитектуры. Просто за колокольней ухаживают, она покрыта чистым золотом, а на нашу церковь у государства пока средств не хватает.
– Вы хотите, чтоб и нашу церковь золотом покрыли? – засмеялась секретарь.
– Я не говорил таких глупостей, – бросил раздраженно Алогорский.
– Товарищи, успокойтесь, не надо отвлекаться, – вмешался председатель. – Вы, Серафима Анатольевна, ведете протокол нашего заседания? Хорошо. Мы должны выработать наше мнение по разбираемому вопросу. Свое мнение мы доведем до городского начальства, а оно уже решит, что нужно и что не нужно делать. Прошу высказываться по существу.
Вскоре решение выработали, и Сергей Петрович, облегченно вздохнув, предложил перейти к следующему пункту повестки дня. Следующим значилось: «Разное».
– Позвольте мне, – заговорил Алогорский. – Я сегодня излишне раздражен и потому приношу извинения, если кого-то ненароком обидел. Дело в том, что с самого утра я столкнулся с вопиющими нарушениями установленного порядка. В городе происходят непонятные вещи.
– Что вы имеете в виду? – насторожился Звягин.
– Я сегодня совершенно случайно обнаружил, что на территории города устанавливаются различные скульптуры. И что особенно возмутительно, делается все это без санкции главного архитектора.
– Кем устанавливаются? – спросила крашеная блондинка.
– Этого я не смог выяснить.
– Странно, – протяжно произнес председатель.– И где они установлены?
Ответить Алогорский не успел. Дверь распахнулась, и в зал заседаний вошли две женщины.
Серафима Анатольевна тут же поднялась с места и строгим голосом спросила:
– Гражданки, вы, вероятно, ошиблись дверью?
– Ничего мы не ошиблись, нам комиссия нужна, – заявила одна из вошедших женщин.
– По памятникам, – пояснила другая.
– Подождите в коридоре, – направилась к ним секретарь, – я с вами разберусь.
– С нами не надо разбираться. Мы посидим тут, – заявила самая бойкая из женщин и присела на один из стульев, стоявших вдоль стены.
Потянув за подол юбки, она усадила рядом и подругу. Серафима Анатольевна, остановившись на полпути, растерянно оглянулась на председателя. Тот махнул рукой, мол, пусть посидят. Секретарь недоуменно пожала плечами и вернулась на свое место.
– Продолжайте, Андриян Авдеевич, – сказал Звягин. – Вы не ответили на вопрос, где установлены эти скульптуры.
– У меня вызывает удивление замысел того, кто их устанавливал. Если первая, названная «неизвестному поэту», размещена перед Домом Культуры, тут хоть какой-то смысл просматривается, то вторая установлена перед автобазой. Мне недавно Кусков звонил, директор автобазы. Кто, спрашивает, под моими окнами бюст поставил? А главный архитектор города не знает. Позор! Это ни в какие ворота не лезет. Представляете, бюст «неизвестному работнику транспорта». Кому это безобразие понадобилось?
– А кому понадобилось ставить памятник неизвестным алкоголикам? – спросила, поднявшись со своего места, одна из вошедших женщин.
– Что? – удивленно воскликнул Алогорский, поворачиваясь к женщине. – Как вы сказали?
– А мы и пришли за этим. Нас общественность послала, – пояснила Степанида Тимофеевна.
– Люди интересуются. За какие подвиги Федьку, Васю и Петра Сергеевича прославлять решили? – вставила свое слово Лизавета Тимофеевна. – Может, они в космос слетали или какое другое геройство совершили?
– Ничего не понимаю, – обернулся Алогорский к председателю.
– Гражданочки, – поднялся председатель, – кто вы такие? И зачем пришли сюда?
– Я, Степанида Тимофеевна, а это моя подруга, Лизавета Тимофеевна, – начала объясняться самая бойкая из женщин. – Мы пришли узнать, почему – одним слава, а другим приходится двор убирать за этим хулиганьем?
– Какая слава, какой двор? – нахмурился председатель, – вы понимаете что-нибудь? – он обернулся к присутствующим членам комиссии.
– Вот, ваш товарищ говорил про памятник у ДК, – тихо заговорила Елизавета Тимофеевна, – мы там с внучкой каждый день ходим. Вчера еще никакого памятника не было, а сегодня утром глядим, стоит.
– Так быстро? Странно, – нахмурившись, негромко заметил Алогорский.
– Там быстро справились, – вмешалась Степанида Тимофеевна, – а тут еще быстрее.
– Где? – спросил Алогорский.
– У третьего торгового центра, – отозвалась Степанида. – Федька всегда там к открытию винного магазина приходит. Народ и сегодня его видел. А через десять минут после открытия мужики в кустах памятник обнаружили. Вылитый Федька, ну, и его собутыльники. Он сам-то на АТСе работает, ремонтником. Мы и туда сбегали. Нет Федьки. А памятник есть. Ну, остальных мы не проверяли.
Алогорский решительно поднялся со своего места и, обращаясь к Звягину, сказал:
– Вы поедете со мной? Надо во всем разобраться.
– Да, – кивнул тот и предложил секретарю на этом закончить сегодняшнее заседание.


                11-20

Именно в это время майор Омельченко получил сообщения о скульптурах «неизвестному поэту» и «неизвестным алкоголикам». О «неизвестном поэте» ему доложили из архитектурной мастерской Алогорского. Не успел он положить трубку, как аппарат вновь зазвонил, и неизвестный по телефону-автомату сообщил об алкоголиках, стоящих в кустах у торгового центра.
Сначала майор не понял сути и посоветовал звонившему обратиться в милицию, которая и должна заниматься алкоголиками, да и то – если они нарушают общественный порядок. Но неизвестный ехидно засмеялся и сказал, что этими милиция заняться не сможет, потому что они бронзовые, после чего повесил трубку.
Омельченко сам съездил к третьему торговому центру и лично убедился, что в кустах неподалеку от АТС действительно кем-то установлен памятник. Побродив около, послушав разговоры кучкующихся мужиков, расспросив поподробнее некоторых из них, майор вскоре нарисовал для себя определенную картину. После чего вернулся в управление и доложил обо всем Луговому.
– Так, – подытожил его доклад полковник, – заметь, опять вырисовывается какая-то женщина или девушка. – Мне даже кажется, что это одна и та же, что и с нашими летчиками. Видимо, эти алкоголики ее чем-то обидели, вот она их за это и превратила в камень.
– В бронзу, Олег Николаевич, – поправил его Омельченко.
– Не важно – во что, важно – как?
– Все равно, сказка какая-то получается, – неуверенно предположил майор.
– У тебя есть какая-нибудь другая версия? – нахмурился Луговой.
– Я вообще ни о чем подобном не слышал.
– Вот именно, – задумчиво проговорил полковник, – как там у этих греков? Богиня у них такая имелась. Даже не одна, а три. В глаза им нельзя было глядеть. Как кто-то посмотрел, так превращается в камень. Медуза Горгона, так звали ту, которую убил, как его? Персей, кажется. Я в кино это видел, помнишь, смотрели?
– Смутно.
– Ну, ладно. Будем искать эту Медузу.
– А что генерал говорит?
– Что ему говорить? Как будто не знаешь. С минуты на минуту ждем товарищей из центрального управления. Ты им Никанорова отправил?
– Я же вам докладывал. Полтора часа назад отправлен в управление специальной машиной, а оттуда, генерал пообещал, спецкомиссия готовится приехать.
– Значит, они еще его не видели. Как увидят, так тут, знаешь, сколько генералов появится. Не протолкнешься. Ох, будет нам взбучка. Я чувствую.
– За что, товарищ полковник?
– Вот приедут, тогда и узнаешь, за что. Ладно. Так насчет этих алкоголиков, надо, наверное, их забором огородить, нечего там народу толкаться. И так уже разговоры поползли.
– Понял. Сейчас что-нибудь организуем.


                11-25

Председатель комиссии по охране памятников, Звягин, довез Алогорского до самого торгового центра. Здесь они вышли из машины и пешком направились к скульптуре. Сергей Петрович, как самый молодой, шел впереди, Андриян Авдеевич торопился за ним. Долго искать не пришлось. Возле кустов и в кустах толпились любопытствующие. Близко, однако, не подходили. Видимо, опасались.
Скульптура представляла собой прекрасное произведение. Алогорский оценил это сразу. Изящная композиция из трех действующих лиц, отдавших по последнему рублю ради предстоящего удовольствия. Художник с фотографической точностью уловил нетерпеливость ожидания, радость предвкушения и всю праздничную динамику действия. Удивительная реальность изображения словно призывала присоединиться.
– Это безобразие, – произнес Звягин, обходя памятник вокруг и хмуро разглядывая детали.
– С точки зрения идеологии, может, и безобразие, – согласился Алогорский, – но как специалист, как профессионал могу подтвердить, что это работа большого мастера, и выполнена она на высочайшем художественном уровне.
– Большого хулигана, – сердито поправил председатель. – Это ж надо. Такое учудить. Да за такие вещи сажать надо. Это же пропаганда алкоголизма.
– Возможно, – опять согласился Алогорский. – Но каюсь, если бы с этого памятника сделать копию, такую небольшую статуэточку, я бы с большим удовольствием поставил ее в сервант. А вы? Сознайтесь, Сергей Петрович.
Председатель промолчал, подумав, что он, конечно, тоже не отказался бы от такого сувенира. Но вслух сознаться в этом не решился.
– Надо предпринимать какие-то меры, – произнес он и, оглянувшись вокруг, добавил, – это безобразие так продолжаться не может. Мы не можем, не должны оставлять все так, как есть.
В это время зазвучала милицейская сирена. Любопытствующие оживились и стали отступать. На площадке остались только Андриян Авдеевич и Сергей Петрович. Из кустов появились три милиционера. Один из них сразу направился в сторону Алогорского и Звягина.
– Граждане, попрошу покинуть площадку, – подходя ближе, проговорил он.
– Мы здесь по делу, – предъявляя документы, отозвался председатель.
Милиционер внимательно прочитал его удостоверение и красную книжечку Алогорского, которую тот достал из нагрудного кармана. Вернув документы, он строго сказал:
– Все равно не положено, здесь будут производиться строительные работы.
– Какие строительные работы? – удивился Алогорский.
– Приедут рабочие, у них и спрашивайте. А нам приказано никого сюда не подпускать.
Милиционер отошел. А вскоре из-за кустов выехал грузовик и остановился на площадке. Появились рабочие в брезентовых куртках. Они откинули борт машины и начали выгружать длинные доски. Работа закипела, и вокруг памятника начал возводиться глухой забор.
– Ну, что ж, – заметил председатель под дружный перестук молотков, – нам здесь больше делать нечего. Меры принимаются.
– Удивление вызывает оперативность, – хмыкнул Алогорский, – Вы не находите?
– Так всегда и должно быть, – наставительно заключил председатель.
Андриян Авдеевич предложил поспешить к другим скульптурам. Звягин согласился, и они двинулись через кусты к оставленной машине.

                11-30

Алевтину разбудило солнце. Его лучи, соскользнув с подоконника, упали ей на лицо. Яркий свет заставил зажмуриться, и тут она проснулась.
Вчера Алевтина, словно предчувствуя бессонную ночь, выпросила у начальника библиотечный день, и теперь могла понежиться в постели. Но тут она припомнила все события сегодняшней ночи, и у нее словно что-то оборвалось в груди.
«Неужели все это случилось на самом деле? Может, мне приснилось? Нет, пожалуй, это не похоже на сон», – подумала она, прислушиваясь к своим ощущениям.
Алевтина скосила глаза на тахту, где располагалась ночная гостья. Но тахта опустела. Неужели и ночная гостья ей приснилась? Свернутое постельное белье лежало на подушке.
Алевтина встала и осмотрела комнату. Все вещи находились на своих местах. Она босиком прошла на кухню. Ночная гостья сидела за столом и пытливо смотрела на Алевтину. Парик был наброшен на соседний стул. На столе стояла запечатанная бутылка вина.
– Доброе утро, – улыбнулась Алевтина.
– Доброе, доброе, – откликнулась гостья, – что-то ты долго спишь?
Алевтина смущенно потупилась.
– Я поздно легла.
Она села напротив гостьи, облокотилась на стол и, положив голову на ладони, закрыла глаза. Присутствие Мусы не вызывало теперь сомнения, но события прошедшей ночи все равно казались нереальными. Посещение Коли, полеты над спящим городом, над безлюдным водохранилищем, кислые яблоки из чужого сада, автокатастрофа и спасение пострадавшего, а затем ссора с Колей. Все это, словно в калейдоскопе, промелькнуло в памяти. Алевтина вздохнула и открыла глаза.
– Знаешь, Мусенька, должна тебе сознаться в нехорошем поступке, – заговорила она, – я ночью без спроса брала твой парик.
– Знаю, – отозвалась Муса, – я все знаю.
– И даже то, что я летала? – удивилась Алевтина.
– И даже то, что ты летала не одна, – подтвердила Муса.
– И ты не обижаешься на меня?
– Нет.
– Мне так понравилось летать, – призналась Алевтина.
– Да, поначалу это впечатляет – заметила гостья, – И раз уж тебе так понравилось летать, я предлагаю за это выпить по бокалу вина.
– Отлично, только надо завтрак приготовить. А то на голодный желудок я сразу опьянею, – согласилась Алевтина, направляясь к холодильнику.


                11-40

Трудно быть памятником. Вы не пробовали? Тот, кто пробовал, вам не посоветует. Представляете? Полная, абсолютная неподвижность, – а ведь хочется хотя бы потянуться. Полная безмолвность, можно сказать, немота, – а ведь мысли переполняют сознание, но, не воплотившись в полнозвучные слова, жухнут, скрючиваются, как осенняя листва. А кроме того, ходят возле люди разные – и плохие, и хорошие, – столько наговорят глупостей, а тебе даже плюнуть им вслед нельзя. Нет. Очень трудно быть памятником.
Польский писатель Станислав Ежи Лец сказал по этому поводу: «Тому, кто хоть раз был памятником, трудно потом даже позировать». Попробуйте постоять неподвижно хотя бы пару часов, и вы поймете, что он имел в виду.
А уж эти птички! И кто их придумал на голову памятника? В прямом и переносном смысле. Особенно, в прямом. Сядут бедному памятнику на голову и что хотят, то и вытворяют. А ты даже согнать их не можешь.

Дима Логинов стоял неподвижно и с высоты своего постамента охватывал взглядом всю площадь. Спускающийся к пруду Центральный проспект, с автобусами и автомашинами, отсюда просматривался плохо, его закрывало здание горсовета. Вдали, по краю площади неторопливо двигались фигурки пешеходов. Все торопились, и никто даже головы не поворачивал в сторону Димы. Некоторые пешеходы проходили поблизости, но и они, шли или в горсовет, или дальше, к автобусной остановке, не удосуживаясь взглянуть на Диму.
Утром он видел, как мимо со своей внучкой прошла баба Лиза, работавшая уборщицей в подъезде его дома. А часа полтора назад Диме показалось, что в стороне промелькнула та зловредная девица, которой он прошедшей ночью хотел прочесть стихи и которая, по сути, ни за что превратила его в эту окаменелость.
За листвой рассмотреть девушку не удалось. Она поговорила с каким-то пожилым мужиком и исчезла. С тех пор знакомые больше не проходили, а на незнакомых смотреть скучно. Дима попробовал мысленно сочинять стихи. Но это быстро ему надоело. Как их записать? А без этого и стихи не стихи.
Сейчас бы сесть в любимое кресло, раскрыть тетрадку и сочинить что-нибудь монументальное, поэму какую-нибудь. Например, про памятник. Про себя то есть.
Прежде он не задумывался, что памятник – это деталь архитектурного ансамбля. И кто в обыденной жизни замечает эти ансамбли, а тем более их детали? Только туристы.
Когда по утрам боишься опоздать на работу, или когда вечером стараешься успеть до закрытия магазина заскочить и купить батон хлеба, разве в такие моменты думаешь об окружающих строениях? Вот и получается, что архитектура – только незаметный фон нашей жизни.
Раньше Дима даже не подозревал, насколько нелюбопытны люди к тому, что их окружает. Даже при появлении чего-то новенького, внимания людей хватает лишь на мгновение, и тут же новенькое становится стареньким. А на старенькое и смотреть не хочется.
Глаз привыкает не замечать…

Дима еще издали узнал того, утреннего мужика, которого он видел рядом с девицей, похожей на Мусю.
Теперь тот вылез из остановившейся неподалеку машины и вместе с каким-то приятелем направился прямо к постаменту. Это прибыли Алогорский со Звягиным.
– Место, конечно, для скульптуры подходит – произнес Андриян Авдеевич, вспомнив утреннюю беседу с незнакомкой. – Надо будет предложить обсудить в горсовете. Может, согласятся заказать кому-нибудь из мастеров фигуру Пушкина. Говорят, он бывал в окрестных деревнях. Так что есть повод.
– А этого куда? – поинтересовался Звягин.
– Ну, временно пусть постоит. Пока это мы пробьем идею, пока согласуем. А потом, конечно, отправим в переплавку, – произнес Алогорский, оглядывая памятник, а потом повернулся к Звягину, – ладно, все ясно, поехали, бюст посмотрим.
И оба мужчины направились к машине.
Только когда машина скрылась из вида, до Димы дошло, что переплавлять собираются его. Скованному немотой ему так хотелось вслед выкрикнуть свое возмущение.
Не переплавляйте памятники! Ставьте новые, свои, а не уничтожайте те, что не вами установлены. Может быть, тогда потомки и ваши памятники не уничтожат...


                11-45

В прихожей раздался звонок. Алевтина готовила завтрак на кухне, потому встречать гостей пошла Муса. Она открыла дверь и сказала:
– Заходите, мы вас ждем.
– Меня? – удивился молодой человек, стоявший на лестничной площадке перед дверью.
– Вас. А что тут удивительного?
– Я, вроде, без приглашения, – замялся молодой человек, – Может, вы кого другого ждете?
– Нет-нет. Мы ждем именно вас. Проходите.
Муса посторонилась и пропустила гостя в прихожую.
– Алевтина, – нараспев сказала она, входя в кухню, – тут молодой человек пришел к тебе.
– Ой, – воскликнула Алевтина обрадовано, она подумала, что это Коля, но, обернувшись и увидев незнакомца, нахмурилась, – вы ко мне?
– Если вы Алевтина Васильевна Поливанова, то да, – отозвался молодой человек, – мне хотелось бы с вами поговорить. Только наедине, – добавил он, оглянувшись.
– Ну, вот, начинаются секреты, – усмехнулась Муса.
– Оставайся, – решительно произнесла Алевтина. – От тебя у меня секретов нет.
– У меня разговор сугубо конфиденциальный, – сказал молодой человек.
– Давайте лучше завтракать, – улыбнулась Муса, садясь за стол, – может, и гостю предложим?
– Вы хотите кофе? – спросила Алевтина.
Молодой человек замялся, слегка покашлял и согласился:
– Хорошо, налейте немного.
– Вы садитесь к столу, – пригласила его Муса.
Алевтина подняла крышку над кастрюлькой, заглядывая внутрь, и с досадой воскликнула:
– Ах! Растяпа! Я совсем заговорилась и сосиски прозевала. Все полопались.
Она засуетилась, загремела тарелками, чашками, но через минуту все приготовила. Вновь пригласив гостя к столу и получив его отказ, она налила ему чашечку кофе и придвинула вазочку с печеньем. Мусе и себе она поставила по тарелке с жареной картошкой и сосисками.
– Ну, вот, на столе поздний завтрак или ранний обед, – проговорила Алевтина, присаживаясь рядом с Мусой.
Она потянулась к бутылке вина, намереваясь его открыть, и спросила у гостя:
– Вы с нами не выпьете сухого вина?
– Нет, я на работе, – отказался молодой человек.
– Простите, а как вас зовут? – спросила его Алевтина, отставив бутылку в сторону.
Молодой человек сделал первый глоток кофе, но от неожиданного вопроса поперхнулся и закашлялся. Сквозь приступы кашля он с трудом проговорил:
– Саша…
– Нашего гостя зовут Александром Константиновичем Петровым, его воинское звание лейтенант, – неторопливо пояснила Муса.
Лейтенант Петров отставил чашку и внимательно посмотрел на девушку. Взгляды их встретились, и Александр Константинович ощутил настолько неприятное покалывание в затылке, что невольно отвел глаза.
– Вы летчик? – спросила его Алевтина.
– Нет, – снова вмешалась Муса, – он, как у вас говорят, из органов.
– А вы кто такая? – подозрительно нахмурился Петров, глядя на нее.
– Муса Эрато, к вашим услугам, – Муса грациозно наклонила голову.
– Иностранка? – удивился лейтенант.
– И почему это здесь всех удивляет, что я иностранка? Ну, в каком-то смысле да, я – иностранка. И что? Но скорее, я – гражданка мира.
– Так, – Петров пристально посмотрел на нее, – значит, вы из Израиля? Я правильно понял?
– Ничего вы не поняли, – усмехнулась Муса, – если я говорю, что я гражданка мира, значит, так оно и есть.
– А что записано в ваших документах?
– Ничего нигде не записано, – на губах Мусы играла улыбка. – Мне не нужны документы.
– Как это так? – удивился лейтенант. – У всех есть документы, а вам они, видите ли, не нужны.
– Да, – простодушно подтвердила Муса.
– Ой, давайте лучше поедим, – вмешалась Алевтина, – а то наш завтрак остынет.
Девушки зазвенели ножами и вилками. Муса искоса с улыбкой поглядывала на лейтенанта.
А Петров пытался сосредоточиться. В подсознании шевельнулась мысль, что, возможно, судьба к нему благосклонна, и он имеет шанс отличиться.
– Значит, так, – медленно обратился он к Мусе, – мне придется вас задержать, как иностранную подданную. Как говорится, до выяснения всех обстоятельств. А вы, – лейтенант повернулся к Алевтине, – пока будете свидетелем. Но имейте в виду, за контакты с иностранными гражданами вам еще нужно будет объясняться в соответствующих инстанциях.
– Александр Константинович, позвольте вам напомнить, – перебила его Муса. – Вы же пришли сюда не за тем, чтобы общаться со мной?
– Я сам знаю, зачем я пришел, – рассердился Петров. – Почему вы все время вмешиваетесь? Мне нужно поговорить с Алевтиной Васильевной, а вы мне слова не даете сказать. Я должен переговорить лично с гражданкой Поливановой, а уж потом буду разбираться с вами.
– Александр Константинович, не надо сердиться, – спокойно заметила Муса. – поначалу вам мешала робость и вы никак не могли начать разговор, поэтому мне и пришлось вас активизировать.
– Не надо меня активизировать, – отозвался молодой человек. – А кстати, откуда вы меня знаете? Я ведь, кажется, не представлялся.
– Вот именно, – усмехнулась Муса. – Приходите в чужой дом и даже не представляетесь. Порядочные молодые люди так не поступают.
Петров то ли смутился, то ли задумался. Он потянулся за отставленной чашкой и хлебнул остывающий кофе. Алевтина, до которой плохо доходил смысл возникшей пикировки, сидела молча. Она глядела на спорщиков и видела, что молодой человек чувствует себя неуверенно, хотя и заметно, что выглядеть он хочет опытным и бесстрашным.
– Алевтина, – заговорила вдруг Муса, – лейтенант Петров пришел, чтобы поговорить о твоем знакомом. Он хотел бы услышать все, что ты знаешь о Никите Куликове. Чем он занимается? Не пишет ли стихов на политические темы? Какие взгляды проповедует? Правильно я формулирую? – обратилась она к молодому человеку.
Лейтенант, закусив губу, пристально посмотрел ей в глаза.
– Все-то вы знаете. Это даже странно.
Он спланировал, резко вскочить, схватить девушку за руку, провести прием, и, захватив врасплох, задержать подозрительную дамочку и доставить ее в управление. Но вместо этого произошло что-то неожиданное. Руки и ноги лейтенанта вдруг отяжелели, словно на него навалилось что-то мягкое, неподъемное. Он не мог шевельнуть даже пальцем. Пытаясь вскочить, он покраснел от натуги, но даже не поднялся со стула. Тело не слушалось.
– Вы чем-то отравили меня, – с трудом захрипел он.
– Нет, Саша, – почти ласково проговорила Муса, – ваш кофе не отравлен. Мы себе из того же кофейника наливали. И знаете? Не надрывайтесь, вам надо отдохнуть. Вы взялись за непосильное дело, и потому вам так тяжело. Отдохните, а мы вас развлечем. Мы уже позавтракали, а теперь можем себе позволить развлечь вас.
Муса взяла Алевтину за руку и, плавно взмыв под потолок, девушки начали медленно кружиться, постепенно убыстряя свой полет. Звучала незнакомая, но прекрасная музыка. Перед глазами Петрова мелькали платья, руки, ноги девушек, их глаза, волосы. Молодой человек вздохнул, закрыл глаза и потерял сознание.
– Зачем ты его так? – спросила Алевтина, возвращаясь на свое место к столу.
– Ты его жалеешь? Но мне показалось, что тебе не очень хочется отвечать на его вопросы, – ответила Муса.
– Да, конечно, – согласилась Алевтина. – Когда с подружкой кому-то перемываешь косточки, это одно. Когда то же самое предлагают изложить официальному лицу, это называется совсем по-другому. Я так не могу. Неужели он думал, что я расскажу что-то дурное о Никите?
– Ничего он не думал, – проговорила Муса, – он службист, и у него работа такая.
– А все-таки мне его немного жаль.
– Он бы тебя не пожалел.
– Что же теперь с ним делать? – спросила Алевтина.
– А ничего, – Муса повела рукой и стул, на котором сидел лейтенант, опустел.
– И где он теперь? – удивилась Алевтина.
– Отдыхает в скверике, – Муса кивнула в сторону окна.
Алевтина вышла на балкон.
Внизу на лавочке возле детской площадки в тени темно-зеленых лип сидел мужчина. Но с высоты восьмого этажа рассмотреть что-либо было трудно.


                11-50

Полковник Луговой встретил генерала у входа в корпус. Генерал грузно выбрался из машины и протянул руку подчиненному.
– Давай без казенщины, – произнес он, заметив, что полковник собирается докладывать по всей форме. – Помимо твоих переломов у тебя тут все в порядке? Голова почему перевязана?
– Голова – это чепуха, – отмахнулся Луговой. – А так я обо всем вам докладывал по телефону. Других новостей у меня пока нет.
– К приему гостей готов?
Полковник пожал плечами.
– Вижу, не рад?
– Чему радоваться? Сейчас налетят шустрые. Потом два года будем порядок наводить.
– Ладно, ладно. Я все понимаю. Не хнычь. Если дело раскрутится, как надо, глядишь, погоны новые получишь. Дело уж больно грандиозное. Когда разберутся, вся Москва на уши встанет.
– Вот именно. А наказывать все равно будут нас. Больше некого.
– Я сказал, не хнычь. Показывай трофеи. Значит, говоришь, одного летчика себе оставил? Показывай. Я пока собственными глазами не убедюсь, убежусь… Как сказать?
– Убедитесь.
– Во, во. Пойдем, собственными руками его потрогаем.
Генерал в сопровождении Лугового поднялся на крыльцо и прошел в корпус управления. Прошагав по коридору и спустившись этажом ниже, они вошли в помещение, где в полной прострации пребывал Изъянов.
Он находился здесь уже почти три часа. Милиционер и двое в гражданском, появившиеся в поликлинике, сравнительно быстро уговорили его проследовать с ними. Изъянов согласился, потому что ему пообещали выдать нужные справки и оформить его полеты официально. Петру Ивановичу это понравилось, да и других вариантов он не мог придумать. Он прошел к машине, с улыбкой поглядывая на жмущихся к стенам работников поликлиники.
Он полагал, что как только они приедут, ему выдадут долгожданные бумаги, и он сможет вернуться домой, а потом на работу. Но его привели в это большое помещение, похожее на физкультурный зал, и оставили одного.
Первые десять минут Изъянов терпеливо ожидал, прохаживаясь вдоль стены зала. Однако через час он уже раздраженно метался по помещению и даже яростно стучал в запертые двери. Но, похоже, что это никого не волновало.
После двух часов пребывания в одиночестве Изъянов успокоился и, по-турецки сев на маты, сложенные в углу зала, сидел теперь, раскачиваясь взад-вперед, и что-то бормотал себе под нос.
На вошедших в зал людей он не обратил внимания. Луговой вместе с генералом остались возле дверей. Сопровождавший их Омельченко прошел к Изъянову.
– Чего он болтается, как метроном? – спросил генерал.
– Переживает, – пояснил полковник, – он считает, что это патология.
– Правильно считает, – согласился генерал.
Омельченко попытался вывести Изъянова из сомнамбулического состояния. Это удалось после того, как он потряс Петра Ивановича за плечи.
Изъянов словно очнулся и, поняв, что его одиночество закончилось, даже улыбнулся.
– Здравствуйте, – обратился он ко всем сразу, – я едва вас дождался.
– Петр Иванович, нас задержали важные дела, – произнес Луговой, подходя ближе.
– Я понимаю, – сразу согласился Изъянов. – Мне, главное, справочку выдайте. А потом я могу еще подождать.
– Обязательно выдадим, – улыбнулся полковник и повернулся к Омельченко, – Товарищ майор, организуйте сейчас же справку, – и, помолчав, добавил, – а еще распорядитесь так, чтобы сюда доставили обед товарищу Изъянову. Петр Иванович, вы ведь еще не обедали?
– Я еще и не завтракал, – засмеялся Изъянов.
– Петр Иванович, – заговорил полковник, – пока суд да дело, мы побеседуем. Хорошо?
– Конечно, – согласился Изъянов.
– Расскажите нам, пожалуйста, как вы начали летать?
– Так я уже, вроде, рассказывал вашему подчиненному.
– Петр Иванович, вы же – главный инженер ЖЭКа, посему должны понимать, что из доклада подчиненного начальник не всегда может узнать все, что ему необходимо.
– Да, я вас очень хорошо понимаю, – обрадовано улыбнулся Изъянов.
– Вот и я хочу лично послушать ваш рассказ.
Петр Иванович без утайки поведал обо всем. Про рубероид он, конечно, не заикался, но про визит неизвестной дамочки, так напугавшей его ночью, он выложил все, что помнил.
– А как она выглядела? – поинтересовался Луговой.
– Сначала она из темноты появилась, и я подумал, что это мужчина. Но когда она иллюминацию во всей квартире устроила, разглядел, как следует. Молодая. Глаза голубые. Волосы светлые. Длинные и все в завитушках. Очень красивая, зараза.
– Вы могли бы ее узнать?
– Конечно.
– А она не говорила, откуда приехала?
– Нет, она просто сказала, что не из нашего города.
– Понятно. Ну, и в заключение я хотел бы вас попросить, – полковник сделал вид, что замялся, – если вам не сложно, не могли бы вы показать, как вы летаете?
В этот момент вернулся Омельченко, выходивший из зала. В руках он принес белый бланк, который протянул полковнику, и пояснил:
– Печать поставлена. Подпишите, товарищ полковник.
Луговой взял бланк, внимательно прочитал его и размашисто подписался.
– Ну, Петр Иванович, вот справка о том, что вы умеете и можете летать. Продемонстрируйте нам свои возможности.
Изъянов, получив и прочитав бумагу, заулыбался и, спрятав справку в нагрудный карман, расставил руки в стороны и произнес:
– Фигурам пилотажа не обучился, но вот что я умею.
И тут он начал медленно подниматься к потолку. Там он сделал несколько горизонтальных кругов, после чего плавно опустился на пол рядом с Луговым. Полковник, как и генерал, впервые видел полет воочию. Это впечатляло.
– Ну, как? – полюбопытствовал Петр Иванович.
– Потрясающе, – прошептал Луговой.
– А вы быстро летать можете? – вмешался молчавший до сих пор генерал. – Какую скорость вы можете развить?
– Я не пробовал на скорость.
– А вы попробуйте, – предложил генерал.
Изъянов сосредоточился и взвился вверх. Он промчался от стены к стене, потом еще раз. Но на очередном вираже он задел плечом потолочную балку и едва не рухнул на пол. Потирая ушибленную руку, Петр Иванович подошел к генералу.
– Не знаю, какую я набрал скорость, но, наверное, можно и быстрее. Только пробовать надо на воздухе, в смысле – на просторе.
– Перед вами открыты такие возможности… – протянул в восхищении генерал.
– А я, между прочим, – похвастал Изъянов, – придумал, как их использовать.
– И как же? – спросил Луговой.
– Пойду в цирк. Гастроли по стране. А потом и за рубеж...
– Да уж, за рубеж, – проворчал Огнивцев.
– Представляете рекламу? «Летающий человек». Успех гарантирован, – продолжал фантазировать Изъянов.
– Нет, Петр Иванович, – остановил его генерал. – Мне почему-то кажется, что вас ждет иная судьба. Цирк – это слишком просто. Мы подыщем вам более интересную работу. Вы пока здесь подождите. Сейчас вам принесут обед, а потом мы еще пообщаемся. Вы не возражаете?
– Зачем мне возражать? – улыбнулся Петр Иванович.
Генерал двинулся к двери. Луговой кивнул Изъянову и направился следом. Через мгновение зал опустел.
Наверное, опять обо мне забудут, испугался Петр Иванович. Он погладил рукой справку в нагрудном кармане и успокоился. Вскоре дверь зала распахнулась, и появился какой-то курсант, кативший перед собой небольшой столик с металлической посудой.
– Обед, – довольно улыбнулся Изъянов.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Внутри кольца колесниц располагаются шумные беззаботные люди, кто под сооруженными навесами, а кто и прямо под солнцем. Звенят серебряные бокалы. Слышатся переборы струн, раздаются голоса под звуки музыки.
Переговариваясь, Дима и Суров медленно бредут рядом. Суров пристраивает на голову майку, чтобы не так сильно припекало. Он искоса смотрит на целующуюся парочку, которая закусывает поцелуи виноградом, и тихо бормочет:
– Не мешало бы и нам что-нибудь пожевать.
– А что? Давай подсядем к какому-нибудь столу, – предлагает Дима.
Неожиданно они замечают в стороне три особи мужеского полу. В рубахах и брюках мужики сидят на корточках вокруг небольшой бутылки и готовятся к процессу, раскладывая на куски черного хлеба серебристую закуску. Дима издали узнает зеленую наклейку на бутылке.
– А вот это, похоже, тоже наши, – кивает он Сурову. – Кто еще может по такой жаре соображать водочку на троих? «Московская особая», я издали наклеечку вижу. Подойдем?
– Осторожней, а то побьют. Им ведь и самим мало, – сомневается Суров.
Дима приближается к сидящим на корточках. Те увлечены процессом розлива. У них шевелятся губы, видимо, считают бульки.
– Привет, мужики, – обращается к ним Логинов.
Никто из сидящих даже не смотрит на него. Дима молчит, наблюдая, как из бутылки вытряхивается последняя капля содержимого, и только после этого повторяет свое обращение:
– Привет, мужики.
Все трое настороженно оглядываются на Логинова.
– Чего тебе? – спрашивает прыщавый парень.
– Мужики, вы откуда? – интересуется Дима.
– Федя, скажи ему, – говорит прыщавый тому, кто разливал водку.
Федя аккуратно ставит свой стакан на землю и поднимается, поворачиваясь к Логинову.
– Ты чего такой любопытный? – спрашивает он Диму, подозрительно его рассматривая.
– Ребята, вы что здесь делаете? – задает вопрос Суров.
– Мы-то отдыхаем. А вот вы кто такие, чтобы нам мешать? – отвечает ему Федя.
– Нет, ребята. Мы не хотим вам мешать, – оправдывается Суров. – Просто интересно, вас не смущает окружающее? – он кивает в сторону пирующих неподалеку.
– Мы не из тех, кого смущает окружающее, – отвечает прыщавый.
– Каждый отдыхает, как может, – философски замечает Федя. – Мы же не пристаем к вам, чего вы гуляете без штанов. Вот и вы не приставайте. Вы куда-то шли? Вот и идите. Мы вас не задерживаем.
Федя отворачивается, давая понять, что разговор окончен. Он приседает на корточки и поднимает свой стакан.
– Ну, поехали – говорит он приятелям. – За сбычу мечт.
– Чего? – удивляется прыщавый.
– Чтоб мечты сбывались, – поясняет Федя.
– А, – улыбается парень, – тогда давай за сбычу.
Дима и Суров, понимая, что их в компанию не примут, отходят в сторону и продолжают свое движение. Бредут они вместе, но каждого одолевают свои мысли.
Дима страдает оттого, что нынче далеко его заветное кресло, в котором ему так комфортно, в котором его посещают прекрасные мысли о времени и о себе. Он ощущает в груди привычное томление, которое всегда завершается потоком слов, извергающихся из сознания. Их нужно только успевать записывать. И тетрадка в его левой руке, и томление присутствует, а не может он присесть и отдаться творчеству без остатка. Мешает что-то. И от этой вынужденной немоты плохо ему. Не нравится ему все вокруг. Глаза бы ни на что не глядели.
Олег Суров, напротив, сосредоточен и внимателен. Жара гнетет его, но он стоически ее переносит, потея и отдуваясь. Он смотрит на встречающихся полуголых здоровяков и девиц, мимо которых они проходят, и хочет понять, почему тех не удивляет присутствие посторонних. Может, они увлечены чем-то? Не похоже. Их не заподозришь в занятии какими-то делами. Так, пустяки, обыденность, суета. Вот, небольшая компания пьянствует, веселится по неизвестной причине. Вот, бородач поочередно целует двух молоденьких девушек. На каждой из них из одежды – только длинные волосы. Мерзость какая-то.
Суров, негодуя, сплевывает и шагает прочь от неприятной картины. Пройдя шагов десять, он останавливается, молча стоит, уткнувшись взглядом прямо перед собой, потом со вздохом поворачивается и долго смотрит на веселящуюся троицу.



                ЧАС ТРИНАДЦАТЫЙ


                12-00

Генка Мазин шагал в потоке людей, направляющихся к автобусной остановке. Он только что с опаской миновал проходную. Ему пришлось рубашкой навыпуск – хорошо, что летнее время, – маскировать карманы брюк, по которым он рассовал колоду перфокарт из рабочего стола Никиты. Но все обошлось без эксцессов, на проходной в общем потоке спешащих на обед его не задержали. Вахтершу отвлек телефонный звонок. Видимо, начальство давало ей очередные наставления. Генка воспользовался этим и проскользнул мимо. Теперь он под жарким солнцем торопился домой, чтобы спрятать перфокарты. У него искать не должны.


                12-10

Обеденный перерыв. Город снова ожил. Суета, торопливость, спешка. Людской муравейник охватило беспокойство.
Распахнулись двери проходных. Наружу потекли толпы голодных людей, которые штурмом брали подъезжающие к остановкам автобусы. Толпа в едином стремлении быстрее добраться до дома прессовалась в горячую жестянку автобуса. Вот, перегруженная машина покатилась под горку, по мосту пересекла пруд и, натужно гудя мотором, тяжело одолевала подъем. Посередине подъема первая остановка – «Горсовет». Автобус остановился, но никто не вышел. Всем нужно дальше. И только со следующей остановки автобус постепенно начал пустеть.
«Тысяча мелочей», «Третий торговый», «Океан», «Кинотеатр Электрон», «Первый торговый», – объявлял водитель. Пассажиры торопливо покидали автобус и устремлялись к своим домам, где им за двадцать минут нужно успеть управиться с обедом. Некоторые, в основном это женщины, спешили в магазины, их вела забота о семье, о детях. Другие, таких было совсем мало, направились в ресторан «Русский лес», который объявил, что готов по умеренным ценам накормить комплексным обедом всех желающих.
В ресторане прохладно. Все переставлено так, что образовались два длинных ряда столов, накрытых белыми скатертями. Приборы разложены заранее, салаты и компот расставлены. Заходи и начинай есть закуску, пока тебе принесут первое и второе. В зале оркестрантов пока нет, их время начнется после шести часов вечера, когда завершится пора комплексных обедов. Но музыка приглушено звучит. По радио передают концерт по заявкам. Иосиф Кобзон задорно поет песню Пахмутовой про зеленое море тайги...
Лейтенант Волков встретился со Славой Уткиным возле ресторана. Слава позвонил Волкову по служебному телефону и назначил свидание на площади Юности. Когда лейтенант попробовал уклониться, ссылаясь на горящую работу, Уткин настоял на своем, предупредив, что разговор у него срочный и очень важный, как раз по профилю работы Волкова. Слава сам выбрал место встречи. А когда Волков появился, пригласил его пообедать.
– Там и поговорим, чтобы не привлекать постороннего внимания, – пояснил он удивленному лейтенанту.
Они прошли в зал и уселись за общий стол немного в стороне от других обедающих.
– Ты для чего меня сюда вытащил? – спросил Волков, придвигая к себе салат. – У меня работы по горло.
– Я тебе сейчас расскажу кое-что, сразу поймешь, что пришел не зря, – отозвался Слава.
– Ладно, так уж и быть, я тебя по-соседски прощаю. Даже если я и зря с тобой встретился, то хоть пообедаю по-человечески, – усмехнулся лейтенант, жуя салат.
– Значит, так, – серьезно продолжил Уткин. – Дело происходило часа два назад. Я, как бригадир ремонтного управления...
– Да, знаю я, что ты бригадир. Ты к делу переходи быстрей, – заметил лейтенант.
– А ты не перебивай, – рассердился Уткин, – а то не поймешь, будешь переспрашивать.
В это время к ним подошел официант, и Слава замолчал. Официант поставил тарелки и деловито сообщил:
– Сегодня у нас на первое – солянка мясная, а на второе – шницель с картофельным пюре. Рубль шестьдесят пять с каждого. Деньги можете оставить на столе, – после этих слов он, не оглядываясь, ушел.
– Покрошили в борщ сосиску, и теперь это у них называется солянка мясная. Обдираловка, – проворчал Волков, раздвигая ложкой плавающие в тарелке кружочки сосиски.
– Кончай ворчать, – вновь заговорил Уткин, – слушай дальше. Я, как бригадир, принимал работу маляров, они красили подъезд в триста двадцать девятом корпусе. Это кирпичная башня, почти напротив третьего торгового центра. Так вот. Появился я там, а маляров нет. Поднялся, смотрю, только до третьего этажа покрасили. Краска стоит, кисти лежат, а самих рабочих нет. Смылись. Ну, думаю, всем врежу, как следует. А тут смотрю в окно. Что такое? Там, перед торговым центром длинный газончик. Знаешь? Так вот. Вокруг него толпа, а в середине, кто-то крутится. Издали плохо видно. Присмотрелся, девушка танцует. Все быстрее и быстрее. Потом смотрю, она в воздух поднимается, поднимается. А высоко уже вдруг раз, и исчезла. А толпа, которая вокруг глазела, постояла немного, и расходиться начала. Вот и все. Тебе это интересно?
– А твои маляры появились?
– Да, появились. Но это – особый разговор.
– А чего так?
– Да, понимаешь, они вернулись, но все какие-то ненормальные. Как пьяные.
– Чего ты удивляешься? Ну, сбегали к открытию магазина, остограммились.
– Да нет, они же до одиннадцати вернулись. Но все какие-то малахольные. Ничего не видят, ничего не слышат. Задумчивые. Но я не стал с ними разбираться. Это еще успеется. Я хотел тебя проинформировать про эту девушку, которая исчезла.
Лейтенант дожевал, отставил тарелки и взялся за компот.
– Говоришь, раз, и исчезла? А ты случаем поутру сам не принимал на грудь? – уточнил он, отпив из стакана.
– По-моему, ты не врубился, – обиженно заметил Слава. – Она же взлетела, а потом в воздухе растворилась. Если бы кто другой рассказывал, я бы тоже не поверил. Но тут я же все своими глазами видел. Крутилась она, крутилась, а потом медленно начала подниматься в воздух.
– Взлетела, говоришь? – вдруг оживился Волков.
– Так я тебе об этом и говорю.
– Ладно, – лейтенант стал серьезным, – ты поел? Хорошо. Кладем деньги и поехали.
– Куда? – поинтересовался Уткин, поднимаясь из-за стола. – Мне после обеда надо работу принимать.
– Куда, куда… – передразнил его Волков, – куда надо. Там напишешь показания. Это нам пригодится. А потом поедешь работу принимать.


                12-20

Коля еле дождался обеденного перерыва. Ровно в двенадцать он проскочил через проходную и, обрадовавшись быстро подошедшему автобусу, с трудом втиснулся последним. Несмотря на открытые окна, в тесной коробке автобуса стояла духота, но Коля, машинально вытирая пот под глазами, не замечал этого. Его одолевал страх. Он потерял способность соображать и делал все автоматически, инстинктивно.
Добежав до дома и своей спешкой напугав мать, он не стал обедать, хотя, по словам матери, все уже стояло на столе. Схватив переплетенный томик Пастернака, подаренный Никитой, Коля запихнул его под рубаху за брючный ремень и направился к выходу.
– Коленька, – запричитала мать, – ты же ничего не поел.
– Мама, мне некогда. Я на работе в столовку забегу, – отмахнулся Коля.
Выйдя из подъезда, он повернул не к автобусной остановке, а по дорожке побежал к лесу, подступавшему здесь близко к корпусам девятого микрорайона. Его гнал страх. Липкий и мучительный страх за себя, за свою судьбу. Он походил на ту боязнь высоты, но все-таки чем-то отличался.
Там он боялся конкретно. Не веря в подъемную силу парика, он, как всякое рожденное не для полетов существо, боялся упасть и разбиться. Теперь же его охватил страх другой. Вроде и бояться нечего, встреча у замдиректора прошла спокойно, все улыбались и шутили, и тот парень ничего особенного не спрашивал, но Коля чувствовал, вот она, опасность. Она не видна, но от этого не делается спокойней на душе. Наоборот. Где-то под ложечкой, у него все дрожало в предчувствии надвигающейся неясной беды.
Когда за кустами скрылись корпуса микрорайона, Коля вытащил из-под рубахи томик Пастернака и сначала хотел бросить его где-нибудь в лесу, но вовремя сообразил, что книгу могут найти, а по следам разыщут и его. Может, закопать, подумал он, но тут же сообразил, что голыми руками этого не сделать. Охватившая паника мешала думать. Книгу надо уничтожить без следов.
Идея пришла случайно, когда ему встретилось старое костровище. Он, обрадовавшись, вырвал несколько листов из книги, смял их и поджег. Бумага занялась быстро. Коля торопливо вырывал листы и подкладывал их в огонь. Бумага желтела, затем становилась коричневой, а потом черной, когда цвет текста сливался с цветом пепла. Лист съеживался, распадался на черные пепельные чешуйки, которые поднимались и кружились в воздухе. Сидя на корточках, Коля бездумно вырывал страницу за страницей из книги, которой совсем недавно зачитывался. Охвативший страх руководил всеми его действиями.
– Дяденька, здесь костер жечь нельзя, – заявил появившийся из-за кустов парнишка лет десяти в школьной форме с портфелем в руке.
Сознательный школьник появился не один, рядом с ним шагал его товарищ. Они явно направлялись к огню.
– Валите отсюда, – огрызнулся Коля. – Я сам знаю, что можно, а что нельзя. Идете в школу? Так идите. И нечего тут по кустам шастать.
Напуганные ребята отступили. А Коля, поднявшись в полный рост, огляделся, нет ли еще кого поблизости. Он так неосмотрительно потерял бдительность. А если бы это оказались не школьники, а кто-то другой? Как бы он оправдывался?
Между тем, чем меньше оставалось листов в томике, тем дальше отступал страх. Коля успокаивался. Паника перешла в лихорадочный румянец. Щеки его горели. Но Коле казалось, что жар исходит от костра. Вырвав последние листы, он разодрал и картонную обложку. Огонь быстро прогорел, обложка лишь обуглилась, но Колю это уже не волновало.
Никаких улик больше не существует. Теперь можно, в случае чего, заявить, что ни про какого Пастернака не знает, не ведает. Даже если сам Никита скажет, что дарил ему книгу, он сможет отказаться. Нет у него ничего, и не было.
Страх и тревога стихали. Постепенно к нему возвращались уверенность и спокойствие. Он вспомнил об Алевтине, и подумал, что надо бы ее тоже предупредить, чтобы и она уничтожила этот самиздат.
«Почему тот парень, что говорил со мной в кабинете, не заинтересовался полетами? Странно. Мне казалось, что именно это должно в первую очередь привлечь внимание органов. Но почему-то о полетах меня не стали расспрашивать».
Затоптав тлеющие остатки обложки, Коля вышел на тропинку и двинулся в сторону автобусной остановки. По пути он зашел в будку телефона-автомата.
– Слушаю, – раздался звонкий голос Алевтины.
– Тобой органы интересовались? – не здороваясь, спросил Коля.
– А, это ты, – узнала его Алевтина, и голос ее потускнел.
– Я спрашиваю, тобой органы интересовались?
– Ну и что?
– Ты можешь ответить нормально? – рассердился Коля.
– А ты можешь поздороваться нормально?
– Алька, ты не понимаешь всей серьезности обстановки.
–Я все понимаю.
– Ты глупо дуешься на меня, а сейчас надо думать не о том, как кто-то здоровается.
– Я знаю, о чем мне надо думать.
– Алька, срочно уничтожь все, что тебе подарил Никита. Я имею в виду Пастернака и если у тебя что-то еще есть. Это для твоей же пользы.
– Я сама знаю, что для моей пользы.
– Алька, ты дура! – закричал Коля. – Ты же ничего не понимаешь. Я о тебе забочусь.
– Не ори на меня, – перебила его Алевтина. – Не надо мне твоих забот.
Она положила трубку. Коля, выходя из будки, с досадой хлопнул дверью. Чтобы немного успокоиться, он решил пройтись пешком по тропинке через лес. Времени на это хватало.


                12-25

Алевтина положила трубку, неторопливо убрала посуду со стола и только после этого, улыбнувшись, сказала:
– У меня сегодня отгул, вернее, библиотечный день. Что, в сущности, одно и то же. На работу мне не надо. Погода хорошая, а потому я предлагаю поехать купаться на водохранилище. Там мы разопьем твою бутылку вина. Мусенька, ты согласна?
– Не вижу причин, почему я должна возражать? Я сегодня тоже отдыхаю.
– У тебя купальника нет. Ну, ничего, возьмешь мой, – предложила Алевтина.
– Зачем? – удивилась Муса. – Разве вы купаетесь одетыми, вот в этом?
Она встряхнула перед собой цветную тряпочку, разглядывая предложенный ей наряд.
– Раздетыми тоже можно, но это, когда никого нет, а прилюдно у нас купаться без купальников не принято, – засмеялась Алевтина, примеряя белую широкополую шляпу. – А там, куда мы собираемся, скорей всего будет народ. Несмотря даже на то, что сегодня будний день.
– Мне вообще-то все равно. Если кому-то интересно, пускай смотрит.
– Понимаешь, у нас многие воспитаны по-другому, – пояснила Алевтина, извлекая из шкафа купальник для Эрато. – Кто-нибудь может скандал устроить. Милицию начнут для порядка вызывать. Потом хлопот не оберешься.
– Что ж, – вздохнула Муса, – давай твой купальник. Если тебе так будет спокойнее, будем купаться одетыми. Если это можно назвать одеждой, – с улыбкой добавила она.
Они доехали до привокзальной площади. Отсюда до водохранилища ходил пригородный автобус. Им вдвойне повезло, мало того, что автобус не пришлось долго ждать, но и по случаю буднего дня народа в нем оказалось немного. По совету Алевтины они сели на теневую сторону, и вскоре автобус, немного пропетляв по Пятницкому шоссе, доставил их к цели.
Прямо от остановки, в сторону уходила грунтовая, хорошо утоптанная дорога. Очевидно, в иные дни сюда приезжало много народа. Но сейчас вокруг было безлюдно. Дорога пересекала неширокий луг, поросший цветущим клевером, и устремлялась в тень деревьев.
Девушки неторопливо прошли насквозь березовую рощу, за которой дорога разветвилась на множество тропинок. По одной из них, обойдя кустарник, они вышли на невысокий берег живописного залива.
Быстро раздевшись, Алевтина и Муса вошли в воду. Песчаное дно и теплая, как говорится, как парное молоко, вода делали погружение приятным. Девушки доплыли до противоположного берега залива. Неторопливо развернувшись, они двинулись обратно. Отсюда, с воды, им открылся весь берег, который они только что покинули. Неподалеку от того места, где они входили в воду, отделенная кустами, зеленела небольшая поляна. Посередине поляны слегка дымился костер, вокруг него суетилось несколько молодых людей.
Девушки плавали долго. Вылезать из воды не хотелось. Только устав, они вышли на берег. Алевтина легла на покрывало, подставляя спину горячему солнцу.
– Тебе понравилось? – спросила она у Мусы.
– Хоть и не море, но вода даже такая мутная все равно создает прекрасное настроение, – отозвалась та, пристраиваясь рядом с Алевтиной.
– Я люблю это место. Мы со знакомыми ребятами всегда приходим сюда.
Солнце быстро высушило купальник, и Алевтина собралась перевернуться на спину. Она поднялась на колени и в этот момент заметила, что из-за кустов вышли двое парней.
– Девушки, здравствуйте, – с улыбкой заговорил один из них, приближаясь.
– Здравствуйте, – отозвалась Алевтина.
Муса приподнялась и тоже кивнула головой.
– Девушки, мы хотим пригласить вас. У нас там костер, шашлыки, – продолжил плечистый парень. – Зачем вам здесь одним скучать?
– А мы не скучаем, – возразила Алевтина.
– Вы просто не знаете, что у нас есть гитара, – добавил второй, и неуверенно улыбнулся.
– Ленька у нас классный гитарист, – пояснил первый. – Он там с Нинкой сейчас шашлык готовит. А мы вот, пришли, чтобы вас пригласить.
– Мы не голодны, – отказалась Алевтина.
– Вы просто не пробовали Ленькин шашлык. Это что-то, – снова улыбнулся второй парень. – Пойдемте.
Улыбка его Алевтине понравилась, потому что не была нахальной. И вообще, ребята не лезли нагло знакомиться. Нахальных Алевтина не переносила. Эти, вернее, этот, второй казался даже скромным. Алевтина вновь легла на живот и, положив подбородок на руки, с каждым словом поднимая голову, неторопливо произнесла:
– Я уже сказала, что мы никуда не пойдем.
– Девушки, – вновь заговорил первый парень, – пожалуйста, не отказывайтесь. У нас шашлыков много, а народа мало. Ну, выручите нас. Мы очень просим.
Алевтина промолчала, а Муса села на покрывало и, улыбнувшись, спросила Алевтину:
– Может быть, пожалеем молодых людей? Видишь, как они страдают?
Алевтина подняла голову и взглянула на нее.
– Ты хочешь есть?
– Нет. Но мне любопытно, как в теперешнее время происходит пир на лоне природы.
– Очень весело происходит, – улыбнулся первый парень. – Пойдемте. Кстати, у нас есть мяч. Мы можем сыграть в волейбол. И давайте познакомимся. Меня зовут Романом, а это – Сергей, – кивнул он в сторону своего спутника.
Алевтина, сдаваясь, вздохнула и поднялась собирать вещи, после чего направилась вслед за Мусой.
Они перебрались к костру, возле которого Леонид колдовал у шампуров, а черноволосая Нина резала помидоры и огурцы на полиэтиленовой скатерти, расстеленной прямо на траве.
– Мы вносим свою долю в ваш банкер, – произнесла Алевтина, передавая Нине бутылку вина.
– А у нас уже есть, – отозвалась та.
– Это ничего, – улыбнулся Сергей, – вино лишним не бывает.
– Любите выпить? – прищурилась Алевтина.
– Да нет, – смутился Сергей, – просто к шашлыку всегда сухое вино полагается.


                12-30

Виктор Алексеевич позвонил Ане Логиновой на работу где-то после одиннадцати.
– Вы уже что-нибудь узнали? – торопливо поинтересовалась она.
– Пока нет, – вздохнул Попов, – но, если вы взяли фотографии, то нам надо бы встретиться. Где это лучше сделать?
Оказалось, что Ане удобнее встретиться у Дома Культуры. Она в обед собиралась в магазин, а ей для этого нужно пройти мимо Дома Культуры.
Виктор Алексеевич сидел на лавочке возле нового памятника и ожидал Аню. Поиски Димы Логинова пока результатов не дали. Попов уже разговаривал с некоторыми друзьями Димы и с начальством на его работе, но никто Диму со вчерашнего дня не видел.
Попов издалека заметил Аню. Она несла тяжелую сумку и явно торопилась. Почти подбежав к скамейке, она села рядом и достала из сумки принесенные фотографии Димы.
– Вот, все, что у меня есть, – сказала она со вздохом. – Только вы их обязательно верните.
– Конечно, конечно, – успокоил ее Попов, перебирая принесенные фотографии.
Он отложил две из них, а остальные сразу вернул Ане.
– Хочу сообщить, я уже зарегистрировал ваше заявление. Телефонограммой по отделениям уже разослана ориентировка. Теперь еще фотографии размножим. Вы не переживайте, найдем мы вашего мужа.
– Я надеюсь, – всхлипнула Аня.
– Не надо плакать, – Виктор Алексеевич дотронулся до ее плеча. – Люди не исчезают бесследно. Кто-нибудь обязательно что-нибудь видел. Свидетели всегда бывают. Только их надо найти. Ну, а для этого нужно время.
– Я понимаю, – шмыгнула носом Аня.
– Ну, вот и хорошо. Вы сейчас на работу? – Попов поднялся со скамейки.
– Да, конечно.
Аня тоже встала и взялась за сумки.
– Вы на автобусе? – поинтересовался Виктор Алексеевич.
– Да, – кивнула Аня.
– Давайте, я помогу вам, – предложил Попов. – Кстати, когда ваш муж ушел из дома?
– Я точно не помню. Часов в десять, – отозвалась Аня.
Они направились по дорожке к автобусной остановке. Они шли, не оглядываясь и не подозревая, что их провожает чей-то гневный взгляд…

Человек спешит по улице, или стоит на остановке, поджидая нужный автобус, или прогуливается по дорожке сквера. Человек переполнен своими заботами и даже не задумывается о том, что за ним могут наблюдать. Кто? Да мало ли? Кусты, деревья, дома, памятники, наконец.
Дима Логинов тоже издали заметил Аню. Сначала он обрадовался. Ну, не может жена не узнать мужа, когда он торчит у всех на виду. Диме уже надоело одиночество. Ему очень хотелось, чтобы хоть кто-нибудь узнал его. Он думал, что после этого все сразу же изменится. К нему станут приходить. Может, даже цветочки принесут. Но пока редкие прохожие шли мимо, даже не глядя в сторону памятника. Его просто не замечали, и это было очень обидно.
Когда Аня появилась на дорожке, Дима обрадовался до слез. Двенадцать с лишним часов неподвижного стояния выветрили из головы Димы обиды. Ему самому казалось, что он теперь стал сентиментальнее. Родной человек растрогал его, вызвал в нем доселе незнакомые чувства.
– Анечка идет, – мысленно повторял он, радостно глядя на спешащую жену.
Но настроение Димы разом изменилось, когда Аня остановилась возле скамейки и заговорила с сидящим там мужиком. Негодование захлестнуло Логинова.
«Еще суток не прошло, как я ушел, а жена уже встречается с каким-то мужчиной. Каждый день она изображает, заботливую жену. А у самой, оказывается, есть тайный поклонник. Вон, как они воркуют. Она ему бумажки какие-то передает. Наверное, любовные послания. А он что делает? Гладит ее по плечу! Ну, гады! При всем народе! Ничего не стесняются! Проклятая неподвижность! Иначе бы я показал этим любовникам. Какая мерзость! Я бы мужику морду набил. Но Анна тоже хороша. Она меня попрекает, если я немного задержусь. А сама какова? Нет, не жена она мне после этого. Как только я...».
И вдруг Дима понял, что уже ничего не будет. Отныне и навсегда он обречен на неподвижность. Аня теперь, что захочет, то и будет делать. А он уже никак на это повлиять не сможет. Неужели теперь ему суждены такие муки, постоянно видеть, как Аня назначает свидания и встречается у его ног со своими любовниками? Это невыносимо.
«За что мне это», – с отчаяньем думал Дима.
И тут он вспомнил. Все точно так же, как в недавнем кино. Именно так, он – командор, а его жена – донна Анна. Даже имена совпадают. Там в полночь командор приходит и убивает паршивого любовника.
«Ну, ладно, я тоже подожду, когда полночь наступит», – гневно подумал Дима, глядя вслед удаляющейся парочке.


                12-40

Такого рабочего дня Надя не могла припомнить. Непонятно, что так переполошило покупателей? До начала учебного года четыре с лишним дня. Еще успеют всем запастись. Вчера, например, было много народа, но не столько, сколько сегодня. Страшно представить, что случится завтра и послезавтра, если так будет продолжаться.
«Странно, писчую бумагу обычно для школьников не берут, а сегодня с утра хватали по три, по четыре пачки. Зачем столько? Хорошо, что Зинаида Васильевна, как заведующая, установила лимит, а то уже давно бы все товары кончились».
Время близилось к обеду, а Надя устала так, будто отработала целый день.
– Господи, как же хорошо в отделе политической литературы, скорей бы уж перерыв, – шепнула она Алле, помогая ей подтащить поближе и распаковать пачки с ученическими тетрадями.
– Да уж, – негромко отозвалась подруга, – меня ноги не держат. Я уже пять лет здесь, а такой давки не припомню.
– Все как с ума посходили. Посмотри за окно, ты когда-нибудь видела такую толпу?
– Я в прошлом году на стенку записывалась. Вот тогда народу собралось не меньше.
– Сравнила тоже, стенка и тетрадки.
Договорить подругам не удалось. Они разошлись и занялись каждая своим покупателем.
Пожилая дамочка в очках попросила Надю приложить к общей тетради пачку писчей бумаги. Надя оглянулась на полку, бумага закончилась.
– Бумаги нет, – ответила Надя покупательнице и спросила, – Вам что-нибудь еще? Если нет, то за тетради с вас рубль двадцать.
– Девушка, мне нужна писчая бумага, – настаивала пожилая дамочка.
– Гражданка, я вам русским языком сказала, бумага кончилась. Не задерживайте других. Оплачивайте в кассу и забирайте ваш товар.
Очередь отодвинула дамочку в сторону, и Надя занялась следующим покупателем.
– Девушка, – опять обратилась к Надежде дамочка, которая и не думала уходить, – я же знаю, у вас на складе еще есть бумага. А мне очень надо.
– Мне некогда ходить на склад, – отозвалась Надя, – видите, сколько покупателей?
– Я подожду, – негромко пробормотала женщина.
– Грузчики только в обед доставят товар со склада.
– Девушка, но после обеда меня сюда уже не пустят, – пыталась объясниться дамочка.
– А я в этом виновата?
В этот момент Надя набирала товар светловолосому парню в серой куртке.
– А молодой человек уже второй раз получает, – заявила вдруг пожилая дамочка.
Парень промолчал, а когда Надя собрала ему весь лимит, отправился к кассе.
– Девушка, почему он у вас второй раз получает? – допытывалась дамочка.
– Я за очередью не слежу, – огрызнулась Надя, – вам надо, вот вы и следите за порядком.
– Граждане, – повысила голос дамочка, обращаясь к очереди, – они тут по блату своих знакомых по несколько раз обслуживают.
Очередь заволновалась. В это время с чеком в руках вернулся светловолосый парень.
– Вот, он второй раз получает, – объявила дамочка.
– Бабка, не выступай, – негромко прорычал парень в ее сторону, а сам протянул чек Наде.
– Он мне угрожает, – взвизгнула дамочка, отступая от прилавка.
Из очереди вышел мужчина. Он положил свою руку парню на плечо и проговорил:
– Давай мужик, вали отсюда, пока цел.
– А чего вы слушаете какую-то бабку? – обернулся к нему парень, – Я очередь отстоял, деньги заплатил. А теперь что? Нельзя забрать все, что я купил? Бабка обозналась, а я виноват?
– Ничего я не обозналась, – возмутилась дамочка, – вы, посмотрите, что у него в сумке.
Парень в это время взял сверток, поданный ему продавщицей, и отошел в сторону.
– А, действительно, покажи сумку? – попросил мужчина.
– Ты кто? Милиционер? – буркнул парень и, спрятав сверток в сумку, двинулся к выходу.
– Спекулянт чертов, – проворчал мужчина, занимая свое место в очереди.
– Девушка, так как насчет писчей бумаги? Я подожду, ладно? – вновь спросила дамочка.
– А мне тоже нужна бумага, – заявила молодая девушка из очереди, – я тоже подожду.
Вскоре очередь остановилась. Всем требовалась бумага. Надя и Алла попытались упрямиться и заявили, что сейчас попросят милицию освободить магазин, но очередь оказалась упрямей. Кто-то из хвоста направился к заведующей. И вскоре два грузчика под радостные возгласы покупателей притащили тюк с бумагой.
Торговля продолжилась.


                12-55

Коля спокойно подошел к проходной. То, что ему удалось беспрепятственно уничтожить все улики, утихомирило главный его страх. Телефонная беседа с Алевтиной не удалась, но прогулка по тенистой прохладе летнего леса смягчила досаду. Он уже планировал, что сегодня вечером или, в крайнем случае, завтра каким-то образом надо будет восстановить нормальные отношения с Алевтиной, а может быть, и о встрече договориться. Пока еще тепло, можно в лесу погулять… Тенистая прохлада асфальтовой дорожки, вьющейся между деревьями, умиротворила его. Все казалось не таким уж страшным.
Он уже достал пропуск и подходил к вертушке в проходной, когда в стороне заметил молодого человека, с которым совсем недавно разговаривал в кабинете заместителя директора.
Коля вздрогнул от неожиданности и остановился. Молодой человек приблизился:
– Анатолий Васильевич, если не забыли, – еще раз представился он.
– Да, да, я помню, – вежливо отозвался Коля. – Что вы хотите? Разве мы не обо всем поговорили?
– Мои начальники не удовлетворились пересказом нашего с вами разговора. Они лично хотят вас выслушать, и, может быть, задать еще несколько вопросов. Вы не возражаете? Не волнуйтесь. Освобождение от работы мы вам оформим. Пойдемте.
Коля обреченно вздохнул, они вышли, на улице их ждала машина.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ               

– Глянь-ка, – произносит Дима, и этот возглас отвлекает Сурова от грустных мыслей.
В стороне в тени колесницы они замечают сидящего с понурой головой молодого человека. Не сговариваясь, и Дима, и Олег сразу признают в сидящем своего. Дело не в том, что незнакомец бледнолицый, на расстоянии этого не разглядишь, а в том, что он сидит в темном костюме, в белой рубашке с галстуком. Единственная вольность, которую он себе позволил, это расстегнутый пиджак.
– Наш, – говорит Суров.
– Голову даю на отсечение, он не только наш, но и – зеленоградец, – добавляет Логинов.
– Привет, – вразнобой произносят они, приблизившись к незнакомцу.
Тот испуганно поднимает глаза, и долгое время смотрит на них непонимающим взором.
– Ты откуда? – спрашивает Дима.
– Я из Зеленограда, – отвечает молодой человек, но взгляд его еще полон недоумения.
– Что я тебе говорил? – торжествующе обращается Дима к Сурову.
– Где я нахожусь? – спрашивает незнакомец.
– Спроси, что полегче, – усмехается Дима и тут же интересуется, – тебя как звать?
– Петров Александр Константинович. А вас?
– Я – Дима, а он, – Логинов кивает на своего спутника, – Олег. Мы тут не церемонимся. Так что тебя я Шурой буду звать. Не возражаешь?
Петров неопределенно пожимает плечами.
– И все-таки, где мы находимся? – повторяет свой вопрос Петров.
– Тут еще есть трое наших, – сообщает Суров.
– У них своя компания, – замечает Дима и отвечает Петрову, – где мы находимся, пока не знаем. Но если судить по солнцу, нас занесло куда-то на юг. Я, помню, был летом в Казахстане. Очень похоже.
– Но мне нужно на работу, – говорит Петров.
– Нам тоже нужно, – вторит ему Суров.
– Ты, Шура, о работе забудь. По крайней мере, на какое-то время, – произносит Дима. – Я вот тоже хочу на работу, но терплю. И ты терпи.
– Я не могу терпеть. Меня могут разжаловать, – объясняет Петров, – я в двенадцать часов должен доложиться.
– Тебя – разжаловать, а нас могут с работы уволить, – замечает Дима.
– Ну, меня-то не уволят, – усмехается Суров.
– Слушай, Олег, сознайся, ты, небось, начальник? – уточняет Логинов. – У меня глаз наметанный, угадал? Поэтому и не боишься.
– Есть немножко, – снисходительно откликается Суров.
– А мы с Шурой не начальники. Так ведь? – поворачивается Дима к Петрову.
Тот молча кивает. Дима критически смотрит на Сурова и замечает:
– Между прочим, если мы здесь проторчим пару недель, то и некоторых начальников могут позаменять. Шура, ты как считаешь, если начальник пропадет на две недели, могут его заменить? – спрашивает Дима.
Суров хмурится, а Петров пожимает плечами:
– Не знаю.
– А вот я знаю, – заявляет Дима. – Без меня работа подождет, ничего не случится. А без начальника подчиненные могут разбежаться.
– Я не понимаю, а почему две недели? – с недоумением спрашивает Суров.
– А ты что? Надеешься, что нам сейчас сюда самолет подадут, стюардессы тебе будут лимонад разносить? – смеется Логинов.
– Почему самолет? – удивляется Суров.
– Ну, Олег, ты даешь. Неужели непонятно, что отсюда на любом транспорте выбираться не менее двух недель? А если вот на такой телеге ехать, – Дима кивает на стоящую неподалеку повозку, – то и за пару месяцев не доберешься.
– За пару месяцев? – ошарашено повторяет Суров.
– А ты как думал? – торжествует Дима.
Суров растерянно оглядывается по сторонам. Он, видимо, впервые начинает осознавать серьезность положения, в которое он попал.
– Ну и начальники нынче пошли, – довольно бормочет Дима. – Олег, ты, если не секрет, над чем начальствуешь?
– Я начальник транспортного отдела.
– Ого, – удивляется Логинов, – как раз нам подходит. Давай, организуй нам транспорт. Поедем домой.
Суров растеряно оглядывается, но вокруг видны только колесницы, иного транспорта в округе не наблюдается. А командовать гужевым транспортом ему еще не приходилось.
– Шура, а ты где трудишься? – интересуется Дима у Петрова.
– Я, вообще-то, лейтенант, – отзывается тот.
– Военный, значит, – радуется Дима, – это нам тоже подходит. Ну ладно. Раз ты военный, значит, принимай командование. А я буду комиссаром.
Петров хмурится и встает. Все вместе они отправляются вдоль стоящих повозок.
Каждый идущий, охваченный беспокойными мыслями, шагает, не замечая ни жары, ни солнца. Пылающий диск замер высоко в небе. Воздух раскален и кажется густым и тягучим, дышать просто нечем. Жаркое солнце неутомимо сияет. Лучи его, словно тяжкий груз, падают на голову и плечи. И негде укрыться от его давления.



                ЧАС ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ


                13-00

Редактор городской газеты, Вильям Степанович Шаров, пригласил к себе в кабинет Виктора Стеклова, работавшего в редакции корреспондентом.
– Напиши статью о памятниках, – предложил он Стеклову, когда тот вошел в кабинет.
– Ого! Замечательная тема. С чего это вдруг? – удивился Виктор, – у нас в городе, насколько я знаю, только памятник вождю. А больше ничего и нет.
– Ошибаешься, дорогой, – усмехнулся Вильям Степанович. – Я тоже так думал, а сегодня иду мимо Дома Культуры, гляжу, а там этакое бронзовое изваяние неизвестному поэту.
– Кому? – с недоумением переспросил Стеклов.
– Да, именно, неизвестному поэту, – повторил редактор. – И главное, я чувствую, что пахнет чем-то интересным. Почему памятник открыли без нас? Такой материал прошел мимо газеты. Это безобразие. Позвонил Алогорскому, тот что-то темнит. Главный архитектор города не знает подробностей установки памятника почти в центре города. Ты можешь это представить?
– С трудом.
– Вот и займись этим.
– А я хотел бумажным бумом заняться, – попробовал возразить Стеклов. – Я в книжный забегал. Там такая очередь, не продыхнуть.
– А что тут особенного? – удивился Вильям Степанович. – Через четыре дня начинаются занятия в школе. Родители только что с дач приехали. Вот и бросились детей обеспечивать. У тебя детей нет, потому тебе такие заботы незнакомы. Ладно, бум – это второстепенное, подождет. Главное – памятники.
– Во множественном числе?
– Это все слухи. Но про дым без огня ты сам знаешь, – улыбнулся редактор. – Ты побегай самостоятельно по городу. Разузнай, что сможешь. В горсовет загляни, в горком, узнай, что там говорят. Не мне тебя учить. Наш завотделом происшествий что-то говорит про третий торговый центр. Там, мол, тоже с памятником что-то связано. Он, правда, с обеда на работу торопился, потому подробностей не уловил.
– К Алогорскому заглянуть?
– Загляни, конечно. Но особенно не надейся, что там тебя обеспечат всей информацией. Мне почему-то кажется, что они не очень в курсе. Или что-то скрывают. А когда подберешь материал, загляни ко мне, обсудим, как его подать. Приближается день города. Надо не переусердствовать. С Чугуновым обязательно посоветуемся.
– А, может, сразу к Чугунову выйти? Чего я буду зря ноги бить? Он же в курсе всего. Стоит переговорить с ним и все станет ясно. Меня, конечно, к нему не пустят, а вы бы могли к нему прорваться...
– Да звонил я ему. Секретарша сказала, что у него сейчас совершенно нет времени.
– У нас всегда так получается, – проворчал Стеклов. – Бегаем, расспрашиваем, разузнаем. А когда соберем материал, напишем статью, отправляем все в корзину. Кто-нибудь скажет, что это не своевременно, что нельзя раздувать нездоровый ажиотаж, или еще что-то в этом роде.
– Ты чем недоволен? Чего ворчишь? Работа у нас такая. Не нравится – ищи другую.
– Ладно. Я все понял, – усмехнулся Виктор и направился к выходу.


                13-10

Виктор Алексеевич Попов занялся делом об исчезновении Логинова всерьез. Он разыскал адреса бывших и нынешних приятелей и номера их телефонов, составил план обхода этих адресов, а пока обзванивал, расспрашивая всех о Диме. Вскоре он уже хорошо представлял характер Логинова, его интересы и привычки.
Еще утром, дожидаясь Аню Логинову, Виктор Алексеевич заметил объявление о вчерашнем вечере поэзии в Доме Культуры. И только теперь, когда ему стало известно увлечение Димы, это объявление породило одну из версий, дав иной ход его мыслям.
Заведующего Домом Культуры в кабинете не оказалось. Вместо него за его столом сидела помощница. Она, увидев красную книжечку Попова, долго извинялась перед ним за то, что заведующего вызвали в Москву.
– Вам не повезло, – пояснила она, – вы разминулись буквально на пять минут.
– Обидно, – нахмурился Виктор Алексеевич, ему действительно было жаль потерянного времени. – Но это моя вина, надо заранее по телефону созваниваться.
– А вы по какому вопросу? – поинтересовалась девушка с соломенными волосами. – Может быть, я смогу вам помочь?
– Вы знаете, у вас вчера состоялся вечер поэзии, – начал Попов.
– А, про вечер я все знаю, – перебив его, обрадовано заговорила девушка, – это я всех обзванивала и всех приглашала. Вас кто именно из выступавших интересует?
Попов с любопытством взглянул на девушку.
– Простите, как вас зовут?
– Я – Шура.
– Очень приятно, Шура, – улыбнулся Виктор Алексеевич, – но дело в том, что меня интересует не выступавший, а один из слушателей.
– Да, тогда это сложнее, – вздохнула девушка.
– Понимаете, исчез один молодой человек. К нам обратилась его жена. Вот я и вынужден всех опрашивать: вы не знаете Логинова?
– Логинов, Логинов, – забормотала Шура, – что-то знакомое. А, – радостно вскрикнула она, – так это тот парень, который приходил к нам вчера.
И Шура рассказала о вчерашнем вечере Попову.
– А потом он убежал, – заключила она. – И вы говорите, что он пропал?
– Да, больше его никто не видел, – задумчиво отозвался Виктор Алексеевич.
– Вы знаете, наверное, он очень обиделся, – предположила Шура. – Ребята о его стихах плохо говорили. Можно даже сказать, ругали.
– Вы не можете сообщить мне фамилий этих ребят? Я с ними побеседовал бы.
– А у меня весь список есть. Вот, возьмите.
В списке оказались не только фамилии, но и телефоны. Попов поблагодарил Шуру и, простившись с ней, отправился к себе в кабинет.
Выделив сначала зеленоградцев в списке, привезенном из Дома культуры, он решил обзвонить их в первую очередь. Но едва Попов взялся за трубку городского телефона, как зазвенел местный звонок.
– Капитан, ты занимаешься исчезновением? – прозвучал голос начальника.
– Да, занимаюсь, и как раз собираюсь опрашивать свидетелей, – ответил Попов.
– Это хорошо, – произнес начальник, – только придется тебе еще одним исчезновением заняться. Зайди ко мне, возьми материалы.
Виктор Алексеевич отправился к начальнику.
– Кто же еще пропал? – поинтересовался капитан, заходя в кабинет.
– На этот раз дело будет посерьезнее. Исчез начальник транспортного отдела горсовета, Суров Олег Владимирович.
– Господи. Не было печали, – вздохнул Попов.
– Да уж, – начальник тоже вздохнул, – на, вот, забирай заявление. Председатель горсовета уже звонил. Торопит. Отложи все, и занимайся только Суровым.
– Мне бы помощничка какого, – жалобно произнес Попов.
– Ишь, размечтался, – проворчал начальник.
– Хоть бы стажера какого. Весь избегался я по городу.
– Ничего. Сам справишься, у меня лишних людей нет.
– Да мне лишние не нужны, – отозвался капитан.
– Ты тут мне не остри. Иди лучше, работай, – пробурчал начальник.
Виктор Алексеевич, прочитав заявление о пропаже Сурова, решил съездить на автобазу, а по дороге заглянуть в сто двадцатый корпус, где жил Логинов. И хотя Попов уже знал, куда из дома направился Дима, но один из пунктов плана расследования, который он составил еще утром, намечал беседы с соседями, а отступать от плана он не привык.
Прежде чем покинуть управление, Попов обзвонил выступавших в Доме Культуры. Но выяснилось, что никого из них нет дома. Оно понятно, – будний день, рабочее время. Попов вздохнул и, захватив необходимые бумаги, вышел на улицу.


                13-20

Виктор Стеклов, оставив кабинет редактора, первым делом зашел к себе в отдел и позвонил в комиссию по охране памятников, надеясь, что хоть там сообщат ему, сколько в городе имеется памятников. Но председателя комиссии он не застал. И никто не смог вразумительно заменить его. Когда же он спросил про памятник перед Домом Культуры, ему посоветовали обратиться к главному архитектору города.
Виктор накручивал телефон, но ясности не прибавлялось. Наоборот, все запутывалось. Секретарша Алогорского только после того, как Стеклов представился по полной форме, согласилась сообщить, что главного архитектора нет, и сегодня, возможно, уже не будет. Виктор не ослаблял напора, пытаясь добраться до кого-нибудь, кто мог бы помочь. Но секретарша разочаровала его, заявив, что без Алогорского сотрудники не будут общаться с корреспондентом.
Повозмущавшись перед умолкшим телефоном, Стеклов побродил по редакции и, выпросив в отделе спорта фотоаппарат, направился в город, но сначала, конечно же, – на площадь перед Домом Культуры.
Обойдя памятник и сфотографировав его со всех сторон, он присел на скамейку, стоявшую неподалеку, и переписал в свой блокнот надпись на памятнике.
«Неизвестному поэту.
Поцелуй без спроса – это риск».
Рассматривая свои каракули, Виктор задумался.
Что бы это значило? Ну, памятник неизвестному солдату, это понято. Нашли захоронение, а имя воина не смогли узнать. Тут все ясно. Но как может существовать памятник неизвестному поэту? Здесь что? – похоронен поэт, имя которого не известно? Но разве так может быть? Откуда известно, что он поэт? При нем нашли авторучку и тетрадку со стихами? Нет, и еще раз нет. Кроме того, перед Домом Культуры не принято устраивать захоронений. Значит, это – символ, то есть скульптурное изображение. Как, например, памятник Пушкину установлен для того, чтобы потомки помнили именно об Александре Сергеевиче. А о чем или о ком должен вспомнить прохожий, увидев памятник неизвестному поэту? Опять что-то не вяжется. И, главное, на что намекает вторая часть надписи? Памятник неизвестному поэту, который поцеловал кого-то или что-то, но при этом очень рисковал. Бред какой-то.
Стеклов поднялся со скамейки. Его внимание привлекли два парня, спорившие рядом. Один другому говорил, указывая рукой на памятник:
– Этот – еще ничего. А вот у автобазы стоит страшила. Закачаешься.
Стеклов не стал дослушивать разговор ребят, а устремился на автобусную остановку.
У автобазы Виктор поначалу памятника не обнаружил. Дело в том, что кусты, высаженные на газоне возле остановки автобуса, в этом году не подстригали, и они, вытянув молодые метровые побеги, загораживали ту площадку перед автобазой, на которой и стоял памятник. Только пройдя по тротуару почти к самому входу в административное здание, Виктор увидел постамент в просвете между черными стволами лип.
Недолго думая, Стеклов направился прямо по газону к памятнику, тем более что там уже стояли два человека. Одного из них Виктор узнал еще издали. Это был Алогорский. Не приближаясь, Стеклов сделал несколько фотоснимков, специально захватив в кадр памятник и Алогорского с каким-то мужчиной.
Главный архитектор города разговаривал со своим спутником, которого Виктор не знал. Стеклов не стал приближаться к ним вплотную и остановился в отдалении, прислушиваясь к словам возбужденного Алогорского.
– ...я этого не потерплю, – негодовал главный архитектор. – Это просто какое-то безобразие. В обход главного архитектора кто-то пытается изменить, я бы даже сказал, изуродовать облик города. Причем, никто пока мне не сказал, кто этим занимается. Я просто вынужден жаловаться Чугунову. Разве я не прав? Как вы считаете, Сергей Иванович?
– Я думаю, что вы горячитесь, – негромко заметил его собеседник.
– Отнюдь, – ответил Алогорский. – Ну, посудите сами, одна скульптура – у Дома Культуры, другая – у третьего торгового и, наконец, вот этот ужас. Три случая, и никто не может сказать, какая организация занималась этим, можно сказать, массовым безобразием, кто автор этих, с позволения сказать, произведений.
– Андриян Авдеевич, еще недавно вы меня уверяли, что памятник у третьего торгового вам понравился.
– А я от своих слов не отказываюсь. Я сейчас не обсуждаю качество самих произведений. Просто меня выводят из себя эти анонимные скульпторы, которые, никому не подчиняясь, вытворяют, что хотят.
Виктор отвернулся, как бы подчеркивая, что его не интересует разговор собеседников. Он сделал вид, будто рассматривает бюст, но от увиденного глаза его округлились, и он уже не услышал, о чем продолжал говорить Алогорский.
Сооружение действительно казалось ужасным. Над зеленой травкой газона на метр в высоту поднималась квадратная в поперечнике колонна. Небольшой такой квадратный пенек. А из этого пенька почти без намека на шею торчала огромная голова человека. Выпученные глаза, насупленные брови и дурацкая улыбка на губах, все это в целом оставляло какое-то удручающее впечатление.
Стеклов со смутным чувством неприязни сфотографировал памятник, потом приблизился к постаменту и торопливо переписал себе в блокнот надпись на табличке:
«Неизвестному работнику транспорта»,
и, чуть ниже:
«Мечтать надо аккуратно».
Опять какой-то неизвестный. Только теперь уже не поэт. Непонятно, почему работника транспорта, даже неизвестного, должны олицетворять эти выпученные глаза? И о чем же это надо мечтать, даже если и аккуратно, чтобы глаза приобрели такое выражение?
Виктор снова прислушался к двум собеседникам, которые, не обращая на него внимания, продолжали свой разговор.
– ...я, конечно, признаю, что отсутствие памятников в городе – это мое упущение, но вина лежит и на городских властях. Что я слышал, когда несколько лет назад заговаривал об этом? Нет средств. Всегда нет средств. Наверное, нужно обратиться в Москву. Но так неприятно выглядеть просителем. Как будто я выпрашиваю что-то для себя лично, – Алогорский вздохнул и, махнув рукой, добавил, – ладно, по всему видно, что пора ехать к Чугунову. Он-то должен быть в курсе всего. Так, Сергей Иванович?
– Может не принять, – с сомнением ответил собеседник. – Говорят, у него сегодня встреча с работниками образования. Учебный год на носу.
– Ничего. Подождем.
– Я вот все думаю, что будем делать с этими памятниками, которые уже установлены, – задумчиво проговорил Сергей Иванович. – По этому вопросу тоже надо будет с Чугуновым посоветоваться.
– А чего тут советоваться? – раздраженно отмахнулся Алогорский, – снимем – и на переплавку. Как раз появится медь, чтобы отлить новые. Проведем конкурс, выберем лучший проект, а потом установим где-нибудь на центральной площади. А может, – он на мгновение умолк, вспомнив утреннюю встречу с незнакомой девушкой, а потом, улыбнувшись, добавил, – да, возле Дома Культуры возведем стелу, посвященную работникам науки. С фонтаном.
– Ладно. Поехали, – согласился Сергей Иванович, глядя на размечтавшегося главного архитектора.
Они двинулись прямо по газону к проезжей части, где их поджидала черная «Волга».
Виктор проводил их взглядом и, сделав несколько пометок в своем блокноте, направился к автобусной остановке, пару раз оглянувшись на чудной памятник...
Голова Олега Владимировича Сурова в это время мучилась от немоты. Он, начальник транспортного отдела горсовета, вынужден молчать, в то время как некоторые, пусть даже это главный архитектор города, покушаются на его, пусть и не очень удачный, памятник. Переплавлять живого человека? Нет, уважаемый Андриян Авдеевич, вы не уделяли должного внимания памятникам в городе, так и сознайтесь. И нечего покушаться на то, что создано не вами, ваши инсинуации в этом деле не пройдут. Я уверен, что вся общественность города должна подняться против уничтожения памятников.
Но тут Олег Владимирович заметил, что памятник привлек внимание какого-то прохожего. Тот подошел по траве поближе и, обойдя постамент, чертыхнулся:
– До какого ж маразма дошло современное искусство.
Прохожий в досаде сплюнул и ушел. А Суров загрустил, его прежнюю уверенность в активной поддержке общественности несколько поколебал этот прохожий.


                13-30

Даже ненаблюдательный человек мог заметить, что по всему городу у киосков «Союзпечать» собрались огромные очереди, тысячные толпы гудели возле книжного магазина и у «Детского мира», не менее многолюдно было в тех магазинах, где имелись отделы канцелярских товаров. Горожане делились слухами, и, главное, искренне в них верили, а слухи эти растекались один нелепее другого.
Одни говорили, что готовится реформа, по которой почтовые конверты будут иметь хождение наравне с бумажными деньгами, причем, конверт «авиа» будет приравнен к десяти рублям, а простой – к пяти. Смысла этой реформы никто не объяснял, но огромный исторический опыт нашего народа по выживанию в условиях постоянных реформ говорил, что лучше не будет. Поэтому все с готовностью верили, что станет хуже, чем сейчас.
Некоторые с пеной у рта утверждали, уточняя, будто вырастет не стоимость самих конвертов, а только марок, на них наклеенных. Они заявляли, что цена, указанная на марке, автоматически увеличится в сто раз. Этим сразу не верили. Уж больно круглую цифру они называли. Цифра 107 казалась бы убедительней.
Тем не менее, народ толпился и во всех почтовых отделениях города, где на всякий случай раскупали почтовые конверты, открытки и марки.
Отдельные особо предприимчивые товарищи направились на промысел в Москву, и даже – в другие областные города, где, как они подозревали, еще не прослышали об ажиотаже в Зеленограде, и потому оставалась надежда отовариться в сравнительно спокойных условиях.
К часу дня в киосках «Союзпечать», а также во всех отделениях почты распродали всю имевшуюся в наличии продукцию почтовой полиграфии. Некоторое время в продаже еще оставались разрозненные открытки и бланки для телеграмм, но к половине второго и они закончились. Возбужденный народ требовал начальников почтовых отделений, не беспочвенно подозревая, что почтальоны сами все расхватали себе и своим родственникам.
У одного из продуктовых магазинов милиционер еле отбил у разъяренных граждан молодого человека, который с рук торговал тетрадями. Горожан возмутило не то, что двенадцатикопеечная тетрадь продавалась за двенадцать рублей, а то, что продавец продал одну тетрадку своему знакомому без очереди.
На центральной площади города раздосадованная толпа разбила стекла в киоске «Союзпечать» и вскрыла хлипкий замок на двери. Впрочем, нападения, как такового, не состоялось. Просто несколько человек проникло в помещение, покопалось под прилавком, но, не обнаружив там припрятанного дефицита, покинуло киоск.
Прибывший вскоре наряд милиции обнаружил в киоске до смерти перепуганную женщину, которая путалась в приметах нападавших. Милиционеры констатировали, что в процессе хулиганских действий неизвестные разбили стекло витрины. И хотя киоскерша утверждала, что украдена ее личная авторучка, милиционеры отказались фиксировать этот факт в протоколе, видя, что развалы газет и политической литературы остались нетронутыми.
Несколько нарядов милиции по звонкам директоров пришлось отправить к магазинам для обеспечения порядка.


                13-35

Молодой человек, встретивший Колю в проходной, довез его до здания управления и провел в небольшую комнату, где велел ждать, пока его пригласят на беседу. В комнате у окна стояла скамья и стол со стулом. Окно выходило во двор.
Коля сел у стола и задумался. Теперь, когда костер поглотил все страницы подаренной книги, он чувствовал себя спокойнее. Ему надо просто повторить то, что он уже говорил молодому человеку. Опять начнут расспрашивать про Никиту. Тут ничего не поделаешь, придется рассказывать все, как есть. Врать нельзя, ведь они всех будут допрашивать. Начнешь врать, появятся какие-нибудь нестыковки, а это усугубит дело. На работе могут быть неприятности.
Часы показали, что он сорок минут сидит в одиночестве, настроение его стало ухудшаться. Под ложечкой засосало, припомнился несостоявшийся обед. А на голодный желудок голова у него соображала плохо. Коля принялся ходить по комнате. Или, может, по камере? По одиночной... Эта мысль потрясла. Неужели его посадят? Или уже посадили? Он же ничего не сделал. Да и не скрывал ничего. Обо всем чистосердечно рассказал. Или не обо всем? Про полеты он только намекнул. А они, наверное, все знают. И видят, что он скрывает самое главное.
Коля взглянул на окно. Решетка на нем отсутствовала, это немного успокоило. Но выходило оно на квадратный внутренний двор, и вид противоположной стены здания, а также замкнутость двора не веселили.
За спиной неожиданно щелкнул замок и Коля увидел в дверях незнакомого мужчину.
– Извините, я заставил вас ждать. Много дел, – произнес тот и предложил, – пройдемте ко мне в кабинет. Нам надо побеседовать. А мне могут позвонить. Я жду этот звонок, и должен быть возле телефона.
Мужчина вышел, оставив дверь открытой. Коля последовал за ним. Мужчина казался очень усталым. То, что он извинился, объясняя причину столь долгого ожидания, выглядело как-то по-домашнему. Коля почувствовал, будто треснула какая-то склянка, и в груди разлилась необыкновенная теплота. Родилось доверие к этому замотанному делами человеку.
– Присаживайтесь, – пригласил мужчина, входя в кабинет, и показал Коле на стул.
Сам он уселся в кресло, открыл дверцу шкафа, стоящего рядом, извлек оттуда небольшую папку, положил ее перед собой и обратился к Коле:
– Итак, я – майор Омельченко, а вас, Николай Владимирович, я попрошу, повторить все то, что вы уже рассказывали нашему сотруднику.
– Но я уже не помню, – растерялся Коля. – Ваш товарищ задавал вопросы, а я отвечал. А рассказывать он не просил, ну, то есть я ничего не рассказывал.
– А у вас есть, что рассказать. Не правда ли? – улыбнулся Омельченко.
– Ну, в общем-то, конечно, – замялся Коля.
– Так смелее, – произнес майор и, внимательно глядя Коле в глаза, отчего тому стало немного неуютно, добавил, – а начните прямо с полетов. Когда это произошло в первый раз, кто вас научил. И все остальное.
Коля вздрогнул и, не выдержав его взгляда, опустил свои глаза и вздохнул.
– Я с самого начала ей говорил, что все это плохо кончится, – пробормотал он.
– Кому вы говорили? И когда это произошло? – быстро спросил Омельченко.
– Алевтине говорил.
– Какой Алевтине? Фамилия?– уточнил майор.
– Алевтине Поливановой, мы с ней вместе в литобъединение ходим.
– Значит, вы с Алевтиной летали вместе?
– Да. Вы же все сами знаете, а спрашиваете.
– Когда это происходило?
– Вчера.
Коля посмотрел на часы и поправился:
– Впрочем, нет. Сегодня. Ну, в общем, это было прошедшей ночью. Часа в три, наверное. Я точно не знаю. Она появилась сама. Я ее не приглашал.
Омельченко видел готовность Коли рассказывать обо всем, и потому слушал не перебивая, понимая, что оставшееся неясным потом можно будет уточнить.
Коля говорил долго, отвлекаясь на переживания и сомнения. Он умолчал только о том, что произошло между ним и Алевтиной в его квартире, так как сам до конца не определил своего отношения к этому. Обо всем остальном он рассказывал подробно. Стараясь произвести выгодное впечатление на своего слушателя, он постоянно повторял свои слова: все эти полеты выглядят подозрительно. Он это понимал с самого начала, и участвовал во всем этом только для того, чтобы все узнать и, конечно же, рассказать об этом без утайки, кому следует.
– Расскажите, как выглядел человек, которого вы доставили в больницу, – попросил Омельченко, когда Коля завершил свой рассказ.
Коля подробно описал костюм и внешность Лугового.
– А где папка, которая находилась в машине? – уточнил майор.
– Я не заметил там никакой папки, – сказал Коля. – Машина лежала на боку. Может быть, она в темноте куда-нибудь завалилась?
– Может быть, – процедил Омельченко, внимательно глядя на Колю, – а чем вы перевязывали пострадавшего?
– Перевязывала Алевтина. Я ей дал свою майку, – торопливо рассказывал Коля. – А потом мы его оттащили подальше от машины.
– Зачем?
– Так машина уже загорелась. Могло рвануть. Кстати, она и рванула, когда мы уже полетели.
– А папку вы не захватили? – спросил Омельченко.
– Я никакой папки не видел, – немного нервничая, повторил Коля, понимая, что ему, видимо, не во всем поверили.
– А Алевтина?
– Не знаю. Впрочем, Алевтина все время стояла около машины, а внутрь я один забирался. И, повторяю, никакой папки я там не заметил.
– Хорошо. Допустим, – улыбнулся Омельченко. – А не могла папка выпасть из машины через разбитое стекло?
– Я не знаю, – нахмурился Коля, – я не видел.
– Может, папка выпала из машины, а Алевтина нашла ее? – предположил майор.
– Она бы мне сказала, – пробурчал Коля.
– Вы уверены?
Коля немного помолчал, но потом, вздохнув, проговорил:
– Я на сто процентов уверен. Если бы Алевтина нашла вашу папку, я бы ее увидел, ведь Алевтина все время рядом находилась, да и сказала бы мне она, если бы что-то нашла.
В это время на столе зазвенел телефон. Майор сразу поднял трубку:
– Омельченко.
– Слушай, майор, – раздался голос Лугового, – только что звонили из Москвы. Сообщили, что комиссия уже направилась к нам. Ты один? Зайди ко мне, надо обо все договориться. Ты сейчас чем занят?
– Третьим номером, – кратко отозвался Омельченко.
– Коростылев? – уточнил Луговой.
– Да.
– Ладно. Завершай и заходи ко мне. Через пять минут.
В трубке послышались гудки, и Омельченко вновь повернулся к Коле.
– Слушайте, Коростылев, все, что вы рассказали, мы еще проверим. Но у меня остался один вопрос. Вы сказали, что летали, надев парик.
– Да.
– А без парика вы можете летать?
– Увы, нет, – улыбнулся Коля. – Я и в парике-то не сразу научился.
– Ну, ладно, Николай Владимирович, – поднялся из-за стола Омельченко, – пойдемте со мной.
Они вышли в коридор и направились вдоль длинного ряда дверей, потом спустились по лестнице и оказались в небольшом тамбуре. Коля облегченно вздохнул, понимая, что сейчас его отпустят. Он боялся только, что на работе могут потребовать объяснений, поэтому спросил:
– Товарищ майор, мне справка нужна, что я был здесь?
– Не волнуйтесь. Все будет в порядке, – успокоил его Омельченко и нажал кнопку на небольшом настенном пульте, дверь приоткрылась.
– Николай Владимирович, – обратился Омельченко, – мне кажется, что вы умеете летать без парика. Ну, попробуйте.
– Нет, я не умею, – улыбнулся Коля. – Чего пробовать? Я даже не знаю, как это делается.
– И все-таки, – уговаривал его майор. – Представьте, что на вас парик. Закройте глаза.
Коля подчинился. Закрыв глаза, он вздохнул и почувствовал на плечах руки майора.
– Ну, полетел, – скомандовал майор.
Коля хотел засмеяться, но вдруг почувствовал, что ноги его оторвались от пола.
– Ну, вот, – довольно произнес майор, – зачем же ты говорил, что не умеешь?
– Но я даже не догадывался об этом, – начал оправдываться Коля.
– Ладно, – посерьезнел Омельченко, – мы еще поговорим об этом. Подожди меня здесь.
Он слегка подтолкнул Колю внутрь какого-то обширного помещения. Тот шагнул или даже подлетел вперед и услышал, что дверь за ним со щелчком захлопнулась.


                13-40

Корреспондент городской газеты Виктор Стеклов у автобазы дождался автобуса номер пять и доехал до остановки «Третий торговый центр». Перейдя Центральный проспект, он двинулся по поперечной улочке с красивым названием – Яблоневая аллея.
Еще в автобусе у Виктора возникло чувство тревоги. Он даже оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил. И все-таки где-то вокруг существовало, витало в воздухе что-то беспокоящее.
Как человек внимательный, Стеклов подсознательно улавливал различные детали окружающей городской суеты, они складывались в единую картину обыденной жизни города. Но что-то из этих деталей нынче не укладывалось в привычный образ, и это беспокоило. Журналистское чутье на необычное подсказывало ему, что он близок к разгадке, к тому, чтобы обнаружить причину своего беспокойства. Это же чутье обострило его внимание.
Именно потому, еще не дойдя до торгового центра, он заметил странное скопление народа у киоска «Союзпечать». Если бы вчера запустили космонавтов, наличие толпы объяснялось бы стремлением народа заполучить портреты героев, опубликованные в запоздавшем утреннем выпуске газет. Но ничего такого не случилось.
Подчиняясь неосознанному порыву, Стеклов запечатлел на пленку толпу у киоска. Подойдя ближе, он еще несколько раз щелкнул фотоаппаратом. И тут вдруг понял, чем удивляла его эта толпа. Она молчала. Любое неорганизованное скопление народа всегда сопровождается шумом. А тут все молчали. И это казалось, по меньшей мере, странным.
Стеклов, проходя мимо, с удивлением видел, как молчаливые люди толпились не у открытой витрины киоска, а возле его двери. Они втискивались в эту дверь, а вскоре выбирались оттуда, держа в руках кто пачку блокнотов, кто тетрадки, кто альбомы. И все это без шума и криков. Тихо. Через открытую витрину Виктор заметил запуганную киоскершу, перед которой кучей лежали деньги. Проникавшие в киоск люди складывали деньги в эту кучу, молчаливо забирали свои блокноты и уходили. Напуганная киоскерша с тихим скулением наблюдала за всем этим безобразием.
Журналист попытался обратиться к сосредоточенным и словно заколдованным людям. Но все казались глухонемыми. Они просто не видели и не слышали Стеклова.
Виктором руководило редакторское поручение, поэтому он оставил киоск и отправился к торговому центру. Навстречу ему двигались посетители продовольственного и овощного магазинов, хлопала металлическая дверь булочной. Припомнив все, что он слышал о здешнем памятнике, Стеклов вышел к винному магазину, располагавшемуся справа перед торговым центром. Здесь, как он и ожидал, в кустах нашелся памятник. Вернее, территория, огороженная свежим дощатым забором. Вдоль забора расхаживал милиционер.
– Проходите, – заявил милиционер, заметив Виктора, – здесь не положено находиться.
– Я корреспондент городской газеты, – представился Виктор, предъявляя свое удостоверение милиционеру.
– Никому здесь быть не положено, – монотонно пробубнил представитель власти, даже не взглянув на удостоверение.
– Да нет, я не за этим, – схитрил Стеклов, – здесь рядом, кажется, киоск грабят, а милиции, как назло, нет. Вы бы сходили, навели там порядок.
Милиционер нахмурился. С одной стороны, его приставили охранять объект, и он, вроде бы, не имеет права покидать свой пост. С другой стороны, ну что может сделаться с этим глухим дощатым забором? Милиционер испытывал затруднение. А тут еще этот корреспондент.
– А почему вы сами не прекратили грабеж киоска? – хмуро спросил он Стеклова.
– Я попробовал, но там толпа. Что я могу с ними сделать?
Милиционер еще больше нахмурился.
– Я должен охранять пост.
– Вы быстро сходите туда и обратно, – предложил Стеклов. – А я пока побуду тут. За вас. Я никого не подпущу.
Милиционер с минуту сомневался. Подойдя ближе к корреспонденту, он взял в руки его удостоверение, внимательно изучил, потом сунул его себе в карман и сказал:
– Ладно. Я быстро.
Тут же он исчез за кустами, а Виктор, не теряя времени, принялся внимательно изучать доски забора. Он обошел объект по кругу, но так и не нашел ни одной щели. Свежеструганные доски были подогнаны плотно и приколочены крепко. Время шло, скоро вернется милиционер, а Стеклову пока так и не удалось заглянуть за забор.
И тут его внимание привлек стол, вкопанный в землю неподалеку. Если влезть на стол и сильно потянуться, то можно достать до верхнего края досок.
Виктор так и сделал. Конечно, заглянуть через забор ему не удалось. Но это и не требовалось, ведь у него имелись технические средства. Он протянул над забором руку с фотоаппаратом. Не зная, что попадет в объектив, Стеклов сделал несколько снимков наугад под разными углами, надеясь на то, что потом ему удастся скомпоновать приличное изображение памятника.
Он управился вовремя. Фотоаппарат оказался уже в сумке, когда вернулся милиционер. Возвратив удостоверение Стеклову, он хмуро заметил:
– Насчет киоска вы лучше позвоните в милицию.
– Вам тоже не удалось справиться? – поинтересовался Стеклов.
Милиционер, не ответив, двинулся вдоль забора.


                13-45

Виктор Алексеевич заскочил во двор сто двадцатого корпуса и заметил сидевших на лавочке двух пожилых женщин. Он поначалу обрадовался, но оказалось, что гражданочки знают Диму Логинова, но затрудняются сказать, когда видели его в последний раз. Правда, они посоветовали ему обратиться к Елизавете Тимофеевне, которая числится уборщицей в доме и живет в одном подъезде с Димой. Но визит к уборщице также оказался неудачным. Ее не оказалось дома. Гражданочки опять-таки утешили Виктора Алексеевича, сообщив, что баба Лиза часа через полтора должна вернуться, для того чтобы идти в садик за Алиной, за внучкой то есть.
Попов решил не тратить время на ожидание и отправился на автобазу. Именно там терялись следы пропавшего Сурова.
Соня, секретарша Кускова, поначалу холодно встретила Виктора Алексеевича. Вероятно, она отнесла Попова к разряду тех просителей, которые ежедневно осаждали директора автобазы, проникали в его кабинет с просьбами выделить автобус. Как будто у директора этих автобусов полным-полно. Они приносили свои заявления, подписанные разными городскими начальниками, и просили или даже требовали выделить автотранспорт. Кусков велел Соне сразу предупреждать его о надоедливых посетителях. По его распоряжению даже сделали тайный выход из кабинета прямо в коридор в обход приемной, чтобы он мог ускользать от особо настырных визитеров.
Виктор Алексеевич прошел по ковровой дорожке к столу секретарши и спросил:
– Могу я видеть Сергея Владимировича Кускова?
– Сегодня у Сергея Владимировича прием начнется в шестнадцать часов, – с холодным равнодушием, которому мог бы позавидовать автомат, произнесла Соня и посмотрела на огромные электронные часы, укрепленные над входной дверью.
Попов знал, как преодолевать подобное равнодушие. Он достал из внутреннего кармана свое удостоверение и протянул его секретарше.
– Я думаю, он меня примет, – сказал Виктор Алексеевич.
Соня внимательно изучила все надписи и печати в предъявленном документе, потом посмотрела на фотографию и на самого Попова, пытаясь отыскать различия. Ничего подозрительного не обнаружив, она с сожалением вздохнула и вернула Виктору Алексеевичу его документ. Только после этого секретарша спокойно поднялась со своего места:
– Я сейчас узнаю, примет ли он вас.
Она скрылась за дверью кабинета, а Виктор Алексеевич сосредоточился, обдумывая, какие вопросы он будет задавать Кускову. Отсутствовала Соня недолго. Появившись в приемной, она произнесла, придерживая дверь кабинета рукой:
– Можете пройти. Сергей Владимирович ждет вас.
Директор автобазы вышел из-за стола и встретил Попова на середине своего кабинета. Он жестом пригласил капитана к журнальному столику, у которого стояли два кресла. Кусков заговорил первым, когда они сели друг напротив друга.
– Вы, насколько я понимаю, насчет Сурова? – спросил он.
– Да, – коротко ответил Попов.
– Это я первым забил тревогу. Олег Владимирович буквально исчез из моего кабинета.
– Расскажите, как это произошло, – попросил капитан, – и постарайтесь не упускать даже мелкие подробности.
– А чего тут рассказывать? Нечего рассказывать. Суров приехал поговорить о новом маршруте. А у меня напряженка с автобусами. Вот я и хотел с ним это обсудить. Собственно говоря, мы уже и обсудили. Но тут он вдруг раз – и исчез. Я потом всю автобазу облазил. Никто его не видел. Автомашина стоит, водитель до сих пор ждет, даже папка на столе осталась, а его самого как языком слизнуло.
– Но как это произошло. Он что? Растворился в воздухе. Прямо у вас на глазах? – допытывался Виктор Алексеевич.
– Нет, вроде бы не растворялся он в воздухе, – нахмурился Кусков.
– Сергей Владимирович, попробуйте припомнить все подробности. Это очень важно.
– Я понимаю. Но сами знаете, мелочи трудно вспоминаются... Ну, разговаривали мы. О чем? Да, он выслушал мои доводы, а потом что-то, я точно не могу вспомнить его слова, сказал про то, будто бы меня надо наградить.
– Наградить?
– Да, наградить за то, что я управляюсь при малом количестве автобусов. Я тогда еще рассмеялся, и, по-моему, сказал, что за такое не награждают. И все, – Кусков на мгновение задумался и вдруг оживился. – Да, меня в этот момент что-то отвлекло. Точно. За окном тормоза взвизгнули. Есть у меня один лихач. Любит с ветерком к воротам подкатывать. Впрочем, это не имеет отношения... Так вот, глянул я в окно, потом повернулся, а Олега Владимировича уже нет. Я еще обратил внимание, что стул, на котором он сидел, не отодвинут от стола. Вы знаете, когда человек садится, он стул под собой придвигает ближе к столу, а когда встает, – отодвигает. Так вот, стул Сурова никто не отодвигал. И папку свою он оставил.
– Может, он сам стул придвинул на место? – предположил Попов.
– Может, – вздохнул Кусков. – Только куда он мог деться? Мы всю автобазу обыскали. Нигде его нет.
Понимая, что директор автобазы рассказал все, что помнил, Попов простился с ним и направился к выходу. Когда он уже находился в дверях приемной, его окликнула Соня:
– Извините, пожалуйста, Виктор Алексеевич, можно вас спросить?
Попов с удовлетворением отметил про себя, что секретарша запомнила его имя и отчество. Он, словно нехотя, вернулся к ее столу.
– Слушаю вас.
– Товарищ капитан, вы ведь по поводу Сурова здесь?
– Предположим.
– Я не знаю, может быть, вам это не пригодится, но мне кажется, что это, я имею в виду одно событие, которое произошло неподалеку, словом, по-моему, оно тоже связано со всеми этими таинственными событиями.
Соня, запинаясь на каждом слове, с трудом справилась с этой фразой, но, тем не менее, Попов ничего не понял.
– Вы лучше расскажите все по порядку, а я уж разберусь, что с чем и как связано, – попросил он девушку.
– Понимаете, Олег Владимирович исчез, а под окнами кабинета появился памятник.
– И что?
– Ну, как вы не поймете. Суров и памятник. Они связаны, – девушка от волнения стала говорить короткими фразами.
– Вы думаете, они связаны?
– Ну, конечно же. Вы внимательно посмотрите. Ведь это же памятник Сурову, – глаза Сони округлились, она, видимо, и сама только что поняла все это.
– Да?
– А вы посмотрите внимательно. Если бы глаза не такие выпученные, вылитый он.
– Ладно. Спасибо. Я посмотрю, – пообещал Попов и направился к выходу, – до свидания.
Спустившись с крыльца административного корпуса автобазы и поднырнув под ветви раскидистых лип, Виктор Алексеевич потоптался на газоне под окнами кабинета Кускова. Он похмыкал возле памятника, обойдя его со всех сторон, сравнил пучеглазую голову с фотоснимком, хранившимся у него в папке, а затем, взглянув на часы, заторопился, направляясь к сто двадцатому корпусу.


                13-50

Сначала играли в волейбол. Роман, Сергей, Алевтина и Муса. Потом к ним присоединилась и Нина. Ребята красовались перед девушками, красиво падали, пытаясь в падении достать уходящий мяч. Но вскоре зов Леонида прервал игру. Шашлыки были готовы.
Первый тост Роман произнес в честь Леонида. Оказалось, что сегодня у того день рождения. Алевтина стала извиняться за то, что они пришли без подарка. Но Муса опустила руку в сумку Алевтины и неожиданно извлекла оттуда лавровый венок. Подарок Леониду очень понравился. Он водрузил венок себе на голову и воскликнул:
– Теперь я чемпион по приготовлению шашлыков.
Шашлыки, действительно, оказались вкусными. Нежные и сочные кусочки обжаренного на углях мяса источали божественный аромат. Терпкое красное вино смягчало огонь перца во рту. Свежие помидоры казались сладкими.
Роман явно ухаживал за Мусой, он сидел рядом с ней и что-то нашептывал на ухо. Девушка заразительно смеялась, неслышно отвечая ему. Сергей все время старался оказаться рядом с Алевтиной. Он вручил ей шампур с шашлыком, подливал в кружку красное вино, протягивал помидоры или предлагал добавить острого соуса. Алевтина чувствовала, что нравится ему, но это почему-то раздражало ее.
Вскоре Леонид взял гитару и запел. Нина и ребята ему подпевали. Голоса их звучали красиво, было ясно, что компания спелась не сегодня. Мелодии песен звучали красиво, но, в основном, слова оказались незнакомыми. Как обычно, в каждой компании складывался свой репертуар.
Леонид обладал каким-то густым голосом, завораживающим своим приятным тембром. Алевтина слушала его с удовольствием, правда, ей немного мешала привычка оценивать качество текста. Многое из того, что пел Леонид, ей нравилось, но кое-где она улавливала слабые рифмы и неудачные выражения. Тут она ничего не могла поделать с собой, сказывалось влияние занятий в литобъединении.
Через некоторое время между песнями стали возникать все большие перерывы. Леонид, видимо, немного устал, или закончился постоянный репертуар, и теперь приходилось вспоминать забытые песни. В один из таких перерывов Роман поднялся с бревна, на котором сидел, и потянул за руку Мусу. Вскоре они исчезли за деревьями.
Леонид отставил гитару в тень и встал, чтобы подбросить дров в костер.
– Ты где работаешь? – спросил Сергей, подсев ближе к Алевтине.
Алевтина не успела ответить, потому что в эту минуту из леса донесся крик. Все обеспокоено поднялись. Сергей сделал несколько шагов по направлению к ближним деревьям.
Но тут над кустом появился Роман. Именно над кустом. Он продвинулся над зеленой листвой, а из-за куста вышла Муса. В руке она держала поясок от Алевтининого халата, за другой конец которого держался Роман. Он плыл в воздухе, как воздушный шарик.
– Ой, – тихо вскрикнула Нина, первой увидевшая Романа.
Сергей и Леонид, тоже пораженные открывшейся картиной, молчали. Лишь Алевтина продолжала спокойно сидеть. Немая сцена длилась до тех пор, пока Муса приближалась с «воздушным шариком» в руках.
– Роман теперь тоже умеет летать? – поинтересовалась Алевтина.
– Нет еще. Он только учится, – улыбнулась Муса и, подняв голову к Роману, спросила, – тебе нравится?
Тот молча моргнул и, с трудом справившись со своими чувствами, откровенно признался:
– Нет.
Сергей обернулся к Алевтине и спросил, удивленно:
– Что значит, тоже умеет летать? А кто еще умеет?
Алевтина ничего не ответила, она просто поднялась в воздух и, подлетев к Роману, взяла его за руку и потянула к земле.
Они опустились на траву, и едва ноги Романа коснулись земли, как он тут же уцепился за ветку ближайшего куста.
– Главное – не бойся, – попыталась успокоить его Алевтина, – ты просто представил, что взлетаешь, как воздушный шар, вот тебя и потянуло вверх. А теперь представь, что ты идешь по твердой земле, и все будет в порядке.
Роман неуверенно сделал пару шагов, держась за ветку. Взглянув на Алевтину, он улыбнулся – получается. Приятели заворожено смотрели на него. Отпустив куст, Роман еще сделал несколько шагов и засмеялся. Потом он подпрыгнул на месте, а затем побежал к воде. Но, не добежав, он остановился и повернул назад,
– Все-таки ходить лучше, – громко произнес он.
Но вдруг его ноги неожиданно поднялись над травой. Роман начал подниматься в воздух. Лицо его исказилось, и он испуганно вскрикнул. Сергей и Леонид с Ниной бросились к нему. Алевтина подошла ближе к Эрато и тихо спросила:
– Он к тебе приставал?
– Он подумал, что ему все дозволено. Вот я и пошутила немного.
– Неужели все мужчины так боятся летать? – спросила Алевтина, поглядывая на почти плачущего Романа.
– Мужчины, в основном, более рациональны и консервативны, – отозвалась Муса. – Их всегда раздражает то, что, на их взгляд, противоречит разумным основам мира. Только тогда, когда мужчины по-настоящему влюблены, они становятся немного похожими на женщин.
В это время Сергей подбежал к Роману, бултыхающемуся в воздухе, и, подпрыгнув, ухватил его за ногу. Вместе с Леонидом и Ниной они вернули приятеля на землю и, громко переговариваясь, направились обратно к девушкам.
Между тем на поляну общие крики привлекли еще несколько человек. Появилась пожилая пара: седой мужчина лет под шестьдесят и его половина – чуть моложе. От воды подошел еще один подозрительный тип. Несмотря на теплый день, был он в потертом коричневом костюме, застегнутом на все пуговицы. Двигался он как-то крадучись, прижимаясь к кустам, словно готовясь скрыться за зеленой листвой при первом же сигнале опасности.
– Алевтина, – заговорил Сергей, приближаясь к девушкам, – научи меня летать.
– Я не могу. Это только Эрато умеет учить, – отозвалась Алевтина.
Сергей повернулся к Эрато и повторил свою просьбу:
– Научите меня летать.
– А не испугаешься? – улыбнулась Эрато.
– Нет, – нахмурившись, ответил Сергей.
– Ну, что ж, – произнесла Эрато и торжественно взмахнула рукой, – кому хочется летать, пусть летает.
На мгновение солнце над поляной скрылось за неожиданно появившейся тучей, сразу померкли краски, и мир показался более тусклым. Но вскоре солнце вынырнуло вновь.
Сергей оставался серьезен. Алевтина видела, что он ждет момента взлета, даже дыханье затаил.
– Ну, и что ты ждешь? – спросила она, и взяла его за руку.
– А что я должен делать?
– Ты должен захотеть взлететь.
– Я не знаю, как это сделать, – недоумевал Сергей.
Нина и Леонид, за руку которого держался Роман, с некоторым страхом, молча смотрели на Сергея и Алевтину.
– Надо мысленно устремиться вверх, – произнесла Алевтина и немного приподнялась над травой. – Ну, а теперь ты попробуй, – позвала она Сергея, и слегка потянула его за руку.
– Ой, – вскрикнул Сергей, почувствовав, что взлетает.
– Ты боишься? – обернулась к нему Алевтина.
– Нет, просто неожиданно, – отозвался он и с восторгом вскрикнул, – ух ты, здорово как!



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Под легким навесом, укрывшись от жаркого солнца, сидят Федя и Дима. Прыщавый парень и Вася лежа расположились рядом, прикрыв глаза. Чуть дальше лежат Петров и Суров. Похоже, что они спят. Федю тоже постоянно клонит в сон, но он еще держится. Из подступающей дремоты его вырывает громкий голос Димы:
– Поэзия, это главное искусство.
– С этим можно поспорить, – с трудом вырываясь из полусонного состоянии, бормочет Федя.
– И спорить нечего. Поэт, он открывает глаза народу.
– Зачем мне открывать глаза, если я хочу спать? – возражает Федя.
– Задача поэта – глаголом жечь сердца людей.
– Зачем меня жечь? Я этого не люблю.
– А тебя никто и не спрашивает. Любишь – не любишь. Поэту это все равно. Он должен бросить идею. В его стихах должна быть крамола.
– Зачем тебе крамола? – удивляется Федя.
– Ну, а как же? Иначе меня не услышат. А за крамолу меня начнут ругать. Значит, я стану известным.
– А если за крамолу посадят?
– Ну, ты наивный, – усмехается Дима. – Нужна такая крамола, за которую не посадят.
– А, – вздыхает Федя и прикрывает глаза.
– Хочешь, я прочту тебе свое последнее стихотворение? – спрашивает Дима, вставая.
– Не надо, – бормочет Федя, – я стихов со школы не люблю. Как вспомню «лошадку, везущую хвороста воз», так сразу мне плохеет.
– Ты послушай мои стихи. Тебе должно похорошеть.
– Ой, не надо, – вздыхает Федя. – Ты лучше, пошли их в какой-нибудь журнал.
– Я уже посылал. Только там нужен блат и знакомства. А без них не прорвешься. Отвечают, что мои стихи им не подходят. А если почитать, что они печатают, так ничего особенного. Я пишу не хуже. Ну, может надо немного причесать. Но я понимаю, они, гады, боятся меня опубликовать. Потому что потом им от меня пощады не будет. Я – мужик простой, но крепкий. Ладно, слушай.
Проходит ночь, проходит день.
Волнует бездны мир.
Но ночь рассеет свою тень,
Когда зажжется Альтаир.
Сияет яркая звезда.
Ее зовут, мой Альтаир.
Пусть не погаснет никогда.
Ты будешь вечно мой кумир.
Дима стоит в трусах и, закрыв глаза, читает с подвыванием. В правой руке у него зажата тетрадка, которой он взмахивает, словно отсекая строчки.
Завершив чтение, Дима открывает глаза, и первое, что замечает, это стайка молодых девушек, которые хихикают, прикрывая улыбки ладонями. Полупрозрачные одежды девушек волнуют Диму, он даже отворачивается от слушательниц, стесняясь своих трусов. Но поэт в нем пересиливает мужчину, и, преодолев смущение, он поднимает взгляд выше голов девушек и спрашивает, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Может быть, вам прочесть еще что-нибудь?
– Ой, нет.
– Нет-нет, не надо.
– С нас достаточно.
Продолжая хихикать, девушки убегают. Дима оборачивается к Феде и видит, что тот устроился рядом со своими приятелями и спит. Дима с огорчением листает свою тетрадь, он мог бы еще многое прочесть, но все слушатели дрыхнут, не понимая, чего они лишились. Дима выходит из-под навеса, оглядываясь по сторонам, словно решая, куда бы направиться, чтобы внедрить свое творчество в массы. Но жаркое солнце останавливает его. Прикрыв ладонью голову, Дима пятится, прячась под навес.
В этот момент из-за ближайшего шатра появляется полуголый молодой человек. Идет он спокойно, по всему видно, что солнечные лучи ничуть ему не докучают. Свою густую рыжую курчавую шевелюру он ничем не прикрывает. Впрочем, руки у него заняты. В одной руке он держит внушительный кувшин, в другой – ярко сверкает на солнце большой бокал. Курчавый подходит ближе и с улыбкой смотрит на Диму.
– Хочешь вина? – спрашивает он, протягивая Диме бокал.
Дима хмурится, раздумывая, стоит ли пить при такой жаре. Но слово «вино» производит волшебное действие на его спящих товарищей. Первым приподнимается Вася. Он смотрит одним разлепившимся глазом на незнакомца. Вид наполненного бокала заставляет его открыть и второй глаз.
– Я хочу, – произносит он хрипло и начинает вставать, не до конца проснувшись, но активно пиная своих соседей.
От его толчков просыпается прыщавый парень. Он садится и, оглядываясь, молча оценивает обстановку. Потом, толкнув в свою очередь Федю, поднимается следом за товарищем. Уже через мгновение вся троица с радостными улыбками встречает приближение рыжеволосого незнакомца.
Тот протягивает тару Васе. Мгновенно в руке незнакомца появляется второй наполненный кубок, который он передает прыщавому. Процедура наполнения бокалов почему-то остается за кадром. Но это никого не смущает. Все рады принять участие на дармовщинку.
Опустошив кубок, Вася прикрывает глаза, словно прислушиваясь к своему организму. Некоторое время лицо его остается бесстрастным. Но вскоре на лбу появляется складка, уголки губ опускаются, он морщится и произносит:
– Компот.
– Брр, запах, как у одеколона, – добавляет прыщавый.
– Этим только дам спаивать, – вздыхает Федя.
– Да ладно вам, – замечает, присоединяясь к ним, Дима, – жажду утоляет, и хорошо.
– Как тебя звать? – спрашивает Федя незнакомца.
– Неужели вы не знаете? – искренне удивляется тот. – Мое имя – Эвий. А если полностью – Эвий Бромий Бассарей.
– Странное имя, – хмурится Федя, – ну, да ладно. Эвий, так Эвий.
– Слушай, Эвий, а у тебя чего-нибудь покрепче нет? – интересуется Вася, – Больно у твоего вина градус слабый. Не вино, а компот какой-то.
– Это самое лучшее вино, оно сделано из винограда, собранного у подножия Этны, – объясняет Эвий.
– Этна – это вулкан. То-то я смотрю, у него такой запах, – ворчит прыщавый.
– А мне все равно из чего делают вино, главное, чтобы оно за душу брало, – говорит Федя.
– Петя, у нас в загашничке ничего не осталось? – спрашивает Вася прыщавого.
– Но ведь это НЗ, – отвечает прыщавый.
– Тебя же угостили, – с укоризной произносит Дима.
– Ладно, Петя, не жадничай, – присоединяется Федя, – я думаю, товарища Эвия надо познакомить с нашим.
Прыщавый со вздохом лезет под сверток с одеждой и достает запечатанную бутылку. Сквозь темно-зеленое стекло жидкость кажется почти черной. Вася с важным видом приступает к процедуре вскрытия бутылки.
– Слушай, Эвий, ты не скажешь, где мы сейчас находимся? – обращается к незнакомцу Дима, воспользовавшись возникшей паузой.
– Каждый находится там, где он себя ощущает, – улыбается Эвий.
– Не понял, – удивляется Дима.
– Если ты поэт, то ты находишься в стране Поэзии. Если ты…
– Да я тебя не об этом спрашиваю, – перебивает Эвия Дима. – Физически мы где находимся? В Казахстане? Или где?
– Я не понимаю твоего вопроса.
В этот момент Вася, наконец, справляется со своей задачей, и, разлив вино из бутылки по кубкам, один из них протягивает Эвию.
– На, попробуй нашего, – с улыбкой угощает Вася.
Эвий берет кубок и настороженно принюхивается. Запах ему не нравится. Он морщится.
– Это не вино, – говорит он.
– Да ты что? – восклицает Петя, – настоящий портвейн. Видишь, – он поворачивает бутылку наклейкой к себе, – написано: портвейн молдавский розовый, восемнадцать градусов. А дальше: вино изготовлено из высококачественных сортов винограда ркацители, рислинг, алиготе, каберне, совиньон, мерло, саперави, выращенных на виноградных плантациях Молдовы. В общем, винегрет. А ты говоришь, это не вино. Ты только свой компот считаешь вином?
– Молдовы не знаю, – бормочет Эвий, с недоверием выслушав прочитанное Петей.
Вся троица опорожняет свои кубки. Эвий еще раз принюхивается, морщится, вздыхает, потом ставит кувшин на землю, зажимает пальцами нос и, закрыв глаза, тоже пьет вино. Гримаса отвращения перекашивает его лицо.
– Да ладно, не придуривайся, – смеется Федя.



                ЧАС ПЯТНАДЦАТЫЙ


                14-00

За два часа, что генерал Огнивцев провел в кабинете Лугового, они успели переговорить, кажется, обо всем.
Поначалу генерал под впечатлением от полетов Изъянова долго не мог успокоиться. Он начинал строить всевозможные планы о создании специального летающего подразделения, потом увлекся перечислением задач, которые это подразделение могло бы решать.
– Слушай, полковник, – обернулся он к Луговому, – а как научиться летать?
– Товарищ генерал, пока у нас нет ответа на этот вопрос, – вздохнул полковник.
– Это самое главное, – нахмурился Огнивцев.
– Я понимаю.
– Ничего ты не понимаешь,– рассердился генерал. – Вот-вот прибудет комиссия и отберет у нас все. А если бы мы до них успели… В таком подразделении руководителем назначат только человека, умеющего летать. Когда еще дозреют эти, уже умеющие летать, чтобы сделать кого-нибудь из них руководителем? Ты вот, сколько уже в органах?
– Да много уже.
– Вот именно. Так что, пока ты или я, или кто-то другой из наших, не научится летать, создание летающего подразделения будет малоэффективно. Нет, я не говорю, что заниматься этими летчиками не нужно, но особо подчеркиваю, что все усилия в работе нужно направить на поиски их Учителя и, главное, на то, чтобы заставить его работать на нас. Что известно о нем?
– По нашим материалам это не он, а она.
– Женщина?
– Да. Но пока мы не знаем, кто она.
– Почему вы медлите?
– Мы не медлим, мы работаем.
– Слушай, Луговой. Ты что, не понимаешь? Скоро здесь будет толпа проверяющих. Что ты им предъявишь? А если не предъявишь, они обойдутся без тебя. Ты этого хочешь?
– Нет, конечно, – нахмурился полковник. – Просто пока что не хватает головы. Информации много, а единой картины нет. Я же вам докладывал.
– А может не стоит усложнять? Решай эти задачи порознь. Как это в науке называется?
– Наверное, вы имеете в виду принцип суперпозиции.
– Вот-вот. И начни с летчиков.
– Но я же чувствую, что все связано. Летчики вспоминают какую-то женщину. Памятники, по крайней мере один из них, тоже связывают с женщиной. И бумажный бум вызван появлением какой-то женщины. Люди пропадают. И это не обходится без женщины. А что, если это одна и та же особа?
– Ну и активность у нее должна быть в таком случае, – присвистнул генерал. Неужели никто из твоих ребят ее не зафиксировал?
– Мы уже нанесли на карту города все события, получается, что она появляется все время в районе Центрального проспекта.
– Направь туда всех, кого можешь, дай словесный портрет, составьте фоторобот. Пусть дежурят круглосуточно. Пусть фильтруют всех прохожих. Особенно женщин. Это же архиважно. Ну, не мне тебя учить. Почему до сих пор ты ее не задержал?
– Не знаю, – вздохнул Луговой, – она пока неуловима.
– Таких не бывает, – улыбнулся Огнивцев. – Давай-ка, все в подробностях изложи, а потом вместе спланируем, как нам форсировать события.
Однако все обсудить им не удалось. Раздался звонок телефона, и Луговой поднял трубку. Выслушав доклад, он, взглянув на генерала, развел руками.
– Не успели мы, Александр Александрович, спланировать. Прибыла комиссия. Пойдемте встречать.
– Ладно, Луговой, от комиссии я тебя прикрою, но ты должен землю рыть. Нет у нас вариантов. Понимаешь? Женщину ты обязан достать, хоть из-под земли. Это приказ. Все. Пошли.
Он поднялся из кресла и, одернув пиджак, посмотрел на Лугового. Тот в синей рубахе от тренировочного костюма с загипсованной рукой на перевязи, с забинтованной головой имел домашний вид.
– Ну-ка, попробуй накинуть пиджак, – предложил генерал. – А, впрочем, не надо. Сойдет и так. Пусть видят, что ты у нас с раной.
Довольный своей шуткой, засмеялся и двинулся к выходу. Полковник последовал за ним.


                14-10

В четырнадцать часов экстренным приказом заместителя начальника управления внутренних дел Зеленограда для поддержания порядка на улицах были мобилизованы все резервы городского отдела милиции. Срочные телефонограммы активизировали сеть штабов народной дружины. Начальники штабов обзванивали предприятия города, организуя внеплановый выход на маршруты дополнительных нарядов народной дружины.
Общими усилиями милиции и дружинников удалось закрыть на обед почтовые отделения и книжные магазины. У закрытых дверей магазинов наладили дежурство групп обеспечения общественного порядка. Каждая такая группа, включавшая четырех дружинников, усиливалась постовым милиционером.
Капитана Тимофеева разбудил звонок телефона. «Почему я не отключил аппарат», запоздало подумал он и нехотя поднял трубку.
– Слушаю.
То, что ему сказали, капитана огорчило. Нужно было подниматься.
События, случившиеся прошедшей ночью и заспанные Тимофеевым, вдруг отозвались в этом неожиданном звонке, хотя ему очень не хотелось даже вспоминать обо всем. От него требовали исполнения обязанностей. Не радужное от недосыпа настроение его теперь еще более ухудшилось. Возможно, причина заключалась в том, что варианта отказа не существовало. Приказы исполняются без обсуждения.
Он только сел завтракать, когда вновь зазвонил телефон. На этот раз в трубке зазвучал голос начальника.
– Не разбудил? – поинтересовался он.
– С вами поспишь, – проворчал капитан.
– Я знаю, что по закону после ночного дежурства тебе полагается отдых, но ты, наверное, не знаешь, что обстановка в городе усложнилась. Начальство серчает, и требует немедленного выхода всех на службу. Потом возьмешь отгул.
– Понятно, разочтемся на том свете угольками, – усмехнулся Тимофеев.
– Ты не шути. Все очень серьезно. В городе почти объявлено чрезвычайное положение, – устало проговорил начальник. – Мы тут уже на ушах стоим.
– А что случилось? – спросил капитан.
– Приезжай. Все узнаешь.

В управление Тимофеев добрался только через час, заскочив по пути в то место, где ему назначили встречу. Человек, с которым он встречался, выразил неудовольствие докладом капитана, он сообщил, что и раньше имелся целый ряд замечаний к качеству его работы. Но медлительность и нерасторопность, проявленная в последнем случае, может заставить руководство сделать определенные оргвыводы. Человек сказал, что капитану предоставляется последний шанс исправить положение. Все будет зависеть от его оперативности.
Капитан с больной головой отправился на работу, где начальник ввел его в курс дел.
Шефа УВД Зеленограда планово вызвали для получения очередного инструктажа в Московское управление, куда он и отправился с самого утра. Все события в городе начали раскручиваться уже после его отъезда. Его заместитель, когда началась вся суета, хотел связаться со своим руководителем, но сделать это по неизвестным причинам не удалось. В условиях начальственного вакуума заместитель попытался сунуться к самому Чугунову. Но тот, конечно, накрутил ему такого хвоста, что теперь заместитель бегал по управлению и лично под угрозой немедленного увольнения из рядов отправлял всех встреченных в коридоре сотрудников на патрулирование города. Он даже вахту на входе в управление сократил с двух человек до одного.
– Так что, бери ноги в руки, – начальник Тимофеева заключил введение его в курс дел, хлопнув по плечу, – и, пока ты не попался под горячую руку, отправляйся в штаб дружины, что у третьего торгового, там для координации уже сидит наш майор Самсонов, он тебе выделит компанию дружинников, и – вперед. А я тут остаюсь при телефоне. Если что, звони.
В штабе дружины в пустой комнате, по периметру которой стоял ряд стульев, спиной к окну за столом сидел знакомый майор. Он обрадовался появлению Тимофеева.
– У меня, капитан, как раз один маршрут недоукомплектован. Дружинники одни ходят. А сегодняшний приказ гласит, что на каждом маршруте должен быть наш сотрудник. Покури пока. Дружинники скоро зайдут.
– А распорядок какой? – спросил капитан.
– Никакого распорядка нет, – сердито ответил майор Самсонов. – Бестолковщина какая-то. По моим соображениям, до двадцати четырех ноль-ноль придется дежурить, а там видно будет. Дружинников, наверное, распорядятся отпустить, а нам уж – в зависимости от обстановки.
– Дело ясное, что дело темное, – вздохнул Тимофеев.
Вскоре он с дружинниками шагал по маршруту вдоль Центрального проспекта. День выдался ясный, солнечный. Но август уже давал о себе знать. Жары не было. Поэтому, если бы капитан выспался, прогулка по маршруту под тенистыми липами могла бы показаться приятной. Но ночное дежурство тем и плохо, что после него, если как следует не отоспаться, голова – словно чужая.
Шли неторопливо. Неожиданно в боковом проулке объявились три подозрительных парня. Дружинники по собственной инициативе бросились за ними. Капитан из-за ватной головы даже не успел на это отреагировать.
Дружинники – молодые ребята, – догнали и задержали двоих подозрительных. Каждый из задержанных в руках держал по большой спортивной сумке. Запыхавшиеся дружинники сообщили, что имелся еще и третий, но он, метнувшись в придорожные кусты, сумел сбежать. Даже разглядеть его не успели.
Тимофеев не стал разбираться с задержанными.
– Пошли в штаб дружины. Там есть кому заняться ими, – распорядился он.
Когда задержанных доставили к майору Самсонову, тот спросил дружинников:
– А свидетели имеются?
– Там какая-то бабка, говорила, что они спекулянты, – вспомнил один из них.
– Давайте, двое, бегом. Найдите эту бабку и доставьте сюда. Пусть даст показания, – распорядился майор. – А ты, капитан, чего не пригласил ее сюда? – обратился он к Тимофееву.
– Да я, вроде, не видел ее, – нахмурился капитан, – а вообще-то, у меня голова шумит. Я какой-то заторможенный.
– Давай, давай, капитан, быстрее растормаживайся, – нахмурился майор и повернулся к задержанным, – ну, голубчики, попались?
– Мы ничего не делали, – забубнил один из задержанных.
– А вот тут мы разберемся, – заметил майор и обратился к дружинникам, – ну-ка, ребята, давайте сюда их сумки. Посмотрим, что у них там и как они ничего не делали.
В двух спортивных сумках обнаружилось несколько пачек конвертов с наклеенными марками.
– Что это? – строго спросил Самсонов хозяина сумки, указывая на конверты.
– Вы разве сами не видите? – пробурчал тот.
– А ты не дерзи, – прикрикнул на него майор.
Тимофеев взял конверт, повертел его в руках и, разглядывая марку, произнес:
– Конверт-то самодельный. На глаз заметно.
– Ну и что ж, что самодельный? – обиделся задержанный, – зато марка настоящая.
– Мы во всем разберемся, – с угрозой в голосе произнес майор, – погоди, не торопись.
Он покрутил диск телефона и, когда ему ответили, сообщил в трубку:
– Мы тут задержали двух спекулянтов. Прошу выслать за ними машину.
– За что? – закричал вдруг один из задержанных, – я ничего не делал.
– Разберемся, – отмахнулся от него Самсонов.
– Они, говорят, торгуют ученическими тетрадями, – заговорил один из дружинников.
– Какими тетрадями? – повернулся к нему майор.
– Ученическими, двенадцатикопеечными.
– Ну и?
– Они их по двенадцать рублей продают за штуку.
– По двенадцать рублей?
– Это не мы. Не продавали мы тетради, – снова завопил задержанный.
– Умолкни, – рассердился на него майор.
– Мы конверты продавали, – не унимался задержанный, – можно сказать, почти бескорыстная помощь населению. Тем, кому не хочется стоять в очереди на почте. Да, конверты мы сами склеили, но разве это делать нельзя?
– Ишь, бескорыстно они. И сколько стоит ваш бескорыстный конверт? – поинтересовался майор.
– Они за один конверт пять рублей просили, – произнесла пожилая женщина, которую привели появившиеся в комнате дружинники.
– Ничего себе бескорыстие, – возмутился майор.
Вскоре приехал милицейский «уазик». Задержанных и их сумки погрузили в машину и отправили в отделение милиции.
Там милиционеры, постоянно вздрючиваемые начальством, а потому обозленные беспокойством своей жизни, спекулянтов задержали до выяснения всех обстоятельств, а конфискованные конверты с марками направили на техническую экспертизу.


                14-15

Некоторое время Алевтина и Сергей летели рядом, держась за руки.
– Аля, как прекрасно! – восхищался Сергей, – никогда не думал, что это так здорово. Потрясающие ощущения!
Но Алевтина вспомнила ночные полеты с Колей, и ей стало грустно.
– Давай теперь я попробую сам, – произнес вдруг Сергей и отпустил руку Алевтины.
– Погоди, – испугалась Алевтина, – мы уже слишком высоко. Ты же первый раз летишь.
– Ну и что? – восторженно закричал Сергей, отлетая в сторону. – Посмотри, как я могу.
Он вдруг ускорился и закрутил вокруг Алевтины вертикальную петлю.
– Алевтинка, ты прелесть. Я тебя люблю, – протяжно закричал он и начал закручивать горизонтальную петлю.
– А вот это не надо, – Алевтина нахмурилась, и начала резко снижаться к поляне.
Но Сергей ее не услышал. Он продолжал крутить петли, то набирая высоту, то снижаясь. Словом, он осваивал высший пилотаж, или, может быть, просто, как говорится, человек потерял голову от избытка чувств.
Между тем Алевтина спустилась на поляну и присела на бревно рядом с Мусой.
– Ну, почему мне так не везет? – пожаловалась она, глядя вверх, где как ребенок продолжал резвиться Сергей.
– Тебе еще повезет, – улыбнулась Муса. – Надо уметь ждать. Не торопись. Все образуется. И в один прекрасный момент ты поймешь, вот он, твой единственный.
– А если не узнаю? Все, как на карнавале, танцуют в масках. На масках нарисованы улыбки, но что под ними? А жизнь кружится карнавалом, и нужной маски не узнать. Как понять, кто из них единственный? Могу же я ошибиться?
– Конечно, в этом смысле жизнь – карнавал, и, в принципе, под маской можно не узнать своего суженого-ряженого.
– Миленькая Мусенька, ну только намекни, кто и когда, – прижалась к ней Алевтина.
– Нет-нет, не могу, – нахмурилась Муса.
Алевтина и Муса сидели на бревне у костра и ели дыню, которой их угостил Леонид. Роман молча сидел рядом, от дыни он отказался. И посторонний бы заметил, что его не покидает боязнь внезапно улететь, руки его ни на секунду не отрывались от бревна.
– Нам, наверное, пора? – доев дыню, спросила Муса, взглянув на Алевтину.
– Да, спасибо за гостеприимство, – повернулась Алевтина к Нине и Леониду, – но нам, действительно, пора.
Девушки встали.
– Простите меня, – обратился вдруг Роман к Мусе, – я не хотел вас обидеть. Не сердитесь.
– Я и не сержусь, – отозвалась та.
– Ну, тогда сделайте, чтобы я больше не взлетал, – попросил Роман.
Мусса, шедшая по тропинке вслед за Алевтиной, обернулась, и негромко сказала:
– Увы. Как у вас говорится, купленный товар возврату не подлежит.
– Но почему? – почти застонал Роман.
– Вот вы – любитель бильярда, – на мгновение остановилась Муса.
– Откуда вы знаете? – удивился Роман.
– Это сейчас не имеет значения. Так вот, вы как любитель бильярда ответьте, можно одним ударом разбить треугольник шаров?
– Конечно, – с недоумением ответил молодой человек, – но я не понимаю...
– Сейчас поймете, – перебила его Муса. – Ответьте еще на один вопрос. Можно ли одним ударом собрать раскатившиеся шары в треугольник?
– Ну. Это невозможно, – воскликнул Роман.
– Вот и я не могу теперь отобрать у вас ваше умение, – произнесла Мусса, шагнув вслед за Алевтиной, и через мгновение скрылась в кустах.
Роман смотрел вслед девушкам и все больше хмурился. Нина подошла к нему и попыталась успокоить, но он, замкнувшись, молчал. Леонид тоже не смог расшевелить его.
В это время на поляну спикировал Сергей. Над самой землей он снизил скорость и мягко опустился прямо на ноги.
– Как же здорово! Ленька, давай вместе полетим? – обратился он к приятелю.
– Ну, уж нет, – отказался тот, – мы как-нибудь обойдемся без полетов. По старинке, ножками, ножками. По сырой земле. Это, знаешь ли, спокойнее и надежнее. Правда, Нина? – обернулся он к подруге.
– Да уж, нам это не надо,– согласилась та. – А ты, Сережа, напрасно так рискуешь.
– Ну и зря, – огорчился Сергей.
– А меня вы можете научить? – спросил вдруг Сергея мужчина в поношенном костюме.
Он, наконец, отошел от кустов, возле которых давно уже опасливо жался.
– А мы раньше вас пришли, – громко заявила пожилая дама, оттирая подозрительного мужчину в сторону.
Тот настороженно глянул на решительную даму, потом на ее спутника, словно оценивая, стоит ли спорить о первенстве, после чего тихо ретировался к спасительным кустам.
– Я не понял, вы что, все хотите научиться летать? – удивился Сергей.
– Обязательно, – решительно заявила дама, – а сколько это будет стоить?
– А сколько вам не жалко? – с улыбкой полюбопытствовал Сергей.
– Мой муж – профессор за прием берет... – заговорила дама, но, спохватившись, умолкла.
Ее муж безучастно стоял рядом, погруженный в свои размышления. Он вовсе не обращал внимания на окружающих.
– Гена, – дама обернулась к мужу, – думаешь, мы можем за учебу заплатить десять рублей?
Ее муж, услышав свое имя, нахмурился.
– Хорошо, хорошо, – пробормотал он, не отвлекаясь от своих размышлений.
– А почему десять? – усмехнулся Сергей.
– Ну, хорошо, – тут же согласилась женщина. – Сколько вы хотите?
– Пятнадцать, – произнес Сергей, с любопытством разглядывая женщину, и, заметив, что она готова согласиться, добавил, – с каждого.
Женщина нахмурилась и, обернувшись, вопросительно посмотрела на мужа. Тот молчал, продолжая отсутствовать.
– Ладно, мы согласны, а когда начнем обучение? – спросила она у Сергея.
– Прямо сейчас и начнем, – улыбнулся тот.
Сергей протянул женщине руку, она вцепилась в нее двумя руками, и закрыла глаза. Сергей поднялся на несколько метров, и вместе с женщиной сделал пологий круг над поляной.


                14-20

Изъянов страдал от неопределенности своего положения.
После того, как Петр Иванович подкрепился тем, что ему привезли на тележке, курсант собрал посуду и ушел. С тех пор прошло два с лишним часа, но за это время никто больше не появился в зале, никто не поинтересовался, чем занят Петр Иванович. Один из мужчин, посетивших его перед обедом, и в котором Изъянов без сомнений распознал большого начальника, намекал на какую-то важную работу и обещал еще раз пообщаться. Но время шло, а ничего не происходило, и Петр Иванович начал беспокоиться.
Конечно, справка, лежащая в кармане, приятно грела душу. С ней Изъянов чувствовал себя уверенно. Он уже представлял себе возможные варианты будущего. Справка придавала законность его новой способности, и потому Петр Иванович не видел никаких трудностей в том, чтобы использовать эту способность для изменения своей судьбы. А фантазия его рисовала заманчивые картины. Изъянов был уверен, что, даже если не рассчитывать на предложения, о которых намекал посещавший его начальник, перед ним откроются огромные перспективы.
То, что майор Омельченко положил свои руки Коле на плечи и велел представить, что взлетает, и то, что Коля, хотя и скептически, но старательно выполнил указания майора, и то, что майор, взлетающего Колю втолкнул в зал, закрыл дверь и исчез, всего этого Петр Иванович не видел. Из мира, в который увлекли мечты, его вывел лишь растерянный вскрик Коростылева, почувствовавшего, что взлетает.
Изъянов, увидев парящего в воздухе молодого человека, испытал двойственное чувство. С одной стороны, его обрадовало то, что теперь он оказался уже не один в этом просторном зале с искусственным освещением. С другой стороны, он вдруг ощутил непонятную неприязнь к появившемуся.
Петра Ивановича охватила ревность к сопернику. Ночью, когда Изъянов впервые потерял опору под ногами, его охватил страх. Позже, когда они с Василием таскали рубероид, в нем начала возрождаться уверенность. В поликлинике и здесь, в зале, Петр Иванович уверился в своей особенности. Он один во всем мире обладал такой способностью. И вдруг появляется еще некто, покушающийся, по сути, на его исключительность.
В это время Коля опустился на пол. Бросившись к закрытой двери, он застучал по ней кулаком, запоздало пытаясь оправдаться.
– Товарищ майор, я не знал этого. Поверьте, я не хотел что-то скрывать.
Но дверь оставалась закрытой, и Коля, еще несколько раз безрезультатно стукнув по ней, отошел в сторону, оглядывая помещение, в котором оказался.
Заметив в дальнем углу сидящего на матах Петра Ивановича, Коля направился к нему.
– Здравствуйте, – произнес он.
Изъянов хмуро кивнул, исподлобья разглядывая молодого человека. Петр Иванович, как ветеран в этом зале, не собирался ставить себя на равных с вновь прибывшим. Коля, покосившись на несловоохотливого мужчину, присел в стороне на те же маты. Некоторое время они сидели молча. Потом Коля поднялся и принялся расхаживать вдоль стены.
Вскоре он устал и собрался опять присесть на маты, но в этот момент неожиданно двери открылись, и в зал вошла большая группа мужчин. Они остановились полукругом у входа. Более грузные стояли в середине, ладные и подтянутые разместились по краям. Среди стоявших с края Коля заметил майора, который привел его сюда. Среди пришедших Изъянов увидел начальника, посетившего его перед обедом.
Ни Коля, ни Изъянов не знали, что это прибыла московская комиссия.
Генерал Огнивцев принял на себя обязанности хозяина. Он вышел вперед и, стоя вполоборота к членам комиссии, указав рукой в сторону Изъянова и Коли, с улыбкой произнес:
– Я не знаю, все ли вы видели живого летчика, я имею в виду того, которого мы отправили утром, но буквально в последние часы нами выявлены еще несколько субъектов с аналогичными способностями.
– Генерал, вы лучше скомандуйте, чтобы ваши субъекты показали свое умение, – пробурчал один из грузных мужчин. – Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
Ни Изъянову, ни Коле не понравилось, что их обозвали субъектами. Но им никто слово не давал, потому они хмуро смотрели на глазеющих мужчин и молчаливо ожидали дальнейшего развития событий.
Генерал Огнивцев отделился от общей группы и подошел к Изъянову, тот поднялся навстречу и спросил:
– Товарищ начальник, а когда мы поговорим о работе? Сейчас или потом?
– Потом, потом – нахмурился генерал, явно недовольный тем, что задержанный, а Изъянов, несомненно, задержанный, пытается объясняться, да еще в присутствии комиссии. – Все будет потом, – негромко пробурчал Огнивцев и добавил, – а сейчас вы должны еще раз продемонстрировать свои возможности. Ну, в смысле, покажите нам, как вы летаете.
Изъянов пожал плечами и медленно поднялся к самому потолку. Там он немного наклонился и осторожно, стараясь не задеть светильники, полетел по широкому кругу. Члены комиссии, задрав головы, внимательно следили за его полетом.
Генерал Огнивцев недовольно обернулся к Коле и строго спросил:
– А вы, молодой человек, не слышали? Вам особое приглашение требуется?
– А что я должен делать? – растерялся Коля.
Генерал молча указал пальцем в потолок. Сосредоточившись, Коля попытался подняться над полом, но у него не получилось. Оказавшийся поблизости майор Омельченко тихо подсказал ему:
– Закрой глаза.
Коля послушался, и едва закрыл глаза, как почувствовал, что ему удалось взлететь. Он открыл глаза и понял, что поднимается неуверенно, кувыркаясь в воздухе. Однако, справившись с ситуацией, он быстро восстановил навыки управления, – сказался предыдущий опыт ночных полетов с Алевтиной. Вскоре он тоже летал под потолком, но двигаться старался не по кругу вслед за Изъяновым, а описывая сложные восьмерки, то поднимаясь к самому потолку, то опускаясь к полу, то проскальзывая над самыми головами членов комиссии.
Генерал Огнивцев по выражению лиц московских коллег понял, что им не нравятся Колины виражи над их головами.
– Сейчас же опускайтесь, – громко скомандовал он Изъянову и Коле.
Те послушно спланировали вниз.
Главный московский представитель подошел ближе к ним и, подозрительно присматриваясь, обошел вокруг Петра Ивановича, затем вокруг Коли.
– Ну, и как вы это делаете? – спросил он, пристально глядя прямо в глаза Изъянову.
– Я не знаю, – неуверенно ответил тот. – Как-то само собой получается.
– Как я понимаю, – москвич обернулся к Огнивцеву, – это пассивный материал. Их можно использовать только для изучения явления.
– Да, – согласно вздохнул Огнивцев. – Увы, обучать они никого не могут.
– Весьма жаль, – нахмурился москвич и, потеряв интерес, двинулся к выходу из зала.
Уже в коридоре, он негромко проговорил Огнивцеву:
– Генерал, вы сами понимаете, что это все хорошо, но мало. Надо искать учителя.
– Я сейчас познакомлю вас с некоторыми нашими наработками. Мы уже движемся в нужном направлении. Я думаю, что скоро выйдем и на учителя.
Комиссия проследовала мимо кабинета Лугового в конференц-зал.


                14-30

В это время над поляной послышались крики женщины. Это Сергей заставил открыть глаза свою ученицу. Она продолжала лететь, вцепившись двумя руками в руку Сергея, но теперь каждые полминуты вскрикивала то ли от испуга, то ли от восторга.
Сергею с трудом удалось отодрать от своей рубахи ее руки и отпустить женщину в самостоятельный полет. Пронзительно вереща, женщина закувыркалась в воздухе, но Сергей, летел рядом, резко командовал:
– Не дрыгайтесь. И вообще, не шевелитесь. Старайтесь мысленно управлять полетом.
Женщина оказалась способной ученицей. И уже через пару минут Сергей, оставив ее в воздухе, спустился к ее супругу.
По опыту своей работы Сергей знал, что для теоретиков главное – обосновать решение. А профессор, как человек науки, должен все понять.
– Подниматься высоко совсем не обязательно, – объяснял Сергей. – По-моему, самая оптимальная высота для обучения от полутора метров, но не больше двух. Если вы научитесь летать на небольшой высоте, то потом сможете освоить любую высоту самостоятельно.
Однако, взглянув на профессора, Сергей понял, что все его красноречие пропало даром. Тот его попросту не слышал. Он даже не смотрел в сторону Сергея.
– Закройте глаза, – решительно скомандовал Сергей, подходя к профессору.
– Зачем? – уточнил профессор.
– Пока вы не привыкните, так будет лучше.
Профессор молча подчинился. Он вытянул руки по швам, прищурился и застыл неподвижно. Время шло, но ничего не происходило. Где-то высоко над поляной слышался голос его жены. Это она делала очередной вираж. Сергей не выдержал и подошел к профессору.
– И что вы ждете? – спросил он его.
– Я не жду, я думаю, – с закрытыми глазами отозвался профессор.
Сергей положил свои руки на плечи профессора и сказал:
– Взлетайте.
– Зачем? – спросил профессор.
Сергей почувствовал раздражение, но постарался сдержаться. Он про себя сосчитал до десяти, после чего, вздохнув, медленно пояснил:
– Вы должны произнести: я хочу взлететь. И у вас все получится.
– Я хочу взлететь, и у вас все получится – послушно повторил профессор.
Но он по-прежнему, зажмурив глаза, стоял неподвижно. И ноги его даже на миллиметр не оторвались от земли. Сергея охватило сомнение, может и вправду, этот профессор никогда не взлетит. Но, припомнив слова Эрато: кому хочется летать, пусть летают, он только рассердился на своего ученика. Ему даже учиться не надо, нужно просто захотеть. И все.
– Елки-палки, – воскликнул Сергей и даже встряхнул профессора за плечи. – Ну, что вы, в самом деле? Вам надо по-настоящему захотеть взлететь. А вы бубните: я хочу... Разве так хотят?
Сергей махнул рукой и отошел от профессора. В этот момент летавшая женщина по пологой дуге спланировала на поляну и, приблизившись к мужу, зависла в метре над землей.
– Гена, ну, что? – спросила она, удивленная тем, что супруг до сих пор на земле.
Профессор не ответил.
Женщина вопросительно взглянула на Сергея. Тот пожал плечами и, вздохнув, пояснил:
– Он сам не хочет.
Женщина посмотрела на мужа. Профессор стоял неподвижно с закрытыми глазами.
– Скажите, муж отдал вам деньги за обучение? – спросила она Сергея.
– Пока нет.
Женщина достала из сумочки кошелек и отсчитала три десятирублевки. Сергей небрежно засунул деньги в карман.
– Давайте возьмем его за руки, – предложила женщина Сергею, – и немного приподнимем над поляной, а там он и сам полетит.
Сергей согласился попробовать. Он взял профессора за правую руку, женщина – за левую. Небольшое усилие, и они поднялись над травой. Невысоко. Медленно сделали круг над поляной.
– Гена, тебе нравится? – спросила женщина супруга.
Профессор что-то неуверенно прокряхтел, слегка побалтывая ногами.
– А теперь попробуй сам. Лети, – вдруг скомандовала женщина и отпустила руку супруга.
От неожиданно возросшей нагрузки Сергей не удержал руку профессора. И тот полетел. Правда, полетел не вверх, а вниз. Туда, где его принял в свои объятия росший на краю поляны куст. Раздался треск веток, потом послышались жалобные стоны профессора, затем все стихло.
Женщина, собиравшаяся взмыть в голубое небо, видимо, надеялась, что супруг ее последует за ней. Отпустив его руку, она, не оглядываясь, начала подниматься вверх, и то, что голос мужа зазвучал снизу, ее весьма удивило. Она резко остановилась, оглянулась и, разглядев супруга, застрявшего в кустах, бросилась к нему на помощь.
Сергей тоже торопливо подлетел к кустам. Вместе с женщиной, оттягивая ветки, он помог неудачному летчику выбраться на свободное пространство. Морщась от боли и потирая ушибленные места, профессор тихо ворчал. Жена помогала ему отряхиваться.
Отступив в сторону, Сергей предоставил семейной паре возможность между собой выяснять причины профессорского падения. Этим воспользовался странный подозрительный мужчина в поношенном костюме. Он осторожно приблизился к Сергею и тихо спросил:
– А меня вы научите летать? Только у меня пятнадцати рублей нет.
Обернувшись, Сергей внимательно посмотрел на него. Мужчина потупился под его взглядом. Но Сергей чувствовал, что эта скромность какая-то ненатуральная. Пауза несколько затянулась, и мужчина, вынув руку из кармана, протянул Сергею десятирублевую купюру.
– Вот, все, что у меня есть.
– Ладно, оставьте себе, – вздохнул Сергей, и спросил, – а вы, правда, хотите летать?
– Да, мне очень надо, – серьезно ответил мужчина.
– Ну, что ж. Закройте глаза и попробуйте взлететь, а я вас подстрахую.
Уже через пять минут скромный мужчина освоился и спокойно взлетал и опускался на поляну. А вскоре он взлетел и скрылся в кронах деревьев.
Сергей вернулся к семейной паре. Жена промыла мужнины царапины, профессор к этому времени уже успокоился и привел себя в порядок.


                14-40

Начальники уединились в конференц-зале, отправив полковника Лугового работать. Тот с радостью вернулся в свой кабинет.
Набрав номер Омельченко, и поняв по длинным гудкам в трубке, что того нет на месте, Луговой переключил телефон на дежурного и велел немедленно разыскать майора. Нажав кнопку на пульте, он спросил:
– Андрей Федорович?
– Так точно, – прозвучало в ответ.
– Собери оперативную группу, и заходите ко мне.
Буквально через минуту начальник оперативного отдела появился в кабинете. Луговой не успел заговорить с ним, в динамике прозвучал голос дежурного:
– Товарищ полковник, вам по городскому телефону звонит Алогорский.
– Андрей Федорович, присаживайся, надо обсудить ситуацию, извини, я сейчас пообщаюсь с Андрияном, ты пока подожди.
– Может, мне выйти? – спросил подполковник.
– Нет, сиди.
Луговой поднял трубку городского телефона:
– Слушаю. Луговой.
– Добрый день, Олег, это Алогорский.
– Здравствуй, Андриян. Как здоровье.
– Твоими молитвами.
– Ясно. У тебя какие-нибудь заботы? – поинтересовался полковник.
– У меня, конечно, заботы имеются. Но об этом не сегодня. Сегодня я хотел бы тебе напомнить, что в девятнадцать нуль-нуль в ресторане «Русский лес» одна юная особа назначает вам свидание.
– Ой, извини! – воскликнул Луговой, – как же я мог забыть? Сегодня у твоей Светланки совершеннолетие.
– Я подозревал, что ты можешь забыть. Потому звоню и напоминаю, что будем тебя ждать.
– Андриян, мне жаль тебя огорчать, а тем более Светлану, – вздохнул полковник. – Верочка, конечно, придет, но я, увы, не смогу. Неотложные дела.
– Ну, ты как всегда. Вечно у тебя горячка, вечно у тебя дела. Между прочим, Светка специально интересовалась, придет ли дядя Олег.
– Ну, извини, Андриян, я на самом деле не могу. Никакая не горячка. Просто – рутина. Начальник назначил совещание, и открутиться никак невозможно.
– Кто же на такое время назначает совещания?
– У нас это бывает.
– Ну, ладно, я тебя знаю, раз сказал, что не сможешь, значит, не сможешь.
– Андриян, не обижайся. Я в перерыве, если получится, позвоню Светлане. Но на всякий случай передай ей мои поздравления.
– Ну, будь здоров, Олег.
– И ты будь здоров. До встречи.
Луговой положил трубку телефона и несколько мгновений сидел молча, глядя на аппарат. С Алогорским полковника судьба свела давно.
Молодому майору Луговому предоставили садовый участок сравнительно недалеко от Зеленограда на берегу Горетовки. Соседний участок достался Андрияну Авдеевичу. Там они и познакомились. Встречи по выходным на природе сблизили Олега и Андрияна. Семьи тоже подружились. Их дети, проводившие лето на даче, выросли, можно сказать, на глазах. Олег и Андриян стали встречаться не только во время дачного сезона, но и по праздникам. Приглашали друг друга на дни рождений.
Прошли годы, Луговой дослужился до полковника, Алогорский стал главным архитектором города. Теперь они встречались реже, отвлекала работа, командировки. Но все равно перезванивались, поддерживая добрые отношения. Луговой вспомнил, что о дне рождения Светланы жена говорила еще на прошлой неделе. Кажется, и подарок ему показывала. Но на работе он забывал обо всем.
– Ну, что, Андрей Федорович, – полковник вздохнул, отгоняя посторонние мысли, и оглядел кабинет, куда уже собрались члены оперативной группы. Жестом пригласил всех подсаживаться ближе, – доложи о наших делах.
Когда начальник оперативного отдела встал, в дверях кабинета появился Омельченко:
– Олег Николаевич, прибыл по вашему приказанию.
– Ты где пропадаешь? – нахмурился полковник.
– Разрешите доложить?
– Потом. Садись, поучаствуй. Давай, Андрей Федорович. Слушаю тебя.
Стройный, подтянутый, Андрей Федорович выглядел молодо. Если бы не седые виски, ему никто не дал бы и сорока.
– Операция «Первопечатник» на настоящий момент приостановлена, – начал свое сообщение Андрей Федорович. – Куликов и Коростылев находятся у нас, но работа с ними не ведется, так как все силы сейчас брошены на операцию «Крылья». Мобилизованы все резервы. Правда, в силу особого характера операции, многие агенты не знают, что от них требуется. Всех проинструктировать не удалось, поэтому основная масса отрабатывает сигнал общей тревоги. А это, сами понимаете, не совсем то, что нужно. Сейчас силами группы оперативной поддержки мы пытаемся организовать дополнительный инструктаж работников непосредственно на местах. Размножен фоторобот, но так как изображение составлялось по словесным портретам, достоверность оставляет желать лучшего. В настоящее время задержаны несколько человек, но после проверки всех пришлось отпустить. В микрорайонах дежурят наши группы. Вдоль Центрального проспекта сосредоточены семь групп. Но появления «летчиков» или «учителя» пока не отмечено. Работа продолжается, – Андрей Федорович умолк, оглядел присутствующих, повернулся к Луговому и уже другим тоном добавил, – а еще приходится констатировать, что у нас случилась неприятность, – и пояснил, увидев вопросительный взгляд полковника, – пропал наш сотрудник. Лейтенанта Петрова мы задействовали в операции «Первопечатник». Убыл он, как и планировалось, в районе восьми утра. В девять часов он вышел на связь и сообщил, что объект контроля в отгуле, поэтому он запросил его адрес, чтобы отправиться на дом. После этого сообщений от него не поступало.
– А кто являлся объектом? – спросил Луговой.
Андрей Федорович полистал свои бумаги и прочитал:
– Его объектом был... Поливанова Алевтина Васильевна.
– Та-ак! – протянул Луговой, и на губах его мелькнула улыбка Джоконды. – Это уже становится интереснее. Опять Поливанова? Так. Какие меры приняты?
– Тут, я чувствую, мы промахнулись, – вздохнул Андрей Федорович, – по адресу мы посылали лейтенанта Волкова, но он вернулся, никого не застав дома.
Луговой задумался, и в кабинете установилась тишина. Полковник слегка поворочался в кресле из стороны в сторону, опустив взгляд на стол прямо перед собой. Когда решение созрело, он нашел глаза Омельченко и произнес:
– Майор, я думаю, тебе надо подключиться, ты все понял?
– Так точно, – поднялся Омельченко.
– Отправляйся. У тебя отдельное задание. Изучи обстановку, но будь внимателен, – Луговой нахмурился и медленно повторил, – будь предельно внимателен. Похоже, что мы где-то около цели. Главное, не напортачить, – полковник обернулся к начальнику оперативного отдела, – Андрей Федорович: первое, обеспечь его оперативной связью, второе, размножь фото Поливановой. Как теперь ясно, она проходит у нас не только по «Первопечатнику», но и по «Крыльям». Надо бы организовать ее задержание, чтобы поговорить. Ну, и конечно, поиски лейтенанта Петрова следует продолжить. Омельченко, я надеюсь на тебя. Ну, все, по коням...


                14-50

Стеклов с полчаса провел у третьего торгового центра, пытаясь найти и расспросить тех, кто успел рассмотреть памятник до того, как его огородили забором.
Поначалу все, с кем заговаривал Виктор, отвечали одинаково: они вообще не знают, о чем он спрашивает. Одни сразу от него отмахивались, другие, наоборот, услышав от корреспондента вопрос о памятнике, пытались у него же разузнать, где этот памятник находится и как можно его посмотреть. Такие не интересовали Стеклова.
Но, как говороится, тот, кто ищет – тот всегда найдет. Правда, не всегда то, что ищет.
Поняв, что очевидцы давно разбежались по своим делам, Виктор вернулся на Центральный проспект и пешком направился к горсовету, решив по дороге обдумать, с кем в горсовете он хочет встретиться. В горком к Чугунову рядовому корреспонденту, конечно, не прорваться, но, может быть, хоть к кому-нибудь из городской власти. Вопрос-то не простой.
Буквально в течение очень небольшого периода в городе появилось сразу три памятника, неизвестно кем установленные. Это прямо-таки кампания какая-то. Новое движение. Массовое производство памятников, можно сказать – творение столпов. А что?
Допустим, так: «Столпотворение, или массовое производство памятников». Звучит. Прекрасный заголовок для статьи.
«Эх, если бы не Вильям Степанович! Я бы размахнулся на целую полосу. С фотоснимками. С комментариями специалистов. Надо только разгадать эти надписи на памятниках. Кто-то их писал, а следовательно, что-то они должны означать».
Стеклов так увлекся своими мыслями, что не заметил, когда липы, под которыми он неторопливо брел вдоль Центрального проспекта, кончились, и перед ним появился горсовет. Виктор понимал, что вопросы, которые ему хочется задать, слишком серьезны, и чувствовал, что не успел их обдумать.
Свернув налево, Стеклов направился к детской площадке перед двенадцатиэтажной башней. Здесь он присел на лавочку, собираясь с мыслями перед визитом в горсовет.
Неподалеку, на противоположной стороне детской площадки на такой же лавочке, задумчиво сидел мужчина. Сначала Стеклов не обратил на него внимание. Сидит – ну и пусть себе сидит. Никто никому не мешает. Но минут через десять сосед заинтересовал Виктора.
Мужчина сидел в расслабленной позе. Он, видимо, отдыхал. Под левой рукой его на лавочке стоял темный чемоданчик. С такими важные люди ходят на работу. Мужчина облокотился на чемоданчик и прикрыл рукой лоб и глаза. Из-за этого Виктор почти не видел его лица.
За все время, что просидел Стеклов, мужчина не пошевелился. Это собственно и заинтересовало корреспондента. Спит, что ли, подумал он, приглядываясь внимательней.
Поднявшись со своего места, Виктор медленно двинулся к мужчине. В груди гулко и часто колотилось сердце, он уже знал, что его ждет.
Лавочка была бронзовой. Чемоданчик был бронзовый. Человек тоже был бронзовый.
Тень от листвы, пятнами падавшая на темную бронзу, помешала Стеклову сразу понять, что напротив него сидел не живой человек, а его изображение. Но изображение, надо признаться, выполнено очень натурально. Каждый волосок, каждая морщинка у глаз настолько естественны, что кажется, вот сейчас, через мгновение человек поднимет голову, посмотрит Стеклову в глаза и, вздохнув, встанет во весь рост.
Плашмя к скамейке прикреплена бронзовая дощечка с надписью в две строчки:
«Неизвестный лейтенант безопасности».
«Рвение должно быть разумным».
Стеклов записал и эти слова в свой блокнот. Пощелкав фотоаппаратом, Виктор вернулся на свое место и сел на лавку, серьезно задумавшись. Идти в горсовет ему расхотелось.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

В шатре у Мара вновь появляется Гер. Он молча расхаживает по шатру, загадочно улыбаясь. Мар задумчиво сидит в кресле. Лицо его сурово, взгляд устремлен куда-то вдаль. Он медленно постукивает сжатым кулаком по своему колену. Гер пытается поймать взгляд Мара, но это ему не удается. Глаза Мара неподвижны и не фиксируют знаки, подаваемые Гером. Зная неуравновешенный характер Мара, буйную и не всегда объяснимую реакцию его на слова и поступки окружающих, Гер опасается нарушить его раздумья.
Наконец Мар замечает Гера. Он встает с кресла.
– Что ты разузнал нового? – спрашивает он.
– Я беседовал с Калли. Это девушка Пола.
– Я знаю.
– Девушка очень напугана.
– Чем?
– Тем, что мы затеваем.
– Значит, Пол разболтал ей обо всем? – хмурится Мар.
– Ты знаешь, это, на мой взгляд, не самое худшее, – вкрадчиво замечает Гер.
– Что еще?
– Ты не представляешь, сколько пришлось потратить времени, чтобы вытянуть из этой скрытницы все ее секреты. А уж как она старалась сдержать свой бойкий язычок, – усмехается Гер, – но не на того напала.
– Не тяни, – нетерпеливо перебивает его Мар. – Что она тебе еще рассказала?
– Знаешь, мы, наверное, зря привлекли Пола.
– Не мы, а ты, – поправляет его Мар.
– Ну, ладно, я, – неохотно соглашается Гер.
– Он, что? Колеблется? Или, вообще, передумал?
– Нет. Не в этом дело. Он не передумал и не колеблется. Он считает, что вместо старика мы должны поставить его.
– Кого? – удивляется Мар.
– Да, да. Именно его.
– Пола? – уточняет Мар.
– Да.
В шатре воцаряется молчание. Мар отходит к стене, на которой висит военное снаряжение. Левой рукой придерживая ножны, он вытаскивает короткий меч. Гер испуганно пятится к выходу. Мар резко взмахивает мечом. В тот же миг стойка, косо подрубленная, падает на пол вместе с несколькими щитами, висевшими на ней. Щиты издают металлический грохот, от которого Гер вздрагивает.
Еще раз взмахнув мечом в воздухе, Мар убирает его в ножны и, шагнув через упавшие щиты, возвращается к креслу.
– Ну, что ж, – сурово произносит он, садясь в кресло, – пусть юноша тешит себя мечтами.
– Главное, чтобы он нас поддержал, – говорит Гер.
– Главное, чтобы он раньше меня не выступил, – поправляет его Мар.
– Получается, что нам надо спешить?
– А ты думал, что можно тянуть до бесконечности?
– Я считал, что надо прощупать настроение каждого и как следует подготовиться.
– А я вижу, что ситуация изменилась. Значит, требуется форсировать события.
– Что же нам делать с Полом?
– Ничего. Просто нужно опередить его. И я думаю, это мне удастся, – усмехается Мар.
– Мне кажется, что пора выработать общее отношение к Соглашению, – замечает Гер.
Мар молча устремляет на него пристальный взгляд, но с ответом не торопится.
– Что ты так смотришь? – не выдерживает Гер.
– Я удивляюсь. Тебя интересуют какие-то словеса, а не дело. Надо сначала сместить старика. Это главное. А потом можно заниматься всякими глупостями.
– Мне казалось, что тебя волнует этот вопрос.
– Соглашение – это вторая проблема. Надо сначала решить первую. Я знаю, как ее решить. А ты иди к Полу и не спускай с него глаз, пусть он будет постоянно под твоим надзором, займитесь с ним обсуждением второй проблемы. Тут можешь не торопиться.



                ЧАС ШЕСТНАДЦАТЫЙ


                15-00

К трем часам дня в городе ощущался бумажный голод. В открывшихся после обеда магазинах толпы покупателей, остававшихся у закрытых дверей в течение всего обеденного перерыва, теперь теснились в отделах канцелярских товаров.
Директора магазинов по телефону выработали совместную тактику и, согласовав свои действия с городским торговым управлением, установили во всех торговых точках нормирование отпускаемого товара.
Объявления, вывешенные на дверях магазинов, гласило:

              Товарищи покупатели!
По Постановлению Зеленоградского Городского Совета N 71 от 27 августа сего года в целях упорядочения торговли на период с 25 августа по 25 сентября сего года устанавливается следующая норма отпуска канцелярской продукции:
тетради (общие)                – 1 шт.
тетради школьные (тонкие)       – 2 шт.
блокноты (в ассортименте)       – 1 шт.
записные книжки (в ассортименте) – 1 шт.
авторучки (в ассортименте)       – 2 шт.
Бумага писчая                – пол пачки
                Администрация магазина

В очередях к объявлению относились по-разному.
Одни уверяли, что теперь прекратится ажиотаж, на всех хватит и все успокоятся. Другие считали объявленные ограничения неправильными, вредными и, даже, незаконными. Они утверждали, что нельзя двадцать седьмого числа устанавливать порядок на период, начинающийся с двадцать пятого. Недовольные ругались и обещали жаловаться в различные инстанции. Третьи просто спрашивали, кто последний, и, дождавшись, когда за ними выстраивалось человек тридцать, отходили в хвост и занимали вторую, а некоторые и третью очередь. Между прочим, никто из тех, кто обещал жаловаться, покидать очередь не собирался.

Бум проявлялся не только в отделах канцелярских товаров. На одном из зеленоградских заводов к председателю профкома прорвалась работница гальванического цеха.
– Почему наш профком до сих пор не собрался оказать помощь работникам, имеющим детей-школьников? – с порога спросила она голосом прокурора.
Председатель профкома, только что имевший неприятный разговор с женой, нахмурился. Он не любил дам с замашками полководца.
Почему-то голосистые женщины не умеют слушать подробные объяснения. У них терпения не хватает.
Битых полчаса он пытался втолковать жене, что ему сегодня опять нужно задержаться. Директор пригласил его в кампанию важных людей. Можно будет завязать нужные знакомства. Это всегда пригодится. Но жена не верит. Кто-то нашептал ей, будто у него амуры с секретаршей главного инженера.
Жена в сердцах накричала, даже трубку бросила. Но он уже пообещал директору, и ехать все равно придется. Значит, вечером будет скандал. А тут еще заявляется эта голосистая из гальваники. Даже начальник цеха ее побаивается.
– Что вы хотите? – спросил он вошедшую работницу.
– Я хочу, чтобы профком оказал нам помощь. У кого дети школьники, – громогласно заявила дама, усаживаясь на стул, предварительно отодвинутый ею от стола.
– Какую вам помощь? – удивился председатель профкома. – Пора пионерских лагерей прошла. Учебный год начинается.
– Я и не прошу у вас путевку, – протрубила посетительница. – А вот где взять тетрадки?
– Вы хотите, чтобы профком помог купить вам тетради? – уточнил председатель. – Если у вас маленькая зарплата, напишите заявление на помощь, соцстрах рассмотрит ваше заявление и окажет материальную помощь.
– Мне материальная помощь не нужна, – пророкотала женщина. – Мне нужны тетради.
– Вы знаете, – председатель поморщился, – я вас прошу говорить тише. Я слышу хорошо, а от громкого шума у меня голова болит. Наверное, из-за этого я никак не могу понять суть вашей проблемы. Поясните, что вы хотите, чтобы для вас сделал профком?
«Был бы у нее слух, ей бы в опере цены не было», – подумал председатель.
Женщина шумно вздохнула и попыталась говорить тихо. Но природный дар трудно заглушить.
– Вот, праздничные наборы вы нам раздаете? Раздаете, – женщина вместо того, чтобы говорить тихо, говорила медленно, но по-прежнему громко. – А я хочу, чтоб школьникам вы тоже придумали набор...
– Вы хотите продуктовый набор для школьников?
– Ну, господи, что ж вы понять-то такую чепуховину не можете? – посетительница с досады даже стукнула кулаком по столу, – за каким хреном... простите,.. мне надо продуктовый набор?.. Мне для детей тетради нужны, а в магазине – лимит, по одной штуке дают... А у меня трое детей-школьников.
– Вы хотите, чтоб вам достали набор канцтоваров? – обрадовано догадался председатель.
– Ну.
– А что, разве в магазине их нет? – искренне удивился председатель.
– А вы сходите в магазин. Я, вот, сегодня во вторую смену. Думала, перед работой зайду и отоварюсь. Раскатала губы. Там такие очередищи, что до закрытия не достоишься. И в «Детском мире», и в обоих книжных. Все как сбесились.
– Ладно, уважаемая, – улыбнулся председатель, – я проблему понял. Свяжемся с управлением торговли. Наш завод – один из крупнейших в городе. Натан Моисеевич никогда нам не отказывал. Думаю, мы решим этот вопрос до начала учебного года.
Женщина поднялась со стула.
– Спасибо. Вся надежда только на профком, – гулко возвестила она и покинула кабинет.


                15-05

Установка с приметами разыскиваемой девушки поступила в отделение милиции, расположенное в 8-м микрорайоне, еще в двенадцать часов. Сегодня дежурил сам начальник отделения майор Важенин. Он принял сообщение по телефону, зарегистрировал его, как полагается, и обратился к напарнику:
– Вот ведь, умеют люди устраиваться. А где мне народ брать, чтобы разгребать их печали?
– А что такое? – поинтересовался напарник, заглядывая в журнал и читая установку.
За открытым окном послышался шум проходящего поезда. Помещение отделения милиции располагалось неподалеку от железнодорожной линии. Высокие кусты сирени, росшие за окном, закрывали обзор, но служить защитой от шума не могли.
Когда грохот затих, напарник поинтересовался:
– А в связи с чем ее разыскивают, не сказали?
– От них дождешься, – проворчал майор, – ищут девушку в светлом парике. Да по нынешним временам половина баб парики носит. Мы что, каждую за волосы должны дергать? Так за это и схлопотать можно.
– Ну, если ты в форме будешь, не посмеют.
– Это смотря какая попадется, – возразил майор Важенин. – У меня соседка по лестничной площадке – зверь-баба. Мужика своего метелит почем зря. Я как-то вступился, так она и меня чуть шваброй не огрела.
– Да, бывают, – со вздохом согласился напарник.
В дежурку заглянул молоденький младший лейтенант.
– О, Максимов, – оживился Важенин, – тут как раз для тебя работа намечается.
– Ой, товарищ майор, – нахмурился Максимов, – а я с утра уже у начальства отпросился.
– У какого еще начальства? – хмыкнул майор.
– Лейтенант Голик мне разрешил сегодня пораньше уйти. Я хотел в поликлинику сходить.
– Никак заболел? – поинтересовался майор.
– Да нет. К стоматологу записался.
– О, это подождет, – засмеялся Важенин. – Вот, читай. И никаких «пораньше». Я твое начальство тоже пристрою, за тобой побежит твой лейтенант. Прочитал? Все понял?
– Прочитал, товарищ майор. И все понял.
– Ну, и ладушки. Бери сержанта Гришина, и дуйте на привокзальную площадь.
– А это надолго?
– Часа три патрулируете, а потом я вам смену пришлю. И чтоб ни одна дамочка в парике мимо вас не проскользнула. Задача ясна?
– Так точно, товарищ майор.
– Ну, совсем другое дело, – засмеялся Важенин, – а то, ишь, зубы у него болят.


                15-10

С пляжа Алевтину и Эрато привез автобус. Высадившись на привокзальной площади, девушки направились в Крюковский овощной магазин.
– Зайдем, посмотрим? Хочется какой-нибудь свежатинки, – пояснила Алевтина.
Эрато с любопытством разглядывала интерьер магазина и товары, разложенные на полках. Покупатели практически отсутствовали, еще не наступил час пик. Народ должен нахлынуть где-то после четырех, когда на заводах кончится первая смена. Эрато мизинцем потрогала бочку, в которой в мутном белесом рассоле плавали огурцы. Она боязливо обошла деревянный люк, через который прямо на весы покупателям нагружали картофель. Здесь на полу, вокруг люка чернела просыпавшаяся земля.
– Как же грязно, – произнесла Эрато, приближаясь к Алевтине, которая в этот момент просила взвесить два килограмма помидор.
Продавщица, ядовитая блондинка, взяв грязными руками полиэтиленовый пакет, протянутый Алевтиной, повернулась к ящикам с помидорами и покосилась на Эрато.
– Покрасней можно, пожалуйста, – попросила Алевтина, – вон там, в дальнем углу. Нам прямо сейчас поесть.
– А эти я кому должна продавать? – огрызнулась продавщица, – решайте, или я набираю подряд, или идите на рынок.
Она начала небрежно бросать в пакет чуть розовые помидоры. Алевтина молча вздохнула.
– Аля, ты скажи, чтоб тебе из другого ящика положили, – подсказала Эрато, – у них в кладовке есть.
– А вы, дамочка, что здесь командуете? – возмутилась ядовитая блондинка, она вытряхнула помидоры в ящик и бросила пакет на прилавок. Приоткрыв дверь, за которой скрывались внутренние помещения магазина, она позвала: – Вова!
Алевтина испуганно повернулась к стоящей рядом Эрато и негромко, так, чтобы ее не услышала продавщица, смущенно попросила:
– Муса, не надо, не цепляйся к ним. Они тут такие скандальные, обхамят ни за что.
Из подсобки в синем халате неторопливо появился Вова. Именно появился. Большой широкоплечий мужик, он остановился на пороге и, словно повелитель, внимательно оглядел зал. Он дожевывал яблоко, видимо, его оторвали от теплой кампании, в которой он опрокинул стаканчик, но не успел закусить. Его недовольство проступало даже сквозь трехдневную щетину на щеках.
– Ну, что тут, – невнятно проговорил он с яблоком во рту.
Неторопливо почесывая седую грудь, клинышком выглядывавшую через разрез халата, он обошел продавщицу, двигаясь вдоль прилавка.
– Вова, помоги, у меня тут дамочки привередливые попались, – прояснила ему ситуацию продавщица.
– Пойдем, Эрато, – Алевтина подхватила свою спутницу под руку, пытаясь вывести ее из магазина, – сейчас начнется скандал. Я эту смену знаю. Уже сколько раз вляпывалась, сколько раз зарекалась сюда ходить. Но вот, всегда забываю. Лучше пойдем.
Но Эрато заупрямилась и осталась стоять на месте. Алевтина спряталась за ее спиной.
Вова вышел из-за прилавка и медленно направился к покупательницам.
– Муса, миленькая, только не надо скандала, – шепнула Алевтина, понимая, что происходящее мирно не закончится.
– Ну, гражданочки, что вам не нравится? – спросил Вова, медленно надвигаясь на девушек. – Попрошу покинуть магазин, пока я добрый.
Эрато стояла спокойно, ожидая приближения Вовы. Обычно одно его появление в торговом зале сразу усмиряло даже самых активных покупателей. Реакция Эрато, вернее, отсутствие хоть какой-то реакции, должно было насторожить Вову, так как ее поведение отличалось от того, к чему он привык. Но напиток, еще в бытовке проникший в желудок Вовы, приятно разогревал его и не давал сосредоточиться.
– Гражданочки, давайте по-мирному покинем помещение, – с добродушной угрозой произнес Вова, широко раскинув руки, словно собираясь сгрести в охапку всех присутствующих.
Он почти вплотную подошел к девушкам, когда, наконец, заметил, что они не собираются уходить. Вова остановился и нахмурился, взгляд его на мгновение стал сосредоточен.
– Ты почему не уходишь? – спросил он, строго глядя на Эрато с высоты своего роста.
Ее молчание пробудило в нем гнев. Вова со всхлипом вздохнул и потянулся к ней, намереваясь схватить девушку за руку. Эрато отступила на полшага и сердито топнула ногой....
По залу пронеслось какое-то дуновение, и наступила тишина. Даже запах соленых огурцов исчез. В то же мгновение Вова стушевался. Неожиданно показалось, что он стал ниже ростом. Пятясь и отступя к двери в бытовку, он тихо бормотал:
– Извините, пожалуйста. Извините. Я сейчас.
Вслед за ним с тихим повизгиванием из торгового зала ускользнула и продавщица.
– Ты что им внушила? – удивилась Алевтина.
– Сейчас увидишь, – улыбнулась Эрато.
Не прошло и минуты, как появились новые действующие лица. Первой выскочила уборщица со шваброй и ведром воды. Она юркнула в дальний угол торгового зала и начала бурную трудовую деятельность. За уборщицей выбежали еще две женщины в белых халатах и поспешно принялись наводить порядок на полках. В дверном проеме появился Вова с тремя ящиками помидор. Он поставил их возле прилавка и снова исчез. Наконец, вернулась крашеная блондинка. Ее трудно было узнать. Она умылась и переоделась. Халатик казался идеально белым, на руках ее сияли белые перчатки. И самое главное – ее улыбка источала саму любезность.
– Что вы желаете? – спросила она Алевтину, словно увидела ее в первый раз.
– Мне килограмма два помидор… – растеряно ответила девушка.
– Возьмите три, – приветливо улыбнулась продавщица. – Вчера завезли астраханские. Очень вкусные. Надкусишь, а внутри прямо сахар.
– Хорошо, давайте три, – согласилась Алевтина.
Продавщица подошла к ящикам, которые только что принес Вова, и начала складывать крупные красные помидоры в пакет. Стрелка на весах показала чуть больше трех килограмм, но продавщица произнесла:
– С вас шестьдесят копеек. Что еще?
Вроде больше ничего, – ответила Алевтина и полезла в кошелек за деньгами.
– Возьмите еще виноград, – предложила продавщица, – сегодня в обед привезли «Изабеллу». Подождите, сейчас Вова принесет ящики.
В магазине появились новые покупатели. Подошедший мужчина спросил Алевтину:
– Вы последняя?
– Я первая, – пошутила Алевтина.
В этот момент Вова принес еще ящики с помидорами, а его напарник стал подносить ящики с виноградом. Грозди винограда, покрытые сизой дымкой, выглядели очень аппетитно.
Алевтина порылась в кошельке, пересчитывая наличность, и с сожалением произнесла:
– У меня только рубль, на виноград не хватит.
– Ну, почему же? – возразила продавщица, – у вас от помидор еще сорок копеек остается – почти на полтора килограмма винограда хватит. Но вы берите два. Я вас знаю, вы часто заходите. Я послезавтра работаю, приходите и отдадите двадцать копеек.
– Ой, спасибо, конечно, я послезавтра обязательно отдам, – обрадовалась Алевтина.
Продавщица поставила пакеты с помидорами и виноградом на витрину, пробила чек и сказала:
– Спасибо за покупку. Приходите еще.
– И вам спасибо, – удивленно ответила Алевтина.
Продавщица с чарующей улыбкой спросила следующего покупателя – мужчину:
– Что желаете? Слушаю вас.
Мужчина, сраженный неожиданной вежливостью продавщицы, на некоторое время лишился возможности членораздельно выражать свои мысли. Он молча указал пальцем на ящики с виноградом, а потом поднял руку вверх с четырьмя отогнутыми пальцами.
Девушки отошли к только что протертому столику и стали укладывать покупки. Сумку с помидорами и виноградом взяла Эрато, сумка с пляжными пожитками досталась Алевтине. Они собрались выходить из магазина, когда их догнал мужчина с виноградом.
– Вы не знаете, у них что? Проверка какая или месячник по повышению культуры обслуживания? – спросил он.
– Я не в курсе, – улыбнулась Алевтина.
– Надо бы, наверное, им благодарность написать? – мужчину явно изводили сомнения.
– Вы уж не торопитесь, подождите некоторое время, пока они вас так будут обслуживать, а потом, когда все кончится, тогда и напишите, – посоветовала Эрато.
– Логично, – хмыкнул мужчина и успокоено зашагал своей дорогой.


                15-15

В кабинет секретаря горкома вошел начальник городского управления торговли, Натан Моисеевич Штернберг.
– Эдуард Борисович, – от дверей заговорил он, – в городе разразился бумажный бум.
Чугунов, уставший от утренней встречи с работниками РОНО и учителями, хмуро посмотрел на вошедшего, но промолчал.
– Эдуард Борисович, мы своими силами уже не можем справиться, – Натан Моисеевич тяжело вздохнул, усаживаясь за стол для совещаний.
– Слушай, Натан, излагай все по порядку, я никак не включусь, – Чугунов попытался сдержаться, но вспыхнувшее раздражение все-таки выплеснулось. – Вы что? Опять забыли, что новый учебный год на носу?
– Эдуард Борисович, ни о чем мы не забыли. Я хорошо помню прошлогодний ажиотаж. В этом году я все учел, на август месяц лично в Москве пробил двадцатипроцентную надбавку к лимиту. Мало того, мы всю эту надбавку придерживали до последней недели августа. И все, вроде, было хорошо до сегодняшнего дня.
– Вроде было хорошо, – передразнил его Чугунов, – и что же случилось сегодня?
– Я не знаю, что случилось сегодня, но до обеда продали три дневных нормы.
– И что ты хочешь от меня?
– Эдуард Борисович, моей головы не хватает, я не знаю, что делать. На складах выбираются последние крохи. К вечеру будет пусто. А в магазинах, смешно сказать, пишутся очереди. Почти как на мебель.
– Тебе смешно?
– Да нет. Это к слову.
– В Москву звонил?
– Звонил. Обещали, конечно, немного помочь. Но если и подбросят что-то, то не раньше, чем к обеду. А потом, ну, сколько они выделят? Как я прикидываю, того, что нам, может быть, дадут, по сегодняшним аппетитам хватит одному книжному магазину, и то не на полный день. А что делать потом? Чем закрывать оставшиеся три дня августа?
– Стоп, – с досадой рявкнул Чугунов, – что ты заладил: Что делать, что делать. Тоже мне Чернышевский. Кончай вопросы задавать. Сами думать разучились? Я за тебя должен работать? Что ты предлагаешь? Зачем ты пришел к начальнику без предложений?
Натан Моисеевич, сидевший откинувшись на спинку стула, подобрался. Он почувствовал, что Чугунов рассержен всерьез. Мгновение выждав, он осторожно заговорил:
– Я пришел посоветоваться...
– Где предложения? – снова перебил Чугунов, – пришел советоваться. Лимиты ввели?
– Конечно. С обеда во всех магазинах вывесили информационные листки. Если бы ограничения не ввели, уже давно торговать было бы нечем.
Натан Моисеевич умолк. Чугунов, чувствуя, что вспышка досады проходит, тоже задумался. В кабинете установилась такая тишина, что стал слышен ход времени. Это цокала секундная стрелка в больших настенных часах.
Чугунов внимательно посмотрел на собеседника, сидевшего с опущенной головой, и заговорил:
– Сделаем так. Отделы канцелярских товаров во всех магазинах с завтрашнего дня закроешь. Оставишь только книжные магазины в шестом районе и на площади Юности, магазин канцтоваров в восьмом районе и Детский мир на Центральном проспекте. Они пусть торгуют. Чем? Это твоя забота. Звони в Москву, звони в область, поезжай сам куда хочешь, но магазины должны торговать. Понял? Насчет очередей позвони в милицию, помогут.
– Да я уже звонил, – заметил Натан Моисеевич.
– Не перебивай. Теперь самое главное. Почему возник ажиотажный спрос?
– Я точно не знаю. Может, слухи какие-нибудь? – предположил Натан Моисеевич.
– Ты, Натан, совсем разучился. Чему нас партия учит? Вести разъяснительную работу в массах. Ты ее ведешь? Нет. Обленились совершенно. Выступи по местному радио, напиши статью в городскую газету. Понял? Надо работать, а не ахать: что делать, что делать. Ладно, иди.
Натан Моисеевич покинул кабинет, а Чугунов некоторое время сидел молча. Опять стал слышен звук идущего времени. Эдуард Борисович вздохнул и потянулся к трубке телефона.
– Олег Николаевич, привет от Чугунова. Как живете-можете?
– Как можем, так и живем, – послышалась в ответ обычная в их разговорах шутка, – а вы как живете? Какие проблемы вас заботят? – спросил Луговой.
– Что мне тебе рассказывать? Ты же у нас как бог: все сам знаешь, все сам можешь. Что присоветуешь в наших бедах?


                15-20

В двадцать два года младший лейтенант Максимов опасался своей неопытности. Шел уже третий месяц, как он начал работать в отделении после окончания школы милиции. Для него эти три месяца промчались, как один день. Максимов очень боялся допустить какую-нибудь оплошность по службе. Потому к каждому поручению относился старательно. По крайней мере, стремился к этому. Но получалось это не всегда. Чаще всего его подводила поспешность.
И сегодня ему дали задание патрулировать привокзальную площадь. Когда начальник спросил, понятна ли ему задача, он ответил утвердительно. И только выйдя с напарником на площадь, увидел, что поторопился с ответом. Дело в том, что в Зеленограде имелось две привокзальных площади.
Поселок Крюково располагался с одной стороны железной дороги. После войны здесь построили полтора десятка кирпичных пятиэтажек, и полустанок «Крюково» превратился в станцию с типовым зданием вокзала. Перед этим зданием образовалась привокзальная площадь. С универмагом, с овощным и хозяйственным магазинами и многочисленными ларьками, продающими всякую мелочь.
Конечно, строительство Зеленограда кардинально повлияло на развитие пристанционного поселка. По специальному решению Госстроя рядом с территорией Крюково начали возводить жилой район для будущих строителей. Этот район разместили по другую сторону железной дороги. Здесь же образовалась вторая привокзальная площадь, которая соединялась с первой подземным переходом. После того, как в Зеленограде построили семь районов, дома строителей стали именовать восьмым районом Зеленограда, поскольку они подключались ко всем городским сетям, да и жителями являлись не только строители, но и работники всей городской инфраструктуры. Поговаривали, что в скором времени Крюково и Зеленоград объединят, но пока Крюково считалось областью.
Не уточнив у начальства, которую из привокзальных площадей ему поручено патрулировать, младший лейтенант Максимов принял самостоятельное решение. Раз в установке о разыскиваемой женщине упоминался Зеленоград, рассудил он, то и патрулировать следует ту привокзальную площадь, с которой в Зеленоград отправлялись городские автобусы.
Если женщина соберется покинуть город или проникнуть в него, она не минует привокзальную площадь. Остальные пути будут перекрыты зеленоградской милицией. На выезде к Ленинградскому шоссе, вероятно, уже стоят машины автоинспекции, у моста через железную дорогу тоже дежурят сотрудники. Так что у голубушки в парике нет никаких шансов проскользнуть незамеченной.
Младший лейтенант Максимов с восторгом представлял огромную сеть постов и патрулей, накрывшую весь Зеленоград и подступы к нему. Он с радостью осознавал себя частицей этой сети и гордился своим участием в розыскной работе, которая проводилась в городе.
Максимов проинструктировал сержанта, объяснив, что от них требуется, и направился к железнодорожным кассам. Здесь располагался подземный переход, ведущий к платформам и дальше на противоположную сторону, в Крюково. Словом, он посчитал, что это самая удобная точка для наблюдения за всеми прибывающими в Зеленоград или убывающими из оного.
На мужчинах взгляд младшего лейтенанта даже не останавливался. Его внимание концентрировалось на девушках и женщинах. Мысленно он сортировал их по возрасту и приглядывался только к тем, кто подходил под ориентировку. Заметив пышноволосую блондинку, он давал сигнал сержанту. Тот устремлялся за отмеченной незнакомкой, чтобы определить, не в парике ли она. Как это определял сержант, Максимов не знал, а спросить Гришина не получалось, так как появлялись новые девушки, требующие проверки.
Когда из подземного перехода появились Алевтина и Эрато, рядом с Максимовым сержанта Гришина не оказалось. Он ушел за очередной замеченной блондинкой.
Увидев девушек, Максимов испытал волнение. У него вспотели ладони, и сердце застучало так быстро, что к горлу подступил ком. Оглянувшись и не обнаружив сержанта, он нашел взглядом подозреваемых и, опасаясь потерять их в потоке горожан, двинулся вслед за ними.
Максимов хорошо разглядел девушек, когда они, поднявшись из подземного перехода, остановились, разговаривая между собой. Ему показалось, что обе они подходят под ориентировку, прочитанную им в дежурке. Но, понаблюдав за ними со спины, он начал сомневаться, что на ком-либо из девушек парик. Обе обладали длинными волосами. И почти на сто процентов Максимов ручался, что волосы натуральные, непохожие на парик.
Стоя за спиной Алевтины на автобусной остановке, младший лейтенант мучился оттого, что никак не мог придумать повод, чтобы немного задержать девушек.
В это время подошел автобус, и толпа осадила его узкие двери. Девушек сдавили со всех сторон. Но вдруг что-то произошло. Толпа немного раздвинулась и окаменела. Образовался проход, по которому Эрато и вслед за ней Алевтина направились к дверям автобуса.
Максимов тоже ощутил внезапную тяжесть в руках и ногах. Понимая, что сейчас девушки исчезнут в автобусе, младший лейтенант совершил неимоверное усилие: превозмогая возникшую тяжесть, он потянулся и кончиками пальцев успел схватить качнувшуюся прядь волос Алевтины.
Алевтина, ощутив внезапную боль, непроизвольно взмахнула рукой, и сумка с пляжными пожитками взлетела по направлению к Максимову. Младший лейтенант хотел прикрыться рукой, но схватился за сумку, которая все-таки попала ему в лицо. В тот же миг толпа ожила и ринулась в автобус. Максимова оттеснили в сторону.
Автобус с трудом закрыл двери и уехал. Милиционер остался на остановке с чужой сумкой в руках.
– А парика у нее нет, – бормотал он, гадая, что теперь делать с сумкой девушки.


                15-30
 
Виктор Стеклов почти бегом вернулся в редакцию. Здесь было необычно многолюдно. На мгновение удивившись, Виктор протолкался по коридору через большую группу флегматичных посетителей и тут же забыл о них, его мысли занимало другое.
Не заходя в свой отдел, он сразу направился в фотолабораторию, где царствовала Сима Борисовна. Вся фотопродукция проходила через ее многоопытные руки.
Старейший сотрудник редакции фотокорреспондент Евгений Михайлович Быстров, снимавший весь официоз, считал Симу Борисовну колдуньей, потому что только она могла из совершенно пропащего кадра создать конфетку. Как ей это удавалось, никто не знал.
Часто Евгений Михайлович, возвращаясь с какого-нибудь важного мероприятия, сокрушенно вздыхал и жаловался, что ему уже пора на пенсию, так как глаза слезятся, а руки дрожат. Сима Борисовна, стоя на пороге лаборатории, забирала у него кассету с пленкой и в спину ему скептически замечала:
– Женя, у меня совершенно нет сил, чтобы слушать ваше ворчание. Уже, наверное, лет двадцать вы говорите, что у вас слезятся глаза. Уже лет сорок вы говорите, что у вас руки дрожат. Я даже сомневаюсь, может быть, это не от возраста?
Забрав кассету, Сима Борисовна запирала за собой дверь, чтобы в это время до нее никто не мог достучаться. Только на следующий день она заходила в отдел и небрежно бросала на стол Евгению Михайловичу стопку отпечатанных фотографий, которые, скользя, разъезжались по поверхности стола. Быстров растеряно водил пальцем по глянцу фотографий, потом поднимал взгляд на Симу Борисовну, и, возвращаясь к фотографиям, тыкал в них пальцем и бормотал:
– Это не я. Я этого даже не видел. Сима Борисовна, вы, действительно, колдунья. Я буду ходатайствовать перед начальством, чтобы вам дали грамоту к женскому празднику.
Сима Борисовна снисходительно слушала его болтовню, но не долго, потом поднимала вверх указательный палец и назидательно произносила:
– Работать надо творчески. Только в таком труде человек отличается от обезьяны и познает радость.
Помолчав, словно оценивая произведенное впечатление на окружающих, которые, конечно же, не могли пропустить знаменитую сцену, Сима Борисовна добавляла уже тише персонально Евгению Михайловичу:
– А ты говоришь, пора на пенсию.
С этими, тоже традиционными, словами она величественно покидала отдел.
Обнаружив памятник «неизвестному лейтенанту безопасности», Виктор впервые испугался. Он почувствовал, что опасность заключена в полученной информации. Журналистская интуиция говорила ему, что тут он не ошибается. Именно потому ему хотелось самостоятельно обработать пленку и отпечатать фотографии. Но как убедить в этом Симу Борисовну?
На дверях лаборатории висела табличка: «Посторонним вход запрещен». Такие таблички висят в учреждениях, где бывает много посетителей, но где не хотят, чтобы те проникали, куда не следует. Обычно на сотрудников такие запреты не распространяются, они не считаются посторонними. Но в царстве Симы Борисовны посторонними считались все. Даже шеф редакции Вильям Степанович Шаров, когда хотел видеть Симу Борисовну, вежливо стучался в дверь и осторожно спрашивал, можно ли войти. И надо сказать, что отнюдь не всегда он получал это разрешение.
Направляясь в фотолабораторию, Стеклов надеялся, что сегодня он не окажется в числе посторонних. Дело в том, что в марте накануне женского праздника, он посетил Москву в качестве местной командировки. Там ему повезло, и он купил в магазине «Подарки» на улице Горького две коробочки очень модных духов «Может быть». Одну коробочку он впоследствии подарил жене, а другую, вернувшись в редакцию, предложил Симе Борисовне. Та выразила свою благодарность.
Теперь, направляясь в фотолабораторию, Виктор считал, что, в случае чего, придется Симе Борисовне тактично напомнить о презенте. Впрочем, это могло оказаться чревато. По дороге он, перетасовывая слова, пытался заранее придумать соответствующую фразу, но почему-то запутывался в сложноподчиненном предложении, и ничего подходящего не получалось. Конечно, он мог бы сходить домой и там самостоятельно обработать пленку. Но дома отсутствовал готовый проявитель. Значит, его придется сначала купить, потом растворять, фильтровать, словом, сплошная канитель и волынка, да и бумага, кажется, закончилась, а в фотолаборатории – техпроцесс, там все уже организовано.
Возвратив фотоаппарат приятелю из отдела спорта, он сжал в кулаке извлеченную кассету с пленкой и, вернувшись по коридору к фотолаборатории, постучал.
Дверь сразу, и это показалось неожиданным, начала приоткрываться. В образовавшуюся щель высунулась голова с растрепанной прической, глаза испуганно взглянули на Стеклова. С трудом узнав его, Сима Борисовна вздохнула, голова ее исчезла и дверь распахнулась.
На эти необычности Стеклов не обратил внимания. Его сознание по-прежнему занималось поиском доводов, способных убедить хозяйку фотолаборатории.
Сима Борисовна настороженно оглядела Виктора. Вытянув шею, она выглянула в коридор. Посмотрев вправо, затем влево и, видимо, ничего подозрительного не обнаружив, вновь уставилась на Стеклова.
– Виктор, что вам надо? – спросила она испугано.
– Извините, Сима Борисовна, у меня к вам конфиденциальный разговор.
Женщина отступила, освобождая дорогу, и это тоже показалось необычным.
– Мне нужно пленку срочно проявить, – робко заговорил Стеклов, перешагивая через порог, – а потом надо бы сделать пробный отпечаток.
– Я сейчас не могу, – отозвалась Сима Борисовна, – я плохо себя чувствую. Я отпросилась у Вильяма Степановича и сейчас ухожу.
– А что же мне делать? – расстроено спросил Стеклов.
– Я не знаю. Ой! – вскрикнула хозяйка лаборатории.
У Стеклова от удивления расширились глаза. При тусклом освещении он увидел, как в двух шагах от него Сима Борисовна плавно приподнялась на полметра и также медленно опустилась вниз.
– Ну, вот, – почти зарыдала она, прикрывая лицо руками, – опять начинается. Мне страшно.
Виктор молчал, но любопытство начало загораться в нем.
– Сима Борисовна, как это у вас получается? – спросил он, оживляясь.
– Не знаю, – со слезами в голосе отозвалась женщина, – но я боюсь этого. Все, я ухожу. Постараюсь добраться до дома, а там вызову врача. Вы сами сможете проявить свою пленку?
– Конечно, смогу.
– Проявитель и фиксаж на месте. А когда закончите, лабораторию закроете, а ключ отдадите на вахту. Ясно?
– Сима Борисовна, я все знаю. Все будет в порядке, не волнуйтесь, – обрадовано успокоил ее Стеклов.
Женщина покинула лабораторию, а Виктор, выглянув в дверь, долго смотрел, как она удалялась неуверенной походкой, осторожно придерживаясь за стену коридора.
Только тогда, когда она скрылась за поворотом, он вошел в лабораторию, закрыл дверь на задвижку, зажег красный фонарь и выключил обычное освещение. Он радовался, что остался один, что не пришлось упрашивать Симу Борисовну, и все получилось само собой.
Стоя у загрузочного шкафа и на ощупь перематывая пленку с кассеты в проявочный бачок, он вдруг, словно наяву, опять увидел вознесение и парение в воздухе Симы Борисовны и даже вздрогнул от реальности возникшей картины. Он оглянулся, но в красном полумраке лаборатории никого не увидел…


                15-35

Звонок Чугунова не явился неожиданностью для Лугового. Сообщения об ажиотаже в книжных магазинах появились на столе у полковника еще четыре часа назад. Вопрос, конечно, требовал внимания, но силы городского управления были не беспредельны.
Луговому очень не хотелось, но все же пришлось, не спрашивая у генерала, позвонить в Москву и попросить подбросить на помощь хотя бы с десяток человек. Но полковник, заместитель Огнивцева, самостоятельно решить этот вопрос не захотел. Он прямо спросил Лугового, как относится к этому генерал. Луговому пришлось сознаться, что он еще не успел переговорить об этом с Огнивцевым, так как тот занят московской комиссией. Полковник предложил обсудить все с генералом, а уж после этого обращаться к нему, тогда он готов оказать возможную помощь.
Трубку, издававшую короткие гудки, Луговой с нескрываемой досадой бросил на телефонный аппарат.
«Хорошо, что замы не всегда становятся начальниками», – хмуро подумал он, поднимаясь из-за стола.
Выйдя из кабинета, он прошел в соседнюю комнату, где размещалась оперативная группа.
– Андрей Федорович, нового, как я понимаю, ничего нет? – спросил он, входя.
– Увы, Олег Николаевич, – развел руками начальник оперативного отдела.
– Но ситуацию мы хотя бы контролируем?
– На мой взгляд, ситуация стабилизировалась. По крайней мере, новых объектов не зарегистрировано. Несколько беспокоит ажиотаж с канцелярскими товарами, но он пока регулируется силами милиции.
– Да, мне уже Чугунов намекал на свои сложности. А что ты думаешь по этому поводу? – спросил Луговой.
– Мне кажется, пока наше вмешательство не требуется, да и я не представляю, чем мы можем помочь, – ответил Андрей Федорович, – меня беспокоит другое, почему мы никак не выйдем на нашу девушку.
– Меня это тоже беспокоит, – заметил полковник, – а где Омельченко?
– Дежурный минут десять назад сообщил, что майор Омельченко звонил и просил выслать за ним машину.
– Неужели кого-то задержал? – оживился Луговой.
– Думаю, он торопится доложить о проделанной работе.
– Ладно, подождем, – вздохнул полковник и, помолчав, спросил, – а не могла наша дама куда-нибудь ускользнула из города? Как думаешь?
– Конкретно ответить не могу, Олег Николаевич, но интуиция мне подсказывает, что она пока еще где-то неподалеку. И к чему ей куда-то ускользать?
– Ну, как говорится, пути... неисповедимы. У Поливановой сегодня отгул. Могла куда-нибудь махнуть, – предположил Луговой. – Например, на дачу.
– Мы уже проверили, дачи у нее нет.
– Она могла поехать к друзьям на дачу, может, кто-то из них в отпуске.
– Мы сейчас проверяем эту версию.
– Не дай бог, если она начнет вытворять чудеса в Москве, – вздохнул Луговой.
В этот момент в комнату вошел Омельченко.
– Разрешите, товарищ полковник?
– Давай, майор, садись, докладывай. Может, хоть ты утешишь чем-нибудь.
Омельченко подсел к столу и хмуро, не поднимая взгляда, произнес:
– Я нашел лейтенанта Петрова.
– И где он? – нетерпеливо воскликнул Андрей Федорович и, спохватившись, добавил, – извините, товарищ полковник.
Луговой одернул рукав на загипсованной руке и, обернувшись к Омельченко, уточнил:
– Где он и чем объясняет свое отсутствие?
– Я не знаю, где лейтенант, – медленно произнес майор, – но я обнаружил его памятник.
– Что? – Луговой даже привстал.
На мгновение в комнате установилась тишина. Луговой сел на место и упавшим голосом попросил:
– Рассказывай подробности.
– Памятник находится на детской площадке возле триста тридцать девятого корпуса. Его с Центрального проспекта видно, если знать, куда смотреть. Петров изображен очень точно. Я его сразу узнал. Фигура из бронзы сидит на лавочке. Издали очень похоже на отдыхающего человека. Его поэтому и не обнаружили до сих пор.
– Что предпринял? – коротко спросил Луговой.
– Памятник не на месте стоит, – несколько неуверенно начал объяснять Омельченко, – ну, дети скоро могут его найти, начнут лазить по нему. Нехорошо это.
– Ну, – поторопил его полковник.
– Я распорядился, – со вздохом произнес майор, – закрыть его пока, как и тот, в третьем торговом. Потом можно будет его сюда перенести.
– Ладно, – согласно кивнул Луговой, – теперь о деле.
– Триста тридцать девятый корпус – тот, в котором живет Поливанова Алевтина Васильевна, – продолжил Омельченко более деловым тоном, – это блочная двенадцатиэтажная башня. В ней на восьмом этаже в однокомнатной квартире и живет Поливанова. Дома ее в настоящий момент нет, это я проверил. В квартире напротив и у подъезда, в палисаднике, установлено наблюдение. Я уверен, что к вечеру мы ее задержим.
– Мне бы твою уверенность, – проворчал Луговой.


                15-40

Сергей с трудом поладил с супружеской парой. Жена профессора требовала вернуть деньги за неудачное на ее взгляд обучение мужа. Сергей пытался доказать ей, что профессор уже научился летать, но просто не хочет. Дама не соглашалась с ним. Пришлось деньги вернуть, после чего супружеская пара удалилась.
Друзья уже собрали вещи, когда Сергей, наконец, подошел к ним.
– А где Алевтина? – спросил он, только теперь заметив, что девушки исчезли.
– Ну, привет, ты спохватился, – засмеялся Леонид. – Они уже час, как уехали.
– Твоя Алевтина о тебе даже не вспомнила, – с легкой ревностью добавила Нина.
Сергей нахмурился и молча двинулся по тропинке вслед за друзьями.
Через перелесок шли друг за другом, поэтому никто не разговаривал. Но когда тропинка расширилась и, выбежав на поле, превратилась в дорогу, по которой четыре человека могли идти рядом, друзья все равно шагали молча. Видимо, каждый осмысливал происшедшее на пикнике, и оценки еще не созрели до той степени, когда хочется выплеснуть их на общее обозрение.
Нина отдала свою сумку Леониду, и теперь шла прямо по полю, собирая цветы. Леонид остановился, поджидая Романа с Сергеем.
– Ну, что? Загрустили, летчики? – спросил он, когда друзья приблизились.
Роман промолчал. Его, вообще, трудно было узнать. Он всегда считался самым веселым, активным, заводным, а теперь – морщины на лбу, насупленные брови и непривычная задумчивость. Он ссутулился и теперь даже казался меньше ростом. И походка его стала какая-то неуверенная, осторожная. От слов Леонида он вздрогнул, но, опустив глаза, только вздохнул.
Сергей сегодня тоже выглядел другим. Обычно он пребывал на вторых ролях, уступая первенство Роману. Почувствовав себя в чем-то сильнее друга, он еще не понимал, что с ним произошла некая метаморфоза, что в глубине сознания зародилась уверенность в своих силах. А такая уверенность, даже не осознанная, проявляется в облике человека.
Леонид своим шутливым вопросом вывел Сергея из задумчивости.
– Леня, ты у нас человек опытный, подскажи, как мне найти Алевтину? – спросил он.
– Знаешь, – отозвался тот, ставя ведро с шампурами на землю, – мне кажется, что я ее уже встречал, – прищурившись, Леонид помолчал, вспоминая, и вдруг рассмеялся, – точно. Я ее видел в нашей столовой. Помню, она возмущалась, когда я перед ней пристроился к приятелю в очереди. Я сам не люблю, когда занимают очередь на весь отдел. Но тогда я куда-то спешил.
– Ты не ошибаешься? – уточнил Сергей.
– Ну что ты? Я ее хорошо запомнил. Когда вы их привели, я все мучился вопросом, где я ее видел? А теперь наступило просветление.
– Я знаю, она работает в соседнем здании, – хмуро заметил Роман.
– Ты тоже ее раньше встречал? – удивился Сергей, оборачиваясь к другу.
– Да. И не раз. Я туда к знакомому ходил. Так вот, я там на третьем этаже встречал ее. Завтра могу тебя туда проводить.
В этот момент из-за поворота дороги появился автобус. Леонид окликнул Нину, и друзья побежали к остановке. Они едва успели. Водитель уже закрыл двери, но, сжалившись, снова открыл их и впустил подбежавших ребят. Нина села на свободное место, а мужчины остались на задней площадке. В автобусе Сергей, продолжая разговор, спросил Романа:
– Зачем откладывать до завтра?
– Ты о чем? – удивленно посмотрел на него приятель.
– Давай сегодня позвоним твоему знакомому. Может быть, он знает Алевтину.
Роман покачал головой и вздохнул:
– Серый, я тебя не узнаю. У тебя горит, что ли?
– И я себя не узнаю. Понимаешь, я обязательно должен ее увидеть. И непременно сегодня.
– Ну, ты даешь. Чего тебе неймется? Ну, как мы Витьке будем объяснять, кого мы ищем?
– Может быть, он ее по имени знает?
– Это ты Витьку не знаешь. Ему эти дамочки в воздушных платьях до лампочки. Он уже два года как по уши увяз в своей науке, кандидатскую диссертацию готовит.
– Все равно надо попробовать.
– Ну, хорошо, – сдался Роман, – давай попробуем, только надо сначала до дома доехать.


                15-45

Обычно члены клуба филателистов собирались по субботам часов в десять утра в помещении красного уголка в ЖЭКе девятого микрорайона. Вдоль стен зала расставляли столы, за которыми рассаживались пришедшие члены клуба. На столах они раскладывали свой обменный фонд и, поджидая посетителей, неспешно переговаривались друг с другом.
Посетители появлялись чуть позже. Они заполняли середину зала и ходили по кругу вдоль столов, разглядывая марки, выставленные в кляссерах. Некоторые посетители приносили свои марки на обмен или на продажу. Продажа в клубе официально не приветствовалась, но всегда оставался шанс договориться. Особенно, если попадалось что-то стоящее.
Собирающих марки в Зеленограде насчитывалось много. Любители собирали «живопись», «флору» или «фауну». Некоторые из них считали взносы не такой уж большой ценой за те льготы, которые предоставлялись членам клуба. Такие не сомневались, они приходили к председателю и платили вступительный взнос. Им вручали членский билет и, конечно, льготные карты, по которым представлялась возможность выкупать марки, никогда не поступающие в розничную продажу, и конверты, гашенные специальными штемпелями. Именно поэтому общее число членов клуба в этом году перевалило за две тысячи. В то же время находилось немало любителей, не жаждавших платить членские взносы ради сомнительных льгот, по которым их обязывали выкупать все марки, причем, даже те, которые не интересовали их по тематике.
Количество завсегдатаев клуба не превышало человек семьдесят, они-то и верховодили на субботних сборищах, у них у первых появлялись редкие номерные блоки и листы с интересными марками. Они всегда все знали наперед, их ничто не удивляло, так как все новости распространялись через них. Некоторые из завсегдатаев, так называемые «дельцы», появлялись возле красного уголка и в будние дни. Обычно они суетливо прохаживались перед крыльцом здания, держа в руках толстые портфели, слегка подмигивали друг другу при встрече, стайкой налетали на случайного новичка и, пользуясь его неопытностью, норовили сбыть ему какую-нибудь марку с заломанным краем или с дефектными зубцами. Или выменять у него какую-нибудь редкость, доставшуюся в наследство от родителей.
Сегодня возле красного уголка, несмотря на будний день, любителей-филателистов собралось неожиданно много. Красный уголок по причине буднего дня был, как обычно, закрыт. Когда толпа заполнила прилегающие дорожки и перелилась через край на газон, народ заволновался. Наиболее активные члены клуба сбегали за председателем, который по счастью жил рядом.
У прибывшего председателя ключей от зала не оказалось, ему их давали в ЖЭКе только в пятницу вечером. Но зато у него имелись ключи от прилегающей комнаты. В ней размещались два сейфа с клубными драгоценностями. В первом сейфе находились печать клуба, картотека членов и ключи от второго сейфа, в котором хранилось самое ценное – коробки с конвертами и пачками листов нереализованных марок.
Появившийся председатель прежде всего навел порядок. Он заявил, что ни с кем не станет заниматься до тех пор, пока желающие записаться не выстроятся должным образом в очередь. После некоторого замешательства и долгой суеты с выяснениями, кто раньше пришел, толпа начала упорядочиваться и вскоре вытянулась в цепочку до самой автобусной остановки.
Народ нервничал. В хвосте очереди люди досадовали из-за того, что не сразу сообразили и поздно пришли, а теперь те, кто впереди, все расхватают, и им ничего не достанется. Стоявшие в середине радовались, что не оказались в хвосте, но завидовали стоящим впереди, которые снимут все сливки, а им достанутся только остатки. Но и стоявшие в начале очереди тоже переживали, им казалось, что взяли мало денег и оттого не смогут купить всего и побольше. Словом, все волновались. Тут и там спорили, слышались возгласы «вы не предупреждали, что отойдете», «я здесь давно стою, но вас не видел». Постоянных членов клуба, которые пытались пройти, не пускали и отправляли в хвост «общей» очереди.
Поначалу в комнату заходили по одному человеку. Но выяснилось, что для приема в члены клуба нужно писать заявление на специальном бланке, а на это тратится много времени. Поэтому стали заходить сразу по пять человек, но и это не очень ускорило продвижение очереди. Вскоре выяснилось, что у председателя закончились бланки для заявлений. Но когда он из-за этого хотел свернуть свою деятельность, очередь разъярилась и заставила его принимать заявления, написанные на чистых листах бумаги.
Помощник председателя продавал марки и конверты счастливчикам, вновь принятым в члены клуба. Каждому из них он устало повторял, что они должны выкупать весь комплект марок и конвертов, а не выбирать лишь то, что им хочется. Если у них мало денег, то они не имеют права выбирать, а должны довольствоваться тем, что им предлагает клуб. Но новенькие, словно не слыша этих слов, норовили приобрести только отечественные негашеные марки и конверты. Зарубежные марки их почему-то совсем не интересовали.
Первые посетители просто ошеломили председателя и его помощника тем, что они тут же у стола председателя клуба купленные по абонементам дорогие номерные блоки марок хватали руками, лизали языком и наклеивали прямо на конверты. Мало того, листы марок они неумело рвали по перфорации, ничуть не заботясь о целости зубцов. Впрочем, когда число новоиспеченных членов клуба перевалило за полторы сотни, у председателя и его помощника уже не осталось никаких сил на удивление.
Вскоре, однако, и в клубе марки закончились.


                15-50

Геннадий Александрович заведовал кафедрой физики в Московском институте электронной техники, расположенном в Зеленограде. Очередной отпуск он провел на даче вместе со своей женой Антониной Ивановной. Через четыре дня в МИЭТе начинался новый учебный год. Потому завтра профессору предстояло выйти на работу.
С дачи их обещал забрать сын, он приехал на своей машине вечером накануне. Но, как назло, машина с утра не завелась. Четыре часа профессор, еле сдерживаясь, ждал, пока сын возился в моторе. Когда же к обеду выяснилось, что сын попросту забыл заправиться, терпение его иссякло. Он заявил жене, что отправляется в город на автобусе. Антонине Ивановне пришлось подчиниться, и они до шоссе пошли пешком, оставив вещи в машине. Сын же отправился по соседям, надеясь у кого-нибудь позаимствовать хотя бы немного бензина, чтобы доехать до заправки.
Происходящее на берегу залива, мимо которого они шли по тропинке, не заинтересовало Геннадия Александровича, мысленно он уже завершил отпуск и планировал завтрашний рабочий день. На Антонину Ивановну, напротив, полеты молодых людей произвели сильное впечатление. Она почти насильно удержала супруга на краю поляны. Профессор по долгому опыту совместной жизни знал, что, если жена чем-то увлекалась, то удерживать ее бесполезно. Он в таких случаях предпочитал не спорить, а пережидать, углубляясь в свои мысли и не обращая внимания на окружающее.
Когда жена заговорила с нахальным молодым человеком, профессор продолжил свои размышления о завтрашних проблемах. Молодые люди взлетали высоко над березами, используя, видимо, какие-то новомодные ухищрения. Но это его не волновало. Лишь когда и жена его поднялась в воздух, Геннадий Александрович несколько обеспокоился, но, понаблюдав с полминуты за ее полетом и сделав вывод, что ей ничего не угрожает, он успокоился и полез в карман пиджака за записной книжкой.
Еще в студенческие годы, живя в общежитии, Геннадий Александрович, тогда просто Генка, научился при необходимости сосредоточивать свое внимание, отключаясь от внешних факторов. Это позволяло использовать любую свободную минуту для разрешения очередной проблемы. При этом он ничего вокруг не видел и не слышал. Он мог в такой момент переходить улицу, бежать за автобусом, обедать, и даже отвечать на простые вопросы. Когда его покрепче трясли за плечо, он возвращался в реальность, но не всегда мог вспомнить, что с ним происходило пять минут назад. Когда жена и нахальный парень начали приставать к нему, Геннадий Александрович не пожелал понять, что от него хотят. Он пассивно выполнял действия, о которых его просили, но продолжал думать о своем, не очень отвлекаясь на окружающее.
Профессор, занятый своими мыслями, всерьез рассердился, только когда Антонина Ивановна и Сергей подняли его в воздух и бросили на куст. Так с ним никогда не обращались. К тому же, падая, он ухитрился расцарапать лоб о какой-то сучок.
Жена помогла ему отряхнуть костюм от пыли и паутины. Намочив в воде платок, она вытерла ему лицо. Профессор молчал, но Антонина Ивановна давно научилась и по молчанию мужа определять последнюю степень его терпения. Она сразу поняла, что для умиротворения мужа сейчас ей следует во всем соглашаться с ним.
Молодые ребята собрали свои вещи и ушли. Антонина Ивановна еще некоторое время помогала мужу привести в порядок внешний вид. Наконец, Геннадий Александрович не выдержал и, взглянув на часы, чертыхнулся:
– Ну вот, из-за тебя на автобус опоздали. Следующий будет через час.
– Ну, может, не через час, а минут через сорок, – отозвалась супруга.
– Разве от этого легче?
– А мы не будем ждать, – предложила Антонина Ивановна, – мы проголосуем. Я думаю, за рубль нас любая машина подбросит до Зеленограда.
– Так тебя и ждут. Здесь машины редко ходят.
– Посмотрим. Чего заранее расстраиваться?
– Мы могли бы успеть. Вышли-то мы вовремя. Вечно ты отвлекаешься. Зачем тебе понадобилось общаться с этими детьми?
– Я думала, это будет недолго.
– Да уж, недолго. Когда теперь попадем в город? А мне сегодня нужно обязательно позвонить в институт.
– Ну, дорогой, не ворчи. Может быть, еще успеем.
Они добрались до автобусной остановки, и, ожидая попутную машину, еще минут пятнадцать препирались. И только когда их подобрал старенький «Москвич», Геннадий Александрович успокоился.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Гер идет по лагерю. Из-за шатра навстречу ему выходит Пол. Оба останавливаются.
– Что ты хотел узнать от Калли? – недовольно спрашивает Пол.
– Ничего особенного, – оправдывается Гер, – мы просто побеседовали по старой дружбе.
– Мне это не нравится. Если хочешь что-то узнать обо мне – то и разговаривай со мной.
– Пол, не распаляй себя. Я вовсе не хотел тебя обидеть.
– Ты меня уже обидел. Калли мне все рассказала. Зачем ты приставал к ней с расспросами обо мне? Что ты хотел узнать от нее? А спросить меня ты не мог?
– Пол, ты зря сердишься. Я собирался поговорить с тобой. Но по дороге встретил Калли. Мы перебросились парой фраз. А так как вопросы, которые я хотел задать тебе, вертелись у меня в голове, я и задал их Калли. Я не знал, что это тебя так обидит.
– Я не люблю, когда шепчутся за спиной, – немного смягчаясь, произносит Пол.
– Если я тебя обидел, прошу принять мои извинения. Я совершил это не по злому умыслу.
– Хорошо. Я принимаю твои извинения. Так о чем ты хотел со мной поговорить?
Гер оглядывается по сторонам. Издали слышатся голоса веселящихся обитателей лагеря. И хотя вокруг никого не видно, Гер говорит:
– Надо отойти куда-нибудь.
Он направляется в сторону колесниц, окружающих лагерь. Пол нехотя следует за ним.
– Чего ты боишься? – ворчит он.
– А что? По-твоему, можно секретничать в толпе? – усмехается Гер.
– Конечно. Если не хочешь, чтобы тебя подслушивали, не шепчи на ухо. Иначе ты только привлечешь внимание, и кто-нибудь обязательно постарается прислушаться.
– Возможно, ты прав, но, если говорить в полный голос, то кто-нибудь, даже не желая, может услышать, а потому я предпочитаю не кричать те слова, которые следует произносить только шепотом.
Найдя одинокий стол со скамьей, они присаживаются рядом, лицом к лагерю, чтобы к ним никто не мог подойти незамеченным.
– Итак. О чем ты хотел говорить? – спрашивает Пол, откидываясь на спинку скамьи.
Гер некоторое время, прикрыв глаза, молчит, словно собираясь с мыслями. Потом несколько раз вздыхает и поднимает взгляд.
– Я чувствую за собой некоторую вину за то, что в прошлый раз, когда мы разговаривали втроем, мы до конца все не обговорили.
– Что ты имеешь в виду? – хмурится Пол.
– Скажу прямо. Мы не решили, кто займет место старика. А это нехорошо.
– Почему нехорошо? Можно после… ну, потом собраться и обсудить.
– Потом может оказаться поздно.
– Я не понимаю. Ты говоришь загадками. Мы же договорились, что потом все обсудим.
– Я тоже сначала так полагал. Но обстоятельства несколько изменились.
– Что случилось?
– Как тебе объяснить? У меня нет точной информации. Но складывается впечатление…
– Не тяни, – торопит Пол.
– Я не тяну, я просто хочу точнее выразиться. У меня такое впечатление, что Мар не собирается потом ничего обсуждать.
– Я тебя не понял.
– Что ж тут непонятного?
– Мы же договорились,– Пол несколько озадачен.
– Это ты и я считаем, что мы договорились. А некоторые думают иначе.
– И что же он думает?
– Я точно не знаю, что он думает. Но я слышал то, что он сказал. А слова его были такими: когда все окончится, я решу, кто будет вместо старика.
– Он так и сказал, что это он решит? – переспрашивает Пол.
– Да, это его слова.
Пол молчит. Его рука, сжавшая край стола, побелела. Раздается треск, и кусок доски оказывается в кулаке Пола. Отбросив обломок в сторону, Пол поднимает взгляд на Гера.
– И что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что это с его стороны проявление коварства.
– Он полагает, что мы поможем ему захватить власть?
– Видимо…
– Ну, это мы еще посмотрим, – зло усмехается Пол.



                ЧАС СЕМНАДЦАТЫЙ


                16-00

Петра Ивановича уже начало тяготить огромное пространство зала, в котором он находился. Присутствие Коли лишь усугубляло это ощущение. Молодой человек молчаливо сидел на лавочке в углу, и его понурый вид наводил тоску на Изъянова.
С большим трудом Петр Иванович смирился с мыслью о том, что его способности вовсе не уникальны. Вот сидит молодой оболтус, который тоже умеет летать. И тут ничего нельзя поделать. А раз такое дело, то и прекрасные перспективы, которые рисовались совсем недавно, утрачивают свою радужность. Если все будут летать, то такими номерами никого в цирк не заманишь. Никаких тебе гастролей. Придется возвращаться в ЖЭК. Как тут не затоскуешь? Да и большой начальник, который час назад почти рассердился на него, тоже куда-то исчез. Поманил, пообещал какую-то работу. А теперь, может, обещанную работу предложат не ему, а этому молодому парню. Петр Иванович исподлобья с неприязнью посмотрел на конкурента.
Колей Коростылевым владело не лучшее настроение. Он молча пытался осмыслить все, что с ним приключилось. Вспоминались подробности событий сегодняшнего дня, да и ночи. Летать он начал после того, как пришла, вернее, прилетела Алевтина. А вдруг все началось из-за того, что между ними произошло? И парик тут ни при чем. Может, это так распространяется болезнь? Летает же этот мужик, Коля покосился на Изъянова, возможно, он тоже заразился.
Впрочем, это не болезнь. Тут что-то другое. Может быть, более страшное и опасное. Иначе мы бы не оказались здесь. И Алевтину, наверное, скоро сюда приведут. Недаром майор так расспрашивал о ней.
Колины мысли прервал звук открывшихся дверей. В зал один за другим вошли шесть мужчин. Трое направились к Изъянову, остальные повернули к Коле.
– Николай Владимирович, – заговорил один из троих, видимо, старший по званию, – вы хотите с нами сотрудничать?
– Да, конечно, – живо отозвался Коля.
– Меня зовут Станиславом Андреевичем. Мы хотим изучить ваш феномен, и вы должны нам помочь в этом.
– Да, конечно, – повторил Коля, – чем могу. Мне, собственно, скрывать нечего.
– Вот и прекрасно, – улыбнулся мужчина. – Для начала расскажите, как у вас это получилось в первый раз. А затем вы покажете нам различные элементы полета. Хорошо? А там посмотрим по обстоятельствам. Согласны?
– Да, конечно, – в третий раз произнес Коля.
– Тогда начинайте.
Коростылев принялся повторять свой рассказ. Станислава Андреевича заинтересовало упоминание о парике, и он попросил описать все детали, связанные с ним. Но Коля, кроме золотистых локонов и шелковистости на ощупь, никаких подробностей припомнить не смог.
– Жаль, – подытожил его слова Станислав Андреевич, – ну, тогда перейдем к практике.
Коля принялся демонстрировать свои возможности, рассказывая о самом полете и об испытываемых при этом ощущениях. Он пролетел горизонтально по кругу и даже осторожно выполнил «мертвую петлю».
Все последующие действия он выполнял по просьбе Станислава Андреевича. При этом совершенно неожиданно оказалось, что о некоторых своих способностях Коля даже не подозревал. Так, находясь в вертикальном положении, он мог медленно подниматься вверх и так же медленно опускаться. Мало того, он мог это проделывать и находясь вверх ногами.
Через полчаса Коля взмолился:
– Извините, Станислав Андреевич, но позвольте мне немного отдохнуть, а то у меня совершенно нет сил. Я сегодня с утра еще ничего не ел. И у меня от голода даже чуть-чуть заболевает голова.
– Почему вы не обедали? – удивился тот.
– Меня сюда привезли, а я не успел пообедать. Здесь есть где-нибудь буфет? Вот, возьмите рубль, попросите кого-нибудь, может, что-нибудь купят мне пожевать.
– Хорошо, отдыхайте. Сделаем небольшой перерыв. А позднее мы продолжим.
Станислав Андреевич передал деньги своему спутнику, и они вместе вышли из зала. Коля присел на лавочку и посмотрел в сторону Изъянова. Тот выступал перед другой троицей, демонстрируя свои способности.


                16-05

У Геннадия Александровича кончался двухмесячный отпуск, который он вместе с Антониной Ивановной провел на даче. В город они приезжали редко. Сын, со своей семьей по выходным дням приезжавший на дачу, по понедельникам, отправляясь на работу, отвозил Антонину Ивановну в Зеленоград. Она поливала цветы, немного убирала в квартире, и к обеду возвращалась на автобусе.
Теперь дачный сезон закончился, и предстояло обустраивать быт в городской квартире, восстанавливая давно заведенный, привычный порядок.
Геннадий Александрович, наконец-то, дорвался до телефона. За два месяца профессорского отпуска он лишь три раза приезжал в Зеленоград, и поэтому отложенных разговоров у него накопилось много. Да и на работу следовало позвонить – расписание на семестр составляли без него, и у его зама могли возникнуть вопросы, а кроме того, написанную им методичку могли уже распечатать в институтской типографии.
Антонина Ивановна, как всякая хорошая хозяйка, считала, что запас продуктов должен позволять неделю не выходить из дома. Мало ли, какой непредвиденный случай выпадет. Не дай бог, конечно, но могут же они с мужем вдруг простудиться и заболеть. С температурой лучше дома полежать, в тепле. А у нее нынче холодильник, два месяца простоявший выключенным, совершенно пуст.
Оглядев закрома в кладовке, она взяла хозяйственную сумку и, предупредив Геннадия Александровича, что уходит в магазин, покинула квартиру.
– Ой, вы уже вернулись? – удивилась Елизавета Тимофеевна, спускавшаяся по лестнице.
Она остановилась рядом с Антониной Ивановной и ждала, пока та закроет дверь на ключ.
– Геннадию Александровичу завтра на работу. А я, вот, хочу сходить в магазин. Мы только что приехали, а в доме шаром покати.
– Антонина Ивановна, как отдыхалось? – поинтересовалась Елизавета Тимофеевна.
– Отдыхать всегда хорошо, – засмеялась Антонина Ивановна, спускаясь по лестнице.
– И с погодой вам повезло.
– Ну, не совсем. В июле дождей было много.
Женщины вышли на улицу.
– Видать, мои подружки отдыхают после обеда, – заметила Елизавета Тимофеевна, оглядывая двор и пустые скамейки у подъездов.
– А как ваша внучка? – спросила Антонина Ивановна.
– Алинка здорова. Вот, скоро пойду за ней в садик, – улыбнулась Елизавета Тимофеевна.
– Сегодня сын наши вещи с дачи привезет. Так вы заходите завтра, я вам баночку малинового варенья дам. Сама собирала, сама варила.
– Ой, да что вы, мне неловко, спасибо, – смутилась Елизавета Тимофеевна.
– Обязательно, обязательно заходите, – произнесла Антонина Ивановна, направляясь к тропинке, пересекавшей газон.
– Антонина Ивановна, там теплотрасса раскопана, не пройдете, – крикнула ей вслед Елизавета Тимофеевна.
– До сих пор не закопали? – остановилась, Антонина Ивановна, – они, же весной начали.
– Хорошо, если к зиме закопают, там только перелетать надо. Идите в обход по асфальту.
Антонина Ивановна как-то по-особому посмотрела на Елизавету Тимофеевну, ей вдруг очень захотелось рассказать о способности, приобретенной утром на берегу водохранилища.
Отношения между женой профессора и уборщицей, не назвались дружескими. Антонина Ивановна считала, что круг друзей должен соответствовать положению человека, занимаемому в обществе. По мере продвижения мужа по службе изменялся и круг знакомых. Конечно, у Антонины Ивановны хватило ума, чтобы не заставлять мужа изменять дружеские привязанности. Она просто умело разносила во времени общение с людьми разного общественного положения. Так, день рождения Геннадия Александровича отмечался трижды. В первый день собиралась семья, во второй – старые друзья профессора, и отдельно приглашались те, с кем муж общался в соответствии с занимаемым положением.
Когда Елизавета Тимофеевна еще не вышла на пенсию, Антонина Ивановна, по сути, не знала ее близко. Да, они встречались в подъезде, кивали при встрече, но даже по имени друг друга не называли. Впервые они разговорились только тогда, когда Елизавета Тимофеевна мыла лестницу и позвонила в квартиру профессора, попросив разрешения сменить воду.
А потом как-то весной в будний день Антонина Ивановна уехала на дачу, а муж, вернувшийся с работы, не смог попасть домой – опять забыл где-то ключи. Полчаса он просидел на окне в подъезде. Елизавета Тимофеевна, поднимавшаяся с внучкой по лестнице, пригласила соседа к себе в квартиру, чтобы тот смог дождаться возвращения жены. Она напоила его чаем с пирожками, которые очень понравились профессору. Именно после этого случая Антонина Ивановна попросила Елизавету Тимофеевну хранить у себя запасные ключи от их квартиры.
Добрые отношения поддерживались взаимными угощениями. Антонина Ивановна передавала то пакет со свежими огурцами, то баночку с вареньем. Елизавета Тимофеевна, в свою очередь, настряпав пирогов, всегда штук шесть отправляла профессору.
Сегодня Антонине Ивановне очень захотелось поделиться с Елизаветой Тимофеевной теми переживаниями, которые она испытала в воздухе над берегом водохранилища. Она остановилась на тропинке и, повернувшись к Елизавете Тимофеевне, сказала:
– А я сегодня научилась летать.
Елизавета Тимофеевна удивленно подняла брови и подошла ближе.
– Да, да, – продолжала Антонина Ивановна, – я бы и сама не поверила, если бы об этом мне рассказали. Вот, посмотрите.
Она на мгновение замерла, словно припоминая что-то, а затем медленно немного приподнялась над тропинкой.
– Вот, видите? Я могу просто висеть в воздухе.
Елизавета Тимофеевна молчала, пораженная происшедшим. Потом наклонилась и даже провела рукой под ногами зависшей в полуметре над землей Антонины Ивановны, словно проверяя, нет ли чего-то невидимого, на чем та стоит.
– Не может быть, – произнесла она, выпрямляясь.
– Вы не представляете, какое прекрасное чувство испытываешь от этого. Никаких усилий, никакой усталости. Главное – не бояться. Хотите, я и вас научу, – предложила вдруг она.
– Нет, нет, я боюсь, – отказалась Елизавета Тимофеевна.
– Не трусьте. Это не страшно, – настаивала Антонина Ивановна, – давайте вашу руку.
Она поднялась чуть выше и потянула за собой Елизавету Тимофеевну. Та стояла, не сопротивляясь, но и не помогая. Глядя со стороны, могло показаться, что одна женщина удерживает другую, которая рвется и вверх, и в сторону, но никак не может вырваться.
Они провозились минут десять, но безуспешно. Елизавета Тимофеевна так и не поднялась в воздух. Разочарованная Антонина Ивановна опустилась на землю и пешком отправилась в магазин, а ее неспособная ученица двинулась, куда и собиралась – в ЖЭК.
И все же труд Антонины Ивановны не пропал даром. Даже со стороны было заметно, что походка Елизаветы Тимофеевны несколько изменилась. Она стала плавной и более легкой. Женщина словно замедленно плыла над асфальтом, едва касаясь его ногами.
Позже в ЖЭКе она встретилась с Василием Андреевичем и долго уговаривала его сходить и посмотреть, что за рулоны сложены на крыше. Вася делал вид, что никак не может понять, о чем она ему рассказывает. Но, в конце концов, пообещал сходить и разобраться.
Когда же Елизавета Тимофеевна простилась с ним и пошла домой, Василий Андреевич долго смотрел ей вслед, и ему почему-то мерещился летающий Изъянов.


                16-10

Жуликоватый мужчина в потертом костюме тоже вернулся с Истринского водохранилища в город. Выйдя из автобуса на привокзальной площади, он по тоннелю подземного перехода пересек железную дорогу и направился по улочке, тянувшейся вдоль железнодорожных путей, оглядывая пятиэтажные корпуса восьмого микрорайона. Оставив в стороне отделение милиции, он вошел в один из дворов.
Корпуса стояли параллельно друг другу, торцом выходя на улочку. Мужчина шел не торопясь. По тротуару он входил в один из дворов, шагал вдоль корпуса, затем огибал его и возвращался на улочку по двору другого корпуса. Мужчина старательно изображал гуляющего пешехода. Однако наблюдатель мог бы заметить, что взгляд его тщательно обшаривает балконы домов, мимо которых он прогуливался. Мужчина явно что-то искал, но скрывал это. Внезапно он остановился у одного из домов. Видимо, ему удалось обнаружить то, что его интересовало.
Народ здесь почти отсутствовал, дворы заросли деревьями и кустарником. По улочке прогуливалась молодая мамаша с детской коляской, да вдали женщина с сумкой спешила в магазин. Во дворе между домами стояла тишина. Где-то в листве чирикнул и умолк воробей. Мужчина огляделся по сторонам. Никого из прохожих или жильцов дома не наблюдалось. На той стороне улочки за бетонным забором прошумела электричка, направлявшаяся в Москву.
Мужчина продолжил неторопливое движение по асфальтовой дорожке, он начал огибать корпус, но в последний момент, быстро оглянувшись, сошел с асфальта и юркнул в проход между кустов. Тут он скрылся за густой листвой дворового озеленения.
В полумраке, где посторонние глаза могли обнаружить его лишь случайно, мужчина резко преобразился. В его походке появилось что-то от кошки, выходящей на охоту. Движения его стали мягкими и стремительными. Скрываясь за ветками кустов, он оказался под нужным ему балконом. Остановившись, он еще раз огляделся и, почти прижавшись к стене между окном и балконом первого этажа, начал подниматься вверх вдоль стены, едва касаясь ее одной рукой. Макушки берез поднимались здесь почти до самой крыши пятиэтажки, поэтому полет мужчины вдоль стены, за листвой деревьев оставался невидим.
Легко добравшись до уровня четвертого этажа, мужчина, пригнув голову, встал ногами на металлическую ограду балкона, придерживаясь руками за карниз балкона пятого этажа. Он потянулся и снял с веревки вешалку с женской шубой, вывешенной, очевидно, для проветривания. Перехватив удобнее шубу, чтобы она не соскользнула с вешалки, мужчина оттолкнулся от перил балкона и плавно взмыл на крышу.
Но едва он ступил ногами на черный гудрон крыши, как снизу над пустым двором, отражаясь от противоположного корпуса, раздались истошные вопли хозяйки шубы.
– Помогите! Ограбили! Обокрали! Шуба! Украли шубу! – кричала женщина, выскочив на балкон и глядя вниз во двор.
Мужчина не стал прислушиваться к ее крикам. Он встряхнул шубу, вывернул наизнанку и аккуратно скрутил ее в небольшой сверток. После этого, достав из кармана большой полиэтиленовый пакет, уложил в него шубу и спокойно направился по крыше к торцу корпуса.
Здесь он остановился и, наклонившись над краем, некоторое время внимательно изучал обстановку внизу. Не заметив ничего опасного для себя, мужчина легко шагнул вниз и по пологой кривой опустился на землю таким образом, что оказался за кустами прямо на газоне. Он не стал возвращаться на асфальтовую дорожку, а зашагал напрямик через газон, через кусты к дальним домам, выходящим на Солнечную аллею. И вскоре его фигура исчезла между корпусов.


                16-15

Проявив и высушив фотопленку, Виктор Стеклов с радостью принялся за печать. Ему еще в детстве нравилось следить за процессом появления изображения. Вот, в кювете с раствором проявителя плавает квадрат бумаги, освещенный тусклым красным светом фонаря. На нем ничего нет. Но вдруг на алом фоне начинают возникать какие-то черные точки, они растут, сливаясь друг с другом. Проходит мгновение, и вот оно – изображение. Надо еще немного подождать, чтобы оно налилось интенсивной чернотой, а затем, не мешкая, пинцетом схватить плоский квадрат и, прополоскав под струей воды, бросить бумагу в кювету с фиксажем.
Это наблюдение всегда увлекало Стеклова. Каждый раз ему хотелось уловить миг зарождения изображения, но это так никогда и не удавалось. Вот ничего еще нет, но глаза моргнули, и на бумаге появились первые штрихи изображения.
Два десятка фотографий Виктор напечатал на одном дыхании. Прошло полчаса, и все отпечатанное оказалось в кювете с фиксажем. Выждав еще минут двадцать, Стеклов промыл фотографии и пристроил их в сушильный шкаф.
В шкафу зашумел вентилятор, и Виктор в ожидании присел за стол Симы Борисовны. Он включил настольную лампу, после красного сумрака свет ее показался очень ярким. Что же все-таки случилось с заведующей фотолабораторией? Но заставить себя думать о ней Стеклов не смог. Где-то в памяти, как бы на задворках сознания, на мгновение возникла картинка с поднимающейся в воздух Симой Борисовной, но тут же все исчезло, словно мысли не желали сосредоточиваться на этом.
Шум вентилятора стих, Виктор извлек из шкафа фотографии и разложил их на столе в четыре группы. В первой оказались три снимка памятника неизвестному поэту. Во второй – четыре изображения памятника неизвестному работнику автотранспорта. Здесь на одной из фотографий был запечатлен главный архитектор города, беседующий с незнакомцем. В третьей группе находились семь снимков памятника у третьего торгового центра, и, наконец, четвертая группа состояла всего из трех фотографий памятника неизвестному лейтенанту.
Прежде всего, Стеклов занялся третьей группой. Из семи снимков ни один не удался. Во-первых, Виктор не видел, что фотографирует. Во-вторых, поза его при фотографировании, когда он, по сути, висел между столом и забором, держась одной рукой за доски, оказалась, мягко выражаясь, не очень удобной. А в-третьих, и освещение не порадовало. На двух снимках изображение смазалось, один, как Стеклов ни пытался его вытянуть при печати, оказался засвеченным, и ему ничего не удалось разобрать. Но и оставшиеся четыре фотографии давали возможность составить представление о памятнике. Мало того, на одном из снимков удалось запечатлеть табличку с надписью:
«Неизвестным алкоголикам».
(Феде, Васе и Пете)...
Разобрав то, что написано, Стеклов расстроился. Ему стало ясно, что статьи о памятниках не будет. Если, фотографируя памятник у Дома Культуры, он подбирал нужный ракурс, представляя, как фото будет выглядеть в газете, то уже возле памятника у автобазы в его душе заскреблось некоторое сомнение, которое он пытался отогнать. Когда он тянулся через забор к памятнику возле торгового центра, им руководило только одно желание, как бы удачней сделать снимок. После встречи с памятником неизвестному лейтенанту он уже не сомневался – Вильям Степанович такой материал не пропустит. А уж эта надпись про неизвестных алкоголиков, вообще, ни в какие ворота не лезла.
Стеклов словно наяву увидел Вильяма Степановича.
– Виктор, неужели вы не понимаете, что это – пропаганда алкоголизма. А за это нам с вами не поздоровится, – почти прозвучал его голос, и Виктор различил знакомые нотки наставления на путь истинный.
Понятно, что собранный материал пойдет в урну. Может быть, даже потребуют, чтобы он сдал и фотографии, и пленку. Вздохнув, Стеклов еще некоторое время посидел за столом, переводя взгляд с одного снимка на другой. Потом, резко поднявшись, сгреб фотографии в кучу, выровнял их и запихнул в карман куртки.
Наведя порядок, как обещал Симе Борисовне, он взял ключи со стола и вышел в коридор, закрыв за собой дверь фотолаборатории.


                16-20

Алевтину переполняла досада из-за того, что у нее украли сумку. А в том, что сумку украли, она не сомневалась. Вор ловко воспользовался давкой у входа в автобус.
Пока ехали от станции до ее остановки, она вспоминала, что ценного находилось в сумке. Потеря пледа, на котором они лежали на пляже, вызывала особую жалость. Она любила в зимние вечера, сидя в кресле, прикрывать им ноги. Отсутствие двух полотенец и мокрых купальников можно пережить, тем более что полотенца уже старые, а купальники она давно собиралась поменять. Что еще? Черные очки и две пары пляжных шлепанцев. Вот, пожалуй, и все.
Водитель объявил в микрофон:
– Тысяча мелочей.
И тут, выходя из автобуса, Алевтина вдруг вспомнила еще одну вещь, и у нее даже перехватило дыхание.
– Ох, – вскрикнула она, прикрывая лицо руками.
– Что с тобой? – обернулась Эрато.
– У меня украли сумку, – созналась Алевтина.
– Не огорчайся, – махнула рукой Эрато, – все образуется со временем.
– Да мне не вещи жаль.
– А что такое?
– Мусенька, я боюсь, что очень подвела тебя. Ведь в сумке лежал твой парик.
– Не горюй, – рассмеялась Эрато, – в этом мире ничто не пропадает бесследно.
– Ты, правда, не сердишься? – неуверенно уточнила Алевтина.
– Конечно, не сержусь. Лучше пойдем домой. Я очень хочу попробовать виноград, который мы с тобой купили.
– Пошли, мне тоже виноград понравился, – улыбнулась Алевтина.
– Впрочем, – остановилась Эрато, – дай-ка мне руку и закрой глаза. Мне так не нравятся ваши лестницы. Уж больно там грязно, и запах неприятный.
– Тут я с тобой солидарна, – согласилась Алевтина, – культуры у нас не хватает.
Она протянула руку Эрато, и едва их пальцы соприкоснулись, девушки исчезли. И сделали они это очень своевременно, так как двое молодых людей, спокойно гулявших вдоль Центрального проспекта, чуть ранее заметили девушек и, быстро переглянувшись, ускорили шаг, направляясь к автобусной остановке. Но, когда молодые люди вышли из-за кустов, они принялись растерянно озираться, пытаясь понять, куда пропали девушки.
А в это время Алевтина и Эрато оказались уже в комнате. Они смотрели сверху из окна на автобусную остановку, на двух молодых людей, суетливо заглядывающих за кусты, и продолжали свой разговор.
– Культуру поведения человека надо воспитывать, – заметила Эрато.
– Да уж, – согласилась Алевтина, – у нас в школе на это не очень обращают внимание.
– Школа тут все решить не может. Культура поведения – это система самоограничений. Основы ее закладываются в семье в самом раннем возрасте. Это должны делать родители.
– А если они сами не воспитаны, что тогда?
– Культура предназначена для избранных. Только они понимают и принимают ее плоды. Но обыватель надеется, если не сам попасть, то хотя бы детей вывести в избранные. Эта надежда принуждает его потреблять плоды культуры, а, главное, заставляет приобщать своих детей к этому. Только так уровень культуры может повышаться.
– Я прежде об этом не думала, но, наверное, ты права. Моя мама почти всю жизнь провела в деревне, но меня учила, что человек ни в чем не должен привлекать к себе внимание. Если ешь, то должна делать это тихо. Не чавкать, не прихлебывать, ложкой и вилкой не звенеть. В компании нельзя перебивать того, кто говорит, не надо громко смеяться.
– Ты говоришь об этикете поведения, но это только часть общей культуры человека, – заметила Эрато, пытаясь поставить сумку на кухонный стол.
Сумка все время норовила упасть, пришлось вынимать из нее пакет с виноградом.
– Да, это часть культуры, но весьма показательная часть. Если человек разбирается в тонкостях музыки или литературы и при этом позволяет себе высморкаться в подъезде или плюнуть с балкона, разве он может считать себя культурным? Многие путают эрудицию с культурой.
– Ладно, давай есть виноград, – предложила Эрато.
– Надо сначала его помыть, – согласилась Алевтина и забрала пакет у Эрато.
Вымыв виноград, она сложила его в глубокую тарелку и поставила ее на стол.
– Вот теперь порезвимся, – засмеялась она, усаживаясь на табуретку.
В этот момент в комнате раздался телефонный звонок.
– Привет, – послышался сквозь шипение далекий голос, когда Алевтина подняла трубку.
– Слушаю вас.
– Алевтина, это ты?
– Да, а кто это?
– Ты меня не знаешь. Я, Гена Мазин, приятель Никиты.
– Здравствуйте, Гена. Что случилось? – забеспокоилась Алевтина.
– Ну, как тебе сказать, – замялся Мазин. – В общем, его, кажется, арестовали.
– Никиту? Арестовали? За что? – удивилась Алевтина.
– Я точно не знаю. Но сегодня пришли на работу, забрали магнитную ленту с файлами Никиты, где он стихи набирал. Ну, а с лентой вместе и его.
– Так, я поняла. А куда его направили?
– Ну, откуда я знаю. Похоже, что это не милиция. Сама понимаешь.
– Да, да, конечно. Я понимаю. Спасибо, Гена. Ты еще что-то хотел сказать?
– Нет. Чего там теперь? Уже все, вроде бы. Пока.
– Еще раз спасибо. Если что-нибудь узнаешь, звони.
– Естественно. И ты, если что-нибудь понадобится. Рабочий телефон Никиты знаешь?
– Да.
– Спросишь Мазина. Это я. Если поняла, то будь здорова.
– До свидания, Гена.
Алевтина положила трубку и вернулась на кухню. Она присела к столу и задумалась.
– Что загрустила? – спросила Эрато и добавила, – ничего с твоим Никитой не случится.
– А ты все знаешь? – удивилась Алевтина.
– Не все, но кое-что, – улыбнулась Эрато.
– Мусенька, я тебя очень прошу, расскажи мне, что сейчас происходит с Никитой?
Эрато неторопливо взяла небольшую гроздь винограда и протянула ее Алевтине. Та отрицательно покачала головой.
– Ешь, – сказала Эрато и пригрозила, – а то не буду рассказывать.
Алевтина приняла гроздь и, оторвав одну ягоду, отправила ее в рот.
– Никита сейчас сидит один на табурете у стола. Думает он о том, не включить ли ему в свой роман те события, которые происходили с ним сегодня. Он немного и о тебе думает.
– А что он думает обо мне?
– Ну, дорогая, об этом ты сама у него спросишь, – улыбнулась Эрато.
– А когда его отпустят?
– Все произойдет в свое время.
– А что там с ним делают?
– Сейчас ничего не делают. А недавно с ним общались два молодых человека. Проводили, можно сказать, воспитательную беседу.
Алевтина слушала ответы Эрато, временами казалось, что она видит измученного Никиту, и ей становилось очень жаль его.
И я хочу проникнуть в келью, чтоб слово радости шепнуть…


                16-30

Виктор Алексеевич Попов посетил горсовет, где он хотел хоть что-то разузнать о Сурове. Но посещение оказалось безрезультатным, нового он ничего не узнал. В горсовете никто Сурова с утра не видел.
«Олег Владимирович уехал по делам на автобазу, обещал к обеду вернуться…».
Попов покинул горсовет, досадуя на себя за напрасно потраченное время. Заметив на противоположной стороне пруда автобус, спускающийся к мосту, Виктор Алексеевич сбежал по гранитным ступеням к остановке. Он решил снова отправиться в сто двадцатый корпус. Попов был человеком последовательным. То, что запланировано, должно быть выполнено.
Обстоятельства никогда не должны отменять запланированного, они могут только задерживать выполнение намеченного.
Елизавету Тимофеевну он встретил в дверях, та уже собралась за внучкой в детский сад.
– Вам повезло, – сказала Елизавета Тимофеевна, закрывая за собой дверь, – я обычно в четыре ухожу, а сегодня задержалась в ЖЭКе. Но больше опаздывать я не могу. Пойдемте вместе, по дороге и поговорим. Мне во дворе уже сказали, что вы приходили и меня искали.
– Я хотел вас расспросить о вашем соседе, – пояснил Виктор Алексеевич.
– О ком именно?
– Меня интересует Дмитрий Логинов.
– А, Дима из двенадцатой квартиры. Простите, а вы, собственно, кто?
Попов достал из кармана пиджака удостоверение.
– Я следователь милиции. Зовут меня Виктор Алексеевич. Жена Логинова…
– Аня?
– Да, она подала заявление о пропаже мужа. Мне поручено расследование.
– Неужели Дима пропал? – от удивления Елизавета Тимофеевна даже остановилась, – и когда это случилось? Я же его только вчера видела.
– Он поздно вечером ушел из дома и не вернулся.
– Беда какая. И куда он мог деться? Я их всех троих вчера видела из окна. Дима с Аней сына своего, Кешу, из садика вели. Поздно уже. Где-то после шести вечера. Я-то на пенсии, и Алинку – это внучка моя, – голос Елизаветы Тимофеевны, едва она вспомнила о внучке, сразу потеплел, – всегда забираю пораньше. А у них бабушки нет. Внучка у меня просто прелесть. Все уже понимает, все замечает. Тут утром идем мы в садик, а идем мы всегда через площадь у Дома культуры, так она вдруг и говорит, а памятник похож на нашего соседа. Я, конечно, удивилась. Но смотрю, а ведь, правда, вылитый Дима. Ну, Логинов, про которого вы спрашивали.
– Какой памятник? – удивился Попов.
– А вы разве не видели? У ДК недавно поставили.
– Да, я видел. Под ним надпись: неизвестному поэту.
– Я надпись не читала, но лепили памятник с Димы Логинова. Внешность – точно его.
Виктор Алексеевич доехал вместе с Елизаветой Тимофеевной до горсовета и, попрощавшись, отпустил ее в детский садик за внучкой, а сам остался у памятника.
Он неторопливо обошел вокруг постамента, еще раз прочитал надпись и пристально рассмотрел черты изображенного человека. Достав фотографию Логинова из портфеля, он мысленно согласился с Елизаветой Тимофеевной, что памятник очень похож на Диму.
– Витя? – послышалось у него за спиной.
Он обернулся и узнал своего тезку и давнего приятеля – Стеклова. Друзья похлопали друг друга по плечу и почти обнялись, обрадовавшись неожиданной встрече.
Когда-то Стеклов работал в отделе происшествий и часто бывал в милиции. Там он и познакомился с молодым следователем. Взаимная приязнь со временем переросла в дружбу. Они начали встречаться не только по делу. Года три назад вместе провели отпуск на турбазе под Пермью, спускались в подземную пещеру. Раза два в год они удирали из дома и сидели где-нибудь в кафе, наслаждаясь общением. В перерывах между такими вылазками, они использовали телефон.
Встретив Попова, Виктор Стеклов испытал облегчение. Вот человек, с которым можно поговорить откровенно обо всем, что его беспокоило в последние часы. Он предложил Попову присесть на скамейку, и они отошли в сторону от памятника.
Когда друзья уселись, Стеклов достал из кармана пачку фотографий, отобрал две из них и протянул Попову:
– Как тебе нравится это?
Попов без любопытства взглянул на переданные ему снимки и, положив их рядом на скамейку, спросил:
– А что заявит наша уважаемая пресса, если я тебе скажу, что того, кто изображен на этом памятнике, я разыскиваю? И безуспешно.
– Не понял, – заинтересовался Стеклов, – поясни, что ты имеешь в виду?
– А то и имею в виду, что это, – Попов коснулся лежащих снимков, – памятник Олегу Владимировичу Сурову.
– Кто это такой?
– Пресса должна все знать. Это начальник транспортного отдела горсовета.
– Слава богу, не сталкивался, – улыбнулся Стеклов.
– Так вот, – продолжал Попов, – Олег Владимирович сегодня утром самым таинственным образом исчез из кабинета директора автобазы, и, по моим представлениям, в то же время перед автобазой возник этот памятник.
– Ты шутишь?
– Ничуть.
Попов помолчал, оценивая впечатление, произведенное своим сообщением на Стеклова.
– Ты хочешь сказать…
– Мало того, – невозмутимо продолжил Виктор Алексеевич, – вчера вечером или сегодня ночью, точно это пока не установлено, исчез еще один гражданин нашего города. Это некто Дмитрий Сергеевич Логинов.
– Ты хочешь сказать, – перебил его Стеклов, – что и ему поставлен памятник? И где?
– Вот, – Попов кивнул на памятник перед Домом культуры, – между прочим, одна гражданка утверждает, а я лично в этом только что удостоверился, что это точная копия Димы. Можешь это и сам проверить.
Попов достал фотографию Логинова и протянул ее другу.
– Ты знаешь, у следствия есть версия, что число появившихся памятников совпадает с числом исчезнувших людей. И это настораживает.
Стеклов вернул фотографию Димы и встал со скамьи.
– Пойдем, посидим в кафе, – предложил он.
– Мне еще на работу надо вернуться, – вздохнул Попов.
– Ну, тогда зайдем в пив-бар?
– Пошли.
Они направились к автобусной остановке. На полпути Стеклов вдруг остановился.
– А знаешь, версия следствия неверна. Вот, посмотри, – он протянул другу фотографии еще одного памятника.
– Неизвестным алкоголикам? – прочел с удивлением Попов, – а где такой памятник?
– У третьего торгового. Ты их не разыскиваешь? – уточнил Стеклов.
– Этих троих пока, вроде, нет. Но, может быть, о них еще не успели заявить.
– Может, конечно, – вздохнув, согласился Стеклов. – А хочешь, взглянуть еще на один памятник, на который я наткнулся совершенно случайно? Здесь совсем недалеко. Пойдем, покажу.
Друзья миновали горсовет и направились к триста тридцать девятому корпусу. Когда они еще шагали вдоль забора, огораживавшего территорию давно строящейся башни городской гостиницы, Стеклова охватило тревожное предчувствие. И точно, едва забор закончился и перед их глазами открылись подходы к нужной двенадцатиэтажке, Виктор издали увидел на детской площадке безобразное сооружение. Там, где совсем недавно он видел памятник, светлели свежие доски кем-то сооруженного куба.
– Мы опоздали, – произнес Стеклов, останавливаясь.
Попов проследил за направлением его взгляда и спросил:
– А памятник алкоголикам тоже заколотили? Или я ничего не понимаю.
– Заколотили.
Они перешли на другую сторону Центрального проспекта и двинулись между корпусов вглубь района.
– А знаешь, мне пришла одна бредовая мысль. А что, если никто не исчез? Просто кто-то превратил их в памятники, – предположил Стеклов
– Живого человека превратили в бронзу? Это, действительно, бред. Тебе к врачу надо.
– Витюша, ты думаешь, я не понимаю, что это противоречит материализму? Все я понимаю, но ничем другим объяснить происходящее я не могу.
– Нет, дорогой, сказку к делу не подшить, – вздохнул Попов. – Это сплошные домыслы. А меня с работы выгонят за такую версию. Хотя интуиция мне говорит, что ты, похоже, в чем-то прав.
– Представляешь, что будет, – засмеялся Стеклов, – если я эту версию изложу в своей статье? Впрочем, наш главный такой материал тоже не пропустит. Начнет с начальством консультироваться до посинения.
– Тебе все-таки проще. Расскажешь про памятник на площади, про остальные промолчишь. В заключение повосхищаешься улучшающимся обликом города, вот и выполнил задание редактора. А мне что делать? Как я объясню жене этого Логинова, что муж ее стоит в виде памятника на площади. И как ей жить после этого? А потом ты сам говоришь, что Алогорский предлагает памятники переплавить. А что, по твоей версии, после этого случится с теми, кто исчез?
– Знаешь, Витя, твои вопросы ввергают меня в печаль великую. Хочется напиться. Но я почему-то предчувствую, что мы сегодня не доберемся до бара. Давай, купим хотя бы по бутылочке пива, посидим где-нибудь на скамеечке, и еще раз все обсудим.
И два Вити отправились к магазину.


                16-35

Никита получил техническое образование. Судьба распорядилась таким образом, что работал он программистом. Техническая работа с математическим уклоном требует от человека хорошо развитого логического мышления. И Никита обладал этим качеством.
Еще в институте его научили, что в основе познания лежит анализ и синтез. Всякий анализ дробит любое явление на части, выделяя из них главные составляющие, но без последующего синтеза, который должен выстроить эти части в систему, лишенную логических противоречий, невозможно понять общую структуру явления.
Оставшись в одиночестве, Никита занялся анализом ситуации, в которой оказался. Итак, перечень фактов. Его задержали. Не арестовали пока, а только задержали. Изъяли магнитную ленту с подготовленными к распечатке текстами не очень печатаемых поэтов. Изъяли рукопись – самое ценное, и самиздатовские книги – запрещенных среди них нет. Отобрали записную книжку, авторучку, часы и сигареты. Допрашивали. Задавали вопросы о текстах на магнитной ленте и самиздате. Позже задавали вопросы о рукописи, о друзьях и знакомых. Потом возник перерыв. Покормили обедом. И вот уже на несколько часов о нем забыли.
Как обобщить эти факты? Возможно, они удовлетворены его ответами, что маловероятно, или, возможно, проверяют их. Это, скорее всего. Интересно, откуда ноги растут? Чья тут плодотворная или, как говорится, подлотворная деятельность? Кто-то же сообщил о моих распечатках. Впрочем, не будем иссушать душу бесплодными подозрениями.
Итак, что могут предъявить в качестве обвинения? Практически ничего. Использование машинного времени в личных целях. Может быть, оштрафуют. Могут, наверное, уволить.
За дверью раздалось звяканье металла, и на пороге появился незнакомый Никите мужчина. Он кратко скомандовал:
– Куликов, на выход.
Никита поднялся и направился к выходу, лишь на мгновение мелькнула мысль о возможном освобождении, но он тут же отогнал ее.
Мужчина шагал сзади и направлял движение Никиты. Они поднялись по лестнице, и, пройдя по коридору, остановились перед кабинетом, над которым висела золотистая цифра восемь. Постучав в дверь, мужчина открыл ее и впустил Никиту внутрь.
Кабинет оказался небольшим. У окна за столом сидел майор Омельченко. Он закрыл папку, лежавшую перед ним, и внимательно посмотрел на вошедшего.
– Садитесь, – предложил он Никите.
Тот прошел ближе и сел на стул.
– Никита Алексеевич, я просмотрел ваши материалы. Насколько я понимаю, вы человек умный. Вы должны понимать, что в нынешней ситуации от вас требуется искренность и полное содействие следствию.
– А я ничего не скрываю, – заметил Никита. – Просто мне непонятно, что от меня хотят.
– Я внимательно изучил ваши показания. И у меня сложилось впечатление, будто вы совершенно не хотите говорить о ваших друзьях.
– Я не понимаю, при чем тут друзья.
– Позвольте об этом судить нам. Когда я вижу, что вы не хотите о ком-то говорить, я делаю вывод, что вы что-то скрываете от нас.
– Это неправильный вывод. Я ничего не скрываю. Просто рассказывать не о чем. И вообще, у нас разговор получается какой-то несерьезный. Вы на что-то намекаете, а я не понимаю, на что. Давайте говорить конкретнее.
– Прекрасно, – согласился Омельченко. – Вот и расскажите о ваших друзьях.
– Ничего себе, конкретно, – улыбнулся Никита. – У меня есть несколько друзей. Например, два школьных друга…
– Никита Алексеевич, – сразу перебил его Омельченко, – не заставляйте меня разочароваться в вас. Неужели вам нужно объяснять, что ваше детство нас в настоящий момент не интересует.
– А я не знаю, что вас интересует. Друга у меня, действительно, два. Дружим мы со школьной скамьи. Кстати, на мой взгляд, у человека и не должно быть много друзей. Дружба требует взаимных усилий по ее поддержанию. Дружить со многими просто невозможно, ни времени, ни сил не хватит. Приятели, знакомые, их, конечно, может быть много.
– Хорошо, не будем спорить, – согласился Омельченко, – тем более что, как вы сами утверждаете в вашем романе, большинство споров происходит только из-за неточностей в формулировках. Поговорим о ваших знакомых.
– Мне льстит ваше внимание к моему творчеству. Но о ком именно вы хотите говорить?
– Ну, расскажите мне… – Омельченко намеренно сделал паузу, словно перебирая мысленный список, – для начала о Поливановой. Алевтина Васильевна знакома вам?
Под пристальным взглядом майора Никита опустил глаза, но ненадолго. Через мгновение он собрался и, вздохнув, спокойно произнес:
– Мне трудно говорить о ней.
– Почему? – оживился Омельченко.
– Я ее мало знаю, чтобы что-то рассказывать. Да, мы иногда встречаемся, разговариваем. Она приходит на занятия литобъединения. Но темы наших разговоров вам не интересны.
– Почему же?
– Ну, хорошо. Мы беседуем о плохих и хороших рифмах, об обоснованности изменения ритма или размера внутри стихотворения. Словом, можно сказать, что разговоры у нас профессиональные.
– Вы посещали ее дома?
– Нет. Ни разу.
– А знаете, где она живет?
– Где-то в третьем районе. Я ее не провожал до дома, и потому точно не знаю.
Омельченко помолчал, в упор разглядывая Никиту, потом отвел взгляд и, вздохнув, хлопнул ладонью по лежащей на столе папке.
– Да, Никита Алексеевич, – задумчиво произнес он, – я просто чувствую, что вы не желаете ничего рассказывать. И именно о Поливановой. К чему бы это?
– На такой, можно сказать, риторический вопрос мой начальник обычно отвечает: к дождю в Париже.
– Шутник ваш начальник.
В кабинет вернулся охранник, вызванный Омельченко. Никита поднялся со стула.


                16-40

Где можно продать шубу? Главное, продать быстро и в то же время не сильно прогадать при этом. Можно зайти в универмаг, в отдел меховых изделий, высмотреть покупателя, выбирающего жене верхнюю одежду, подойти к нему и шепнуть о возможности сэкономить. Можно что-нибудь соврать о неподошедшем размере или цвете. Но где найти такого покупателя? Хоть и существует поговорка: готовь летом сани, но все же трудно найти того, кто покупает шубу в конце лета? Да и опасно делать это в магазине, можно в милицию угодить.
Худощавый мужчина нес шубу в непрозрачном полиэтиленовом пакете. Поклажа выглядела объемной, ручки пакета едва сходились в руке. Серая подкладка снаружи виднелась, но мех был скрыт от глаз. Мало ли что несет человек. Может быть, он собрался в прачечную или химчистку.
Мужчина дворами восьмого района обошел милицию, и вскоре взгляду его открылась привокзальная площадь. Здесь, соприкасаясь углами, стояли три двенадцатиэтажные башни, горожане звали этот дом «гармошкой». Мужчина остановился рядом с крайней башней, на первом этаже которой располагался комиссионный магазин.
Оглядевшись и не заметив ничего подозрительного, мужчина скользнул внутрь. Он прошел через отдел посуды, мимо витрин с серебряными вилками и ложками. Миновал прилавок с радиотоварами. Посетителей в магазине – по пальцам пересчитать, потому мужчина подолгу нигде не задерживался.
Только убедившись, что никто из присутствующих в магазине не внушает опасения, мужчина приблизился к отделу верхней одежды.
– Я могу сдать шубу на комиссию? – спросил он женщину, охранявшую вход в отдел.
– Обратитесь в приемное окно, – отозвалась та, даже не взглянув на него.
Подойдя к приемщице, мужчина повторил свой вопрос и поставил на прилавок пакет с шубой. Приемщица разговаривала по телефону. Даже не посмотрев на мужчину, она протянула ему бланк и жестом показала, что его нужно заполнить.
Мужчина взял листок и принялся изучать графы, которые требовалось заполнить.
– Девушка, я паспорт забыл, – обратился он к приемщице, – можно я по памяти заполню?
Приемщица взглянула на него и отрицательно покачала головой, продолжая беседовать по телефону. Мужчина вздохнул, взял свой пакет и вышел из магазина. Вариантов у него не оставалось. Нужно идти на рынок. Там он надеялся найти среди торгующих женщин такую, которой можно будет предложить шубу. Увы, рассчитывать на хорошую цену в этом случае не приходилось. Придется сбывать по дешевке.


                16-45

Младший лейтенант Максимов, оставшись с легкомысленной сумкой Алевтины в руках, растерялся. Он находился при исполнении обязанностей, да еще и в форме. Какая тут может быть сумка, а тем более, дамская, с яркими красными цветами на белом фоне? Выручил сержант Гришин.
Он предложил пристроить сумку до конца дежурства у своей знакомой, которая работала в ближайшем газетном киоске. Младший лейтенант облегченно вздохнул. Теперь руки его стали свободны, но то, что он, по сути, совершил кражу, продолжало изводить его. В конце концов, Максимов мысленно пообещал себе, что разыщет девушку, извинится перед ней и вернет сумку. Только после этого он несколько успокоился и смог вернуться к исполнению обязанностей. И трудно определить, чего больше было в этом обещании: то ли желания доказать свою порядочность, то ли просто Максимову хотелось еще раз увидеть симпатичную девушку и, может быть, даже познакомиться с ней.
В пятом часу Максимов решил оставить выбранную ранее точку наблюдения. Он вдруг подумал, что девушка, приметы которой указаны в ориентировке, не обязательно должна стремиться проникнуть в Зеленоград или покинуть его. Она может спокойно сходить на рынок, а он об этом и не узнает, потому что вход на рынок находится у него за спиной.
Вместе с сержантом Максимов отправился на рынок. Младший лейтенант понимал, что здесь рассмотреть всех посетителей труднее, чем на открытой площади. Но зато, рассуждал он, можно будет дольше вблизи рассматривать выбранный объект, не опасаясь вызвать недоумение.
Продвигаясь вдоль торговых рядов, Максимов видел, как люди, заметив милицейскую форму, сторонились, уступая ему дорогу. Объяснялось ли это боязнью или уважением, младший лейтенант не знал, но сам факт внушал ему чувство собственной значимости. Молодому человеку очень нравилось, когда его называли блюстителем порядка.
На рынке в это время количество покупателей возросло. В четыре часа закончилась первая смена на городских заводах. Покинув цеха, молодые хранительницы очагов прежде, чем забежать в детский сад за своими малолетними чадами, направились на рынок, где, как не совсем грамотно сказал один неизвестный поэт, для салатов и борщей прикупают овощей.
В тесных проходах между торговыми рядами чернели лужи, наследие вчерашнего дождя, кое-где они несколько расцвечивались раздавленными помидорами, листьями капусты и луковой шелухой. Зато на прилавках присутствовали все цвета радуги. От иссиня-черных баклажанов, вишнево-красных персиков, желтых груш, зеленых и красных яблок, до розово-белых головок чеснока.
По разнообразию плодов, по их изобилию на прилавках чувствовалась близость осени, клубникой уже не пахло, но откуда-то вдоль рядов, возбуждая аппетит, доносило пряный запах соленых огурцов.
«Хороши дары природы, – думал Максимов, разглядывая цены на картонках. – Если питаться такими дарами, никакой зарплаты не хватит».
Максимов с сержантом прогулялся вдоль рядов и вернулся к входным воротам, намереваясь опять выйти на привокзальную площадь. Но в это время за спиной милиционеров послышались крики. Они сразу же бросились на звуки голосов.
Обойдя деревянный щит, закрывавший обзор, милиционеры увидели кричащую женщину.
– Ах ты, ворюга, – вопила дама, вцепившись в плечо худощавого мужчины и норовя стукнуть его сумкой.
– В чем дело, граждане? – строго спросил Максимов, подходя ближе.
– А вот и милиция, – обрадовалась женщина, продолжая удерживать худощавого за плечо.
Сержант Гришин молча обошел мужчину и стал у него за спиной.
– В чем дело? – повторил свой вопрос Максимов.
– Понимаете, час назад у меня с балкона украли шубу, – начала объяснять женщина. – Я вызвала милицию, написала заявление. А потом решила сходить на рынок. Гляжу, а этот тип предлагает вот этой женщине купить мою шубу. Я ее сразу узнала. Не женщину, шубу…
– Пройдемте в отделение, там разберемся, – вежливо предложил младший лейтенант.
Худощавый мужчина понуро молчал, с досадой сознавая, что он так быстро и нелепо попался.
Услышав слова Максимова, он быстро оглянулся и хотел рвануться в сторону, но сержант Гришин разгадал его намерение. Опытным движением он заломил за спину руку худощавого и повел его в отделение.


                16-50

Расставшись с Поповым, Виктор Стеклов решил вернуться в редакцию. На всякий случай он собирался набросать черновой вариант статьи. Конечно, Вильям Степанович ее не пропустит. Но и если он придет к редактору с пустыми руками, тот его не похвалит.
«Писать, видимо, придется только о памятнике неизвестному поэту. Того, что заколочено досками, как бы не существует. Ну, а монумент у автобазы лучше вообще не упоминать. Можно слегка поиздеваться над неудачными надписями, но и тут особой воли не дадут».
Так и не собравшись с мыслями, Стеклов вошел в помещение редакции. Его по-прежнему переполняли посетители. Виктор с трудом протолкался к своему отделу. Тут его поджидал Вильям Степанович.
– Где ты пропадаешь? – нетерпеливо воскликнул он, увидев вошедшего Стеклова.
– Я не пропадаю, я отрабатываю ваше поручение, – с обидой в голосе, ответил Виктор.
– Ладно, не заводись, – уже спокойней заметил редактор, – у нас ЧП. Оттого все нервные.
– А что произошло? – поинтересовался Стеклов.
– Ты разве в коридоре ничего не заметил?
– Ну, посетителей, конечно, много. А больше, вроде, ничего не заметил.
– Вот именно, что посетителей много. А знаешь, с какой целью они сюда пришли?
– Откуда же я могу знать.
– Они, все поголовно, хотят, чтобы мы в нашей газете опубликовали их стихи.
– Что? – Стеклов удивленно посмотрел на редактора.
Вильям Степанович поднял вверх указательный палец и медленно произнес:
– Это признак того, что культура окончательно проникла в массы, и теперь требует выхода в городскую прессу.
– А может, надо пригласить медиков? – усмехнулся Виктор. – Они посмотрят, и поставят диагноз, что это просто тихое помешательство.
– Зря шутишь, – нахмурился Вильям Степанович.
– Там что? Все пишут стихи? – Стеклов недоверчиво кивнул в сторону двери, за которой доносился гул голосов.
– Они не пишут, они уже написали и принесли их нам. Почему-то именно сегодня. У каждого, как минимум, по тетрадке или по стопке исписанных листов. Я теперь, кажется, понимаю причину бумажного бума в городе. Непонятно только, что нам делать с этим?
– А что тут непонятного? Надо принять у них материалы. Потом как-нибудь рассмотрим, – заметил Стеклов.
– Ты не представляешь, что предлагаешь. Все сотрудники сейчас работают в отделе поэзии. Ты видишь, все там. Принимают посетителей. Отдел просто завален рукописями. А эти, которые в коридоре, не хотят уходить, пока им не выдадут рецензии на их творчество. Я просто не представляю, что делать. Может, милицию вызвать? Только ведь потом хлопот не оберешься. Начнут жалобы строчить в разные инстанции. За всю жизнь не отмоешься.
Вильям Степанович испытывал искреннее огорчение. Стеклов молчал, осмысливая услышанное.
Он вспомнил свое увлечение поэзией. Вспомнил разговор с одним из преподавателей факультета журналистики, кажется, на первом курсе. Тот, просмотрев его тетрадочку, посоветовал ему бросить писать стихи, если сможет, конечно. Виктор смог. И теперь ничуть не жалел об этом.
Вынырнув из глубины воспоминаний, Стеклов вздохнул и, решительно поднявшись, спросил у Вильяма Степановича:
– У нас зал совещаний свободен?
– Свободен, – отозвался редактор. – А что ты задумал?
– Попробую поговорить с этими людьми.
– Что ж, попробуй, – без всякой надежды согласился Вильям Степанович.
Стеклов вышел в коридор и громко, стараясь перекрыть шум толпы, пригласил всю собравшуюся публику в зал совещаний. Народ смолк, дослушав его приглашение, после чего все с гулом удовлетворения хлынули в зал.
Стоя у входа, Стеклов предлагал входящим складывать свои тетради на стол, а самим устраиваться в зале. Вскоре все расселись. Виктор прошел к столу и, раскрыв перед собой одновременно несколько тетрадей, пробежал по ним взглядом. Нахмурившись, он наугад вытянул еще несколько тетрадей из разных стопок. И разложив их на столе, он на некоторое время задумался. В зале установилась тишина.
– Товарищи пишущие, – наконец, заговорил Стеклов.
Зал в ответ еле слышно прошелестел.
– Вы давно пишете стихи? – спросил Виктор, обращаясь ко всем сразу.
– Какое это имеет значение? – послышался чей-то раздраженный возглас в правой части зала.
– На мой взгляд, это имеет большое значение. Вот, просмотрев ваши стихи…
– Когда это вы успели? – послышался все тот же голос.
– Товарищ, давайте договоримся так, – нахмурился Стеклов, – сначала я кое-что скажу вам, а уж потом вы будете меня спрашивать. Хорошо?
На этот раз зал промолчал.
– Так вот, продолжаю свою мысль. Даже то, что я успел просмотреть, дает мне, как профессионалу, основание утверждать, что все те, чьи тетрадки я успел открыть, начали писать совсем недавно. Мало того, всех вас вдохновило, как оказывается, одно и то же событие. А именно, танец девушки. Я прав?
Зал и на этот раз промолчал.
– Это ваши первые стихотворения, – продолжил Стеклов. – А вы знаете, что ни один из самых выдающихся, самых талантливых поэтов не опубликовал своего первого стихотворения. Повторяю, ни один. А почему? Да потому, что настоящий поэт – самый требовательный критик по отношению к самому себе. А первое стихотворение никогда не может быть идеальным. Я не стану цитировать вам Маяковского о словесной руде. Я просто скажу, что мы сможем поговорить с вами о качестве ваших стихов только тогда, когда у вас соберется, как минимум, двадцать таких тетрадок. Кроме того, наша беседа может состояться лишь в том случае, если вы не будете целиком полагаться на вдохновение, а станете совершенствовать свое мастерство, расширять свои знания, эрудицию. Мне неудобно говорить об этом, но у некоторых я заметил грамматические ошибки. Поэт, не владеющий языком, это, простите, нонсенс. Это, как столяр, строгающий рубанком, у которого на лезвии зазубрины. Разве он может гладко отстрогать доску? Нет. Так и поэт должен чувствовать законы языка, слышать звучание каждого слова, каждой фразы. Я не хочу вас запугивать, но каждого из вас, кто продолжит писать, ждет ежедневный каторжный труд, вас начнет попрекать жена или муж за недостаток внимания. Вас ждут постоянные муки и сомнения в собственных силах. Без этого невозможно творчество. И в заключение я хотел бы пожелать, чтобы вам хватило сил на этом трудном пути.
Стеклов умолк и, закрыв глаза, сел на стул. Прошло минут десять. Он ожидал шума и вопросов. Но в зале царила тишина. Чего они ждут, думал Виктор, я им все сказал. Завели они меня своей поэзией.
– Молодец, хорошо говорил, – раздался голос Вильяма Степановича.
Стеклов открыл глаза. Зал был пуст. На столе остались лежать три забытых тетрадки.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ 

Полог шатра внезапно распахивается, наружу выбегает Рато и тут же почти наталкивается на Гера.
– Куда это ты так торопишься? – придерживая девушку за плечи, спрашивает Гер.
– Прошу прощения, – говорит Рато, освобождаясь из объятий Гера. – Я засиделась у Миды, она просила напеть ей несколько песен, а теперь мне надо бежать
– Присядь рядом. Куда ты так торопишься? – повторяет вопрос Гер.
– Как ты мне посоветовал, я занимаюсь делами. Мне нужно успеть.
– Это хорошо, что ты занимаешься делами. Садись.
– Чего уж тут хорошего? Меня уже сегодня отчитали.
Рато садится на скамью. Гер устраивается рядом.
– Кто же это мог сделать?
– Как кто? Отец.
– Так ты сегодня с ним встречалась? Я же тебя предупреждал.
– Он меня сам вызвал, – оправдывается Рато. – И отчитал за все мои художества.
– А кто-нибудь слышал, как он тебя отчитывал?
– Нет. Он это сделал тактично.
– Плохо это.
– Почему же плохо? Разве было бы лучше, если б он это сделал при всех? Нет уж. Хорошо, что он меня пожалел.
– Глупая девочка, – вздыхает Гер, – я же тебе говорил, что нужно всем доказать, что…
– Не хочу я никому ничего доказывать, – перебивает его Рато. – Не хочу.
Рато вскакивает с места и хочет убежать, но Гер пытается удержать ее за руку.
– Я же о тебе забочусь.
– Не надо обо мне заботиться, – вырывается Рато. – Пусть будет, что будет. Извини, но мне, правда, очень нужно бежать.
Гер, нахмурившись, отпускает ее.
Рато, обогнув шатер, натыкается на Диму. Он немного отошел в сторону от своих приятелей, которые дремлют под навесом, и опять собирается читать стихи. В его руках вновь зажата тетрадь с гениальными творениями.
Увидев Рато, он сразу узнает ее.
– Муся, это ты? – удивленно восклицает он.
Рато останавливается. Она сразу замечает все: и заветную тетрадь в руках Димы, и расправленную грудь его, из которой вот-вот должны вырваться плоды его творчества.
На мгновение в уголках ее губ появляется та загадочная улыбка, которая в прошедшую полночь так смутила его. Она в короткой белой тунике, ее стройные загорелые ноги притягивают взгляд Димы.
– Это, правда, ты? – повторяет он вопрос.
– Да, это я, – откликается Рато.
– При свете ты еще лучше выглядишь, – замечает Дима, оглядывая ее с ног до головы.
– Спасибо за комплимент. А ты, как я вижу, опять собираешься стихи читать?
– Да вот, ребят к поэзии приобщаю, – с солидностью в голосе сообщает Дима.
– Ты им лучше классику почитай, – улыбается Рато.
– Да что ты все со своей классикой? Надо писать свое, чтобы не говорили, будто я подражаю Есенину, или еще кому.
– Учиться надо на классике.
– Зачем учиться? Вон, сколько поэтов нигде не учились, а их печатают.
– Ох, Дима, – вздыхает Рато, – не слышишь ты меня. – Хотя бы грамоте подучился.
– А, – машет рукой Дима, – редакторы подправят.
– Ну что ж, прощай, – говорит Рато.
Дима вдруг спохватывается.
– Слушай, Муся, объясни, пожалуйста, я все гадаю, где я сейчас нахожусь?
– Плохо ты, дорогой, учился, если до сих пор не понял, – замечает Рато.
– Ну, у меня есть кой-какие сомнения, но хотелось бы узнать поточней.
– Ты сейчас находишься в стране поэзии.
– Кончай шутить. Такой страны нет.
– Ошибаешься, Дима. Такая страна есть, только не всем удается в нее попасть. Вот тебе повезло.
– Муся, любишь ты издеваться над людьми. Кончай. Я тебя серьезно спрашиваю.
– А я тебе серьезно отвечаю. Как у вас говорят, тебе слабо на Пегасе проскакать?
– Мусь, кончай дурить мне голову. И так жарко.
Дима вдруг замечает, что из-за соседнего шатра неторопливо выходит белый конь. Рато протягивает ему открытую ладонь.
Конь припадает к ладошке Рато мягкими губами, ноздри его раздуваются. Конь фыркает и нетерпеливо переступает ногами.
– Ну, Дима, что ждешь? – улыбается Рато. – Садись на Пегаса, воспари над страной поэзии. Или слабо?
Дима смотрит по сторонам, потом на приятелей. Никого вокруг нет, а приятели спят под навесом. Никто не увидит его торжества.
– А где же у него крылья? – вдруг вспоминает он.
– Будут тебе крылья. Садись.
Дима подходит к коню. Тот стоит спокойно. Дима пытается на него забраться, но у него ничего не получается. Высоко. Дима в растерянности оглядывается.
– А можно его к лавке подвести? – спрашивает он.
– Можно, – смеется Рато.
Дима пытается направить коня к лавке, но тот его не слушается. Рато стоит в стороне, не вмешиваясь.
– Муся, может, ты поможешь? – обращается к ней Дима. – Меня он не слушается.
Рато кладет руку на шею коню, и тот послушно вместе с ней подходит к лавке.
– Дима, а ты не пожалеешь? – спрашивает девушка.
– Да что ты. Я в детстве в деревне и не таких объезживал, – с удальством в голосе говорит Дима, забираясь на лавку, а с нее и на коня.
– Ох, и хвастун ты, – смеется Рато.
Конь некоторое время стоит спокойно, словно примеряясь к весу седока. Неожиданно Дима ощущает под ногами какое-то движение, он поджимает ноги, и тут появляются крылья.
Конь делает несколько шагов, Дима, вцепившись в гриву, пытается усидеть, но пальцы соскальзывают, и он, не удержавшись, падает на землю.
Сидя в пыли, Дима видит, как конь делает несколько взмахов крыльями и поднимается ввысь.
За спиной слышится знакомый смех Рато.



                ЧАС ВОСЕМНАДЦАТЫЙ


                17-00

– Скучно вы живете, – вздохнув, заметила Эрато. – Ни музыки у вас, ни танцев.
– Ты не права, – откликнулась Алевтина, – сейчас будет тебе музыка.
Она подошла к репродуктору и нажала клавишу.
– Московское время семнадцать часов. Передаем последние известия, – произнес голос диктора.
– Не повезло, – смущенно улыбнулась Алевтина. – Минут через пятнадцать что-нибудь передадут, – пояснила она. – А вечером включим телевизор, кино посмотрим или спектакль. Я, правда, редко смотрю. Чаще пасьянс раскладываю. Что-нибудь загадаю, и раскладываю карты.
– И часто твои загадывания сбывается? – с улыбкой поинтересовалась Эрато.
– Ай, лучше не спрашивай. Времяпрепровождение это, а не гадание. А ты как гадаешь?
– У меня способ лучше, – отозвалась Эрато. – Вот видишь? – она сняла висевшие у нее на шее бусы из крупных янтарных шаров, – все бусины светлые, прозрачные, а одна темная, матовая. Я загадываю, что желание исполнится, если темная бусина, например, окажется слева нечетная. А после этого подбрасываю бусы.
Эрато крутанула бусы на пальце, и они взвились под потолок. Ловко поймав вращающееся кольцо, она зафиксировала одну бусину в пальцах, после чего, не отпуская ее, положила кольцо на стол и начала считать бусины влево по кольцу:
– Раз, два, три, четыре, пять. Это темная. Значит, желание сбудется.
Алевтина, зачарованно следя за руками Эрато, робко спросила:
– А у тебя сбывается?
– Не жалуюсь,
– А можно мне попробовать?
– Попробуй, – Эрато протянула ей бусы.
Алевтина взяла бусы, неожиданно ощутив, что бусины излучают теплоту. Держать их в руках было приятно. Казалось, что держишь живое существо, теплое и милое.
Тепло из желтых бус течет в мои усталые ладони.
Алевтина погладила бусины, и ей показалось, что под пальцами желтые шары на ее ласку отвечают веселым поскрипыванием и глухим постукиванием.
– Ну, что ж ты медлишь? – поторопила ее Эрато.
– А я никак не придумаю, что бы такое загадать, – задумчиво улыбнулась Алевтина.
– Начни с чего-нибудь самого простого и очевидного, – подсказала Эрато.
– Даже не знаю. Мысли разбегаются. Так, – Алевтина попробовала сосредоточиться, – ну, для начала загадаем про сегодняшний вечер. Например, будем мы смотреть сегодня кино по телевизору или нет.
– Давай про твой телевизор, – согласилась Эрато.
Алевтина раскрутила и подбросила бусы. Поймать их ей удалось только двумя руками. Закрыв глаза, она определилась с начальной бусиной, после чего положила янтарное кольцо на стол и начала считать.
Против ожидания бусы утверждали, что смотреть кино им сегодня не суждено.
– Как же так? – удивилась Алевтина, она взяла с тумбочки программу и нашла в тексте то, что искала, – вот же, в девятнадцать двадцать должен быть фильм. Ничего не понимаю. Ты мне можешь объяснить? – обратилась она к Эрато.
– Судьбу не нужно объяснять, ее нужно принимать. Ты лучше попробуй еще раз.
– Ну, хорошо, – Алевтина отбросила программу, – не будем мелочиться. Что для девушки главное? Правильно, встретить хорошего, верного друга, который станет ей опорой на всю жизнь. Вот и спросим, встречу я такого?
Алевтина крутанула и подбросила бусы. В этот раз ей удалось их ловко поймать. Подсчет бусин обнадежил. После этого бусы стали взлетать часто. Судьба подавала Алевтине знаки, быстро обучая ее задавать правильные вопросы.
Бусы утверждали, что встреча будет скоро. – Даже в этом году. – Они уже знакомы. – Это не Николай. – Встреча будет даже в этом месяце.
Алевтину охватил азарт. Она чувствовала, что идет по правильному пути.
– Ты бы сделала перерыв, – усмехнулась Эрато, наблюдавшая за гаданием Алевтины.
– Мусенька, погоди. У меня даже руки дрожат. Я же приближаюсь к самому главному.
– Ну, узнаешь главное, разве после этого интересно будет жить? – допытывалась Эрато.
– Мусенька, я, кажется, уже догадываюсь, куда меня нацеливает судьба. Погоди минуточку. Меня уже затянул азарт. Задаем вопрос, встретимся ли мы сегодня. Ответ должен быть отрицательным, потому что, если я правильно догадываюсь, встреча наша не может состояться сегодня. В силу разных обстоятельств.
Алевтина подбросила бусы. Подсчет ее озадачил.
– Не понимаю, этого не может быть, – она задумалась. Эрато молчаливо с улыбкой за ней наблюдала, – или бусы врут? Мусенька, что мне делать?
– С судьбою мы наедине, твои слова? – вопросом на вопрос ответила Эрато.
– Да, я все поняла. Итак, ставим на правый чет и задаем вопрос в лоб: это Никита?
Алевтина подбросила бусы, закрутилось кольцо, засверкали желтые искры.
И вдруг рядом на тумбочке резко зазвенел телефонный звонок. Алевтина вздрогнула, на мгновение отвлеклась, и потому поймать бусы ей не удалось. Она только успела слегка зацепить их мизинцем. Янтарное кольцо ударилось о спинку стула. Нить разорвалась, и освободившиеся шары, глухо подпрыгивая, раскатились по полу.
– Ох, – испуганно вскрикнула Алевтина и бросилась собирать бусы.
Между тем, звонки продолжались. Телефон настойчиво призывал обратить на него внимание. Алевтина, подобравшая с десяток бусин, встала с пола.
– Я сейчас, – пояснила она Эрато, которая тоже поднимала янтарные шарики, и, сняв трубку, с досадой в голосе произнесла, – слушаю вас.
– Здравствуйте, тетя Аля. Это Светлана Алогорская. Я не вовремя? Вы заняты?
– Здравствуй, Светик, – улыбнулась Алевтина, – поздравляю тебя с днем рождения.
– Спасибо, тетя Аля. Я звоню, чтобы напомнить вам, что жду вас сегодня в ресторане «Русский лес» в семь часов вечера. Вы придете?
– Да, я помню о приглашении. А можно я приду не одна?
– Вы придете со своим молодым человеком?
– Нет, Светик, с подругой.
– Конечно, тетя Аля, обязательно приходите. Я буду вас ждать. До вечера.
– До вечера, – отозвалась Алевтина.
Она положила трубку и снова опустилась на колени в поисках раскатившихся бусин.
– А я ведь забыла про ее день рождения, – созналась Алевтина. – Только когда услышала ее голос, вспомнила. Теперь понятно, почему мы не посмотрим телевизор. Этой маленькой девочке сегодня уже стукнуло восемнадцать. А когда-то она жила на нашей лестничной площадке. Потом ее отец стал главным архитектором города, и ему дали квартиру в «царском селе». Так у нас называют элитные дома на площади Юности. Он, конечно, теперь постарел.
– Да, его, между прочим, мучают боли в сердце, – добавила Эрато.
– Этого я не знаю. Может быть. Знаю только, что, когда они у нас жили, ее родители вечно пропадали на работе, а Светка все время крутилась у меня, конечно, когда я находилась дома. Она тут и уроки делала, и книжки читала, и телевизор мы вместе смотрели. С той поры она так и считает меня своей старшей сестрой или теткой.
– Что же ты ей собираешься подарить на день рождения? – спросила Эрато.
– Даже не представляю. Надо что-то придумать.


                17-10

Василий Андреевич устал. Суета сегодняшней ночи не прошла бесследно. Глаза попросту слипались, в голове, словно наполненной тягучими неповоротливыми мыслями, ощущалась тяжесть, особенно в затылке. Посидеть бы, прислонившись головкой, а еще лучше – полежать бы.
Но, как видно, день не задался с ночи. С трудом встав, Василий еле дошел до работы. И, как назло, с утра оказались приемные часы в паспортном столе. Народ толпился у окошка, где выдавали выписки из домовой книги. Но, получив заветные бумажки, население не упархивало радостно удовлетворенное, оно слонялось по коридору и жаждало найти своего техника-смотрителя, чтобы излить ему накопившиеся претензии.
Василия Андреевича с утра терзали две гражданки пенсионного возраста из злополучного сто двадцатого корпуса. Они требовали, чтобы он пришел в их квартиры и составил акт о протечке крыши. Василий пытался втолковать им, что ЖЭК уже выделил рубероид, и не сегодня-завтра начнется ремонт крыши. Но гражданки давно отвыкли верить на слово. Они настаивали на акте.
Пришлось плестись за ними и составлять никому не нужные бумаги. Потом он вернулся в ЖЭК, чтобы узнать у Тони, секретарши Петра Ивановича, не звонил ли ее начальник. Но тот пропал, и, когда Вася перед уходом набрал его номер, дозвониться до Изъянова не удалось. Вася насчитал двадцать семь длинных гудков, после чего, чертыхнувшись, положил трубку и поплелся домой обедать.
Пока жена разогревала обед Василий Андреевич, сидя в кухне за столом, зевал и словно проваливался куда-то, но жена бренчала посудой, и каждый резкий звук вырывал его из этого зыбкого состояния.
После обеда ему удалось на часок прикорнуть. Но, когда жена разбудила его, он почувствовал себя совершенно разбитым. С какой радостью он остался бы дома, объявись Изъянов до обеда. Идти на работу не хотелось.
Василий подозревал, что, хотя Петр Иванович и обещал позвонить в стройуправление по поводу ремонта крыши, но до сих пор такого звонка не сделал. А если этот ремонт отнесут на будущий год, что говорить населению? Конечно, по большому счету, за все отвечать Изъянову. Но когда он еще наступит, этот большой счет, да и наступит ли? А пока гражданки пенсионного возраста пристают к нему, к Василию Андреевичу.
После обеда трясина каких-то мелких дел опять засосала техника-смотрителя. Неожиданно к нему, как банный лист, пристал профорг Маткин, от которого, все это знали, трудно было отвязаться. Оказывается, еще в начале квартала Василий Андреевич принял соцобязательство: подать одно рацпредложение, а теперь как раз подошел срок.
Такая новость, да еще на тяжелую голову. Василий едва не зарычал. Опять это все – выдумки Изъянова. Тогда, в начале июля Маткин бегал и требовал с каждого соцобязательство, но все отмахивались от него. Профорг пожаловался главному инженеру, а тот, недолго думая, вызвал к себе Василия Андреевича, видимо, знал, что Вася не научился противостоять начальству.
Васино сопротивление он сломил обещанием самолично помочь. Очень уж хотелось Петру Ивановичу красиво выглядеть в управлении городским хозяйством. Вот и возникло проклятое соцобязательство, которое теперь надо неизвестно как выполнять.
Только-только отбившись от Маткина обещанием решить вопрос завтра, Василий Андреевич встретил Елизавету Тимофеевну. Уборщица сто двадцатого корпуса стала докучать ему вопросами о том, что спрятано на злополучном чердаке. Он уже не помнил, что отвечал ей, потому что голова казалась чугунной. Болела шея, давал о себе знать давний остеохондроз. К тому же, когда уборщица уходила, перед глазами вдруг возник бултыхающийся в воздухе Изъянов, от этой картины Василия прошиб холодный пот.
Совершенно вымотанный, он зашел к девушкам в паспортный стол. Здесь его по-знакомству напоили чаем с сушками и карамелью «Клубника со сливками». Здесь Вася собрался подремать до конца рабочего дня, но вдруг появился Фролов, сантехник из соседнего ЖЭКа. Это ему Василий собирался сбыть умыкнутую им сантехнику.
Но, не переговорив с Изъяновым, Василий Андреевич опасался предпринимать решительные коммерческие действия. Мало ли чем все могло закончиться. Изъянов говорил что-то невнятное про возможную проверку. Может, комиссия какая заявится, а может, еще что-то. Лучше не форсировать события, пока не побеседовал с Изъяновым.
Василий поговорил с Фроловым. Но тот настаивал на том, чтобы вопрос решить сегодня же. Или сегодня, или никогда. У него тоже есть планы.
Пришлось Василию Андреевичу соглашаться на сегодня. Конечно, ему трудно устоять, уж больно заманчивой представлялась сделка. Но и сорваться немедленно с места он не мог. Знал он за начальником слабость: тот любил проверять подчиненных. Скажется больным, а сам заявится на работу за десять минут до конца, и всех, кого ветром сдуло, на бумажке зафиксирует. Любил он это проделывать перед тем, как премию распределять.
Жизненный опыт подсказывал Василию Андреевичу, что без особой надобности лучше отсиживать свои положенные восемь часов, чем лишаться премии из-за того, что сбежал на полчаса раньше времени. Он давно понял, что более безопасно задерживаться, возвращаясь с обеда. Всегда можно сослаться на то, что тебя по дороге перехватили жильцы.
С Фроловым договорились встретиться после работы. Тем более что тот пришел с пустыми руками. И о чем он думал? Василий Андреевич сумками не торгует, а в полиэтиленовом пакете латунную сантехнику не донести. Именно эти обстоятельства вынудили Фролова идти за тарой.


                17-15

– Разрешите, товарищ полковник? – спросил Омельченко, появляясь на пороге кабинета Лугового.
– Что ты хочешь, майор? – устало вздохнул Олег Николаевич и откинулся на спинку стула.
– Хочу доложить. Записаны два разговора по телефону Поливановой.
– Ты хочешь сказать, что сейчас она у себя дома? – уточнил Луговой.
– Да, она дома, и мило переговаривается с подругой. Подруга приглашает Поливанову на день рождения.
– Она согласилась?
– Да. Прикажете задержать ее?
Луговой немного помолчал, обдумывая ситуацию.
– Майор, только действовать нужно чрезвычайно осторожно. Кстати, а второй разговор с кем состоялся?
– Звонил некто Мазин, он работает вместе с Куликовым. Сообщил о задержании Куликова.
– Понятно, – пробормотал Луговой.
– Товарищ полковник, разрешите действовать? Я с группой задержания готов отправиться хоть сейчас.
– Слушай, Омельченко, а почему твое наблюдение не сообщило, когда Поливанова появилась в своей квартире? – нахмурился полковник. – Они что? Прозевали ее приход?
– Товарищ полковник, я разберусь и приму меры.
Луговой надолго умолк, могло даже показаться, что полковник забыл об Омельченко. Но майор знал своего начальника, и потому спокойно ожидал приказа, который обязательно должен последовать, когда Олег Николаевич все продумает.
– Проинструктируй старшего группы. В квартиру рваться не надо. Пусть ждут, когда Поливанова сама выйдет, – неторопливо произнес полковник, не глядя на Омельченко. – Расскажи им о Петрове. Он вошел в эту квартиру. Я не хочу, чтобы вся группа оказались рядом с ним.
– Может, мне самому? – спросил Омельченко. – Уж очень хочется посмотреть ей в глаза. Да и про Петрова я бы спросил.
– Отставить, майор, – недовольно прервал его полковник. – Когда ее доставят, тогда и пообщаешься. Кто мне будет помогать разбираться с комиссией? Проинструктируй группу и быстро возвращайся. Тут дел хватает. Все ясно?
– Так точно…


                17-20

Леониду и Нине до дома предстояло ехать на автобусе пятого маршрута, а Роману и Сергею – на первом или десятом, поэтому друзья расстались на привокзальной площади. Сергей, стоя на своей остановке, увидел, как вскоре подошла «пятерка», и Леонид с Ниной уехали. Ни «первого», ни «десятки» не было видно. Терпение у Сергея иссякло.
– Слушай, давай полетим, – предложил он Роману.
От пришедшей идеи ему стало веселее. Он улыбнулся, представляя, какими станут лица окружающих, когда они на глазах у всех поднимутся в воздух. Но приятелю предложение явно не понравилось.
– Ты что? – Роман округлил глаза.
Он даже схватил Сергея за руку, видимо, вспомнив свой недавний полет над поляной. К его радости появилась «десятка», и друзья забрались в автобус.
Сначала они заехали к Роману, там оставили его вещи, а уж потом пешком прошли к дому Сергея. Здесь они сели за телефон. Сергей надеялся, что, набрав нужный номер, он тут же получит необходимую информацию об Алевтине.
Но, кроме имени, они ничего не знали, а по словесным портретам разыскивать может только милиция, да и то это чаще случается в кино.
Роман позвонил своему знакомому, Витьке. Минут пять он пытался объяснить по телефону, что им нужно. Сергей нетерпеливо кружился вокруг приятеля, подсказывая, что надо спрашивать.
Не выдержав, он отобрал у Романа трубку и сам допросил собеседника. Через минуту Сергей понял, что от ученого, увлеченного своей наукой, толку не добиться. С досады ему даже показалось, что этот Витя не в курсе, чем отличается мужчина от женщины.
Сергей уже хотел положить трубку, но тут его осенило, и он спросил Витю, нет ли поблизости какого-нибудь парня, который мешает Вите заниматься важными исследованиями. К счастью такой оболтус нашелся. Незримый Витя, похоже, с радостью передал ему трубку.
– Привет, меня зовут Сергей.
– А меня – Александр. Привет.
– Понимаешь, Саша, мы разыскиваем одну девушку, – начал разговор Сергей.
– Каждый разыскивает свою.
– Вот именно. Говорят, что та, которую я разыскиваю, работает у вас на фирме. Даже, точнее, на вашем этаже. Ты не мог бы мне помочь?
– Ну, девушек у нас много работает. А чем конкретно я могу помочь?
– Мне бы ее телефон.
– А кто она? Как ее имя и фамилия?
– Я не знаю ее фамилии. Ее зовут Алевтиной.
– Как говорится, редкое имя.
– Ты не знаешь ее?
– У нас на этаже человек триста работает. Ты хочешь, чтобы я их всех знал по имени?
– Триста? – удивился Сергей.
– Ну, двести пятьдесят. Разве от этого легче? Но мы попробуем. Ты говоришь, она работает у нас на этаже, значит, я должен ее знать в лицо. Давай, опиши ее.
Сергей прикрыл глаза и представил внешность Алевтины, ее взгляд, улыбку.
– Не знаю, с чего начать. Волосы у нее светло-русые, глаза голубые, нос обычный, рост, наверное, метр шестьдесят, плюс-минус пять сантиметров. Но, в общем, красивая.
– Негусто с приметами, – усмехнулся Саша. – Обещать ничего не могу. Да, Виктор Петрович тут гундит, чтобы я заканчивал разговор. Ты можешь подойти к проходной?
– Конечно.
– Ну, давай, через полчаса подходи. Будем надеяться на редкость имени. Я тут прошвырнусь, с людьми потолкую, посмотрим, кто тут под твое описание подходит.
– Саша, а как я тебя узнаю?
– Ну, у меня-то классная примета. Я рыжий. Ну, пока. Я побежал.
Почему слово «рыжий» у нас ассоциируется со словом «особенный»? Не потому ли, что настоящих рыжих очень мало? Когда человек хочет, чтобы его считали похожим на других, он говорит: я что, рыжий? Но, в то же время, когда ему хочется выделиться среди равных, он почему-то не заявляет: я рыжий. Всем известно выражение: искать рыжего или, того хуже, козла отпущения. Неужели рыжесть, рыжина делают человека пасынком жизни? Может быть, это своего рода уродство, которого сторонятся, на которое оглядываются? Но какое ж тут уродство?
Закройте глаза и, если вы мужчина, представьте себе стройную рыжеволосую девушку, а рыжеволосые – всегда стройные. Волосы ее шелковисты и густы, на щеках легкая россыпь милых конопушек. У нее огромные глаза зеленого цвета, которые притягивают своей глубиной, в которых угадывается внутренний огонь.
Если же вы женщина, то представьте себе высокого юношу с копной непокорных кудрей ярко-огненного цвета. Он немного неуклюж, на носу его веснушки и на щеках они пробиваются сквозь яркий румянец, но широко посаженные глаза его медового цвета источают теплоту и нежность. Разве можно назвать это уродством?
Вероятно, мы все – не рыжие, и потому попросту завидуем им, этим близким родственникам огня, у которых и кровь горячее, и энергии больше, чем у нас, блондинов, шатенов и даже брюнетов…
Минут пятнадцать Сергей упрашивал Романа отправиться вместе, пока тот не согласился. От дома Сергея в обход пруда по плотине приятели вышли к голубым корпусам промзоны. И уже через полчаса они находились у проходной. Вскоре из-за стеклянной двери появился Саша. Сергей узнал его сразу.
По ступенькам легко сбежал молодой паренек с коротко стриженными рыжими волосами. Лице его несло какое-то удивленно-восторженное выражение. Видимо, виной тому был белесо-розовый цвет его ресниц и бровей. Они сливались с цветом кожи, и оттого глаза его казались беззащитно-открытыми навстречу удивительному миру.
Оглядев площадку перед проходной, он безошибочно вычислил Сергея, и подошел к приятелям, стоявшим в тени.
– Привет, а вот и я.
– Привет, Саша. Ну, что удалось узнать? – нетерпеливо поинтересовался Сергей.
– Пошли, посидим на берегу, – предложил рыжеволосый юноша, и, не дожидаясь согласия новых знакомых, уверенно зашагал к пруду.
Расположившись на одной из скамеек, расставленных вдоль асфальтовой дорожки, окаймлявшей пруд, Саша закурил. На противоположном берегу от воды к площади перед Домом Культуры полого поднимался неухоженный еще берег с несколькими хлипкими деревцами. Справа среди кучки высоких деревьев, посаженных еще жителями давно снесенной деревни с любопытным именем – Савелки. белели многочисленные грани корпуса нового Дома Культуры. Слева, словно марсианская тарелка, только не круглая, а квадратная, располагалось трехэтажное, но казавшееся приземистым, здание горсовета.
– Ну, рассказывай, – нетерпеливо произнес Сергей, присаживаясь рядом с Сашей, – тебе, наверное, надо возвращаться на работу.
– Да не хочется мне возвращаться. Этот зануда, Виктор Петрович…
– Почему ты называешь его по имени и отчеству? – удивился Роман.
– Так он сам этого требует. На работе, говорит, надо обращаться уважительно.
– Ладно, Саша, не отвлекайся, – попросил Сергей, придвигаясь ближе. – Ты узнал телефон Алевтины?
– Какой ты торопливый, – усмехнулся Саша и, пригладив рыжий ежик на голове, сказал, – успокойся. Я, можно сказать, по всему этажу все отделы обошел, прежде чем нашел следы твоей подруги.
– Ну, и что ты узнал? – перебил его Сергей, сгорая от нетерпения.
– Да не торопи ты меня, а то что-нибудь забуду, – припугнул он Сергея.
Сергей вздохнул и, сдерживаясь, откинулся на спинку скамейки, покорно прикрыв глаза.
– Во-первых, я узнал ее фамилию. Это тебя интересует?
Сергей молча кивнул головой.
– Алевтина Поливанова. Сегодня у нее библиотечный день. В общем, девушка гуляет.
– А в отделе никто ее телефона не знает? – не выдержав, снова перебил его Сергей.
– Понимаешь, тут обстоятельства против тебя. Ее подруга в декрете. Профорг, как назло, сегодня тоже в отгуле. А к начальнику лаборатории мне посоветовали не соваться.
– Так ты больше ничего не узнал? – разочарованно произнес Сергей.
– Обижаете, товарищ, – лукаво улыбнулся Саша.
– Так чего ты тянешь? – Сергей даже стукнул кулаком по спинке скамейки.
– Ладно, ладно, успокойся. Я узнал ее адрес.
– Ну!
– Оказывается, она живет тут рядом. В третьем микрорайоне. Корпус триста тридцать девятый, а номер квартиры я шепну тебе на ушко.
Мечтая узнать номер телефона Алевтины, Сергей представлял, как позвонит ей и договорится о встрече. Но Саша сообщил ему ее адрес, и планы его тут же изменились. Раз нельзя позвонить Алевтине, значит, не судьба. К тому же существовал вариант, когда она не захотела бы встречаться. Лучше уж заявиться без предупреждения. Неважно, прилично это или неприлично, главное, нет риска напороться на отказ. Ох, и удивится же она, увидев его на пороге.
– Ну, что будем делать? – спросил Саша.
– Не знаю, что будете делать вы, а я направляюсь к ней, – заявил Сергей, решительно поднимаясь со скамейки.
– Ты куда? Вплавь, что ли, собрался через пруд? – Окликнул его Саша, увидев, что Сергей направился прямо к воде.
Сергей вернулся к нему.
– Извини, – он протянул руку. – Спасибо тебе, Саша. Запиши мой телефон, семьдесят три, тридцать четыре, и дай мне свой, созвонимся. Я теперь до конца жизни твой должник. Ты сейчас на работу?
– Ну, уж нет. Погода отличная. Если бы сюда стол вытащить, тогда бы я поработал. А так, пусть Виктор Петрович один вкалывает. У него защита на носу. Давай, я лучше тебя провожу. Тем более что нам почти по дороге. Я же в четвертом микрорайоне живу. Пошли.
Саша направился по асфальтовой дорожке к мосту через пруд, но Сергей его остановил.
– Саша, хочешь, я тебя научу летать?
– Ты что? – удивился тот, показалось даже, что рыжие волосы Саши еще сильнее встопорщились на макушке. – Никак стрела Амура тебе в головку попала? Что ты предлагаешь?
– Я серьезно, – произнес Сергей, – хочешь?
Саша внимательно посмотрел на Сергея, потом перевел взгляд на молчаливого Романа.
– Ты шутишь? – спросил он, не веря словам Сергея.
– Ничуть. Смотри.
Сергей медленно поднялся над асфальтом. Невысоко. Сантиметров на двадцать. Но и это произвело впечатление на Сашу.
– Как ты это делаешь? – заинтересовался он.
Вскоре способный ученик уже порхал над газоном. Ему, как и многим другим, начавшим освоение воздушного пространства, пришла идея зависнуть вверх ногами. Недолго думая он воплотил свою идею, почти касаясь асфальта своей рыжей головой. Из карманов посыпалась мелочь, вывалились сигареты и пропуск.
– Да, – сделал вывод Саша, – теперь на карманах придется молнии вшивать, а то все барахло растеряешь.
– Ну, что? Теперь айда напрямик через пруд? – предложил Сергей.
– Я… я не хочу, – сразу же отказался Роман.
– Да, не бойся, тут близко, да и потом я же буду с тобой рядом, – успокоил его Сергей.
Роман упорствовал, и некоторое время было потрачено на его уговоры. Только когда Саша предложил всем взяться за руки, Роман согласился. С двух сторон держа Романа за руки, они медленно перелетели через пруд.
Так уж случилось, что мало кто заметил их полет. Всего-то четыре пары глаз наблюдали за ними. Две пары принадлежали двум юным созданиям, скрывавшимся в густой зелени кустов, росших между асфальтовой дорожкой и прудом. Еще две пары глаз принадлежали двум молодым людям, прогуливавшимся возле Дома Культуры.
Приземлившись на противоположном берегу, ребята направились по дорожке к горсовету и далее к Центральному проспекту. Они не видели, что поверху им наперерез спешат двое молодых людей.
– Слушайте, ребята, может, опять полетим? Низенько, над самой землей. Так быстрее, – предложил Саша.
Он испытывал восторг от обретенной новой возможности, ему не терпелось еще раз испытать захватывающие ощущения полета.
– Не стоит привлекать к себе внимание, – осторожно заметил Сергей, поднимаясь по ступенькам к горсовету.
– Ребята, погодите, – послышалось сзади.
– В чем дело? – спросил Сергей у приближающихся молодых людей.
– Пройдемте с нами, – предложил один из них.
Он взял за руки Романа и Сашу. Второй молодой человек держал за предплечье Сергея.
– Что случилось? – недоумевал Сергей.
– Пройдемте, ребята, пройдемте, – настаивал молодой человек, крепко удерживая Романа и Сашу и направляя их в сторону Дома Культуры.
– Нам некогда, мы торопимся, куда вы нас ведете? – заговорил Саша, но его не слушали.
Не дождавшись ответа на свой вопрос, Саша повернул голову к Сергею и спросил:
– Серега, ты что-нибудь понимаешь? За что нас? – и когда Сергей посмотрел на него, Саша хитро подмигнул ему.
– Представления не имею, – отозвался Сергей.
И в этот момент Саша вдруг споткнулся об одну из плиток, которыми была вымощена площадь между Домом Культуры и горсоветом.
Споткнувшись, Саша начал падать под ноги молодому человеку. Тот чертыхнулся, но, нагнувшись за Сашей, не отпустил его руку, а только отступил в сторону. Второй молодой человек поспешил на помощь товарищу. Он ослабил хватку, которой удерживал Сергея, и, наклонившись, начал помогать подняться Саше.
– Вставай, – торопил он.
Сергей понял, что стараниями нового приятеля ему представился случай, и грех им не воспользоваться.
Резко вывернув руку, он освободился от захвата и легко перемахнул забор, огораживающий недостроенную гостиницу. Вслед раздались крики, но это его уже не волновало.


                17-25

Стеклов вместе с Вильямом Степановичем прошли в кабинет редактора.
– Ну, что? Собрал материал для статьи? – поинтересовался Вильям Степанович.
– Я думаю, статью писать не придется, – устало вздохнул Виктор.
– Это почему?
– Очень много странного, можно даже сказать, страшного и непонятного.
– Даже страшного? Интересно. Давай, выкладывай. Что ты имеешь в виду?
Стеклов молча достал из кармана пачку фотографий и положил на стол перед редактором. Тот раздвинул фотографии по столу и принялся их изучать.
Минут десять потратил он на то, чтобы внимательно рассмотреть каждый снимок. За все это время Вильям Степанович не проронил ни звука. Лицо его тоже ничего не выражало. Только отложив последнюю фотографию, редактор посмотрел на Стеклова.
– Неплохо провел время, – произнес он.
– Мы старались, – отозвался Виктор.
– И что, – редактор обвел пальцем фотографии, – это все так и стоит для всеобщего обозрения?
– Не совсем. Кое-что из этого со всех сторон уже заколочено досками.
– Это хорошо. Значит, кем надо, меры принимаются. Вот и славненько.
– Вильям Степанович, – заговорил Стеклов.
– Что, Вильям Степанович? – редактор перебил его сердито и торопливо, словно опасаясь, что корреспондент произнесет что-нибудь ненужное. – Ну, что тебе, Стеклов, неймется? Хороший ты парень, а ситуацию никак не поймешь. Не можем мы об этом писать. Ну, хорошо, предположим, я тебе разрешу. Что ты в этом случае напишешь? Что ты, как говорится, сообщишь нашим читателям?
– Ну, во-первых, я скажу, что в городе установлено несколько памятников, а главный архитектор не в курсе, кто это сделал и зачем. А во-вторых, я предложу провести конкурс на лучшую идею: кому установить памятник и в каком месте. У меня даже заголовок есть: «Столпотворение или массовое производство памятников».
– Я знаю, что ты любитель словесной эквилибристики. С твоей жаждой сенсации тебе надо работать за границей в желтой прессе.
– Ну, уж прямо в желтой.
– Конечно. Вот скажи, зачем нам ссориться с главным архитектором? Ведь сказав, что он не в курсе установки памятников, ты бросаешь в его огород огромный камень. Он обидится.
– Да я сам слышал, что он возмущался по этому поводу.
– Сам он может возмущаться, сколько хочет, а если об этом напишут в газете, я уверен, это ему не понравится.
– Так что? Разве мы должны писать только то, что всем нравится?
– Ты не передергивай. Я этого не говорил. Но наша газета не бульварная пресса, мы орган горкома, нам нельзя писать, что в голову взбредет. Материал должен быть выдержан и взвешен. Слово – это оружие, с ним нужно обращаться ответственно и осторожно.
– А я это заранее знал, потому и сказал, что статьи о памятниках не будет.
– Ладно, прозорливый ты мой, – усмехнулся Вильям Степанович. – Я все понял и ценю твои труды. Только пока ты про страшное ничего не сказал. Давай, излагай дальше, что там у тебя еще накопилось?
– Есть одна странность у этих памятников.
– Какая странность?
– Каждый памятник похож на конкретного человека…
– Что ж тут странного? – удивился Вильям Степанович.
– Я еще не договорил. Похож на конкретного человека, живущего в нашем городе. И странность заключается в том, что именно этот человек находится в розыске.
– Не понял.
– Ну, все эти люди, которым установили памятники, пропали и их разыскивают.
– Как пропали?
– Ну, как пропадают? Исчезли. В городе их нет, а вместо них появились памятники.
– Ну, знаешь, – редактор покачал головой, – у нас в газете только мистики не хватало. Ты соображаешь, что ты говоришь?
– А я и говорю, что это странно.
– А когда ты говорил, что это страшно, ты на памятник лейтенанту намекал?
– Вы тоже догадливы.
– Откуда у тебя информация, что эти люди исчезли? – спросил Вильям Степанович и еще раз внимательно посмотрел на фотографии памятников.
– Я разговаривал со следователем милиции, он ведет дела по исчезновению двоих из них.
– Твой друг Попов, что ли?
– А если и Попов, так что? Разве ему нельзя верить?
– Да ничего. Просто это – дополнительный повод попридержать статью.
– Почему?
– Пусть твой Попов разыщет этих людей, тогда, может быть, что-нибудь напечатаем. А пока занимайся бумажным бумом. Тем более что теперь понятна его причина.
– Ясно, – вздохнул Стеклов, поднимаясь со стула и направляясь к выходу.
– Ничего тебе не ясно, – проворчал ему вслед редактор, и уже тише добавил, – впрочем, мне тоже.


                17-30

Два юных создания выбрались из зарослей на асфальтовую дорожку и уселись на скамейку, стоявшую неподалеку. Одно создание, по имени Борис, обняло другое, по имени Юля, и их опухшие губы вновь соприкоснулись. Да, да, именно этим они и занимались, когда три взрослых мужика вспугнули их полчаса назад.
Борис и Юля познакомились в начале августа еще на вступительных экзаменах в МИЭТ. Но встречаться они начали только после того, как обнаружили себя в списках принятых в институт. На радостях они отправились в кино, и там Борис впервые держал Юлю за руку.
Но, как сказали бы древние: о, времена, о, нравы!
Не прошло и трех недель, а они уже начали целоваться. Но разве можно осуждать спешащих познать себя и жизнь? Настоящая Любовь не подчиняется времени. Впрочем, наши юные создания не задумывались об этом. Они впервые обнаружили, что им хорошо вдвоем, что их тянет друг к другу. И вообще, прекрасно, когда что-то происходит впервые. Когда новые чувства опьяняют, захлестывают сознание. И вдвойне радостно, если эти чувства взаимные.
Борис отпустил Юлю и перевел дыхание. С нежностью он посмотрел в медовые глаза своей подруги и, улыбаясь, прошептал:
– Юлька, как же я тебя люблю. Вот, что угодно попроси, я все для тебя сделаю.
– Боренька, я тебя тоже очень люблю, – чуть слышно отозвалась Юля.
– Миленький мой, ну скажи, что ты хочешь, чтобы я для тебя сделал? – настаивал Борис.
– Какой ты смешной, – улыбнулась Юля.
– Нет, ты все-таки скажи.
– Я, правда, не знаю.
– Хочешь, я прямо в одежде в пруд прыгну? – Борис даже поднялся со скамейки.
– Нет-нет, не хочу, это глупость, – торопливо остановила его Юля. – Вот знаешь?
Она опустила глаза и умолкла, не договорив фразу.
– Ну, что? – нетерпеливо поторопил ее Борис.
– Знаешь, было бы здорово, – заговорила Юля, сомневаясь в пришедшей идее, но все-таки закончила мысль, – если бы мы пролетели над прудом, как те ребята. Да?
Она посмотрела Борису в глаза. Он нахмурился. Но мужское начало требовало совершить любой подвиг. И восторг, переполнявший его, оттого что любимая девушка тоже любит его, придавал ему дополнительные силы.
– А что? Давай, – решительно проговорил Борис, – я все запомнил, как они учили рыжего.
Юные создания встали рядом на дорожке, как пара фигуристов, готовящихся к показательному танцу, и замерли. Командовал Борис.
– Закрой глаза и представь, что мы поднимаемся над землей. Немного. Совсем немного.
Почувствовав, что она поднимается, Юля вскрикнула и вцепилась в своего спутника.
– Ну, что ты испугалась, – успокаивал ее Борис, хотя и ему было жутковато ощущать, что они висят в воздухе. – Я же тебе обещал, что все получится.
Юные создания еще некоторое время развлекались, резвясь невысоко над землей, но над прудом лететь они все-таки не отважились. Миновав несколько промышленных зданий, они углубились в лес и здесь продолжили увлекательное познание жизни.


                17-35

После звонка Светланы Алевтина озабоченно расхаживала по квартире, раздумывая, что бы такое подарить девушке к совершеннолетию. Можно подарить один из альбомов с репродукциями, но, припомнив, что у Алогорских таких альбомов она видела больше, чем у нее, Алевтина решила подыскать что-то другое. Но на глаза ничего не попадалось.
– Мусенька, пожалуйста, побудь тут без меня? – попросила она Эрато.
Та читала, сидя на диване, обложившись синими томиками из серии «Библиотека поэта».
– А ты куда? – поинтересовалась она.
– Мне нужно съездить в универмаг, хочу какой-нибудь подарок купить для Светланы.
– Может быть, тебе не ездить?
– Нет, мне обязательно надо. Я не могу прийти на день рождения с пустыми руками.
– Тебе виднее, но я советую тебе посидеть дома, – вздохнула Эрато и вернулась к чтению.
Алевтина постояла в нерешительности. Интуиция подсказывала ей, что слова Эрато произнесла не просто так. Но в настоящий момент подарок был важнее.
– Ладно, я пошла, – произнесла она решительно и направилась в прихожую.
На лестничной площадке Алевтина не стала дожидаться лифта. Быстро сбегая по лестнице, она соображала, сколько может позволить себе истратить на подарок.
«До зарплаты все равно придется занимать. Так что, можно не скупиться».
На четвертом этаже у раскрытого окна стоял Сергей. Не добежав нескольких ступеней, Алевтина с удивлением остановилась, узнав его.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
– Тебя жду, – спокойно ответил Сергей.
– Зачем?
Сергей не успел ответить. Он увидел, что по лестнице снизу поднимается молодой человек, очень похожий на тех, что задержали Романа и Сашу. Сергей вспрыгнул на подоконник, намереваясь выпрыгнуть в раскрытое окно. Он обернулся, чтобы позвать и Алевтину, но увидел, что ее уже схватил за руку другой молодой человек, спустившийся по лестнице сверху. Несколько мгновений Сергей колебался, решая, что делать. Но потом, вздохнув, спрыгнул с подоконника обратно на лестничную площадку.


                17-40

Задержанного вели в отделение. Все встречные расступались, пропуская процессию.
Впереди шел сержант Гришин, державший худощавого мужчину за руку, заломленную за спину. За ними шагал Максимов с вещественными доказательствами. Позади семенила женщина, у которой украли шубу.
– Младший лейтенант, поздравляю с почином, – воскликнул майор Важенин.
Он сразу все понял, едва увидел вошедшую женщину. Недавно ему не удалось от нее отбиться, пришлось принять заявление о краже.
«Новичкам везет. Можно сказать, раскрытие преступления по горячим следам».
– С тебя причитается, – подмигнул он Максимову.
– За что? – удивился тот.
– Ну, как же. Первое задержание преступника.
Максимов критическим взглядом осмотрел худощавого мужчину. Вот каким оказался первый задержанный им преступник. В мечтах все представлялось иначе. А у этого какой-то несчастный вид. Даже обидно.
– Товарищ майор, а когда я шубу смогу забрать? – спросила отдышавшаяся женщина.
– Гражданочка, всему свой черед, – отозвался Важенин. – Все должно быть запротоколировано. В присутствии понятых проведем опознание. Потом уж…
– Зачем опознавать? – удивилась женщина. – Я в своей шубе каждый волосок знаю.
– Не положено, – нахмурился майор. – Вы что тут час назад требовали? Чтобы я принял от вас заявление о краже. Я принял. Бумага зарегистрирована. Заведено дело. Теперь от меня ничего не зависит. Будет следствие, будет суд. А пока суд да дело, вам остается только ждать.
– И сколько придется ждать? – испугалась женщина.
– Я думаю, к зиме, когда вам понадобится надевать шубу, тогда и отдадут.
Расстроенная женщина нахмурилась.
Напарник Важенина отомкнул замок на решетчатой двери. Сержант Гришин отпустил руку худощавого мужчины и подтолкнул его вперед:
– Заходи.
– Нет. Не хочу, – закричал вдруг худощавый, и неожиданно взмыл под потолок.
– Держи его, – скомандовал Важенин.
Но этот приказ оказалось трудно выполнить. Худощавый мужчина висел горизонтально под потолком и, как-то неестественно извиваясь, медленно отодвигался от решетки. И находился он так высоко, что допрыгнуть до него никто бы не смог.
Женщина села на скамейку и, раскрыв рот, наблюдала за выкрутасами худощавого. От невыразимого ужаса где-то в глубине ее груди родился тонкий звук, мало напоминавший человеческий голос. Он походил на металлический скрип, издаваемый трамваями на крутом повороте.
Милиционеры растерянно суетились, задрав головы. Худощавый парил под потолком и улыбался, видя, что до него никто не дотягивается.
Выбрав момент среди всеобщего недоумения, он резко нырнул вниз, намереваясь проскочить в дверь, чтобы улизнуть на улицу, но не рассчитал.
Дверь в отделении открывалась и закрывалась очень туго.
Худощавый завис на мгновение, пытаясь одолеть ее сопротивление, но не успел. Тут к нему подскочил Максимов и хотел применить прием. Однако в училище молодого милиционера не готовили к борьбе с летающими преступниками. Прием не получился. Худощавый просто прокрутился в воздухе и, ускользнув от захвата, опять взвился к потолку.
– Гражданин, я приказываю, опускайтесь, – грозно скомандовал майор Важенин.
Максимов увидел, что начальник держит в руках пистолет, направив его на худощавого. Тот тоже заметил оружие и погрустнел.
Безвыходность положения показалась ему очевидной. Худощавому ничего не оставалось, кроме как подчиниться приказу. Он очень неохотно немного опустился. Здесь сержант Гришин и напарник майора тут же схватили его за ноги и толкнули в нужном направлении. Мужчина пролетел в решетчатую дверь, которую сразу же замкнули.
Только теперь до всех начал доходить смысл того, что они увидели и в чем принимали непосредственное участие.
Женщина умолкла. Медленно, словно опасаясь кого-то, она поднялась со скамейки и, ни на кого не глядя, на цыпочках вышла за дверь. Майор Важенин прошел к телефону.
– Об этом, пожалуй, надо доложить начальству, – ни к кому не обращаясь, произнес он.
– Товарищ майор, можно мне уйти? – воспользовавшись паузой, спросил Максимов.
– Да, младший лейтенант, можешь быть свободным, – рассеянно разрешил Важенин.
Максимов с облегчением вышел на улицу, довольный сегодняшним днем.
«Хоть я не попал к стоматологу, зато мне удалось впервые задержать преступника. Пусть это простой воришка, жалкий на вид, главное, положено начало. Когда-нибудь я стану старым и мудрым, на моем счету будут сотни задержаний опасных преступников, но и тогда я буду помнить свой первый успех. А все началось с простого патрулирования вот этой привокзальной площади».
Младший лейтенант подошел к автобусной остановке, чтобы ехать домой. Но вдруг размышления прервались, он вспомнил о сумке, оставленной у продавщицы газетного киоска. Пока сумка не возвращена владелице, он, младший лейтенант милиции, тоже, как ни крути, – преступник. Конечно, кто-то может сказать, что у него есть смягчающие обстоятельства, но сам себя он не имеет права считать невиновным.
Максимов бросился к газетному киоску, испугавшись, что он окажется закрытым. К его радости продавщица еще не ушла. Она вернула Максимову сумку, и он побежал к остановке, увидев, подошедший автобус.
Всю дорогу он обдумывал, как разыскать хозяйку сумки.
«Ни фамилии, ни даже имени я не знаю. Что, собственно говоря, мне известно? Только одно: она с подругой села на "пятерку". А "пятый" автобус идет от Крюково по Солнечной аллее, а потом по Центральному проспекту на Северную зону, по сути, через весь город. К тому же, она могла ехать не к себе домой, а к подруге. Все это не радует».
Уже на пороге дома Максимов вдруг подумал, что можно дать объявление в газету. Тогда она или кто-нибудь из ее друзей может прочесть объявление. И симпатичная блондинка позвонит ему. Они договорятся о встрече, а встретившись, он приложит все силы, чтобы объяснить девушке случайность своего проступка. Может, даже подарит ей цветы, чтобы она его простила.
Мать разогрела ужин, он сел за стол, но продолжал размышлять, какими словами ему предстоит извиняться. На сытый желудок пришла новая идея. Он решил осмотреть содержимое сумки. Эта действо входило в некое противоречие с его убеждением, что чужие вещи трогать без спроса неприлично. Но мысль о том, что в сумке могут оказаться какие-то предметы, которые помогут быстрее отыскать девушку, отмела последние сомнения, и Максимов отправился к себе в комнату, где оставил принесенную сумку.
Вытряхнув содержимое на диван, младший лейтенант взял приготовленный листок бумаги, чтобы, как положено, составить опись всех предметов.
Записной книжки, о которой Максимов тайно мечтал, в сумке не оказалось. Две пары солнечных очков, плед, два влажных полотенца и в отдельном пакете мокрые дамские вещи, все это подсказало младшему лейтенанту, что девушки возвращались с пляжа. Но никакого намека не оказалось на то, кто они и где проживают. Общую картину затуманивал только длинноволосый парик. Был он большим и тяжелым.
Поначалу Максимов отодвинул его в сторону и рассматривал остальные вещи. Он представил, что некоторые из этих предметов незнакомка держала в своих руках, а некоторые даже касались ее тела… Воображение мешало младшему лейтенанту сосредоточиться. Образ девушки, стоявший перед глазами, отвлекал его.
Неожиданно его внимание привлек небольшой белый прямоугольник на уголке полотенца. Это же бирка с номером, которую пришивают, когда белье сдают в прачечную. Вот она, ниточка, которая приведет к девушке! В прачечной должны храниться квитанции, а в квитанции указан и адрес, и номер телефона заказчика.
Максимов улыбнулся, обрадованный своей догадкой. Фабрика-прачечная в городе одна. Теперь-то уж он найдет девушку. Это вопрос только времени.
Лейтенант собрал вещи в сумку, и вновь взял в руки парик. В этот момент у него в груди что-то оборвалось. Он вспомнил пришедшую в отделение ориентировку на девушку в парике…


                17-45

Молодой человек, спустившийся по лестнице вслед за Алевтиной, взял ее за руку. Локоть девушки полностью уместился в его широкой ладони. Она сразу поняла, что от этого захвата ей не освободиться, и потому, не сопротивляясь, позволила подвести себя к лифту.
Стоя на площадке в ожидании кабины, Алевтина слышала шаги Сергея, спускавшегося с другим молодым человеком. И теперь, глядя на светящуюся красную кнопку вызова лифта, Алевтина впервые подумала о Сергее с приязнью.
«Он знал только имя, а так быстро сумел узнать адрес и найти меня. Это говорит о его характере. Жаль, что нам не удалось поговорить».
Открылись двери лифта. Молодой человек направил Алевтину внутрь, и, отпустив ее локоть, вошел следом.
– Куда вы меня ведете? – спросила Алевтина.
– Вас давно ждут в управлении, – нехотя отозвался сопровождающий.
– Вы не ошибаетесь?
– Вы Поливанова?
– Да.
– Значит, ошибки нет.
– А за что вы меня задержали?
– Я задержал вас за руку, – сострил спутник, и добавил, – подождите, вам все разъяснят.
У подъезда стояло несколько машин с занавешенными окнами. В одну из них на заднее сиденье усадили Алевтину. Рядом уселся и сопровождавший ее молодой человек. Сергея она так и не увидела. Почти сразу же машины тронулись.
Алевтина вдруг вспомнила утренний визит лейтенанта. Тот настойчиво хотел поговорить с ней о Никите. Но Эрато отправила его отдыхать во двор на скамейку у детской площадки.
Алевтина запоздало пожалела, что раньше не вспомнила о несчастном лейтенанте. Ей захотелось вблизи взглянуть на скамейку, но через зашторенные окна машины, разглядеть ничего не удалось.
«Поговорили бы мы тогда с лейтенантом, – подумала Алевтина, – может, теперь ее не задержали бы. А сейчас мне нужно быстрей освободиться, чтобы успеть купить подарок. И вообще, я могу не попасть на день рождения. Светлана обидится. А что подумает Эрато?».
В небольшом кабинете за столом сидел мужчина с широкими накачанными плечами. Шагнув через порог, Алевтина остановилась. Мужчина поднял темные внимательные глаза и несколько мгновений молча рассматривал ее. Наконец, он вздохнул и предложил:
– Проходите, садитесь, Алевтина Васильевна.
Девушка подошла к столу и села на приготовленный стул. Она поняла, что мужчина специально молчит, ожидая ее вопросов. Потому из чувства противоречия Алевтина решила тоже молчать. Когда пауза затянулась, Омельченко, а это был он, заговорил первым.
– Меня зовут Максимом Николаевичем. Я хочу, Алевтина Васильевна, задать вам несколько вопросов.
Он помолчал, ожидая реакции девушки, но та продолжала сидеть, глядя в пол.
– Я хотел бы знать, вы готовы отвечать на мои вопросы? – уточнил Омельченко.
– Спрашивайте, – кратко отозвалась Алевтина.
– Вы сегодня утром встречались с лейтенантом Петровым. О чем вы говорили?
– Он хотел что-то узнать о Никите.
– О Куликове?
– Да. Но только я ничего не знаю.
– Петров долго с вами беседовал?
– Нет. Я же ему ничего не смогла рассказать.
– И он сразу ушел?
– Не сразу. Он кофе выпил.
– А куда он ушел?
– Кто?
– Лейтенант Петров.
– Я точно не знаю.
– Ну, хорошо. Об этом мы еще поговорим, – Омельченко умолк.
Двумя пальцами он прижал уставшие глаза, но тяжесть в голове не отступила, начинала сказываться бессонная ночь. После слов Поливановой о кофе майор отвлекся.
«Надо бы сходить в буфет, выпить черного кофе», – подумал он и, вздохнув, вновь посмотрел на Алевтину.
– Я могу идти? – спросила девушка.
– Ну, если вы мне ответите еще на один вопрос, – улыбнулся Омельченко, – то очень может быть. Вы случайно папку не брали?
– Какую папку? – удивилась Алевтина.
– Такую тоненькую, кожаную. Может быть, вы ее не брали, но видели?
– Я не понимаю, про что вы спрашиваете. Где я могла видеть какую-то папку?
– Алевтина Васильевна, пожалуйста, постарайтесь вспомнить. Это очень важно. Помните: ночь, авария на шоссе, вы вытаскиваете водителя из машины, а внутри рядом с ним кожаная папка. Помните?
– Да я внутрь не заглядывала. Это… – Алевтина вдруг поняла, какие вопросы последуют дальше, и умолкла.
– Ну, что ж вы? Продолжайте, – понимающе улыбнулся Омельченко.
– Никакой папки я не брала и не видела, – сухо произнесла Алевтина.
– А что вы сделали с водителем?
– Мы доставили его в больницу.
– А кто это мы? – настойчиво уточнял Омельченко.
Еще в детстве Алевтину учили, что врать – нехорошо, а главное, трудно и, в конце концов, бесполезно. Врущий должен помнить, кому и как соврал, чтобы потом самому себе не противоречить. И все равно ложь всегда открывается. Лучше уж молчать, или говорить, но не все.
Алевтина поняла, что майор знает о ее полетах. Откуда? Скорее всего, Коле задавали те же вопросы, и он обо всем рассказал. Подробности сегодняшней ночи, кроме него, больше никому не известны.
– Так кто это мы? – повторил свой вопрос Омельченко.
– Мы с Колей, – нехотя ответила Алевтина.
– Николай Коростылев? – уточнил майор.
– Да.
– Значит, вы доставили водителя в больницу. А как?
– Ну, что вы хотите? – нахмурилась Алевтина. – Вы же все знаете. Зачем спрашиваете?
– Я хочу услышать обо всем из ваших уст. И, кроме того, об одном и том же разные люди рассказывают по-разному. Вот и хочется услышать вашу точку зрения.
– Хорошо, – вздохнула Алевтина, – о чем вы хотите, чтобы я рассказала?
– Расскажите о своих полетах.
– А что рассказать о полетах? Вообще, это прекрасно. Ощущения такие, что словами не передать. Хотите, чтобы я вам продемонстрировала?
– Нет, от демонстрации пока воздержитесь, – торопливо остановил ее Омельченко. – Расскажите лучше, как и когда вы этому научились. И кто вас научил?
– Учителя у меня не было. Я сама.
– Вот об этом, Алевтина Васильевна, пожалуйста, поподробнее, – попросил Омельченко. – Поясните, как это вы вдруг взяли и полетели.
– Ну, не вдруг. Я накинула на голову парик и взлетела. Сначала испугалась, но потом привыкла.
– А где этот необыкновенный парик сейчас?
– Ой, вот тут я вам не смогу ответить. Понимаете, у меня сегодня отгул, я днем ездила на водохранилище купаться и парик возила с собой. А когда возвращалась и садилась в автобус, кто-то вырвал у меня из рук сумку. Так что, я теперь не знаю, где и у кого сейчас парик.
– Грустная история, – мрачно заметил майор, – значит, вас обокрали. А в милицию вы заявляли?
– Нет.
– Почему?
– Да, некогда, вроде. А потом неудобно как-то. Ценностей я в сумке не хранила, плед, полотенце и очки. Из-за таких пустяков в милиции засмеют. Жаль, конечно, но что поделать?
– И парик находился в сумке?
– Да, парик украли вместе с сумкой.
– Так, – Омельченко на мгновение задумался, – а кто может подтвердить факт кражи?
Алевтина пожала плечами.
– Не знаю, кто может. Может, кто-нибудь из пассажиров видел. Я точно не знаю. А зачем нужно, чтобы кто-то подтверждал?
Омельченко не ответил на вопрос. Он внимательно смотрел на Алевтину, пытаясь понять, не обманывает ли она его. Девушка, сидевшая напротив, внушала ему доверие, она четко и правдиво отвечала на вопросы, но в то же время он чувствовал, что она все-таки что-то скрывает.
«Если бы не усталость, я давно выяснил бы, что именно она хочет утаить. Но сейчас мне нужна пауза, чтобы я мог неторопливо обдумать ее слова. Надо, наверное, сходить в буфет, выпить кофе».
В этот момент на столе зазвонил телефон. Омельченко поднял трубку.
– Да, – произнес он, и долго слушал, что ему говорили.
– Хорошо. Я сейчас подойду, – ответил он, а потом, положив трубку, обратился к девушке, – Алевтина Васильевна, вы подождите немного, мы с вами еще побеседуем.
В кабинет вошел молодой человек, и Алевтина поняла, что ее куда-то отведут ждать продолжения разговора.


                17-50

Приближался вечер. Нет, еще не начало темнеть. И даже вечерняя прохлада не ощущалась. Но тени уже удлинились. Да и солнечный свет, как всегда в эту пору, стал пронзительно-золотистым. Он уже не опалял зноем, а только слепил глаза прохожим.
Со стороны было заметно, что людей на улицах больше обычного. Но тех, кто шагал в тени под липами по асфальту Центрального проспекта, сегодня, как и всегда, мало интересовали окружающие. У каждого свои думы, свои заботы. Тем не менее, у многих заботы оказывались сходными. А общие заботы или интересы заставляли прохожих группироваться, постепенно образуя толпу. Такие толпы наблюдались на территории, прилегающей к магазину «Детский Мир», а также возле книжного магазина на площади Юности.
И количество блюстителей порядка в городе на квадратный километр нынче значительно превышала норму. Цепочка милиционеров перекрыла доступ толпе к входу в «Детский Мир». У некоторых промтоварных магазинов тоже присутствовали наряды милиции. По Центральному проспекту, а также в проходах между корпусами в пределах прямой видимости в различных направлениях продвигались милицейские патрули. Там и сям мелькали группы молодых или пожилых людей с красными повязками на левом рукаве.
Город переживал бумажный бум, повсюду бумага, тетради, блокноты и другие канцелярские товары шли нарасхват. Такие отделы товаров ажиотажного спроса во многих магазинах давно закрылись. Несмотря на это, возле пустых прилавков группировались самые настойчивые или самые наивные покупатели, продолжавшие верить, что по мановению чьей-то волшебной палочки вскоре появятся продавцы и отделы откроются, а значит, им все достанется.
В толпах у «Детского Мира» и у книжного магазина таких наивных мечтателей тоже хватало. Каждые пятнадцать минут в дверь магазина пропускали очередную десятку покупателей. До закрытия магазинов оставалось чуть более часа, тем не менее, около двух сотен человек, толпившихся у входа, все еще надеялись, что им удастся попасть в магазин.
Менее наивные тоже пребывали неподалеку. Они на площади Юности или у кинотеатра «Электрон» встречали автобусы, каждые пять-десять минут прибывающие из Москвы. Пассажиров, выбиравшихся из автобуса, встречали распростертыми объятиями. Никого не смущали цены. И милиция тут не справлялась. Ее просто не подпускали к дверям прибывшего автобуса.
А пока пассажир протискивался сквозь толпу, он успевал обо всем договориться. После этого партнеры отходили в сторону и к взаимному удовольствию обменивались договорными эквивалентами. Если же рядом оказывался милиционер, партнеры представлялись давними друзьями, один из которых оказывал другому невинную услугу.
Но спекуляция была не худшим преступлением. Тех, кто приобрел товар у спекулянта, поджидала ситуация, более неприятная, чем появление милиции. За ними наблюдали несколько пар глаз куда более внимательных, чем глаза усталых блюстителей порядка
Едва сделка осуществлялась, и счастливый обладатель приобретенного товара радостно бросался домой, как следом за ним устремлялась группа молодых ребят. Поначалу они двигались на расстоянии, стараясь не привлекать внимания. Но постепенно расстояние сокращалось. И в тот момент, когда счастливчик сворачивал на безлюдную тропинку, ведущую к дому, преследователи нагоняли его, окружали и, вырвав сумку с приобретенным товаром, исчезали.
И тщетно звучали им вслед вопли пострадавшего. Если поблизости оказывались дружинники или милицейский патруль, гражданину предлагали пройти в милицию и написать заявление.
Но все, в том числе и сам пострадавший, понимали, что это результата не даст, и украденного никто не вернет.


                17-55

Антонина Ивановна, придя из магазина, прежде чем разбирать сумку с продуктами, собралась помыть холодильник, два месяца простоявший в выключенном состоянии. Потом предстояло расставить в кладовке привезенные сыном банки с заготовками, сделанными на даче. Нужно будет, но это уже завтра, сдать белье в стирку.
В кухню заглянул Геннадий Александрович и поинтересовался:
– Как у нас с тем, чтобы что-нибудь пожевать?
– Гена, подожди. Я сейчас выложу продукты в холодильник, а потом уж займусь обедом.
– Вообще-то, по распорядку уже скоро ужинать пора, а мы еще не обедали.
– Ну, если ты умираешь с голода, сам поставь воду для вермишели и сосисок.
– Да ладно, я подожду. Я еще не всем позвонил.
Геннадий Александрович ушел, а Антонина Ивановна стала разгружать сумку, раскладывая продукты на привычные места в холодильнике и кухонных полках. Поставив на табуретку корзинку с помидорами, привезенными с дачи, она выглянула за дверь и покричала:
– Гена, иди, помоги мне.
Профессор вернулся на кухню. Антонина Ивановна показала на помидоры и попросила:
– Помой их и порежь. А я пока остальное приготовлю.
Антонина Ивановна начала открывать и закрывать ящики кухонного шкафа. Геннадий Александрович с помидорами направился к мойке. Он всегда сам резал помидоры. Для этого он специально держал особо острый нож.
– Кастрюльки куда-то подевались, – растерянно произнесла Антонина Ивановна.
– А это что? – удивился Геннадий Александрович, показывая на большую кастрюлю, стоявшую на кухонном столе.
– Это не та, – отмахнулась Антонина Ивановна. – На дачу я их не брала. Может быть, они в сушке? – она открыла дверцы и обрадовалась, – так и есть. Вон они.
Геннадий Александрович поднял взгляд и увидел две небольшие эмалированные кастрюльки, стоявшие на верхней полке.
«Табуретку нужно подставлять, а то так не достану», – подумал он.
И в тот же момент увидел, что руки жены уже дотянулись до кастрюлек. Он скосил глаза и увидел, что талия жены находится на уровне его глаз. Он опустил глаза ниже и с удивлением зафиксировал, что ноги жены висят в воздухе. Под ними отсутствовала табуретка.
Профессор сохранил спокойствие. Постоянное общение со студентами приучили его сдерживать эмоции. И теперь он молча отследил приземление жены с кастрюльками в руках, вытер полотенцем вымытые помидоры, после чего вернулся к кухонному столу и на приготовленной доске начал резать помидоры круглыми тонкими аккуратными пластинками.
Геннадий Александрович мелко покрошил нежные метелочки укропа и высыпал зелень поверх всего в широкую керамическую чашу. Получилось красиво: желтая керамика, алые помидоры и зеленая россыпь укропа. Профессор любил, когда еда имела аппетитный вид.
Только завершив начатое дело, Геннадий Александрович положил на стол нож и, повернувшись к жене, негромко поинтересовался:
– Антоша, как ты это делаешь?
– Что ты имеешь в виду? – не оборачиваясь, спросила Антонина Ивановна.
Над мойкой клубился пар, Антонина Ивановна в этот момент отваренную вермишель сливала водой из вскипевшего чайника и не хотела отрываться от этого процесса.
Геннадий Александрович не стал повторять вопрос, решив, не отвлекаться перед едой. Он выложил несколько ложек сметаны, и аккуратно, чтобы не помять помидоры, перемешал содержимое керамической чаши. Антонина Ивановна накрыла стол белой скатертью, разложила приборы, расставила тарелки, и, конечно, водрузила вазу с привезенными с дачи цветами.
Словом, обед, а по времени ужин, прошел на уровне. Антонина Ивановна предложила мужу поставить на стол рюмки, и Геннадий Александрович согласился. Ему тоже захотелось отметить завершение хорошо проведенного отпуска.
После обеда профессор с час просидел в кресле, дочитывая книжку, подсунутую сыном еще на даче. Книга оказалась чепуховой, поэтому Геннадий Александрович с радостью прервал чтение, когда в комнату пришла Антонина Ивановна.
– Антоша, я тут заметил, ты одну вещь проделываешь весьма грациозно. Расскажи, как это у тебя получается.
– Что именно?
– Ну, я видел, как ты до кастрюлек дотягивалась, – профессор сделал неопределенное движение рукой, пытаясь, видимо, изобразить ее полет.
– Ах, это? Ты разве не помнишь, сегодня днем нас с тобой этому учили? И даже за деньги.
– Я смутно припоминаю, вы с каким-то молодым человеком ко мне приставали, но, извини, я в это время занимался некоторыми размышлениями. Я обдумывал, кем мне придется в этом семестре заменить Васянина.
– Гена, ты, действительно, ничего не помнишь? Тебя же тоже учили летать.
– Летать? Не может быть.
– За тридцать лет совместной жизни…
– За двадцать шесть, – поправил жену Геннадий Александрович.
– Некоторые годы у нас идут за два. Так что, все тридцать лет совместной жизни я не перестаю удивляться твоему умению отключаться от окружающего мира. Но ты же разговаривал с парнем, который тебя учил. Неужели ты ничего не помнишь? Мы тебя поднимали в воздух, а потом ты упал в кусты.
– О, вот это я помню. Испачкался и поцарапался. А как летал, не помню.
– Нет, ты не летал. Тебя только учили.
– Ну, бог с ним. Помню, не помню. Не важно. Ты мне лучше покажи, как ты это делаешь.
– Пожалуйста, – с готовностью отозвалась Антонина Ивановна и, приподнявшись сантиметров на десять над полом, зависла в воздухе.
Профессор, наклонившись, провел рукой под ногами жены, потом потрогал подметки ее тапочек.
– Антоша, а еще немного повыше ты можешь подняться? – попросил он. – А то мне очень низко наклоняться приходится.
Жена послушно всплыла еще сантиметров на двадцать.
– Любопытно, – произнес профессор, опускаясь на колени, – тяги никакой. За счет чего же возникает подъемная сила? Какова ее величина? Возьми в руки стул? Нет, не опускайся.
Геннадий Александрович подал жене стул. Та продолжала висеть в воздухе со стулом. Профессор попросил жену приблизиться к книжным полкам и стал увеличивать нагрузку, складывая на сиденье стула стопку книг. В какой-то момент Антонина Ивановна не удержала стул, и книги посыпались на пол.
– Гена, я такой груз, даже стоя на полу, не удержала бы. Я же не подъемный кран, – с обидой в голосе оправдывалась Антонина Ивановна.
– Антоша, извини, я увлекся и не подумал, что тебе тяжело. Но что же получается? Сколько ты можешь поднять, стоя на полу, столько же ты поднимаешь на некоторую высоту. Интересно, а какую работу ты при этом выполняешь?
– Какую еще работу? – удивилась Антонина Ивановна.
– С точки зрения физики, – пояснил Геннадий Александрович, – если груз поднимается на некоторую высоту, значит, совершается работа. Знаешь, давай попробуем так. Мы в сумку кладем немного книг, так, чтобы тебе было не тяжело. Ты возьмешь сумку и десять, нет, лучше двадцать раз быстро поднимаешься с сумкой до потолка, а потом опускаешься на пол. Вверх, вниз. И так двадцать раз. Попробуй.
– Зачем? Всегда ты меня эксплуатируешь, – засмеялась Антонина Ивановна. – Сам попробуй попрыгать. Тот парень говорил, что ты тоже умеешь летать.
– Он тебя обманул.
Профессор принес из прихожей сумку и нагрузил ее книгами. Антонина Ивановна приподняла сумку, потом демонстративно вытащила две книги и отложила их на стол.
– А то надорвусь, – с улыбкой заметила она и начала подниматься вверх.
Профессор вслух отсчитывал взлеты. Когда Антонина Ивановна в двадцатый раз опустилась, муж схватил ее за руку и стал проверять ее пульс.
– Удивительно, – произнес он, отпуская ее руку. – Шестьдесят пять ударов. Ты устала?
– Нет.
– Я ничего не понимаю, – нахмурился Геннадий Александрович. – Что-то тут не так. Не вяжутся эти полеты с физикой. Ты даже не запыхалась. Так не бывает.
– Но я же летаю.
– Не знаю.
– Гена, ты что говоришь? Открой глаза и посмотри.
– Не знаю, может быть это иллюзия.
– С чего ты взял? Какая иллюзия, если я кастрюльку с верхней полки достаю?
– Физика говорит, что если ты, поднимаясь вверх, не совершаешь работу, значит, за тебя эту работу совершает какой-то двигатель. Может, тот парень тебе какой-нибудь двигатель продал, а ты просто от меня его скрываешь?
– Гена, не говори глупостей. Какой двигатель? Он бы рычал. А я летаю тихо. Слышишь?
Антонина Ивановна пролетела мимо Геннадия Александровича и облетела вокруг стола.
– Ну, вот, – воскликнул профессор, – ты летаешь, нарушая все законы физики. И ветра не создаешь. Даже твой халат не раздувается встречным потоком воздуха. Почему?
– Гена, знаешь, мне надоело, – рассердилась Антонина Ивановна. – Какая разница, нарушаю я законы физики или нет. Я летаю, и мне от этого легко. А если физике это не нравится, тем хуже для нее. С физикой ты разбирайся сам. Мне некогда, у меня посуда не вымыта.
– Антоша, я не хотел тебя обидеть. Я просто рассматриваю этот феномен со всех сторон. И вот еще, что я хотел тебя спросить. Что ты чувствуешь, когда взлетаешь?
– Все, Гена. Меня ждет посуда. Я знаю, у тебя еще сто вопросов возникнет. Ты лучше сам начни летать. Тогда и вопросов не нужно будет задавать. Все на себе изучишь.
– Я не умею.
– Неправда. Тот парень сказал, стоит тебе захотеть, и ты полетишь. Вот и попробуй.
– Да не знаю я, как это делается, – нахмурился муж.
– А ты закрой глаза и представь, что ты поднимаешься в воздух. Попробуй.
– Ты смеешься?
– Ничуть. Попробуй. Я тебя поддержу. Давай.
Геннадий Александрович под напором рассерженной жены вздохнул и зажмурился. Его атеистическое воспитание не позволяло ему поверить в чудо. А полет без использования летательного аппарата ничем иным, кроме как чудом, нельзя назвать. Но профессор не хотел спорить с женой, поэтому послушно прикрыл глаза.
– Ну, представь, что ты взлетаешь, – убеждала его Антонина Ивановна. – Гена, постарайся. Я знаю, что ты не веришь, что это возможно, поэтому у тебя ничего не получается. А ты забудь, хотя бы на время, свою физику. Представь на минуту, что у тебя прекрасное настроение. Ты ощущаешь необыкновенную легкость. Тебе хочется приподняться…
Антонина Ивановна вдруг умолкла. Профессор насторожился и открыл глаза. От того, что он увидел, у него захватило дух. Они вместе с женой висели почти под самым потолком.
– Этого не может быть, – прошептал он.
– Может, Гена, еще как может, – улыбнулась жена.
Они медленно опустились на пол. Профессор ошарашено молчал и растеряно ощупывал свои руки и ноги. Его сознание лихорадочно рылось в залежах физических формул, пытаясь найти хоть какое-нибудь сносное объяснение тому, что он испытал.
Антонина Ивановна заботливо взяла его под руку и погладила по плечу и, понимая, что творится в душе мужа, негромко проговорила:
– Гена, ты только не переживай и не волнуйся. Твоя физика все это как-нибудь объяснит. Может быть, не сейчас, а попозже, когда все устоится. Зато ты теперь сам все сможешь изучить, исследовать. А вдруг здесь таятся новые законы физики? Вот ты их и откроешь.
Профессор с трудом дошел до дивана, Антонина Ивановна поддерживала его. Он в изнеможении сел и закрыл глаза.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Перебравшись через колесницы, Гер оказывается за пределами лагеря. Часто оглядываясь и опасаясь, что его заметят, он все дальше уходит вдоль подножия холма. Только достигнув противоположной стороны, Гер решается направиться вверх.
Главное, чтобы никто не заметил, думает он. С этой стороны склон более крутой, и подниматься по нему приходится осторожно. Чтобы не сорваться, Гер придерживается руками. Хорошо, что склон кочковатый, и ноги не скользят.
Почти на вершине он присаживается, чтобы перевести дыхание. В ушах звенит окружающая тишина. Перед его взором открывается пустынная равнина с низким белесым небом над ней. Мрачная и величественная бурая степь простирается во все стороны до самого горизонта. Гер на мгновение представляет себя забравшимся на самый пуп земли, и в нем впервые рождается чувство своей малости, незначительности. Он пытается избавиться от неприятных ощущений, но вместо этого в нем внезапно просыпается чувство страха.
Некоторое время Гер сидит молча, приводя в порядок свои мысли. Он поднялся сюда над всеми, не для того, чтобы испугаться в последний момент и отказаться от задуманного.
Конечно, Мар может надеяться на свой меч. Пол может рассчитывать на свою молодость. Ему же, Геру, надеяться почти не на что. Это с одной стороны. Но с другой, ни Мар, ни Пол не понимают, что от них уже ничто не зависит. Все их потуги – это детские игры.
А Геру остается уповать лишь на Того, кто понимает, что Дейво уже стар и не в силах справиться не только со своими родственниками, но даже с их детскими играми. И Тот, кто все понимает, захочет вместо старика поставить того, кто сможет заставить всех соблюдать Соглашение. Главное, показать Ему, что только Гер правильно понимает создавшуюся ситуацию. Именно для этого Гер забрался сюда, на вершину холма.
Солнце начало свой спуск, но еще очень жарко. Гер вытирает пот со лба, встает с земли и поднимается на вершину. Оглядевшись, он видит неподалеку большой черный камень и направляется к нему. Обойдя его кругом, Гер останавливается.
– Тео, – произносит он негромко, поднимая голову к небу.
Долго прислушивается Гер, но ничто не нарушает окружающую тишину.
– Тео, – чуть громче повторяет он свой призыв.
Но опять не слышит ответа.
– Тео, я знаю, что мои слова доходят до тебя, – говорит Гер, поднимая глаза к небу. – Тео, ты видишь, что старик уже не в силах обеспечить выполнение Соглашения. Еще немного и безумный Мар, или безрассудный Пол, посягнут на установленный порядок, попытаются нарушить существующее равновесие. Я знаю, ты не позволишь этому свершиться. Ты можешь оградить старика от посягательств и Мара, и Пола. Но если не они, то завтра найдется другой, кто опять выступит против старика. Тео, прошу тебя, помоги мне. Обещаю тебе, что я смогу поддерживать установленный порядок и выполнять Соглашение. Тео, помоги мне.
Гер прикасается лбом к теплой поверхности камня и на некоторое время замирает, закрыв глаза. Только губы его беззвучно шевелятся. Наконец вздохнув, он открывает глаза и медленно оглядывает пустынную степь, потом подходит к краю, откуда сверху виден лагерь, огороженный колесницами. Отсюда все кажется маленьким. И снова Гер чувствует, как его подавляет это огромное пустое пространство. Он возвращается к камню.
– Тео, – вновь поднимает он голову к небу. – Дай мне хоть какой-нибудь знак.
Он замирает, прислушиваясь, опасаясь пропустить то, что выпрашивает. Но вокруг стоит ничем не нарушаемая тишина. Весь окружающий мир неподвижен. Ни одна былинка не колышется. Никто не отзывается на его голос. Нет ему знака свыше.
Ах, как хотелось ему получить хоть какой-нибудь намек. Уж тогда бы он спустился к лагерю по широкой тропе, никого не опасаясь, гордый и сильный. Он вошел бы в шатер старика, отобрал бы у него посох и, усевшись на трон правителя, собрал бы всех и произнес:
– Отныне…



                ЧАС ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ


                18-00

Омельченко направился к Луговому, но у дверей кабинета он встретил генерала Огнивцева. Омельченко вытянулся, приветствуя генерала. Тот сопровождал полковника из московской комиссии и потому даже не взглянул на Омельченко. Они вошли в кабинет, а майор остался в коридоре, понимая, что визит начальства лучше переждать.
Через минуту из кабинета Луговой вышел сам. Увидев майора, он хмуро заметил:
– Пошли. Я пока у тебя посижу. Москвичи скоро все управление оккупируют.
Они вернулись в кабинет Омельченко. Луговой, усевшись за стол, сразу взялся за телефон.
– Товарищ полковник, – попробовал отвлечь его майор, – разрешите доложить?
– Погоди, – отмахнулся от него Луговой и сказал в трубку, – дежурный? Да. Я теперь сижу по телефону Омельченко. Все звонки переводи сюда.
– Андрей Федорович? – спросил он, набрав новый номер, – я теперь буду у Омельченко. Как обстановка?
Выслушав доклад начальника оперативного отдела, Луговой задумался. Положение в городе становилось тревожным. Милиция с поддержанием порядка на улицах явно не справлялась. Упущением своей службы Луговой считал то, что до сих пор не обнаружены и не изолированы источники беспокойства. Головастики, конечно, все факты уже рассортировали и выстроили в логические цепочки. Но эти цепочки в единую картину увязывались в голове Лугового только при каких-то диких и фантастических предположениях, которые вслух было страшно произносить.
Московскую комиссию интересовали только летчики. Они отмахивались от бумажного бума, их не интересовали появившиеся в городе странные памятники. Московский полковник даже не дослушал доклад по этому поводу, заявив, что эти проблемы должны решаться силами местного управления. А порядок в городе и криминальная обстановка, заявил он, вообще, находится в компетенции милиции.
Олег Николаевич понимал, что московских товарищей не интересует рутина, которой должно заниматься его управление. Им любопытен сам феномен летающего человека. Понять москвичей, конечно, можно, поскольку и он сам считал возможность полетов самым важным, в то же время, самым удивительным моментом. Но Луговой чувствовал, что феноменом является вся совокупность фактов, а полеты – только часть этой совокупности. Генерал Огнивцев, улучив минуту, приказал подчиненному не соваться к москвичам со своими памятниками.
Может быть, все это к лучшему. У московского полковника и так уже глаза разбегаются. С каждым часом летчиков становится все больше. На рядового члена комиссии уже приходится по одному летчику, а до ночи еще далеко. Что они будут делать, когда появятся десятки новых летчиков? А в том, что они появятся, Олег Николаевич уже не сомневался.
Луговой вдруг поймал себя на мысли, что вольно или невольно он отделяет себя и свое управление от московской комиссии. Это его неприятно удивило. Но полковник старался во всем оставаться последовательным. Он тут же попытался проанализировать причины своего неприятия москвичей. Скорее всего, отрицательные эмоции вызывали мелочные придирки комиссии, москвичи не стеснялись выказывать свое недоверие работникам местного управления, словно они приехали проверять их деятельность. А кому хочется доказывать, что он не верблюд? Тем более, Луговой сам читал приказ, в котором ясно говорилось, что комиссия направляется для содействия и помощи местному управлению с целью скорейшего разрешения возникшей проблемы. Приказ ни единым словом не намекал ни о каком контроле, ни о какой проверке.
Предоставив москвичам возможность заниматься летчиками, Олег Николаевич сознательно не перенацелил своих сотрудников на решение только этой проблемы. Он считал ее частной. Поэтому его люди продолжали работать по всем четырем направлениям. И летчики оставались только на одном из них.
Андрей Федорович с подробностями ему доложил, что и по второму направлению работа продвигается. Его молодые кадры перепахали все, что относилось к установке памятников. Подтвердилось опасение Лугового, никаких свидетелей, никаких участников обнаружить не удалось, это, конечно, казалось очень странным, ведь без какой-никакой копки котлована под фундамент, без наличия подъемного крана памятник не установишь. А такие события всегда сопровождаются наплывом любопытствующих. Мало того, оказалось, что ни одна из организаций, сил которой хватило бы на такую установку, к этому непричастна. Словом, появление памятников в городе следовало также отнести к чудесам.
Третье направление работ волновало Олега Николаевича меньше, чем все остальные. Конечно, бумажный бум усугублялся близким началом учебного года, на улицах было много недовольных, но работа милиции и дружинников почти удерживала процесс в допустимых рамках. Недовольство пока не переросло в волнение толпы. И Луговой надеялся, что не перерастет и в дальнейшем. А, если, паче чаянья, ситуация вдруг обострится, полковник надеялся на своих подчиненных, они известят его заранее, чтобы он успел принять нужные меры.
Самым важным Олег Николаевич считал поиски двух женщин. Летчики в свидетельских показаниях упоминали одну или обеих дам. Одну из них связывали с возникновением бумажного бума. Луговой просто не сомневался, что и появление памятников не обошлось без нее. С учетом этих обстоятельств наиболее опытных сотрудников он сориентировал именно на розыск этих женщин. Но пока что ни одну из них не удалось обнаружить.
Катастрофически не хватало времени. Будь у него в распоряжении хотя бы неделя, он успел бы во всем разобраться. Огнивцев, конечно, поспешил отправить первого летчика в Москву. Но с другой стороны, понятно, если не поторопиться, то можно и по шапке схлопотать. Там, наверху, мыслят какими-то иными категориями.
Олег Николаевич слегка покосился на майора. Тот молча сидел за столом у стены и рисовал какую-то схему, ожидая, когда Луговой вспомнит о нем. Омельченко всем видом показывал, что не желает мешать размышлениям начальника.
– Да, слушай, чего я тебя вызвал. Сходи, потолкуй с вновь доставленными летчиками, – строго произнес Луговой, – какой контингент начал поступать?
– Товарищ полковник, я хотел вам доложить, – заговорил Омельченко, но Луговой не стал его слушать.
– Майор, я сказал, сходи и потолкуй. Потом обо всем и доложишь.
Омельченко понял, что настроение у начальника боевое. Поэтому, поспешно вскочив с места, вышел из кабинета.


                18-10

Алевтину привели в небольшую комнату, размером чуть больше вагонного купе, в двери за ней лязгнул замок, и девушка осталась одна. Окна в комнате отсутствовали. Высоко под потолком закрытая решеткой и матовым плафоном светилась тусклая лампа.
«Ну, вот, – с грустью подумала Алевтина, – я арестована. Сколько времени придется здесь провести? Возможно, где-то рядом находится и Никита. Хорошо, если нам устроят очную ставку. Правда, ко мне пристают по поводу полетов. А с Никитой, насколько я понимаю, разбираются из-за его самиздатовских книг. Но, может, и меня потом будут об этом расспрашивать. Не просто же так приходил утром какой-то лейтенант».
Алевтина присела на топчан и огляделась. Стены, выкрашенные в хмуро-зеленый цвет, делали помещение мрачным и унылым. Уже минут через десять она почувствовала, что эти мрачность и унылость начинают просачиваться в ее сознание.
Человек не любит, когда ему что-либо навязывают. Ни общение с кем-то, ни одиночество. Он всегда хочет быть свободным в своем выборе. Пока Алевтину везли на машине, пока ее вели по коридорам, она всерьез не воспринимала происходящее. Даже во время беседы с майором она ни на секунду не насторожилась, ничто в ней не вздрогнуло от предчувствия опасности. Какой-то бесенок озорства подталкивал ее относиться ко всему с легкой иронией. Она искренне жалела солидных людей, тратящих свое драгоценное время на ее расспросы. Неужели они не смогли найти объект поинтересней?
Только оказавшись одна в этой маленькой комнате, а может быть, в камере, Алевтина впервые испугалась. Она вдруг поняла, что и поездка на машине, и беседа с майором, это не просто досадная задержка, которая возникла так некстати. Нет, ее по-настоящему задержали. Задержали, как преступника. И теперь, пока не разберутся во всех подробностях, во всех деталях, ей придется бог знает сколько времени провести в этом унылом помещении.
Майор знал, куда ее поместить. Здесь даже окно отсутствовало, чтобы она не упорхнула на волю. Появись у нее возможность, она с радостью взмыла бы в небо, и пусть внизу остаются все эти майоры с их глупой серьезностью.
«Взять бы за руку Никиту и сказать ему: мой друг, взлетим под облака, а может быть и выше. Трудно выразить, как хорошо, когда высоко над землей ощущаешь рядом плечо друга. Можно летать всю жизнь. Но, в сущности, так мало удалось полетать в свое удовольствие. Только ночью с Колей. Это его я позвала под облака. Но он все впечатление от полетов испортил своими занудными страхами».
«Да, видимо, сегодняшний день, так прекрасно начавшийся и принесший ей столько нового, завершится здесь, как говорится, в казенном доме».
Алевтина не боялась за себя, потому что вины за собой не чувствовала. Но из-за этой задержки она не попадет к Светлане на день рождения, и та может обидеться. И еще ее беспокоило то, что, вероятно, она больше не увидит Эрато. Ведь никакой гарантии нет, что та не исчезнет. Подождет-подождет немного, а потом ее призовут какие-нибудь дела. Алевтина прикрыла глаза.
«Ах, как будет плохо, если гостья так и не узнает, куда пропала негостеприимная хозяйка. Может быть, даже посчитает меня неблагодарной».
– Ну, что затосковала? – послышался негромкий вопрос.
Алевтина открыла глаза и увидела ту, о которой она только что вспоминала. У стены стояла улыбающаяся Эрато.
– Как ты сюда попала? – удивилась Алевтина.
– Любезная Алевтина, ты в настоящий момент не блещешь умом, – с усмешкой заметила Эрато, – впрочем, примем во внимание, что обстановка не способствует.
– Милая Мусенька, как же я рада тебя видеть, – Алевтина вскочила с топчана и бросилась с объятиями к Эрато. – Я чувствую вину за собой. Ведь я тебя еще не поблагодарила за все, что ты для меня сделала. Я просто не знаю, как мне тебя благодарить.
– Благодарить надо судьбу.
– Я здесь, до дня рождения меньше часа, а подарка нет. За что мне благодарить судьбу?
– Судьбу всегда надо благодарить. Человек не может знать, что уготовано ему. Любая радость может стать грустью, и наоборот. Просто принимай все выпадающие испытания.
– Я поняла, – засмеялась Алевтина, – нужно выдержать испытания, и будет награда.
– Очень может быть, – скупо улыбнулась Эрато. – Но не торопись радоваться. Будущее известно только богам. Вместо награды можешь дождаться новых испытаний.
– Мусенька, – посерьезнела Алевтина, – не запугивай меня. Я и так напугана. Спасибо, что ты поддержала меня в грустную минуту. Наверное, тебе пора, скоро мы расстанемся, и я хочу успеть поблагодарить тебя за все. Ведь майор собирался со мной еще раз побеседовать.
– Знаешь, Аленька, мне еще не пора, – медленно проговорила Эрато, – и я не забыла, что ты же говорила, будто мы приглашены на день рождения.
– Да. Но ты же видишь, где я нахожусь? – заметила Алевтина. – Дверь на замке, окна нет.
– Те преграды, о которых мы знаем, не преграды. Настоящая преграда та, о которой мы не подозреваем.
– Извини, но я тебя не понимаю, – растеряно произнесла Алевтина. – Что я должна делать.
– Закрой глаза, и преграды не будет.
– Я ее просто не буду видеть.
– Ее не будет.
– Куда она денется?
– Ее не будет.
Эрато взяла Алевтину за руку, и та послушно закрыла глаза. Девушки медленно поднялись к потолку, одновременно становясь все прозрачней.
Их чуть различимые силуэты проплыли по желтому плафону, на мгновение затенив его. Но тень сползла, и комната опустела.


                18-15

В исследовательских институтах и конструкторских бюро завершился трудовой день. Прозвучал звонок. На сегодня исследования и конструирование завершились. Инженеры закрыли рабочие тетради, конструкторы положили карандаши и отошли от кульманов. Белые халаты повисли на спинках стульев. Залы начали пустеть. У лифтов скопился народ, жаждущий вырваться на свободу. Молодые и нетерпеливые побежали вниз по лестницам. Из проходных потекли горожане, спеша к автобусным остановкам.
Вот и наступил вечер. Как приятно выйти из помещения, наполненного кондиционированным воздухом, и оказаться на улице в тени невысоких деревьев. Кажется удивительным, как можно выдержать целый день без натурального, прямо-таки целительного воздуха. Он, прогретый за день, еще горяч и густ. Но все равно вдыхать его приятней, чем то, что нагоняется вентилятором в рабочие залы.
А как ужасна эта вентиляция зимой! Почему-то всегда возле воздухозаборников останавливаются грузовые машины. А на морозе моторы оставляют работающими. Вентиляторы засасывают выхлопные газы и разносят их по всему корпусу. Вынести это невозможно. Нервные бегут в профком жаловаться. Мужчины уходят в курилку – там свежее воздух.
Летом, конечно, лучше. Но зато летом сильнее тянет в лес, в тенистую прохладу. Хочется оставить просторы асфальтовых площадей и побродить без дорожек, чтоб под ногами хрустели сухие ветки, хочется вдохнуть тот особый запах начинающейся осени, в котором смешались ароматы поздних цветов, прелой листвы, хвои и, конечно, грибов.
Отдельные счастливчики миновали автобусную остановку и углубились в лес. Извилистая асфальтовая дорожка в тени деревьев повела их к девятому микрорайону Зеленограда. Пешком идти не более пятнадцати минут, да и то неторопливым шагом. Но в будний день ожидающим автобус не до леса. Одолевают дела и заботы. Иным необходимо зайти в магазин. Кто-то торопится в детский сад за малолетним чадом, а автобус, как назло, задерживается. В толпе рождаются предположения об игре водителей в домино.
Минута кажется длиннее, когда ты ждешь чего-нибудь. Но минутная стрелка не пробежала и четверти круга, а на автобусной остановке уже никого нет, да и вся площадь перед проходной опустела. Одинокие пешеходы не в счет. Это либо те, кому обстоятельства не позволили вовремя покинуть рабочее место, но они торопятся наверстать упущенное, либо те несчастные, кого дома не ждут или кого домой не тянет.
Для подавляющей части горожан начинается вечерний отдых. Нет, конечно, отдых не в том смысле, что можно завалиться на диван и задрать ноги кверху. А в том, что смена рода деятельности тоже является отдыхом. Вот и отдыхают женщины, стоя в очереди за хлебом, колбасой и кефиром, готовя или разогревая ужин. А мужчины отдыхают, торопясь в магазин «Тысяча мелочей». Им хочется успеть до его закрытия приобрести несколько шурупов нужного размера, чтобы починить давно разваливающуюся табуретку. Впрочем, отдых бывает весьма разнообразным.
Словом, масса горожан, проведшая на работе восемь часов, вернулась в город, растеклась по улицам, по магазинам, по своим квартирам.


                18-20

Полковник Анатолий Васильевич Бессонов, руководитель московской комиссии, по-хозяйски расположился за столом. В стороне у окна сидел генерал Огнивцев. Рядом с Бессоновым стоял подполковник Борис Александрович Львов, его заместитель по технической части. Подполковник знакомил с сутью дела только что прибывших специалистов, спешно введенных в состав комиссии. Губарев Григорий Семенович работал в Первом медицинском институте. Линкер Герман Аркадьевич заведовал кафедрой в Московском физико-техническом институте.
Обоих приглашенных специалистов удивила скорость, с которой их доставили в Зеленоград. Но, если шестидесятилетний профессор Линкер пассивно отдался воле течения, несущего его навстречу неизвестности, то молодой, по сравнению с ним, сорокатрехлетний профессор Губарев не скрывал недовольства, но не самой незапланированной командировкой, а тем, как его выдернули сюда прямо с лекции.
Борис Александрович Львов, вводя в курс дел прибывших специалистов, добросовестно излагал все, что комиссии удалось на этот момент узнать о полетах:
– В результате анализа различных свидетельских показаний можно констатировать, что в Зеленограде зафиксировано восемь человек, умеющих летать. Среди этих восьми человек только одна женщина. В настоящий момент семь мужчин задержаны и с ними ведется работа. Один из них направлен в Москву. Сейчас предпринимаются меры, чтобы разыскать женщину. По некоторым предположениям, она либо сама создала условия, в которых стало возможным появление летающих людей, либо ей известны эти условия. Во всяком случае, я думаю, она сможет ответить на некоторые наши вопросы.
– А какую задачу вы ставите перед нами? – поморщился, задавая вопрос, Губарев.
– Вы, каждый в своей области, должны нам помочь разобраться в этом явлении, – пояснил Борис Александрович.
– С медицинской точки зрения я не вижу здесь проблемы.
– Ну, как же, – улыбнулся подполковник Львов, – человек летает. Насколько я понимаю, до сих пор это считалось невозможным.
– Homo volaticus. Возможно или невозможно, пусть это решают физики, техники, я не знаю, кто еще. Инженеры какие-нибудь. Может быть, даже философы. Я знаю только, что медицины это не касается. Я вообще не понимаю, зачем меня сюда привезли.
Полковник Бессонов, поручив своему заместителю вести беседу со специалистами, молча прислушивался. Анатолию Васильевичу нравилось, не вмешиваясь в беседу, занимать позу наблюдателя. Со стороны видится больше. Легче анализировать, что говорят собеседники и что они думают.
Губарев с момента появления в кабинете нахохлился, словно воробей, и имел весьма задиристый вид. Полковник это сразу заметил. Еще в Москве во время инструктажа его предупредили, что профессор работать умеет, но характер у него достаточно вредный. Поэтому его нужно держать на короткой узде. Бессонов умел работать с людьми. И теперь он только выбирал момент, когда ему следует вмешаться в беседу.
Подполковник Львов терпеливо разъяснял задачу Губареву, а тот все больше горячился.
– Григорий Семенович, вы сразу проблему-то не отметайте. Тут и медицинских вопросов много. Мы же пока ничего не знаем. Как ведет себя человеческий организм во время полета? Может быть, у летчиков, мы для краткости так их называем, какие-нибудь внутренние органы развиты особо. Ну, я же не специалист. Вам легче в этом разобраться.
– Если вы хотите разобраться, – раздраженно отозвался Губарев, – то надо нескольких ваших летчиков направить к нам, в Первый Мед. Там их в стационарных условиях на хорошем оборудовании в течение двух-трех недель обследуют, все изучат. А тут что можно сделать?
– Товарищ Губарев, – заговорил полковник Бессонов, понимая, что ему пора вмешаться, – вы, видимо, до сих пор не поняли, что вас пригласили принять участие в решении задачи государственной важности. И, если вам оказана такая честь, то надо не возмущаться тому, что вас сюда привезли, а, засучив рукава, приниматься за работу. Если что-то непонятно, я готов вам еще раз все объяснить. Работа эта координируется из Москвы. Конечно, некоторые летчики будут отправлены и в ваш институт. Но это потом. Сейчас у нас мало времени. Вы должны предварительно определить, есть ли в этом феномене какие-то опасные проявления. Ваши предложения по проведению работ, изложите в письменной форме. Если предложений нет, советую приступить к исследованиям. Кстати, все сказанное мной относится и к профессору Линкеру.
– А мне уже давно не терпится потрогать вживую этих ваших летчиков, – улыбнулся Герман Аркадьевич.
– Товарищ полковник, – нахмурился Губарев, – я, конечно, тоже посмотрю на ваших пациентов. Но, – он на мгновение замялся, – понимаете, я не успел даже пообедать. Может быть, здесь есть какой-нибудь буфет?
Бессонов быстро повернулся к Огнивцеву.
– Александр Александрович, организуй нам, пожалуйста, какую-нибудь подкормку. Вы тут всегда хлебосольством славились. Спецы не должны быть голодными. Да и мы не откажемся. Похоже, нам еще долго тут зимовать.
– Я думаю, здешний зам по тылу уже давно все подготовил, – отозвался генерал, и, приподнявшись со своего места, потянулся к телефону.
– Только чтоб никакого спиртного, – заметил Бессонов.


                18-25

Запыхавшийся Фролов появился за пять минут до назначенного срока. В руках он держал большую спортивную сумку.
– Я не опоздал? – спросил он.
– В самый раз, – усмехнулся Василий Андреевич и кивнул на сумку, – я смотрю, и тара теперь у тебя подходящая. Пошли.
Они покинули ЖЭК и отправились к Василию Андреевичу домой.
В работе техника-смотрителя все прекрасно, кроме одного. Отсутствует у него свой секретный закуток. Сантехникам и электрикам в помещении ЖЭКа отводились две большие комнаты под мастерские. У каждого, даже самого плохого, электрика в мастерской имелся металлический шкаф, в котором лежали нужные в работе детали. На дверцах висел нормальный замок, и никто не мог забраться внутрь без ведома хозяина. А технику-смотрителю почему-то такой шкаф не полагался. Это огорчало Василия Андреевича, ведь и у него, как у всякого смекалистого мужика, имелись разные штучки, которые лучше не хранить дома.
Неизвестно кем установленный порядок предписывал технику-смотрителю использовать обычный шкаф из ДСП, с простеньким замком, открываемым обычной канцелярской скрепкой. Что можно хранить в таком шкафу? Только то, что никому не нужно. В таком шкафу все на виду, все прозрачно для постороннего взгляда. Поэтому самое ценное Василий Андреевич хранил дома в кладовке.
Конечно, не однажды тревога подкатывала к его горлу, пару раз по молодости он даже пытался заречься от действий, приносящих такое беспокойство.
Но, увы, помимо страха и забот действия эти приносили еще нечто существенное. Иначе разве смог бы он купить вишневые «Жигули»? Здесь даже ответа не требуется. Вопрос, можно сказать, риторический. Со временем Василий Андреевич понял, что главное, не переусердствовать.
Жадность и торопливость губит глупых. А к терпеливым судьба благоволит.
Затевая дело с Фроловым, Василий Андреевич чувствовал, что торопится. Ведь он так и не дозвонился до Изъянова, не уточнил обстановку. А тот, видимо, отключил телефон, потому и связи с ним нет. Повременить бы! Но Фролов слишком настырен, да и портить отношения с клиентом Василий Андреевич не хотел. Мало ли как еще жизнь сложится.
– Ты меня здесь подожди, – сказал он Фролову, останавливаясь у подъезда.
Тот, не возражая, присел на скамейку, стоявшую в тени кустов, росших вдоль асфальтовой дорожки. Василий Андреевич взял у него сумку. Он никогда не приводил домой тех, с кем его связывали взаимовыгодные отношения.
Тихо открыв дверь своей квартиры, Василий вошел в прихожую и прислушался. Жена на кухне готовила ужин. Слышался голос Зыкиной. Видимо, по трансляции передавали какой-то концерт. Василий Андреевич решил не отвлекать жену, которая подпевала артистке. Пройдя в кладовку, он загрузил сумку. С трудом подняв ее, он, выйдя из квартиры, чтобы опять-таки не тревожить жену, не захлопнул за собой дверь, а осторожно замкнул ее ключом.
Спускаясь по лестнице, Василий заранее сочувствовал Фролову, которому предстояло тащить этот груз почти через весь город. Пусть от первого до шестого микрорайона он доедет на «десятке», но от автобусной остановки ему налегке тащиться минут пятнадцать. А уж с грузом – не позавидуешь. Впрочем, он молодой еще. Справится.
Фролов поднялся со скамейки навстречу Василию Андреевичу и взял сумку.
– Ничего себе, – удивился он, приняв груз.
– А что ты хотел? – кряхтя, выпрямился Василий Андреевич, – тут же бронза и латунь.
Фролов поставил сумку на скамейку и, расстегнув молнию, заглянул внутрь. Под промасленной бумагой угадывались контуры товара. В глубине поблескивала хромированная поверхность некоторых деталей.
– Проверь, – предложил Василий Андреевич. – Все точно, как в аптеке. Как и договаривались. Семь смесителей для ванны и пять «елочек» для кухни. Полный комплект.
– Да я тебе верю, – улыбнулся Фролов.
– В нашем деле нужна не верка, а проверка. Так что, давай, считай.
Фролов открыл сумку и, запустив внутрь обе руки, на ощупь пересчитал свертки. Все правильно. Достав из пиджака портмоне, он вынул деньги. Василий Андреевич на всякий случай оглянулся по сторонам и, взяв выручку, быстро спрятал полученное в карман брюк.
Сделка к обоюдному удовольствию состоялась, теперь можно и расходиться. Фролов пожал руку Василию Андреевичу и, подняв сумку, шагнул по асфальтовой дорожке к автобусной остановке. В это мгновение с двух сторон из-за кустов появились молодые парни. Пятеро. Улыбаясь, они решительно двинулись навстречу Фролову, а тот испуганно стал отступать, пятясь к подъезду.
– Что у вас в сумке? – спросил один из парней.
– У меня там сантехника, – отозвался Фролов.
«Зачем он сознается, – испуганно подумал Василий Андреевич. – А впрочем, если это милиция, запираться бесполезно. Только интересно, кто их проинформировал о наших делах? А вдруг это сам Фролов? Может, поэтому он и торопится сознаться. Ему чистосердечное признание зачтется, а мне вмажут на всю катушку. Что же теперь делать? Надо от всего отказываться. За руку меня не поймали, значит, я ничего не знаю. Надо бы только от денег избавиться».
Между тем, парни приближались. Фролов растеряно оглянулся по сторонам, но и справа, и слева узенький коридорчик асфальта отгораживали густые кусты, сквозь которые не продраться. Он еще отступил, но до крыльца оставалось всего пара метров. Фролов понял, что деваться ему некуда, и его охватило отчаянье.
Василий Андреевич колебался, измученный сомнениями. Лихорадочные мысли, подстегнутые страхом, мешали разобраться в ситуации и принять не то чтобы правильное, а хоть какое-то решение. Бросаться в подъезд бесполезно, молодые бегают быстрее. Оставаться на месте тоже не безопасно. Выбрать лучший вариант Василий Андреевич не мог.
Парни подходили все ближе. Они улыбались. И вдруг, когда от Фролова их отделяло несколько шагов, тот, дико вскрикнув, высоко подпрыгнул, уронив при этом свою ношу.
Василий Андреевич, наблюдавший за событиями со стороны подъезда, увидел несколько иную картину. Фролов стал подниматься над асфальтом. Поднявшись почти на метр над землей, он закричал и уронил свою сумку, которая со страшным металлическим звоном ударилась об асфальт. При этом молния разошлась, и часть груза высыпалось наружу.
Парни от неожиданности остановились и даже немного отступили. Фролов болтался где-то вверху, зацепившись рубахой за ветки дерева. Но что казалось удивительным, теперь он молчал, только дрыгал руками и ногами, пытаясь освободиться.
Василий Андреевич поднял голову, разглядывая телодвижения Фролова, и с ужасом вспомнил полеты Изъянова и странную походку уборщицы из сто двадцатого корпуса. На мгновение он увидел спины убегающих парней, и в глазах у него потемнело.

               
                18-30

Зазвонил телефон, и Луговой поднял трубку. Он сразу узнал голос Огнивцева.
– Полковник, ты не собираешься кормить комиссию? Или как? – строго спросил он.
– Или как, Александр Александрович. Все давно готово. В столовой уже устроен аврал по этому поводу.
– Проследи сам. Тут двух ученых привезли. Они с утра не ели. Да и остальным уже пора.
– Александр Александрович, я же говорю, что все давно готово. Ждут только команду.
– Так отдавай скорей команду.
– Позвольте мне не присутствовать, я поужинаю позже. А вы можете вести гостей в столовую. Вас там ждут.
– Ладно. Ты как хочешь, а мы пошли.
Луговой положил трубку телефона и, тут же по селектору поручил дежурному сообщить в столовую о приходе гостей из Москвы.
В этот момент в кабинет вернулся Омельченко.
– Когда собираются кормить задержанных? – спросил его Луговой.
– Как обычно, в девятнадцать, – отозвался майор.
– Сегодня надо, наверное, организовать им ужин пораньше. Москвичи ушли в столовую, минут через тридцать вернутся. За это время нужно успеть покормить, по крайней мере, летчиков. Сходи, скомандуй.
Отправившись на кухню, Омельченко отдал необходимые распоряжения. Здесь он, воспользовался случаем и, наконец-то, смог выпить чашечку черного кофе, после чего, посвежевший, вернулся в кабинет Лугового. Тот сидел в кресле, откинув голову на спинку и закрыв глаза.
«Не сообразил я и начальнику организовать кофе», – подумал майор.
Ему показалось, что Луговой задремал. Но едва он осторожно прикрыл дверь и двинулся к своему столу, Олег Николаевич открыл глаза и спросил:
– Все в порядке?
– Так точно, товарищ полковник, – откликнулся Омельченко. – Я хотел вам доложить.
– Да, да. Что сказали новые летчики?
– Я недолго с ними общался. Но они тоже подтверждают версию о женщинах.
– Ясно.
– Олег Николаевич, я уже давно хотел доложить о другом. Но вы все время заняты или даете срочные поручения. Перед тем, как вы меня вызвали, я начал допрашивать Поливанову.
– Что? – Луговой даже привстал в кресле. Словно не веря, он переспросил, – Поливанова задержана?
– Да. Почти час назад ее доставили в управление. Я уже провел с ней первичную беседу. Она во многом созналась. В частности – в том, что вместе с Коростылевым доставила вас в горбольницу.
– Майор, что ты мне о каких-то пустяках рассказываешь? Ведь это та самая Поливанова, с которой связаны все летчики, – возбужденно заговорил Луговой. – Ты понимаешь, что это значит? Нет, ты не понимаешь. Ведь очень может быть, что она и есть учительница.
– Мне так не показалось, – скептично заметил Омельченко, – ничего особенного я в ней не заметил. Обычная девушка. Блондинка. Ну, симпатичная.
– Ладно, майор. Мы сейчас не обсуждаем достоинства девушки. Веди ее сюда. Я давно хочу с ней побеседовать. Слушай, – спохватился Луговой, – а в ее камере имеются окна?
– Обижаете, товарищ полковник. Мне хватит Никанорова.
– Ладно, кончай оправдываться. Беги за Поливановой. Одна нога здесь, другая там.
Омельченко ушел, а полковник принялся расхаживать по кабинету. Неужели близится развязка? Трудно поверить, что все началось только сегодня. Еще не прошло двадцати часов, как он услышал о первом летчике. И вот, наконец, сейчас к нему приведут ту девушку, о которой все упоминают. Возможно, она и есть первый летчик. Ну, не может она ничего не знать.
Олег Николаевич остановился посреди кабинета и нахмурился. Некоторые летчики, как сказал Омельченко, упоминали о двух девушках. А вдруг Поливанова не главная. Интересно, спросил ее майор о памятниках или о бумажном буме? Скорей всего, не спрашивал. Впрочем, даже если Поливанова не в курсе, то уж о своей подруге она должна что-нибудь рассказать.
Дверь кабинета широко открылась, и на пороге появился Омельченко. Обычно румяные щеки его были бледны. Он стоял в дверях, опасаясь поднять глаза на полковника.
– Что? – сдержанно спросил Луговой, уже понимая, что произошло непредвиденное.
Омельченко молчал.
– Ну, – полковник повысил голос, и по кабинету раскатились грозные обертоны, – майор.
Омельченко вздохнул, прикрыл дверь и, не поднимая головы, куда-то под ноги сказал:
– Ее нет…
– Кого нет? Поливановой? – уточнил Луговой.
– Да.
Олег Николаевич умолк, подавляя возникшее раздражение. Луговой вдруг осознал, что предчувствовал исчезновение Поливановой. Еще тогда, когда торопил Омельченко. Он вернулся к столу, сел в кресло и, откинувшись на спинку, долго смотрел на стоящего с понурым видом майора.
– Докладывай, – кратко произнес он спокойным, как обычно, голосом.
– Товарищ полковник, – хмуро заговорил Омельченко, – Поливанову я направил в камеру без окон. Замок цел, а Поливановой нет. Охранник сказал, что к двери никто не приближался. Некоторое время назад ему послышалось, что в камере разговаривают. Впрочем, может быть, это ему показалось. Охранника я сменил. Сейчас с ним немного поработают. Но мне кажется, что он не врет. Я, конечно, виноват, но…
– Но ты не знаешь, в чем? Так? – закончил фразу за майора Луговой.
– Да.
– Ты виноват в том, что начал беседу с Поливановой, не известив меня. И, вообще, ее надо было сразу вести ко мне. Эх, майор, нет в тебе прозорливости.


                18-35
 
Собрав рассыпанные по дивану вещи обратно в сумку, младший лейтенант Максимов в растерянности присел на диван, пытаясь привести свои мысли в порядок.
Только что он мечтал о встрече с незнакомкой, представляя различные варианты их встречи. Фантазия уводила его весьма далеко, как и положено юношам, даже если они носят милицейскую форму. Ему грезились милые неожиданности, объяснения и цветы. И хотя лицо девушки он видел лишь мельком в окне автобуса, мысленно она представлялась ему нежной и прекрасной.
Но обнаруженный парик разбудил в нем чувство долга. Теперь его охватила тревога. Он с ужасом представлял, что могло случиться, если бы он не заглянул в сумку.
Он, видимо, не устоял бы перед очарованием незнакомки, а в результате преступница ускользнула бы от правоохранительных органов.
Максимов уже не сомневался, что упущенная им девушка – преступница. Не зря же ее приметы даны в ориентировке, присланной в отделение. Завтра придется писать объяснительную записку и рассказывать, как он дошел до жизни такой. Майор Важенин обязательно объявит ему выговор за халатность. И правильно сделает.
Но тут Максимов подумал, что ему все простят, если он самостоятельно разыщет и даже задержит преступницу. Надо узнать ее фамилию. Тогда и адрес нетрудно будет узнать.
Младший лейтенант тщательно списал цифры с бирки, пришитой на уголок полотенца, обнаруженного в сумке девушки, и, надев для солидности форму, отправился в прачечную.

Фабрика-прачечная в Зеленограде находилась на восточной окраине города. Максимов двадцать минут трясся в автобусе, прежде чем добрался до четырехэтажного кирпичного дома. В этой части города жилые дома отсутствовали, вдоль асфальтовой дороги располагались гаражи, мастерские и городская баня.
Среди разнокалиберных зданий хозяйственного назначения здание фабрики-прачечной с большими оконными проемами, заложенными полым стеклянным кирпичом, не казалось каким-то особенным. Конечно, не архитектурный шедевр. Ну, неприглядно, но, видимо, функционально, построено по типовому проекту.
А что такое – типовой проект? Это – когда какой-то неизвестный тип спроектировал, и никакой ответственности за содеянное не несет.
Оказавшись у широкой деревянной двери, которая больше походила на ворота, Максимов минут десять безрезультатно нажимал кнопку звонка и даже стучал ногой.
Глухо бухало дерево под ударами каблука. Младший лейтенант останавливался, прислушиваясь, но за дверью не раздавалось ни звука.
«Может, в здании никого нет?».
Однако через распахнутые фрамуги, вмурованные в стеклянный кирпич, слышался шум работающих внутри здания машин, да и знал Максимов, что фабрика-прачечная работает круглосуточно.
Младший лейтенант устал стучать и остановился в растерянности, думая, что придется уезжать, так ничего и не узнав. Но тут дверь неожиданно приоткрылась, и в щель с недовольным видом выглянул какой-то пожилой мужчина. Максимов очень порадовался своей догадливости. Если бы он не надел милицейскую форму, мужчина, без сомнений, даже разговаривать с ним не стал.
При виде форменной фуражки недовольство ночного директора или, проще говоря, дежурного, трансформировалось сначала в недоумение, а затем в любопытство. Все эти фазы его настроения медленно сменились одна за другой, после чего мужчина спросил:
– Что случилось?
Максимов предъявил свое удостоверение и нахмурился:
– Мы разыскиваем особо опасную преступницу.
– У нас на фабрике? – удивился ночной директор.
– Нет. У вас мне нужно получить необходимую информацию. Но, может быть, мы не будем разговаривать на улице?
– Да-да, конечно, – торопливо согласился дежурный и, впустил Максимова.
Пока шли по коридору, младший лейтенант молчал, и только оказавшись в директорском кабинете, пояснил, что его интересует.
– Вам бы пораньше прийти, – посетовал мужчина, – а сейчас первая смена рабочий день закончила, поэтому начальство уже разъехалось. Даже не знаю, кто вам может помочь.
Он позвонил по телефону и попросил кого-то по-свойски.
– Маш, зайди ко мне.
Вскоре в кабинет вошла высокая женщина в белом халате.
– И чего тебе, Василич, не терпится, – громко заговорила она, останавливаясь на пороге, – у меня сейчас загрузка, а ты отвлекаешь.
– Мария, не шуми, посоветуй лучше, как помочь нашей доблестной милиции, – улыбнулся дежурный.
Женщина только теперь заметила Максимова. Она приблизилась к столу директора.
– Ой, какая молоденькая у нас милиция, – засмеялась женщина, – и симпатичная!
Максимов нахмурился и даже несколько смутился, ему не понравилось, что с ним откровенно кокетничает пожилая женщина, а ей, на его взгляд, явно больше тридцати лет. Впрочем, будь она моложе, все равно Максимов посчитал бы такое поведение неуместным.
«Я, можно сказать, при исполнении, – возмущенно подумал он, – а тут какие-то шуточки».
– Мария, – остановил женщину ночной директор, – не увлекайся. У товарища младшего лейтенанта серьезное дело. Ему по бирке на полотенце нужно разыскать нашего клиента. У нас какой-нибудь учет ведется?
– Учет у нас ведется, только таких данных у нас нет, – улыбаясь, ответила женщина.
Она села напротив младшего лейтенанта, откровенно разглядывая его. Максимов не выдержал и отвел взгляд в сторону. То, что сказала женщина, расстроило его.
– Какой же это учет, если нельзя узнать фамилию и адрес. А почему вы не фиксируете данные о клиенте? – недовольно спросил он.
В душе у него накапливалась неприязнь к этой Марии, которая нахально улыбается, вместо того чтобы навести порядок в учете на своем предприятии.
– Миленький, а вы представляете, сколько у нас клиентов? – засмеялась женщина. – Да тут придется роту писарей посадить, чтобы все записывать.
– Ты, Мария, не о роте писарей мечтай, а лучше думай, как помочь человеку, – опять вмешался ночной директор.
– А чего тут думать? – отмахнулась женщина, – надо не у нас искать, а в пункте приема. Там в журнале все записывают. И фамилию, и адрес.
– Это что? – удивился Максимов, – мне придется все пункты приема обходить?
– Ну, зачем же все? – вздохнула женщина, и настроение ее разом сменилось, она, видимо вспомнила, что ей нужно спешить в цех, – у вас записан номер бирки?
– Да. Вот он, – Максимов протянул листок с цифрами.
– Пойдемте, – женщина встала и деловито направилась к двери, на ходу продолжая объяснять младшему лейтенанту, – у нас фиксируются только номера квитанций и номера пунктов приема, куда необходимо отправить выполненный заказ. Попробуем вам помочь. А когда заказ проходил у нас?
– Я не знаю.
– Да? – женщина даже остановилась, – тогда это сложно будет сделать.
Она привела Максимова в небольшую комнату, открыв дверцу канцелярского шкафа, кивнула на полки, на которых лежали амбарные книги, и устало произнесла:
– Ну, что ж, бог в помощь. Ищите своих преступников. А мне пора загрузку начинать.
Она ушла, а Максимов спохватился, что не поблагодарил женщину за помощь, но, принявшись листать книги учета в поисках заветного номера, увлекся и обо всем забыл.


                18-40

Многолюден летний рынок. Оно и понятно. Кончается август. Вот они, поспевшие дары лета. Самая дешевая пора для заготовок. Это не зимние мандарины, которые предприимчивый азербайджанец срывает еще зелеными. За время, потраченное на дорогу, они, уложенные в большие картонные коробки, успевают слегка подрумянить свои бока, но под суховатой шкуркой скрывается такая кислятина, что, если бы не новогодний дефицит, они так и остались бы нетронутыми на прилавке.
Тем и хорош август, что на рынке появляется все то, что созрело неподалеку, на соседнем огороде. Деревенские жители и дачники везут огурцы и помидоры, кабачки и баклажаны, перец и цветную капусту. На прилавках завалы всевозможной зелени: царь ароматов – укроп, а рядом петрушка, сельдерей и зеленый лук, кинза и тархун. Повсюду расставлены башни из ящиков с яблоками и сливой, в лотках россыпи брусники. Конечно, много и привозных фруктов. Здесь виноград и персики, грецкие орехи и фундук, арбузы и дыни.
Глаз радуется многоцветью и разнообразию форм. Правда, радость эта несколько омрачается ценой. Но можно просто бродить вдоль рядов, наслаждаясь изяществом виноградных гроздей, аппетитностью мясистого сладкого перца, бархатистостью желто-фиолетовых персиков, а потом расщедриться и купить на рубль три килограмма яблок с непонятным названием «Коричное» или десятикилограммовый арбуз и двинуться к дому. И долго еще в памяти будут всплывать то густой желтый цвет нежной мякоти свежеразрезанного персика вокруг фиолетовой продолговатой косточки, напоминающей своими извилинами человеческий мозг, то зеленовато-желтое с черными колечками тельце осы, тонущей, захлебывающейся в лужице ароматно-сладкого прозрачного сока, скопившегося в выскобленной сердцевине дыни.
Хорошо летом на рынке. Особенно утром, когда не жарко и народ еще не набежал. Продавцы только начинают раскладывать на прилавках товар, поливают из небольших леечек охапки зелени, моют огурцы, протирают помидоры. Все принимает свежий вид, только что с грядки. Еще ничто не высушено ветром, не опалено солнцем. А вот и первые посетители…
Но утро кончается, а днем даже в будний день на рынке полно покупателей. Кто-то спешит, кто-то неторопливо прогуливается, оттого давка, оттого упреки. Над рядами плывет гул человеческих голосов. А тут еще солнце палит, жара. Не лучшее это время. Только к вечеру спадает жара. Только к вечеру поток покупателей редеет. Но, увы, пришла пора закрытия рынка.
Слава богу, рынок – это не магазин, где ровно без четверти из подсобки к двери выходит грузчик Федя, и двери начинают работать только на выход. Никакими слезами не умолить это существо, кажется, непонимающее человеческую речь. Он просто не слышит ваших неуклюжих объяснений, что вы никого не задержите, что вам нужно купить только батон хлеба на завтрак.
Да, рынок – не магазин. Здесь нет кассирши, которая, как назло медленно рассчитывается с последним покупателем, а по безжалостному звонку сразу закрывает окошечко кассы вертикально поставленными счетами и начинает заниматься своими неотложными делами, становясь глухой к вашим робким просьбам о злополучном батоне хлеба.
Рынок – не магазин, но и он не может работать круглосуточно. Приходит вечер, и здесь появляются свои «феди», которым нужно успеть убрать с территории отходы торговли, вовремя опутать цепью ворота и закрепить ее висячим замком…

Аслан Магомедов устало вздохнул, когда наконец-то появился Сева с тележкой. Сегодня торговля закончена. Сева, нанятый им в помощники, отвезет ящики с нераспроданными фруктами на склад. Аслан закроет металлическую дверь своим ключом, и можно будет отдохнуть до утра. Сегодня неудачный день. Торговля случилась плохая. За целый день ушел всего один ящик винограда, да несколько килограммов персиков. На рынке мало народа. К чему бы это?
Аслан следил за тем, как Сева ставит ящики на тележку. В этот раз помощник ему попался подходящий, не то что в прошлом году. Тогда у него работал какой-то недотепа. То споткнулся и, падая, угодил руками в ящик с виноградом, проломил дно ящика, попортил много ягоды, то просто вывалил ящик с персиками прямо в лужу. В конце концов, Аслан не выдержал и прогнал его.
Сева погрузку выполнял аккуратно. Десять ящиков винограда и шесть ящиков с персиками, а сзади немного свободного места, куда он пристроил весы, сняв их с прилавка. Весы предстояло сдать кладовщице, находившейся в зеленом вагончике, над которым красовалась широкая доска с надписью «Администрация рынка».
Народа на рынке становилось все меньше. Одиночные покупатели еще маячили кое-где, но большая часть продавцов начала убирать товар. В проходе уже ждали несколько тележек.
Аслан осмотрел опустевшие ряды, не забыто ли что. Обошел и заглянул под прилавок. Все в порядке. Загруженная тележка стояла посередине прохода. Сева взялся за ручку, приготовившись, он ждал только команды Аслана.
В этот момент в проходе появилось трое мальчишек. Старшему на вид лет двенадцать, а младший не достиг, наверное, и десяти. Аслан, стоя за прилавком, видел их улыбающиеся лица. Они приближались, обходя собирающихся продавцов. Один из парней издали даже подмигнул Аслану. Двое мальчишек, еще не доходя, начали огибать стоящую тележку слева, тот, который подмигнул, – справа. Ребята остановились между прилавком и тележкой и повернулись спиной к Магомедову. Аслан сразу не понял, что происходит. Парни непонятным образом вдруг поднялись вверх, где-то там мелькнули их ноги, и они исчезли.
Навес над прилавками, защищавший продавцов от осадков, помешал Аслану проследить за тем, куда делись ребята. Он выскочил в проход, задрал голову, но ничего уже не разглядел. Обернувшись к Севе, Аслан увидел, что тот, разинув рот, смотрит куда-то вверх. Только после этого Аслан заметил, что на тележке не хватает одного ящика с персиками.
Магомедов онемел. Он жадно хватал воздух ртом, но сказать ничего не мог.
С месяц назад на рынке появились малолетние хулиганы. Они подбирались к прилавку в толпе покупателей и, дождавшись, когда продавец на мгновение отвернется, хватали абрикос, или сливу, или яблоко и тут же исчезали в толпе. Сначала Аслан только посмеивался, но когда это стало повторяться чаще, сговорился с соседями по прилавку, и вскоре им удалось отловить нескольких мальцов и отправить их в милицию. После этого мелкое воровство с прилавков пошло на убыль.
Но сегодняшний случай даже сравнить не с чем. Это уже не хулиганство юных шалопаев. Чтобы вот так, прямо на глазах украсть ящик? Нет, о таком он никогда не слышал. Наконец, отдышавшись, он набросился на Севу:
– А ты чего смотрел?
Но Сева оставался в трансе. Не слыша слов Аслана, он продолжал смотреть вверх, слегка поводя глазами между навесами над прилавками, и шептал что-то неразборчивое. Магомедов умолк и прислушался.
– Они летают, – как заведенный, повторял Сева, – они летают, как ангелы…
Аслан не знал, что делать. Соседи продолжали собирать свой товар. Каждый занимался своим делом, и не желал обращать внимание на соседа. Никто даже не заметил, что произошло. Кричать, что его обокрали, звать милицию – бесполезно. Ему просто не поверят. А Сева слишком похож на ненормального, чтобы быть свидетелем.
Аслан подошел к помощнику и потряс его за плечи. Сева посмотрел на него каким-то диким взглядом, но потом вроде бы очнулся и, оглядевшись, нахмурился.
– Поехали, – скомандовал Аслан и направился к выходу.
Сева наклонился и, кряхтя, сдвинул тележку с места.


                18-45

Майор Важенин с радостью избавился от худощавого. Пришла машина. Молчаливый молодой человек предъявил документы и забрал задержанного. Тот сначала расшумелся, когда понял, что им заинтересовалась не милиция, но Важенин быстро усмирил его, демонстративно расстегнув кобуру. Худощавому надели наручники, и молодой человек увел его.
«Одной заботой стало меньше. Дело, очевидно, заберут, вещдоки тоже. Потерпевшая дамочка может теперь своей шубы вообще не дождаться. Но это уже ее проблема».
Майор сделал необходимые отметки в журнале и облегченно вздохнул.
– Слушай, Семеныч, организуй чайку, а я пока сводку почитаю, – обратился Важенин к помощнику. – Завтра ее надо в управление отправлять, а я еще не читал, чего тут напечатали.
Майор раскрыл папку и, найдя нужные листки, начал изучать подготовленный материал. Помощник отправился в соседнюю комнату, где в углу на столе стояла электроплитка. Пристроив на одну из двух конфорок чайник, помощник вернулся в дежурку. Стояла тишина, телефоны молчали. Каждый день в это время наступала пауза. Горожане еще не напились до бесчувствия, еще не начались семейные разборки и драки.
Обычно работа начиналась после семи вечера. Телефон беспрестанно трезвонил. Хлопала входная дверь. Приходили, прибегали, врывались обиженные, оскорбленные граждане, требовавшие, просившие, умолявшие помочь, вмешаться, навести порядок.
Майор Важенин хотел воспользоваться паузой и выпить чая, но, увы, это ему не удалось. Дочитав первую страницу, и пока рука перелистывала ее, он взглянул за окно и обомлел.
Сквозь прутья решетки за окном он увидел, что машина, зеленый ГАЗ, с проходящей по борту голубой полосой и белой надписью «милиция», медленно поднимается куда-то вверх. Он успел заметить, что вместе с машиной вверх поднимаются несколько парней, держащихся за машину. Майор бросился к окну, но листва кустов, росших под самым окном, не позволила ему что-либо рассмотреть подробнее.
Важенин выбежал на улицу. Действительно, там, где обычно стоял милицейский газик, на асфальте осталось чернеть только небольшое масляное пятно. Майор поднял голову и увидел машину на крыше трансформаторной будки, расположенной рядом. На краю плоской крыши сидели восемь парней и покатывались от смеха.
– Эй, – крикнул им майор, – а ну-ка спускайтесь.
Но ребята не обратили внимания на него. В этот момент дверца машины открылась, и из нее выбрался водитель, сержант Митрохин. Он, с удивлением озираясь, подошел к краю крыши в стороне от ребят и увидел внизу Важенина.
– Товарищ майор, как это? – спросил он испуганно, – что случилось?
– Спишь много, – с досадой отозвался Важенин, – как твоя машина оказалась на крыше? За технику ответишь.
– Товарищ майор, снимите меня отсюда, – жалобно попросил водитель.
– Ты вот лучше задержи ребят, которые тебя туда забросили, – заметил майор. – Пусть они тебя и снимают оттуда.
Получив приказ, сержант обошел машину и увидел мальчишек, сидящих на краю крыши, но и они заметили милиционера. Едва он двинулся в их сторону, как ребята плавно снялись с места и начали медленно, словно дразня милиционера, удаляться от трансформаторной будки.
– Стой, стрелять буду, – крикнул им снизу Важенин, расстегивая кобуру.
Но ребята ускорили полет и скрылись в зелени ветвей высокого тополя раньше, чем майор достал пистолет. Из-за деревьев послышались беспокойные крики ворон, и вверх взмыло несколько птиц.
– Товарищ майор, – снова послышался робкий голос водителя, – снимите меня отсюда.
Но Важенин только махнул рукой и ушел в отделение. Придется о происшествии докладывать начальству. Чтобы снять машину с крыши, нужно вызывать подъемный кран. Майор понимал, что теперь не избежать неприятностей. Выговор обеспечен, а может, даже с должности снимут. Но с другой стороны, где тут его вина? Что он такого не предпринял, не предусмотрел, но мог бы предпринять, предусмотреть, чтобы соблюсти порядок, чтобы машина осталась на месте?
– Позвони в ЖЭК, – скомандовал он Семенычу, входя в отделение – попроси, нет ли у них большой лестницы, пусть притащат, надо Митрохина с крыши снять.
– С какой крыши? – удивился напарник.
– С трансформаторной будки, – пояснил Важенин.
– А как его туда занесло?
– Пойди и спроси, – огрызнулся майор, – Он там с машиной вместе.
– С машиной? – глаза Семеныча округлились.
«С чего вдруг все стали летать? – думал Важенин. – Всех милиционеров нужно срочно обучить. А то, как иначе охранять порядок?».
Майору, вооруженному законом и пистолетом, казалось обидным, что какие-то малолетние хулиганы позволили себе нахальничать. Если бы они знали, что и он тоже может летать, враз стали бы шелковыми, и не выкидывали бы таких шуточек с милицейской машиной.


                18-48

Прекрасна первая любовь. Молодому человеку жизнь вдруг открывается с новой еще непознанной стороны. И как восхитителен этот процесс познания жизни.
Главное – не торопиться. А как хочется поспешить! Но каждое мгновение упоительно своей неповторимостью. Важно научиться наслаждаться протяженным во времени, не завершившимся мгновением.
Оптимисты не ценят настоящее, они торопятся к чему-то грядущему, надеясь и веря, что самое хорошее там, впереди. По прошествии многих лет они спохватываются, понимая, что оказались в чем-то неправы, и на самом деле все лучшее уже случилось, но они это лучшее пропустили. С этого момента они становятся пессимистами.
Пессимист не надеется на будущее, но и он не ценит настоящее, считая его всегда хуже прошедшего. И хотя к закату жизни пессимист оказывается прав, но это правота глупца, а не провидца.
Шутники говорят, что нужно радоваться ужасному настоящему только потому, что грядущее будет еще ужаснее. Но если говорить всерьез, то не надо надеяться только на будущее, нужно просто верить, что самое хорошее иногда сбывается, а потому, чтобы не пропустить его, следует наслаждаться каждым мгновением, ведь может статься, что именно оно окажется самым счастливым в жизни.
И как важно – не пропустить его!
Но коли молодость в руках и любопытства вволю, то все ворчанье старика – лишь шорох ветра в поле. Вся назидательность кино скользит по юной коже. Свои ошибки все равно и ближе, и дороже…
Два юных создания уже давно сидели на толстой ветке березы, росшей на краю просеки, и весело покачивали ногами. Им вдвоем было хорошо. Вечерний лес уже начал погружаться в сумерки, но Бориса и Юлю это не заботило. Временами они болтали о всякой чепухе, но чаще губы влюбленных находили друг друга, и тогда юные создания забывали обо всем, взбудораженные радостными ощущениями. На ветке они сидели рядом, но как бы навстречу друг другу, так как обе ноги Бориса спускались по одну сторону ветки, а обе ноги Юли – по другую. В таком положении целоваться оказалось очень удобно.
Иногда Юля вспоминала, что дома, вероятно, ее уже давно ждет мама, но именно в эти моменты настойчивые губы Бориса вдруг оказывались рядом, его руки ласково обнимали ее за плечи, и все воспоминания мгновенно выветривались. Каждая клеточка ее кожи, ощущавшая прикосновение любимого человека, трепетала, и этот трепет охватывал все ее тело, порождая восхитительные чувства, которые она до сих пор еще не испытывала.
– Я люблю тебя, – шепотом повторял Борис.
– Я тебя тоже люблю, – тихо отвечала Юля.
– Милая моя.
– Миленький мой.
Лепет влюбленных не для чужих ушей. Киски, рыбки, солнышки – не для посторонних. Они из детских воспоминаний. Всплывают в сознании спонтанно в миг наивысшего проявления нежности к близкому человеку. Лепет влюбленных – это язык, понятный только двоим. А тех, кто любит подслушивать и подсматривать за влюбленными, можно отнести к клиентуре психиатра. Людям без комплексов заниматься этим просто неприлично. Поэтому мы вернемся к нашим юным созданиям в тот момент, когда они плавно соскользнули с ветки березы.
Усталые, с опухшими губами, но счастливые, они, держась за руки, медленно проплыли вдоль просеки над травой и кустарником. Выскользнув на опушку, они опустились на асфальт и уже пешком, чтобы не шокировать встречных, отправились к автобусной остановке. Но народ отсутствовал, и шокировать, по сути, было некого. От остановки дорога спускалась к мосту через пруд, потом поднималась к горсовету, за которым сворачивала налево, преобразуясь в Центральный проспект. Оттуда когда-нибудь придет автобус. Но пока дорога оставалась пустой. Лишь пара легковых машин чуть слышно торопилась мимо горсовета в сторону Центрального проспекта.
– Ой, мама будет ругаться, – вздохнула Юля.
– Слушай, я же забыл. Меня сегодня пригласили на день рождения, – ахнул вдруг Борис.
– А во сколько? – уточнила Юля.
– В семь часов в ресторане «Русский лес».
– Ты как раз можешь успеть, – заметила Юля, взглянув на электронные часы, расположенные над проходной предприятия, неподалеку от которого они стояли.
– Я без тебя не пойду, – заявил Борис.
– Но тебя же пригласили одного. А у кого день рождения? – поинтересовалась Юля.
– Ты, наверное, ее не знаешь. Светка Алогорская.
– Нет, я ее не знаю.
– Она на два года моложе, учится в одном классе с моим братом.
– Она, наверное, в тебя влюблена.
– С чего ты так решила?
– А почему она тебя пригласила?
– Просто я с братом разговаривал, а она подошла и пригласила нас обоих.
– Нет, я чувствую, она в тебя влюблена.
– Да ну, глупости это все.
– Вы, мальчишки, этого не понимаете.
Они немного помолчали.
– Юленька, у меня есть идея, – вдруг обрадовался Борис, – пойдем вместе?
– Нет, это не удобно. Светлана пригласила тебя. А брат твой пойдет?
– Да что ты. Как раз все удобно. Брата мама не отпустила с дачи. Приглашали двоих. А нас с тобой будет двое. Они же заказали зал на определенное количество гостей. А без тебя я все равно не пойду. Мне грустно расставаться, – пояснил Борис с улыбкой.
– Мне тоже не хочется, но мама будет ругаться.
– Слушай, пойдем в ресторан. Оттуда позвонишь домой, скажешь, что тебя пригласили на день рождения. И никто ругаться не будет.
– Умеешь ты уговаривать, – засмеялась Юля.
– Значит, ты согласна? – уточнил Борис.
– С тобой – на край света, – улыбнулась Юля и ахнула, – но у нас ни подарка, ни цветов.
– И цветов у нас нет, и подарка у нас нет, а главное, у нас денег почти нет, – засмеялся Борис, – У меня всего два рубля. А на день рождения в ресторане нужен роскошный букет.
– А у меня есть двадцать рублей, – лукаво заметила Юля.
– Ох, да ты капиталистка. Слушай, купи меня в рабство.
– За двадцать рублей?
– А что поделаешь.
– Это, наверное, выгодно, – улыбнулась Юля. – А что ты умеешь делать?
Они уже покинули автобусную остановку, и летели в направлении цветочного магазина.


                18-50

Площадь Зеленоградского плодоовощного комбината, кратко именуемого ПОКом, занимала около двух квадратных километров. Здесь, за высоким бетонным забором, находился главный продуктовый склад города. Горячая пора здесь длилась чуть ли не круглый год. Даже зимой комбинат ежедневно принимал под разгрузку несколько вагонов с продовольствием. С началом весны на ПОК везли ранние овощи и фрукты с юга, поступали ранний картофель с Украины, черешня из Грузии и Узбекистана. Потом появлялись вишня и помидоры, огурцы и перец. Затем подходили овощи из средней полосы России. А завершалось все под частыми снегопадами в хмурые ноябрьские дни закладкой на зимнее хранение картофеля и капусты.
Пик заготовительной поры приходился на сентябрь, но уже с конца августа на городские предприятия приходили разнарядки, по которым учебные, научные и производственные организации выделяли своих сотрудников в помощь плодоовощному комбинату. Ежедневно в пятнадцать сорок пять у проходной ПОКа начинали собираться группы мужчин и женщин в рабочей одежде, а в шестнадцать часов всех прибывших впускали на территорию, где мастера и бригадиры разводили их по цехам. Обычно мастер предлагал работать «аккордно», то есть надо разгрузить вагон, и – все свободны. Энергичные трудоголики закатывали рукава и наваливались на работу, чтобы часов в восемь освободиться. Но иногда подбирался народ тертый, не желающий надрываться, тогда работа под понуканье мастера длилась часов до десяти вечера.
Сегодня на двух железнодорожных колеях под крышей стояло восемь вагонов. По два вагона с каждой стороны уже разгрузили. Прибывшей смене достались вагоны с картофелем, среднеазиатским луком и виноградом.
Наиболее грязной и тяжелой работой считалась разгрузка картофеля. Но перетаскивать сорокакилограммовые сетки с луком не легче. Да и пыль от луковой шелухи более едкая, от нее постоянно першит в горле, и хочется чихать. Впрочем, при разгрузке дынь, арбузов или винограда имеются свои трудности, ведь вся работа выполняется под непрерывным надзором мастера и бригадира. Только иногда удается ущипнуть пару ягод с особо аппетитной грозди…
Лариса Николаевна Рыжова встретила выделенных в ее распоряжение грузчиков у проходной. По опыту она знала, когда бригада подбирается из работников одного предприятия, управлять такой бригадой легко. Старший по должности на предприятии становится старшим в бригаде. И работоспособность, и ответственность у каждого в такой бригаде выше. Мастеру, получающему работников всего на один вечер, не нужно следить за каждым, чтобы тот чего-нибудь не натворил, не нужно объяснять каждому его задачу, достаточно общаться только со старшим и спрашивать только с него. А уже он растолкует все своим сослуживцам.
С первого взгляда Лариса Николаевна поняла, что сегодня ей попалась дружная бригада. Из десятерых всего трое молодых парней, остальным под пятьдесят. Такие работают не быстро, но добросовестно. Впрочем, Рыжова умела справляться с любым контингентом.
Проводив бригаду до самого вагона, Лариса Николаевна подозвала к себе старшего. Подошел бородатый мужчина крепкого телосложения, она вручила ему клещи и объяснила, как вскрыть пломбы на дверях вагона. Бородач ловко, видимо, делал это не в первый раз, перекусил толстую проволоку и, орудуя клещами, как рычагом, отогнул ее и выбил из проушин. После этого мужики навалились и откатили дверь вагона.
Из открывшегося проема на платформу плеснулась волна пьянящего фруктового аромата.
– Ух, ты, виноградик, – радостно воскликнул кто-то.
– Посторонитесь, – скомандовала Рыжова.
Мужчины расступились, пропуская ее вперед. Лариса Николаевна привычно заглянула в вагон, на глаз оценивая сохранность прибывшего груза, потом повернулась к стоящим полукругом мужчинам.
– Ну, что стоите? – спросила она. – Подтаскивайте поддоны, начинайте разгружать.
Бородач послал молодых ребят к штабелям, сложенным вдоль стены. Они принесли два поддона, сколоченные из толстых досок. Старички начали вытаскивать хрупкие ящики с виноградом. Поначалу фронт работы был узок, и всем приходилось толкаться в дверях вагона. Когда загрузили поддоны, подъехал электрокар и, поддев груз штыками, уволок его на весы, расположенные рядом.
Через час сделали десятиминутный перекур. В вагоне уже освободилось некоторое пространство, и работа пошла живее. Бригада выстроилась в две цепочки, и, передавая друг другу ящики, мужчины быстро один за другим нагружали поддоны.
Периодически заглядывая в вагон и отмечая, что бригада работает хорошо, Лариса Николаевна после второго часа работы решила поощрить грузчиков и в очередной перерыв выдала им премию – ящик винограда. Бородач лично раздал виноград товарищам, после чего все, расправившись с ягодой, уселись на поддоны и закурили.
Именно в этот момент Рыжова заметила на платформе посторонних. Работников комбината она почти всех знала в лицо, да и спецодежда их выделяла. Каждому полагался черный либо синий халат.
За многие годы работы Лариса Николаевна научилась отличать даже приходящих поденщиков. Они носили какие-то одинаковые, поношенные курточки или брезентовые штормовки. На коленках раздувались пузыри хлопчатобумажных тренировочных брюк.
Группа молодых парней, приближавшихся по платформе, не походила ни на работников комбината, ни на бригаду поденщиков. Так ходит ватага хулиганов. Впереди молча шагает главарь, по бокам от него – движутся первые помощники. Позади течет темная масса, она беспрекословно исполняет приказы, она состоит из тех, кто мечтает выбиться в помощники, и тех, кто поднялся с нижней ступеньки в иерархии. По сторонам от группы суетятся – отбегают, отстают и догоняют – самые ничтожные, самые трусливые, но они же самые наглые, самые шустрые, они прилипалы.
Лариса Николаевна заметила их еще издали. Подойдя к каморке весовщицы, она заглянула в открытую дверь и велела срочно звонить в охрану.
– Валентина, только быстро. Боюсь, наши не справятся. Пусть сразу вызывают милицию.
– А что случилось? – полюбопытствовала весовщица.
– Ты давай, звони скорее, – поторопила ее Рыжова. – Шпана появилась.
Весовщица потянулась к телефону.
Бетонный забор, отделявший территорию комбината от города, непреодолимой преградой все-таки не являлся. Бетонное кольцо даже теоретически не могло быть непрерывным. Во-первых, существовали ворота, через которые на территорию впускался автотранспорт, доставлявший овощи от поставщиков, и выпускались автомашины, развозившие продукты по магазинам. Здесь в будке сидела охрана, проверявшая проездные документы и накладные на провоз груза.
Во-вторых, бетонное кольцо забора разрывалось в том месте, где на территорию комбината, пересекая небольшой лесной массив, проникала железнодорожная колея. По ней из Крюково со станции небольшой маневровый тепловоз притаскивал грузовые вагоны. Здесь, конечно, ворота отсутствовали, но будка с вахтером имелась, правда, сидел он, скорее, для проформы. Вагоны приходили опломбированными, что в них проверять? Даже любопытная ребятня от расположенного вдали жилого массива сюда забредала редко. Мало что могло ее привлечь на территории комбината, да и вахтер все-таки не дремал.
Главное, что Лариса Николаевна заметила посторонних, ей некогда было разбираться, откуда они появились. Это дело милиции.
Между тем группа парней, миновав вагон с луком, замедлила движение. Инстинктивно почувствовав опасность, Рыжова спиной прикрыла поддон с ящиками, только что водруженный на весы, встав между весами и парнями.
– Почему гуляете по территории? – строго спросила она.
Вожак в светлых брюках и рубашке остановился в десяти шагах от Ларисы Николаевны, улыбаясь. Его сотоварищи тоже остановились, встав полукольцом перед Рыжовой.
– Кто такие? С какого предприятия? – продолжала допытываться Лариса Николаевна.
Ребята молчали.
– В чем дело? Кто вы такие? – еще строже спросила Рыжова, возмущенная молчанием ребят.
– Мы ангелы, – произнес кто-то справа.
– Черные, – добавил голос слева.
Ребята громко засмеялись, но вожак, стоявший с презрительной улыбкой, по-прежнему молчал. В этот момент мальчишка, стоявший крайним справа, юркнул за спину Рыжовой, и тут же послышался его голос.
– Ребя, тут классный виноград.
Лариса Николаевна обернулась, намереваясь дать пацану подзатыльник, но тот ловко увернулся и, придерживая гроздь винограда, шмыгнул за спину товарищей. Рыжова рассердилась и хотела призвать к ответу вожака, но, взглянув на ребят, она его не увидела. В первый миг ей показалось, что он отступил за спины товарищей. Но внезапно боковым зрением она обнаружила что-то светлое справа вверху. Она подняла взгляд и почувствовала, что к ее горлу подступил какой-то ком. На крыше вагона с наглой улыбкой стоял вожак, и его кремовая рубашка на фоне черной крыши просто ослепительно белела.
Ларису Николаевну охватил столбняк. Ребята обтекли ее с двух сторон, а она молча стояла, не в силах пошевелиться. Только спустя минуту она вздохнула и медленно обернулась.
– Караул, грабят, – негромко произнесла она.
Но все услышали призыв о помощи. Весовщица выскочила из каморки, электрокарщик спрыгнул со своей машины, даже бородатый бригадир поденщиков направился от вагона к весам. Между тем ребята, окружившие весы, начали растаскивать ящики с виноградом.
Каждый, схватив ящик двумя руками, на мгновение застывал на месте, словно на глазок прикидывая вес своей ноши, а затем медленно взмывал вверх и по плавной кривой опускался на крышу вагона. Спешившие на помощь к Рыжовой не успели приблизиться к весам, а ребята уже оказались рядом со своим вожаком. Только весовщица успела схватить одного из парней за ногу. Но тот задрыгал обеими ногами и сумел вырваться.
Трое охранников вместе с двумя милиционерами появились с большим опозданием. Этот наряд постоянно дежурил на территории комбината.
Дежурство на ПОКе в отделении считалось самым привилегированным. Милицейское начальство посылало сюда особо доверенных сотрудников. А уж сотрудники почитали за счастье попасть в этот наряд. Работа – не бей лежачего. Кормежка бесплатная. Общение с бойкими женщинами, командующими бригадами или цехами. А кроме того, часто можно полакомиться какими-нибудь экзотическими фруктами, да и домой может перепасть. Словом, не работа, а райское место.
Оттого здесь чаще всего оказывались те, кто числился у начальства в любимчиках. Вот и сегодня здесь несли службу два очень полных, с большими круглыми животами, сержанта, Грушин и Глебов. Они торопились на вызов, и в форме им стало жарко, они схожими движениями обмахивали лица фуражками. Перед ними шагали три ПОКовских охранника в черных форменных комбинезонах.
– В чем дело? – спросил сержант Грушин, останавливаясь и переводя дыхание, – где виновники переполоха?
– А вот, – Лариса Николаевна кивнула в сторону вагона.
Сержант строго посмотрел сначала на поденщиков, стоявших группой у входа в вагон, потом на Рыжову.
– Да не туда вы смотрите, – подсказала Лариса Николаевна. – Вон они, ворюги паршивые.
Милиционеры и охранники подняли головы и увидели молодых ребят, жующих виноград. Они расположились на крыше вагона весьма свободно. Многие сидели на краю, свесив ноги, некоторые стояли на коленях, а над всеми возвышалась светлая фигура стоящего вожака.
– А ну-ка, слезайте, – скомандовал им сержант Грушин.
Кто-то из ребят хихикнул и умолк. Вожак даже не взглянул в сторону милиционера. Он демонстративно оторвал одну ягоду от большой грозди, которую держал в руке, рассмотрел ее, неторопливо положил в рот и, пожевав немного, выплюнул кожуру. За вожаком и все остальные начали плевать с крыши, соревнуясь, кто плюнет дальше. Стоявшие внизу невольно отступили.
Сержант Грушин пошептал что-то охранникам, и двое из них, громко топая башмаками, бросились по платформе в разные стороны. А сам сержант принялся убеждать ребят спуститься. Говорил он нехотя снисходительным тоном:
– Лучше сами спускайтесь. Давайте по-хорошему. Не доводите меня до греха.
– Дяденька, а ты что, будешь стрелять? – спросил один из парней, сидевших на краю.
– А ему нечем стрелять, – отозвался другой, – у него в кобуре соленый огурец.
Парни дружно рассмеялись, а Грушин нахмурился. Ему стало обидно. Никогда заступавшим в наряд по комбинату не выдавалось оружие. И, как теперь выясняется, зря. А то он пугнул бы этих сорванцов.
– Полундра, – крикнул вдруг кто-то из ребят.
С двух сторон по крышам вагонов, грохоча обувью, приближались охранники. Вожак негромко свистнул, и ребята повскакали на ноги. Грушин довольно ухмыльнулся.
«Теперь запоют голубчики. А то, ишь, вздумали плевать на милицию. А вожака можно и посадить. Сразу видно, что наглец первостатейный».
Но тут все вдруг поплыло перед глазами сержанта. Вожак первым шагнул с крыши. Но вопреки всем законам он не грохнулся, как положено, на платформу, а плавно в вертикальном положении двинулся прямо над головами милиционеров, стоящих с раскрытыми ртами, над Ларисой Николаевной, над весовщицей, над электрокарщиком и поденщиками. За вожаком потянулись и остальные ребята. Почти каждый держал под мышкой ящик с виноградом.
Рыжова закрыла глаза, она не могла смотреть им вслед, у нее ныло сердце.


                18-55

Олег Николаевич только что получил информацию из оперативного отдела, и обсудить ее ему хотелось с Огнивцевым. Он вошел в свой кабинет. Московский полковник сидел за его столом, перед ним у окна расположился генерал. Они о чем-то говорили, и приход Лугового прервал беседу. Оба начальника вопросительно посмотрели на вошедшего.
– Товарищ генерал, – обратился Луговой, – разрешите доложить оперативную обстановку.
– Докладывай, – отозвался Огнивцев.
– Может быть нам, чтоб комиссии не мешать, пройти в оперативный отдел? – предложил Луговой.
– Нам от комиссии скрывать нечего. Докладывай здесь. Что-нибудь случилось?
– Пока не случилось. Но все службы сообщают, что обстановка в городе накаляется.
– А конкретнее можно? – спросил Бессонов.
– Конечно, – отозвался Луговой, – во-первых, за последний час число летчиков, поступивших к нам, увеличилось на семь человек.
– Прекрасно, – заметил Бессонов, – чем больше материала, тем быстрее мы получим ответы на наши вопросы.
– Во-вторых, и это вызывает у меня особое беспокойство, – продолжил Луговой, – отмечается изменение поступающего контингента. Среди первых летчиков мы зафиксировали работника ЖЭКа, инженера, студентов, а теперь начинают поступать те, кто не в ладах с законом. Имеются сообщения о летающих хулиганах, летающих ворах. Это уже опасно. А кроме того, по агентурным данным в окрестностях центральной площади замечено растущее скопление народа.
– По поводу чего митингуют? – уточнил Бессонов.
– Пока неизвестно. Сейчас ведется выявление зачинщиков и определение целей сборища, – ответил Луговой. – Мы опасаемся, что и там могут появиться летчики.
– Вот именно, полковник, – опять прервал его Бессонов, – нам необходимо срочно понять это явление, выяснить, причину, по которой у тех, кого вы называете летчиками, появляются способности к полетам, мало того, нам нужно и самим научиться активизировать эти способности, а время, нам отпущенное, уже завершается.
– Ученые уже приступили к работе, – вставил свое слово Огнивцев, – значит, разберутся.
– Да медленно все это делается, – с досадой поморщился Бессонов.
– Милиция не знает, как бороться с летающими хулиганами, – заговорил Луговой. – Милиционеры сами не летают.
– Рожденный ползать летать не может? – с усмешкой уточнил Огнивцев. – Впрочем, конечно, им сейчас не позавидуешь. Но делать-то что-то надо.
– Да, Александр Александрович, – обратился к генералу Бессонов, – отвечать нам придется обоим, если окажется, что это эпидемия, а мы ее проворонили.
– Анатолий Васильевич, – отозвался Огнивцев, – а может, нужно вызвать войска, оцепить территорию, процедить население, отобрать летчиков, а потом с ними разбираться отдельно.
– А как отсеивать будем? – усмехнулся Бессонов. – Ты, посмотрев в глаза человеку, сможешь угадать, который умеет летать, а который нет? Если бы все они были хотя бы рыжими. А то попался всего один.
– Я понимаю, – Огнивцев вздохнул, – но если ничего не делать, то нас точно не поймут.
– Да, генерал, – задумчиво протянул Бессонов, – но войска – это только через министра, а может и выше. Ты же понимаешь, так просто это не решается. А нужно срочно. Для этого что? Полк десантировать?
– Зачем десантировать? – перебил его Огнивцев. – Нужно только разрешение. Тут за городом расквартирована часть внутренних войск. Москва даст добро, и через двадцать минут здесь начнется наведение порядка. Звони начальству.
– Ох, Александр Александрович, ты прямо Суворов, – усмехнулся Бессонов.
Анатолий Васильевич боялся поспешных предложений. Опыт подсказывал ему, что чаще всего они бывают ошибочными. Он вдруг почувствовал, что наступил тот момент, когда ситуацию еще можно исправить. Но такое решается на самом верху. А кто скажет, сколько потребуется времени, чтобы его сообщение дошло до самого верха, чтобы там приняли решение, чтобы оно дошло обратно к нему? Если оно запоздает, виновным будет он из-за своей медлительности. С другой стороны, если высунуться раньше времени, могут посчитать паникером. Правда, в настоящем случае, похоже, можно только опоздать. Не хотелось бы.
Только эти соображения заставили полковника согласиться с предложением Огнивцева.
– Выбора нет, звони начальству, – поторопил его генерал.
– Пожалуй, – вздохнул Бессонов, – слушай, полковник, где у тебя тут засовский аппарат?
– Вон тот, – отозвался Луговой, – белый.
Еще какое-то мгновение Бессонов колебался, еще раз просчитывая возможные варианты, но потом, оглядел кабинет и произнес:
– Я попрошу всех покинуть кабинет.
Он дождался, пока все вышли, после чего поднял трубку телефона, с гербом вместо диска.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

В кресле в кожаном фартуке сидит Геф. Перед ним поодаль пылает горн. Неподвижный взор Гефа прикован к пылающей печи. Он задумался.
В шатер входит Пол.
– Привет тебе, великий труженик.
– Привет, – откликается Геф.
– Я вижу, ты отчего-то грустен и отдыхаешь.
– А ты, как всегда, весел. Как поживают твои музы?
– Как обычно, поют и пляшут, – улыбается Пол.
– Хорошо, что хоть кому-то весело.
– А почему ты грустишь?
– Я свое отвеселился. Теперь вот на заслуженном отдыхе. А это не очень-то весело.
– Брось грустить. Налей кубок вина, пригласи друга или подругу. Приятное общение скрашивает нашу жизнь.
Геф хмурится и ничего не отвечает. Пол пододвигает кресло и садится рядом.
– Жарко тут у тебя, – говорит он.
– Моя нога любит тепло, – отзывается Геф.
– Я смотрю, ты горн разжег. Собираешься что-нибудь делать?
– Да это так, по привычке. Дел особых сейчас нет. Мелочь какая-то. Вон, подковы для лошадей приготовил. Но вообще-то, надоело чепухой заниматься.
– Ты слышал, Мар буянит. Выступает против Соглашения. Грозится надеть боевые доспехи и ринуться в бой. Как ты на это смотришь?
– Да слышал я его утром, – нехотя отзывается Геф.
– Он и тебя уговаривал присоединиться?
– Ну что ты. Это он с Гером общался. По-моему, они спелись на этой почве.
– Ты думаешь, они отважатся выступить?
– Кто их знает. Может, и отважатся. Но только это бесполезно.
– Почему?
– А ты сам подумай. Если бы существовал хоть один шанс изменить ситуацию, Дейво тут же использовал бы его. Я его хорошо знаю. В этом отношении он самый мудрый из всех. И если уж Дейво покорился, значит, нет ни одного шанса. И тут никакое бешенство Мара, никакая хитроумность Гера не помогут.
– Ты, наверное, прав, – задумчиво произносит Пол.
– Будь моя воля, я бы этого Мара приковал к какому-нибудь камушку неподъемному. Чем баламутить всех, пусть посидит, подумает. А то он и вправду разбуянится, а из-за него и остальных прижмут.
– Он, действительно, может разбуяниться.
Некоторое время они молчат.
– Слушай, Геф, у меня одна мысль мелькнула. А не подшутить ли нам?
– Над кем?
– Да над Маром.
– И каким образом?
– А мы ему вроде бы поможем.
– Пока я тебя не понимаю.
– Ну, как же? Все очень просто. Мар хочет надеть доспехи и вступить в сражение. Так вот, мы поможем ему с доспехами.
– Доспехами?
– Да. Ты сделаешь ему такие доспехи, чтобы они укротили его буйство.
– Он от меня их не примет. У нас с ним давние счеты.
– Правильно, от тебя он их не примет. А от меня примет. Вот я их ему и подарю.
– Я, кажется, понял твою мысль, – улыбается Геф.
– Причем, ты должен сделать такие доспехи, чтобы они его очаровали с первого взгляда, чтобы он тут же старые сбросил в уголок, а твои новые надел.
– Мне нравится твоя мысль, – засмеялся Геф.
Он вскочил с кресла и, прихрамывая, подошел к горну.
– Я постараюсь от души, – добавил он, работая мехами.
– Это надо успеть до сегодняшнего вечера, – пояснил Пол, тоже вставая с кресла.
– Не волнуйся, я постараюсь. Я тебе уже говорил, что у нас с Маром старые счеты.
– Может быть, тебе какая-нибудь помощь нужна?
– Заходи часа через два.
Геф схватил клещами кусок металла и засунул его в горн.
– Уходи. Не мешайся, – скомандовал он, заметив, что Пол еще стоит рядом.



                ЧАС ДВАДЦАТЫЙ


                19-00

День рождения Светланы Алогорской праздновали в ресторане «Русский лес». Гостей из раздевалки направляли по спиральной лестнице на второй этаж в отдельный зал. Много оказалось молодежи, но наряду с юными созданиями встречались и солидные люди. Это были родственники и друзья самого Алогорского.
Виновница торжества в новом восхитительном длинном платье из гипюра темно-вишневого цвета на шелковом светло-розовом чехле встречала всех при входе в зал. Рядом с нею, чуть поодаль, стояли родители. С радостными улыбками Андриян Авдеевич и Маргарита Юрьевна принимали из рук дочери цветы, которые та получала от очередного гостя. Букеты складывались на столик.
Пришедшие гости скапливались кучкой в стороне у стены. Вдоль другой стены стоял накрытый стол, но никто пока не решался садиться, все ждали приглашения.
Наступила та томительная пауза, которая всегда предшествует началу застолья, когда еще не все гости собрались и ждут опаздывающих. Собравшихся пока сковывало незнание предстоящих процедур, но соблазн аппетитного угощения и разноцветье бутылочных наклеек уже вызывали некоторое оживление. Затевались разговоры, шутки, находился повод для знакомства, но все это находилось в готовности мгновенно прерваться вместе со звуками приглашения к столу.
Поток поднимающихся гостей постепенно редел, и вот, наконец, настал момент, когда лестница опустела.
– Светик, пора садиться за стол, – шепнул дочери Андриян Авдеевич.
– Конечно, папа, пора, – с улыбкой отозвалась Светлана и, отдав матери последний букет, направилась к столу по проходу, образованному расступающимися гостями.
Андриян Авдеевич и Маргарита Юрьевна двинулись за ней, раскланиваясь еще раз со знакомыми. На некоторое время возникла суета, гости расходились по периметру стола, выбирая себе в соседи знакомых.
Светлана с родителями села в торце стола. Еще несколько минут в зале слышался общий шум голосов и звяканье столовых приборов. Велась подготовка к торжественному тосту.
С бокалом в руках первым поднялся Алогорский. Он оглядел зал и немного помолчал, словно собираясь с мыслями.
– Друзья мои, – Андриян Авдеевич сделал паузу, дожидаясь, пока шум стихнет, и продолжил, – друзья, мы собрались здесь сегодня по очень радостному поводу. Как известно, о возрасте женщин не говорят. Но в нашем случае виновница торжества еще не достигла того момента, когда дамы начинают скрывать свои годы. Поэтому всем нам приятно поздравить сегодня эту юную леди с ее совершеннолетием.
– Ура, – крикнул кто-то из гостей.
По залу прошел легкий шум. Но Алогорский еще не закончил свою речь.
– У каждого человека в жизни бывает несколько важных дат, – заговорил Андриян Авдеевич, когда снова наступило затишье, – причем, большинство из этих дат приходится на молодые годы. Поступление в школу, окончание ее, окончание института, свадьба, начало трудовой деятельности, рождение ребенка. Это как ступени лестницы. Идешь себе и идешь. Совершеннолетие стоит среди этих дат особняком. Оно делит жизнь на две части. Да, Светик, – Алогорский повернулся к дочери, – еще вчера ты считалась ребенком, все за тебя решали родители. Сегодня ты стала взрослой и получаешь множество прав. Но ты напрасно радуешься, не представляя, как много теперь у тебя будет обязанностей. Теперь ты не просто можешь, ты должна решать все сама.
– Господи, как давно я об этом мечтала, – засмеялась Светлана, – теперь можно не слушаться родителей.
– Дети всегда не слушаются родителей, – заметил Андриян Авдеевич, – но это не беда, главное, чтобы ты слушала, а не слушалась. Слушать можешь всех, а решать отныне придется самой. Светик, дорогая, мы с мамой тебя очень любим и всегда рады помочь тебе. Мы поздравляем тебя и желаем, чтобы жизнь твоя состоялась, чтобы мечты твои исполнились, чтобы ты оставалась здоровой и стала счастливой. С днем рождения тебя.
Алогорский развернулся лицом к Светлане, раздался звон бокалов. Маргарита Юрьевна, отодвинув стул, обошла мужа и прижалась лицом к плечу дочери. Зал зашумел. Послышались крики: ура, поздравляем, счастья и здоровья.
Гости зазвенели бокалами, и начался пир. Гул голосов постепенно набирал силу. Один за другим с небольшими перерывами следовали тосты гостей. Атмосфера становилась все более веселой. Из соседнего зала иногда наплывами доносилась музыка. Некоторые из гостей вставали из-за стола, направляясь в курительную комнату.
Появление Алевтины и Эрато для многих прошло незамеченным. Две девушки подошли к Светлане и вручили ей цветы. Алевтина преподнесла пять разноцветных гладиолусов, а Эрато три нежных веточки рододендрона, усыпанные белыми, розовыми и малиново-красными цветами.
– Извини, что опоздали. Мы тебя поздравляем, – шепнула Алевтина, наклоняясь.
Светлана встала и обняла ее. Гладиолусы официант поставил в ведерко из-под шампанского. А веточки рододендрона Светлана не отдала, она пристроила их в кувшин, принесенный официантом с сервировочного стола.
Тот же официант усадил Алевтину и Эрато на свободное место за столом.


                19-05

Младшего лейтенанта Максимова как человека аккуратного и упорного не испугала стопа амбарных книг. Устроившись удобнее на стуле, он приступил к просмотру записей.
Сегодня ему везло. Уже в третьей по счету книге он нашел все, что его интересовало. Вот они: номер квитанции и номер приемного пункта. Максимов, удовлетворенный проделанной работой, вернулся в кабинет директора. Дежурный смотрел телевизор. Он обернулся и, увидев младшего лейтенанта, поинтересовался:
– Ну, что? Нашли своего преступника?
– Кое-что обнаружил, – улыбнулся Максимов, – спасибо, вы мне очень помогли.
– Всегда рады помочь нашей доблестной милиции, – отозвался ночной директор.
– Простите, – спросил Максимов, показывая свои записи, – вы не подскажете адрес этого приемного пункта?
Мужчина открыл ящик стола, извлек справочник и, полистав его, нашел нужную информацию:
– Корпус триста сорок девять А. Доедете отсюда на «двойке» до «Спортивной школы». Перейдете на противоположную сторону, а там спросите.
– Большое спасибо.
Ночной директор поднялся и проводил младшего лейтенанта к выходу.
Через полчаса Максимов оказался в приемном пункте. Дождавшись, когда клиентки – две пожилые женщины – сдали свои вещи и ушли, младший лейтенант предъявил приемщице удостоверение. Та мельком глянула в красную книжицу и недовольно спросила:
– Что вам нужно?
– Мне нужно узнать фамилию и адрес клиентки, которая десятого августа сдавала в стирку белье по вот этому номеру квитанции, – Максимов протянул женщине листок с записанными цифрами. – Могу я это узнать?
– Можете, вы все можете, – проворчала приемщица.
Взяв листок с номером квитанции, она начала листать свою амбарную книгу.
– Десятого августа, – ворчала она себе под нос, – записывайте, Поливанова А., отчества нет, корпус триста тридцать девять А, квартира… Что-то я не разберу. Вот, посмотрите сами.
Приемщица повернула книгу, так, чтобы младший лейтенант мог прочитать. Но и Максимов не смог разобрать номер квартиры. То ли шестьдесят один, то ли шестьдесят четыре, а может шестьдесят девять, или восемьдесят четыре… Впрочем, наш юный Шерлок Холмс обрадовался и тому, что ему удалось узнать.
В состоянии радостного возбуждения Максимов покинул приемный пункт. Его переполняла гордость, ведь он самостоятельно провел расследование и смог узнать адрес и фамилию преступницы, разыскиваемой милицией. Завтра майор Важенин должен отметить его успехи. А уж если ему удастся и задержать ее, то…
Младший лейтенант пытался сосредоточиться и остановить полет фантазии. Но это у него плохо получалось. Радостный азарт подстегивал его мысли. В спешке он вернулся домой, взял сумку с париком и направился с визитом к А. Поливановой. Он представлял, что скоро позвонит в дверь и на удивленный вопрос хозяйки ответит: гражданка, я вынужден доставить вас в милицию. И какие будут глаза у майора Важенина, когда он с девушкой прибудет в отделение…
Но, то ли судьба перестала благоволить ему, то ли у нее появились иные резоны, словом, когда Максимов позвонил в дверь сначала шестьдесят первой, а затем и шестьдесят четвертой квартиры, никто не открыл ему. За дверями стояла тишина.
Нетерпеливая радость младшего лейтенанта угасла. Он не знал, что делать дальше. Стоять на лестничной площадке, прислонившись спиной к стене, и ждать, возвращения хозяйки квартиры, можно до ночи.
«И с чего я взял, что она должна быть дома? Я видел, что она ехала с подругой. Может, она и заночует у нее. Тогда и вовсе мне нечего здесь ждать. В конце концов, завтра я узнаю точный адрес и для надежности заявлюсь сюда не один. Главное, что я узнал фамилию преступницы».
Максимов вздохнул и направился к лифту, решив отложить визит до утра. Кнопка вызова лифта светилась красным цветом, предстояло ожидание. Младший лейтенант с досадой вздохнул, упрекая себя в том, что рано обрадовался, узнав адрес и фамилию разыскиваемой девушки.
Двери лифта со скрежетом раскрылись, и вышла женщина с двумя хозяйственными сумками. Максимов отступил в сторону, пропуская ее. Женщина прошла вглубь по коридору, и тут лейтенанта осенило.
– Гражданка, подождите, пожалуйста, – окликнул он, так и не войдя в лифт.
Женщина обернулась и остановилась, ставя сумки на пол.
– Вы мне?
– Да, извините, я хочу вас спросить. Вы не знаете, где сейчас Поливанова?
– Поливанова? – уточнила дама, открывая свою дверь.
– Да.
– И что случилось сегодня? Всем нужна Алевтина. Нет ее. Я видела, как ее увезли куда-то.
– Кто увез, куда увез? – удивился Максимов.
– Я не знаю. Мужики посадили в «Волгу» и увезли, – женщина открыла дверь и ушла.
«Опоздал», – подумал Максимов, стоя на площадке.
Он пытался успокоить себя тем, что преступница задержана. Служба сработала, пусть его участие, как и многих других, оказалось незаметным и неучтенным. Главное, результат достигнут. Но эти доводы почему-то не утешали. Оказывается, он все-таки надеялся и сам в этом поучаствовать.
Младший лейтенант спустился на лифте и вышел из подъезда. Никакие мысли его больше не тревожили. Он испытывал непонятную опустошенность. Хотелось оказаться дома, упасть на диван, чтобы заспать все обиды и досады. Но, выйдя на Центральный проспект, Максимов не пошел к автобусу, а медленно побрел под липами в сторону площади Юности, при каждом шаге поддавая коленом злополучную сумку, словно вымещая на ней свои чувства.


                19-10

Виктор Алексеевич, взглянув на часы, вздохнул, понимая, что пора завершать сегодняшние труды. День выдался не самый хлопотливый, но Попов чувствовал усталость. Возможно, сказывались две бутылки пива на каждого, которые они усидели со Стекловым.
С обычной аккуратностью Виктор Алексеевич привел в порядок стол, запер в сейф служебные дела, постоял с минуту у двери, вспоминая все, что у него запланировано на завтра, после чего вышел на улицу. Стоя на остановке в ожидании своего автобуса, Попов заметил женщину, легкое платье которой напомнило ему Аню Логинову.
Подошел не его автобус, но, подчиняясь неожиданному импульсу, Виктор Алексеевич вошел в него. Только внутри автобуса он осознал, что едет в сто двадцатый корпус.
Выйдя у первого торгового центра, он дворами прошел к знакомой уже четырехэтажке.
На звонок дверь открыла Аня Логинова.
– Вы? – удивилась она, и тут же переполошилась, – что случилось? Вы узнали что-нибудь про Диму?
– Не волнуйтесь, – попробовал успокоить ее Попов, – нового я пока ничего не узнал.
– Я звонила ему днем на работу, но его не оказалось. И никто не знает, почему он не вышел.
Аня всхлипнула и закрыла лицо руками. Виктор Алексеевич помолчал. Он не знал, где найти слова, чтоб утешить эту женщину. Он тоже звонил на работу Дмитрия, и не только звонил. Он подъехал к проходной и вызвал начальника лаборатории, в которой работал Логинов. Они довольно долго беседовали, однако новой информации Виктор Алексеевич не получил.
Где-то за спиной Ани послышался детский плач, и она, забыв про свои слезы, бросилась на голос малыша.
– Вы заходите, – обернувшись, пригласила она Попова, и убежала в комнату.
Виктор Алексеевич вошел в тесную прихожую и закрыл входную дверь. Сразу стало сумрачно. Впереди с правой стороны проникал скудный свет. Попов сделал два шага вглубь квартиры, чтобы не оставаться в темноте, и остановился, глядя в сторону кухни на случайные картинки чужой неприбранной жизни. Через некоторое время плач стих, и хозяйка вышла в коридор.
– Вы бы свет зажгли, – спохватившись, предложила она.
– Да ничего, – улыбнулся Виктор Алексеевич.
– Вы сказали, что почти ничего нового не узнали, но, значит, что-то все-таки узнали?
– Я, собственно, потому и зашел. Но пока это неофициальная информация. Никаких подтверждений нет. Но с кем бы я ни разговаривал, все сходятся в своих мнениях.
– Не мучайте меня, – Аня прижала руки к груди, – не тяните, говорите сразу.
– Да не пугайтесь, Анна Владимировна, – торопливо заметил Попов, – ничего страшного. Вы помните, где мы встречались в обеденный перерыв?
– Да. Возле ДК.
– А вы не обратили внимания на памятник, который стоял там на газоне?
– Нет, я не смотрела по сторонам. Я думала о другом. А разве там есть памятник?
– Да. И появился он совсем недавно.
– А зачем вы мне про памятник рассказываете?
– Анна Владимировна, повторяю, эта информация неофициальная, у меня отсутствуют какие-либо подтверждающие факты, но все утверждают, что это памятник вашему мужу.
На некоторое время возникла пауза. Попов понимал, что такое сообщение трудно сразу осознать, поэтому молча ждал. Аня тоже молчала, сложенные вместе ладони она прижала указательными пальцами к губам, глаза ее моргали чаще обычного. Наконец она подняла взгляд на Виктора Алексеевича и спросила:
– Это памятник… на могиле?
– Думаю, что нет, – твердо ответил Попов. – Я честно отвечаю вам, что точными фактами не располагаю, но думаю, что нет. Думаю, что это обычная скульптура культурного назначения. Почему изображение похоже на вашего мужа, я не знаю. Пока не знаю, – торопливо добавил он. – Но я решил, что должен вам сообщить об этом сразу.
– Спасибо вам, – тихо произнесла Аня, – я обязательно схожу туда.


                19-15

В те времена, когда по железной дороге ходили паровозы, которые периодически требовалось заправлять водой, на станции в Крюково построили водокачку. А для создания запаса воды речку Сходню, протекавшую неподалеку, перекрыли небольшой плотиной, берега подровняли, и таким образом организовали прямоугольный пруд.
После того, как паровозы вымерли, водокачку снесли, но плотина на Сходне сохранилась, поэтому на радость окружающим жителям пруд тоже остался. Пока не построили Зеленоград, радовались дачники, набиравшие воду из пруда, радовались окрестные ребятишки, когда ловили в пруду карасей. Позже пруд стал доставлять радость зеленоградцам, которые зимой катались по льду на коньках или на лыжах, а в летнюю пору те, кому не хотелось отправляться за двадцать километров на водохранилище, устраивали под солнцем на берегу пруда пляжные лежбища.
Собственно пляж существовал на одной стороне пруда, три другие стороны окаймляла асфальтовая дорожка, от которой к ближайшим домам тянулись многочисленные тропинки. Там и сям росли редкие сосны, зеленели небольшие кусты.
В этот час пляж уже пустовал, лишь на мелководье резвилась ребятня, да на песке лежало несколько отдыхающих.
На троих парней, появившихся на противоположном берегу, никто на пляже не обратил внимания. Да и рассмотреть подробности через пруд было невозможно. Парни свернули с тропинки на травку и уселись вокруг ящика, который принесли с собой.
– Колян, давай завтра по винограду вдарим? – произнес один из парней, он потянулся к ящику и вынул большой почти фиолетовый персик.
– Можно и по винограду, – согласился тот, кого назвали Коляном, – только ты, Дэн, сначала с персиками справься.
– А потом по дыням, – предложил третий парень, – я очень дыни люблю. Мы теперь можем каждый день что-нибудь доставать.
– Не горячись, Юзик, – остановил его Колян, – каждый день нельзя.
– Почему? – удивился Дэн.
– Нас теперь никто не поймает, – прихлебывая текущий из персика сладкий сок, заявил Юзик.
– Дэн, – с укоризной сказал Колян, – ну, ладно Юзик, он еще мал, а ты-то должен понимать, что если мы каждый день будем нападать на рынок, нас тут же поймают.
– Как же нас поймают? – удивился Дэн.
– Ты думаешь, что тот кавказец, которому ты на рынке подмигивал, тебя не узнает? Да он тебя на всю жизнь запомнил, и за свои персики при первом удобном случае из-под земли достанет.
– Мы не из-под земли, мы с неба налетим, возьмем, что надо, и улетим, – со смехом отозвался Дэн.
– Дурак ты, – усмехнулся Колян. – Ну, один раз получится, а на второй тебя, как утку, подстрелят. Грохнешься об землю, мало не покажется.
– А как же теперь дыни? – расстроился Юзик.
– Я все понял, – вздохнув, заметил Дэн, – завтра мы за виноградом слетаем на Сходню, а за дынями поедем в Химки.
– Вот именно, – усмехнулся Колян.
Ребята знали, что и на Сходне и в Химках тоже имелись рынки. Туда и нацеливались юные налетчики.
– А, может быть, в Фирсановку слетаем, – предложил Юзик, – это все-таки ближе.
– В Фирсановку мы попозже за яблоками полетим, – поправил его Колян. – Скоро они созреют.
– Ух, ты. Я объелся, – тяжело вздохнул Юзик, выбросив в сторону очередную косточку.
Он встал и потрогал свой живот.
– Ты попрыгай, – предложил Дэн, – может, утрамбуется. А то еще пол-ящика осталось.
Юзик послушно стал подпрыгивать. В стороне на тропинке он заметил ворону. Сделав несколько шагов, птица остановилась и, повернув голову боком, посмотрела на Юзика одним глазом. Тот поднял косточку от персика, прицелился и бросил в ворону. Птица испугано взмахнула крыльями и взлетела на ближайшую сосну. Недовольно каркнув, она уселась на старом обломанном суку.
– Думаешь, удрала? – задиристо спросил Юзик, обращаясь к вороне, и погрозил кулаком. – Теперь от меня никому из вас не удастся удрать.
Он взмыл в воздух, направляясь к сосне. Птица не стала дожидаться его приближения. Бросившись с ветки вниз, она, планируя и громко крича, полетела в сторону. Но Юзик погнался за ней следом. Друзья со смехом смотрели снизу за его воздушными пируэтами.
Ворона отчаянно кричала и резко меняла направления своего полета. Юзик не поспевал за ее маневрами, но, тем не менее, постепенно догонял ворону.
Юзик увлекся погоней и ничего не видел вокруг. Его друзья, наблюдавшие за ним снизу, первыми заметили угрозу, и позвали приятеля, но Юзик, охваченный азартом, ничего не слышал.
Удар по голове оказался для него настолько неожиданным, что он даже перевернулся в воздухе. Преследуемую им ворону он тут же потерял из вида, но зато вокруг возникло множество других ворон. Они громко кричали, кружа и сверху, и снизу. И, что оказалось самым неприятным, нападали на него одновременно со всех сторон, норовя ударить клювами в голову.
Юзик заметался, пытаясь уклониться от нападавших. Одной рукой он прикрывал голову, а другой отмахивался от птиц, кружащихся вокруг него.
В конце концов, ему удалось спуститься на землю, и он побежал к друзьям, по-прежнему прикрывая голову. А вьющиеся над ним вороны по очереди пикировали на него.
Вскочив на ноги, друзья попытались помочь Юзику, они принялись размахивать руками, отпугивая птиц. Но вороны не унимались, они и на Дэна с Коляном начали нападать.
– Бежим, – не выдержал Колян, и парни бросились бежать к жилым домам, намереваясь там укрыться от разбушевавшихся птиц.
А ящик с персиками, опустошенный лишь наполовину, так и остался стоять в траве до темноты. Только когда стемнело, ребятня, с любопытством наблюдавшая за птичьим бунтом с противоположной стороны пруда, подобралась к ящику и уничтожила его содержимое.


                19-20

После визита к Чугунову Натан Моисеевич развил кипучую деятельность. Одного из своих замов он послал по окрестным населенным пунктам собирать имеющиеся в наличии канцелярские товары в поселковых магазинах. Чтобы облегчить исполнение этой операции, заму выделили грузовую машину, а кроме того, на ПОКе по распоряжению Натана Моисеевича заму выдали пару десятков ящиков с дефицитными апельсинами. Причем, Штернберг специально предупредил своего зама, чтобы тот использовал апельсины только в крайнем случае.
Конечно, Натан Моисеевич понимал, что поход по окрестностям не сможет по-настоящему спасти управление, но надеялся, что удастся выиграть время, да и хоть какое-то подспорье будет получено. Тем более что еще оставались кое-какие придумки.
Сразу от Чугунова Натан Моисеевич проехал в типографию, там он уговорил директора задержать исполнение части городских заказов на печатную продукцию и передать управлению торговли запас бумаги, предназначенный для этой продукции. Бумагу собирались на типографских гильотинах нарезать и упаковать в пачки по пятьдесят листов. Директор автобазы Кусков обещал с утра выделить машину, чтобы развезти бумагу к открытию магазинов.
Вернувшись в свой кабинет, Штернберг придвинул ближе телефонный аппарат и, открыв книгу с сокровенными телефонными номерами, уселся в кресло. Его работа требовала наличия разветвленной сети знакомств. И книга содержала подробные координаты тех, кто когда-либо получал от него помощь, а также тех, к кому он сам мог обратиться за помощью. Взаимовыручка в этой сети оставалась жизненной необходимостью.
Когда второй зам Штернберга вошел к нему в кабинет, перед Натаном Моисеевичем на столе лежал исписанный лист бумаги.
– Натан Моисеевич, только что отзвонили директора магазинов. Доложили, что на завтра у них нет лимита бумажной продукции.
– Слава богу, мы продержались до конца дня, – с облегчением вздохнул Натан Моисеевич.
– А что будем делать завтра? – поинтересовался зам.
– Такой вопрос я сегодня задал Чугунову. Знаешь, что он мне ответил?
– По разносу, который вы устроили начальнику седьмого отдела, догадываюсь.
– Ишь, ты, какой наблюдательный, – усмехнулся Натан Моисеевич. – Ладно, из-за вашей слабой работы приходится старые связи тревожить. Вот тебе список, – он протянул второму заму листок, лежавший на столе, – возьмешь у Кускова машину, скажешь, что я прошу, проедешь по этому маршруту. Завтра к десяти утра все должен доставить на базу. Понял?
Второй зам прочитал список из восьми пунктов и даже присвистнул.
– Чтобы просто проехать по этому маршруту, нужно часов восемь затратить. А сбоку цифры – это объем?
– Да.
– Пока тут загрузят, пока там загрузят. К десяти утра не успеть. Кто меня там ночью ждет?
– Не волнуйся, будут ждать.
– Может, маршрут поделить и еще кого-нибудь послать?
– Не люблю я твоих намеков. Говори прямо, кого хочешь сосватать?
– Начальника седьмого отдела.
– Вот ведь, заступник нашелся. А ты ручаешься, что он выполнит поручение?
– Вообще-то должен.
– Ладно. Поручение я даю тебе. Можешь взять помощника. Но ответственность на тебе.


                19-25

Надя вместе с Аллой вышла из магазина и направилась к автобусной остановке.
– Если завтра будет столько же народа, я не выдержу, – пожаловалась она подруге.
– Я тоже сегодня устала, – вздохнула Алла.
– Упасть бы сейчас на диван на пару часиков, – мечтательно произнесла Надя, – жаль только, что ничего не получится. Сегодня у меня по плану стирка намечена.
– Стирка и подождать может, – отозвалась Алла. – У меня вот ужина нет, надо срочно готовить. Толя, если не задерживается на работе, часов в восемь приходит.
– Слава богу, у меня ужин мама готовит.
– Тебе хорошо. Мама и Алинку из садика забирает, и ужин готовит.
Первым подошел Надин автобус, и подруги расстались, наскоро попрощавшись.
– Надя, это ты? – спросила из кухни Елизавета Тимофеевна, когда Надя, закрывая входную дверь, щелкнула замком.
– Я, – отозвалась Надя и, войдя в кухню, поинтересовалась, – Андрюша еще не пришел?
– Что-то муж твой стал часто задерживаться.
– У них сейчас работы много. Он до конца августа должен свой прибор отрегулировать, – пояснила Надя и заглянула на плиту, – о, сегодня на ужин жареные кабачки. Это я люблю.
– Это не нам, это Алинке.
– Мам, я сегодня очень устала, – вздохнула Надежда. – День оказался какой-то сумасшедший. Стирать, наверно, буду завтра. А сейчас я на полчаса прилягу, а то ноги гудят. Когда Андрюша придет, ты меня подними. Хорошо?
– У меня тоже ноги гудят, – проворчала Елизавета Тимофеевна, – ты бы лучше дочерью занялась, а то она скоро забудет, как мать выглядит. Ладно уж, иди.
Надя вышла из кухни, но в этот момент раздался звонок. Открыв дверь, Надя увидела перед собой соседку. Это была Аня, державшая за руку Кешу.
– Мне бы Елизавету Тимофеевну.
– Мама, – крикнула Надя на кухню, – это к тебе. Заходи, – пригласила она Аню.
– Посмотри, чтобы кабачки не пригорели, – скомандовала дочери Елизавета Тимофеевна, выйдя в коридор, и наклонилась к Кеше, – какие гости к нам пришли.
Кеша молча опустил глаза и принялся рассматривать машинку, которую держал в руках.
– Елизавета Тимофеевна, извините, мне не к кому обратиться, – запинаясь сказала Аня. – У меня Дима пропал.
– Я уже слышала. Вот, беда-то. А как он пропал? – спросила Елизавета Тимофеевна.
– Не знаю. Он вчера вечером ушел, и до сих пор его нет.
– А что в милиции говорят?
– Ничего пока не говорят. Ищут. Вот следователь сказал, что на площади у ДК памятник поставили. Очень похож на Диму.
– Да-да, мы с Алинкой сегодня видели, очень похож, – подтвердила Елизавета Тимофеевна.
Аня всхлипнула, по щекам ее вдруг побежали слезы. Она прикрыла лицо руками.
– Не надо, дочка, держись. А то сына напугаешь, – Елизавета Тимофеевна вынула из кармана фартука платок и протянула его Ане.
– Елизавета Тимофеевна, – Аня промокнула слезы и вздохнула, – мне надо сходить туда, посмотреть. Можно я у вас оставлю Кешу? Я за полчаса управлюсь, ну от силы минут за сорок.
– Анечка, о чем речь, ну конечно можно, – улыбнулась Елизавета Тимофеевна и, обращаясь к Кеше, пригласила, – ну, пойдем, гость дорогой. Поиграешь с нашей Алиной.
Кеша взялся за палец Елизаветы Тимофеевны и послушно, видимо, сказывалось детсадовское воспитание, пошел за ней по коридору. Аня посмотрела им вслед и, еще раз вздохнув, быстро скрылась за дверью.

                19-30

Один угол зала отгородили белыми шторами, натянутыми на металлические стойки. Там расположился профессор Губарев. Иногда слышался его голос, тон которого повышался в зависимости от степени раздражения. Но слова из-за гула голосов звучали неразборчиво.
В зале собралось уже более двадцати летчиков, и их число все возрастало. Несколько молчаливых сотрудников управления ходило по залу, наблюдая за порядком. Они направляли вновь прибывших к скамейкам, расставленным вдоль стены, где сидели все летчики. Молодые люди выдали каждому карточку с номером. По этим номерам московские специалисты вызывали летчиков на собеседование.
Изъянову достался седьмой номер. Петра Ивановича это очень уязвило. Он, по сути, первым попал сюда, и, если рассудить по справедливости, ему полагался первый номер. Но когда молодые люди начали раздавать картонки с номерами, Изъянов сидел в стороне, и так получилось, что к нему последнему подошли с номерком. Петр Иванович хотел объяснить молодым людям, чтобы те перераспределили номера. Но его никто не стал слушать.
Это особенно обидело Изъянова. Он хмуро уселся на скамью и твердо решил, что обязательно сообщит тому главному начальнику, с которым он беседовал утром, о неуважительном отношении к нему. Жаль, что тот начальник не представился, а потому и ссылаться на знакомство с ним трудно. Иначе Петр Иванович сразу поставил бы на место этих плохо воспитанных молодых людей.
Пока Изъянов скучал в зале вдвоем с Колей, он еще верил в их обоюдную исключительность. Потом пришла эта комиссия. Другие летчики стали появляться много позже. Но теперь до него, наконец, дошло, что рядом с ним собираются не просто обыкновенные ходячие люди, а такие же, как и он, умеющие летать. Когда присутствующие стали демонстрировать свои возможности представителям московской комиссии, Петру Ивановичу стало грустно. Заветная справка в кармане его уже не грела. Какой в ней толк, если умеющих летать такое множество? Обида из-за полученного номера лишь ненадолго взбодрила Изъянова. Он поерзал на скамейке, намереваясь подняться, но все-таки не решился протестовать. А минут через десять он снова погрузился в дрему. Бессонная ночь все-таки давала о себе знать.
Колю Коростылева мало беспокоило окружение. Человек эмоциональный, он особенно сильно переживал сам факт своего задержания. Разве он вражеский шпион или несознательный элемент какой-нибудь, чтобы его лишать свободы? Посмотрев на часы, он спохватился. Уже идет восьмой час, мать дома, наверное, с ума сходит, а ему до сих пор не удалось ее предупредить, успокоить, что с ним ничего не случилось. Или, может быть, уже случилось?
Все сегодняшние события – и ночной визит Алевтины, и полеты над городом, и утренний страх от беседы в кабинете замдиректора по режиму, и, наконец, это задержание, – измотали Колю. Он устал, и мысли его стали вязкими. Ни на одной Коля не мог сосредоточиться. И настроение его становилось все более пессимистическим.
– Ты тоже умеешь летать? – спросил его парень, подсевший рядом.
– Да, – отозвался Коля.
– Тебя кто-то научил или ты сам? – продолжал любопытствовать сосед.
– Да.
– Что да?
– Научили.
– А кто, если не секрет?
– Нашлись благодетели, – нехотя проворчал Коля.
– Давай познакомимся, что ли? Меня зовут Сергеем.
– А меня – Николаем.
– Слушай, Коля, неужели ты недоволен тем, что тебя научили летать?
– Чему тут быть довольным? Посадят нас всех в специальное заведение, будут на нас опыты ставить. Тебе нравится быть подопытным кроликом?
– Да ладно тебе. Какие-то мрачные у тебя прогнозы. По-моему, когда они поймут, – Сергей кивнул на завешенный простынями угол, – что летать могут все, кто захочет, тогда и нас отпустят. А поймут они это очень скоро. Так что, Коля, не горюй. Сегодня к ночи, ну, в крайнем случае, завтра будешь дома и о сегодняшних неприятностях вспомнишь с улыбкой.
– Мне бы твою уверенность, – вздохнул Коля.
– Помяни мое слово. Все будет именно так.
– Да я готов им пообещать, что никогда не буду летать, лишь бы отпустили.
– Ты что? – удивился Сергей. – Полет – это прекрасно. Нет, ни за какие коврижки я не откажусь от полетов. Ты поднимался над городом, над лесом? Это же просто восторг и непередаваемое ощущение полной свободы. Разве можно от этого отказываться?
– Можно и даже нужно, – рассердился Коля.
Он узнал в словах парня интонацию Алевтины, и ему захотелось высказать то, что не успел или не сумел досказать девушке.
– Полеты должны быть мечтой. Несбыточной. Потому что мечта, став предметом повседневного потребления, превращается в домашние тапочки, заношенные и противные.
– Ну, тут ты не прав. Весь день ходишь в туфлях, ногам жарко, они стянуты, устают, ты напрягаешься, нервничаешь, но пришел домой, разулся, нырнул в домашние тапочки – и сразу тебе легчает. Напряжение спадает, усталость отступает, ты дома. Это благодать. Я даже в командировку беру домашние тапочки.
– Может быть, с тапочками сравнение неудачное, – нехотя согласился Коля, – но я хотел сказать, что реализованная мечта – это уже не мечта.
– Ну и хорошо, – согласился Сергей, – теперь можно мечтать о чем-нибудь другом. А полет – это восхитительно!
Помрачнев, Коля умолк, понимая, что не убедил соседа. А тот снова заговорил.
– Может, ты давно летаешь, и тебе просто надоело, а меня только сегодня одна девушка научила. Я только начинаю привыкать к этим восхитительным ощущениям.
– Меня тоже сегодня научили, – сознался Коля, – но мне по горло хватит.
– Неужели тебе не понравилось?
– Не знаю.
– Тебя, наверное, какой-нибудь мужик учил. А летать с девушкой, с красивой девушкой, – уточнил Сергей, – это не может не понравиться.
– Меня тоже девушка учила. Только от этого не легче.
– Девушка? А как ее звать? – оживился сосед.
– Мою девушку зовут Алевтина.
– Вот это да, – Сергей немного отодвинулся на скамейке и внимательно посмотрел на Колю, – а ты знаешь, что мою учительницу тоже зовут Алевтиной. А поскольку имя это встречается не часто, то я делаю вывод, что обучала нас одна и та же девушка.
– Да уж, Алевтина – девушка шустрая. Я вижу, она везде поспела, – проворчал Коля.
Он вдруг почувствовал, что сосед стал ему неприятен. Все в его облике: и высокий рост, и слегка вьющиеся волосы, и подвижные руки с длинными пальцами, все вызывало неприязнь. Почему-то особенно противными показались тонкие волосики на фалангах пальцев. В сознании неожиданно всплыло слово «соперник».
– Она мне очень понравилась, – сознался Сергей.
Коля промолчал.
– А знаешь, нас ведь вместе с ней задержали. Меня сюда направили, а ее куда-то увели. Жаль девушку, – вздохнул сосед.
И Алевтина допрыгалась, – подумал Коля, – а ведь я ее предупреждал. Сама виновата. Упрямая она, даже разговаривать не захотела.
В этот момент дверь открылась, и вошел майор Омельченко. Оглядев присутствующих в зале, он направился в угол, завешенный простынями.
– Товарищ майор, – окликнул его Коля, поднимаясь со своего места.
Омельченко оглянулся. Коля хотел подойти к нему, но появившийся перед ним плечистый молодой человек преградил дорогу.
– Сядьте на место, – тихо произнес он.
– Мне надо поговорить с товарищем майором, – объяснил ему Коля.
– Сядьте на место, – настойчиво повторил молодой человек и подошел вплотную к Коле.
Тот попятился и сел на лавку.
– Не суетись, бесполезно, с ними не договоришься, – посоветовал Сергей.
Коля взглянул на часы. Он опять вспомнил о матери.
Через некоторое время, вынырнув из-за простыней, майор направился прямо к Коле. Тот встал, но, покосившись на молодого человека, фланировавшего неподалеку, остался стоять рядом со скамейкой.
– Что вам нужно, Коростылев? – спросил Омельченко, приближаясь.
– Товарищ майор, мне нужно позвонить домой, у мамы слабое сердце, ей нельзя волноваться. А я не предупредил ее, что задержусь.
– Хорошо, Коростылев, я предупрежу ее.
Майор направился к двери, а Коля облегченно улыбнулся ему вслед:
– Спасибо, товарищ майор.


                19-40

Зеленоградская площадь Юности отличалась от своих подобий в других городах. Чаще всего площади образуются в месте пересечения или слияния двух городских улиц. Посередине таких площадей в лучшем случае устраивают цветник, в центре которого ставят памятник. Зеленоградская площадь Юности устраивалась не для проезда транспорта.
Размеры ее нельзя назвать большими. По западной стороне протянулся Центральный проспект, отделенный двумя рядами лип, под которыми проложена пешеходная дорожка. С севера и с юга на площадь смотрели окна корпусов первого и третьего микрорайонов жилой застройки. С восточной стороны к площади примыкало «Царское село». Так горожане называли группу из трех четырнадцатиэтажных кирпичных башен. В этих корпусах, пока в городе не было построено лучших по планировке домов, проживали городские «дворяне», то бишь какие-никакие начальники.
Перед «Царским селом» располагалось длинное с большим прямоугольным внутренним двором двухэтажное общественное здание, в котором размещалось много заведений, полезных для жителей города. По стороне, обращенной к «Царскому селу» красовались вывески аптеки, парикмахерской и мастерской по ремонту обуви. Северный торец занимало центральное почтовое отделение. В южном торце под сберкассой, работавшей на втором этаже, находились два небольших зала «Кулинарии», известной каждому горожанину своими наисвежайшими пирожными. Лицевую сторону здания, обращенную на площадь, занимали огромный универмаг «Зеленоград», и магазин «Спорт». На втором этаже над универмагом приютился упомянутый уже ресторан «Русский лес», который, кстати, и снабжал магазин «Кулинарии» своей вкусной продукцией.
На северном краю площади, ближе к первому району располагалось здание кинотеатра «Электрон». Видимо, в свое время здание кинотеатра являло новое слово в архитектуре. Предполагалось, что особо впечатлять будет вогнутая гиперболическая крыша. Но, увы, снизу гиперболизм оказался плохо виден, и кинотеатр почему-то напоминал большой сарай с крутой односкатной крышей. Перед левым крылом универмага ближе к кинотеатру размещался единственный в городе большой фонтан. Диаметр его превышал двадцать метров. На площади вдоль проспекта стояло множество скамеек, на которых горожане, испытывающие жажду общения на открытом воздухе, имели возможность сполна удовлетворить эту свою потребность.
В праздничные дни на площади устраивались концерты. Для этого возле боковой стены кинотеатра соорудили небольшую сцену. Рояль, конечно, отсутствовал, но забравшийся на нее аккордеонист с помощью микрофона и развешенных на столбах репродукторов легко мог наполнить музыкой всю площадь. А к вечеру сцену оккупировал городской ВИА «Зеленоградские ребята». Под их музыку до ночи устраивались танцы перед рестораном «Русский лес».
И в будни площадь не пустовала. Возле универмага сновали покупатели. Под жарким летним солнцем у фонтана в брызгах, относимых ветром, радостно резвилась детвора, на лавочках возле небольших газонов сидели молодые мамаши. К вечеру мамаш сменяли группы ребят и девушек, исполнявших под гитару самодельные песни. А когда заканчивался сеанс, из кинотеатра на площадь выплескивалась толпа оживленных зрителей, которые торопливо разбредались в разные стороны.
Сегодня был обычный будний день, до закрытия универмага оставалось чуть больше часа, но на площади в это время, против обыкновения, толпился народ. Вернее, не на всей площади, а только на той ее части, что примыкала к кинотеатру. Возле самой сцены собрались горожане. И мужчины, и женщины, юноши и седовласые старики, девушки и пожилые дамы. Со всех сторон к толпе присоединялись все новые любопытствующие, и никто не спешил уходить.
Сегодня обходились без микрофона, поэтому звук голосов тех, кто стоял на сцене, едва долетал до дальних рядов. Тем не менее, все стояли молча, прислушиваясь. Удивляло отсутствие в толпе посторонних разговоров. Выступающие читали по бумажке, некоторые размахивали рукой, зажав в кулаке тетрадку. Каждого провожали аплодисментами.
Толпа продолжала постепенно увеличиваться в размерах. И настал критический момент, когда она вдруг распалась на части. На периферии неожиданно возникло несколько новых центров внимания людей. Присутствующие начали перераспределяться вокруг этих центров. Вдали от сцены люди группировались вокруг скамеек, на которые забирались очередные чтецы. Да, на площади собрались поэты, вернее, те, кого переполняло желание донести до слушателей свое творчество.
Стихам стало тесно в тетрадках, и они выплеснулись на площадь.


                19-50

Застолье продолжалось уже почти час, и торжественные тосты практически иссякли. Гости утолили первый голод. У многих возникло желание небольшого перерыва. Через арку прохода из общего зала донеслись звуки ресторанного оркестра. Это оказалось очень кстати.
Андриян Авдеевич встал со своего места и галантно пригласил дочь на вальс. Светлана, раскрасневшаяся от впервые выпитого вина, радостно поднялась и, придерживая подол длинного платья, вышла из-за стола. Алогорский в свои пятьдесят семь лет танцевал легко. Темно-вишневый гипюр платья девушки летел вдоль светлой стены зала, развевался при круговых па, и Светлана сияла улыбкой. В этом платье она чувствовала себя счастливой. Как хорошо, что ей удалось уговорить мать съездить с утра в Москву, чтобы вместе поторопить портниху. Если бы не мама, папа не дал бы машину, а без машины они ничего не успели бы.
Гости с улыбками наблюдали за красивой парой. Чувствовалось, что отец с дочерью танцуют не первый раз, некоторые движения разучены, но выполнялись они свободно и перемежались импровизацией. И потому их танец радовал глаз.
За первым танцем последовал второй, многие из гостей присоединились к ним. Сразу стало тесно, но оркестр перешел к современной музыке, танцы под которую не требовали простора, и потому все весело прыгали и дрыгали руками и ногами. Алевтину пригласил на танец незнакомый молодой человек, и она встала из-за стола. Эрато осталась сидеть на месте, с любопытством разглядывая танцующих. В это время к ней подсел Алогорский.
– Девушка, не с вами ли я разговаривал сегодня утром? – спросил он.
– Очень может быть, – улыбнулась Эрато.
– Давайте познакомимся, – предложил Алогорский, – а то утром я поступил неприлично, не представившись. Меня зовут Андрияном Авдеевичем.
Алогорскому почему-то захотелось произвести хорошее впечатление на девушку. На утренней встрече у Дома Культуры они оба встретились как простые прохожие, ни он не знал ее, ни она его. Теперь же, когда девушка пришла в ресторан на день рождения дочери главного архитектора города, она уже должна представлять, с кем свела ее судьба. Вероятно, она теперь трепещет от страха за свою утреннюю смелость, с которой она разговаривала с ним об архитектуре. Андрияну Авдеевичу захотелось попросту подсесть к девушке, приободрить ее. Пусть не думает, что главный архитектор не может поговорить с рядовым горожанином.
– Как ваше имя?
– Меня зовут Эрато.
– Как вы сказали? – удивился Алогорский. – Эрато?
– Да.
– Странно. Этого не может быть.
– Ну почему же, – усмехнулась девушка.
Алогорский нахмурился. Ему показалось, что над ним подшучивают, а этого Андриян Авдеевич не любил. Но тут ему припомнились такие женские имена, как Милиция, Революция, и даже Стал;на. Глаза его подобрели, и он поинтересовался:
– А вас ваше имя не раздражает?
– А почему оно должно меня раздражать? – в свою очередь удивилась Эрато.
– Может, вам как-то обременительно, – замялся Алогорский, – быть тезкой богини поэзии.
Андриян Авдеевич почувствовал, что разговор не получается таким, как хотелось бы. Что-то мешало ему выбрать верный тон. А девушка выглядела какой-то необщительной. Утром с ней разговор происходил легче.
– Во-первых, не богини поэзии, а музы любовной поэзии, – поправила его Эрато. – А во-вторых, я не понимаю, что тут может быть обременительного?
– Простите, – неуверенно произнес Алогорский, – я неудачно выразился. Просто когда у человека громкое имя, с него по инерции и спрашивают соответственно. Вот и с вас будут спрашивать как с музы.
– А может быть, я и есть муза. Вы такой вариант исключаете? – спросила Эрато, искоса взглянув на Алогорского.
– Вы это серьезно? – удивился Андриян Авдеевич.
– Хотите, я и вас вдохновлю на какое-нибудь стихотворение? – улыбнулась Эрато.
– Ой, нет. Избави, бог, – взмахнул рукой Алогорский. – Мне только этого не хватало.
Андриян Авдеевич подумал, что ему удалось вернуть девушке утреннюю доброжелательность в разговоре. Но после последних его слов она нахмурилась, словно ей стало скучно поддерживать беседу. Алогорский извинился и вернулся к своему месту за столом.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Старик сидит в кресле, угрюмо уставившись в сумрачный угол шатра. У входа горит факел, в тишине слышно его потрескивание. Старик прикрывает глаза, кажется, что он дремлет.
В шатре появляется Пром. Он выходит на середину и, замечая дремлющего старика, останавливается. Некоторое время он стоит молча, не зная на что решиться, то ли разбудить старика, то ли незаметно уйти. В тот момент, когда он, наконец, решается покинуть шатер, в тишине вдруг раздается негромкий голос старика.
– Присаживайся, брат.
Пром подходит ближе и садится.
– Я хотел с тобой поговорить, – произносит Пром.
– Я слушаю тебя.
– Дейво, уже давно мы с тобой не беседовали один на один. Я знаю, у тебя много забот.
– Ты прав. Я рад, что ты все понимаешь правильно. Но и моя вина здесь есть. Конечно, мог бы найти время для беседы с тобой. Меня останавливало то, что в тебе еще может жить старая обида на меня.
– Старые обиды, как старые раны, уже зарубцевались, – усмехается Пром. – Сейчас меня беспокоит другое.
– Что именно?
– Знаешь ли ты, что вокруг тебя зреет недовольство?
– Догадываюсь, – вздыхает старик.
– А если догадываешься, то как ты думаешь с этим бороться?
– А ты считаешь, что с этим нужно бороться?
– Если не бороться, то следует хотя бы остерегаться этого, – замечает Пром.
– Что может сделать один безумец?
– А если безумцы объединятся?
– Ради чего они будут объединяться?
– Чтобы захватить власть.
– Ах, Пром, какая это власть? – усмехается старик. – Раньше я обладал и властью, и могуществом. Тогда на них мог кто-нибудь покуситься. А теперь это смех, а не власть. Кому она такая нужна? Хочешь, я тебе ее передам?
– Нет, это не для меня.
– Я знаю. Сегодняшняя моя судьба, видимо, является расплатой за прежнее могущество. И это бремя мне ни на кого не удастся свалить.
– Я просто хотел тебя предупредить.
– Спасибо. Я понимаю и принимаю твою озабоченность. Но все это недовольство не может ничего изменить. Так что опасаться нечего. Ну, пошумят родственники по-семейному. Ну, Мар взбрыкнет, выкинет что-нибудь эдакое. Но это все несерьезно.
– Тебе, конечно, виднее. Но, по-моему, надо какие-нибудь меры предпринять.
– А что я могу? В этом вся трагедия. Я ничего не могу. Ты оглянись, – вокруг грязь и хаос. Я никак не могу добиться даже того, чтобы все соблюдали чистоту и порядок. Откровенно говоря, я и сам уже устал требовать этого от всех.
– Дейво, я тебя не узнаю.
– Я сам себя не узнаю. Видимо, что-то надломилось во мне. Я не понимаю смысла моего существования. Окружающие ощущают мою надломленность. Я уже в мелочах узнаю первые признаки проявления неуважения ко мне.
– Может быть, ты ошибаешься?
– Хотелось бы на это надеяться. Но, увы.
– Дейво, но если это так, то тебе обязательно нужно что-то предпринимать.
– Пром, как ты не поймешь? Наше время завершилось. Мы уже ничего не можем предпринимать.
Пром встает и начинает расхаживать по шатру. От его движений пламя факела начинает метаться. Тень Прома тоже мечется по стене шатра. Старик прикрывает глаза.
– Нет, Дейво, ты не прав. Ну, нет у тебя прежнего могущества. Но над нами ты эту власть имеешь.
– Это пустяки, – не открывая глаз, отвечает старик.
– Нет, не пустяки. Безвластие порождает смуту. Тебе дано право управлять нами. И ты должен это делать. Мне кажется, что воспоминания парализуют твою волю. А перед тобой четкая задача. И ты должен ее исполнять.
– Ты, кажется, хочешь меня поучать?
– Я просто рассуждаю.
– Знаешь, дорогой, рассуждай про себя.
– Дейво, ты разгневан?
– Для гнева у меня нет сил. Просто я не хочу больше об этом говорить.



                ЧАС ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ


                20-00

Неожиданности на то и неожиданности, чтобы человек не расслаблялся.
Важенин сел за стол, придвинул кружку с остывшим чаем, которую поставил перед ним заботливый Семеныч, отхлебнул глоток приятно вяжущей жидкости и прикрыл глаза.
«Работать становится все труднее», – думал он.
Перед ним опять возникли смеющиеся ребята.
«Как легко они взлетели. Не сделав ни одного резкого движения, просто снялись с места, как будто кто-то потянул за ниточку, они и полетели».
– Товарищ майор, – вдруг закричал Семеныч.
Важенин вздрогнул и открыл глаза. Прямо перед носом у него оказался матовый плафон. Майор дернул головой, плафон несколько отдалился. И вдруг Важенин понял, что висит под потолком, а внизу под ним прямо на полу сидит Семеныч с испуганно выпученными глазами.
Майору Важенину только в первый момент стало страшно. Уж больно непривычными оказались ощущения. Все нутро его кричало, что сейчас он упадет с четырехметровой высоты и, если не разобьется до смерти, то обязательно покалечится, получив переломы рук, ног или даже позвоночника. Но почему-то он не падал и не калечился. Наоборот, плавно покачиваясь, он поднялся уже выше плафона и оттуда осматривал дежурное помещение.
Постепенно страх прошел. Майор почувствовал, что тело в полете подчиняется ему. И тут его охватило какое-то восторженное блаженство. То, что он плавно из угла в угол перемещался под самым потолком, нельзя было сравнить с плаванием. Там нужно работать и руками, и ногами, иначе потонешь. Здесь же он практически не шевелился.
Семеныч застыл внизу с открытым ртом и выпученными глазами. С невыразимой тоской во взгляде следил он за маневрами начальника.
Замысловатая траектория полета привела Важенина в тот угол помещения, где с потолка уже давно свисала паутина. Она раздражала начальника, но ни одна швабра не могла до нее дотянуться, а лестницы-стремянки майор отродясь в отделении не видел. Едва не угодив в паутину лицом, он остановил свой полет и, зависнув на месте, крикнул напарнику:
– Семеныч, чего ждешь? Тащи сюда швабру, наконец-то я сниму эту чертову грязь.
Услышав голос командира, Семеныч ожил, и в одно мгновение притащил швабру. Майор спустился немного, схватил в руки орудие чистоты и с энтузиазмом навел порядок.
Вполне освоившись с обретенными способностями, Важенин спустился по спирали на свое место, а вскоре вышел на крыльцо. Он удостоверился, что сержант Митрохин по-прежнему пребывает на крыше трансформаторной будки. Тот, уныло сидел на краю, свесив ноги.
– Загораешь, – поинтересовался майор.
– Угу, – вздохнул Митрохин, уже ни на что счастливое в своей жизни не надеясь.
– Вот теперь ты должен осознать, к чему приводит сон на рабочем месте, – провел воспитательную работу Важенин.
– Виноват, товарищ майор, – покаялся Митрохин, сейчас он стал очень покладист.
Важенин подошел ближе и, плавно взлетев, присел рядом с сержантом.
– Как это вам удается, товарищ майор? – без удивления спросил Митрохин.
– Я тебе говорил, что учиться надо. Получил бы ты высшее образование, и ты бы полетел.
– А хулиганы, что меня сюда с машиной забросили, тоже получили высшее образование?
– Ты не ерничай, а то будешь ночевать на этой крыше.
– Да уж, Семеныч доложил, что в ЖЭКе длинной лестницы нет, а с подстанции аварийку пока прислать не могут, все на выезде. Что теперь делать, товарищ майор?
– Песни пой.
– Вам смешно, а мне не до смеха.
– Засмеешься, когда с тебя вычтут за работу крана, который машину с крыши снимет.
– Но я же не виноват, товарищ майор.
– Проспал ты машину? Проспал. Значит, виноват.
– Ладно, товарищ майор, виноват, – сдался Митрохин, – а вот как бы вниз спуститься?
– А зачем тебе?
– Так я уже сколько здесь торчу? Мне пробежаться в одно место надо.
– А ты прыгай.
– Смеетесь, товарищ майор?
– Боишься?
– Я же все ноги поломаю. Как потом машину водить?
– А тебя все равно от вождения отстранят.
– А если я ноги поломаю, это будет считаться производственной травмой? – уточняя ситуацию, спросил Митрохин.
– Это будет считаться производственным хулиганством.
Митрохин вздохнул и промолчал.
– Ладно, сержант, – усмехнулся Важенин, – держись за начальство. Будем вместе прыгать. Авось, не разобьемся.
Он придвинулся к Митрохину, обнял его двумя руками, а тот со страхом обхватил майора за шею. Они сорвались с крыши, и…
– Ух, ты, – произнес Митрохин, когда они оказались внизу на асфальте.
– А почему это ты начальству тыкаешь?
– Извините, товарищ майор, само сорвалось.
– Ладно уж, – проворчал Важенин, – иди, суетись по поводу своей машины.
Митрохин припустился бегом, а майор неторопливо прошел в дежурку и, усевшись на свое рабочее место, с чувством выполненного долга допил вконец остывший чай.


                20-05

Танцы перемежались тостами. За столом уже собирались небольшими компаниями. Поговорив, пошутив и выпив, поднимались и выходили танцевать.
Когда-то давно мать Алевтины и Маргарита Юрьевна, еще не ставшая женой Алогорского, дружили как соседи. К маленькой Але Маргарита Юрьевна относилась почти по-матерински. С тех пор немало воды утекло, Маргарита Юрьевна стала Алогорской, у нее родилась своя дочь, но по-прежнему Алевтина для нее оставалась маленькой Алей и после смерти матери Алевтины они еще больше сблизились. Алевтина часто бывала у Алогорских, а с недавних пор стала заниматься со Светланой литературой и русским языком, готовя ее, когда та решила поступать в библиотечный институт. Сама Светлана относилась к ней как к старшей сестре.
– Светик, я еще не сделала тебе подарка, – заговорила Алевтина, дождавшись, когда Светлана между танцами вернулась на свое место, – у меня сегодня получился трудный день, и я...
– Аля, что ты выдумываешь, – перебила ее Светлана, – не надо мне никакого подарка. Ты пришла и поздравила меня, и не надо никаких подарков.
– Нет, подарок у меня есть, только он не материальный.
– О, я догадалась! Ты написала мне стихотворение? – обрадовалась Светлана.
– Нет, не стихотворение, но, я думаю, то, что я тебе хочу подарить, тебе больше понравится.
– Интересно, что ты придумала?
– Ты хочешь научиться летать?
– Что? – глаза Светы округлились.
– Ты хочешь научиться летать? – повторила Алевтина.
– Ты шутишь. Разве это возможно?
– А ты хочешь? – улыбнулась Алевтина.
– Если это возможно, то конечно хочу.
– Ну и хорошо. Закрой глаза, – попросила Алевтина, – Дай мне руку. А теперь полетели.
Светлана охнула и радостно рассмеялась, ощутив, что пол ушел из-под ног. Девушки чуть-чуть приподнялись над полом и заскользили по залу в такт звучащей музыке…

Вера Анатольевна Луговая поняла, что Алогорский и его жена огорчились, увидев ее в ресторане одну без мужа. Видимо, Андриян Авдеевич все-таки надеялся, что Олег придет. Через час после начала застолья Вера Анатольевна поднялась и направилась к официанту, чтобы спросить, откуда она может позвонить. Официант провел ее через узкий проход в служебную комнату, в которой на столе стоял телефон.
– Пожалуйста, звоните, – предложил он и удалился.
Вера Анатольевна набрала номер Лугового. Она не успела представиться, но дежурный, узнав ее по голосу, сразу соединил ее с Олегом Николаевичем.
– Что случилось? – послышался усталый голос Лугового.
– Олег, ты действительно не сможешь здесь появиться? – спросила Вера Анатольевна.
– Вера, для чего я тебе утром звонил? Я же сказал, у нас напряженная ситуация. Это очень серьезно.
– Ну, хорошо, – вздохнула Вера Анатольевна, – тогда хотя бы по телефону поздравь Светлану. Я ее сейчас позову? Ты можешь подождать?
– Да. Наверное, ты права, так будет лучше, – согласился Луговой, – позови. Я поздравлю ее и еще раз извинюсь.
– Тогда подожди, я ее сейчас приведу.
Вера Анатольевна положила трубку на стол и поспешила вернуться в зал. В этот момент над столами и по всему помещению уже несколько пар летало в танце. Молодежь кружилась под самым потолком. Особенно смелые юноши пытались делать мертвую петлю. Эта круговерть напугала Веру Анатольевну. Она прижалась к стене и даже побледнела. Но, заметив скользящую мимо Светлану, она ухватила ее за руку.
– Пойдем, тебя хочет поздравить Олег Николаевич.
Вера Анатольевна увлекла Светлану через сумрачный проход в комнату с телефоном.
– Я слушаю, – произнесла Светлана, поднимая со стола трубку.
– Светик, я тебя поздравляю с твоим совершеннолетием. Как только освобожусь, обязательно явлюсь, чтобы поздравить лично. Ты же знаешь, я к тебе очень хорошо отношусь. Не обижайся. Я просто не могу сейчас придти.
– Дядя Олег, я не обижаюсь. Просто жаль, что вы не увидите, что мы сейчас вытворяем.
– Потом мне расскажешь.
– Рассказывать это не интересно, лучше увидеть.
– Ладно, я желаю тебе веселого дня рождения, чтоб ты навсегда его запомнила, пусть все будет хорошо, и пусть твои мечты сбудутся.
– Спасибо, дядя Олег.
– Ну, беги, празднуй. А мне дай Веру.
Светлана передала трубку Вере Анатольевне и убежала обратно в зал.
– Что там они вытворяют? – поинтересовался Олег Николаевич у жены.
– Ты знаешь, я не поняла. Но, кажется, молодежь начала летать. Трудно поверить, но…
– Летать? – воскликнул Луговой. – Только этого не хватало. Если они вырвутся на площадь, будет...
– Что? – переспросила Вера Анатольевна.
Но в ответ послышались короткие гудки, и она поняла, что муж бросил трубку.
Вера Анатольевна вернулась в зал и осторожно вдоль стены прошла к своему месту. Вокруг творилось невообразимое. Светлана и ее юные друзья носились вверх-вниз по пространству зала, играя в воздушные салочки. Девчоночий визг иногда заглушал музыку.
Вера Анатольевна подсела к Алогорским.
– Вера, представляешь, – со смехом заговорила Маргарита Юрьевна, обращаясь к Луговой, – мне Андриян предлагает тоже полетать.
– А что, – заметил Алогорский, – думаешь, не сможем?
– Вполне возможно, что у нас что-нибудь получится, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Но все равно, эти молодежные увлечения, я думаю, не для нашего возраста. Ты у нас молодой еще, можешь попробовать. А мы с Верой, я думаю, не рискнем. Так ведь? – Маргарита Юрьевна повернулась за поддержкой к Луговой.
– Да уж, – согласилась Вера Анатольевна, – что касается меня, так я даже смотреть на это боюсь. Как-то страшно делается. И, по-моему, все это неправильно. Не должен человек летать. Я не говорю про самолеты всякие и вертолеты. А вот так, – и она кивнула на ребят, роящихся под потолком, – не должно быть. Интуитивно я чувствую тут что-то нехорошее.
– Значит, твоя интуиция утверждает, что рожденный ползать, летать не должен? – улыбнулся Алогорский. – Нет, Вера, по-моему, ты не права. И бояться тут нечего. Просто очевидно, что грядет очередной скачок в науке. Вы представляете, что будет, если все начнут летать? Это же какая-то антитехническая революция начнется. Транспорт больше не понадобится. И вообще… В домах не нужно устанавливать лифты. Каждая квартира имеет свой вход, отсутствуют лестницы, нет общих коридоров. Это же новые подходы в планировке, что приведет к совершенно другой архитектуре. Перспектива просто необычайно заманчивая…
Алогорский откинулся на спинку стула и закрыл глаза, представляя, видимо, рождающиеся в его сознании удивительные архитектурные идеи.
А в зале, между тем, молодое поколение резвилось. Юноши и девушки под потолком носились друг за другом. Некоторые показывали высший шик, словно слаломисты, огибая светильники. Но не все оказывались достаточно ловкими, кто-то задевал подвешенные светильники, и от этого они раскачивались, а по стенам и потолку зала мелькали темные тени, которые только усиливали всеобщее мельтешение. Все эти погони сопровождались криками и девичьим визгом. В результате такой свистопляски у старшего поколения стало рябить в глазах и закладывать уши.
Эрато и Алевтина не участвовали во всеобщей возне молодежи. Они сидели за столом. Эрато медленно допила из бокала апельсиновый сок и, вздохнув, сказала:
– Ну, что ж, дорогая. Нам пора.
– А мы не останемся чаю попить? – удивилась Алевтина.
– Нет. Этот божественный стол придется покинуть. Нам нужно идти, – без улыбки отозвалась Эрато.
Она нахмурилась и, поднимаясь, жестом поманила Алевтину. Та послушно последовала за Эрато.
– Можно мне проститься со Светланой? – спросила Алевтина, пробираясь к выходу.
– У нас на это уже не осталось времени, – заметила Эрато.
– Ну, что ж, придется исчезнуть по-английски, – вздохнула Алевтина.
– Я тебя не заставляю, – усмехнулась Эрато. – Ты свободна в своих желаниях. Можешь рискнуть и остаться. Но… не советую.
– Милая Муса, спасибо тебе, я все поняла, – проговорила Алевтина, спускаясь вслед за Эрато по винтовой лестнице к выходу из ресторана.
Никто в зале не заметил исчезновения девушек, полеты в ресторане продолжались.


                20-10

После разговора с шефом Виктор Стеклов вернулся в отдел и просмотрел верстку статьи для послезавтрашнего номера газеты. А когда он занимался делом, то за временем не следил. В результате он вышел из редакции только в восемь часов. Припомнив, что в холодильнике еще осталось несколько сосисок и пакет молока, Виктор решил не торопиться в магазин и пройтись пешком по вечернему городу. Тем более что погода благоприятствовала.
Сегодняшняя суета утомила его. Хотелось просто подышать свежим воздухом, ни о чем не думая, никуда не стремясь. Стеклов шагал вдоль Центрального проспекта под кронами еще зеленых лип.
«А скоро они пожелтеют», – подумал он.
И вдруг вспомнил, как в прошлом, кажется, году, а может и в позапрошлом, липы внезапно пожелтели за одну ночь. Это случилось так неожиданно. Он выбрался из автобуса. Накануне шел дождь. Утром тротуар еще не высох, и он смотрел под ноги, чтобы не угодить в лужу. Контраст мокрого черного асфальта и отражение золотых листьев, возникших под ногами, поразили его. Это было очень красиво. Он поднял глаза и впервые пожалел, что не рисует. Асфальтовая дорожка тянулась идеально прямо. Она уходила вдаль под нависающие с двух сторон ветви лип. Золотые кроны подпирались черными бархатными стволами. А мокрый асфальт отражал, удваивая эту красоту. И дорожка затягивала в желтую дымку, увлекала. Хотелось идти по ней, и чтобы она никогда не кончалась.
Сегодня асфальт был сухим и серым. Листву только кое-где чуть тронула желтизна. На некоторых ветках горели по два-три желтых листочка. Они словно напоминали о приближающейся осени. Надо успеть насладиться последними днями лета, словно призывали они. Скоро осень, а там и Новый год не за горами.
«Как быстро стали мелькать годы».
Перед площадью Юности липы расступились. Виктор хотел пересечь Центральный проспект и углубиться в свой микрорайон, но, заметив толпу у кинотеатра, свернул туда. Сработало журналистское любопытство.
Уже через мгновение он понял, что все те, перед кем он совсем недавно распинался в редакции, присутствуют здесь, на площади. Но не только они, здесь собралось гораздо больше народа. Стеклов увидел множество возбужденных людей, молодых и старых, юношей и девушек. Все они что-то декламировали, стоя на скамейках в стороне друг от друга.
«С чего возникло всеобщее помешательство на почве поэзии? – удивленно подумал Виктор. – Вот еще один вопрос, который, видимо, так и останется без ответа».
А, между прочим, чем больше вопросов не имеют ответа, тем тревожней становится на душе.
Стеклов с трудом перемещался по площади, протискиваясь от одной скамейки, на которой декламировали стихи, к другой. Раздвинув в очередной раз чьи-то плечи, Виктор увидел стройную девушку, которая негромким голосом читала:
                Крылья высь
                Любят.
                Появись,
                Прислони губы
                К холоду стекла,
                И без зла
                Обнажи шпагу золоченую
                Смеха –
                Утонченные,
                Как эхо,
                Искры волшебства
                Естества
                Огненными птицами
                Брызнут.
                Чтобы насладиться,
                Мне не хватит жизни.
Виктор остановился. В тихом голосе девушки чувствовалось что-то завораживающее. Стеклов отмахнулся от внутреннего филолога, который хотел сделать несколько замечаний по поводу того, что читала девушка. Ему сейчас эти замечания показались лишними, ему просто хотелось слушать.
Иногда вот так бывает. Стоишь в транспорте, случайно поворачиваешь голову, и вдруг… Словно острая игла пронзает тебя насквозь. Вот та, которая всегда является к тебе во сне, о ней ты так давно мечтаешь, и ради нее ты готов на любой подвиг. Ты узнаешь милое подрагиванье ресниц, нетерпеливо ожидаешь ее улыбку, зарождающуюся где-то в уголках губ, с радостью вслушиваешься в нежный колокольчик ее голоса. Ты боишься пошевелиться, чтобы не вспугнуть ее каким-нибудь неловким движением или нескромным взглядом. Лишь искоса смотришь, тайно любуясь ею, охваченный какой-то необъяснимой нежностью. Даже дышать в ее присутствии страшно. Как она прекрасна! Ах, если бы заговорить с ней… Но звучит объявление остановки и девушка выпархивает из транспорта. И накатывается тоска. Душа испытывает такую опустошенность, такое отчаяние. Ох, уж эти несостоявшиеся возможности.
Виктор со вздохом посмотрел на девушку, а она, подняв голову, продолжала читать:
                Крылья высь
                Режут.
                Оглядись,
                Тучи те же:
                Тяжелы и вязки –
                Дёготь.
                «Атрибуты сказки
                Пальцами не трогать!»
                А куда деться?
                Явь
                Сердцу –
                Море вплавь.
                Сказка, словно рысь,
                Хищные щерит зубы...
                Крылья высь
                Любят.
Виктор слушал, почти прикрыв глаза. Но слов он уже не слышал. Его околдовал голос девушки.
Когда голос смолк и Стеклов открыл глаза, девушка исчезла. То ли она растворилась в толпе, то ли вообще она лишь пригрезилась ему, Виктор не знал. Он только почувствовал, что очень устал, и ему захотелось скорей оказаться дома.


                20-15

Полеты в ресторане продолжались, шум достиг такого уровня, что звуки музыки, доносившиеся из общего зала, слились с шумом голосов веселящейся молодежи. Но когда музыка внезапно прекратилась, голоса людей зазвучали в зале как-то одиноко. А музыка умолкла надолго, и постепенно пары, кружившиеся под потолком, начали опускаться к столу.
В этот момент в середине прохода, ведущего к лестнице, никем не замеченный остановился майор Омельченко, а в проходе, соединявшем банкетный зал с общим залом, появился Луговой.
– О, дядя Олег! – воскликнула Светлана, устремляясь к нему навстречу.
Но полковник в этот момент находился при исполнении служебных обязанностей. Нахмурившись, он поднял здоровую руку, жестом останавливая всех, и громким голосом произнес:
– Попрошу всех оставаться на своих местах.
Светлана, удивленная суровостью гостя, остановилась перед ним. Позади полковника, перекрывая проход, выстроились молодые люди крепкого телосложения со строгим выражением на лицах. Луговой, не обращая внимания на Светлану, жестким голосом повторил:
– Прошу всех опуститься на свои места.
Действительно, под потолком еще оставалось несколько пар. К ним и направлялся призыв полковника. Три пары послушно снизились к столу. Остались только юноша с девушкой, висевшие под потолком в дальнем углу. Это были Борис и Юля. Укрывшись за ярким светильником, и пользуясь тем, что их почти не видно, они тайком целовались.
– Эй, – окликнул их Омельченко, выходя из-под арки прохода на середину зала, – для вас особое приглашение нужно? Ну-ка, марш вниз.
Борис, сверху оценив обстановку, взял Юлю за руку и начал быстро спускаться. Но в метрах полутора над головой Омельченко он резко изменил направление и устремился в освободившийся проход к лестнице. Майор, поздно понявший свою ошибку, подпрыгнул, пытаясь достать беглецов. Ему удалось схватить Юлю за ногу. Но та, завизжав, дернулась, вырываясь. В руках у Омельченко осталась только туфелька. А беглецы проскользнули к лестнице.
– Чертова Золушка, – выругался Омельченко, отбрасывая туфельку в сторону и устремляясь вслед за ними.
Борис, сообразив, что двери ресторана, скорей всего, закрыты, устремился не вниз к гардеробу, а направо и вверх. Где-то там должен существовать выход на крышу. Стояло лето, и потому, на счастье беглецов, дверь оказалась открытой. Юные создания выпорхнули на свежий воздух.
– Я одну туфельку потеряла, – сообщила Юля.
– Оставь им и вторую на память, – отозвался Борис, – я тебе новые туфли куплю.
Остановившись на краю, они увидели внизу перед собой круглую чашу фонтана и огромную толпу до самого кинотеатра. Борис оглянулся и заметил, что на крышу выбирается Омельченко. В руках он держал пистолет.
– Стойте, а то стрелять буду.
Юные создания, взявшись за руки, спикировали на площадь. Когда Омельченко добежал до края крыши и посмотрел вниз, он уже не смог отыскать взглядом Бориса и Юлю. Те смешались с толпой.
Луговой, предоставив Омельченко разбираться с беглецами, обратился к гостям в зале, рассевшимся по своим местам за столом.
– Извините, я вынужден прервать ваше веселье.
– Олег Николаевич, – обратился со своего места Алогорский, – может быть, объяснишь, в чем дело?
– Андриян Авдеевич, я не уполномочен что-либо объяснять, – еще больше нахмурился Луговой, – я очень прошу всех, выполнить все то, что я сейчас скажу. Предупреждаю, к тому, кто не подчинится, будет применена сила.
Луговой на мгновение умолк, и над столом повисла тягостная тишина. Все переглядывались, ничего не понимая, но чувствуя, что дело принимает неприятный оборот.
– Всех, кто только что летал, прошу собраться у стены, – заговорил вновь Луговой.
Он указал на левую стену. Гости начали подниматься из-за стола, и вскоре столпились в свободной части зала. За столом остались только старшие Алогорские и жена Лугового.
– Сейчас вам надо пройти в специальное помещение, – опять заговорил Луговой. – Там с каждым из вас побеседуют.
– Нас что? Арестовали? – С тревогой в голосе поинтересовался кто-то из гостей.
– Я повторяю, – хмуро произнес полковник, – нам нужно с вами побеседовать.
Луговой кивнул сопровождающим, и крепкие молодые люди, окружив гостей, начали оттеснять всех к выходу.
– Светлана, – позвал Луговой, – останься.
Расстроенная девушка вышла из толпы и вернулась к столу. Торжество было испорчено, и она не скрывала обиды на виновника этого.
– Светлана, ты уже взрослая, пойми, я занимаюсь государственно-важным делом, – как можно мягче произнес Луговой, он слегка наклонил голову и говорил так тихо, что слышала его только Светлана.
– Я понимаю, – хмуро отозвалась девушка. – У вас дела. Вы сказали, что не можете приехать и поздравить меня. Но все-таки смогли. Приехали. И поздравили. Спасибо. Я, действительно, никогда не забуду этого дня рождения.
– Света, послушай меня внимательно, я не могу тебе всего рассказать, но поверь, ты даже не представляешь, насколько все серьезно. И помочь мне можешь только ты. Если захочешь, конечно. Ты согласна?
– Ну, что ж, – тяжело вздохнула Светлана, – видимо, и моего согласия уже не нужно, куда мне деваться?
– Света, мне надо знать, кто научил тебя и твоих друзей летать? – спросил Луговой.
– Меня научила летать Аля.
– Какая Аля?
– Аля Поливанова.
– Алевтина Поливанова?
– Алевтина – самый лучший мой друг.
– А где она? Я что-то не заметил ее среди гостей.
– Не знаю. Она приходила с подругой. Но, наверное, они уже ушли.
– С подругой, – задумчиво повторил Луговой.
Он помолчал немного, потом резко поднялся и сказал:
– Светлана, поехали со мной.
Девушка послушно поднялась и последовала за Луговым. Они направились к выходу из зала.
– Почему ты детей забираешь? – громко спросил Алогорский, поднимаясь со своего места.
Луговой молча проследовал вслед за Светланой через опустевший зал, не оглядываясь ни на Алогорских, ни на жену.


                20-20

Младший лейтенант Максимов уже больше получаса толкался в толпе. От дома Алевтины по липовой аллее вдоль Центрального проспекта он прогулочным шагом добрался до площади Юности. Еще по дороге Максимов сообразил, что, если девушку увезли на черной «Волге», значит, это не милиция, а потому хорошо, что он не встрял в это дело. Эта мысль несколько успокоила его. Досада растворилась. Оставалось только чувство удовлетворенности собой. Ну а как же? Ведь он смог разыскать девушку, о которой, по сути, ничего не знал. И ничего, что он не застал ее дома. В другой раз, при других обстоятельствах ему повезет больше. Главное, что он может. Значит, его не зря учили. Значит, у него есть способность решать подобные задачи.
Толпа на площади привлекла его внимание, и он с любопытством присоединился к ней, чтобы вблизи понять, по какой причине собрались эти люди. И только погрузившись в толпу, пробравшись почти к самой сцене, расположенной возле стены кинотеатра, Максимов осознал, что его окружают любители поэзии. Но чуть позже он с еще большим удивлением понял, что это не просто любители стихов, а сплошь те, кто сам их пишет.
Это выглядело странным. Младший лейтенант вспомнил, что кто-то из преподавателей говорил: подобное увлечение охватывает не более одного процента населения. Для более точной оценки численности собравшихся Максимов даже забрался на парапет, окружавший чашу фонтана. Но его затея не удалась. Кто-то из стоявших рядом сразу закричал:
– Ну, что, милиция? Давай, читай свои стихи.
Окружающие немного раздвинулись и обернулись в сторону Максимова, ожидая, что он сейчас что-нибудь прочтет им.
Младший лейтенант смутился и спрыгнул с парапета. Но на его место тут же забрался седой бородач с тетрадкой в руках и принялся с подвыванием что-то невнятно декламировать.
Максимов решил выбраться из толпы и найти какую-нибудь точку для более удобного обзора. Ему все-таки хотелось оценить количество собравшихся здесь поэтов.
Неожиданно прямо перед собой младший лейтенант увидел Алевтину. Он сразу узнал незнакомку, на поиски которой истратил почти весь вечер. Алевтина и ее подруга стояли рядом и слушали какого-то мальчишку, который тонким голоском декламировал стихи.
Рой мыслей налетел на Максимова. Сначала возникло желание подойти и сразу задержать девушку. Но он подавил это побуждение.
«Раз она здесь, значит, ее отпустили, а следовательно, она ни в чем не виновна, – рассудил он. – Но с другой стороны, ориентировку, пришедшую в отделение, никто не отменял. Или, может, уже отменили? Но раз ее отпустили, то и ориентировку отменят. Предположим, я ее задержу, а ориентировку уже отменили. Меня, конечно, не накажут. Но девушка хлопот не оберется, пока во всем разберутся. Значит, раз мне известно, что ее отпустили, то задерживать ее с моей стороны непорядочно. Скорей всего мне нужно просто незаметно уйти».
Но тут Максимов вдруг вспомнил о сумке, которую он до сих пор держал в руке. Раз девушку отпустили, значит, удерживая ее вещи, он превышает свои служебные полномочия.
Наконец младший лейтенант решился.
– Гражданка Поливанова? – произнес он, приближаясь к девушкам и козыряя, как учили.
– Да, – с улыбкой обернулась к нему Алевтина, и шепотом спросила, – что случилось?
– Мне нужно с вами поговорить, – немного смущенно произнес Максимов.
– Ой, вы не можете немного подождать? – тихо попросила Алевтина, – сейчас этот мальчик дочитает свои стихи, и мы с вами поговорим. Хорошо?
– Ладно, – согласился младший лейтенант.
Вскоре мальчика сменила невысокая полная дама, и Алевтина повернулась к Максимову.
– Я к вашим услугам.
– Понимаете, сегодня случилось недоразумение, – начал свои объяснения младший лейтенант. – Вы меня, наверное, не помните. Но я перед вами виноват.
– Я вас, действительно, не помню, – улыбнулась Алевтина, – а в чем вы виноваты?
– Младший лейтенант украл у тебя сумку, – пояснила подошедшая к ним Эрато.
– Ах, это вы? – засмеялась Алевтина. – Интересно, а зачем вы это сделали?
Максимов покраснел. Он с удовольствием исчез бы в этот момент, но, понимая, что виноват, только вздохнул.
– Вот, возьмите ваше имущество, – младший лейтенант протянул сумку с вещами.
– А вот и парик твой вернулся, – обрадовалась Алевтина, заглядывая в пакет.
Эрато промолчала. А Максимов, воспользовавшись тем, что Алевтина отвернулась от него, отступил на шаг и постарался затеряться в толпе. Ему очень хотелось остаться и побыть рядом с Алевтиной. Но, во-первых, он продолжал испытывать неловкость, оттого что пусть не специально, но, по сути, украл у девушки ее сумку. А во-вторых, от соседства с подругой Алевтины Максимова почему-то охватывало непонятное тревожное чувство.


                20-30

Аня уже минут двадцать ходила вокруг памятника. Солнце скрылось за домами на Центральном проспекте, но небо на западе еще ярко золотилось. Медная фигура располагалась на двухметровом гранитном постаменте, и снизу подробности почти не просматривались. Чтобы лучше вглядеться в черты изображенного лица, Ане приходилось удаляться от памятника. Но в этом случае все детали скрадывались расстоянием и подступающими сумерками.
Аня то приближалась к памятнику, задирая голову, то вновь отступала. Она рассматривала медное изваяние справа, и слева, спереди, и сзади.
В том, что на постаменте установлена фигура Димы, Аня уже не сомневалась. Ее смущала только его поза и выражение лица. Нет, конечно, она не исключала, что Дима мог принять такую вызывающую позу. Но не на людях же. Может быть, дома, да и то, если только в шутку. Аня считала, что хорошо знает мужа. Не мог ее Дима стоять на площади вот так. Да и надменное выражение лица для Димы совсем не характерно.
Но, с другой стороны, если не замечать надменности, во всем остальном это был ее Дима. Казалось, что вот сейчас он опустит гордо задранный подбородок, улыбнется ей и спрыгнет с высокого постамента на газон. Аня вздохнула и подошла к скамейке. Здесь она присела и, закрыв лицо ладонями, расплакалась.
На площади перед Домом Культуры в этот час Аня находилась одна. Вдали виднелась фигурка одинокого пешехода, но вскоре и она скрылась за одной из колонн горсовета. Это одиночество посреди многонаселенного города действовало на Аню особенно угнетающе. На мгновение она представила, что оказалась вообще одна на всей земле. Дима пропал навсегда. От ужаса у нее перехватило дыхание. Но тут она вспомнила о Кеше. Вот оно, ее спасение. Вот она, ее любовь. Вот он, ее долг. Даже если Дима погиб, она должна вырастить, воспитать, поднять на ноги сына.
Аня достала из сумочки платок и вытерла слезы. Еще раз взглянув на памятник, она вздохнула и тихо произнесла, обращаясь к памятнику:
– Я воспитаю нашего сына.
Взглянув на часы, она заторопилась домой. Там, у соседки ее ждал любимый Кеша.
Но в этот момент из-за Дома Культуры с громким ревом появились крытые грузовики. Машины с зажженными фарами одна за другой въезжали на площадь и останавливались. Откуда-то сбоку, обгоняя грузовики, вывернула черная «Волга» и тоже рванулась к горсовету. Из кабин грузовиков начали выходить какие-то люди.
Издали Аня не могла их рассмотреть, но она растерянно остановилась, понимая, что все это сборище машин перекрыло ей дорогу к остановке автобуса, расположенной перед горсоветом. Аню не интересовали маневры грузовиков, ей нужно быстрей возвращаться домой. Недолго думая, она направилась за Дом Культуры к Московскому проспекту. Оттуда тоже ходил автобус, на котором она доберется до дома. Правда, это немного дольше, но другие варианты отсутствовали.
Не оглядываясь, она побежала в обход Дома Культуры.


                20-35

Алевтина и Эрато покинули площадь.
– Тучи сгущаются, – сказала Эрато. – Нам пора.
– Неужели будет дождь? – удивилась Алевтина. – На небе ни облачка. Посмотри, какой прекрасный вечер.
– Нам пора, – повторила Эрато.
Алевтина послушно последовала за ней. Они оставили по правую руку универмаг и, миновав почтовое отделение, в которое выстроилась длинная очередь, вскоре оказались на узкой дорожке, проходящей мимо молодых сосенок в глубину лесного массива.
Вдоль асфальтовой дорожки только что зажглись фонари. Лампы разгорались медленно, некоторые начинали светиться темно-фиолетовым цветом, яркость которого постепенно нарастала, цвет изменялся, становясь розовым, а затем – голубым. Небо еще оставалось светлым, и потому этот искусственный голубоватый свет казался лишним.
Углубившись немного в лес, девушки присели на скамью, стоявшую возле дорожки.
– Я и не знала, что у нас в городе так много людей пишет стихи, – сказала Алевтина, откинувшись на спинку скамьи.
– Это, пожалуй, неестественно, – согласилась Эрато.
– И все хотят, чтобы их услышали.
– А это уже естественно, – улыбнулась Эрато, – разве ты не хочешь, чтоб тебя услышали, чтобы читали твои стихи?
– Не знаю, – задумалась Алевтина.
– А зачем тогда ты пишешь?
– А вот ты приходишь, и я пишу, – засмеялась в свою очередь Алевтина. – А если серьезно, то опять-таки не знаю. Просто хочется, и все.
– А если тебя никто не будет читать, что будешь делать?
– Сознаюсь, прочесть кому-нибудь хочется тогда, когда получится что-то хорошее. Когда кажется, что получилось. Жаль, не всегда получается. А писать все равно пишу. Когда выскажешься, делается как-то легче на душе. Это, наверное, оттого, что прежде чем что-то записать, долго думаешь, ищешь нужные слова, звонкие строки.
Алевтина умолкла. Небо потемнело. Фонари стояли вдоль дорожки, словно огромные свечки, и свет их уже не казался лишним. Мысли Алевтины вернулись к декламаторам на площади. Она улыбнулась и сказала:
– Ты знаешь, мне понравился последний мальчик. Ему на взгляд лет десять, а стихи очень взрослые. У него есть, конечно, сбои размера, но в целом мне понравилось. Мне кажется, лет через десять его ждет прекрасное будущее.
Эрато поправила прядь волос и вздохнула.
– Нет, он погибнет немного раньше.
– Как погибнет? Что ты говоришь? – испуганно воскликнула Алевтина.
– Да. Он погибнет. В горах. В чужой стране, – отрывисто произнесла Эрато.
– Ох! – почти застонала Алевтина. – От твоих слов у меня сердце останавливается. Почему он погибнет?
– От того, что суждено – не уйти. Давай сменим тему, – предложила Эрато.
Алевтина прикрыла лицо руками и замолчала. Она вспомнила сияющее лицо мальчика, читающего стихи. Он еще оставался где-то там, на площади. Ей вдруг захотелось вернуться, разыскать его, как-то предостеречь. Но как это сделать? Ну, найдет она его, ну, скажет, что ему осталось жить менее десяти лет. Так можно только напугать ребенка. Неужели ничего нельзя сделать? Алевтине до слез было жаль мальчишку.
Как пронзительно чувство собственного бессилия! Невозможность помочь, спасти знакомого или друга, а тем более любимого человека вызывает отчаянье и даже физическую боль.
Мальчик она не знала, но неожиданно возникшее чувство нежности к ребенку только усиливало горечь от известия о его судьбе.
– Давай сменим тему, – настойчиво повторила Эрато.
Алевтина вытерла слезы и вздохнула.
– А знаешь, как зовет тебя Никита? – спросила Эрато.
– Он меня Алей зовет, или Алевтиной.
– Это вслух, а про себя?
– Не знаю.
– Он зовет тебя Тинкой.
– Тинка, – тихо повторила Алевтина. – Когда-то очень давно меня так бабушка звала.
По дорожке прошла парочка. Парень обнимал девушку за плечи и что-то негромко рассказывал ей. Она легко и звонко смеялась. Им вдвоем хорошо. Они прошли мимо, не заметив сидящих на скамейке Алевтину и Эрато.
Проводив их взглядом, Алевтина немного позавидовала им. Вздохнув, она спросила:
– А что сейчас делает Никита?
– Вообще-то, ему сейчас тоскливо одному. Но он старается отвлечься, обдумывая, как переписать одну из глав своего романа, – ответила Эрато.
– Ах, как хотела бы я оказаться с ним рядом! – воскликнула Алевтина и жалобно добавила, – миленькая Эрато, ты не могла бы мне помочь в этом?
Я по извивам коридора скользну невинным сквозняком.
Эрато улыбнулась и тронула бирюзовый перстень на среднем пальце левой руки.


                20-40

Ах, как хочется обернуться! Даже черепаха, скованная своим панцирем, может высунуть голову и повертеть ею, оглядываясь по сторонам. А тут просто повести глазами не удается. Хорошо, что есть боковое зрение. Если рассредоточить взгляд, то смутно можно хоть что-то различать не прямо перед собой, а чуть-чуть в стороне. Ведь если все время смотреть в одну точку, можно сойти с ума, можно потерять сознание.
Дима Логинов уже более двадцати часов изнемогал от неподвижности. Временами он напрягал все мышцы, пытаясь хоть чуть-чуть изменить позу. Иногда ему казалось, еще немного усилий и рука начнет опускаться. Но через мгновение убеждался, что все остается по-прежнему.
Он видел Аню, когда она металась вокруг памятника. Наконец-то жена пришла к нему. Утром она находилась рядом, но общалась с каким-то проходимцем. Это не в счет. Теперь она пришла именно к нему. По ее поведению, по виду было ясно, что ей нужен он. Аня то подходила вплотную и даже прикасалась к гранитному постаменту, то отступала. Он понимал ее сомнения, когда она в сумерках вглядывалась в его черты. Ах, как хотелось ему подать ей хоть какой-нибудь знак. Помахать рукой, на худой конец хотя бы подмигнуть. Но проклятая неподвижность сковывала все его желания.
Где-то сбоку, а потом за спиной загудели моторы. Аня повернула голову в сторону и некоторое время что-то внимательно рассматривала. Потом он увидел, как, взглянув на часы, она заторопилась. Но побежала почему-то не к горсовету, а за Дом Культуры.
За спиной Димы послышались людские голоса. Ему захотелось оглянуться. Каким-то необъяснимым образом он ощущал, что творилось на площади.
Из кабин грузовиков выскочили люди в форме и побежали к подъехавшей черной «Волге». Из легковушки вылез мужчина в гражданском костюме, он остановился, опершись на незакрытую дверцу, дожидаясь, пока военные подойдут ближе. Когда подошедшие выстроились перед ним полукольцом, он негромким голосом пояснил задачу, которую им предстояло решать.
Закончив говорить, мужчина уселся в «Волгу», а военные побежали к машинам. Зашумели двигатели, зажглись фары, и грузовики один за другим медленно стали выезжать на Центральный проспект, объезжая горсовет.
Площадь опустела. Со стороны Центрального проспекта доносился шум моторов, но вскоре он стих. Пруд в низине блестел металлическим блеском, отражая гаснущее небо. Но и он все более темнел, сливаясь постепенно с прибрежными кустами. Дальние огни жилых корпусов и редкие светящиеся окна промышленных зданий не могли рассеять подступающую темноту.
Если бы мог, Дима обязательно вздохнул бы. Но, увы. Он только рассредоточил взгляд и погрузился в забытье неподвижности, к которой уже начинал привыкать…


                20-45

За окном начинался вечер. Неяркая лампочка, недавно включенная и чуть тлеющая под потолком, плохо рассеивала сумерки, зарождающиеся по углам.
Никита Куликов абсолютно спокойно расхаживал по комнате. Пять шагов от стены до двери, пять шагов от двери до стены. Чтобы не закружилась голова, он возле двери поворачивался направо, а дойдя до стены – налево. Когда ходить надоедало, он присаживался на табурет, стоявший в углу у стола, и, прислонившись спиной к стене, продолжал размышлять.
Уже часа четыре, как его оставили в покое. Молодые люди, с настойчивым любопытством расспрашивавшие его, внезапно куда-то ушли и больше не появлялись. Надо понимать, что Никиту это нисколько не огорчило. Он просто решил, что у молодых людей, видимо, появились более неотложные дела. Что ж, у каждого свои заботы.
Как хорошо, что у него нет ни кошки, ни собаки. Ни кормить, ни выгуливать никого не нужно. Никто не ждет его дома.
От мысли о доме, где его никто не ждет, Никита плавно перешел к мыслям об Алевтине. Он тщательно припомнил свои слова, которые говорил четыре часа назад, когда о ней его расспрашивал майор. Нет, кажется, он не сказал ничего, что могло бы ей повредить.
Никита пожалел, что уже не удастся вообще избавить Алевтину от бесед в этом заведении. Понятно, что раз уж здесь упомянули ее имя, значит, и ей не миновать противной процедуры, когда посторонние люди задают различные неприятные вопросы. А расспрашивать ее будут о нем. И ей придется терпеть чье-то пристрастное любопытство, от которого на душе делается гадко.
Конечно, Алевтина поймет все правильно и не обидится на него. Никита знал, что ни в чем не виноват. Но все равно. Ах, как не хочется доставлять девушке неприятности, особенно, если ты к этой девушке неравнодушен.
Милая Алевтина, если бы ты знала, как я к тебе не равнодушен. Тинка, Тинка, Алевтинка. Как приятно произносить волшебные звуки ее имени.

                ТИНКА
Была зима. Была бревенчатая избушка в лесу. И было много-много снега...
Каждое утро вставало солнце, но до самого заката не могло оно увидеть ни лес, ни избушку, потому что все закрывали серые облака.
Но однажды над землей поднялся ветер. Веселый, весенний ветер. Продышал он проталинку в небе, а потом разорвал облака в клочья и разнес их по белу свету.
Поднялось солнце высоко, посмотрело радостно на белый снег, потрогало его своими жаркими ладошками. И от этого начали таять снежинки.
– Тин – ка! – прозвенело вдруг в воздухе.
Словно кто-то вздохнул. Только непонятно, отчего вздохнули. То ли от усталости, то ли от радости.
– Тин – ка! – звякнул колокольчик.
Но не видно колокольчика. Наверное, он такой маленький, что трудно разглядеть.
Но, но даже у маленького колокольчика может быть звонкий голосок, солнце услышало его.
– Лес, это ты звенишь? – спросило солнце.
Но лес молчал. Закутанные снегом безмолвно стояли деревья. Даже ветер пролетал здесь беззвучно, потому что лес еще спал и во сне видел лето.
– Тин-ка! – вновь прозвучал голосок колокольчика.
– Избушка, это ты звенишь? – поинтересовалось солнце.
Долго молчала избушка, но потом заскрипела дверью:
– Недосуг мне звенеть. Стара я стала.
Не удалось солнцу узнать, кто звенит колокольчиком. Наступила ночь.
А утром, едва солнце забралось на свое место в небе, снова зазвенел колокольчик, но снова никто не сказал солнцу, где этот колокольчик прячется.
Пришел апрель, и однажды утром солнце заглянуло под крышу избушки. Тонкая и стройная там висела сосулька. На самом кончике ее медленно наливалась капля.
– Тин-ка! – это капля, оторвавшись от сосульки, разбилась в мелкие брызги о крыльцо.
– Так вот, кто звенит? – удивилось солнце, и спросило, – Сосулька, ты поешь или плачешь?
– Тин-ка! – ответила сосулька. – Я пою о том, что плачу, и плачу о том, что пою.
Все чаще и чаще звучала ее песня, все пронзительней становился ее голосок.
– Скоро я растаю.
Солнцу стало жаль сосульку.
– Сосулька, не плачь, – попросило оно.
– Если я перестану плакать, я не смогу петь.
– Ну, тогда не пой.
– А зачем же тогда жить?
– Но ведь ты растаешь.
– Зато я допою свою песню и разбужу лес. Тин-ка!
Каждый день вставало солнце, и каждый день звучала песня сосульки.
– Тин-ка! – раздавалось возле избушки.
– Тин-ка! – звенело над лесом.
Все короче и тоньше становилась сосулька. Все звонче и веселее звучала ее песня.
Но однажды в воздухе прозвенело:
– Тин-ка! – и все смолкло.
Словно кто-то вздохнул. И опять никто не пояснил, отчего вздохнули. То ли от усталости, то ли от радости.
Больше не звучал колокольчик сосульки, потому что самой сосульки уже не было. Но солнце не успело пожалеть об этом, где-то неподалеку раздалось:
– Тин-ка!
Это песню сосульки подхватили прилетевшие птицы. И никто не почувствовал грусти, потому что наступило лето, и об этом возвещали голосистые обитатели леса.
– Тин-ка!


                20-50

Аня ехала на автобусе первого маршрута. В это позднее время в автобусе оказалось лишь четверо пассажиров. На остановке «площадь Юности» из автобуса вышла пара человек, после чего двери закрылись, и автобус двинулся дальше. Но проехал совсем немного, у выезда на Центральный проспект он остановился, потом дал задний ход, а затем его мотор и вовсе заглох.
Аня знала, что сильно опаздывает, и неожиданная остановка вызвала у нее досаду. Она посмотрела на водителя. Тот неторопливо потянулся за пачкой сигарет, валявшейся на моторе, и неспешно закурил. Аня заволновалась. Взглянув вперед, она увидела, что по Центральному проспекту медленно двигалась колонна уже знакомых ей грузовиков.
Крытые машины остановились и выстроились вдоль правой стороны проспекта. Автобус продолжал стоять, так как колонна перекрывала ему дорогу.
Аня решила не ждать, когда пропустят автобус. Вскочив с места, она постучала в стекло водителю, и тот, угадав ее желание, открыл двери. Выйдя из автобуса, Аня торопливо направилась вдоль проспекта, намереваясь одолеть остаток пути пешком. Она посчитала, что ей это удастся сделать раньше, чем колонна пропустит автобус.
Она не прошла и полпути, когда из стоящих машин, приподняв брезент на кузовах, начали выпрыгивать вооруженные солдаты. Аня беспокоилась о Кеше, оставленном у соседки, и потому не обратила внимания на толпу, заполнившую площадь. Но тусклый блеск автоматов, висевших на груди у солдат, несколько изменил направление ее мыслей.
Солдаты, выпрыгивая из кузовов на газон, строились шеренгой у своих машин. Из кабин появились офицеры, и что-то говорили солдатам. Постепенно шеренги слились в единую цепь, отделив площадь от Центрального проспекта.
Аня, чтобы успеть добраться до кинотеатра, припустилась бегом. Но цепь солдат медленно двинулась и уже шагнула на дорожку, по которой бежала Аня.
– Всем разойтись! – вразнобой закричали офицеры.
Солдаты сделали шаг вперед, оттесняя Аню к толпе на площади.
Понимая, что она уже не успеет проскочить мимо кинотеатра, Аня ринулась в толпу, собираясь проскользнуть хотя бы за кинотеатром к домам первого района. Там она добралась бы дворами. Но пробиться через толпу оказалось делом непростым. Слишком много здесь скопилось народа. Ей пришлось приблизиться к универмагу, а уж затем идти вдоль него.
– Всем разойтись! – слышалось вдали.
Как же, разойдутся они, думала Аня, проталкиваясь через группу читающих стихи.
Неожиданно раздались выстрелы. От резких звуков Аня вздрогнула. Где-то в стороне закричали женщины. Беспокойный гомон голосов слился в общий гул. Толпа разом подалась в сторону от Центрального проспекта. Аню прижали спиной к стене универмага. Она тоже закричала. И в этот миг она увидела, что над толпой в воздух поднялась фигура молодого парня. Он потянул за собой девушку. Пара поднималась все выше и выше. На фоне темно-синего неба некоторое время виднелись их черные силуэты. Аня не успела ни испугаться, ни удивиться. Тут и там в воздух начали подниматься все новые и новые летчики. Толпа на глазах начала редеть.
Аня вздохнула. Мысль о сыне толкала ее вперед. Только огибая с тыльной стороны кинотеатр, она оглянулась. На площади от толпы ничего уже не осталось. Только цепь солдат, освещенная гроздьями рыжих фонарей, еще продолжала медленное движение по рыжим бетонным плитам.


                20-55

Юные создания покинули площадь вместе с первыми выстрелами. Борис за руку увлек Юлю вверх, и теперь они летели, так и держась за руки. Оставив внизу толпу и цепь солдат, они проскользнули над плоскими крышами корпусов четвертого микрорайона. Уже совсем стемнело. Слева в стороне тускло сверкнула поверхность пруда. Они повернули над лесом и полетели вперед, туда, где над деревьями вдали уже виднелись корпуса девятого микрорайона, подсвеченные дворовым освещением. Во многих окнах зажегся свет. Узнав свой корпус, издали, Юля направилась прямо к дому.
– Ну, и как тебе понравились сегодняшние приключения? – спросил ее Борис.
– Я до сих пор не могу придти в себя, – отозвалась Юля.
– Да уж. И погоня, и стрельба. Почти как в детективном романе.
– Разве это главное? – удивилась Юля.
– А что, по-твоему, главное? – поинтересовался Борис.
– Ну, – Юля немного помолчала, – например, я столько поэтов никогда не видела, сколько их собралось на площади.
– Я тоже, – согласился Борис.
Он о чем-то задумался и вдруг признался:
– А ты знаешь, там, на площади я ведь тоже стихотворение придумал.
– Ты? – удивилась Юля и даже остановилась, зависнув над каким-то деревом. – Прочитай, пожалуйста, – попросила она.
– А смеяться не будешь?
– Ну, что ты.
Борис откашлялся и вздохнул.
– Только не смотри на меня. Ладно? – попросил он.
– Не бойся, я отвернусь. Читай, – тихо попросила Юля.
– Ну, слушай:
                Счастливый человек –
                Бог дал узреть мне фею.
                Теперь на целый век
                Я очарован ею.
Борис замолчал, ожидая реакцию Юли. Девушка тоже некоторое время молчала, а потом повернулась и поцеловала Бориса в щеку.
– Хорошо, но мало, – шепнула она.
– Это о тебе, – пояснил Борис. – Я очарован Е. Ю. – Ефимовой Юлей.
– А ты думаешь, я не догадалась? Я потому и сказала, что погоня не главное.
– Юленька, как же я люблю тебя. Просто нет слов.
И юные создания, в который уже раз за сегодняшний день, опять соединили свои губы.
– А вот и мой дом, – сказала Юля, когда они оказались над окраиной леса вблизи от девятиэтажного корпуса.
– Ты на каком этаже живешь? – спросил Борис.
– На седьмом. Видишь, открытое окно светится? – ответила Юля, показывая рукой.
– Если бы не облава… Мы же собирались из ресторана позвонить.
– Мама теперь ругать будет.
– А ты лети прямо в окно, – предложил Борис. – Скажешь, что давно пришла.
– Не получится. Мама уже проверила, что меня нет дома, видишь, свет зажжен.
– А ты скажи, что она просто тебя не заметила.
– Как же, не заметила. У меня в комнате и спрятаться-то негде. Нет уж, придется терпеть, – вздохнула Юля.
– А можно я с тобой? – спросил Борис.
– Нет, ты что? – испугалась Юля. – Ты лучше спускайся вниз, – попросила она, когда они подлетели ближе, – а то весь корпус перепугаешь. Я уж как-нибудь одна проскользну. А там – будь что будет…
Они зависли в воздухе и поцеловались. Объятия длились долго. Им очень не хотелось расставаться.
Девушка быстро подлетела к раскрытому окну и влетела внутрь комнаты. Через мгновение Юля выглянула из окна и, прощаясь, помахала рукой Борису.
Ах, как не хочется расставаться с любимым человеком! Даже если это расставание только до завтра. Даже если вечером можно будет позвонить по телефону. Все равно это расставание. Только что любимая находилась рядом, и тебя переполняла радость. Потому что сама возможность прикоснуться к ее руке, вдохнуть запах ее волос, опьяняет сильнее вина.
Но вот, ее нет, и накатывается необъяснимая грусть, которая заставляет тебя долго томиться, стоя под окном любимой, ожидая, не появится ли хотя бы случайно в окне ее тень. Но хотя свет горит в окнах, на шторах почему-то не появляется любимый силуэт.
Борису очень хотелось подняться повыше, заглянуть в окно Юли, но она просила его оставаться внизу. А просьба любимой – больше, чем чей-то приказ.
Вздохнув, Борис низко над лесом полетел к себе в четвертый район. Его тоже ждали дома родители.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

В шатер Мара входят Дима и Федя. Они нерешительно останавливаются у входа рядом с горящим факелом.
– Эй, хозяева! – громко произносит Федя.
Дима молча оглядывается по сторонам и, присмотревшись, удивленно произносит:
– Ого! Посмотри, какой здесь арсенал.
Он подходит к стене, на которой висят луки, колчаны со стрелами, мечи. Осторожно, словно не веря в реальность того, что предстает перед ним, Дима по очереди трогает непривычные предметы.
– Эй, хозяева! – еще раз повторяет Федя, обернувшись в глубину шатра.
– Да никого здесь нет, – успокаивает его Дима.
– Слушай, как бы нас за воров не приняли. Как я понимаю, хозяин здесь суровый. Надо сматываться, пока нас не застукали.
– А мы скажем, что зашли, чтобы попросить что-нибудь пожрать.
– Думаешь, тебя будут слушать?
Дима осторожно извлекает меч из ножен. Обнажив наполовину сверкающее лезвие, он пальцем пробует острие и аккуратно вдвигает меч обратно.
– Я никак не пойму, где они жратву хранят, – говорит он, со вздохом отпуская ножны. – Может быть, там? Хоть какая-нибудь кухня должна же быть здесь.
Он кивает в сторону занавеса, отгораживающего дальний, более темный угол. Щелкнув по ножнам и послушав тонкий металлический звон, Дима направляется вглубь шатра. Федя следует за ним. Они скрываются за занавесом.
– Не понимаю, как они тут живут, – произносит Дима, продвигаясь в полумраке, – лежбище есть, а холодильника я что-то не замечаю.
Он присаживается на лежанку.
– Между прочим, – пристраиваясь рядом, вздыхает Федя, – мужики сказали, чтоб мы без жратвы не возвращались.
Неподалеку слышатся голоса. Дима с Федей затихают, прислушиваясь.
– Я тебя предупреждал, что нас здесь застукают, – шепчет Федя.
– Надо прятаться, – замечает Дима, оглядываясь.
В шатер стремительно входит Мар, за ним появляется Гер.
– Ну, в чем дело? – раздраженно вскрикивает Мар.
– Сейчас обещал подойти Пол, – оправдывается Гер.
– Почему мы тянем? Я уже не могу ждать.
– Мы не тянем. Сейчас придет Пол, и мы вместе определим план дальнейших действий, – поясняет Гер.
– Слушай, может, плюнем на этого мальчишку и обойдемся без него?
– Успокойся, Мар. Не торопись. Зачем союзника превращать во врага? Тем более, слышишь, кто-то идет.
В шатер входит Пол.
– Я приношу извинения за свое опоздание. Мар, посмотри, какой подарок я тебе приготовил в знак нашего союзничества.
Пол сбрасывает покрывало со свертка, который принес. В свете факела ярко сверкает золотом полированная поверхность доспехов. Гер, восхищенный красотой, кладет руку на блестящую поверхность и удивленно ахает.
– Это достойно тебя, – произносит Пол, обращаясь к Мару.
На губах Мара вспыхивает улыбка. Доспехи ему нравятся. Он подходит ближе.
– О, Пол! Благодарю тебя за прекрасный подарок. Я не хочу остаться в долгу, потому в ответ прими от меня этот колчан со стрелами.
Мар снимает со стены колчан. Пол принимает подарок и хочет вытянуть стрелу, но Мар останавливает его:
– Не торопись. Будь осторожен. Стрелы отравлены. Не дотрагивайся до наконечников.
Пол вешает колчан на плечо.
– Спасибо, – говорит он, – я буду осторожен.
– Давайте обсудим наши действия, – предлагает Гер.
– А что обсуждать? – решительно заявляет Мар. – На вечернем сборе старику в бокал нальют нектар, настоянный на сонной траве. Как только сон сморит его, мы с Полом поможем ему. И когда вокруг никого не будет, Пол использует подаренную стрелу, а я обнажу свой меч.
Некоторое время в шатре царит тишина. Пол хмурится. Гер, обдумывая предложенный план, пристально смотрит на Мара.
– Ты не возражаешь? – спрашивает Мар Пола.
– Я не против, – замечает Пол. – А как объявим об этом?
– А для этого у нас есть Гер, – усмехается Мар. – Он и объявит.
– Я согласен, – кивает Гер.
– Хорошо, – кивает Пол.
– Ну, а теперь, чтобы не вызывать подозрений, расходимся, – командует Мар.
Пол, махнув рукой союзникам, покидает шатер.
– Заметь, он даже не спросил, кто будет вместо старика, – тихо произносит Гер.
– Ты думаешь, я зря подарил ему колчан? – усмехается Мар. – Как только он достанет стрелу, яд попадет ему на руки. А еще через мгновение и Пола не станет.
– Ты не боишься, что и его подарок отравлен? – спрашивает Гер.
– Я, между прочим, внимательно наблюдал за Полом, когда он дарил доспехи. Да и ты их все руками потрогал.
Гер с опаской внимательно смотрит на свои руки.



                ЧАС ДВАДЦАТЬ ВТОРОЙ


                21-00

В большой комнате перед телевизором сидела Елизавета Тимофеевна. На экране светилась известная заставка и звучала музыка Свиридова. Начиналась программа «Время». Надя и ее муж, Андрей, услышав знакомые позывные, тоже пришли в гостиную из кухни, где они только что закончили ужинать.
– А где дети? – спросила Надя.
– Они посмотрели «Спокойной ночи, малыши», а теперь пошли поиграть к Алинке в комнату, – ответила Елизавета Тимофеевна.
– Алинку пора укладывать спать, – заметила Надя, усаживаясь на диван рядом с матерью.
– Аня Кешу заберет, тогда и уложим, – отозвалась та.
– А куда она побежала? – поинтересовалась Надя. – Уже поздно.
– Да у нее муж пропал.
– Димка, что ли?
– Да.
– Я же вчера вечером его видела.
– Так он вчера вечером и пропал.
– Слушайте, кончайте разговаривать, – возмутился Андрей, – ничего же не слышно.
Женщины умолкли, но ненадолго. Уже через полминуты Надя, наклонившись к матери, прошептала:
– А куда же Анюта побежала?
– Да у ДК памятник поставили, на Димку похож. Вот она и побежала посмотреть, – так же шепотом ответила Елизавета Тимофеевна.
– Посмотреть? Ее уже полтора часа нет.
– Может, автобуса долго ждет?
– Ну, не сорок же минут, – опять в полный голос заговорила Надя. – Уже десятый час. Алинке надо ложиться спать, а то завтра будет капризничать.
– Сейчас кончится программа «Время» и я пойду ее укладывать.
– А как же малыш?
– И Кешу тоже уложим.
– Ну, опять вы разгалделись, – нахмурился Андрей.
В это время в прихожей раздался звонок.
– Ну, вот. Это Аня. А ты боялась, – усмехнулась Елизавета Тимофеевна, поднимаясь с дивана.
Открыв входную дверь, она удивленно отступила в сторону, насколько позволяла узкая прихожая, и пропустила Аню в квартиру.
– Девочка, что с тобой? – спросила Елизавета Тимофеевна, закрывая дверь.
– Ох, – тяжело дыша, с трудом выговорила Аня, – сейчас все расскажу. Только отдышусь. И, если можно, баба Лиза, дайте воды попить. Пожалуйста.
– А чаю не хочешь? – предложила Елизавета Тимофеевна.
– Нет, лучше водички. Холодненькой.
Аня присела на галошницу, а Елизавета Тимофеевна из кухни принесла стакан воды. Аня жадно выпила воду и, переведя дыхание, быстро заговорила:
– В городе творится какой-то ужас. Я от площади Юности пешком бежала. А на площади стреляли. Вы не слышали? Я еще у ДК увидела эти машины, но внимания не обратила. А когда они на площади Юности остановились и из них вылезли солдаты, я сразу поняла, что дело плохо. А потом они начали стрелять, в воздух, наверное, а люди закричали. И вдруг полетели прямо вверх и в разные стороны. Я тоже испугалась и побежала за кинотеатр, а потом дворами. Как же все плохо! Как ужасно!
Баба Лиза мало что поняла из истерически торопливых слов Ани, но она видела, молодая женщина напугана и растеряна. И вообще, ей даже показалось, что Аня заговаривается.
– Тихо! – резко скомандовала Елизавета Тимофеевна, останавливая Аню. – Программу «Время» показывают, значит, ничего плохого не может быть.
Аня внимательно посмотрела на Елизавету Тимофеевну и как-то сразу успокоилась.
– А где Кеша? – спросила она.
– В порядке твой Кеша, – по-прежнему строго ответила Елизавета Тимофеевна, – ты лучше расскажи про памятник.
– Ах, да, – оживилась Аня. – Очень похож на Диму. И глаза, и нос, и руки. Поза немножечко не его, но в остальном очень похож. Спасибо вам, за то, что посидели с Кешей.
– Да я-то почти не сидела, – усмехнулась Елизавета Тимофеевна, – Алинку благодари. Это она с ним забавлялась. Она давно пристает к родителям, мол, братик ей нужен. А тут вот, нате. Можно сказать, живая игрушка. Они там, в ее комнате. Пойдем, заберешь своего.
Они прошли по коридору к дальней комнате, оттуда слышались веселые детские голоса. Елизавета Тимофеевна открыла дверь и остановилась. Дети со смехом носились по комнате. Причем, сначала они бежали по полу, потом по стене, затем, перевернувшись уже вниз головой, бежали по потолку и спускались по противоположной стене. Они веселились. На потолке уже темнела дорожка детских следов.
– Ура! – восторженно кричала Алинка в тот момент, когда пробегала по потолку.
– Уя! – вторил ей Кеша, почти не отставая от девочки.
Елизавета Тимофеевна, уже знакомая с полетами жены профессора, не очень удивилась картине, представшей ее глазам. Но Ане, увидевшей кульбиты сына, сделалось дурно. Она, закрыв глаза, опустилась на стул, стоявший на счастье в углу коридора. Полеты незнакомых людей на площади не столь потрясли ее, как эта непринужденная беготня родного сына.
– Алина, прекрати, – скомандовала Елизавета Тимофеевна, – мальчику нужно идти домой.
– Бабушка, а можно, Кеша у нас ляжет спать? – спросила Алина.
– Нет. За ним мама пришла. А тебе сейчас достанется от папы. Посмотри, что вы устроили, – Елизавета Тимофеевна показала темную дорожку на потолке.
Алина вспорхнула к потолку и потерла его ладошкой. Кеша ринулся за ней и тоже принялся тереть потолок руками.
– Немедленно опускайтесь вниз, – потребовала Елизавета Тимофеевна. – Посмотрите на свои руки, грязнули. Ну-ка, марш умываться.
Дети опустились на пол и начали отряхивать руки, испачканные в побелке. Аня, пришедшая в себя, поднялась со стула и подхватила сына на руки.
– Спасибо вам, – сказала она Елизавете Тимофеевне, – мы дома умоемся. До свидания.
– Ну, будьте здоровы, – пожелала им Елизавета Тимофеевна, провожая до двери.
– Приходите еще, – как гостеприимная хозяйка, добавила Алина.


                21-10

Герман Аркадьевич Линкер вышел из зала. Влево и вправо тянулся абсолютно безлюдный коридор. Профессор некоторое время постоял на месте, не зная, куда ему направиться. Наконец, он дождался, справа хлопнула дверь, и вдали появился мужчина.
– Товарищ, – окликнул его Герман Аркадьевич, – не подскажете, где здесь курилка?
– Пойдемте, я вас провожу, – предложил мужчина.
Они прошли по коридору до лестничной площадки.
– Как ваши успехи? – поинтересовался мужчина, когда Линкер жадно закурил.
– А вы, простите, кто?
– Нас знакомили, я – подполковник Зотов.
– Извините, я вас не запомнил.
– Я рядом с вами сидел в кабинете, когда вас представляли полковнику Бессонову.
– А-а, – вспомнил Герман Аркадьевич. – Да, действительно, это были вы.
– Меня зовут Андрей Федорович.
– Очень приятно, Герман Аркадьевич, – профессор протянул руку, представляясь.
– Я знаю, – улыбнулся подполковник. – Так поделитесь своими впечатлениями.
Линкер, затянувшись, нахмурился. Сняв свободной рукой очки, и тыльной стороной этой руки протирая глаза, он задумался, а затем вновь надел очки.
– Или я ничего не понимаю в физике, или это не по моей специальности, – медленно заговорил он. – Эти полеты противоречат законам гравитации.
– Извините, я не очень силен в физике, – заметил Андрей Федорович. – Все, что в школе когда-то проходили, помнится уже смутно.
– Ну, законы Ньютона-то, помните?
– Про яблоко помню, – улыбнулся подполковник.
– Понимаете, чтобы вам подняться над землею, вам надо приложить силу, совершить работу, то есть преодолеть притяжение земли. У ваших летчиков все не так. Они не прикладывают силу, чтобы подняться над землей. Я провел тончайшие измерения, пытаясь определить, какую энергию они затрачивают, чтобы подняться в воздух. Результат – ноль. Не затрачивают они на это энергии. Но так не может быть. Если бы я не видел это собственными глазами, я бы никогда не поверил. За результаты моих исследований в порядочном научном обществе меня в лучшем случае засмеют.
– А что говорит ваш товарищ медик?
– Во-первых, если быть точным, то он не мой товарищ. Мы с ним познакомились только у вас в кабинете. А во-вторых, я пока с Губаревым не общался. Может быть, хоть он в этом феномене что-нибудь поймет.
Некоторое время мужчины молчали. Линкер закурил вторую сигарету.
– А с чего все это началось? – спросил он вдруг. – Я имею в виду все эти полеты.
– На настоящий момент ясной картины нет. Мы работаем. Конечно, очень надеемся на вашу помощь.
– Я откровенно скажу, – хмуро заметил Герман Аркадьевич, – я в полнейшем тумане. Никаких идей, никаких соображений. Нет, вы не волнуйтесь. Все, что положено, все измерения, которые я наметил, я проведу. Но предчувствие, которое редко меня обманывает, говорит мне, что нам не удастся получить скорые ответы. На мой взгляд, тут нужно время и привлечение интеллекта крупных академиков.
– Нет у нас этого времени, – озабоченно произнес Андрей Федорович. – А вы не думаете, что тут имеет место какая-нибудь техническая версия?
– Такая версия стоит третьим пунктом в моем списке. Но пока имеющаяся информация даже с натяжкой не выстраивается в эту версию. Понимаете, тут сразу встает вопрос об управлении. Любое техническое устройство работает либо по заложенной программе, либо по управляющим воздействиям извне. Сложные устройства совмещают оба этих принципа, и могут работать по программе, прерывая или видоизменяя ее при наличии внешних управляющих воздействий. В данном случае можно предполагать существование только сложного устройства. Но определить, каким образом задаются управляющие воздействия, я не смог.
– Может быть, устройство реагирует на звук, когда вы произносили слова задания, оно как бы слышало вас? – предположил подполковник.
– Ну, что вы. Я это проверял, и говорил вслух, и писал на бумаге, и даже в непрозрачном цилиндре нажимал определенный палец испытуемого. Разные испытуемые все задания исполняли абсолютно правильно. Так что техническая версия, на мой взгляд, здесь не вытанцовывается.
– А что же может быть еще?
– Здесь очевидно просматривается какое-то воздействие на гравитационное поле. Но, увы, современная наука только подступает к этой проблеме. Может быть, лет через сто или даже сто пятьдесят что-нибудь прояснится.
– От ваших прогнозов делается как-то грустно. Мы не можем столько ждать.
– Ну, как человек технический, я привык логически выстраивать свои мысли. А не только из своего опыта я знаю, что правильно поставленная задача – только две четверти успеха. Третья четверть успеха определяется достаточными средствами, достаточными силами и достаточным временем. И последняя четверть успеха – это удача. Вот, когда все это имеется, можно давать оптимистические прогнозы. Увы, это не наш случай. Ну, ладно, я, пожалуй, пойду терзать очередного испытуемого.


                21-20

Колян, Дэн и Юзик, преследуемые воронами, сначала, удрав с пруда, просто забежали в подъезд жилого дома. Поднявшись на третий этаж, они долго смотрели в окно, желая понять, рассеялись ли их преследователи. Понимая, что вороны могут спрятаться в ветвях деревьев, ребята не торопились покинуть свое убежище. Они дотемна оставались в подъезде.
Колян и Дэн сидели на подоконнике. Юзик стоял перед ними и хныкал. Расстегнув рубаху, он рассматривал сам и показывал друзьям огромный синяк на плече.
– Во, как меня одна долбанула, – пожаловался он.
– Из-за тебя персики оставили, – упрекнул его Дэн.
– И чего ты к ним пристал? – добавил Колян.
– У меня рука болит, – ныл Юзик, не отвечая на вопрос.
– Рука, это чепуха. Вот если бы они тебе в воздухе по голове врезали, то и пробить могли бы. Знаешь, какие у них клювы твердые? Ты бы сознание потерял и навернулся с высоты, разбился бы вдребезги, – заметил Колян.
– Все равно рука болит, – продолжал канючить Юзик.
– Вроде улетели, – предположил Дэн, выглядывая в окно.
– Ладно, я думаю, пора идти, – спрыгнув с подоконника, сказал Колян.
– А вдруг они опять налетят? – испуганно спросил Юзик.
– Уже стемнело. Они, наверное, спать легли. А если какая дура осталась, опять спрячемся, – отозвался Колян, спускаясь по лестнице. – Пошли.
Выйдя на крыльцо, ребята, задрав головы, опасливо оглядели ближайшие деревья. Уже стемнело, и рассмотреть что-либо не представлялось возможности. Только обогнув корпус и достаточно удалившись от пруда, ребята успокоились.
Хотя рынок уже закрылся, но чтобы лишний раз не приближаться к нему, они решили идти к себе в восьмой район напрямую. Перейдя Панфиловский проспект, ребята по неосвещенной тропинке пересекли лесок и оказались в девятом районе. Уже отсюда, миновав «Универсам №40» и перейдя Солнечную аллею, они дворами направились к своему дому.
По мере удаления от пруда ребята все более оживлялись. Шагая по полутемным дворам, они стали вспоминать, как похитили персики. Позорное бегство от ворон забылось, они, громко споря, обсуждали подробности налета на рынок и планировали, что будут делать завтра.
Оказавшись в своем дворе, они некоторое время посидели на детской площадке, благо, малышня со своими мамашами уже разошлась по домам. Юзик не вспоминал уже о больном плече и крутился на детской карусели. Неожиданно он остановился и удивленно воскликнул:
– Ребя, смотрите.
Он указал на трансформаторную будку. Но Колян и Дэн сначала ничего не поняли.
– Идите сюда, – позвал их младший товарищ.
От детской карусели над трансформаторной будкой виднелся верхний этаж жилого корпуса. На фоне его освещенных окон открывалась удивительная картина. Оказывается, на крыше будки стояла автомашина.
– Видали? – спросил Юзик.
– Кто это ее туда? – спросил Дэн.
– Айда, посмотрим, – шепотом предложил Колян.
Они, не сговариваясь, одновременно плавно взмыли в воздух и оказались на крыше трансформаторной будки. Свет, падавший из окон соседних корпусов, позволял все рассмотреть.
– Это милицейский «Газон», – первым испуганно заметил Юзик.
Он остановился на краю крыши и не стал приближаться к машине. Колян с Дэном одни отправились на разведку. Потрогав ручку, Колян с удивлением обнаружил, что машина не закрыта на замок. Открыв дверцу, он осторожно заглянул внутрь, и, убедившись, что там никого нет, забрался в машину. За ним последовал и Дэн, открывший вторую боковую дверцу.
– Эй, – шепотом позвал Колян Юзика, – иди сюда.
Когда тот приблизился, то увидел на месте водителя тихо смеющегося Коляна, сидящего в милицейской фуражке. Дэн развалился на заднем сиденье.
– Ребя, пойдем отсюда, – предложил Юзик, – а то сейчас менты появятся и нам попадет.
– Не трусь. Они же нас не поймают, – засмеялся Дэн.
– Хочешь, тебе подарю? – спросил Колян, снимая фуражку и протягивая ее Юзику.
Тот испуганно огляделся и покачал головой, отказываясь от подарка.
В этот момент со скрипом открылась дверь отделения милиции. Ребята затаились. В освещенном проеме показались две фигуры. Послышались голоса.
– Товарищ майор, я пойду домой? Все равно кран будет только завтра.
– Ты, Митрохин, рапорт написал?
– Написал, товарищ майор.
– Ну, ладно. Тогда можешь идти. Я тут еще немного подышу на прохладе.
Майор Важенин зевнул и с недоумением посмотрел на Митрохина, который продолжал топтаться рядом.
– Ты чего? – поинтересовался он.
Митрохин, немного помявшись, пробормотал:
– Товарищ майор, мне бы фуражку достать.
– Какую фуражку?
– Я там, – Митрохин кивнул головой в сторону трансформаторной будки, – фуражку забыл. А в форме неловко без фуражки.
– Ишь, неловко ему, – недовольно проворчал Важенин. – А спать было ловко?
– Виноват, товарищ майор.
Важенин с досадой махнул рукой и, плавно взмыв в воздух, оказался на крыше будки.
Ребята, сидевшие затаившись в машине, не ожидали такой прыти от милиционера. Они растерялись, оказавшись с ним лицом к лицу. Даже Юзик, стоявший рядом с машиной, не успел удрать.
Важенин, опустившись рядом с ним, сразу схватил его за руку. Потом, ведя Юзика за собой, он подошел ближе к машине и, достав из кобуры пистолет, строго произнес:
– Ну-ка, выбирайтесь. И смотрите, не вздумайте удирать, буду стрелять.
– Ой, дяденька милиционер, не надо, – захныкал Юзик. – Мы сами пойдем.
– Смотрите, я предупредил, – пригрозил Важенин, отступая и освобождая дорогу ребятам, сидевшим в машине.
Вскоре он уже в отделении допрашивал задержанных.


                21-25

Алогорский, оставив дома плачущую жену, подъехал к управлению на собственной «Волге». Выйдя из машины на стоянке, он направился к проходной. Постовой, рассмотрев документы, предъявленные Алогорским, не пропустил его, посоветовав позвонить дежурному.
Андриян Авдеевич отошел к телефону, висевшему на стене. Разговор с дежурным не понравился Алогорскому. Тот долго допытывался, для чего ему нужен именно Луговой. Андриян Авдеевич понимал всю сложность своего положения. Ему не хотелось признаваться постороннему человеку в том, что он беспокоится о задержанной дочери. Алогорский догадывался, что в этом случае его попросту отошлют к официальным инстанциям. И он представлял, какая волокита может начаться. Поэтому дежурному он представился знакомым Олега Николаевича, с которым ему необходимо переговорить по личному вопросу.
– Я думаю, – сказал дежурный, – сегодня Луговой не сможет вас принять. Он очень занят.
– Вы знаете, я главный архитектор города. Дело, по которому мне нужно встретиться с Олегом Николаевичем, не терпит отлагательства. Вы свяжитесь с ним, я уверен, он даст вам распоряжение пропустить меня.
– Хорошо, – вздохнул дежурный, – я попробую.
Андриян Авдеевич присел на жесткую скамью, стоявшую у стены, и представил действия дежурного. Вот он набирает номер Лугового, тот поднимает трубку, дежурный говорит, что внизу его ждет главный архитектор. Луговой приказывает: пропустить. Дежурный отвечает: есть. Потом звонит постовому, и тот окликает Алогорского, чтобы пропустить его внутрь.
Но время шло, а звонок у постового безмолвствовал.
Впервые оказавшись в этой организации в роли просителя, Андриян Авдеевич неожиданно испытал страх. А вдруг Луговой не пожелает его видеть? Он вспомнил, каким суровым и неприступным показался полковник там, в ресторане. Что же теперь делать? Бедная девочка. Она же ни в чем не виновата. За что ее задержали? Зачем им нужны те, кто летал?..
Когда прошло десять минут, Андриян Авдеевич вновь позвонил дежурному.
– Это Алогорский. Вы связались с Луговым?
– Я уже объяснил вам, что он сейчас занят. Пока я вам ничем не могу помочь. Когда он освободится, я спрошу его относительно вас. Подождите еще.
Андриян Авдеевич в растерянности присел на скамью. Надо спасать дочь, а он зачем-то сидит здесь и ждет, неизвестно чего. От решительности, с которой он покидал дом, оставив рыдающую жену на попечении сестры, ничего не осталось. Сначала он хотел заскочить и переговорить с Луговым, а если тот не поможет, обратиться к самому Чугунову. В конце концов, у него и в Москве есть влиятельные знакомые. Но теперь, сидя на скамье, он чувствовал, как уверенность в знакомых тает. Если дело примет серьезный оборот, они, скорее всего, ретируются. Никто не захочет быть причастным. Впрочем, какое серьезное дело? Бедная девочка, которой испортили день рождения. Чем так занят Олег? А вдруг он сейчас разговаривает со Светланой?
Но в это время Луговой не разговаривал со Светланой. Он покинул кабинет Омельченко и, пройдя по коридору, открыл дверь в свой кабинет.
– А, это ты, – встретил его Огнивцев, – заходи, полковник. Мы тут как раз о тебе говорили.
– Я хотел доложить обстановку, – произнес Луговой.
– Ну, докладывай, – нахмурился генерал.
– Около получаса назад действиями прибывших солдат митинг на городской площади прекращен.
– А кто организовал митинг? – спросил Бессонов, и уточнил, – организаторы задержаны?
– Нет, – хмуро отозвался Луговой. – Организаторы не выявлены. Митинг, похоже, стихийный.
– Похоже? Не верится что-то, – проворчал Бессонов и стал быстро задавать вопросы. – Сколько участников зарегистрировано? А в честь чего митинговали?
– По агентурным данным на площади собралось тысячи две любителей поэзии, – пояснил Луговой. – Читали стихи.
– Две тысячи? А ты говоришь, стихийный. Так не бывает. Тебя, полковник, не удивляет то, что без организаторов собралось столько народа?
– Меня уже ничто не удивляет.
– А зря. Видно, плохо твои агенты работали. Прохлопали организаторов. А какого характера читали стихи?
– Мои люди докладывают, что стихи звучали лирические и даже патриотические. Запрещенное не зафиксировано. И я верю своим людям.
– Ты, полковник, не обижайся. Но, как я понимаю, что-то твои ребята недоработали. Ну, хорошо. Ваш городок сравнительно небольшой. Слух о сборище на площади, возможно, быстро распространился. Но почему именно сегодня решили собраться? Чем знаменателен сегодняшний день? Ты можешь ответить?
Луговой задумался лишь на мгновение.
– А разве сегодня, говоря вашими словами, не знаменательный день? Ведь именно сегодня мы узнали о первом летчике. И, как выяснилось, он именно сегодня первый раз взлетел.
– А при чем здесь ваши поэты?
– А тут, Анатолий Васильевич, – с улыбкой вмешался в разговор Огнивцев, – у нашего полковника есть своя гипотеза. Он полагает, что появление в Зеленограде летчиков и поэтов связано с одной мифической женщиной. С ней он еще кое-что связывает, но это уже мелочи.
– С какой женщиной? – заинтересовался Бессонов.
Луговой понял, что Огнивцев решил все-таки посвятить московского гостя в часть своих проблем, поэтому тоже включился в беседу.
– Мне звонил редактор городской газеты и сообщил, что у них в редакции собралось невероятное количество посетителей. Все они хотели опубликовать свои стихи. Сотрудник редакции провел с ними беседу. Посетители покинули редакцию. Но, видимо, беседа не возымела должного действия. Очевидно, эти посетители и вышли на площадь. Но самое главное, все посетители говорили, что на написание стихов их вдохновила одна женщина.
– И кто же она? Вы установили?
– Пока не удалось.
– Полковник, ты рискуешь погонами, – нахмурился Бессонов. – Я чувствую, что где-то здесь кроется корень всей проблемы. Нужно все силы бросить на поиск этой дамочки. Кровь из носу, но за день, от силы два, она должна быть найдена.
– Мы сейчас проявляем ее окружение, фамилии, адреса, – пояснил Луговой.
– Не тяни, полковник. Обычно ночуют дома. Вот и заявись после полуночи, как и положено нашей службе. Впрочем, не мне тебя учить.
– Ориентировка разослана даже в милицию. Солдаты после ликвидации митинга разбиты на группы, и в настоящее время патрулируют практически все улицы города. У каждого патруля есть описание разыскиваемой женщины. Я что-то не припомню, чтобы такие меры предпринимались для поиска одного человека.
– Ну, что ж, полковник. Тебе остается только надеяться, что эти меры помогут.


                21-30

Пять шагов от окна до двери, пять шагов от двери до окна. Никита опять расхаживал по комнате. Или по камере? Нет, наверное, все-таки по комнате. Ведь в двери нет глазка, хотя окно перекрыто решеткой.
Пять шагов от окна до двери, поворот, затем пять шагов от двери до окна, снова поворот и... Никита остановился и потряс головой.
– Ты?
– Я.
Перед ним возникла Алевтина. Он вспомнил, как ночью к нему являлась муза в облике Алевтины, как она танцевала, кружась в воздухе.
– Ты настоящая? – уточнил Никита.
– Конечно, – улыбнулась Алевтина, – какая же еще?
– Может, и домой ко мне сегодня ночью приходила ты?
– Нет, не я, – нахмурилась девушка.
– Она была очень похожа на тебя. И появилась она так же, как ты сейчас. Из ничего.
Никита пошевелил пальцами рук, изображая это «ничего», из которого она возникла. Алевтина вдруг пожалела, что не она посетила его.
– И что же вы делали? – несколько настороженно спросила девушка.
– Она танцевала и, кажется, пела. А потом у меня закружилась голова и она исчезла.
– У тебя голова закружилась?
– Да.
– Почему?
– Не знаю. Может быть, оттого что она танцевала и кружилась в воздухе.
Наверное, его посещала Эрато, догадалась Алевтина, и ей вдруг стало легко и весело.
– Она вот так кружилась?
Алевтина по спирали поднялась почти к самому потолку и плавно опустилась на пол.
– Значит, это все-таки ты? – удивился Никита.
– Нет, не я,– снова улыбнулась Алевтина, – просто тебя посещала муза.
– А почему ты летаешь? Как это тебе удается? – заинтересовался Никита.
– А я теперь – человек летающий. Как это будет по латыни?
Никита нахмурился.
– Homo… – он потер пальцами лоб, – да, кажется, volaticus. Homo volaticus – человек летающий.
– Хомо волатикус, хомо волятикус, – несколько раз повторила Алевтина. – Мне нравится.
– И все-таки, как это тебе удается? – повторил свой вопрос Никита.
– А, – отмахнулась Алевтина, – я не знаю, как об этом рассказывать, я тебе потом покажу. Лучше ты объясни, почему тебя здесь держат? И что от тебя хотят?
– Я точно не знаю. Могу только догадываться.
– Ну, и?
– Им стало известно, что я на работе делаю распечатки стихов разных поэтов. Кто-то им передал образцы.
– Неужели кто-то из наших? – удивилась Алевтина.
– Я не знаю. Но, в общем-то, я из этого тайны никогда не делал.
– Мне как-то не верится, – вздохнула Алевтина. – Я вот перебираю в памяти всех наших, и не могу представить, кто бы мог это сделать.
– А я об этом даже думать не хочу. Не могу и не хочу. От подозрений душа грубеет.
– Ты прав, – согласилась Алевтина. – Как-то противно становится, когда кого-нибудь подозреваешь. Может быть, это с работы сообщили?
– Я не знаю, и не хочу об этом думать, – хмуро повторил Никита. – Давай поговорим о чем-нибудь другом.
– Хочешь, я научу тебя летать? – меняя тему, предложила Алевтина.
– А ты можешь научить?
– Главное, не бойся. Давай мне свою руку и закрой глаза, – скомандовала она.
Никита послушно выполнил все, что просила Алевтина. Девушка взяла его за руку, и… Никита оказался способным учеником. Через пять минут они уже летали под потолком, выписывая кольца и восьмерки.
– А теперь давай отсюда удерем, – предложила Алевтина. – Давай мне руку, закрывай глаза. И – полетели…
– Ты же видишь, что дверь закрыта, как же мы удерем? – отозвался Никита.
– А как я появилась здесь? – улыбнулась Алевтина.
– Не знаю. Но, по-моему, удирать бессмысленно. Все равно найдут. Лучше подождать. Если не сегодня, то завтра меня обязательно выпустят.
– А если…
– Никаких, «если».
Неожиданно в двери послышался лязг ключей.
– Быстро уходи, – произнес Никита, – а то тебя тоже задержат.
– Вот еще, – усмехнулась Алевтина. – Я ничего не боюсь. Пусть попробуют.
Дверь открылась, и на пороге появился запыхавшийся майор Омельченко.


                21-35

Куда народу податься вечером в небольшом городе? Кино по телевизору не каждый вечер показывают. Существующий театр «Ведогонь» тоже не каждый день спектакли дает. Самодеятельность, конечно, имеется. Но ею только заниматься интересно, а смотреть на нее – это раз на раз не приходится. Только от безвыходности можно рискнуть, да и то иногда. Два кинотеатра в городе – вроде бы достаточно. Но кинофильмы в них по две недели крутят. Дом Культуры отгрохали, но концерты в нем лишь по выходным. А остальные вечера куда девать? Молодым лучше, для них какие никакие танцы устраивают. Они у подъезда с гитарой могут посидеть. А людям постарше что прикажете делать? Не водочкой же баловаться каждый вечер, во-первых, никакой зарплаты на это не хватит, а во-вторых, так и алкоголиком стать можно.
В Зеленограде вечерами обычно гуляли по Центральному проспекту. Полтора километра в одну сторону, полтора километра в другую. Неспешным шагом часа два. Приличная прогулка. Ближе к концу проспекта – площадь Юности с огромным фонтаном, обычно функционирующим летом до одиннадцати ночи. Хорошо на сон грядущий неторопливо пройтись, подышать свежим воздухом. В это время машины по проспекту почти не ходят, лишь иногда протарахтит одинокий автобус, и вновь станет тихо и спокойно. Нет, конечно, гуляли и по Сосновой аллее, и по Яблоневой аллее, особенно по весне под цветущими деревьями, но это делали те, кто жил в корпусах, стоящих вдоль этих аллей.
Прогуливаться могли семейные пары среднего возраста. Дети у них уже выросли, их не нужно укладывать спать. Им не требовалось срочно стирать и гладить пеленки или проверять сделанные уроки. Средний возраст – прекрасная пора для семейных прогулок. Можно пройтись, себя показать, на других посмотреть. На таких прогулках встречались со старыми знакомыми, дамы делились успехами своих детей и обсуждали рецепты засолки огурцов. Мужчины говорили о футболе, о политике, вполголоса рассказывали анекдоты.
И в этот вечер многие зеленоградцы, вернувшись с работы, неторопливо поужинали, посмотрели программу «Время», которая сообщила обо всех важных новостях в стране и в мире, а теперь собрались совершить привычный вечерний выход на улицы города. Дневная жара спала. Вдоль проспекта зажглись фонари. Можно и прогуляться по прохладе.
Однако сегодня, оказавшись на улице, даже самые невнимательные заметили, что вечер необычен. Отличался он многолюдьем.
Обычно прогуливающиеся парочки или группки следовали караваном друг за другом с интервалом шагов в двадцать, а то и больше. Аналогичный караван перемещался навстречу. Ширина тротуара позволяла спокойно разминуться. На противоположной стороне проспекта наблюдалась такая же картина.
Но сегодня казалось, что все население города разом высыпало на Центральный проспект. Даже молодежь.
Среди этого многолюдья по проспекту, по поперечной Яблоневой аллее, и даже по проходам между корпусами, внимательно вглядываясь в лица встречных, двигались группы солдат. На груди у них висели автоматы. Во главе каждой группы шел офицер или солдат с красной повязкой с надписью «Патруль». Весь город опутывали маршруты таких патрулей.
Некоторые граждане, вышедшие на прогулку, удивлялись появлению вооруженных солдат. Недалеко отойдя от дома и встретив пару таких патрулей, они напуганные возвращались в свои квартиры. Но осторожных все-таки оказалось меньше. Молодых ребят оружие только привлекало. Юноши старались держаться поблизости от солдат, чтобы лучше рассмотреть тускло поблескивающие автоматы. Основная же масса гуляющих просто не придала значения наличию патрулей и продолжила вечерний моцион.
Борис, пролетев над деревьями, спустился на асфальт и по своему району шел пешком. Наполненный воспоминаниями о Юле, он двигался, как во сне, ничего вокруг не замечая. Восторженный влюбленный строил планы один прекраснее другого и заново переживал все события прошедшего дня.
Он уже подходил к своему подъезду, когда его окликнули с детской площадки:
– Борька, иди сюда.
Обернувшись, Борис в сумраке заметил на скамье знакомых ребят. Он подошел к ним.
– Привет.
– Ты знаешь, что в Зеленоград зачем-то солдат пригнали?
– Слышал, – отозвался Борис.
– Пойдешь с нами? Мы собираемся к «Электрону». Там, говорят, толкучка.
– Нет. Я не пойду, – отказался Борис. – Я там уже был. Там стреляли.
– Врешь! – воскликнул один из приятелей.
– А в кого? – поинтересовался другой.
– Там народ стихи читал. А солдаты всех разогнали, – начал рассказывать Борис. – Я думаю, они в воздух стреляли. Чтоб попугать.
– А ты что там делал?
– Я там случайно оказался.
– Слушай, а в тебя не попали?
– Я же говорю тебе, что они стреляли в воздух. Я, правда, как раз в это время взлетал. Но пули не свистели. Может быть, они холостыми стреляли?
– Что ты делал? – удивился один из приятелей.
– Взлетал.
– Как это?
– Очень просто.
Борис плавно приподнялся в воздух, в метре от земли он остановился и завис. Некоторое время его приятели сидели молча, раскрыв рты.
– Слушай, как ты это делаешь? – очнулся, наконец, один из них.
– Могу и тебя научить, – предложил Борис.
– На полном серьезе?
Вскоре приятели Бориса оторвались от земли самостоятельно.


                21-40

Забежав в службу наблюдения, Омельченко поговорил с дежурным и собрался вернуться в кабинет к полковнику. Но взгляд его случайно упал на один из мониторов. Телекамеры, установленные в каждом поднадзорном помещении, давали на экране несколько искаженное изображение. Тем не менее, все помещение просматривалось. Все картинки выглядели практически одинаковыми. Его внимание к одному из экранов привлекло возникшее крупным планом лицо девушки. Увидев Поливанову в одном помещении с Никитой Куликовым, майор только в первое мгновение удивился. Но тут же, словно ему впрыснули изрядную дозу адреналина, бросился бежать.
Лишь войдя в камеру Куликова и убедившись, что Поливанова на этот раз не исчезла, он успокоился.
– Алевтина Васильевна, это вы? Как же так? – спросил майор Омельченко. – Вас доставили в управление, а вы самовольно исчезаете. Разве так можно?
– Я просто вас не дождалась, – улыбнулась Алевтина.
Теперь шагая по коридору, майор крепко держал девушку за руку. Ему казалось, что так надежнее. Алевтина поначалу не сопротивлялась. Если бы не сумрачный коридор, издали могло показаться, что галантный мужчина провожает девушку, ведя ее под руку.
Только когда они стали подниматься по лестнице, Алевтина сказала:
– Вы держите меня очень крепко. Мне больно.
– Идите, идите, – нахмурился майор.
– Отпустите меня. Я на этот раз не убегу.
– Кто знает, чего от вас ожидать?
– Если бы я хотела, я бы давно уже сбежала.
– Нет уж, дорогуша, теперь у тебя ничего не получится, – майор, негодуя, перешел на «ты».
В этот раз Омельченко не собирался давать ей поблажку. Но вдруг его рука сжалась, не ощутив предплечья девушки. Он мгновенно обернулся. Поливанова стояла немного сзади. Бросившись к ней, майор опять схватил ее за руку.
– Давай, без фокусов, – сердито произнес он.
– Вы не поняли. Не надо меня держать. Я сама иду с вами, – спокойно проговорила девушка, и перед Омельченко вновь никого не оказалось.
Он резко обернулся. Поливанова стояла уже на пролет выше возле двери в коридор.
– Вы идете? Или я могу обойтись без вас, – невозмутимо добавила она.
Омельченко сдался. Они прошли к кабинету, и майор, открыв дверь, пригласил ее войти.
За столом у окна сидел Луговой. Он поднял взгляд на вошедших. Ничто не изменилось в его лице, пока Алевтина шла через кабинет к его столу.
– Садитесь, – пригласил он Поливанову, когда она подошла ближе.
Омельченко прикрыл дверь и остался стоять у входа, словно опасаясь, что Алевтина опять попытается удрать.
– Алевтина Васильевна, – тихо заговорил Луговой, – говорят, вы причастны к тем событиям, которые сейчас происходят в нашем городе.
– А какие события происходят в нашем городе? – с невинным видом спросила Алевтина.
– Как будто вы не знаете, – улыбнулся Луговой.
– Не знаю.
– Ну, хорошо, – нахмурился полковник. – Я думал, вы все расскажете сами. Но вы не хотите. Придется задавать вам вопросы.
– Пожалуйста, задавайте, – согласилась девушка.
– Вы можете летать?
– Да.
– Когда вы этому научились? – полковник задавал вопросы отрывисто и быстро.
– Прошлой ночью.
– Кто вас научил?
– Я сама.
– Как это вдруг получилось?
– Вы знаете, в первый момент я так перепугалась. Но потом понемногу привыкла.
– Вы летали в одиночку?
– Сначала я летала одна, а потом мы летали вместе с одним моим знакомым.
– И где вы летали?
– Сначала просто так, над городом. Затем на водохранилище летали. А уже потом вот вас в больницу оттаскивали.
Луговой умолк, и долго внимательно глядел на Алевтину. Потом обернулся к Омельченко:
– Чего ты там стоишь? Садись.
– Товарищ майор боится, что я исчезну, – с улыбкой заметила Алевтина.
– А вы не собираетесь исчезать? – уточнил Луговой.
– Пока не собираюсь, – серьезно ответила девушка.
– Значит, это вы доставили меня в больницу?
– Да. Вы потеряли сознание. Мы побоялись вас оставлять в машине. Она уже начала гореть и в любой момент могла взорваться.
– Спасибо за заботу. И как же это вам удалось?
– Да уж! Нелегко было. По крайней мере, мне. Вы очень тяжелый.
– А вы так прямо по воздуху и несли меня?
– Да. Под руки взяли и полетели напрямик.
– Смелые вы.
– Нет. Мы очень боялись.
– Чего?
– Мы боялись, что вы очнетесь, испугаетесь высоты, начнете сопротивляться, а мы не сможем вас удержать и уроним. Это бы оказалось печально.
Луговой вздохнул и опустил взгляд на стол. Переложив несколько листков бумаги, лежавших перед ним, он снова посмотрел на Поливанову.
– Алевтина Васильевна, а не могли бы вы рассказать мне о вашей подруге? – спросил он.
– О какой подруге? – удивилась Алевтина. – В последнее время у меня нет близких подруг. Рассосались куда-то.
– Алевтина Васильевна, не лукавьте, – усмехнулся полковник. – Вы все прекрасно поняли.
– Но у меня тут, действительно, нет подруг, – настаивала Алевтина.
– Вы очень точно формулируете свои ответы. Но я имею в виду ту девушку, с которой вы купались на водохранилище. Ту, с которой вы провели весь сегодняшний день.
– Ах, ее? – догадалась Алевтина. – Но назвать ее моей подругой – это уж чересчур.
– Почему же?
– Ее зовут Эрато.
– Судя по имени, она иностранка?
– Она моя муза.
– Ну и что?
– Вы не понимаете, она – моя муза, – раздельно повторила Алевтина.
Луговой опустил взгляд на стол. В кабинете стало тихо. Так продолжалось с минуту.
– Алевтина Васильевна, а вы не могли бы помочь мне встретиться с вашей подругой? – тихо произнес полковник, исподлобья настороженно глядя на девушку.
Алевтина молчала. До сих пор, отвечая на вопросы, она смотрела в глаза Луговому и реагировала быстро, казалось, не задумываясь. Теперь же она опустила голову, рассматривая зеленый край ковровой дорожки. Наконец она взглянула на полковника и, нахмурившись, сказала:
– Хорошо, я попробую…
– Попробуйте, – торопливо произнес Луговой.
– Я попробую, но при одном условии.
– При каком условии?
– Отпустите Куликова. Он ничего ужасного не совершил, зачем его здесь держать?
Услышав слова Поливановой, Омельченко даже привстал от негодования, но, поймав строгий взгляд полковника, тут же уселся на место. Прежде чем ответить, Луговой немного помолчал и произнес:
– С Куликовым мы почти разобрались. Так, майор?
– Так точно, – отозвался Омельченко.
– И что ему будет? – уточнила Алевтина.
– Откровенно скажу. Пока не решено.
– Но вы его отпустите?
– Мы подумаем.
– Я тоже подумаю, и расскажу Эрато о вашем желании встретиться только после того, как увижу Никиту вне стен вашего учреждения, – вздохнула Алевтина.
В кабинете опять установилась тревожная тишина.
– Какое право вы имеете ставить условия? – не выдержав, возмутился Омельченко, – вы забываете, где находитесь.
Алевтина сидела, опустив голову и не глядя ни на кого. Луговой жестом успокоил подчиненного, а вслух произнес:
– Товарищ майор, проводите Алевтину Васильевну.
– Куда? – уточнил Омельченко.
– Куда-куда, – раздражаясь, ответил полковник, – домой, на улицу.


                21-50

Геннадий Александрович проспал часа два. Это показалось чудом. Никогда прежде он не мог заснуть днем. Не получалось. Даже лежа с закрытыми глазами, он начинал строить планы, решать задачи, на него накатывались различные мысли, он оттачивал формулировки для статьи в журнал. Увлеченный каким-нибудь решением, он вставал с дивана и садился за письменный стол.
Взглянув на часы, профессор, удивленный тем, что заснул в непривычное время, сел и потряс головой. Сознание не очень хотело включаться полностью. Геннадий Александрович вдруг ощутил подступивший страх.
Он просто реально ощутил, что он забыл что-то очень важное. Он никак не мог сориентироваться. То ли он должен что-то сделать, то ли о чем-то подумать. Забывчивостью он никогда прежде не страдал. Поэтому даже не сам факт, а лишь опасение, что он о чем-то забыл, показалось ему тревожным. Больше всего профессор боялся склероза. Почему-то эта болезнь казалась ему позорной.
Мысленно он вернулся к сегодняшнему утру и шаг за шагом принялся восстанавливать происшедшее за день. И едва он дошел до событий на берегу водохранилища, как в голове вдруг прояснилось, и страх прошел. Он вспомнил все, и даже последние часы перед сном. Но тревога в душе все-таки осталась. Теперь он понимал и причину своей тревоги.
И сам он, и Антонина Ивановна летали. Даже себе, даже мысленно не хотелось в этом признаваться. Неправильно все это. Ни один здравомыслящий физик в это не поверит. Не может быть того, что противоречит законам физики.
Возможно, все это ему приснилось? Ну, точно. Лег в непривычное для себя время, спал беспокойно. Поэтому наснилась всякая чепуха. Но как объяснить то, что он видел летающих людей возле водохранилища? Или это тоже сон?
Геннадий Александрович еще долго сидел бы на диване, копаясь в своих воспоминаниях, анализируя свои ощущения, но в этот момент в комнату заглянула Антонина Ивановна.
– Ты уже проснулся? – с улыбкой спросила она. – А то я затаилась на кухне, сидела, ничего не делала, боялась тебя случайно разбудить.
– Странно. Как это я заснул?
– Ничего странного. Ты просто устал. Переволновался. Потому и заснул.
– Тоша, знаешь, мне приснилось, что я летаю, – сознался Геннадий Александрович.
– Ничего тебе не приснилось. Ты на самом деле летал.
– Это мне не приснилось? – удивился профессор.
– Нет, конечно. Я ведь в твоем сне тоже летала?
– Да.
– Вот так?
Антонина Ивановна немного приподнялась и зависла на полом. Геннадий Александрович вздохнул и прикрыл глаза.
– Жаль, – пробормотал он.
– Чего жалеть? – энергично заговорила Антонина Ивановна. – Это прекрасно. Я давно не помню такого хорошего самочувствия. Я как на крыльях летаю. Действительно, правильное выражение. Встряхнись! Плюнь на все. Пойди, умойся холодной водичкой, и ты почувствуешь себя прекрасно.
– Мне и так хорошо, – проворчал Геннадий Александрович, но послушно поднялся с дивана и побрел в ванную.
Глянув в зеркало, он остался не в восторге от своей помятой физиономии. Да, годы бегут. И грустно, что за прошедшее время удалось накопить только мешки под глазами, да серебро в волосах. Сомнительное богатство.
Геннадий Александрович отметил, что взгляд у него какой-то мутный. Поплескав холодной воды в лицо, промокнул влагу полотенцем. Прохлада освежила его, он вновь посмотрел в зеркало и подмигнул сам себе. А может, как Тоша советует, плюнуть на все сомнения, просто летать и хорошо чувствовать себя при этом?
Он зажмурился и, сосредоточившись, попробовал приподняться над полом. Открыл глаза – прямо перед ним плафон, чуть ниже в зеркале возникло отражение его ног. Значит, действительно, он может летать? А если точнее сформулировать, то он может перемещаться в пространстве независимо от сил гравитации. Нет, это все-таки какая-то чушь. Разве законы Ньютона больше не действуют? На все предметы закон притяжения действует, а на него персонально – не действует. Да, от таких несуразностей можно свихнуться.
Геннадий Александрович вернулся в комнату. Аналитический склад ума не давал ему покоя. И пока жена оставалась на кухне, он принялся исследовать свои новые способности. Поднимался вверх вертикально, висел под потолком горизонтально и даже вниз головой, перемещался по прямой вдоль комнаты, кружился вокруг люстры. Про себя он отмечал, что, совершая все эти перемещения, совершенно не затрачивает никаких усилий. Это вызывало недоумение, но сами ощущения полета все больше нравились ему.
В детстве все представления иные. Пробежка – это не затраченные усилия, а удовольствие. Прыжки на одной ноге – не зарядка, а развлечение. Даже возня с другом – это просто высвобождение избытка энергии. С возрастом сил и энергии становится меньше, оттого мы их расходуем экономнее.
Сейчас профессор словно вернулся в детство. Перемещения в пространстве происходили сами собой. Все стало легко и возможно. И от этого он испытывал почти забытую детскую радость. Он, как маленький ребенок, носился по комнате, то ускоряясь, то останавливаясь.
В момент такого ускорения он вдруг решил не останавливаться и, распластавшись, выскользнул в темноту открытого окна. Листва деревьев, хлестнувшая по лицу, заставила его замедлить полет. Геннадий Александрович удивился, что страха высоты не возникло, но удивление осталось где-то на задворках сознания. Профессор развернулся, стараясь не зацепиться за ветки, и направился к освещенному окну. Он успел заметить, что оно оказалось закрытым, и потому, притормозив у стены дома, Геннадий Александрович заглянул внутрь комнаты.
Что происходит с человеком, когда он видит неожиданное? Это во многом зависит от характера человека, от его привычек и воспитания. Никто не учит человека заглядывать в замочную скважину. Но кто-то, имеющий пробелы в воспитании или страдающий отсутствием воображения, находит в этом удовольствие.
Заглянув через окно в комнату, профессор замер от растерянности. Его удивило, что рамы оказались закрытыми, хотя в теплую пору их всегда держали открытыми. Еще больше Геннадий Александрович удивился, обнаружив в комнате чужих людей. С некоторым опозданием он отметил, что и мебель в комнате чужая. Из этих фактов профессор заключил, что он просто ошибся окном.
Но пока профессор занимался анализом, в комнате происходили некоторые события, которые мешали анализу. Молодой человек, стоявший на коленях перед диваном, обнимал и целовал девушку, лежавшую на диване. Одновременно он расстегивал на девушке халатик.
– Гена, ты где? – послышался рядом обеспокоенный голос Антонины Ивановны.
Ее голос прервал анализ Геннадия Александровича, но он не решился откликаться под чужим окном. Не дождавшись ответа мужа, Антонина Ивановна, ведомая женской интуицией, выглянула в окно и сразу заметила Геннадия Александровича.
– Ты что там делаешь? – спросила она, одновременно выскальзывая из окна наружу.
Геннадий Александрович полетел к родному окну, пытаясь остановить жену. Но та, на вираже обойдя мужа, тоже подлетела к чужому окну и заглянула внутрь. Она увидела больше, чем довелось профессору. Увиденное потрясло ее.
– Бесстыжие, – закричала она, – хоть бы окно завесили.
В комнате раздался визг девушки. Но звук, долетевший через открытую форточку, прозвучал не громко. Мгновение спустя окно распахнулось, и наружу высунулся парень. К этому времени и профессор, и его жена уже влетели через открытое окно в свою квартиру. Поэтому парень никого не увидел.
– Убью, гады! – ни к кому не обращаясь, с досадой крикнул он на весь двор, потом закрыл окно и завесил штору.
А за стеной растерянный профессор оправдывался перед рассерженной супругой.



                От стороннего наблюдателя

– Темновато тут, – говорит Фро, входя в шатер Мози. – Хорошо, что я тебя застала. Рано утром я заходила, но мне сказали, что ты пребываешь в обществе Дейво.
– Да, я сегодня виделась с ним, – кивает Мози.
Она сидит в кресле. На столе перед ней стоит небольшой керамический сосуд с крышкой. Мози берет сосуд двумя руками, подносит его к лицу, немного приоткрывает крышку и с наслаждением вдыхает запах. Закрыв крышку и поставив сосуд на стол, она откидывается в кресле, блаженно прикрывает глаза и некоторое время сидит неподвижно.
Фро наблюдает с улыбкой и, дождавшись, когда Мози открывает глаза, спрашивает:
– Чем ты занимаешься?
– Ах, Фро, ароматы памяти ни с чем не сравнятся. Я вспоминаю свою юность. Разве может быть что-нибудь прекраснее юности? – слабым голосом шепчет Мози.
– Нет, это не для меня, – морщится Фро. – Я наслаждения люблю ощущать кожей. Мне нравятся прикосновения ласкового ветерка, или легкой морской пены, или нежных рук любимого.
– Воспоминания надежнее реальности, их можно вызывать многократно, в любой момент, когда захочется, – возражает Мози. – Ветерок стихнет, пена осядет, любимый уйдет, и только воспоминания остаются с нами навсегда. Только они позволяют вновь пережить то, что ушло безвозвратно.
– Воспоминания – это удел старости, – смеется Фро. – Мне рановато предаваться им. Я живу настоящим.
– Ну, что ты, голубушка. Как же можно без воспоминаний? – удивляется Мози. – Да и неправду ты говоришь. Ведь сама вспоминаешь легкий ветерок, морскую пену. А где они? Их нет. Это все твои воспоминания.
Фро хмурится и некоторое время молчит. Мози смотрит на нее с улыбкой.
– Возьми сосуд, понюхай, – предлагает она. – Ах, какие волшебные картины прошлого откроются перед тобой.
– Нет, не хочу, – трясет головой Фро. – Я увижу прекрасное прошлое и возненавижу ужасное настоящее. Нет, уж лучше не вспоминать.
Фро встает и направляется к выходу.
– А зачем я тебе была нужна? – спрашивает вслед ей Мози. – Зачем ты приходила?
Фро останавливается и смеется.
– Я ведь, действительно, зашла к тебе по какому-то делу, но из-за твоих утомительных разговоров о воспоминаниях обо всем забыла.
– Потому и забыла, что не хочешь вспоминать.
Фро возвращается и вновь садится в кресло. Облокотившись на стол, она пристально смотрит на Мози.
– Я сейчас вспомню, – говорит она.
– Тебе помочь? – спрашивает Мози.
– Нет, я сама, – решительно произносит Фро. – Сейчас. Погоди немного.
Мози, улыбаясь, ждет.
– Ах, да! – вскрикивает Фро. – Вспомнила. Я же к тебе шла за сонной травой.
– Зачем она тебе нужна? – удивляется Мози.
– Знаешь, я стала плохо спать. Лягу, а заснуть очень долго не могу.
– Наверное, какие-нибудь заботы тебя одолевают, – предполагает Мози.
– Ну, какие у меня заботы? – удивляется Фро.
– Не знаю. Может быть, думаешь о чем-то?– говорит Мози и, лукаво глядя на девушку, добавляет, – или о ком-то?
– Ты на что намекаешь? – хмурится Фро.
– Тебе виднее, – опускает взгляд Мози.
– Не говори глупостей, – отмахивается Фро. – Просто меня уже извела эта ежедневная гонка. У меня все внутренности растряслись. Оттого, наверное, и сна нет.
– Может быть и от этого, – соглашается Мози. – Я тоже не сразу ложусь спать.
– Ну, так ты мне дашь траву? – интересуется Фро.
– Дам, дам. Только хочу предупредить, чтобы не увлекалась. Привыкнуть можно.
Мози встает и уходит вглубь шатра. Из сумрака слышатся постукивание и позвякивание каких-то предметов. Что-то шелестит и переливается. Через некоторое время разнообразные звуки стихают, и на свет появляется Мози с небольшим сосудом в руках.
– Вот тебе настойка сонной травы. Выпьешь, и тут же ложись. Она действует сразу, – поясняет Мози.
– Это на один раз? – уточняет Фро, принимая сосуд.
– Да.
– А ты бы дала мне сразу на несколько дней.
– Я уже сказала, что этим не нужно увлекаться.
– Я не буду увлекаться. Но зачем мне бегать к тебе каждый день?
– Ничего с тобой не случится. Зайдешь. Лишний раз навестишь, – смеется Мози.
Фро встает, но, двинувшись к выходу, тут же останавливается.
– Опять я чуть не забыла.
– Что такое?
– Да, Мида меня тоже просила взять и ей сонной травы.
– А ей-то с чего не спится? – удивляется Мози.
– Наверное, о ком-то думает, – смеется Фро.
– Ох, уж эта молодежь, – Мози со вздохом поднимается и вновь исчезает в сумраке.



                ЧАС ДВАДЦАТЬ ТРЕТИЙ


                22-00

Тимофеев посмотрел на часы. Еще целых два часа предстояло мучиться. Какой-то день сумасшедший получился. А завтра опять на работу. Он покосился на дружинников, шагавших рядом. Они тоже устали.
Обычно дружинников распускали по домам часов в десять вечера. Считалось, что позже на улицах почти не остается народа и для поддержания порядка в городе хватит нескольких милицейских патрулей на автомашинах. Но сегодняшний вечер оказался необычным. Почему-то прохожих на улице к этому часу не убавилось.
– Товарищ капитан, – заговорил один из дружинников, – а когда вы нас отпустите?
– Вам же сказали, – откликнулся Тимофеев. – Сегодня вы дежурите до двадцати трех.
– А нельзя ли пораньше. А то нам завтра на работу.
– Всем на работу, – проворчал Тимофеев. – Вы с шести заступили, и вам отгул дадут. А я со вчерашнего вечера до семи утра не спал, потом на четыре часа прикорнул и тут уже с двух нахожусь, дежурить мне до двенадцати и никакого отгула. Так что, не расслабляться. Смотрите лучше за дамами. Помните ориентировку?
– Конечно. Помним, – отозвались дружинники. – Два десятка девушек уже остановили, но ни одна под описание не подходит. Может, описание неточное?
– Может, и не точное, но это не наше дело, – угомонил их Тимофеев.
Он патрулировал по маршруту уже со второй группой дружинников. Предыдущее ночное дежурство давало о себе знать. Он устал. К тому же вдруг припомнилось, что вчера перед уходом из дома дал жене обещание купить на рынке картошку. И хотя обещание он нарушил не по своей вине, все равно упреков теперь не миновать. Понимание этого, конечно, не улучшало настроение.
Грустные размышления капитана Тимофеева прервал возглас одного из дружинников.
– Товарищ капитан, посмотрите.
Тимофеев посмотрел туда, куда указывал дружинник, но ничего не заметил.
– Вы не туда смотрите, – пояснил дружинник, – вы посмотрите на табачный киоск.
Теперь Тимофеев увидел то, что удивило дружинника. На крыше табачного киоска, свесив ноги, сидело трое мальчишек. Они покачивали ногами и курили. Делая вид, что не замечают приближающихся дружинников, они громко смеялись и нахально плевали сверху на тротуар.
– Эй, – окликнул их один из дружинников, приближаясь. – А ну-ка, слезайте.
– Это зачем? – нехотя отозвался один из парней.
– А они нас арестовать хотят, – пояснил второй.
– Пусть попробуют, – сказал третий, и все трое залились вызывающим смехом.
Тимофеев рассвирепел. Такого в его практике еще не бывало. Несовершеннолетние хулиганы нагло издевались над милиционером, находящимся при исполнении служебных обязанностей. Он нахмурился и огляделся, прикидывая, с помощью чего можно забраться на крышу киоска. Ни лестницы, ни ящика подходящего поблизости не наблюдалось.
– А ну, слезайте, – скомандовал он строго и расстегнул кобуру.
– Ой, дяденька, не пугайте. У вас там пусто, – засмеялся один из парней.
Когда капитан Тимофеев вытащил пистолет, ребята испуганно отпрянули от края крыши и пригнулись, прячась. Тимофеев отступил немного и вновь увидел ребят.
– Я буду стрелять, – крикнул он. – Слезайте.
– Не надо, не стреляйте, – попросил один из парней.
– Мы сейчас спустимся, – добавил второй.
– То-то же, – усмехнулся Тимофеев, пряча пистолет, – а то, ишь, наглецы выискались.
Ребята подошли к краю крыши.
– А тут высоко, – сказал один из них, – как же нам спускаться?
– Как забирались, так и спускайтесь, – проговорил кто-то из дружинников.
Трое парней, стоя на краю крыши, взмахнули руками и разом прыгнули. Но напрасно дружинники приготовились их ловить внизу. Парни неожиданно взмыли вверх, по кривой обогнули стоящее неподалеку дерево и исчезли за ним. Откуда-то издали послышался их смех.
Дружинники замерли в изумлении. Капитан Тимофеев тоже застыл, но все в нем клокотало от досады. Как он мог забыть, что в городе появились летающие люди? Ведь это он задержал ночью и доставил в отделение некоего Вадима Никанорова, который мог летать. И потом, позже, вместе с сержантом Мишиным они видели летавшую пару.
– У них какие-нибудь моторчики, – заговорил первый из пришедших в себя дружинников.
– Я никакого звука не слышал, – возразил второй.
– А, может, у них какие-нибудь бесшумные моторчики, – предположил третий.
– Таких не бывает, – упирался второй.
– Товарищ капитан, что же теперь нам делать? – спросил первый.
– А что тут сделаешь, – вздохнул Тимофеев. – Я летать не умею. А вы умеете?
– Я умею, – пошутил третий дружинник, и засмеялся, – только ни разу не пробовал.
– Тут нет ничего смешного, – хмуро заметил Тимофеев.
Они отошли от табачного киоска и двинулись дальше по маршруту.
– И как это у них получается? – задал риторический вопрос второй дружинник.
– А вот так, – продемонстрировал третий дружинник.
Он шагнул вперед, взмахнул руками, как это сделали парни на табачном киоске, и вдруг поднялся в воздух. Испугавшись того, что произошло, он вскрикнул и, кувыркнувшись в воздухе, опустился на тротуар.
– Стоп, – бросился к нему капитан Тимофеев. – Ну-ка, голубчик, как это ты делаешь?
– Ей богу, не знаю, – лепетал новоявленный летчик.
Все сбились в кучу и, словно не веря своим глазам, принялись ощупывать его. Летчика, придерживая за рукава рубахи, заставили еще раз повторить подъем в воздух. И продолжали допытываться, как это у него получается. Тот оправдывался, просил поверить, что никогда раньше не летал. Просто в этот раз ему очень захотелось, поэтому, наверное, и получилось.
Дружинники стояли на площадке перед третьим торговым центром, шумно обсуждая случившееся. Капитан Тимофеев не участвовал в разговорах. Он молча смотрел на своих спутников, решая, надо ли ему срочно звонить по известному телефону, и не придется ли сейчас отправлять и этого летчика, куда следует.
Но пока капитан сомневался, в воздух поднялся второй дружинник, за ним третий, а вскоре все они носились в воздухе, кружа над Тимофеевым.
– Товарищ капитан, – убеждали они, – и вы должны попробовать. Это очень просто.
– Теперь мы этих хулиганов сделаем, как маленьких.
Тимофеев отмалчивался. Но когда двое из дружинников опустились на тротуар и, подхватив его под руки, поднялись в воздух, он вырвался из их рук и… полетел самостоятельно.


                22-05

Аня никак не могла уложить разыгравшегося Кешу. Она опасалась, что завтра утром, когда будет нужно идти в детский сад, малыш обязательно начнет капризничать.
Вначале, когда они вернулись от бабы Лизы, Кеша потребовал папу. Пока Аня переобувалась в домашние тапочки, он обежал квартиру, с громкими криками:
– Папа, папа!
Слыша его звонкий голос, Аня присела в прихожей на тумбочку с обувью и разрыдалась. Ей показалось, что теперь каждый день, возвращаясь домой, сын будет звать отца, а тот уже никогда не откликнется. Она жалела и сына, и себя, и пропавшего Диму.
Однако через пять минут Аня взяла себя в руки. Часы показывали десять, а Кешу еще предстояло покормить и уложить спать. Она поднялась с тумбочки и отправилась на кухню. Но сын в этот вечер не подчинялся. Когда она посадила его за стол, он, размахивая руками, отказался есть кашу. С трудом она уговорила Кешу выпить чая с печеньем.
И спать он не желал. Даже прилечь не хотел. Любимую игрушку, зеленого крокодила, с которой он всегда ложился, Кеша вышвырнул из кровати в дальний угол комнаты. А пока Аня поднимала крокодила, на полу оказалась и подушка.
– Кеша, не балуйся, – строго сказала Аня, поднимая подушку. – Давай, я тебе сказку почитаю. А ты ложись и слушай.
– Папа почитает, – решительно ответил сын, и этим опять расстроил Аню.
– Папы нет дома, – объяснила она. – Он на работе. Какую сказку ты хочешь послушать?
– Папа почитает, – упрямо повторил Кеша.
– Не хочешь, чтобы я читала? Значит, ложись без сказки.
Но Кеша стоял в кроватке, и ложиться не хотел. Аня на всякий случай потрогала подгузник на сыне. Сухой.
– Ты не хочешь на горшок? – спросила она.
– Не хочешь, – тут же отозвался Кеша.
Аня вспомнила, что на письменном столе у Димы стоит небольшая пластмассовая лошадь, которую Кеше только иногда разрешалось потрогать пальчиком.
«Может быть, лошадь поможет успокоить его?».
Аня отправилась в другую комнату.
Когда она вернулась с лошадью в руках, кроватка Кеши оказалась пустой.
– Кеша, – с тревогой в голосе позвала Аня, оглядываясь по сторонам.
Она хотела броситься на кухню, но в этот момент ее внимание привлекли посторонние звуки, раздавшиеся сверху. Аня подняла взгляд и обнаружила сына. Он сидел на шкафу возле старого глобуса, убранного туда Димой, и раскручивал пестрый шар, шлепая по нему ладошкой.
– Как ты туда забрался? – испуганно вскрикнула Аня.
Ей пришлось подставить табуретку, чтобы достать сына. Тот сопротивлялся, безуспешно цепляясь за глобус.
– Не трогай глобус, – просила Аня, – папа будет ругаться.
– Обус, хочу обус, – твердил малыш.
Аня одной рукой пыталась снять сына со шкафа, а другой отодвигала от него глобус. Почему-то в этот момент табуретка накренилась, и Аня, потеряв опору под ногами, покачнулась и рухнула на пол. Уже падая, она закричала и почувствовала, как что-то ударило ее по голове. Чуть позже упавшая табуретка больно стукнула ее по лодыжке.
Аню охватило отчаянье, она испугалась, что уронила Кешу. Сидя на полу, она быстро посмотрела в ту сторону, куда, как ей казалось, упал разбившийся сын. Но на полу валялись только остатки расколовшегося глобуса.
– Два обус, – раздался голос Кеши.
Аня, повернувшись, увидела сына. Живого и здорового. Кеша висел в воздухе у шкафа.
Она облегченно вздохнула. На этот раз полеты Кеши проходили мимо ее сознания. Аня просто принимала их, не пугаясь и не удивляясь, как принимает любая мать те способности сына, которые отсутствуют у нее самой.
– Два обус, два, – повторил Кеша, опускаясь к остаткам глобуса.
Картонный шар раскололся на две половинки. Они соскочили с металлической оси, которая вместе с подставкой откатилась к стене. Одна из половинок лежала выпуклой стороной вверх. В середине белой Антарктиды, окаймленной голубым океаном, зияла черная дырка.
Почему-то больше всего Аню расстроила эта дырка в Антарктиде. Она сидела на полу, схватившись за ссадину на лодыжке, и навзрыд плакала.
«И Дима пропал, и его любимый глобус раскололся, и даже Антарктида продырявлена».
Кеша стоял рядом с ней и, прижавшись к рыдающей матери, гладил ее по голове.


                22-10

Раздался телефонный звонок. Олег Николаевич недовольно поморщился.
– Слушаю, полковник Луговой, – привычно произнес он, поднимая трубку.
– Товарищ полковник, докладывает дежурный, капитан Никольский.
– Слушаю тебя, капитан, – устало вздохнул Луговой.
– Товарищ полковник, тут на проходной главный архитектор хочет к вам пройти.
– Алогорский?
– Так точно.
Олег Николаевич положил трубку телефона перед собой и нахмурился.
«Отец прибежал выручать дочь. Хочет один на один взглянуть мне в глаза. Только разве это поможет? Генерал приказал – всех летчиков изолировать. Машина закрутилась. И тут никакие знакомства не помогут. Ну, если только самые верхние. Может, посоветовать Андрияну обратиться к Огнивцеву? Но генерал, пожалуй, сейчас не поможет. Он сам еще не сориентировался. Надо подождать. Дня через три все, наверное, как-то утрясется. Тогда можно начать раскручивать связи. Спуститься к нему, что ли? Но Андриян сейчас возбужден, может раскричаться. Конечно, его можно понять. Но тут криком делу не поможешь».
Луговой поднял трубку со стола.
– Что ты ему сказал? – спросил он дежурного.
– Я сказал, что вы сейчас заняты. И я сообщу о его просьбе, только когда вы освободитесь. Он сказал, что будет ждать на проходной.
– Хорошо, – вздохнул Луговой. – Когда он опять позвонит, скажи, что я все еще занят, и ты до меня пока не дозвонился. Понятно?
– Так точно, товарищ полковник.
Луговой, не дослушав дежурного, положил трубку.
– Где ты пропадаешь? – спросил он появившегося в дверях Омельченко.
– Олег Николаевич, вы приказали, проводить Поливанову, а на обратном пути я заскочил в оперативный отдел.
– Что у них нового?
– Ох, товарищ полковник. Не нравится мне все это.
– Не тяни, майор. Любишь ты мурыжить слушателей. Докладывай кратко.
– Олег Николаевич, вы не представляете, что сейчас творится в нашем спортивном зале. Там уже находится человек двести. Точнее цифру назвать не могу, потому что количество летчиков возрастает непрерывно.
– И что думаешь делать дальше?
– Откровенно говоря, даже не представляю.
– Какие помещения у нас еще свободны?
– Два кабинета у нас свободны… Но они маленькие, каждый – человек на пять максимум. Еще есть банкетный зал.
– В банкетный зал человек пятьдесят войдет.
– Но, товарищ полковник, там, среди задержанных всякий народ попадается. Обстановочку могут попортить.
– Попробуй отсортировать. Да, кстати, Поливанова просила, я бы даже сказал, настаивала, – улыбнулся Луговой, – чтобы мы выпустили этого первопечатника.
– Никиту Куликова?
– Да. Отпусти его. Я же обещал ей подумать. Вот и подумал. А у тебя дополнительное помещение появится.
– Олег Николаевич, – радостно воскликнул вдруг Омельченко, – я придумал. Будет у нас еще помещение.
– Ну, и что ты замыслил?
– Надо нашу новую аппаратную приспособить под это дело. Там еще человек двести можно будет разместить.
– Погоди. Она же еще не закончена.
– Чепуха. Ну, чуть-чуть не докрашена. Нам же там не приемы устраивать.
Луговой потер глаза рукой, обдумывая предложение майора. В этот момент открылась дверь кабинета, и на пороге появился солдатик.
– Разрешите, товарищ полковник? – спросил он, останавливаясь в дверях.
В руках он держал поднос.
– В чем дело? – спросил Луговой.
Но прежде, чем солдат ответил, вмешался Омельченко.
– Олег Николаевич, это я распорядился, чтобы вам принесли чай.
Луговой кивнул солдату, и тот, подойдя к столу полковника, поставил перед ним стакан чая и тарелочку с несколькими галетами.
– Разрешите идти? – спросил солдатик, вытягиваясь перед полковником.
– Да, да. Спасибо. Идите.
Солдатик выполнил команду «кругом» и, почти печатая шаг, вышел из кабинета.
– Откуда у нас дети? – поинтересовался Луговой, глядя ему вслед.
– Наших-то нет. А это – внутренние войска помощь подбросили, – пояснил Омельченко.
– А ты чего сидишь? – удивился Луговой. – Во-первых, иди, отпускай Куликова, а во-вторых, инициатива наказуема. Предложил использовать аппаратную, значит, тебе и готовить ее. Сам сказал, летчики прибывают непрерывно.
– Конечно, непрерывно. Их уже автобусом привозят.
– Слушай, майор, приказание получено? Пора исполнять. Кончай трепаться.
– Так точно, товарищ полковник. Уже бегу.


                22-20

Город постепенно отходил ко сну. «Жаворонки», как люди пунктуальные, приготовились к завтрашнему дню и улеглись еще в десять часов вечера. Их окна погасли, и они, вероятно, уже уснули. В этот час бодрствовали только «совы». У них в это время, наблюдался пик энтузиазма. Дамы-совы раскачались, и теперь полным ходом вели стирку или уборку квартиры, они гремели кастрюлями, торопясь приготовить завтрашний семейный обед. Мужчины-совы вдруг вспомнили о недоотпиленной дощечке и достали инструмент, после чего соседи снизу начали стучать по батарее. Их дети-совы готовили уроки, заучивая стихотворения и решая задачи по геометрии. У «сов» оставалась в запасе еще пара часов для активной деятельности.
Но уличная жизнь постепенно замирала. Давно закрылись все магазины. В кинотеатре истекал последний сеанс. Конечно, на заводах продолжала работать немногочисленная вечерняя смена. Но и она скоро должна была завершиться. На улицах стало существенно меньше прохожих, это некоторые «совы» еще не вернулись с прогулки, да кое-где маячили патрули солдат и дружинников.
Отдел доставки обычно завершал работу в восемь вечера. Почтальоны наполняли сумки письмами и «Вечерней Москвой», прощались и расходились по своим корпусам, чтобы разложить по почтовым ящикам вечернюю корреспонденцию. Но сегодня Зинаида Федоровна попросила всех задержаться. Кое-кто заворчал, но не очень активно, все видели, что работы невпроворот.
Все началось еще днем. Сначала этому не удивились. Ну, мало ли с чего возрастает объем поступающей корреспонденции? Задаваться такими вопросами во время работы некогда. Нужно штемпелевать марки на конвертах, выполнять предварительную сортировку писем и готовить их к отправке.
Зинаида Федоровна по-настоящему встревожилась, когда водитель-экспедитор, объезжавший почтовые ящики, развешанные по всему району, из вечерней поездки вернулся с выпученными глазами.
– Представляете, – с недоумением рассказал он Зинаиде Федоровне, – все наполнено доверху. Даже из щелей письма торчат. А к ящику на торговом центре веревкой привязаны два полиэтиленовых пакета с письмами. Я просто обалдел. Вы когда-нибудь видели такое?
Зинаида Федоровна почему-то сразу вспомнила про огромный деревянный ящик, стоящий при входе в почтовое отделение и предназначенный для приема корреспонденции. На нем висела табличка со словами, что содержимое извлекается из него четыре раза в день. Это, конечно, не соответствовало действительности. Почтовая машина появлялась всего два раза в сутки. Поэтому и корреспонденция из ящика извлекалась только перед приходом машины.
Ящик открыли и обнаружили, что он забит доверху. Со дня открытия отделения такого еще никогда не бывало. Все помещение отдела доставки оказалось завалено грудами писем. Ту часть, что успели обработать до прихода вечерней машины, отправили. Но большая часть конвертов осталась лежать на столах. Зинаида Федоровна хотела обработать корреспонденцию хотя бы к утренней машине. Но, трезво оценивая состояние дел, она понимала, что и это не удастся.
Почтальоны разнесли вечерние газеты и, вернувшись, уже два часа переработали сверх положенного. Ворчание женщин нарастало, но работы оставалось еще часа на три. Зинаида Федоровна видела, что все сделать они уже не успеют, поэтому вздохнула и сдалась:
– Девчата, ну, прошу вас, еще десять минут. Надо хоть немного освободить место для утренних газет. Завтра привезут, а нам и принять их некуда. А потом – по домам.


                22-30

Физкультурный зал заполняли летчики. Линкер и Губарев перебрались в отдельные кабинеты, где продолжали свои испытания летчиков, которых поочередно доставляли к ним. Официальные молодые люди, наблюдавшие за порядком, тоже ретировались из зала. Летчики, предоставленные самим себе, сидели повсюду: на скамейках, на матах и даже на полу. Некоторые просто висели в воздухе под потолком. Зал напоминал аквариум с плавающими и лежащими на дне рыбками.
Изъянов забился в самый угол и, сидя на скамейке, дремал. Психика его, утомленная невероятными событиями долгого дня, уже не реагировала на окружающее. До ужина Петр Иванович еще кое-как держался. И хотя он уже больше не вспоминал о лежавшей в кармане справке, надежда на изменения в судьбе еще теплилась в глубине души.
Но после ужина, когда летчики стали прибывать большими партиями, Изъянов погрустнел. Исподлобья он наблюдал за молодыми, сильными парнями, вьющимися в воздухе, и завидовал им. Радужные мечты его поблекли, он часто тяжело вздыхал и, подавлено уставившись в пол неподвижным взглядом, ни с кем не разговаривал.
Коля тоже устал. Прислоняться спиной к шведской стенке было неудобно. Он сидел на скамейке, наклонившись вперед, подпирая ладонями голову и опираясь локтями на колени. Но через некоторое время от этой позы уставала спина, да и ноги затекали. Коля вставал, прогибался назад и, размяв спину, вновь садился.
Он не знал, позвонил ли майор его маме. Отгоняя сомнения, Коля надеялся на лучшее. Во всех бедах, приключившихся с ним – а свое заточение в этом физкультурном зале он считал одной из таких бед – Коля винил только Алевтину. Нараставшее недовольство ею к этому моменту достигло максимума. Он уже уверил себя, что она специально соблазнила его, чтобы он не сопротивлялся при обучении полетам. Ох, уж эти полеты. Не пристань к нему Алевтина, сидел бы он сейчас дома и спокойно занимался своими делами.
Коля с неприязнью покосился на парня, расспрашивавшего об Алевтине.
«Это она его научила летать. Может, и между ними что-то случилось? Может, она к нему прилетала, как ко мне… Как у него глаза сверкали, когда вспоминал об Алевтине. Вон, и сейчас он что-то возбужденно рассказывает своим приятелям».
Сергей в это время стоял перед Романом и уговаривал того подняться в воздух.
– Ну, что ты сидишь? – убеждал он товарища. – Скоро примешь форму стула. Тебе нужно размяться. Ты пойми, только в полете ощущаешь полную свободу, все тело твое расслаблено, отдыхает.
Роман вздыхал и отрицательно качал головой. Его до сих пор не покидал страх, вызванный первым полетом, когда он утратил опору под ногами. Тогда ему показалось, что земля больше никогда не притянет его к себе, и он будет подниматься все выше и выше, пока не достигнет той высоты, где и дышать-то уже нечем. И зря Сергей соблазняет его свободой. Какая это свобода, если на окнах решетки? Уж лучше сидеть на скамейке, чем вновь испытывать взаперти возникающий в животе бесконечный ужас.
– Не заставляй ты человека, если ему не хочется, – вступил в разговор Саша, пятерней пригладив свои рыжие волосы. – Мне хочется – я летаю, тебе хочется – ты летай. А ему не хочется. Зачем приставать к человеку? Оставь его в покое.
Сергей с Сашей поднялись к потолку и начали описывать круги под самыми светильниками. Постепенно к ним начали присоединяться другие ребята. Полет их все больше ускорялся. И вскоре под потолком затеялся хоровод. Ребята неслись по кругу, как на карусели в парке, с криками, смехом и свистом…

Женщин-летчиц с самого начала отделили от мужчин. Теперь, когда их оказалось много, слабый пол разместили в помещении недостроенной аппаратной. Усилий майора Омельченко хватило лишь на то, чтобы направить сюда нескольких молодых людей, которые притащили пару банкеток и десятка полтора свободных стульев. Но и женщин насчитывалось меньше, чем мужчин, и мебели им много не требовалось.
Светлана Алогорская вместе с подругами расположилась на банкетках. Девочки сдвинули их вместе и теперь сидели друг напротив друга и оживленно переговаривались. Растерянность и даже страх, возникшие тогда, когда их усадили в автобус, подошедший во двор ресторана, прошли не сразу. Притихшие и ничего не понимающие, они сидели молча, пока их держали в тесной маленькой комнате. И только после того, как оказались в помещении аппаратной, девочки начали постепенно оживать. Возникли сдавленные смешки, а вскоре подружки уже бойко тарахтели, обсуждая события, приведшие их сюда. Когда шум в аппаратной усилился, женщина крупных размеров, сидевшая на стуле возле окна, попросила.
– Дамы, нельзя ли потише.
Девочки на некоторое время примолкли, но вскоре опять весело защебетали.
– Ой, девчонки, меня мама, наверное, обыскалась. А я тут, – неожиданно расстроилась одна из подружек.
– Меня тоже, – присоединилась к ней другая.
Только что они веселились, и вдруг разом пригорюнились. У двоих глаза оказались на мокром месте. Светлана, ощущая себя виновной в горестях подруг, попыталась успокоить их.
– Девочки, не бойтесь, мой папа не оставит нас. Я думаю, он сейчас уже разговаривает с дядей Олегом, это тот, который там командовал. Мне кажется, что нас скоро выпустят. И вообще, нас ведь ни за что задержали.
Подруги немного успокоились, но прежнего оживления уже не возникло. Крупная женщина, покосившись на умолкших девочек, спросила:
– Дамы, а вы знаете, что уныние – это грех?
– А мы не верующие, – с некоторым вызовом ответила одна из подружек.
– Таких не бывает, – вздохнула женщина. – Человек всегда во что-то верит.
– А вот мы не верим, – продолжала настаивать подружка.
– Это вам кажется. Ведь вы верите, что будете жить в светлом будущем?
– Разве это вера? – удивилась девочка. – Просто мы знаем, что скоро закончим учиться и будем работать, строить свое светлое будущее.
– Деточка, в молодости все верят, что попадут в рай еще при жизни. Но проходят годы, проходит жизнь, и тогда начинают верить и надеяться, что попадут в это светлое будущее, в этот рай хотя бы после смерти.
– Это вы поддаетесь унынию, – возразила девочка.
– Просто вы, наверное, недовольны тем, что ваша жизнь сложилась неудачно, поэтому вы так и говорите, – добавила другая подружка.
– Неправда, – усмехнулась женщина, – я очень довольна тем, как сложилась моя жизнь. Мне приносит радость моя работа. Мне приносит радость моя семья, я люблю своего мужа и своих детей. Что может быть лучше? И то, о чем я говорила вам, вовсе не уныние. Когда вы доживете до моих лет, вы будете утверждать то же самое.
– А за что вы сюда попали? – спросила Светлана.
– И не вспоминайте, – вздохнула женщина. – Я стала виновницей аварии. Слава богу, что никто не пострадал.
– Извините, а как вас зовут? Меня зовут Светланой.
– Светланочка, меня зовут Симой Борисовной.
– Сима Борисовна, а что за авария случилась?
– Могу рассказать. Я плохо себя чувствовала и отпросилась с работы. Вышла из автобуса и направилась домой. А живу я в третьем районе. Дошла по Яблоневой аллее до торгового центра, перехожу проезд. Вы, наверное, знаете, у нас там машины почти не ходят. Ну, и… Словом, машину я заметила, когда она уже находилась рядом. Что тут произошло, я и сказать не смогу. Но, в общем, поднялась я над мостовой, над машиной. А водителя, видимо, это очень удивило. Он даже руль отпустил, и по этой причине машина врезалась в столб. Тут меня молодые люди и задержали.
– Значит, вы тоже летаете? – улыбнулась Светлана.
– Не знаю, – вздохнула Сима Борисовна, пожимая плечами. – Разве можно это назвать полетами? Это так. Парение на почве избытка чувств.


                22-40

Алевтина заметила Никиту, когда он только вышел из проходной. Она с улыбкой поспешила к нему.
– Ну, вот, ты и на свободе, – произнесла Алевтина, протягивая руки навстречу. – Ты рад?
Никита оглянулся на проходную, потом улыбнулся Алевтине и взял ее за руки.
– Я всегда рад тебя видеть. Это хорошо, что тебя отпустили. Я очень беспокоился, когда тебя увели. Что они хотели узнать?
– Я тебе обо всем расскажу, Никита. Только давай уйдем отсюда? Мне так надоело это место. Я ведь давно тут жду.
– Меня-то выпустили, но роман мой остался там, – Никита опять обернулся в сторону проходной.
– Сегодня, наверное, уже ничего не удастся сделать. Мы завтра придем сюда. Ладно? – Алевтина потянула Никиту за руку прочь от унылого здания.
Они шли по асфальтовой дорожке вдоль молодого березняка, направляясь к жилыми корпусами первого микрорайона. Никита двигался медленно, стараясь приноровиться к маленьким шагам Алевтины.
Некоторое время он шел молча, что-то обдумывая, а потом вдруг остановился.
– И какова цена моей свободы? – спросил он, взглянув на Алевтину.
– Они хотели встретиться с моей подругой. И я пообещала, что поговорю с ней об этом, но только после того, как тебя освободят.
– Не понимаю. Меня отпустили только за обещание поговорить с какой-то девушкой?
– Не с какой-то. А с очень важной особой.
– Все равно не понимаю. А откуда ты знала, что меня отпустят? – спросил он.
– Я сказала, пока тебя не отпустят, говорить не буду. Они и отпустили тебя. Ой, Никита, – засмеялась Алевтина, – не морочь себе голову. Все равно не поймешь, я тебе все сама расскажу.
– Я готов тебя слушать всю жизнь, – улыбнулся Никита.
Алевтина остановилась и внимательно посмотрела снизу вверх на Никиту.
– Как тебя прикажешь понимать?
– Если хочешь, понимай в прямом смысле, а если хочешь – то и в переносном, – ответил Никита, глядя в сторону.
Они некоторое время стояли молча, словно опасаясь продолжить разговор. Когда пауза затянулась, Алевтина вздохнула и двинулась по дорожке.
– Я не всегда понимаю, когда ты шутишь, а когда нет, – произнесла она, шагая впереди.
– Я и сам не всегда понимаю, – усмехнулся Никита.
– Ладно, не будем прояснять, – вздохнула Алевтина и заговорила уже другим тоном. – Я сама хотела тебе обо всем рассказать. И прошу тебя выслушать меня. Ты согласен?
– Тинка, ну, не обижайся. Я действительно с радостью готов тебя слушать.
Алевтина почувствовала теплоту в словах Никиты, и особенно, когда прозвучало имя Тинка. Но она отогнала подступившую слабость, и заговорила невозмутимым тоном.
– Хорошо, я продолжу. Сегодняшний день, а вернее, эти сутки, потому что все началось еще ночью, я никогда не забуду. Сегодня произошло столько событий, что мне трудно поверить в их реальность, а уж оценить, плохие они или хорошие, я вообще сейчас не в состоянии.
Алевтина, ожидая у проходной появления Никиты, долго сомневалась, решая, обо всем рассказать ему, или не обо всем.
«Может, не рассказывать о Коле? Или, как когда-то говорила мама, упасть в ножки и сразу покаяться во всем. Ну, да. Дура была. Непонятно на что надеялась. Думала, что он окажется другим».
«Впрочем, на Колю все не свалишь. Пришла-то я сама. И не пришла, а даже прилетела. Значит, сама и виновата. И получается, что выхода нет, нужно каяться».
«А если Никита обидится на меня и уйдет? Нет, Никита должен меня понять. В его глазах я всегда видела сочувствие, а может, и нечто большее. А вдруг это мне только казалось? Ведь во взглядах Коли мне тоже что-то чудилось, а на самом деле все случилось глупо и стыдно».
Почему-то вышло – на ночь, а хотела – навсегда.
«Отношения с Никитой только зарождаются. И нехорошо начинать с умолчаний. А с другой стороны, если обо всем объявить, то эти отношения могут и не начаться. Что же делать?»
Беспощадный самосуд. Я – судья, и я – ответчик. Оправдаться просто нечем. И признанья не спасут.
К тому моменту, когда Никита вышел из проходной, Алевтина так и не решила, о чем ей рассказать ему. Теперь же она вдруг выбрала компромиссный вариант.
«Да, я обо всем обязательно расскажу Никите, но только не сейчас, когда он устал и измучен. Потом. Когда Никита будет спокоен, да и я соберусь с духом».
Едва эти мысли утвердились в сознании, Алевтина почувствовала облегчение. Она начала рассказывать Никите о купании на водохранилище, о Романе, который висел на привязи, как воздушный шарик, о том, как Эрато усмирила продавцов в овощном магазине – обо всем, кроме...
Они уже миновали площадь Юности и теперь шли дворами третьего района, приближаясь к дому Алевтины. Когда из-за ближайшего корпуса появилась группа мужчин, ни Алевтина, ни Никита сначала не обратили на них внимания.
– Эй, молодые люди, – крикнул чей-то голос.
Никита с Алевтиной обернулись и увидели в приближающейся группе милиционера.
– В чем дело? – спросил Никита, делая шаг навстречу и прикрывая собой Алевтину.
– Извините, ваша дама подходит под ориентировку, – сказал, приближаясь, милиционер. – Не могли бы вы предъявить документы?
– Кто на прогулку берет с собой документы? – улыбнулся Никита.
– Мне нужно попасть домой, – шепнула за спиной Алевтина. – Меня там ждет Эрато.
– А кого вы ищете? – обратился Никита к милиционеру.
Повернувшись вполоборота к Алевтине, он тихо, так, чтобы слышала только она, сказал:
– Лети.
– А ты? – спросила Алевтина.
– Лети, – тихо повторил Никита. – Я потом позвоню.
Алевтина шагнула за ближайший куст, и, скрывшись от глаз милиционера, сразу же свечой взмыла вверх.
– Держите ее, – крикнул милиционер, и сопровождавшие его дружинники кинулись обшаривать кусты.
Сам милиционер успел схватить Никиту за руку, чтобы тот не удрал.
– Ну, что? – скривился он, когда дружинники вернулись. – Упустили? Эх, вы!
– Она, видимо, где-то рядом живет и все тропинки здесь знает. Или бегает очень быстро, – оправдывались мужчины.
– А мы сейчас у ее кавалера узнаем, где она живет, – усмехнулся милиционер.
Дружинники окружили Никиту, после чего милиционер отпустил его руку и спросил:
– Где живет и как зовут вашу девушку?
– Я не знаю. Я только хотел с ней познакомиться, а вы мне помешали, – отозвался Никита.
– Так, – угрожающе протянул милиционер, – значит, не хотите говорить. Ладно, придется пройти в отделение для выяснения вашей личности.
– В отделение? Пожалуйста, – улыбнулся Никита.
Дружинники, обманутые его внешней покорностью, не успели среагировать, когда Никита стал подниматься в воздух. Только милиционер успел двумя руками схватить Никиту за ногу. Они поднялись вместе. Растерянные дружинники, потеряв из вида своего начальника, раскрыв рты, задирали головы, всматриваясь в черное небо.
Никита отлетел в сторону от дружинников и немного спустился.
– Прыгай, – сказал он милиционеру. – Ты долго висеть не сможешь, а я сейчас поднимусь высоко, оттуда падать будет плохо. Прыгай сейчас.
Милиционер молчал, прикидывая варианты. Никита, чтобы ускорить его размышления, слегка постучал свободной ногой по руке милиционера.
Милиционер определился с вариантом и разжал руки. Упал он прямо в кусты, затрещавшие под ним. Поэтому ему не сразу удалось подняться. За эти мгновения Никита успел исчезнуть в темноте.
– Я тебя запомнил, – закричал милиционер ему вслед, – мы еще встретимся.


                22-50

В кабинете Лугового собралась вся комиссия и старшие офицеры местного управления. Полковник Бессонов занял место во главе, остальные члены комиссии устроились по обе стороны стола для заседаний. Генерал Огнивцев с Луговым разместились на стульях вдоль стены кабинета. Ближе к двери сидели Омельченко с Зотовым.
– Сегодня первый день нашей работы, – заговорил Бессонов, оглядывая собравшихся. – Организационная часть все-таки заняла много времени, поэтому мы начали только после полудня. Но и за это время кое-какая информация получена, нам нужно обсудить ее, подвести первые итоги, и наметить план работы на завтра. Кто начнет? Так, Станислав Андреевич? Хорошо, пусть доложит капитан Клюев.
– Моя группа занималась статистикой, – заговорил капитан. – К настоящему времени зафиксировано двести семьдесят три человека, умеющих летать. Из них нами опрошено только сто три летчика и четыре летчицы. По социологическому составу среди них имеются инженеры и техники, рабочие и работники торговли, парикмахер, сантехник, главный инженер ЖЭКа, студенты и учащиеся старших классов школы.
– Словом, полный набор? – усмехнулся Бессонов.
– Да, товарищ полковник. Я думаю, что имеются и дети младшего возраста, и пенсионеры, но пока это только мои предположения.
– Предположения потом, – остановил его Бессонов.
– Нами составлен график частоты возникновения феномена. Все параметры графика показывают, что это похоже на эпидемию.
– Капитан, я же сказал, выводы будешь делать потом. Эпидемия? Нет уж, такие заключения пусть делают медики. Ты факты приводи.
– Но, товарищ полковник, я и привожу факты. Первый летчик появился где-то в районе полпервого ночи. Второй, которого отправили в главное управление, – около часа ночи. Третий – после трех. А потом наступила пауза почти до двух часов пополудни. Зато после паузы летчики стали появляться пачками, по двое, по трое. А в двадцать ноль-ноль зафиксировано сразу тридцать четыре человека. Да еще, говорят, некоторым удалось удрать. А сейчас, вы сами знаете, их подвозят автобусами. Я даже не уверен, что сообщил точные данные по общему количеству летчиков.
– Вам известна точная цифра? – спросил Бессонов.
Со своего места поднялся Омельченко.
– Разрешите дополнить, товарищ полковник?
– Что у тебя, майор? – повернулся к нему Бессонов.
– На двадцать два сорок пять у нас зарегистрировано триста двенадцать человек.
– Хорошо, майор, садись. Продолжай, капитан.
– Товарищ полковник, у меня тут расчеты есть. Если тенденция сохранится, то к утру летчиков будет более тысячи, а к следующему вечеру – десятки тысяч.
– Отставить! – сердито вскрикнул Бессонов. – Что ты нас пугаешь? Расчеты у него. Эпидемия. Нам нужно выяснить причину явления, а не паниковать раньше времени. Ладно. Герман Аркадьевич, может быть, вы нас чем-нибудь порадуете.
Профессор Линкер, придерживая очки, встал.
– Вы можете сидеть, – улыбнулся ему полковник.
– Мне так удобнее, – откликнулся Линкер.
– Пожалуйста, – согласился Бессонов.
– Увы, порадовать вас мне нечем, – вздохнул профессор, – физика явления для меня пока остается загадкой. Полученные данные свидетельствуют, что феномен противоречит многим фундаментальным законам природы. Я, правда, еще не завершил всех намеченных опытов, но надежды пока печальные. Мне кажется, для разгадки наблюдаемого явления потребуется многолетний труд большого коллектива ученых. Причем, не только естественников, но и гуманитариев. И надо не забыть о матери всех наук – о философии. Возможно, именно она найдет правильные критерии для оценки этого феномена.
Линкер сел на место.
– У вас все? – удивился Бессонов.
– Я не считаю нужным утомлять вас перечислением всех нарушенных законов?
– Да, возможно, вы правы, – нахмурился полковник.
Некоторое время он, опустив глаза, смотрел на стол прямо перед собой. Он уже понял, что сегодняшний день не дал ответа на вопрос, заданный еще в Москве. Проблема, с которой он столкнулся, видимо, была не столь проста, как ему сначала показалось.
– А вы что скажете, Григорий Семенович? – посмотрел он на профессора Губарева.
Тот повернул лицо к Бессонову, но вставать не стал. Постучав карандашом по листкам бумаги, разложенным на столе, он вздохнул и, отвернувшись от полковника, заговорил:
– Я бы мог, конечно, долго описывать нарушения функций человеческого организма, наблюдаемые у пациентов, которых мне довелось осмотреть. Я мог бы вас замучить сопоставлением результатов проведенных анализов крови пациентов. Кстати, в этой связи я хотел бы выразить благодарность за быструю и качественную работу лаборатории при местной больнице. Если бы среди вас находились специалисты, мы бы нашли, что обсудить. Правда, это не связано с вашим, как вы говорите, феноменом. Но вы не специалисты, медицинская терминология вам незнакома. Поэтому я скажу кратко. Общих симптомов у пациентов не наблюдается. Кто-то произнес слово эпидемия. Как медик я возражаю. Этот термин, на мой взгляд, неуместен. Я не вижу здесь медицинских проблем, связанных с homo volaticus.
– Профессор, – прервал его Бессонов, – неужели у этих людей нет никаких физических аномалий? Ваши анализы что-нибудь прояснили?
– Я уже сказал, – со вздохом ответил Губарев, – и повторяю, общих симптомов у пациентов не наблюдается. И от нас они ничем не отличаются. Все проведенные нами анализы, не выявили ничего особенного. Значения параметров укладываются в обычную среднестатистическую картину.
– Может, у них есть какие-нибудь отличия внутренних органов? – предположил Бессонов.
– Рентгенографические и ультразвуковые исследования, проведенные на пятидесяти трех пациентах, также дали среднестатистическую картину, – произнес профессор, глядя на свои руки.
– Ваши рентгены не все видят. Может быть, как у вас говорят, вскрытие покажет?
Губарев отвел глаза от своих рук и, посмотрев на полковника, медленно уточнил:
– Что вы имеете в виду?
– Нет, действительно, профессор. Давайте найдем добровольцев. А вы их вскроете и посмотрите, не появилось ли у них внутри какого-нибудь нового органа.
– Вы серьезно? – удивился Губарев.
– Вполне. Неужели вам это не интересно. Можно сказать, появился новый вид человека, а вам это все равно.
– Мне не все равно. Но я этим заниматься не буду, – насупился профессор.
Бессонов, прищурившись, посмотрел на него. Но, сдержав подступившее раздражение, отвлекся на напольные часы у дальней стены кабинета, в которых в этот момент зазвучала металлическая музыка, и сказал:
– Ладно. Сегодня все устали. Разговор этот мы продолжим завтра. Тем более, что утром прибудет пополнение. Москва придает большое значение нашим исследованиям и направляет к нам большую группу ученых. Приедут специалисты разного профиля. Думаю, что все вместе мы оправдаем надежды, которые на нас возлагают.
Бессонов повернулся к Огнивцеву и добавил:
– Командуйте, генерал.
Огнивцев встал и, обращаясь ко всем, сказал:
– Товарищи члены комиссии, можете спускаться вниз, автобус ждет у подъезда. Вас отвезут в гостиницу. Там все готово, – и, посмотрев на Бессонова, спросил, – во сколько подавать автобус завтра?
– Без четверти восемь.
В кабинете задвигали стулья, стало шумно. Члены комиссии направились к выходу.



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Даже после того, как Мар и Гер покидают шатер, Дима и Федя не сразу осмеливаются выйти из своего убежища. Они сидят тихо, опасаясь возвращения хозяина. Только через полчаса Дима шепотом предлагает приподнять полог и выбраться наружу прямо здесь. Помогая друг другу, они, стоя на коленях, подныривают под приподнятый полог и с облегчением вздыхают, оказавшись на открытом воздухе.
С трудом ориентируясь в темноте, обо что-то спотыкаясь, вполголоса чертыхаясь по этому поводу, Дима с Федей направляются туда, где их должны ожидать товарищи по несчастью. Вскоре они выходят к костру.
– Где это вы пропадали? – удивляется Суров, первым замечающий появившихся ходоков.
– А мы вас не дождались, – признается Вася, когда Федя присаживается рядом. – Наш командир где-то отоварился. Спасибо ему, а то померли бы с голодухи. Вот, и вам немного оставили.
Он откидывает тряпицу, которой накрыто блюдо, и костер освещает небольшую горку винограда, несколько лепешек и кусок сыра. Федя с Димой тут же с энтузиазмом принимаются за трапезу.
– Пока было светло, я обошел весь лагерь, – негромко сообщает лейтенант Петров.
– Все разведал, стало быть, – усмехается прыщавый.
– Разведал, но не все. Многое осталось непонятным. Народ здесь весьма странный.
– Ты главное узнал? Где мы находимся? – жуя лепешку, интересуется Дима.
– Нет, – вздыхает лейтенант, – они не говорят. Или сами не знают, или скрывают. Да и общаться-то они не хотят. Я переговорил только с одним деятелем, да и тот оказался весьма пьян.
– Может, они не скрывают, а просто им все равно, – предполагает Суров.
– Ну, ты загнул, – смеется Вася.
– Ладно, командир, – заговаривает Федя, придвигая к себе бокал и наливая в него нектар, – что делать будем?
– Вопрос сложный, – хмурится лейтенант. – Мы еще не определились, где находимся. А пока мы не узнаем, в какой стороне Родина, строить планы бесполезно.
– По-твоему, мы должны здесь торчать, пока ты это определишь? – возмущается Вася.
– А что делать? – пожимает плечами лейтенант.
– Кому нужен такой командир? – повышает голос Вася.
– Это что? Бунт на корабле? – вмешивается Дима. – Ну-ка, тихо, мужики. У меня есть предложение.
Все затихают, только Федя гремит бокалом, наливая себе нектар.
– Надо экспроприировать несколько лошадей и повозки, – негромко излагает свой план Дима. – Уезжаем прямо сейчас, пока нас никто не хватился.
– А ты хоть видел повозку? – усмехается прыщавый. – Да на ней можно ехать только одному, ну двоим, причем лишь стоя. А нас шестеро.
– А куда ехать? – присоединяется к нему Вася. – В какую сторону? Может, тут на сто километров жилья нет. Кстати, кто умеет лошадей запрягать? А потом, надо же хоть какой-нибудь жратвой запастись. Нет, комиссар, твой план тоже недодуман.
– Критиковать все могут, – сердится Дима, – а что вы предлагаете?
– Пока здесь нормально, надо сидеть и не рыпаться, – говорит прыщавый.
– Ты псих, – хмурится Вася. – Завтра вся эта братва рассаживается по повозкам и уезжает. А мы остаемся здесь без жратвы и без питья. Все, хана нам.
– Надо выйти к руководству, – подает голос Суров. – Должен же быть здесь какой-нибудь начальник. Пусть лейтенант доложит ему. Так, мол, и так. Случайно попали в беду. Просим оказать содействие.
Некоторое время все молчат. Первым прерывает молчание лейтенант.
– Итак, – говорит он негромко, – два предложения. Первое, совершить побег. Второе, попросить помощи у аборигенов. По недостаткам первого предложения уже высказались. Я согласился бы на побег, если бы мы успели запастись водой и провизией. Теперь по поводу второго предложения. Тут имеются два вопроса. Как выйти на местное руководство? И есть ли надежда, что нам окажут помощь? Я весь день наблюдал за лагерем. Очень странное зрелище, между прочим. Аборигены страшно разрознены и мало контачат друг с другом. Да, есть тут один старик, которому вроде бы все оказывают уважение. Но, когда он уходит, над ним вслед подсмеиваются. По-моему, он и есть тот руководитель, к которому нам надо обратиться.
– Старик? – удивляется Федя.
– Ну, я говорю условно, точно не знаю, – сомневается лейтенант, – может быть, он не очень старый, но, во всяком случае, он седой.
– Слушай, – обращается Федя к Диме, – а не о нем ли говорили мужики в шатре?
– Знаешь? А ты, пожалуй, прав, – соглашается Дима, – говорили точно о нем.
– А что вы слышали? – спрашивает Суров.
Дима с Федей наперебой принимаются рассказывать о подслушанном разговоре.
– Значит, какие-то три мужика собираются сначала отравить, а затем уже и добить старика? – уточняет лейтенант.
– Да, – отвечает Дима. – Причем, одного мужика зовут Пол, другого Мар, а третьего я не запомнил.
– Третьего они, кажется, Гером называли, – добавляет Федя.
– Прекрасно, – улыбается лейтенант, – теперь у нас есть повод встретиться со стариком. Я думаю, что в благодарность за такую информацию он не откажется нам помочь.
Слова лейтенанта ободряют присутствующих. Все понимают, что у них появился реальный шанс выпутаться из неприятной истории.
– Только со стариком надо говорить наедине, – дает совет Суров.
– На это старик, наверное, не согласится, – с сомнением замечает лейтенант.
– А иначе вы рискуете встретиться с одним из заговорщиков, – поясняет Суров.
– А вы не видели заговорщиков? – спрашивает лейтенант Диму и Федю.
– Во-первых, мы прятались за занавеской, – отвечает Дима, – а во-вторых, там было слишком темно.
Лейтенант сидит некоторое время молча, потом, вздохнув, поднимается.
– Все равно надо идти, – и, обернувшись к Диме и Феде, добавляет, – а вы тоже собирайтесь со мной. А вдруг по голосу кого-нибудь узнаете.
Дима с Федей встают и все трое уходят в темноту.



                ЧАС ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ


                23-00

Все в мире взаимосвязано. Даже, если это на первый взгляд неочевидно. Что-то вызвано чем-то. Причина порождает следствие, и каждое следствие является причиной другого следствия.
Верующие считают, что причиной всего сущего является Бог. Он, и только он, может сделать так, что произойдет невероятное, случится чудо. Атеисты в чудеса не верят, они полагают, что любое событие проистекает в соответствии со своей природой в тот момент, когда вероятность события во времени достигает пика своего значения. Как ни удивительно, но все правы. Потому что.
Разве не Бог управляет вероятностью событий?
А может, люди, умеющие летать, научились управлять движением молекул и атомов, из которых состоят их тела? Ведь, кажется, всем известно, что все частицы движутся. Но есть же вероятность того, что они одновременно двинутся в одну сторону – вверх, в воздух. Вот вам и полет. Скажут, что такая вероятность ничтожно мала. Но ведь она не равна нулю.
А если два события равновероятны, то кто выберет именно то, которое произойдет?
Атеисты начнут суетиться, объясняя, что во всем виноваты обстоятельства. Они скажут: только время и постоянная влага виновны в том, что под ногой человека, переходившего канаву, подломилась доска, он упал и сломал ногу. Но хочется спросить, а почему доска подломилась именно под этим человеком, а не под тем, кто прошел по этой доске за десять секунд до него? Может, все-таки вероятность ни при чем? И если покопаться глубже, то, возможно, окажется, что ногу сломал тот, кто прогневил Бога. Что мы знаем о грехах или о добропорядочности соседа, а тем более, незнакомого человека? Ничего. Мы даже о себе знаем маловато.
В одной газете писали, что одного китайца так напугали, что он перепрыгнул через забор высотой четыре метра. А, между прочим, рекорд мира по прыжкам в высоту лишь немного превысил два метра. Того же китайца попросили повторить свой прыжок в нормальных условиях, так он еле одолел полтора. В другой газете писали, под гипнозом человек может начать играть на каком-нибудь музыкальном инструменте или рисовать, хотя известно, что музыке и рисованию он обучался только в объеме обычной средней школы, да и то не очень успешно.
Неужели и в Зеленограде людей загипнотизировали, поэтому у них и объявилась необычная способность, которую они ранее не подозревали в себе? Может быть, они давно, боясь даже себе сознаться, тайно мечтали об этих полетах. И вот теперь, под воздействием могущественных сил их тайные мечты воплотились в реальность?
Если человек не стремится в небо, если он думает лишь о хлебе насущном, если его мечта не простирается далее выигрыша в лотерею, такой человек недалеко ушел от растения. А если человек мечтает, но в то же время ничего не делает, чтобы достичь своей мечты, разве он не похож на животное, жующее жвачку? Конечно, деятельность бывает разной, и лучше ничего не делать, чем строить козни ближнему или дальнему.
Для чего человеку даровано воображение? Разве не для того, чтобы он мог, словно наяву, видеть свою мечту, вдохновляться ее красотой. Для того чтобы это видение звало одолевать преграды на пути к мечте, помогало осиливать иногда возникающую грусть и усталость.


                23-10

Огнивцев уехал провожать Бессонова. Луговой и Омельченко вернулись в кабинет. Олег Николаевич принялся расхаживать вдоль опустевшего стола для заседаний, а майор присел на стул у стены.
– Поливанова обещала встречу, – бормотал сам себе полковник. – Куликова мы отпустили. Где же она? Где же та, вторая женщина?
– Олег Николаевич, вам бы отдохнуть, – заметил Омельченко. – Поспали бы немного.
– Отстань, майор, – отмахнулся Луговой. – Я обязательно должен ее увидеть.
– Так завтра и увидите, товарищ полковник.
– Я никак не могу понять, зачем ей все это нужно?
– Кому?
– Той женщине, которая всю кашу заварила. Я уже, кажется, схожу с ума от всего этого бедлама. Надо ее найти.
– Найдем, товарищ полковник. Найдем и задержим.
– Мне бы твою уверенность. Нет, Омельченко, боюсь, ты ничего не понял. Задержать ее не удастся. Мне бы просто с ней побеседовать.
– Алевтина Поливанова обещала поговорить с ней и завтра привести.
– А что ты будешь делать, если они не придут?
– Тогда завтра вечером я навещу Поливанову и доставлю ее к вам, – произнес Омельченко, но к концу фразы ему вспомнилось, как легко Алевтина ускользала из его рук, и уверенности в его голосе поубавилось.
Олег Николаевич присел за стол и включил настольную лампу. Придвинув папку с бумагами, он пробежал взглядом по очередной сводке оперативного отдела.
– Что будем делать, если завтра количество летчиков перевалит за тысячу? – спросил он.
– Я уже думал об этом, – отозвался Омельченко. – Можно закрыть на ремонт какое-нибудь заведение и временно расположиться в нем. Например, учащихся техникума распускаем, а общежитие освобождаем.
– Ни одно заведение не оборудовано под наши задачи. А распустить учащихся быстро не получится.
– Может, Огнивцев решит вопрос переброски части летчиков к нему в областное управление? Кроме того, часть людей распределим по различным институтам для исследований.
– Это не решит проблему кардинально.
– Правда, – Омельченко замялся и не стал продолжать.
– Ты о чем? – поинтересовался Луговой.
– Я думаю, Огнивцев будет возражать по одной причине.
– По какой?
– Он не захочет, чтобы это расползалось, а вдруг это – эпидемия.
– Какая эпидемия? – с нескрываемым раздражением воскликнул полковник. – Хоть ты не говори глупости. Если бы это была эпидемия, мы бы уже давно тоже летали.
– Все равно Огнивцев поостережется.
Луговой замолчал, погрузившись в чтение бумаг. Некоторое время в кабинете царила тишина. Наконец, закрыв папку, он посмотрел на Омельченко и спросил:
– А что слышно о памятниках?
– Олег Николаевич, вы же знаете, людей не хватает. Памятники есть не просят, а потому могут пока подождать. Извините, я позволил себе направить весь личный состав на отработку летчиков.
– Он позволил, – проворчал полковник.
– Если виноват, готов отвечать.
– Ладно, майор, – устало заметил Луговой, – все мы ответим. Каждый за свое. Скорей всего, и завтра нам не дадут заниматься ни памятниками, ни этим дурацким поэтическим бумом. Будь по-твоему, памятники бронзовые, с ними ничего не станет, пускай ждут.
Они опять помолчали.
– Интересно, придет она сегодня? Как думаешь? – спросил полковник.
– Наверное, сегодня уже поздно, – отозвался майор.
– А ты помнишь, первый летчик появился полпервого? И если это ее рук дело, значит, она любит гулять после полуночи.
– А вы считаете, что летчики – это ее рук дело? – уточнил Омельченко.
– Лучше, чтоб это было так.
– Почему?
– Да потому, что если она только запустила этот процесс, а дальше он развивается сам, то боюсь, завтра нам не поздоровится. Тогда это, действительно, эпидемия.
– Товарищ полковник, вы бы прилегли отдохнуть.
– Что ты меня все укладываешь? – нахмурился Луговой. – Ты сам-то сегодня ночью спал?
– У меня не получилось.
– Ладно. Бери машину и отправляйся домой. А завтра часов в семь должен быть здесь.
– А вы?
– А я еще немного посижу. Мне надо кое о чем подумать.


                23-25

Выйдя от полковника, Омельченко заглянул в свой кабинет. Открытое окно, выходившее на огромную зеленую лужайку, обеспечивало прохладу, а натянутая тонкая сетка, защищала от проникновения комаров и радиоволн. Опущенные жалюзи закрывали вид на автобусную стоянку и на промышленное предприятие, но ночную прохладу они пропускали.
Майор прошел к шкафу и достал кожаную папку. Он откинулся в кресле и замер на некоторое время, мысленно озирая полочки памяти, затем собрал со стола несколько листков и уложил их в папку. Ему часто случалось отправляться по делам службы прямо из дома, не заходя в управление. А потому необходимые бумаги приходилось носить с собой. Конечно, судя по сегодняшней обстановке, с утра не придется спешить куда-нибудь за тридевять земель. Но Омельченко по опыту знал, что от неожиданностей лучше страховаться.
Судьба, откалывая свои шутки, любит заставать врасплох тех, кто хлопает ушами.
Повернувшись в угол, он запер сейф и положил ключи в карман. Оглядел стол, нет ли чего лишнего, вздохнул и взял трубку телефона.
– Привет, – произнес он подобревшим голосом.
– Привет, – отозвался женский голос. – Никак вы домой собираетесь?
– Представляешь, как тебе нынче повезло, – улыбнулся Омельченко.
– Неужели можно разогревать ужин?
– Не то что можно, а просто необходимо.
– А вдруг тебе опять что-нибудь помешает?
– Тьфу, тьфу, тьфу. Хорошо, что у тебя не черный глаз.
– Значит, вправду можно ждать?
– Всенепременно. Хозяин возвращается на базу и жаждет, чтобы «кричали женщины – ура, и в воздух чепчики бросали».
– Сегодня, может, и будут тебе чепчики. Но смотри, однажды вернешься – а на базе уже другой хозяин.
Омельченко замолчал. Он не любил, когда жена начинала упрекать за то, что он мало времени проводит в семье. Обычно он отвечал, что она знала, за кого выходит замуж. В душе он ей искренне сочувствовал, но работа не давала ему выбора.
– Ты за эти двое суток хоть немного поспал? – заботливо спросила жена, почувствовав, что пауза затягивается.
– Нет. Не удалось.
– Я удивляюсь, как ты это выдерживаешь?
– Работа такая.
– Ты извини, я болтаю глупости, потому что сегодня очень устала. Почему-то трудный выдался день. Но ты приходи скорей. Я уже включаю плиту.
– Ты не очень торопись. Я ведь доберусь только минут десять первого.
– Я все знаю. Это ты торопись.
– Я уже лечу, – Омельченко положил трубку телефона и откинулся на спинку кресла.
Некоторое время майор сидел, закрыв глаза и скрестив руки на груди. Он спохватился, что не спросил жену, почему она сегодня устала. Но тут же успокоился, решив, что спросит ее об этом дома. В голове зрела тяжесть, как он ни бодрился, усталость все-таки сказывалась.
Прежде легче переносились бессонные ночи. Может, начинает сказываться возраст? Нет, скорей всего, это сегодняшний день выпал таким хлопотным. И откуда взялись эти летчики? Олег Николаевич считает, что во всем виновата таинственная дама. Но неужели она смогла всех научить? Нет, тут что-то не так. Наверное, сначала она научила несколько человек, а уж потом они, в свою очередь, начали учить других.
Как же хочется спать. Не хочется двигаться, не хочется никуда идти. Лечь бы сейчас прямо здесь в кабинете, главное, и раскладушка в кладовке имеется. Нет, жена тогда обидится. Он же сказал ей, что уже летит. Да, взять бы и полететь, как эти летчики. Напрямик до дома близко. Надо подниматься, а то можно и уснуть.
Майор открыл глаза и обмер. Он висел где-то под потолком. Прямо перед глазами, можно рукой дотянуться, находился белый шар светильника.
Сегодня Омельченко уже насмотрелся на летчиков. Поэтому неожиданность его не испугала. Страх, собственно, отсутствовал, ему просто было удивительно, что и он теперь может летать. Но и удивление оказалось каким-то слабеньким, словно подсознание давно готовило его к этой ситуации.
Но его никто не учил. Значит, эпидемия?
Плавно облетев кабинет, майор убедился, что и навыком управления полетом он обладает. Видимо, сказалось его присутствие при некоторых опытах Линкера, когда тот исследовал возможности летчиков. Опустившись в кресло, Омельченко задумался.
Следовало бежать к Луговому и делиться новостью. Но в этом случае – прощай, ужин, прощай мечта поспать в домашних условиях, да и с женой придется объясняться. А с другой стороны, что изменится, если он об этой способности доложит завтра утром? А если это эпидемия, то и Луговой к концу ночи тоже полетит.
Впервые майор Омельченко сознательно шел на нарушение служебного долга, он решался на сокрытие информации от начальника. Возможно, не будь бессонной ночи и накопленной усталости, у майора даже мысли такой не возникло бы. Но сейчас тяжелая голова и ноющая боль в шейных позвонках притупили в нем угрызения совести.
Майор поднялся из кресла, взял папку и вышел в коридор. Замкнув дверь и спустившись на первый этаж, он сдал ключи дежурному и прошел через проходную. Пожилой человек, сидевший справа от крыльца на скамейке под фонарем, поднял голову, внимательно посмотрел на Омельченко, но, видимо, он ожидал кого-то другого, потому что сразу вновь опустил голову и даже отвернулся.
Омельченко сбежал по ступенькам и устремился задворками к асфальтовой дорожке, уходящей напрямик к городским корпусам. Когда здание управления скрылось за поворотом, майор огляделся по сторонам и, никого не заметив, подпрыгнул и плавно взмыл в темное небо.


                23-30

В больших напольных часах что-то щелкнуло, и раздался гулкий мелодичный звон.
Луговой вздохнул и прикрыл глаза.
«Итак, московская комиссия удалилась на отдых, генерал Огнивцев не поехал в Москву, а отправился вместе с полковником Бессоновым в гостиницу, Омельченко отпущен домой».
Только теперь Олег Николаевич почувствовал усталость, хотелось немного посидеть в уединении, не двигаясь, ни о чем не думая. Но в тот момент, когда звон в часах почти стих, еще не открыв глаза, полковник не услышал, понял, что он уже не один в кабинете.
В углу возле журнального столика в кресле сидела молодая женщина.
– Идите сюда, Олег Николаевич, – позвала она, – здесь будет удобнее.
Полковник встал и, приблизился к посетительнице:
– Здравствуйте. Может быть, хотите чаю?
– Спасибо, ничего не надо.
Луговой сел в кресло напротив и внимательно посмотрел на гостью. По профессиональной привычке он попытался определить особые приметы. Прямой, греческий нос, высокий лоб, карие глаза, маленький, округлый, чуть выдающийся вперед подбородок, темные, слегка вьющиеся волосы.
– Как ваше имя и отчество? – спросил Луговой.
– Олег Николаевич, – улыбнулась женщина, – зачем нам формальности? Вы же все знаете. Ведь вам известно даже то, что ваши земляки зовут меня Мусой.
– Простите, – полковник опустил глаза.
– Вы хотели меня видеть?
– Да, – оживился Луговой, – хотел спросить, зачем вы все это устроили?
– Олег Николаевич, зачем расспрашивать женщину о капризах? Поначалу это возникло как шутка. Я сама не ожидала, что все зайдет так далеко. Возможно, мне еще придется за это ответить.
– И что же теперь будет?
– Ах, полковник, оставьте хотя бы на время всю эту прозу жизни. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь прекрасном. О литературе, например, о поэзии. Это мне как-то ближе.
– Вы знаете, – заметил Луговой, – я литературой не занимаюсь. У меня профессия другая.
– Не лукавьте, – усмехнулась Эрато, – конечно, вы занимаетесь не литературой, а литераторами…
– Это не одно и то же.
– Согласна. Но чтобы понять, что представляет собой литератор, вам приходится изучать его произведение. А как вы можете его оценить, если вы не занимаетесь литературой?
– Если он пишет антисоветчину или, вообще, какую-нибудь ахинею, это любой оценит. А потом для сложных случаев у меня есть специалисты.
– Но вы же понимаете, эти специалисты должны быть высочайшего класса. И вообще, современникам, даже специалистам, трудно оценить истинное значение произведения. Конкретности бытия, существующие этические установки мешают им. Немногим удается побороть бытовой консерватизм. К тому же, каждый может ошибиться.
– Ошибку одного исправит коллектив, – усмехнулся Луговой.
– Ах, Олег Николаевич, не мне вас убеждать, что коллективные ошибки более опасны.
– Не будете же вы отрицать, что коллективный разум мощнее, чем разум индивидуума?
– Этого я отрицать не буду. Но сейчас мы говорим о другом. Мы говорим об оценке произведения. Неважно – одиночная это оценка или коллективная, важно – с какой позиции она делается. И заметьте, оценки современников и потомков часто весьма и весьма разнятся.
– Это естественно. Прошлое видится шире, можно оценить не только соседствующие факты, но и последствия, порожденные конкретным фактом.
– Правильно, Олег Николаевич, но все немного сложнее. Дело в том, что этические установки, на основе которых даются оценки произведений литературы и искусства, со временем изменяются. Выдающиеся индивидуумы иногда угадывают направление этих изменений, и тогда их произведения, не соответствуя этике современников, могут соответствовать этике потомков. Пока автор работает, произведение в какой-то мере зависит от него. Но потом оно начинает жить самостоятельно, не подчиняясь автору, а если это настоящее искусство, то оно не подчиняется и времени. Современники могут осудить и забыть произведение, но, если это искусство, оно будет периодически воскресать и будоражить сознание потомков. Но кто из современников в этом случае может быть справедливым судьей?
– Вы хотите сказать, что потомки не поймут наших оценок? – удивился полковник.
– Конечно, понять предков потомки иногда могут, но оправдать – никогда. Не в этом ли суть проблемы поколений?
– У нас нет проблемы поколений, – уверенно заявил Луговой. – У нас…
– Такого не может быть, – с улыбкой перебила его Эрато. – Если нет проблемы поколений, значит, нет развития. Дети должны быть непослушными. Только такие находят новые пути, о которых их родители даже не подозревают.
– Детское непослушание, если ему позволено остаться безнаказанным, приводит к тому, что и взрослый человек не подчиняется законам, по которым живет общество, – возразил полковник.
– Вы не правы. Во-первых, послушайте воспоминания пожилых артистов, писателей, ученых, военных. Почти все они считались не пай-мальчиками, однако нарушителями закона они не стали. И, во-вторых, вы же знаете, что из послушных детей тоже вырастают преступники.
– Гораздо реже.
– Не будем спорить о статистике. Тем более что мы отвлеклись от темы нашей беседы.
– А разве у нашей беседы есть тема?
– Я хотела с вами поговорить о поэзии, о красоте слова. Но мы все время отвлекаемся.
– Простите, это, наверное, оттого что я своими возражениями вас сбиваю.
– Меня сбить трудно, – улыбнулась Эрато. – Я отвлекаюсь потому, что мне хочется вам о многом сказать. Я знаю все ваши возражения, но мне кажется, что вы сможете меня понять.
– Я постараюсь, – усмехнулся Луговой.
– Итак, Олег Николаевич, вернемся к тому, на чем мы прервались. Могут ли современники правильно оценивать произведения литературы, музыки, живописи. Выберем более яркий пример. Ваши современники...
– А ваши?
– Не отвлекайте меня. У вас в стране для многих ваших современников фашизм и музыка Вагнера считались едва ли не синонимами. По крайней мере, еще недавно так было. Но ведь Вагнер не современник фашизма. Его музыка существовала до фашизма и будет даже после вас.
– Фашизм популяризировал Вагнера.
– Я бы сказала точнее: использовал.
– Зачем вспоминать прошлое. С Вагнером мы со временем разобрались. Но согласитесь, ведь есть же произведения, имеющие не только антисоветскую, но и античеловеческую направленность. Всякие выродки начинают пропагандировать такие произведения. А некоторые авторы пытаются свои выверты объявить новым словом в искусстве.
– Современникам многое кажется диким. Ведь способность ощущать новое дана не всем.
– Но существует искусство, оболванивающее массы. Вы призываете и с ним не бороться? – удивился Луговой.
– То, о чем вы говорите, не искусство. А борьба создает прецедент запретного плода.
– А кто может сказать, оценить, определить, что является искусством, а что – нет?
– Вот это – самый главный вопрос. Но ответ на него вы знаете и сами. Целью жизни индивидуума является достижение духовного совершенства и содействие духовному совершенствованию других индивидуумов. Что воздействует на человека, повышая его духовность, то и является искусством. Искусство воздействует на этику индивидуума, видоизменяя, совершенствуя его эстетику. А то, что оглупляет человека, снижает уровень его этических норм, все это не является искусством и со временем отмирает.
– И вы предлагаете нам спокойно ждать, пока это само собой отомрет?
– А вы хотите запретить это приказом?
– Естественно.
– Нет, это не естественно. Насилие рождает раба. Вы же взрослый человек, вы же знаете – запретный плод сладок. Результат ваших мер будет обратным желаемому.
– Как же быть?
– Тут только одно средство: учение, воспитание, образование. Нужно постепенно, но постоянно повышать общий культурный уровень. И при этом нужна терпимость. Нужно предоставить человеку возможность самостоятельно решать, что ему нравится, а что – нет.
– Так вы договоритесь до бог знает чего.
– Ну, ладно. Скажите, вы сами читали какие-то запрещенные у вас произведения? И вообще, кому разрешено их читать?
– Никому не разрешено. А сам я знакомился кое с чем из того, что связано с моей работой.
– Как вы думаете, а те, кто близок к вершине власти, читают запрещенное?
Луговой лишь на секунду замялся.
– Думаю, читают.
– Скажите, а зачем тогда запрещают?
– Чтобы антисоветские произведения не воздействовали на людей, не имеющих, как вы говорите, твердых этических установок.
– Понятно. Но неужели вы думаете, что тот, кто близок к власти, имеет твердые этические установки? А их дети? Они ведь тоже допущены. Мало того, вы сами знаете, что эти дети через двадцать лет сами станут этой властью. Вы в них уверены? Они же вам все перевернут...
– Вот, вы и противоречите сами себе. Значит, им тоже необходимо запретить читать вредную литературу?
– Вы сделали неправильный вывод. Все так и произойдет потому, что вы увлечены запретами, а не воспитанием. Необходимо только медленное и постепенное повышение общей культуры общества. Нужны умные и умелые кадры, а также неустанная их работа. Я знаю, это трудно, это требует огромных затрат сил и времени. Но никакого другого рецепта нет. Главное, чтобы это понимала культурная элита общества и уделяла этому основное внимание. Причем, воспитывать надо и власть. Может быть, ее в первую очередь...
– А если не удастся воспитать?
– Общество, в котором уровень культуры не возрастает, обречено.
– А вы не могли бы...
– Нет. Я и так слишком многое натворила. Никому не позволено вмешиваться в то, что должно происходить естественным путем.
– Вот видите, и у вас существуют запреты, – улыбнулся Луговой.
– Запреты устанавливают люди. Здесь другое. Это законы природы.
– Понятно.
В кабинете установилась тишина. Мягкие ритмичные звуки плыли из того угла кабинета, где стояли часы. Казалось, что само время втекает в деревянный ящик, и тускло поблескивающий в сумраке маятник, мерно раскачиваясь, с нежным металлическим звуком отсекает ровные дольки времени, которые исчезают, падая куда-то внутрь часов, в сумрак.
Луговой прикрыл глаза. Ему было спокойно. Он не знал, что будет делать завтра, но сегодня у него отсутствовали вопросы. Приятно сидеть рядом с этой женщиной, общение с которой умиротворяло его. Не хотелось вспоминать, не хотелось думать о тех заботах, которые мгновенно подступят, едва она покинет его.
Олег Николаевич вздохнул и открыл глаза. Увы, рядом кресло оказалось пустым. Он даже испуганно огляделся, уж не приснилась ли ему вся эта беседа. Луговой встал, пытаясь обнаружить в кабинете следы присутствия необычной посетительницы. В воздухе чуть улавливался приятный запах, да на журнальном столике лежала огромная белая роза. Может быть, это она источала приятнейший аромат, плывущий по кабинету.


                23-40

Луговой, поставив розу в графин с водой, принялся расхаживать по ковровой дорожке. Так ему легче думалось. Двадцать шагов до часов, двадцать – обратно. Настольная лампа освещала только поверхность стола, в кабинете царил полумрак. Едва слышимые звуки маятника, продолжавшие отсекать мгновения, не нарушали тишины.
Беседа с незнакомкой разбудила глухие сомнения, и даже не сомнения, а какую-то внутреннюю неудовлетворенность, которая давно подспудно зрела в нем. Трудно сформулировать причину этой неудовлетворенности, но накапливалась она постепенно, не вдруг. Олег Николаевич не мог бы припомнить, когда он обнаружил, что в душе его существует некий неприятный осадок, мешающий ему искренне радоваться жизни.
Вначале он посчитал это следствием или даже ценой обретенного жизненного опыта. Но со временем возникло сомнение в правильности вывода.
Вот и сегодня он, пусть вынужденно, но серьезно обидел своего друга. Да, существовал приказ об изоляции всех летчиков. Да, в соответствии с приказом ему пришлось задержать практически всех гостей Светланы Алогорской, да и ее саму. Но почему-то он до сих пор не отважился взглянуть в глаза Андрияну. Почему? Наверное, его мучают угрызения совести, или он не может найти подходящие слова, способные успокоить друга?
А что же делать с летчиками? За весь день мы ничего не выяснили. Все вопросы остались без ответа. Как они летают? Почему они летают? Как научиться летать? По-настоящему, нас интересует один последний вопрос. Кто может научить и как научиться? Но эти вопросы имеют смысл, если кто-то не умеет летать. А, похоже, что скоро все будут летать. Спрашивается, зачем тогда этим летчикам, сидящим сейчас на скамейках в физкультурном зале, страдать всю ночь? Ведь завтра все горожане будут летать наперегонки, а послезавтра – вся страна и весь мир. Тогда это придется принять как данность и, засучив рукава, приступить к переустройству мира.
Луговой попробовал остановить бегущие мысли. Еще утром он объяснял подчиненным катастрофическую опасность появления летающих людей, а сейчас, стоя посередине кабинета, он вдруг по-иному представил всю ситуацию.
Ну, появятся эти, как говорил профессор Губарев, homo volaticus, но ведь они появятся повсеместно. Утром он не учел именно этого. Ему тогда казалось, что появится десяток, ну, сотня летчиков. Конечно, с этим можно и нужно бороться. Но если летчиков будут миллионы и даже миллиарды, то тут борьба бессмысленна. Даже если это приведет к катастрофе, сделать ничего не удастся. Нельзя запретить летать, даже если очень хочется. Все равно летать будут. Просто нужно начинать жить в новом мире.
Луговой нахмурился. В этот миг он понял, что нужно делать, последствия его не пугали.

Сев за стол, он поднял трубку телефона.
– Зотов, ты? – спросил он, набрав номер.
– Начальник оперативного отдела, слушаю, Олег Николаевич.
– Это хорошо, что ты еще не ушел. Собери-ка мне дежурную смену, и зайдите ко мне.
– Через две минуты будем.
Действительно, не прошло и двух минут, как в кабинет вошло пять дежурных офицеров. Последним появился подполковник Зотов. Луговой вышел из-за стола к ним навстречу.
– Андрей Федорович, – обратился он к Зотову. – В вашем распоряжении пятнадцать минут. За это время вы должны отсортировать летчиков. Хулиганов и того воришку оставьте, а остальных необходимо отпустить под обязательство явиться завтра в восемь тридцать. В первую очередь отпустите женщин и детей. Все ясно?
– Так точно, – почти хором ответили дежурные офицеры.
Зотов промолчал, внимательно глядя на Лугового.
– Исполняйте, – скомандовал полковник.
Офицеры вышли, а начальник оперативного отдела вздохнул и, опустив взгляд, тихо спросил:
– А как быть с московской комиссией?
– Да они завтра раньше девяти все равно не появятся. А мне этих летчиков уже кормить нечем. Да чего я тебе объясняю? Ты все сам понимаешь.
– Понимаю. Поэтому и опасаюсь. Ведь доложат. А за самоуправство по головке никогда не гладят.
– Ладно, не зуди попусту. Я решение принял, и отвечу в случае чего.
– Боюсь, что тут случай нетривиальный.
– Ладно, Андрей Федорович, спасибо за заботу. Но отменять решение не собираюсь. Да, как я понимаю, в случае чего тебе придется расхлебывать эту кашу вместо меня.
– Я, наверное, откажусь. Это не по мне.
– Зря. Пришлют со стороны, хлопот не оберешься, пока он оботрется.
– Ох, Олег Николаевич, напрасно вы это затеяли.
– Все. Тема исчерпана, – хмуро заключил Луговой и добавил, – Андрей Федорович, сходи, присмотри, чтобы все сделали как надо.
На столе зазвонил телефон. Луговой махнул рукой, отправляя Зотова, а сам вернулся к столу. Он еще не донес трубку до уха, когда услышал крик Огнивцева:
– Полковник, что ты там вытворяешь? Мне докладывают, что ты выпускаешь летчиков. Что ты задумал?
– Товарищ генерал, – попробовал вставить слово Луговой.
– Ты мне не товарищ, – опять закричал Огнивцев. – Ты еще ответишь за свои выкрутасы. Я давно к тебе присматриваюсь. Я всегда подозревал, что в тебе есть гнильцо. Но все-таки не ожидал, что ты такое отмочишь. Слушай, я приказываю, сейчас же отмени свой приказ! Я жду. Сейчас же. Слышишь?
– Товарищ генерал, мне кормить летчиков нечем. А кроме того, среди них есть маленькие дети.
– Не выдумывай. Ничего с твоими детьми не случится. Ну, не поспят в мягкой постели. А по поводу кормежки, человек может месяц голодать. Сейчас же отменяй приказ. Слышишь? Это я тебе приказываю. Повтори. Слышишь? Я сейчас приеду, и ты пожалеешь, что родился на свет.
– Товарищ генерал, они завтра утром вернутся.
– Повтори приказание, – голос генерала перешел на визг.
Луговой отодвинул трубку телефона от уха, но и так голос генерала оставался слышен. Полковник взял в руку скрученный пружинкой провод, тянущийся к телефону, и резким движением вырвал его из аппарата.


                23-45

Андриян Авдеевич давно покинул проходную и теперь в стороне от крыльца сидел на скамейке спиной к зданию управления. Сначала в нем кипело возмущение, и каждые десять минут он отправлялся звонить дежурному. Но тот всякий раз отвечал, что пока не может связаться с полковником. В течение сорока минут Андриян Авдеевич не терял надежду. А потом вдруг почувствовал, именно, не понял, а почувствовал, что Луговой не хочет с ним встречаться.
В первый момент это его поразило. Он всегда считал, что с Олегом их связывают крепкие приятельские отношения. Уже долгое время они дружили семьями. Не только они, но и жены их перезванивались, часто вместе встречали праздники, или на даче ходили в гости друг к другу.
То, что произошло сегодня в ресторане, обидело Алогорского. Он мог бы все понять, если бы Олег просто подошел к нему по-приятельски и спокойно объяснил, что ему нужно поговорить с теми, кто умеет летать. Сказал бы, что хочет разобраться с этой диковинной способностью. Да в этом случае Андриян сам бы помог ему уговорить всех гостей. Но почему-то Луговой выбрал иной, вовсе не лучший способ общения. Команды, окрики, охрана, зачем это все? И Светлану арестовал вместе со всеми. Она относилась к нему лучше, чем к некоторым родственникам, а он испортил ей день рождения. Нет, понять это невозможно.
Сидя возле здания управления, Андриян Авдеевич о многом размышлял, пытаясь хоть как-то объяснить поведение Лугового. Но ничего путного не придумал. Ощущать себя ожидающим просителем было неприятно. Но, понимая, что сегодня уже поздно звонить Чугунову или кому-нибудь из знакомых, Алогорский решил дождаться Олега. Должен же он когда-нибудь пойти домой. Вот тут он и посмотрит в глаза бывшему приятелю.
Но ожидание оказалось долгим и утомительным. Через минут двадцать сидения на скамейке из здания вышла молодая девушка. Алогорскому показалось, что это Алевтина, но она, посмотрев в его сторону, почему-то приближаться не захотела. Отойдя на асфальтовую площадку под ярко горящие фонари, она стала там расхаживать, явно ожидая кого-то.
Алогорский видел, что девушка страдает из-за того, что время идет неторопливо. Она шагала, останавливаясь под фонарем и поглядывая на свои часы. Ожидание ее продлилось почти час. Когда на крыльце появился незнакомый парень, она бросилась к нему навстречу.
– Ну, вот, ты и на свободе, – произнесла она.
Что ответил парень, Алогорский не услышал.
Молодые люди ушли в сумрак по узкой, слабо освещенной дорожке, быстро исчезнув за поворотом.
Еще минут через двадцать за забором послышались голоса. Зашумел мотор машины. Кто-то громко сказал:
– Вас отвезут в гостиницу. Утром автобус придет без десяти восемь.
Раскрылись ворота, наружу медленно выехала «Волга», а следом за ней небольшой автобус. Алогорский напрягся, пытаясь рассмотреть пассажиров. Но окна в «Волге» и в автобусе оказались зашторенными, и рассмотреть кого-либо ему не удалось.
Может быть, Луговой уехал в «Волге»? – подумал Андриян Авдеевич. Но тут же засомневался. Не мог Луговой ехать впереди гостей, которых повезли в гостиницу. Этикет требовал, чтобы он покинул здание после гостей. Так что, скорей всего, полковник только теперь начнет собираться домой.
Ожидание Алогорского продолжалось. Долгое время на крыльце никто не показывался. Тишина и безлюдье вокруг создавали впечатление, что и в здании управления почти никого нет. Светились только стеклянные стены проходной, да одинокое окно на втором этаже. Остальные окна оставались темными. Но Андриян Авдеевич знал, что где-то там, в глубине здания, находятся и Светлана, и все ее гости, и, наверное, они не сидят без света.
Около половины двенадцатого на крыльцо вышел молодой мужчина. Он искоса глянул в сторону скамейки, на которой сидел Алогорский, быстро сбежал по ступеням и устремился в сторону города. И опять стало тихо.
Андриян Авдеевич посмотрел на часы. Как же медленно тянется время. Он понимал, что продолжать сидеть глупо, но мысль о том, что дочь находится где-то рядом, не позволяла ему уйти.
«Жена, наверное, уже извелась, надо бы позвонить домой. Но как это сделать? Телефон-автомат есть в проходной, но двухкопеечных монет, как назло, с собой нет».
Алогорский внезапно почувствовал тупую боль в левой половине груди. Стало тяжело дышать. Мелькнула мысль, что если сейчас он умрет, до утра никто его не хватится.
В кармане пиджака он привычным движением нащупал круглую металлическую коробочку с валидолом и, достав таблетку, положил ее под язык. Откинувшись на спинку скамейки, Андриян Авдеевич прикрыл глаза. Ощущая холодок ментола, он стал ждать, когда начнет действовать лекарство.
Постепенно боль начала отступать. Он глубоко вздохнул, и в этот момент на крыльце появилась первая группа девушек. Их звонкие голоса и смех раздробили окружающую тишину. Тут же появилась еще одна группа, в которой Андриян Авдеевич заметил свою дочь. Он вскочил со скамейки и радостно бросился к ней навстречу.
– Светик!
– Папа, ты? – удивленно вскрикнула Светлана. – Что ты здесь делаешь так поздно?
– Тебя жду.
– А где мама?
– Мама дома. Пошли скорей, а то она там волнуется.
Из проходной за девушками вскоре стали выходить мужчины. Дверь уже практически не закрывалась. Из нее вытекал поток освобожденных.


                23-50

Эрато посмотрела на Алевтину и грустно улыбнулась.
– Ну, что ж. Пришла пора прощаться.
– Ты больше не останешься?
– Я бы еще погостила, но мое время закончилось.
– Ты еще придешь?
– Может быть.
– Спасибо тебе за все. Я этот день никогда не забуду. Знаешь? Я стала другой. Я теперь вижу по-другому, и к людям отношусь по-другому, и к их словам. Мне трудно все объяснить, но это так. Как будто за этот день я прожила лет десять.
– Ты чувствуешь себя постаревшей на десять лет? – улыбнулась Эрато.
– Нет. Ну, что ты? Просто этот день является каким-то рубежом. Все, что происходило вчера, кажется таким далеким и давним, словно это случилось в какой-то прошлой приземленной жизни. А теперь все не так. Теперь я умею летать. И не только я. Теперь начинается новая жизнь, – восторженно говорила Алевтина, – я сейчас еще не очень представляю, какой она будет. Я только уверена, что она будет совершенно другой.
– Погоди, Тинка, – остановила ее Эрато. – Не торопись. Никто не знает своей судьбы. Никто не может быть уверен в том, что его ждет завтра. Очень многое может измениться.
– За сегодняшний день я просто привыкла верить тебе. Но сейчас я чего-то не понимаю. Ты на что намекаешь?
– Я не намекаю, – вздохнула Эрато. – Я просто пришла проститься.
– Эрато, миленькая, а нельзя что-нибудь придумать, чтобы ты не уходила? Поживи еще чуть-чуть у меня.
– Это невозможно.
– Извини, пожалуйста, за мое нахальство. У тебя время расписано по секундам, а я лезу со своими предложениями. Но мне было так хорошо, я к тебе привязалась. И вообще, я тебя люблю.
– Мне у вас тут тоже понравилось, – улыбнулась Эрато. – Но ты правильно понимаешь, меня ждут дела. И, несмотря ни на что, нам пора прощаться.
– Как жаль, что все имеет привычку кончаться. Ты знаешь, я готова расплакаться.
– Не грусти о том, что нельзя изменить, – опять улыбнулась Эрато. – Все, что тебе приносит судьба, нужно принимать спокойно.
– Хорошо. Я постараюсь.
– И вспоминай обо мне.
– Ой, миленькая Эрато, что ты такое говоришь? Ты сделала такой подарок, и не только мне. Как только поднимусь в воздух, так сразу же вспомню о тебе.
– Ты вспоминай обо мне просто так, без всяких полетов.
– Почему? Я же теперь буду больше времени проводить в воздухе, чем на земле.
– Не зарекайся.
– Что-то я никак не пойму твоих намеков, – Алевтина пытливо посмотрела на Эрато.
– Да не намекаю я… – вздохнула та. – Я просто прошу тебя помнить свои приключения.
– Ну, что ты? Я их никогда не забуду. Ты для меня сделала столько доброго…
– Ты тоже сегодня сделала доброе дело, – перебила ее Эрато.
– Какое доброе дело?
– Ты помогла одному человеку, когда он попал в аварию.
– А-а. Это ночью. Когда мы с Колей оттащили его в больницу.
–Да. Я с ним беседовала. Ты знаешь, он мне понравился.
– А мне – нет.
– Неважно. Главное, помни о добром деле, которое ты всегда должна делать.
– Это пусть он помнит... А то даже не поблагодарил как следует. Постой. Что ты только что сказала?
– Я хочу, чтобы ты не забыла, что нужно делать добрые дела...
Эрато сняла свои янтарные бусы и надела их на шею Алевтины.
– С этими бусами твои воспоминания, возможно, лучше сохранятся, – улыбнулась она.
– Почему ты говоришь: возможно? Я тебя что-то перестаю понимать. А поточнее нельзя?
– Поточнее я не могу. Моя мать всегда говорит, что память – загадочная штука. Обрати внимание, в ней все сохраняется независимо от желаний человека. И никому не дано знать, зачем так устроено. Человеку позволено вспоминать только крохи из того, что он запоминает.
– Да. Я тоже это замечала. Говорят, под гипнозом человек вспоминает гораздо больше.
– Ладно. Так мы еще долго можем проговорить. Мне пора. Прощай.
– Прощай, милая Эрато. Но неужели мы больше никогда не увидимся?
– Не знаю. Все может случиться, я сейчас исчезну. А ты должна спокойно сесть и минут на десять закрыть глаза. И не вздумай их открыть хотя бы на миг. Иначе твой разум может помутиться или память об этом дне исчезнет. Ты не бойся. Я буду недалеко. Ты все поняла?
– А что должно случиться за десять минут?
– Ты все поймешь.
– А когда можно будет открыть глаза?
– Ты сама поймешь. Все. Теперь приготовься и прощай. Пора. Закрывай глаза. И будем надеяться на лучшее.


                23-55

Прекрасна августовская ночь! Асфальт, прогретый за день солнечным светом, еще не остыл. Но легкое движение воздуха уже несет прохладу. Не хочется уходить в дом, в душные комнаты. Над головой висят мириады звезд. Часами можно смотреть на них завороженно, как смотрят на движущуюся массу воды или на беспокойное пламя костра.
В этом созерцании человек словно приобщается к чему-то, что увлекает кажущимся повторением простых образов, каждый из которых, по сути, не является повторением предыдущего. И это непостижимое бесконечное повторение неповторяемого вливается в разум, затопляя его. Нет ни желания, ни сил, чтобы оторваться от этого зрелища. Нет возможности постичь его величие.
Но вот, разум, утомленный непостижимой бесконечностью над головой, заставляет взгляд опуститься от звездной светящейся бездны к близкой земле. Но она погружена в прохладную темноту, в которой размыты контуры даже близких предметов, неразличимы их детали.
Или, может быть, они неразличимы после ослепления звездным светом?
Проходит долгое время, прежде чем глаза привыкнут к темноте. В непроглядной черноте легким намеком проступают голубые стволы ближних берез. Вот утоптанная тропинка начинает отражать звездный свет. Но это отражение так слабо, что его можно разглядеть только боковым зрением. Тропинка становится чуть светлее, чем окружающая темнота, по ней можно двинуться вперед, рискуя наткнуться на ветки придорожного кустарника.
И вдруг под ногами открывается бездна. От неожиданности захватывает дух.
Где-то далеко внизу светятся слабые искры огня. И оттого, что эти огоньки так малы, охватывает страх перед глубиной открывшейся пропасти. Может быть, под ногами рассыпаны мелкие осколки какого-то фантастического сосуда, сияющие отраженным светом?
Нет, это не осколки. Расположение огоньков почему-то знакомо. Оно что-то напоминает. Разум торопливо раскручивает память, пытаясь раскопать залежи прежних видений, найти среди них необходимое изображение. И когда это происходит, рождается радость узнавания.
Восхитительное зрелище – отражение звезд на глади ночного пруда!
Вот она, Большая Медведица! Только она как бы вывернута наизнанку. А вот дымка Млечного пути. Может быть, отправиться по этому пути? Но нет. Едва нога касается поверхности воды, звезды оживают, начинают танцевать, подпрыгивая. И этот танец, разрастаясь в стороны, охватывает все большее пространство.
Постепенно танец затихает, звезды успокаиваются. И вновь наступает величественная неподвижность. Мириады звезд над головой, мириады звезд под ногами. И неторопливо подступающая полночь.
Что собой представляет грань, через которую Земля проникает в полночь?


                23-59

Полковник сидел за столом. Прямо перед ним с чуть слышным металлическим шелестом шли часы. Мерно раскачивался огромный маятник. Секундная стрелка соскользнула с цифры двенадцать и выбежала на последний круг. До полночи осталась последняя минута.
Луговой понимал, что для него все кончилось.
Огнивцев уже мчится.
Мысли отсутствовали.
Воспоминания о прожитых мгновениях тоже не возникали.
Он чувствовал тяжесть в плечах и понимал, что бесконечно устал.
Перед ним на столе лежал пистолет.
Где-то в подсознании скреблась одна мысль о жене. Ему было жаль Веру. Она всегда ему говорила, что хочет умереть вместе с ним в один день. Но, видно, не судьба.
Он дал себе обещание, что спустит курок вместе с последним ударом часов.
Так легче.
Вот, уже осталось тридцать секунд.
Страх отсутствовал.
Чувства притуплены усталостью.
Тускло поблескивающий ствол пистолета притягивал его взгляд.

Олег Николаевич не услышал, почувствовал, что в кабинете он снова не один. Медленно подняв глаза, он увидел и узнал ее. Прекрасная незнакомка в белом плаще стояла возле часов в сумрачном углу кабинета.
По кабинету опять поплыл приятный запах незнакомых цветов. Взгляд полковника соскользнул с пистолета и поднялся навстречу гостье. Секундная стрелка за спиной незнакомки вздрогнула и вспрыгнула на цифру девять.
– Вы опоздали, – прошептал Луговой.
– Я всегда появляюсь вовремя, – чуть слышно ответила женщина.
– Это бесполезно. Для меня уже все кончено. Но все равно я рад, что вижу вас.
– Не надо торопить судьбу.
– Я не тороплю. Я просто привык принимать и исполнять принятые решения.
– Нужно привыкнуть принимать решения судьбы, а не препятствовать ее воле.
– У нас считается, что человек сам творит свою судьбу.
– Это вы по-молодости, – улыбнулась женщина. – К старости многие мудреют и начинают понимать, что зависимость судьбы от человека несколько сложнее.
– Что вы имеете в виду?
– У вас недаром говорят, от судьбы не уйти. Поэтому я бы сказала, что к человеку активному и судьба благосклонней относится.
– Возможно. Но для меня это уже не имеет значения. Я уже принял решение.
– Но вы не подумали, ведь ваше решение ударит по близким вам людям.
– Я обо всем подумал, я знаю, что причиняю боль близким. Это и моя боль. А потом, у меня просто нет другого выхода. По крайней мере, я его не вижу.
– Вы хотя бы написали письмо жене. Да и перед другом неплохо бы извиниться.
– Я и об этом думал. Но я уже все равно не успею. Ровно в двенадцать часов я спущу курок. И вас я попрошу покинуть мой кабинет до этого момента.
– Вы считаете это очень важным?
– Да. Я хочу умереть ровно в полночь.
– Все в мире относительно.
– Я так решил.
– Но ведь ваши часы спешат.
– Как спешат?
– Да. На пятнадцать секунд.
– Всего-то?
– Иногда этого достаточно, чтобы изменить судьбу.
– В принципе я с вами соглашусь. Но, увы, это не мой случай. Мне уже не помогут даже пятнадцать часов.
– И все-таки я вам советую написать письмо жене.
– Но я же не успею.
– Олег Николаевич, вы меня удивляете. Только что я вам сообщила, что ваши часы спешат. Не зная этого, вы бы нажали курок все равно не в тот момент, который сами назначили. А если вы напишете письмо, то сможете нажать курок лишь на минуту позже. Какое это, по большому счету, может иметь значение? Или вы боитесь, что эта минута может изменить ваше решение?
– Я не изменяю своих решений.
– Так вы напишите письмо?
– Я никак не пойму, почему вы об этом заботитесь?
– Просто я не люблю, когда одни хорошие люди причиняют боль другим хорошим людям.
– Ладно. Я обещаю, что сейчас напишу записку жене. А теперь прошу вас оставить меня.
– Хорошо, я вас оставлю. Пишите письмо. А все остальное предоставим решать судьбе. Она часто бывает благосклоннее, чем люди.
Луговой взглянул на часы и удивился. Секундная стрелка по-прежнему стояла на цифре девять.
– Часы почему-то остановились, – сказал он.
– Это не часы остановились, это остановилось время.
– Этого не может быть.
– Вы знаете, мое второе имя – Вдохновение. А людям творческим известно, когда приходит вдохновение, время останавливается. Так что, если хотите жить вечно, постарайтесь, чтобы вас не покидало вдохновение.
– Вы смеетесь?
– Нет. Я как никогда серьезна. А теперь прощайте. И не забудьте, вам вполне хватит времени, чтобы написать записку. Главное, не торопитесь. В конце концов, можно потратить и две минуты, недосказанность нужна только в литературе.
Незнакомка исчезла. И в то же мгновение секундная стрелка на часах спрыгнула с цифры девять. Полковник придвинул листок бумаги и склонился над ним…




                ЧАСТЬ 3



                ОТ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ

Темнота окутала округу, когда седой старик опять поднялся на вершину холма.
Здесь оказалось немного светлее, и старик увидел, что возле большого камня его вновь ожидает высокая неподвижная фигура во всем белом.
– Тео, я торопился. Слушаю тебя, – произнес старик, подходя ближе.
– Дейво, я тебя предупреждал. Но ты не справился.
– А кто меня лишил моего могущества? Что вы теперь хотите? – возмутился старик.
– Когда твой двоюродный брат передал людям огонь, ты наказал его за своеволие.
– Тео, я стар, могущества меня лишили. Я не могу так наказать свою дочь.
– Дейво, не надо ссылаться на прожитые годы. Мы всегда обязаны исполнять волю Закона. А дети, независимо от их возраста, – постоянная наша боль и наша ответственность.
– Тебе сейчас легко говорить. А когда кто-то молодой и сильный придет и сменит тебя, что ты тогда скажешь?
– Я не хочу это обсуждать. Никто не может отменить наш долг.
– А у меня уже нет сил. Старик всегда может позволить себе надеяться, если не на понимание, то хотя бы на жалость.
– Но старик никогда не должен позволять себе быть жалким.
– Тео, я признаю твою мудрость. Скажи, что мне теперь делать?
– Ты уже ничего не сможешь сделать.
– А может, ничего и не надо делать? Ну, пошутила девочка. Может, простить ее?
Дейво улыбнулся собеседнику. Но тот гневно сверкнул глазами и воскликнул:
– Глупец. Разве ты не понимаешь? Летающие люди – это потрясение всех основ. Обрушится все, на чем до сих пор стоял мир. Человек сравнит себя с богом. Рухнет вера. Люди погрязнут в грехе и распутстве.
Тео на мгновение умолк, а потом уже спокойнее спросил:
– Тебя это не пугает?
– Ты прав, – вздохнул Дейво, – но я не знаю, как это можно исправить.
– Да, придется мне заниматься этим. Но я последний раз тебя предупреждаю. Отныне за любое нарушение Соглашения я буду карать жестоко и на самой ранней стадии.
– А как же быть с любимчиками? – улыбнулся Дейво.
Тео не ответил. Он, не прощаясь, медленно пошел прочь.
– Дай тебе сил управиться с часовыми поясами, – произнес за его спиной старик.
Тео на мгновение остановился, оглянувшись, но ничего не сказал. Несколько шагов и его фигура скрылась за камнем. Дейво дождался, когда собеседник исчез, и, шаркая ногами, побрел в противоположную сторону.
Вокруг стояла непроглядная темень. Над головой опять сияли крупные звезды. Но их свет не мог рассеять окружающей тьмы. Внизу у подножия холма оранжевыми искрами светился лагерь.
У входа в шатер к Дейво из темноты приблизились темные фигуры.
– Извините, можно вас на минуточку? – спросил один из подошедших.
Дейво нахмурился и стукнул посохом о землю. Под ногами у него сверкнули небольшие молнии, и грохотнул недолгий гром. Фигуры шарахнулись в сторону на безопасное расстояние. Они почти скрылись в темноте. Оттуда, издали послышался голос.
– Дедушка, мы хотим вас предупредить.
Дейво сильнее ударил посохом о землю. Ярко сверкнуло несколько молний одновременно. Раздался резкий и длительный треск, словно кто-то разрывал широкое натянутое полотно. Округа озарилась голубым огнем.
На мгновение контрастными пятнами проявились бледные напуганные лица незнакомцев. Ослепительное сияние погасло, и наступившая темнота показалась еще более непроглядной. И тут грянул оглушительный гром…
Дейво вошел в шатер. Множество горящих факелов освещало внутреннее пространство. Сидящие за столом молча встретили его появление. В этот миг он ощутил прежнюю власть и прежнюю силу. Его пронзительный взгляд мог сейчас испепелить противника. Один кивок головы навсегда решил бы судьбу любого. Суровое лицо его окрашивала решимость.
Он сделал шаг вперед. Нога неожиданно попала в выбоину, он оступился, потерял равновесие и покачнулся. Не будь посоха, он, возможно, даже упал бы. Только ухватившись за него двумя руками, Дейво устоял.
Но этого оказалось вполне достаточно, чтобы напрочь исчезло возникшее ощущение силы. Он почувствовал непомерную усталость от этой прогулки на вершину холма. Тяжесть разлилась по всему телу. Руки стали неподъемными, ноги не хотели двигаться.
Дейво заставил себя неторопливо пройти во главу стола, где, с трудом скрыв облегчение, уселся в свое кресло. Он только на мгновение прикрыл глаза. Тео обвинил его, что он не в силах исправить ошибки родственников. Как ни грустно признавать, но Тео прав. Только за этим столом он еще кое-что может. Да и то…
Дейво оглядел сидящих.
Тео убеждает, что нужно возлюбить ближнего своего. Но как это сделать по отношению к незнакомому, если даже некоторые родственники рады спихнуть его с кресла.
Взор Дейво прояснился, он видел всех сразу и каждого в отдельности.
Вот сидит Пром. Он изредка бросает взгляд на Миду, но старается, чтобы никто этого не заметил. Мида отвечает ему тем же. Иногда взгляды встречаются, и тогда на их лицах появляется нежность друг к другу.
Чуть дальше расположился Гер. Он обеспокоен. Исподтишка бросает взгляды то на Мара, то на Пола. Но Пола, кажется, ничто не волнует. Он разговаривает со своей Калли и ни на что не обращает внимание. Мар пристально смотрит на Фро, сидящую напротив рядом с Гефом. Фро слушает Гефа, который хмуро говорит ей что-то. Вот, поймав взгляд Фро, Мар подмигивает ей. Молодая женщина хочет встать, но Геф кладет свою тяжелую руку на ее руки и некоторое время удерживает Фро на месте.

Дейво, словно со стороны, увидел все это сразу.
Геф немного ослабил хватку, и Фро, освободив свои руки, встала. Мар, скосив глаза, наблюдал за ней. Фро отошла к столику, на котором стояли кувшины с нектаром, она взяла один из кувшинов, стоящий отдельно, и направилась к Дейво.
– О, солнцеликий! – воскликнула она, подходя ближе. – Позволь, я наполню твой бокал волшебным напитком. Он утолит твою жажду, он укрепит твои силы.
Фро медленно наклонила кувшин над кубком Дейво. Сидящие за столом тоже принялись наполнять свои кубки. Фро поставила кувшин на стол рядом с Дейво и удалилась на свое место.
– Я знаю, что некоторым надоела наша однообразная жизнь, – неторопливо заговорил Дейво, придвинув бокал и взяв его в руки. – Отдельные горячие головы считают, что ее можно изменить. Увы, все предопределено судьбой. Семя прорастает и распускается цветок, цветок увядает и порождает новые семена. Ничто не может цвести вечно. Надо найти силы и осознать, что твой цветок увял. Никакое буйство, никакое несогласие не поможет. Нужно спокойно принимать то, что ниспослано свыше. В этом и заключается высшая мудрость.
Дейво откинулся в кресле и прикрыл глаза. За столом зашумели. Послышался звон бокалов и радостные возгласы пирующих.
– Дейво, что же ты не пьешь? – крикнул Гер, поднимаясь со своего места. – Я предлагаю выпить. Раз уж нам пообещали, что наша жизнь не изменится, раз уж нам предстоят эти бесконечные гонки по пустыне, то пусть хоть дней отдыха будет побольше. Таких, как сегодня.
Гер высоко поднял свой бокал и воскликнул:
– Да будет сегодня! – и разом осушил бокал.
Многие его поддержали. В шатре стало шумно.
Дейво оглядел присутствующих, отставил свой бокал на стол и тихо произнес:
– Таких дней, как сегодня, не должно быть.
– Он не пьет, – громко сказал Мар. – Ему не нравится наш отдых, – еще громче добавил он, и с вызовом закричал, – ему ничего не нравится.
Мар вскочил из-за стола. Соседи попытались его удержать, но он вырвался и отступил к стене шатра. Крутанув головой, он, насупившись, оглядел собравшихся налитыми бешенством глазами.
– Нет, по-моему, с этим пора кончать. Все, Дейво, мое терпение иссякло, – выкрикнул он и, выхватив свой меч из ножен, двинулся к старику.
И вдруг раздался страшный скрип. Заскрежетал металл. Мар внезапно остановился и начал сгибаться в неестественном поклоне.
– Проклятье! – сквозь зубы воскликнул он. – Коварный Пол, ты еще поплатишься за это.
Пол только покосился в его сторону. Гер растерянно смотрел на Мара. Скрип и скрежет продолжались. Доспехи Мара сгибали его все больше. Он пытался сопротивляться, но металл оказался сильнее.
Фро хотела броситься на помощь Мару, но тяжелая рука Гефа, сидевшего рядом с ней, удержала ее на месте. Легкая презрительная улыбка слегка искривила губы Гефа.
Дейво выплеснул содержимое своего бокала на пол, и теперь сидел, спокойно наблюдая за происходящим. Мар, согнутый в поклоне, упал на колени, а потом на бок.
– Дейво, – воскликнул Пром вставая, – надо что-нибудь сделать.
Дейво молчал. Он один знал, что ничего делать не надо. Уже некогда. Истекали последние мгновения.
Внезапно под ногами задрожала земля…
И наступила полночь…



                ВРЕМЯ ОЖИДАНИЙ


                00-00

На электрическом табло, расположенном на крыше Дома Культуры, на мгновение, прежде чем погаснуть, задерживается прежняя надпись:
27 августа      23ч 59м.
и вспыхивает новая:
27 августа     00ч 00м.
Дима Логинов на середине газона продолжает оставаться в прежней позе, намереваясь дочитать начатое стихотворение А. С. Пушкина, но, оглянувшись, он больше не видит девушки, она исчезла.
«Господи, – думает Дима, – и чего это меня так разобрало? Галлюцинации какие-то».
Он, повернув руку к фонарю, смотрит на свои часы, потом, обернувшись, – на часы на крыше Дома Культуры, и, увидев цифры «00ч 01м», решает, что ему пора домой. Он уже достаточно поиспытывал терпение жены, и теперь Аня больше не будет на него кричать. Кроме того, он понимает, что приятель его уже спит, а потому, сойдя с газона, он оглядывается на темное здание Дома Культуры и хмурится.
Он вдруг вспоминает, как ему пришел ответ из журнала «Юность» со словами: ваши стихи журналу не подходят.
«И эти пижоны что-то говорили про поэтические способности… Да пусть они все пропадут пропадом, – думает он. – Зачем я, как проклятый, трачу силы и время на то, чтобы написать стихотворение, если это никому не нужно? Мне тридцать пять лет. У меня есть жена и сын, которых я люблю. Я еще не посадил дерево, я еще не построил дом. Вот куда надо бросить свои силы. Завтра же пойду в профком и подам заявление, чтобы нам дали садовый участок».
Его что-то беспокоит. Оглядевшись по сторонам, он переводит взгляд на свернутую в трубку тетрадь, которую сжимает в руке. Подчиняясь непонятному импульсу, он размахивается и забрасывает тетрадь на газон.
Не оглядываясь, Дима направляется к дому.
Брошенная тетрадь, трепеща листами, долго летит по воздуху. Из нее вываливается с десяток отдельных листков. Тетрадь падает в траву, а листки, подгоняемые ветром, разлетаются по площади...


                00–05

Звучит аккордеон. Алевтина открывает глаза и с удивлением узнает комнатку в Доме Культуры, куда они зашли со сцены.
«Но это уже случалось вчера. И то же самое повторяется сегодня? Вот, девушка с соломенными волосами играет на аккордеоне. Вот сидит Никита, а рядом с ним Коля, в углу еще несколько человек из литобъединения».
Алевтина никак не поймет, что происходит. Все это уже происходило. Она поднимает руку, и пальцы ее находят теплые на ощупь янтарные шары знакомых бус. Десять минут назад их подарила Эрато. Алевтина растеряна. Цепочка событий разорвана. Она никак не свяжет концы. Осторожные вопросы, которые она задает то Коле, то Никите, мало что проясняют.
– Может ли человек летать? – спрашивает она Колю.
Тот откровенно смеется над нею.
– Ты где был два часа назад? – спрашивает она Никиту.
Тот как-то странно смотрит на нее и отвечает:
– Там же, где и ты – на сцене, где мы читали стихи.
После этого вопроса Алевтине с трудом удается рассеять возникающую настороженность Никиты и свести все к шутке. Но ей самой не до шуток. Она постепенно начинает понимать, только она помнит то, что происходило вчера. Для остальных этого «вчера» еще не было.
Пятнадцать минут первого Никита и Коля с Алевтиной выходят из ДК. Алевтина молчит. Коля с Никитой говорят о воинствующих графоманах, но так и не приходят к общему мнению. Вскоре они расстаются. Коля идет провожать Алевтину. На прощанье Алевтина говорит Никите:
– Ты завтра на работе с утра затри ленту с текстами Пастернака. Очень прошу тебя. Поверь мне, иначе будут у тебя неприятности.
– С чего вдруг затирать? Жалко, там такой труд, – улыбается Никита.
– Хочешь, чтобы тебя куда-нибудь привлекли? – восклицает Алевтина.
– Ладно, ладно, – отмахивается Никита, – я тебе верю, завтра же и с утра.
– Никита, только, прошу тебя, не шути. Обещаешь? – настаивает Алевтина.
– Ладно, обещаю, – сдается Никита, – пока, до завтра.
– Ты не обманешь меня? – еще раз спрашивает Алевтина.
– Тебя я никогда не обманывал и обманывать не буду, – излишне серьезно произносит он.


                00–30

Петр Иванович Изъянов просыпается в пол первого ночи. Ему почему-то кажется, что в квартире кто-то есть. Надев тапочки, он бредет по квартире, зажигая свет, но никого не обнаруживает. Сев в кресло, он отрешенно смотрит на устроенную иллюминацию. Его гложет странная тревога, но понять причины ее он не может.
Петр Иванович встает, вновь уныло обходит комнаты, гася свет. Он ложится в постель и вскоре засыпает. Ему снится прекрасная незнакомка, которая чем-то угрожает, он куда-то проваливается и долго-долго падает. У него захватывает дух, и от этого он вновь просыпается. Отбросив душное одеяло, он молча лежит с открытыми глазами, пытаясь вспомнить мелькнувшие во сне видения. Но ничего не припомнив, поворачивается к стене и закрывает глаза. Неожиданно, словно наяву он видит злополучный сто двадцатый корпус, в котором протекает крыша.
«Надо что-то делать, – решает Петр Иванович. – Может быть, вернуть рубероид? Но как? Втихаря не привезешь. Застукают. Потом не отмоешься. Зря я взял эти рулоны. Собирался на сарае крышу ремонтировать. Но подвернулся левый шифер, потому рубероид не пригодился. Конечно, у хорошего хозяина ничего не пропадет».
«А для сто двадцатого корпуса надо выхлопотать битум. Опять зальем, замажем, глядишь, до следующего лета доскрипим. А там видно будет».
Петр Иванович вздыхает и неожиданно быстро засыпает.


                00–45

Вадим нажимает кнопку вызова лифта, но дожидаться не хочется. Со второго этажа он сбегает по лестнице, хлопнув дверью подъезда, оказывается на улице. Настроение у него прекрасное. Он садится на жесткую деревянную скамейку, вытягивает ноги и зевает.
Вадим не торопится, он выкуривает две сигареты, прежде чем в подъезд, который он только что покинул, возвращается мужчина, ведущий с прогулки маленькую белую собачку.
Вадим улыбается своим мыслям, потом еще раз потягивается и резко встает. Бросив сигарету, он направляется прочь по улице.
Впереди видна чья-то фигура. Фонарный свет, падающий сквозь листву деревьев, мешает рассмотреть пешехода. Вадим ускоряет шаг, и догоняет спешащую девушку.
– Извините, вам не нужна помощь? – заговаривает он первым.
– Нет, – коротко отвечает девушка, повернувшись вполоборота.
У Вадима что-то обрывается в груди. Он не может понять, почему этот ответ симпатичной девушки вызывает в нем чувство ужаса.
– Извините, – бормочет он и отстает.
Незнакомка торопливо скрывается в сумраке.


                00–50

Плачет Кеша. Как любая мать, Аня спит чутко. Она поднимается и, шлепая тапочками, подбегает к сыну, поит его водой и, когда тот успокаивается, возвращается в постель.
Взглянув на несмятую подушку Димы, она вздыхает и косится на будильник. Слабый свет уличных фонарей, проникающий через окно, позволяет различить стрелки. Уже поздно, а Димы еще нет. Но испугаться она не успевает, в замке входной двери слышится звяканье ключа, и Аня успокаивается, забираясь под одеяло. Потом, пообещав себе не забыть отпроситься с работы и сходить в санэпидемстанцию, она улыбается и засыпает прежде, чем в комнате на цыпочках появляется Дима.

                01–00

Алевтина у своего подъезда расстается с Колей. Поднявшись к себе, она тщательно осматривает квартиру. В кухне на календаре дата: 26 августа. Алевтина отрывает листок календаря, и вспоминает, что уже отрывала этот листок вчера.
Но опять наступает вчера.
Она кипятит воду и выпивает чашку чая, затем идет в комнату и ложится спать. Уже в постели она вспоминает, что завтра, а вернее, уже сегодня у нее отгул. Можно как следует отоспаться.


                01–15

Вадим возвращается домой, выходит покурить на балкон и оглядывается на форточку. Приходит мысль, что если дверь захлопнется, придется разбивать стекло и залезать в комнату через форточку.
Он возвращается в комнату, приоткрывает форточку и только после этого вновь выходит на балкон.
Закурив и облокотившись на ограждение, Вадим бросает взгляд вниз. На мгновение у него темнеет в глазах, он почти отпрыгивает к стене и, выбросив недокуренную сигарету, возвращается в комнату.
Его трясет от непонятного страха высоты, которого прежде никогда не было…


                02–15

Полковник Луговой дает указание майору Омельченко оказать помощь Андрею Федоровичу, после чего спешит к генералу с докладом о подготовленной операции. Машина летит по пустынному шоссе, приближаясь к далеким огням ночного города. Впервые в жизни полковника одолевают сомнения в успехе операции, и он пытается понять причины этого сомнения. Он уверен в своих подчиненных, но в то же время интуиция ему подсказывает, что усилия будут затрачены большие, а результат вряд ли окажется серьезным.
Полковник обдумывает, стоит ли делиться сомнениями с генералом. Рассмотрев все возможные последствия такого разговора, Луговой решается промолчать, так как слишком велика вероятность того, что генерал, несмотря на сложившиеся добрые отношения, может понять его неправильно.


                02–55

Алогорскому, как и многим другим зеленоградцам, в эту ночь тоже снится сон. Под ярким августовским солнцем в кучке городского начальства он стоит на площади перед Домом Культуры.
У микрофона сам Чугунов. Откашлявшись, Эдуард Борисович говорит:
– А сейчас предлагается послушать виновника торжества.
Начальство расступается и освобождает проход к микрофону. Все с улыбками смотрят на Андрияна Авдеевича, и он понимает, что от него ждут какой-то речи. Алогорский выходит к трибуне и вдруг замечает внизу Светлану.
– Дорогая дочка, – произносит он, и его голос, усиленный репродукторами, гремит над площадью, – в этот день твоего совершеннолетия я хочу сделать тебе подарок.
В руках Алогорского оказываются большие ножницы. Он разрезает алую ленточку, и вдруг у всех перед глазами возникает изящный подвесной мостик, перекинутый через пруд.
– Вот он, мой подарок – Светланин мостик, – говорит Андриян Авдеевич.
Чугунов хмурится.
– Андриян Авдеевич, – говорит глава города, – есть мнение, что суть ваших мыслей не соответствует линии развития… А ваше последнее решение, вообще, ошибочно. Взгляните, куда направлен ваш мост?
– Он соединяет два берега, – бормочет Алогорский.
– Нет, я не об этом. Вы видите, памятник вождю на том берегу? Как будто вождь идет к вашему мосту. А дальше куда? Да, да, к Дому культуры. А почему не к горсовету?...
Андриян Авдеевич просыпается, и некоторое время лежит с открытыми глазами.
«Что за чепуха снится?», – думает он.
И вдруг ни с чем не связанная возникает мысль:
– А возле ДК надо бы поставить скульптуру Лиры или, может быть, даже Музы…


                03–30

Лейтенант Петров просыпается среди ночи. Ему очень жарко под одеялом.
– Надо брать воду и на повозках отправляться на север, – бормочет он. – Там будет прохладней. Здесь хорошо только этим полуголым грекам.
Хорошо, что он ночует на служебной квартире.
Жена не будет ворчать утром из-за того, что он разговаривает по ночам.
Он отбрасывает одеяло и, повернувшись на бок, тут же опять погружается в сон. Скоро ему вставать и отправляться к какой-то Поливановой…


                04–00

Алевтина внезапно просыпается. Она со страхом смотрит на часы, и, понимая, что может опоздать, поднимается с постели. Одевшись, она выходит на улицу. Найдя во дворе исправный телефон-автомат, она набирает 02.
– В двух километрах от города на шоссе произошла авария, – произносит она в трубку.
– Кто говорит? – спрашивает дежурный, – девушка, назовите себя.
– Это неважно, – отвечает Алевтина, – пошлите помощь, а то погибнет хороший человек.
Она вешает трубку и уходит.
Дежурный, услышав гудки, тоже кладет трубку и говорит помощнику:
– Звонила какая-то дама. Говорит, что на подъезде к Зеленограду авария.
– Сообщи в ГАИ, – отзывается помощник.
– Но она назваться не захотела. Да и звонила по автомату.
– Ну, мало ли. Может, ехала и увидела аварию, а теперь звонит.
– А что же она сама не помогла?
– Хочешь, чтобы я тебе придумал причину? Чего ты боишься? Что это детская шутка?
– Кто ее знает.
– Для детей время не совсем подходящее.
– Ну ладно, – вздыхает дежурный и набирает коммутатор ГАИ.
Этот звонок спасет жизнь полковнику Луговому.


                04–07

…Когда машина взлетает на пригорок и лучи фар, резко опустившись на шоссе, высвечивают застывшего от испуга зайца, водитель сбрасывает газ и нажимает педаль тормоза. Но расстояние слишком мало.
Луговой немного поворачивает руль, чтобы объехать зверька, но тот в последнее мгновение неожиданно прыгает в ту же сторону, и потому полковник, чертыхнувшись вполголоса, инстинктивно опять крутит руль. Машину заносит, она пересекает встречную полосу и, съехав в кювет, переворачивается вверх колесами, а потом медленно заваливается на бок…


                04–10

– Во, оперативность!? – удивляется милиционер-гаишник, останавливая «Жигули» возле опрокинувшейся машины.
– Что ты имеешь в виду? – интересуется его напарник, сидящий с ним рядом.
– Смотри, – показывает водитель, – колеса еще крутятся. Кто-то позвонил в милицию, милиция позвонила нам. Мы десять минут едем по вызову. А ты видишь, авария произошла лишь минуту назад. Как это прикажешь понимать?
– Что тут понимать? Пошли водителя вытаскивать, машина уже загорелась, – ворчит напарник.


                04–20

Алевтина, вернувшись домой, уже не ложится спать. Она присаживается к столу, достает лист чистой бумаги и задумывается.
Потом смотрит на часы и тянется к телефону.
– Я тебя разбудила? – спрашивает она.
– Да нет, я всегда ложусь поздно, – узнает ее по голосу собеседник. – Что случилось?
– Никита, я очень за тебя переживаю. Тебе действительно могут грозить неприятности. Поверь мне, и, пожалуйста, затри ленту с Пастернаком.
– Алевтина, я уже обещал тебе это сделать. А то, что обещаю, я всегда выполняю. Чего ты до сих пор не спишь? С чего ты переполошилась? Тебе известно что-нибудь конкретное?
– Я просто волнуюсь. Считай, что это женская интуиция.
– Тогда успокойся и ложись спать.
– Извини, я тебе помешала?
– Нет. Я как раз завершил свою работу. Собираюсь с чистой совестью ложиться спать. Сегодня, мне удалось дописать решающую главу, и теперь можно будет перейти к концовке.
– Извини, Никита, ты пишешь прозу?
– Да. Это будет роман.
– А ты не можешь дать мне его почитать?
– Когда закончу.
– Нет, лучше сегодня.
– Не понимаю. Почему сегодня? Ты хочешь, чтобы я дал тебе почитать прямо сейчас?
– Ну, зачем сейчас? – смеется Алевтина. – Можно утром. Ты когда идешь на работу?
– Я начинаю в восемь тридцать.
– Хорошо. У меня завтра отгул. Я подойду к проходной. Только приноси рукопись.
– Алевтина, что ты задумала? Я же тебе сказал, что еще не дописал роман.
– Вот и принеси его. Я тебе потом все объясню. Ладно?
– Ну, хорошо, – вздыхает Никита.
– Вот и здорово, – радуется Алевтина, – тогда извини меня за столь поздний или столь ранний звонок, больше не буду тебя отвлекать. Спокойной ночи и доброго утра.
– Спокойной ночи и доброго утра, – отзывается Никита.
Алевтина снова смотрит на часы и понимает, что если сейчас лечь, то она может не услышать будильника, а это не входит в ее планы. Решение забрать у Никиты рукопись и дать ей отлежаться до лучших времен созрело во время разговора, и теперь ей никак нельзя проспать назначенную встречу. Она придвигает ближе чистый лист бумаги и берет авторучку.
                Я шла вчера в Париж…


                04–30

По плиткам городской площади перед Домом Культуры, подгоняемые порывами ветра, перелетают белые листки бумаги. Может быть, это те, что выбросил Дима, а может, их бросил кто-то другой. Вот один из листков падает плашмя под фонарем. На бумаге видны четкие буквы заголовка:
От стороннего наблюдателя
Широкая равнина простирается до горизонта. Ни холмика, ни возвышенности. Серо-коричневая почва покрыта редкой и скудной растительностью. Солнце беспощадно выжигает эту землю, и чахлые стебельки травы, спасаясь от жарких лучей, давно потеряли свой зеленый цвет и обрели этот серо-коричневый оттенок. Они даже кажутся поседевшими.
Конечно, дождь оживил бы все вокруг, уже на следующий день ярко зазеленела бы трава, над нею поднялись бы тонкие стебельки с маленькими белыми чашечками цветов. А еще через день цветы бы отцвели, их лепестки облетели, а затем трава вновь обрела бы этот бурый цвет. Но небо белесо-голубое, жаркое, дождя не предвещает. Безоблачное, оно почему-то выглядит плоским и низко висящим. Ветер отсутствует, даже слабый. Горячий и сухой воздух неподвижен, зыбкая даль едва колышется в знойном мареве.
Нерушимая тишина царит над равниной. Не слышно шелеста трав и стрекота кузнечиков, не зудит мошкара. Не видно птиц, не звучат их крики. Полная неподвижность и тишина. Жизнь умерла или, может быть, замерла, пока удушающий зной разлит по округе...
Но что это? Почти у самого горизонта глаз улавливает нечто еще почти неразличимое.
Вдали на бурой равнине едва угадывается зарождение какого-то движения. Вероятно, это воздух загустел, и его вязкая масса начинает растекаться, покрывая всю округу. Или, может быть, бурая пыль вскипела от зноя и готова затопить весь мир...



 
                СТИХИ АЛЕВТИНЫ.

       
1 * * * Кончается ночь – и гадалка, и сводня.
        Что было, что будет – распутывать мне.
        Ведь знаю я всё, что случится сегодня,
        хотя ещё вечность до света в окне...

2 * * * Волшебный миг предчувствия чудес –
        явленье белого листа бумаги,
        когда перо в ночи острее шпаги,
        внезапнее ружья наперевес.
        Мелькнут осколки тающего сна,
        и жар надежды вновь сжимает горло,
        когда мой взор растерянный иль гордый
        опять слепит бумаги белизна.
        Как белый снег, лежащий впереди, –
        на миг замри. И с Богом! Понемногу
        тори в любую сторону дорогу,
        когда волненье скопится в груди.
        Рождается поэма иль сонет,
        научный труд иль музыки аккорды.
        Невидимая мысль рукою твёрдой
        на белом оставляет чёткий след.
        А может, всё идёт на перекос,
        судьба опять затеяла играться,
        и этой ночью подлость и злорадство
        на лист бумаги выплеснут донос?
        Листок бумаги, ты невинно чист,
        к тебе перо ещё не прикоснулось.
        Но кто-то наклоняется сутулясь,
        и чьи-то мысли капают на лист...

3 * * * Я строга, как положено,
        я невинна, безгрешна,
        я шагаю по лоджии,
        я задумчива внешне,
        я готова петь арии
        на безумных частотах,
        ведь сегодня подарено
        мне прекрасное что-то...

4 * * * А вот тебе моя рука,
        мой звонкий голос слышен.
        Мой друг, взлетим под облака,
        а может быть, и выше.
        Мой друг, скорее улыбнись,
        нежны пусть будут взоры.
        О. как бездонна эта высь
        и широки просторы!
        Внизу останется река
        и городские крыши.
        Мой друг, взлетим под облака,
        а может быть, и выше.
        Мы встретим свежие ветра,
        кружась над летним лесом.
        Мой друг, с утра и до утра
        полёт не будет пресным.
        И мы румянцем на щеках
        поймём, что стали ближе.
        Мой друг, взлетим под облака,
        а может быть, и выше.

5 * * * Мгновенный жар твоих прикосновений
        мне страшен тем, что он лишает сил,
        как будто обрываются ступени,
        как будто в бездну падаю без крыл.
        Но отчего так сладостно смятенье
        и этот жар, втекающий в тела,
        и эта притягательность паденья?
        Наверное, я их всегда ждала?
        Наверное, от долгих ожиданий
        в цепи терпенья лопнуло звено.
        И дребезг приняла я за звучанье
        мелодии, пьянящей, как вино.
        Мы ждём всегда любви и поклонений,
        хоть эту жажду прячем в глубине,
        и почему-то голоса сомнений
        не слышим. А ведь он звучал во мне.
        Но сердце вдруг забилось, словно птица,
        движенье ощутив горячих рук.
        Как трудно в этот миг не ошибиться.
        Как хочется надеяться на «вдруг».

6 * * * Близко осень.
        Узкий круг.
        Выбор поздний –
        лучший друг?
        Или на ночь –
        мотылёк?
        Рушит навзничь
        выстрел в лёт.
        Стань открытым –
        страшен риск?
        В сердце ритм:
        от – ре – кись!
        Отрекаюсь –
        рок влечёт.
        Чья-то зависть
        за плечом.
        Потянусь я –
        он спиной.
        Вывод грустен:
        он не мой.
        Сужен, ряжен –
        кто судья?
        Нить повяжет
        бытия.

7* * *  Опять у тебя озабоченный вид,
        ну, в чем я ещё виновата?
        Ты так молчаливо угрюм и сердит,
        под бровями взгляды упрятав.
        Мой друг, улыбнись свету нового дня,
        мы к дальним полётам готовы.
        А гнев твой всегда утомляет меня.
        Отважься на доброе слово.
        Неправедный гнев твой доводит до слёз,
        расправь возмущенья морщины.
        На женщин не надо сердиться всерьёз.
        Сие недостойно мужчины.

8 * * * Неторопливо прожит день –
        мгновений братская могила,
        и тайно целится в затылок
        моя расплывчатая тень.
        Я брошусь в сумрачный овраг,
        но осужу порыв свой глупый,
        ведь здесь безмолвно тень подступит,
        и в душу мне проникнет мрак.
        Мне от неё не убежать,
        мне от неё не заслониться.
        А может быть, взлететь, как птица,
        шагнув с восьмого этажа?
        Но даже крылья не спасут,
        полёт, увы, не панацея.
        Увижу сверху, цепенея,
        как тень прицелилась внизу.

9 * * * Твои стихи – песок пустыни.
        Слова горячи и сухи.
        Но отчего так сердце стынет,
        когда гляжу в твои стихи?
        В них всё, наверно, идеально,
        но все же боль пронзит висок.
        Любовь в стихах любви реальной
        уступит лишь на волосок.
        Но здесь хватает этой меры,
        чтоб ощутить, как грань тонка.
        Ты убедителен, но верю
        я лишь глазам своим пока.
        И молода я, и красива,
        но не хватает терпежу.
        Пока звучит твое «спасибо»
        за всё, что я в тебе бужу.
        Твое «спасибо», словно камень.
        Я без него не пропаду.
        И мы сочтемся угольками,
        когда окажемся в аду.

10 * *  Пчелой любви подарена пыльца...
        Завязан плод, не ведая печали…
        Не надо и не хочется в начале
        всё знать о неизбежности конца.
        Тепло светила разгоняет сок,
        и лунные лучи ласкают кожу.
        До времени кого же мысль тревожит,
        что всё пройдёт, и всё уйдёт в песок?
        А что-то там, вдали, зовут мечтой.
        А рядом звонко распевают птицы.
        Всё впереди. И никому не снится,
        как нечто превращается в ничто.
        Но вот, пора. Налился сладкий плод.
        Не знает осень жизни опозданья.
        И страх паденья в уголке сознанья
        рождается и крепнет, и гнетёт.
        Глухой удар о землю в тишине –
        короткой жизни кончилась отрада.
        И зыбкий ужас близкого распада
        сочится сладким соком по стерне.
        Ещё удар. Ещё. И ночь светла –
        Горят зарницы ровным полукружьем.
        А утром в сад шагнёшь – и обнаружишь
        опавших яблок белые тела...

11 * *  Моя волшебница, Эрато,
        с улыбкой светлой на ходу,
        опять зовет меня куда-то.
        И я, не мешкая, иду.
        С ней лёгких дум не надо прятать,
        она не выдаст их суду.
        И с ней умножится стократно
        моё пристрастие к труду.
        Втечёт волненье в каждый атом,
        струна – на стонущем ладу.
        И – опьяняет ароматом,
        и – явь теряется в бреду.

12 * *  Нас обманут, и не раз,
        наши смутные желанья.
        Остается – покаянье
        и слеза в тяжёлый час.
        Ночь холодная темна.
        Приходи скорей, забвенье!
        Но пронзает откровеньем
        взгляд утопленниц со дна.
        Беспощадный самосуд.
        Я – судья, и я – ответчик.
        Оправдаться просто нечем.
        И признанья не спасут.
        Уверяю – не беда.
        Но в душе надрыв и рана.
        Почему-то вышло – на ночь,
        а хотела – навсегда.

13 * *  Дважды день не прожить одинаково.
        Но опять наступает вчера.
        Я вчера и смеялась, и плакала,
        но сегодня я буду мудра.
        Покажусь я сухой и рассудочной,
        целый день проживу не собой,
        но зато мне предстанет на блюдечке,
        кто недавно казался судьбой.
        Я волшебным воспользуюсь ключиком,
        во вчера чтоб вернуться с утра.
        День сначала я, если получится,
        проживу без потерь и утрат.
        Мне на день прозорливость подарена,
        и по новой начнётся игра.
        Я со лба вытираю испарину
        и с опаской вхожу во вчера.

14 * *  Я шла вчера в Париж взглянуть на стены Лувра.
        В осенней дымке даль, и вся трава в росе.
        Звенело надо мной серебряное утро,
        и шло за горизонт пустынное шоссе.
        Я шла вчера в Париж, вдыхая свежий ветер.
        Неслышно надо мной скользили облака.
        Мне было хорошо, как никогда на свете,
        кружился жёлтый лист, и грусть была легка.
        Я шла вчера в Париж, пейзаж минуя пёстрый.
        Вела меня мечта, а, может быть – каприз.
        Лежали впереди несчитанные вёрсты,
        прогнувшись по холмам то к небу вверх, то вниз.
        Я шла вчера в Париж, накинув плащ на плечи.
        Вот – первая верста осталась позади.
        Увидела вдали, что ты идёшь навстречу,
        и молча на меня с улыбкою глядишь.
        Ты мне в глаза глядишь,
        зачем теперь Париж?

15 * *  Насмешка природы – боязнь высоты, –
        от предков заложена в генах.
        Всю волю собрав, попытаешься ты
        её победить постепенно.
        Кому-то – дано, а кому-то – увы,
        вся жизнь под наследственным страхом.
        За риск одному – не сносить головы,
        другому – лишь пот на рубахе.
        На краешек крыши на цыпочки встав,
        я взгляд устремляю куда-то,
        и вдруг понимаю, что видел с креста
        на нём пред толпою распятый.
        Шагни в пустоту, и дыханье тая,
        из тяжкого вырвешься плена.
        Осилишь себя, и победа твоя
        в твоих же запишется генах...

16 * *  Когда в изменчивости зыбкой
        опоры нет в который раз,
        «имеешь право на ошибку» –
        всегда спешат утешить нас.
        Нас не прогонят кулаками,
        когда вина увидит свет.
        Конечно, кто же бросит камень?
        Безгрешных в этом мире нет.
        В глазах туманится усталость,
        и на виске седеет прядь,
        а жизнь кружится карнавалом,
        и нужной маски не узнать.
        Нет дел до прав на неудачу.
        Зачем какие-то права?
        Я на ошибку злюсь и плачу,
        но опыт – снова трын-трава.
        Зачем мне право на ошибку?
        Я ошибаться не хочу...
        Глядь, – рядом новая. С улыбкой
        стоит и гладит по плечу.

17 * *  Перебираю нитку бус,
        шары янтарные сдвигая.
        Гадаю я: судьба какая
        души моей облегчит груз?
        Не суждено предугадать.
        Вслепую я вершу свой выбор.
        Тоска спешит навстречу либо
        слепого счастья благодать?
        Тепло из жёлтых бус течёт
        в мои усталые ладони.
        Таю дыханье в тихом стоне,
        и ставлю всё на «правый чёт».
        Мне б подождать, мне б не спешить, –
        судьба и счастье станут парой...
        Но лёгок бег шаров янтарных,
        когда в руке порвётся нить.
        И вырываюсь я из пут
        к судьбе неясной, безыскусной,
        когда разорванные бусы
        гаданье глупое прервут.

18 * *  Зелёный лес ещё тенист.
        И шелест крон покоит нервы.
        Но вот кружится жёлтый лист.
        Куда торопится он, первый?
        Наполнен ясной желтизной,
        и грусть сжимается в гортани –
        кружится лист в тиши лесной,
        верша судьбы предначертанье.
        Грядущей осени клочок,
        он повторяет осень в малом.
        Кружится жёлтый маячок
        предупреждающим сигналом.

19 * *  Воспринималось всё игрой.
        Светились радостные лица...
        Теперь незнанием томится
        он в келье тёмной и сырой.
        Все убеждают, что нельзя
        попасть туда, куда мне надо.
        Отговорят, и словно рады,
        и мимо взглядами скользят.
        Но я не верю всё равно,
        я никому теперь не верю.
        Уж если нет и вправду двери,
        то есть, наверное, окно.
        Проникнуть я смогу тайком,
        меня не сдержит страх забора.
        Я по извивам коридора
        скользну невинным сквозняком.
        И станет этот тайный путь
        моей единственною целью.
        Ведь я смогу проникнуть в келью,
        чтоб слово радости шепнуть.

20* *   Окно, распахнутое в ночь.
        И свет погас в домах.
        Тянусь туда – не превозмочь!
        Кто ждёт меня впотьмах?
        Кто коротает этот час
        без сна и без огня?
        Кто не смыкает красных глаз
        и чутко ждёт меня?
        Открыта дверь. Заброшен ключ.
        Там без меня – беда.
        Звезды далёкой чёткий луч
        прочертит путь туда.
        Там Он сидит не запершись
        и ждет меня без сна.
        Я всю оставшуюся жизнь
        об этом буду знать.

21 * *  Судьба мне подарена новая.
        И нынче под новой луной
        взлечу притяженьем не скована
        над грозно бегущей волной.
        Сквозь пену скользну по касательной,
        за дальний стремясь горизонт.
        Я след отыщу твой, касатик мой,
        забыв про усталость и сон.
        Я высушу ветрами встречными
        усталой разлуки глаза.
        Мне больше надеяться не на что,
        и нет мне дороги назад.
        Тебя отыщу обязательно
        за далью, за тысячей лет.
        Мне будет наградой, касатик мой,
        улыбки растерянной свет.

22 * *  Серые сумерки, глушь закоулков,
        мягкий нагретый асфальт.
        Тихая музыка в дворике гулком
        празднует медленный вальс.
        Маятник мается, день на излете,
        Солнца малиновый шар
        быстро закатится, словно назло тем,
        кто прожил день не спеша.
        Окна раскрытые, грустные звуки,
        сладкая грусть о былом.
        Плавным движением тонкие руки
        вновь усмирят метроном.
        Вечер приблизится – новый и прежний,
        скроемся в гуще теней.
        С плеч опадающий шелест одежды
        громче часов на стене.

23 * *  Опять часы стучат в ночи,
        опять спешат минуты,
        чтоб утром новый день вручить
        неначатый. Кому-то.
        В часах рождается канва
        для существа галактик.
        И я спеша пишу слова,
        укладывая в такт их.
        А кто-то плачет. Тоже в такт.
        Навзрыд. Без утешенья.
        Часы стучат. И это – факт
        всемирного движенья.
        И это – символ маяты,
        круженья свистопляса,
        когда для чувства в сутках ты
        найти не можешь часа.
        Часы в ночи стучат: тик-так,
        размеренно, спокойно.
        Вот – миром озарённый такт,
        а в этом такте – войны.
        Звуча шагами палача –
        и в страхе сжаты зубы, –
        часы отчаянно стучат,
        оттикивая судьбы.
        Стучат часы. Кому? О чём?
        Без отдыха. Без смены.
        Минуты тают за плечом,
        и набухают вены.

24 * *  Учусь летать у облаков
        с рассвета до рассвета.
        Ни притяженья, ни оков –
        лечу по воле ветра.
        Учусь трудиться у пчелы
        с рассвета до заката.
        Усилья каждого малы,
        но вся семья богата.
        Любви к родимому гнезду
        учусь всегда у птицы.
        Учусь не портить борозду,
        учусь тебе не сниться…

25 * *  Свою судьбу благодарю
        за жест её широкий,
        за неучтённую зарю,
        за все её уроки.
        За ту подсказку в тяжкий час
        сомнений и распутий,
        и это шанс, чтоб лишний раз
        проникнуть в тайны сути.
        Как трудно мне теперь упасть,
        и это много значит.
        Над нами вновь являет власть
        стремление к удаче.
        На день уйти от неудач,
        внезапностей не будет.
        И будет смех, и стихнет плач,
        и станут лучше люди.
        Пусть день закончен в суете
        пусть ляжет тишь ночная.
        Кто со щитом, кто на щите –
        я поименно знаю.

26 * * *Лето. Утро. Лень и нега. Веет робкая прохлада.
        В затуманенном сознанье – недосмотренные сны.
        Может статься, это отпуск – и вставать уже не надо?
        И часы звенят случайно, сами тем удивлены?
        Нет, часы звенят по делу, и до отпуска полгода,
        и конец дороги длинной в знойный полдень угодит.
        Но, как воск, расплавят волю эта летняя свобода,
        эти легкие рубашки и надежда – впереди.
        Как приятно – по теченью, не разгадывая ребус.
        Словно в детстве оказаться – колокольчики звенят.
        Утро. Лето в лёгкой дымке. Утлый синенький троллейбус,
        Сквозь оранжевые веки – солнце радостного дня...

27 * * *За поворотом скрылся день,
        слепая ночь летит навстречу.
        Платок на голову надень
        и что-то тёплое – на плечи.
        Во тьме невидимый разбег
        душа раскручивает плавно.
        Уже не нужно лгать себе,
        ну а кому-то и подавно.
        Не нужно тайно взгляд ловить
        и мозг травить любовным хмелем.
        Обиды мелкие мои
        давным-давно перегорели.
        И поздно плакать по ночам,
        и не зажечь свечу сначала.
        И что могло бы излучать,
        уже своё отизлучало.
        Конечно, можно что-то ждать,
        ведь впереди ещё дорога.
        Конечно, можно благодать
        и милость вымолить у Бога.
        Но каждый сам себе судья,
        Свои грехи творя без счёта…
        Я в ночь сбегаю от себя,
        и скрылся день за поворотом.

–––––––––––––––––