Однажды я побывала на вечере выпускников своей 211 школы Санкт-Петербурга и узнала, что сразу несколько ее бывших учеников прославились по линии силовых ведомств. Оказалось, что и губернатор «северной столицы», Г.С. Полтавченко (который мимолетной звездой мелькнул на нашем небосклоне) тоже учился в «моей» школе. Он окончил школу в 70-м году, а знаменитые силовики, как и я, в разные годы 60-х.
Меня поразила концентрация среди наших выпускников известных деятелей силовых и административный структур, и я задумалась над тем, что стало предпосылками к их карьере. А также о том, почему мои одноклассники и я сама так решительно пошли в сферу именно точных наук, имея разносторонние способности.
Первая причина очевидна: школа в 60-е годы имела физико-математическую направленность, что, безусловно, привлекало в нее учащихся с рациональным складом ума. Но был и редкостный для средней школы факт, а именно: подавляющее число учителей школы в то десятилетие были мужчинами.
Я поступила в 211 школу в 9-й класс, когда она стала одиннадцатилеткой. Школа располагалась в центре Ленинграда на Гороховой улице (тогда улице Дзержинского) и принимали в нее ребят из всех районов города. В тот год на советскую школу обрушилась очередная реформа: все старшеклассники теперь могли прийти к аттестату только через «политехническое образование». В связи с чем срок обучения и увеличился на один год: десятилетки реорганизовали в одиннадцатилетки.
Дважды в неделю учащиеся проводили полдня в школьном цехе, обучаясь рабочим профессиями, остальные дни шла обычная учеба в классе. Я осваивала профессию радиомонтажника, но все обучение шло как-то формально, программы были не отработаны. Целый год мы разбирали и собирали электрические штепселя, и только это умение я использовала в дальнейшей жизни, меняя перегоревший шнур утюга. В целом же, занятия в мастерских были пустой тратой времени: ни один выпускник не пошел после школы работать на завод радиомонтажником.
Можно было учиться также на швею-мотористку, но на эти специальности шли только троечницы. Хорошо успевающие девочки, ровно как и мальчики, были нацелены, на космос, на науку, на технику.
Поскольку в школе учились только старшеклассники, с 9-го по 11-ый класс, то она больше походила на колледж – все были достаточно взрослые. Подростковая масса зашкаливала, только в нашей параллели было шесть или восемь классов, пронумерованных цифрами, а не привычными буками а, б, в. Потому переменки мне запомнились переглядываниями и обменом колкостями с мальчишками – этим привычным способом знакомства с противоположным полом у шестнадцатилетних.
Другое дело – занятия и уроки. Учеба требовала сосредоточенности и внимания. Сложилось так, что большинство предметов у нас вели мужчины (кроме английского языка и биологии). Учителя часто расширяли программу, выводя нас почти на институтский уровень: усложненные дополнительные учебники, рефераты, самостоятельные исследования. Но им, моим учителям, я обязана не только выбором моей первой, инженерной, профессии, но также и увлеченностью литературой, позже тоже переросшей в профессию.
Безусловной любовью всего класса пользовался молодой тогда физик Георгий Петрович Посецельский. Он и одевался элегантно: костюм с иголочки, белая рубашка, галстук и узкие, по моде того времени, брюки. Сразу поразил нас также знанием поэзии. Отрывая минуту-другую от своей дисциплины, читал нам стихи Блока или Есенина – в ту пору они не входили в учебную программу по литературе.
И, разумеется, увлек большинство из нас своим предметом, физикой. Только на физфак позже пошли пять человек. И мой путь к профессии морского инженера-акустика начался со школьного реферата в десятом классе: я описала в нем процесс записи и воспроизведения звука на виниловых пластинках. И годы спустя, окончив Кораблестроительный институт, исследовали уже звуки подводного мира.
Уважали мы и математика, Петра Ивановича Полищука, завуча школы. В отличие от физика, он был немногословен и суховат и в поэзии нас не просвещал, зато по своему предмету буквально натаскивал так, что многие ученики прилично выступали на районных и городских олимпиадах.
Зато отдельные дамы-учительницы запомнились мне неизменными конфликтами, возникающими на почве моего внешнего вида. Так, была у нас еще одна завуч – она в нашем классе ничего не вела, но в ее обязанности входило следить за формой одежды всех учащихся школы. Нередко перед началом занятий она вставала у старинной парадной лестницы школы и внимательно разглядывала ноги учениц. Заприметив у кого-то золотистый блеск обтягивающих капроновых чулок, немедленно останавливала девочку и делала ей выговор за неподобающую форму. В школу следовало приходить в хлопчатобумажных чулках, некрасивой гармошкой, сползающие вдоль голени к щиколоткам.
Получила я однажды нагоняй и от учительницы биологии. Ей не понравился завиток у моего виска. Моему объяснению, что волосы вьются у меня от природы (а это так и было), она не поверила и отправила меня в туалет размачивать волосы водой из-под крана, от чего они закрутились еще заметнее, едва высохнув. К счастью, у нас скоро завершился нелюбимый мною курс биологии.
Однако хочу отметить и одну замечательную женщину – Рахиль Александровну Модель. Благодаря ее методике преподавания я легко переводила технические тексты, работая позже инженером, и даже спустя десятилетия после окончания школы – когда появилась возможность путешествовать по миру – могла, худо-бедно, объясняться с иностранцами.
В выпускном классе помимо упомянутых физика и математика на меня заметно повлияли литератор Анатолий Станиславович Киврин и историк Михаил Иосифович Шмеркович.
Литератор разглядел у меня литературные способности, читал мои сочинения в параллельных классах, хотя однажды пожурил, узнав, что я увлеклась рассказами Зощенко . В те времена писателя не рекомендовали для школьного чтения, хотя книгу его я брала в библиотеке. Русский язык и литература были для меня так же интересны, как физика с математикой.
Но общественный настрой того времени, первые полеты человека в космос, научные открытия ориентировали молодежь на точные науки, на технические специальности. И это оказалось решающим при выборе жизненного пути. На писательскую дорожку я вырулила только в перестроечные годы, когда наука стала не нужна государству. Зато в итоге я реализовала и свой литературный потенциал.
Заметную роль в развитии интереса к общественным наукам сыграл Михаил Иосифович – он был не только предметником, но и нашим классным руководителем. Сама история в начале 60-х, в пору еще хрущевской оттепели, когда возвращались из сталинских лагерей освобожденные диссиденты, была столь же живой и интересной, как и позже в 90-е. Разговоры на уроках истории часто выходили за рамки школьного учебника, приближались к реалиям жизни. Были у нашего класса и совместные вылазки с классным руководителем, культпоходы, участие в конкурсах.
В 11 классе у нас преподавал астрономию диссидент, недавно вышедший на свободу. Но мы знали об этом только по слухам. Сам он – худой, угрюмый – ни о чем, кроме своего предмета, с классом не разговаривал. Учил он нас недолго, и я даже имя его не запомнила. Однако над ним витал романтический ореол политического страдальца, навеянный недавно опубликованным и прочитанным учениками «Одним днем Ивана Денисовича». На его уроках ребята сидели тихо, хотя материал он подавал скучновато.
Во время учебы меня не удивляло, что среди преподавателей так много учителей-мужчин (в моей предыдущей школе, в средних классах, они тоже составляли половину учителей). А теперь, оценивая их возраст в ту пору, понимаю, что это были фронтовики, прошедшие войну. В них сочетались такие разные качества, как снисходительность (к нашему внешнему виду, даже к поведению), так и высокая требовательность к знаниям по предмету.Тогда как учителя-женщины, учившие меня, порой цеплялись к формальным моментам, не заслуживающим внимания.
Мужчины в педагогическом коллективе школы, так думаю, преобладали все десятилетие 60-х годов. Однако заканчивались хрущевские послабления, затихал спор о физиках и лириках, постепенно начинали стареть и уходить на пенсию (или из жизни) бывшие фронтовики.
В заключение скажу, что в перестроечное время 211 школа приобрела полярный – гуманитарный – уклон со специализацией «французский язык» и стала называться школой имени Пьера де Кубертена. А потому на вечере выпускников, где я присутствовала в последний раз, в президиуме сидели только женщины-учителя. Уверена, что это прекрасные педагоги! И велика вероятность, что через двадцать-тридцать лет школа прославится искусствоведами и переводчиками.
А я навсегда останусь благодарна своим учителям-мужчинам, тем, что помогли всестороннему раскрытию моих способностей и в физике, и в литературе. Еще добавлю: в мои школьные годы многие наши ученики – и я сама – воспитывались без отцов (потому что слишком велик был после войны численный перевес в стране в пользу женщин), и тем важнее было присутствие мужчин в школе.
Впрочем, мой отец тоже был учителем, но это совсем другая история.