Анар Вайарли и Екатерина Мысутина
ОБРЕЧЁННЫЕ
***
"Задача сделать человека счастливым не входила в план сотворения мира".
Зигмунд Фрейд
***
Череда впустую прожитых дней не сулила никаких перспектив. Были мечты, планы, идеи. Но всё это так и не стало чем-то большим, а лишь переросло из приятных грёз в душевные муки и хроническую депрессию. Моя жизнь – классический пример того, как окружающий человека враждебный мир ломает его, планомерно убивая в нём позитивное отношение к жизни и способность получать от неё хоть какое-то удовольствие. Открывая утром глаза, я с чувством глубокой скорби осознаю, что меня ждёт ещё один день в тюрьме – той, что создана мною внутри меня. И этот день как-то надо прожить.
Самостоятельно поставить себе точный диагноз я не могу. Зато строю разного рода догадки об этом. И это, пожалуй, даже стало моим развлечением. Копаться в себе становится весьма интересно и увлекательно, если находишь в себе смелость признать, что ты ничтожество. А вся та масса противоречий, создающих в голове полнейшую неразбериху и мешающих нормально думать, постепенно теряет свои краски и становится просто серым фоном.
Жизнь каждого человека – это непрекращающиеся попытки сбежать из своей собственной внутренней тюрьмы. Все эти попытки изначально обречены на провал. Но для очень многих это не очевидно, и почти каждый отдельно взятый человек поначалу искренне верит, что его-то уж точно ждёт успех. Однако, привести все внутренние противоречия с реалиями окружающего мира к единому знаменателю никак не удаётся, и тогда человек, сам до конца не осознавая этого, создаёт для себя новую реальность – ту, что сделает его пребывание в этом мире более осмысленным и понятным для себя самого. Эта новая реальность, пусть и не намного, но делает его жизнь приятней, хотя и создаёт дополнительные проблемы. Но проблемы эти более-менее решаемы, будто их появление было заранее предсказано, и душевный мир человека был к ним подготовлен. Если же человеку не удаётся сформировать оптимальную для себя модель реальности, или же он, каким-то образом, осознаёт её субъективный характер и иллюзорность, то это влечёт за собой всё то, что происходит сейчас со мной.
Со стороны и в понимании большинства окружающих людей я выгляжу как обычный неудачник. Я вспоминаю те дни, когда я был нормальной частью человеческого социума, позитивным целеустремлённым молодым парнем, общительным, активным и уверенным в себе. И я всё никак не могу до конца понять, чего именно и в какой момент мне вдруг перестало хватать. Что случилось такого, что я потерял покой и обрёл постоянный страх. И, разумеется, я задумывался о смерти. Но и здесь не пришёл к чему-то определённому.
Моя душа извивается в муках и страданиях, но жизнь, при этом, будто бы остановилась. Мой сегодняшний день ничем не отличается от вчерашнего, а завтра будет таким же, как сегодня. Годы идут, но я стою на месте. Поезд проходит мимо, вагон за вагоном. Но, по неизвестной мне причине, я остался без билета, а на станции, ставшей теперь местом моего постоянного пребывания, нет ничего хорошего – только лишь бесконечная тревога и отчаяние.
С чувством зависти и скорби я наблюдаю за тем, как складывается жизнь у моих теперь уже бывших друзей и знакомых. Кто-то завёл семью, у кого-то появилась хорошая работа, кто-то переехал в другой город в поисках лучшей жизни. Я же стою на месте. Там, где когда-то были все мы, теперь остался я один. И что делать дальше, я не знаю.
***
В который раз звонит телефон, но я всё не решаюсь взять трубку. Какое-то непонятное чувство удерживает меня. Я просто не могу. Или не хочу. Точно не знаю. Вот, телефон замолкает, но через несколько секунд вновь даёт о себе знать. И на этот раз я всё-таки решаюсь ответить на звонок.
- Алё.
- Здарова! – резким тоном, будто бы подчёркивая своё крайнее недовольство, произносит звонивший.
- Здарова. – отвечаю я. Знаю, что сейчас мне придётся выслушивать всё это недовольство и оправдываться.
- Ты чё трубку не берёшь?
- Да я спал, Санёк.
- Ну как спал, блин?
- Ну так. – перебиваю я. Но Санька уже не остановить:
- Я вчера звонил, сегодня днём тоже. Ты чё, ответить не можешь?
- Да спал я, говорю же.
- Ну как спал? Два дня что ли? – с нарастающим возмущением недоумевает мой собеседник.
- Санёк, ты звонишь, когда я сплю. – продолжаю оправдываться.
- Ну, перезвони значит. Чё ты, не видишь, у тебя пропущенные на телефоне?
- Да у меня денег нет перезванивать!
- Да ладно, денег нет…
- Нету, правда.
- Ну тебе другие звонят, ты тоже не берёшь?
- Да. У меня пропущенных потом до хрена.
Подобный разговор происходит у нас с Саньком, разумеется, не в первый раз. Он ещё немного продолжит возмущаться, после чего мне удастся сменить тему разговора. Обычно потом мы просто спрашиваем друг у друга «как дела», перекидываемся ещё парой фраз и прощаемся. Иногда один из нас предлагает другому сходить куда-нибудь вместе, выпить водки. От моего предложения Санёк практически никогда не отказывается. Если же предлагает он, то я, чаще всего, отказываюсь, мотивируя отказ какими-либо выдуманными причинами.
В этот раз выпить водки предложил я. Санёк, не раздумывая, согласился. Мы договорились, что минут через пятнадцать он подойдёт к моему дому, и мы подумаем, куда можно пойти.
За стеной, как назло, у соседей начался очередной скандал. Уже заранее было понятно, что Макс – неуравновешенный и вечно пьяный парень средних лет – с криком вылетит в коридор, прямо ко мне под дверь, и скандал продолжится в коридоре. И если в этот момент я попадусь ему на глаза, то мне придётся долго выслушивать его историю о том, как он служил, какой он был некогда крутой парень, и как сейчас у него всё дерьмово. И всё это под крики его жены, доносящиеся из квартиры. Два года назад, после травмы, полученной в пьяной драке, ей ампутировали ногу до колена. С тех она не встаёт с инвалидной коляски и не выходит из дома.
На этот раз мне удалось успешно ретироваться до того, как двери соседней квартиры распахнулись, и оттуда выскочил взвинченный Макс. Случилось это буквально за моей спиной. Я прибавил шаг и уже через несколько секунд спускался по лестнице.
Живу я на втором этаже пятиэтажного общежития. С соседями почти не общаюсь. Впрочем, теперь уже я не общаюсь практически ни с кем. Из всех моих друзей и знакомых, Санёк – единственный, с кем я хоть как-то держу связь. Да и то, общаемся мы, в основном, только за бутылкой водки и почти всегда встречаемся по его инициативе, а не по моей.
Я вышел из подъезда и остановился. На улице февраль. Для здешней зимы погода в эти дни тёплая, но стоять всё равно холодно. Прошло, наверное, минут пять, и я решил позвонить Саньку. Он сразу поднял трубку и сказал, что уже подходит. Меньше чем через минуту он уже был возле моего подъезда. Мы поздоровались и сразу же направились к автобусной остановке.
В этот день мы обосновались в небольшой забегаловке, расположенной в центре города на территории довольно большого магазина, в котором продавалось много чего – от продуктов питания до женских колготок и детских игрушек. В забегаловке было всего два высоких стола, за которыми можно было расположиться стоя. Был также небольшой прилавок и продавщица лет пятидесяти, которая, несмотря на свой неотесанный вид, вела себя с клиентами весьма обходительно, чего не скажешь о самих клиентах. Большинство из них – типичные алкаши со стажем, многие из которых уже после двух-трёх рюмок водки начинают трепаться друг перед другом и докапываться до продавщицы.
Мы с Саньком взяли бутылку водки, кусок колбасы, которую продавщица нарезала по нашей просьбе, полторашку сладкой газировки и четыре пластиковых стакана: два – под водку, два – для воды. И ещё батон хлеба. Потихоньку пили, беседовали. В основном говорил Санёк. Он рассказывал о своих серых буднях, во время которых бухал то с одними, то с другими. Рассказал, как чуть не трахнул одну знакомую девчонку, но тупанул в самый решающий момент и остался ни с чем. По мере того, как алкоголь воздействовал на моё сознание, я становился всё более разговорчивым. И вот уже я изливаю Саньку свою душу, делюсь переживаниями, а также поддакиваю и демонстративно сочувствую ему с его проблемами.
После первой бутылки пошла вторая, и вот я уже оказываюсь в автобусе. Окна грязные, и где я еду – непонятно. Не помню точно, был ли в тот момент рядом Санёк, или же я ехал один. Почти всю дорогу я проспал.
Холодно. Сознание пока не со мной, и потому я даже в принципе не задумываюсь о том, что происходит. Лишь удручающее чувство дискомфорта владеет мною целиком и полностью. Постепенно приходит ощущение реальности, в голове появляются вопросы, и вот, я просыпаюсь окончательно. Но ситуация всё ещё не до конца ясна. Ещё пара секунд, и я понимаю, что лежу на полу. В брюках и футболке, в которых накануне пил с Саньком. Так бы я и лежал дальше, но жажда заставляет подняться с пола. В предвкушении, направляюсь к бутылке с водой, открываю крышку и с великим наслаждением залпом из горла вдоволь напиваюсь. Целая полторашка прохладной воды – откуда она тут? Вероятно, я купил её накануне по пути домой. Потом мне приходится выйти в коридор и направиться к туалету, где я справляю малую нужду. Возвращаюсь обратно в комнату, при этом вновь испытывая жуткую жажду. Выпиваю ещё воды, направляюсь к дивану, скидываю с себя брюки, носки, футболку и ложусь. Ах да, а сколько же время? В кармане брюк нахожу телефон. На дисплее время – 02:44. Во сколько я пришёл домой? Сколько уже проспал? Всё это мне неизвестно. Кладу телефон рядом с собой на диван, расслабляюсь и наблюдаю за тем, как начинаю засыпать, испытывая при этом удовольствие и дискомфорт одновременно…
Пару раз за ночь я просыпался и снова засыпал. Теперь вот в очередной раз очнулся, открыл глаза и понял, что больше не усну. Полежав ещё немного и посмаковав ощущение приятного послевкусия, оставшегося от крепкого и продолжительного сна, я поднимаюсь с дивана, иду попить воды, затем в ванную, чтобы умыться. К слову, унитаз, раковина и ванна соседствуют в одном помещении. Там же я справляю различные виды нужды и возвращаюсь в комнату. Впереди целый день. Впрочем, ничего интересного или необычного сегодня, по всей видимости, не произойдёт. Хотя, хотелось бы. Огонёк надежды никак не угасает, несмотря на то, что депрессия уже не первый год дует изо всех сил.
Несколько часов подряд просиживаю в интернете, изучая жизнь чужих мне людей и невольно сравнивая с ними себя. Скромности мне не занимать, ведь я искренне считаю себя едва ли ни самым умным и способным. Но, почему-то, очередной недалёкого ума деятель, вот уже в который раз, вещает с трибуны на всю страну или же набирает сотни тысяч просмотров на YouTube, а я, как и миллионы рядовых пользователей Интернета, завистливо обливаю словесным поносом чужой успех, толстею и вконец изматываю себе нервы. Нервы – мой главный враг. Что с ними делать, как привести в порядок? Когда-то мне казалось, что я знаю ответы на эти вопросы. Однако, годы тщетных попыток совладать с собой теперь уже практически окончательно меня убедили, что самостоятельно мне никак не справиться.
Проходит день. Я всё сижу, уставившись в монитор и изнывая от душевных терзаний. Периодически отвлекаюсь на то, чтобы утолить никак не отступающую жажду. Иногда отвечаю на SMS-ки от Кати – моей девушки, практически уже жены. Темнеет. Темно. Ночь. Но усну я ещё не скоро. Проклятая бессонница – ещё один кошмар, преследующий меня с переменным успехом. Пресловутый режим дня – то, чего у меня уже давно не было. Как и секса. Ненавижу себя. Ненавижу всех. Но как же хочется, чтобы всё стало по-другому…
***
- А как Бога все люди сразу смогут увидеть? – вопрошает маленький мальчик.
- Ну так. Он Бог. – уверенно и, как ей кажется, доходчиво объясняет молодая девушка. Мальчик верит ей, но попытки представить себе, как же всё-таки это будет, ни к чему толком не приводят. И вправду, он же Бог. Нам, простым людям, даже помыслить о таком сложно. А он всемогущ. Так что, подобные вопросы неуместны. Но пытливый детский ум не может совладать со своим любопытством и вопросы продолжаются:
- А когда он придёт?
- Скоро придёт, малыш. – спокойно и миролюбиво отвечает девушка.
- Ну когда примерно? – не унимается ребёнок.
- Это никто не знает. – слышит он в ответ. Голос девушки полон благоговейной уверенности, среди которой прослеживаются лёгкие нотки поучительности.
- А прям завтра может прийти?
- Может.
Вспоминая тот вроде бы незамысловатый диалог, сегодня я задаюсь новыми вопросами. Теми, что тогда, двадцать лет назад, мне – маленькому ребёнку – не могли прийти в голову в принципе. С тех пор многое изменилось. Та девушка – моя родная тётя – сейчас живёт в другом городе. У неё своя семья – муж и маленький сынишка. Я – взрослый молодой человек, с живыми родителями, братом, девушкой, но без семьи.
Мои отношения с Богом нельзя описать. Ведь их нет, поскольку нет одного из субъектов этих отношений – Бога. Для меня приход к атеизму не является протестом навязываемому мне теистическому мировоззрению, как это может показаться. Говоря проще, я стал атеистом не потому, что когда-то мне много и упорно рассказывали о Боге. И даже не потому, что я по своей основной специальности биолог: говорят же, что биология противоречит теистическим представлениям о мире. Но всё это, если и сыграло какую-то роль, то не самую главную. Просто отсутствие Бога стало для меня естественным и понятным. Таким же понятным, как, например, то, что желать смерти ближнего – это так же вполне себе естественно и по-человечески. В то же время, абсолютное большинство людей боится признаться в своих, как им кажется, противоестественных мыслях не только окружающим, но и самим себе. Вот и в Бога принято верить. И крестик на шее носить. И в Пасху, вместо «здрасьте», говорить «Христос воскресе».
***
Невнятные, мучительные образы в какой-то момент вдруг дополняются стремительно нарастающим гулом. Этот жуткий гул, наполняющий мозг, давит на мой череп изнутри. Начинаю обращать внимание на собственное дыхание – оно громкое и тяжёлое. Давление изнутри дополняется давлением снаружи. Тело воспринимается как застывший сгусток, мышцы находятся в полном оцепенении. Я парализован. Это уже не сон. Я чётко и ясно осознаю всю необычность ситуации. Может быть поэтому, а может быть и по какой-то другой причине, сознанием овладевает неописуемый по своей силе страх. Уже нет тех образов, что возникали буквально несколько секунд назад в бредовых снах. На смену им пришла реальность, от которой меня всё же отделяет это страшное состояние. Каждый новый вдох – испытание. Но, в то же время, каждый вдох – это шанс вырваться из этого плена абсолютного и всеобъемлющего кошмара. В какой-то момент удаётся приоткрыть глаза. И вот, я вижу стену со знакомыми обоями. На фоне жуткого гула, доносящегося из головы, слышны крики людей, безобразно искажённые – до дрожи в теле; шаги кошки, гуляющей по комнате. Что со мной происходит? Как быть? Что делать? С каждым разом пытаюсь вдохнуть резче и глубже. И каждый раз спасение ускользает. И вот, в один момент, невероятными усилиями отчаявшегося и насквозь пропитанного страхом существа, коим я стал за этот короткий, но поистине ужасный промежуток времени, сознание и тело вырываются-таки наружу. Пелена кошмара и онемения спадает, растворяясь в неизвестности. Гул умолкает, тяжесть проходит. Страха почти нет, лишь некоторые его отголоски. Всё становится на свои места. Вот стена в моей комнате, за стеной напротив ругаются соседи; вот кошка где-то за моей спиной теребит пакет, унесённый из мусорного ведра. За окном монотонно шумит ночная улица. Так на какое-то время я возвращаюсь в нормальную реальность. Однако, стоит расслабиться и закрыть глаза, отдаваясь сладким позывам сна, как неведомый ужас вновь даёт о себе знать. Но в этот раз я реагирую на опережение – резким вдохом удаётся согнать этот кошмар на стадии, когда он ещё не успел завладеть мною полностью. Приходится с изрядной долей волевых усилий приподняться и сесть. Делаю несколько хороших вдохов-выдохов, ещё некоторое время сижу, приходя в себя, после чего можно спокойно ложиться и засыпать. Сегодня мой кошмар наяву, периодически навещающий меня ещё с детства, больше не побеспокоит.
Скоро я узнаю, что этот самый кошмар есть не что иное, как так называемый сонный паралич – явление, как оказалось, весьма распространённое, заставляющее бояться засыпать многих людей. Странно, почему за столько лет я так и не удосужился разузнать о том, что же меня тревожит всё это время. Странно, потому что человек я весьма любознательный и обычно о вещах, которые меня как-то беспокоят, пытаюсь хоть что-то узнать. Возможно, я, как и многие, просто избегал больной темы. Боялся, что начав выяснять, в чём дело, столкнусь с чем-то ужасным.
***
На часах без пятнадцати десять. Утро. Я спал от силы два часа, и поэтому, придя в себя, без колебаний решаю спать дальше. Катя в эти дни гостит у родителей в другом городе и приедет только завтра. А сегодня я всё ещё буду один, одолеваемый душевными муками, угнетаемый нескончаемым ощущением безысходности. Подавленный и никчёмный.
Весь день я проспал. Снилось много разных снов, а в них – много незнакомых мне лиц. Но ведь все они не могли возникнуть просто так, на пустом месте. Кого-то из них я наверняка знаю, просто не помню этого. А кто-то, возможно, является прообразом тех, кого я прекрасно помню, но, по тем или иным причинам, избегаю. Или же не хочу лишний раз о них думать. Или, напротив, хочу, но не могу себе этого позволить. В мире людей столько правил, ограничений и предрассудков, что нормально жить просто невозможно. Душа – то, что принято считать чем-то чистым, одухотворённым, – на самом деле вечно так и просит чего-нибудь аморального. Откуда, вообще, вся эта мораль? – Одному Богу известно. Но ведь Бога нет. Да уж, как часто любят говорить различного рода верующие: «Если нет Бога, то откуда у человека мораль?» Думается мне, что старина Фрейд нашёл-таки ответ на этот, на первый взгляд, риторический вопрос. И за это схлопотал тонны помоев в свой адрес на многие десятилетия вперёд.
***
Вчера весь вечер и всю ночь просидел за компьютером. А сейчас еду в автобусе на вокзал, встречать Катю. Немного клонит в сон, но терпимо. На часах половина двенадцатого. Не знаю, чем закончится сегодняшний день. Мои перепады настроения настолько непредсказуемы, что, будучи минуту назад вполне себе уравновешенным, в какое-то мгновение я превращаюсь в ненормального психа, не находящего себе места и треплющего нервы своей любимой девушке. Вообще, если быть до конца откровенным, в состоянии ненормального психа я нахожусь практически постоянно, даже если внешне выгляжу более-менее спокойно.
От перепадов настроения я страдаю уже не первый год. В принципе, в какой-то степени я к ним привык. Но на этот раз я превзошёл самого себя: не успели мы с Катей дойти до автобусной остановки недалеко от вокзала, как я уже извергал в её и в свой адрес самые разные обвинения, то настойчиво повторяя одни и те же вопросы, то вдруг резко перескакивая с одной темы на другую. Происходит всё это на повышенных тонах. Катя, при этом, предпочитает молчать. Всё то, что мне необходимо проговаривать вслух, она привыкла переживать про себя. Не знаю, комфортнее ей от этого молчания или нет, но по-другому она не может. Хотя, на самом деле, всё предельно ясно. Она молча страдает, неспособная высказаться, так же как и я страдаю от всего того потока слов, что извергает мой рот, не находя в себе силы заткнуться. Всё это настолько странно и страшно, насколько необъяснимо. Это мучение, имеющее определённую тенденцию, но не понятное в своей сути. В таком состоянии само существование в этом мире становится сущим адом, невыносимой пыткой, которой нет предела.
В автобусе мы едем молча. Нам есть о чём поболтать, но мы молчим. Мы и не хотим молчать и не молчали бы, если бы не я со своими нервами. Виноват ли в этом только я? Думаю, что нет. Мне кажется, что я предельно чётко решил для себя, кто виноват в моих внутренних проблемах. Катя – девушка, ставшая для меня по-настоящему близким и родным человеком и, в то же время, это тот человек, с которым у меня связано ощущение глубочайшего разочарования и злости. Каких больших трудов мне стоило противостояние с авторитетом моей мамы; сколько сил потребовалось на то, чтобы заставить себя поверить в собственную состоятельность, чтобы начать казаться уверенным в себе человеком, невзирая на беспрерывную и всепроникающую мамину опеку. Но вот, пришла она – моя самая дорогая, самая любимая Катенька – и разрушила всё на корню. Зачем она это сделала? Увы, ни я, ни, тем более, она не знаем ответа на этот вопрос. Как бы там ни было, второй раз взять в себя в руки и стать нормальным человеком я до сих пор пока ещё не смог. И, судя по всему, если мне это и удастся, то не скоро.
***
- Ну, посмотри вокруг. Смотри, как всё гармонично устроено. Откуда это всё? – этим вопросом моя собеседница Татьяна пытается показать мне, что без разумного Создателя существование этого мира было бы невозможным. То, что кажется естественным и понятным для неё, в моей голове совершенно не укладывается. Многое хочется сказать ей в ответ, но с чего начать, я не знаю. В итоге отвечаю:
- Ну что значит гармонично?
- Ну, гармонично. – получаю ответ.
- Ну как это? – не отступаю я. Задавать подобного рода вопросы весьма интересно. Они, во-первых, заставляют задуматься собеседника о том, о чём он не задумывался прежде, а во-вторых, когда слушаешь ответы на свои вопросы, в человеке многое становится понятно. Вот и на этот раз мне пришлось выслушивать, что все животные невероятно сложно и продуманно устроены, что каждый из них находится в природе на своём месте и всё в этом духе. Такое впечатление, будто предыдущие шесть лет Таня не училась вместе со мной на химико-биологическом факультете. Хотя, на самом деле, это не имеет практически никакого значения. Мировоззрение человека формируется не в результате полученных знаний, а является, скорее, отражением душевной организации. Если моей собеседнице комфортно верить в Бога, исходя их каких-то, возможно, даже ей самой не известных побуждений, то никакие новые знания и доказательства, противоречащие её вере, не убедят её в обратном.
История её прихода к Богу является весьма банальной. Я бы даже сказал, классической. В первые годы студенческой жизни она позволяла своим похотям реализовывать себя в полной мере: бухло, ночные клубы, беспорядочные половые связи и демонстративный пофигизм – вот так выглядела её жизнь. Но вдруг что-то произошло, и она познала Бога. Теперь все её друзья из прежней жизни – это грешники, которых ей несказанно жаль, и за которых она искренне молится Создателю всего живого. Так забавно. У человека поменялось личное мироощущение, а ему кажется, что он познал суть вещей.
Пройдёт время, и личная трагедия – смерть любимого человека – в очередной раз перевернёт представление Татьяны об окружающем мире. Набожная девушка, вдохновлённая некогда божьей любовью и благодатью, превратится в воинствующего атеиста, напрочь утратившего способность видеть в гармонии окружающей природы подчерк великого Создателя. Так и каждый из нас создаёт для себя свою собственную реальность, в которой его личные представления о жизни кажутся ему непререкаемой истиной. Однако, истина эта настолько непререкаема, насколько и хрупка. В любой момент она может разрушиться, но очень быстро на её место приходит новая. И вот теперь эта новая истина становится для человека настоящим просветлением, единственно верной концепцией и обоснованием смысла его пребывания в этом мире.
Те наши разговоры о Боге и бытии были для меня, скорее, развлечением, нежели чем-то серьёзным. Ничем особенным ни для меня, ни для неё они не заканчивались. В конце концов, мы говорили друг другу «пока» и расходились каждый в свою сторону. Было это несколько лет назад, когда я находился в самом начале морального самоистязания и депрессии. В то время я ещё учился в университете, но всё было уже не так, как раньше.
***
Жил на свете всемогущий авторитарный властитель по имени Бог. И создал Бог разумных существ – ангелов, – которые должны были беспрекословно ему подчиняться. Себя Бог объявил мерилом истины и не терпел возражений. Поэтому, когда один из его рабов, по имени Люцифер, решил ослушаться своего Господина, то был жестоко наказан: Бог создал Ад, в который низверг непослушного Люцифера и обрёк его на вечные муки. Потом Бог решил поиграть и создал Землю. На ней он поселил ещё одно разумное творение – человека. Как и ангелы, человек находился под абсолютным контролем и обязан был соблюдать правила, придуманные для него Богом. Люцифер, видя, как Бог, наигравшись с ангелами, перешёл на человека, решил познакомиться с людьми и показать им, что запреты, установленные для них Богом, бессмысленны, и что Бог – не любящий и справедливый творец, а жестокий тиран.
«Почему есть плоды со всех остальных деревьев можно, а с этого – нельзя?» – задал вопрос Люцифер. Ева задумалась: «И в самом деле, почему?» Обладая разумом, человек, как и ожидалось, стал размышлять над смыслом предъявляемых к нему требований и запретов. Подумав, Ева не нашла внятного ответа на вопрос Люцифера и впервые в жизни осмелилась поступить не так, как приказал ей Бог, а так, как она сама посчитала нужным: она попробовала запретный плод. Её супруг – Адам, – увидев, что страшное, по словам Бога, дерево познания добра и зла оказалось совершенно безобидным, доверился своей жене и тоже попробовал плод. И с ним тоже ничего не произошло.
Но недолго первые люди наслаждались удивительным вкусом запретных плодов. Как любой родитель, Бог не терпит непослушания. Он не любит, когда его дети получают удовольствие от жизни. И вот, Он изгоняет людей из Эдемского сада, а заодно проклинает всё человечество, обрекая его на вечные муки и смерть. Адам и Ева пострадали не от запретного плода и не от того, что согрешили. Они пострадали от рук Бога. Не грех, не Люцифер, а именно Бог принёс людям страдания в наказание за то, что они осмелились принять своё собственное решение.
С тех пор, уже на протяжении многих тысяч лет, многочисленные поколения людей, рождаясь, испытывают на себе гнев Бога, который всё никак не может успокоиться. Мы появляемся на свет с клеймом грешников и вынуждены всю свою жизнь отказывать себе в удовольствиях, каждый божий день умоляя Создателя простить нас и взять к себе на Небеса. Бог убедил нас в том, что грех – это нечто само по себе ужасное; что наш главный враг – это Люцифер. И мы готовы поверить во что угодно, лишь бы не гневить Господа. Вот только Он обманывает нас. Люцифер, так же, как и мы с вами, отвергнут Богом за свободомыслие и непослушание. Он не сильнее нас, потому что он – один из нас. Разве Люцифер придумал, что именно следует считать грехом, а что – нет? Разве Люцифер жестоко наказывает за непослушание? Грех – это изобретение Бога. Наказание за грех – это гнев авторитарного повелителя вселенной, издевающегося над созданными им существами.
Каждый год человечество празднует годовщину воскрешения Христа – божьего сына, которому Отец приказал умереть в муках на кресте. Сам Бог объясняет это так: Он настолько любит людей, что даже готов пожертвовать своим сыном, смерть которого способна искупить наши грехи. Что ж, наверное, в это можно было бы поверить, если бы не один очень важный нюанс: Бог всегда играет не по чьим-то правилам, а лишь по своим собственным. Именно Он придумал эту странную схему с искуплением греха через очередную мучительную смерть – смерть собственного сына, – а потом преподнёс всё это как великую жертву. К слову, уже на третий день Бог воскресил Христа и забрал его к себе на небеса для вечной жизни в раю. А мы – люди – так и остались гнить на грешной земле, продолжая судорожно и безуспешно замаливать свои грехи.
Не кажется ли всё это чем-то странным и лишённым логики? И с какой стати, после всего этого, я должен искренне любить и почитать Бога? Подобные мысли иногда одолевают меня, когда я на время отвлекаюсь от депрессии и забываю о своей никчёмности. Катя сейчас на работе, бухать пока не хочется, а интернет отключили за неуплату. Хоть вешайся. Но вешаться я пока не собираюсь. Пока…
***
Сегодня пятница. Неделя тянулась долго. Желание бухнуть вернулось, а значит вечером меня ждёт либо пьяный угар, либо очередная истерика. Всё так же душу терзает водоворот из мыслей и надежд, смешанный с осознанием того, что и сегодня не случится ничего хорошего. На следующей неделе нужно будет платить за квартиру, а денег не хватает даже на пакет макарон. Кате сегодня должны выдать зарплату. Надеюсь, что так и будет. Иначе не останется иного выхода, кроме как звонить маме и, притворяясь, что испытываю чувство вины, просить немного денег.
Вдруг зазвонил телефон. С тревогой смотрю на дисплей – это брат. Мой брат – яркий пример самоуверенного, напористого человека, который находит в себе силы противостоять атакам своих внутренних демонов именно благодаря весомому набору иллюзий, в которые он научил себя верить. В связи с этим у него есть многое из того, о чём мечтаю я. Но я не знаю, во что верить мне. Искренняя вера исключает возможности осознания иллюзорности объекта почитания. А поскольку от осознания избавиться для меня не представляется возможным, то и мечты навсегда останутся лишь мечтами.
Несколько секунд держу телефон в руках, не решаясь принять вызов. Но ответить на звонок всё же придётся, что я в итоге и делаю.
- Алло. – как бы выкрикивая, но практически без интонации начинаю разговор.
- Алё, здарова. – слышу в трубку напористый голос брата.
- Здарова. – пытаясь придать оптимизма своей интонации, отвечаю я.
- Как дела? – по традиции интересуется брат.
- Нормально дела. А что такое?
- А что… Вот ты как всегда. Что, обязательно что-то случиться должно? – вопрошает мой собеседник. Оно и понятно. Ведь надо же ради приличия сделать вид, что позвонил просто так, узнать как дела, да и только. И ладно, если бы хоть раз так оно и было. Но нет. И этот раз не стал исключением. Как оказалось, у брата не работает интернет, а ему срочно надо найти в сети какой-то материал. Отказать ему я не могу. Просто не могу, хотя он, пожалуй, последний в списке тех, кого бы мне хотелось видеть у себя в гостях. Но ничего не поделаешь, и мы договариваемся, что вечером, часов в восемь, он зайдёт. А пока у меня есть время, чтобы как-то раздобыть деньги и заплатить за интернет. Нельзя, чтобы брат знал о том, как я беден.
В этот день мне удалось занять денег у Санька. Брат, как обычно, явился позже назначенного, и почти до полуночи мне пришлось терпеть его навязчивое присутствие. Он, казалось, довольно искренне пытался донести до меня какие-то открытые им истины жизни, значимость которых мне никак не удавалось оценить. Я, в основном, молча слушал, периодически переставая даже делать вид, что мне интересно. И вот, в какой-то момент брат всё же решился меня покинуть, чему я был несказанно рад. Всё это время Катя молча сидела на диване, то наблюдая за кошкой, то отвлекаясь на то, чтобы разглядеть пустоту. Теперь она собирается спать, а у меня ещё вся ночь впереди…
***
Мой сон был прерван телефонным звонком. Нахожу телефон под собой. Это Катя. Принимаю звонок.
- Алё. – вяло произношу в трубку.
- Алё, ты спишь? – это вопрос, с которого Катя почти всегда начинает разговор, если знает, что я дома. И в последнее время он стал меня раздражать. Злиться на свою ничтожность, не высказывая при этом претензий Кате, довольно сложно. Но в данном случае мне в очередной раз удаётся удержаться от невнятных обвинений и гневных воплей. Как выяснилось, Катя едет домой, и едет не одна, а с подругой. Подруга Кати – Ольга, мечтающая о духовном просветлении и верящая в бессмертие души, – несмотря на показную одухотворённость, страдает всеми теми же душевными недугами, что и всё остальное человечество. И это не может не радовать. Я атеист, но, кажется, живу ничуть не хуже любого среднестатистического верующего. Человек несчастен уже по факту своего существования. И никакая вера не способна как-то кардинально исправить ситуацию. Хотя, зачастую собственный иллюзорный мир в значительной степени притупляет душевную боль и осознание своей беспомощности и обречённости.
Уже через несколько минут Катя и Ольга будут здесь, у нас дома. Разумеется, для меня эта новость не из приятных. Я бы очень хотел видеть гостей в большом красивом доме, где царят роскошь и порядок. Ну или хотя бы одно из двух. На деле же мой дом – это жалкая комната в грязном общежитии. Как правило, на пороге этой комнаты традиционно тухнут кошачьи фекалии, на столе возвышается гора грязной посуды, по углам разбросаны разные шмотки, часть из которых успешно обживает плесень, а единственный шкаф разваливается по частям.
Я встретил Ольгу с Катей на остановке, и мы пошли в сторону дома. Но сначала надо было зайти в магазин, чтобы купить что-нибудь из еды. Кате вчера дали зарплату, поэтому мы смело расстались почти с тысячей рублей, больше половины из которых ушло на водку и пиво. Уже дома я узнал, что Олю бросил парень и теперь у неё депрессия: она хочет забить на всё, пить и курить. Признаться, эта ситуация явилась отличным поводом позлорадствовать и лишний раз подчеркнуть для себя всю бестолковость духовных поисков несчастной девушки, так активно ею декларируемых. Впрочем, злорадствовал я лишь про себя. Вслух было нельзя.
Оля плакала. Катя, в свойственной ей манере, пыталась успокоить подругу так, что её доводы были скорее похожи на издёвку, нежели на сострадание. Но и я, и Ольга знали Катю достаточно хорошо для того, чтобы понять, что она действительно искренне хочет помочь. Я в основном ел и пил, изредка пытаясь вставить своё слово в беседу девушек. Итак, сегодняшний вечер был всецело посвящён теме расставания Ольги с Тёмой. Зная, насколько это было возможно, характер их отношений, переживания Оли казались мне какими-то искусственными. При этом искусственность была видна лишь мне, тогда как для неё это действительно было настоящим горем.
Алкоголь стремительно овладевал нашим сознанием, беря инициативу в свои руки. И вот мы уже страстно спорим о смысле жизни, о добре и зле и о прочих извечных проблемах, занимающих умы несчастного человечества уже многие сотни и тысячи лет. Нам не хорошо, но уже и не плохо. Мы рассуждаем о мироздании, при этом забыв о насущных проблемах, наслаждаясь моментом. Совсем скоро настанет утро нового дня, который, как обычно, не обещает нам ничего хорошего.
***
Утром, когда я был вынужден, мучаясь, приходить в себя после очередной пьянки, Ольга собиралась домой. Катя тоже уже проснулась, но всё ещё лежала на диване, рядом со мной, смакуя последние минуты перед тем, как придётся, всё же, встать и идти провожать Олю. Как это обычно и бывает, все были мрачные и усиленно копались в себе. Дав на время некоторую свободу своему настоящему «Я», каждый из нас теперь с ещё большим упорством заперся в себе, пытаясь совладать с чувством стыда и осознанием своей ущербности.
Наконец-то, Катя с Олей собрались и стали выходить. Я и Оля сказали друг другу «пока», и девчонки ушли. В комнате царили грязь и бардак, с которыми теперь я остался наедине. И спрашивается: чем они так мне не угодили? Каким-то странным образом, беспорядок в доме вызывает ассоциации с собственной несостоятельностью. Навести порядок в доме, кажется, так же тяжело, как и навести порядок в своей жизни вообще. И словно неотъемлемая часть всего этого кошмара, в голове периодически всплывает образ мамы. Всё моё детство проблема порядка в доме была одной из первостепенных. И внутри этой проблемы наши с мамой роли разделялись. Она не могла найти себе места, постоянно наводя порядок, который, в конечном итоге, так и не удавалось навести окончательно. Я же, напротив, не был озабочен данным вопросом и, по представлениям мамы, не разделяя с ней её тяжкой ноши, проявлял себя самым худшим образом. Пожалуй, я был физическим олицетворением образа беспорядка, одолевающего мамино сознание и не дающего ей нормально жить.
И вот сегодня, живя в этой грязи, я не могу понять две вещи. Во-первых, почему ни я, ни Катя в течение многих лет не можем сделать, казалось бы, банальную вещь, – убраться в комнате? И второе: в самом ли деле нам нужен этот порядок? Или он нужен лишь мне? Или же нам обоим он не нужен, а моё негодование по этому поводу – всего лишь проявление чувства дискомфорта перед нескончаемым недовольством моей мамы? Как бы там ни было, ответов, как обычно, нет. Есть одни только вопросы. В чём их смысл и так ли нужны мне ответы? Сколько времени вообще может продолжаться весь этот кошмар и как жить дальше? Но одно я знаю почти наверняка: сейчас я включу компьютер, запущу интернет и, уставившись в монитор, изнывая от душевной боли, проведу в таком состоянии ближайшие несколько часов…
***
Мы с Катей – муж и жена. Уже почти два года. Разумеется, помимо формальностей, придающих нашему совместному проживанию новый юридический статус, больше ничего не изменилось. Хотя в какой-то момент казалось, что вот он – новый шаг в наших отношениях, начало новой жизни, и что теперь всё пойдёт по-другому. Но проблема в том, что, на самом деле, никакого нового шага просто-напросто не было. Отсутствие штампа в паспорте не было причиной всех наших бед. Следовательно, появление этого самого штампа не стало их решением. Наверное, где-то в глубине души я понимал это с самого начала. Но, как и всем людям, мне хотелось верить, что наведя внешний лоск, удастся решить все проблемы. Теперь же я в очередной раз убедился в том, что причина моего кошмара кроется гораздо глубже.
Все люди носят маски. Все люди запуганы, лживы и неискренни. Но самое страшное – это то, что сами они этого просто не замечают. Мать, которая за маской заботы и любви всячески подавляет своё дитя, подчиняя его своим прихотям и лишая ребёнка собственной жизни, полагает, что действует из благих побуждений. «Я знаю лучше, как надо. Я же мать, я желаю тебе лучшего!» – эти слова я слышал каждый раз, как только находил в себе смелось заявить о себе, о своих интересах – и тут же встречал отпор. Быть может, очередное моё желание, высказанное вслух, очередной мой самостоятельный поступок напоминали моей маме о её собственных, давно подавленных и, казалось, забытых мечтах и переживаниях. Страхи и предрассудки родителя – это то, что повелевает им, полностью подчиняя себе. Они создают иллюзию благоразумия бесконечных запретов и ограничений, накладываемых родителем на своё чадо. Но это совсем не то, что на самом деле необходимо ребёнку. Ведь мать стремится не к тому, чтобы было хорошо её малышу. Она занята лишь тем, чтобы постоянно бежать – бежать от самой себя. В моменты, когда ей это удаётся, её ребёнку бывает невыносимо плохо. Но ей – хорошо. А значит, в деле воспитания подрастающего поколения всё идёт по плану.
Мои воля и характер давно уничтожены. Но, в последнее время будто что-то изменилось. Мне кажется, что я почти вплотную приблизился к пониманию того, чего же я хочу на самом деле. Как ни странно, это чувство не приносит облегчения, а лишь тяготит ещё больше. Решить свои проблемы мне до сих пор не удаётся. Я срываюсь на жену; чувство ненависти и гнева сменяется ощущением вины и жаждой раскаяния. Возможно, когда-нибудь я стану тираном для своих собственных детей, пребывая в бесконечных иллюзиях относительно духовной миссии родителя, оставаясь при этом глубоко несчастным человеком.
***
Всё те же стены, старый диван, шкаф, разваливающийся на части, ноутбук, нещадно эксплуатируемый уже шестой год подряд; безудержный страх и нескончаемая тревога; девушка, называемая теперь моей женой и, как прежде, предпочитающая любить и ненавидеть молча. Как много и долго я боялся того момента, когда к болезням души прибавятся болезни тела. И вот, похоже, этот момент настал. Бессонная ночь, всецело посвящённая страху смерти, подходит к концу, а боль в груди всё не унимается. Каждый вдох, дающийся с трудом, рискует стать последним. После долгих и мучительных раздумий набираю номер скорой помощи. Пара гудков и неизвестная мне девушка принимает вызов:
- Скорая. – слышу в трубке деловой, но располагающий к себе голос.
- Здравствуйте, девушка. Скажите, можно врача вызвать? – произношу я подавленным тоном. Хочу продолжить, но меня перебивают.
- Что случилось?
- Сердце болит. Всю ночь болело. Думал, пройдёт, но не проходит. Только хуже стало. – продолжаю я, будто ища оправдание самому себе.
- Сколько вам лет? – вопрошает девушка.
- Двадцать восемь.
- Инфаркты были?
- Нет.
- Температура есть?
- Нет, температуры нет.
- Хорошо, называйте адрес.
Итак, дело сделано. Осталось дождаться приезда врача…
Уже много лет я никого не приглашал в свой дом. Единственный, кому периодически выпадает честь побывать в грязной комнате обшарпанного общежития – это Санёк. Поэтому приезд врача был бы крайне нежелателен. Но, несмотря на все тяготы и лишения, умирать пока не хотелось. И я был вынужден смириться с новым гостем.
Врач – высокая женщина лет сорока – наверняка успела повидать и более злачные места. К тому же, ей, скорее всего, нет дела до того, где и как я живу. Она просто делает свою работу. Вот только окажись я на её месте, то не упустил бы шанса позлорадствовать над очередным неудачником, хватающимся за сердце и дожидающимся помощи, сидя в комнате со старой мебелью и грязными тряпками вперемешку с невыносимым горем и разочарованием.
- Откройте окно… У вас воняет. – совершенно обыденно произносит женщина-врач. Я смотрю на Катю, кивая в сторону окна. Она понимает меня без слов и через пару секунд окно открыто. Я бы и сам мог это сделать, но сейчас у меня есть совершенно конкретная роль: я – пациент. Мне больно и плохо, но я не уверен, замечает ли это врач. Поэтому нужно сделать так, чтобы вся эта боль – ни столько физическая, сколько душевная – была бы написана на моём лице, чтобы эта боль прослеживалась в каждом движении моего тела.
Как оказалось, повышенное давление, периодически беспокоившее меня вот уже несколько лет подряд, вновь дало о себе знать. Пришлось принять весьма отвратное на вкус лекарство, чтобы давление нормализовалось. Конечно, грех жаловаться на вкус таблеток, которые, зачастую, спасают тебе жизнь. Я знаю почти наверняка: если бы мне пришлось родиться сто лет назад при тех же обстоятельствах, при которых я, собственно, и родился в конце прошлого века, то на выходе врачам пришлось бы иметь дело с бездыханным трупом младенца. Не говоря уже о том, что на протяжении всего детства мой организм с незавидной частотой так и норовил отправиться на тот свет. Моим мучениям давно бы пришёл конец, если бы не врачи – грубые и чёрствые, – но всё же каждый раз спасающие маленькому пациенту жизнь. Только вот сегодня я всё чаще задумываюсь: а стоило ли меня спасать? Может быть, маленький Я уже тогда понимал, что ничего хорошего его не ждёт, и пытался исчезнуть до того, как этот мир окончательно ни овладел его телом и душой? Я помню бесконечные опасения мамы относительно моего здоровья. Она всё время страшно боялась, что я заболею. И я заболевал, будто бы отказывая себе в самостоятельности и потакая её желанию как можно больше и упорнее заботиться о своём немощном малыше.
Кардиограмма показала отсутствие инфаркта. И я вздохнул с облегчением. Врач ещё раз померила давление, которое всё ещё оставалось выше нормы.
- Алкоголь употребляли? – всё так же обыденно, строго, но как бы отстранённо спросила врач.
- Вечером вчера вино немного выпил. Но я не напивался. Бокал вина буквально выпил и всё. – с наигранной подавленностью ответил я. Не знаю, поверила мне эта женщина или нет. По крайней мере, сделала вид, что поверила. А между тем я, разумеется, соврал. Я действительно пил накануне вино. Но одним бокалом ограничиваться даже не собирался. Да и не бокал это был, а засаленная кружка – недавний подарок брата, который теперь живёт в столице, периодически приезжая в гости к родителям. Он учится в самом престижном университете страны, проходит стажировку на федеральном телеканале и имеет все шансы на успешную карьеру журналиста. Во всей этой ситуации меня радует лишь одно: в очередной раз, сидя дома и изнывая от душевной боли, я могу быть уверен, что в самый неподходящий момент не раздастся звонок от назойливого и успешного брата, и он не заявится ко мне в гости.
Врач дала несколько рекомендаций, ещё раз померила давление и ушла. Мне было сказано немного полежать, пока давление не нормализуется. Пока я лежал, Катя сидела рядом в кресле. Её молчаливое недовольство не могло оставить меня равнодушным, и уже буквально через минуту я орал, обвиняя свою жену во всех своих бедах и неудачах. Предпринятые ею вялые попытки как-то парировать мои агрессивные нападки не увенчались успехом. Вся в слезах, она вышла из комнаты. Я смог остановиться лишь тогда, когда за Катей захлопнулась дверь. «Ну и чёрт бы с ним. Мне терять уже больше нечего. Всё равно вокруг одно дерьмо» – словно неприятное послевкусие, оставшееся от не самой аппетитной трапезы, эти мысли крутились в моей голове. Планомерно и безжалостно мой разум глумится над самим собой, разрушая остатки оптимизма и надежды на светлое будущее. Как ни странно, но эта надежда всё ещё есть. Она держится из последних сил и взывает о помощи. Она просит обратить на неё внимание, просит дать ей ещё один шанс – реальный шанс вырваться из этой тюрьмы и привести свою жизнь в порядок. Кто знает, быть может не всё так плохо и ещё можно начать всё с начала.
***
Мы прошли через двор, вышли за ворота и остановились. Я сбирался идти домой, а моя мама провожала сына и всё никак не могла с ним попрощаться. Сегодня мне удалось пробыть в гостях у родителей всего пару часов. Всё это время мы с мамой избегали острых тем, и поэтому обсуждали что угодно и кого угодно, лишь бы это не касалось наших собственных жизней. И вот, пытаясь в очередной раз как-то продлить наше общение, мама вдруг вспомнила об одной знакомой женщине, которой недавно исполнилось девяносто лет. Мама восхищалась утончёнными манерами этой женщины, её позитивным отношением к жизни, ясным умом и рассудительностью, которые всё ещё оставались при ней, несмотря на внушительный возраст.
- Я всё равно не представляю… Вот с какими мыслями живёт человек, которому девяносто лет? В двадцать лет ещё можно о смерти не думать. Ну, кажется же, что ты, типа, вообще бессмертный. Но в девяносто… Она же понимает, что уже точно скоро умрёт. Как так можно жить? – рассуждал я вслух. Эта тема меня действительно волновала. Мама уходить от темы не стала.
- Ну, а что поделать? Это жизнь… Мне вот пятьдесят пять. А когда-то я думала: «Господи, неужели мне уже тридцать пять? Как быстро годы летят!» А сейчас смотрю назад и не верю… Уже двадцать лет прошло… - Мамины слова звучали искренне. Она старалась придать своей речи оптимизма, но скорбь и сожаление сквозили из каждого сказанного ею слова.
- Ну и как это? Какие ощущения? – интересовался я. У меня не было желания ещё больше накалять обстановку. Но я не мог не спросить об этом. Возможно, мне хотелось услышать в ответ слова, которые бы хоть как-то подбодрили меня; которые, пускай и ненадолго, но избавили бы меня от своих собственных переживаний. Я всё ещё молод, но уже настал тот момент, когда течение лет и неотвратимость конца становятся явными и больше не дают о себе забыть. Даже и не знаю, остался ли я удовлетворён тогда маминым ответом или нет. Так или иначе, тот наш разговор мне запомнился, и какое то время я периодически прокручивал его у себя в голове.
***
То ли детство пытается напомнить о себе, то ли просто моё любопытство подталкивает меня, спустя многие годы, вновь отправиться в это место. А может быть, я делаю это по каким-то иным, неведомым мне причинам? Но решение принято, и злосчастный будильник, в свойственной ему назойливой манере, громогласно сообщает нам о том, что время пришло. Надо просыпаться, собираться и идти. Катя долгое время отпиралась – моя идея ей явно не нравилась, и она этого не скрывала. В нашей семье вообще не принято скрывать друг от друга свои мнения и эмоции. Нам не приходится прибегать к лицемерию в отношениях друг с другом, нам не нужно казаться теми, кем мы не являемся на самом деле. Так что, несмотря на весьма натянутые отношения, мне порою кажется, что мы самая откровенная пара на свете.
Вот мы уже стоим на автобусной остановке. Похоже, на этот раз нам всё же удастся добраться до места, в которое я собираюсь попасть на протяжении нескольких последних месяцев. В дороге провожу с Катей последний инструктаж о том, как себя вести, что делать нужно, что можно, что нежелательно и чего делать категорически нельзя. После выхода на нужной нам остановке пришлось побродить по местности дольше запланированного. С момента моего последнего посещения этого места прошло немало времени, и я немного подзабыл дорогу. Но вот, мы уже почти у цели. Смотрю на Катю и понимаю: единственное, чего она сейчас хочет, – это свалить отсюда и как можно скорее. Мы с ней ещё никогда не подбирались так близко, и сваливать было как бы нельзя. Напоследок я попытался немного подбодрить свою жену, ещё раз вкратце напомнил о правилах поведения, и мы вошли во двор. Спустя ещё несколько секунд мы оказались-таки на пороге молитвенного дома.
Атмосфера спокойствия и умиротворения вперемешку с благоговейной суетой и предвкушением чего-то важного, приветливые люди с улыбками на лицах, переполненный холл и полупустой зал – внешне всё выглядит так же, как и прежде. До боли знакомая обстановка, заставившая вновь почувствовать себя маленьким, скромным, наивным и пугливым мальчиком, каковым я и был когда-то. В детстве я бывал здесь много раз. Но только сейчас я впервые в жизни буду по-настоящему слушать и прислушиваться к тому, о чём говорит пастор с трибуны. Я буду всматриваться в эти лица – счастливые, но несчастные; я смогу общаться с людьми, называющими друг друга братьями и сёстрами, и слышать не только то, что сходит с их уст, но и многое из того, что не было и, возможно, никогда не будет сказано ими вслух.
По традиции, вначале пастор поприветствовал всех присутствовавших, после чего последовала молитва. Далее короткая речь всё того же пастора предваряла основное действо первой части богослужения – групповое обсуждение очередного урока так называемой субботней школы. Все прихожане должны были распределиться по группам и вполголоса делиться друг с другом своими умозаключениями на заявленную тему. К слову, это действо я невзлюбил ещё с детства. Взрослые в группе постоянно пытались разузнать у ребёнка о том, что же он думает по тому или иному вопросу. И каждый раз, когда кто-нибудь из взрослых обращался ко мне, меня бросало в дрожь. Я боялся, что скажу что-то неправильное и не понимал, для чего взрослым так необходимо знать моё мнение. Я и сейчас задаюсь тем же вопросом: почему эти тёти и дяди не могли вести свои богословские беседы, не терроризируя при этом ребёнка?
Люди в зале зашевелились и начали делиться на группы. Я запаниковал. Однако, совсем скоро рядом сел пастор и изъявил желание составить нам с Катей компанию. Внимание пастора снимало необходимость в панике искать себе группу и быть втянутым в общение с людьми, с которыми общаться совсем не хотелось. А вот подискутировать с пастором было бы интересно. Этот человек, пожалуй, был единственным во всей церкви, кого я считал собеседником, достойным моего внимания. Были опасения, что на его фоне я буду выглядеть несуразно. Однако, уже совсем скоро я понял, что пастор, по большому счёту, ничем не отличается от рядового прихожанина церкви, и что моё интеллектуальное превосходство над ним очевидно. Разумеется, так думал только я, тогда как пастор всем своим видом давал понять, что я – не более чем заблудший грешник, остро нуждающийся в его наставлениях.
Вторая часть богослужения, как и раньше, представляла собой проповедь пастора длительностью около сорока минут. Разумеется, действо не обходилось без молитв и пения псалмов. Тех самых псалмов, которые, будучи ребёнком, я был вынужден слушать каждое субботнее утро и которые успели мне наскучить ещё тогда. Но вот, я вижу знакомые лица – лица людей, которые приходят сюда не один десяток лет подряд. И все они с воодушевлением проговаривают всё те же строки под ту же музыку. Наряду с пробуждением детских страхов, это зрелище вызвало во мне ощущение неимоверной тоски. Я не помню, о чём говорил пастор с трибуны, хотя в тот момент мне казалось, что я внимательно его слушаю. Сразу после окончания проповеди мы с Катей быстро покинули церковь.
***
Прошёл ещё один год. В последнее время меня всё чаще стала посещать мысль о том, что мои бесконечные страдания – это не самое худшее, что может со мной произойти. Почему все эти годы мне не удаётся сдвинуться с места? Что стоит между мной и моим счастьем? А счастье ли это? От чего на самом деле ограждает меня этот невидимый барьер? Неужели то состояние, в котором я сейчас нахожусь – это лучшее, что может быть в моей жизни? Но как же так? Неужели в мире, и в самом деле, нет по-настоящему счастливых людей? А как же мой брат? А как же множество других состоятельных и богатых людей? Возможно, все они несчастны. Но кто-то переживает своё несчастье, купаясь в роскоши, а кто-то делает это как я. Что нужно сделать, чтобы заработать миллион? Вот такой банальный вопрос в своём решении каждый раз уводит меня в самые дебри моей души…
***
Эгоизм… Именно он превратил некогда распущенную молодую студентку в адепта одного из религиозных течений. Он же, спустя какое-то время, сделал из неё ярого атеиста. Хотя, атеизмом это назвать сложно. Это, скорее, ненависть к Богу, в существование которого несчастная девушка, похоже, всё ещё верит. Или думает, что верит. Не скажу, что я сильно удивлён такой трансформации. И всё же, наблюдать за тем, как человек мечется из стороны в сторону в поисках смысла жизни, как он всячески подавляет свои желания, но, в то же время, идёт у них на поводу – всё это весьма любопытно. Никакие аргументы не могли переубедить Таню в её искренней вере и любви к Богу. Но вот, в какой-то момент умер один очень близкий ей человек. Переживания этой трагедии в итоге привели её к мысли о том, что Бог её оставил, и что Он не достоин её похвал, раз позволил этому человеку умереть. Миллионы смертей по всей планете не могли поколебать веру девушки до тех пор, пока к этим миллионам не присоединился один единственный, но любимый человек. Что это, как ни проявление эгоизма? И если смерть человека воспринимается как трагедия, то где же во всём этом вера в бессмертие души и в вечную жизнь в раю?
- Почему ты так переживаешь его смерть? Разве он сейчас не с Господом на небесах? – осторожно, даже с некоторой дрожью в голосе спросил я. Зная Таню, я был почти уверен, что мой вопрос её обидит и выведет из себя. Но нет, она держала себя в руках.
- Нет. Он не мог этого допустить. – уверенно произнесла девушка. Скорбью и опустошённостью сквозило каждое произнесённое ею слово.
- Чего Он не мог допустить? – не отступал я. Моя совесть явно уступала желанию капнуть поглубже и понять логику собеседницы.
- Анар, что ты хочешь?
- Ладно, ничего. Извини.
- Не надо извиняться. Просто не надо докапываться, хорошо? – Таня была готова в любую секунду перейти на повышенные тона.
- Ладно, хорошо. Всё.
Мы посидели на лавочке ещё около пяти минут, обменявшись за это время парой фраз ни о чём. Потом я предложил ей разойтись. Мы пошли на её остановку, и скоро она уехала. А я пошёл в сторону своей остановки, чтобы тоже поехать домой. Я был всё так же морально загружен, как и всегда. Последний разговор с Таней позволил мне прочувствовать всю трагедию этой девушки. Я вдруг отчётливо понял, насколько она несчастна в своём внутреннем мире, полном страданий и противоречий. В мире, где иллюзия является единственным спасением – тем самым лекарством, которое не способно побороть причину недуга, но может на время приглушить его симптомы. Страдаю ли я больше, чем она? И если нет, то что, в таком случае, является моим лекарством? Какая надстройка в моём сознании позволяет мне, несмотря ни на что, удерживаться в этом злобном мире и не кануть в бездну забытия?
***
Сегодня мне предстоит пройти очередное собеседование. За все эти годы я успел сменить с десяток мест работы и нигде не задерживался дольше двух месяцев. Бывали случаи, когда в первый же рабочий день я просто не доходил до работы, а сворачивал в другую сторону и отправлялся бухать. «Эта работа просто мне не подходит. Я найду другую – более интересную и перспективную» – так я объяснял своё поведение самому себе. Но со временем стало понятно, что побеги с разнообразных рабочих мест приобрели хронический характер. Это пугало. Пытаясь найти новое объяснение тому, что происходит, я понял, что моя постоянная отговорка была не такой уж и надуманной. Каждый раз я ненавидел ту работу, на которую устраивался. Но ведь так живут все. Все люди ненавидят свою работу. При этом все они работают. Что же мешает мне смириться с тем, что я никогда не буду счастлив, и просто начать пахать?
Мои запредельные амбиции вкупе с неспособностью воплотить их в жизнь – вот что не позволяет мне начать жить, как все. Казалось бы, что может быть проще: определиться с тем, что ты хочешь от жизни и начать двигаться в нужном направлении. Но этого, почему-то, не происходит. Я вижу вокруг себя людей, которые всю свою жизнь бегут от самих себя. Человек может прожить жизнь, так и не поняв, кто он есть. Подавляя свои желания, живя по указке других, он обрекает себя на пожизненные мучения. Он забывает о своих мечтах. Он теряет самую важную часть самого себя и становится никем. Та же самая участь постигла и меня. Вот только я не готов с этим мириться, и я продолжаю бороться с тем, о чём имею весьма смутное представление. Это нечто держит меня в кандалах, пытаясь полностью подчинить себе. Оно имеет надо мной явное преимущество, но я не могу позволить себе сдаться. Оно пытается скрыть от меня что-то очень важное – что-то, что позволит мне обрести себя и стать свободным. Что-то, о чём я некогда знал, но был вынужден забыть.
Девушка средних лет закончила самопрезентацию и пережила допрос с пристрастием. Настала моя очередь.
- Меня зовут Анар, мне 29 лет… – стандартное начало и последовавший за ним короткий рассказ о том, почему я выбрал эту компанию и какой у меня опыт – всё как обычно. На вполне ожидаемый вопрос о моих постоянных увольнениях с предыдущих мест работы я ответил достойно и весьма убедительно. Моей целью было разубедить работодателя в том, что я раздолбай. И эта цель, как мне показалось, была достигнута.
- В чём ваше преимущество перед другими соискателями, как вы считаете? – с недовольным лицом вопрошала региональный директор компании. Разумеется, и на этот банальный вопрос я уже заранее подготовил ответ:
- Когда я первый раз пришёл в продажи, у меня не было никакого опыта. Но я очень быстро научился. Ну… и я считаю, что я могу быстро учиться новому. Мне нравится продавать, и я могу, как мне кажется, находить общий язык практически с любым клиентом.
Из всего, что я говорил, примерно половина была правдой. Я действительно умел наладить отношения с самыми разными клиентами, но, при этом, я не особо любил продавать. Если быть точнее, я ненавидел сферу продаж.
- Вот такой вопрос: вы всё время говорите «я считаю», «мне кажется». Вы не уверены в себе? – лицо регионального директора продолжало быть недовольным и каким-то уставшим. Словно она познала смысл бытия, а мы – глупые соискатели – вынуждаем её сидеть тут с нами и тратить своё время. Признаться честно, на её месте я, возможно, вёл бы себя похожим образом. Короче говоря, загнать меня в тупик не так-то просто, и я решил парировать:
- Почему? Я уверен в себе.
- Ваша речь не похожа на речь уверенного в себе человека. – настаивала недовольная женщина.
- Я просто не хочу показаться излишне самонадеянным.
- Ага. Понятно. Ну ладно. Спасибо.
На этом мой допрос был окончен. Теперь можно было расслабиться и с упоением наблюдать за тем, как следующий за мной соискатель терялся и неуклюже пытался сделать вид, что работа в данной компании – это мечта всей его жизни. Разумеется, собеседование я прошёл успешно, и вскоре мне предстояло выходить на стажировку.
***
- Ну, тогда я вены порежу! Хочешь? – вопрошал в телефонную трубку Диман. Он орал на всю улицу, пытаясь всеми правдами и неправдами доказать своей девушке, что она шлюха, а он – нормальный пацан. Я стоял рядом и презирал его. Не способный справиться со своими психологическими проблемами, этот идиот срывался на девушке, при этом представляя себя борцом за правду и блюстителем морали. Зачем он угрожает ей самоубийством? Готов ли он в самом деле порезать себе вены? Или же человек просто треплет языком, понимая, что этой девушке можно наговорить всё, что угодно, не неся ответственности ни за одно сказанное им слово?
Прошло десять лет, и вот уже я делюсь с женой своими планами на досрочный уход из жизни:
- Кать, я это не ради пафоса какого-то говорю. Я серьёзно спрашиваю. Ты можешь серьёзно ответить? – я взвинчен, хоть и стараюсь не повышать голос.
- Что тебе ответить? – после долгих минут молчания не выдерживает Катя. Её грустные глаза наполняются слезами. Она страдает, и в этом виноват я. Но ведь и я тоже страдаю. «Почему я вечно должен всех жалеть, входить в их положение? Меня вот никто понять не хочет» – эта мысль как бы мотивирует меня и оправдывает дальнейший прессинг на любимую девушку.
- Ну, я вопрос тебе задал. Если я с собой покончу, ты как отреагируешь?
- А как я могу отреагировать? – отвечает Катя уже сквозь слёзы, текущие по её щёчкам и терзающие мне душу. Я стал тираном. Как так? Почему? Неужели бесконечные истерики, нищета и пьяные ночи – это всё, что я могу дать моей любимой Кате? Остановиться я не мог. И в какой-то момент Кате ничего не оставалось делать, как встать и направиться к выходу.
- Куда ты опять?! – с грубым возмущением спросил я. Ответа не последовало. – Кать!!!
- Ну что? – она очень хотела от меня отделаться. В этот самый момент, и я это понимал, она очень страдала.
- Куда ты? – я демонстративно снизил громкость голоса, подчёркивая своё снисходительное недовольство.
- В туалет!
- Тебе вот прям сейчас приспичило в туалет? – не сдавался я, пытаясь обличить жену в лукавстве.
- Да, приспичило. Ты уже два часа орёшь, вообще-то. – это была правда. Я орал уже часа два и останавливаться не собирался. Но продолжать смысла не было. Его никогда не было. Каждый раз я думаю, что вот именно сейчас удастся поговорить нормально, по существу, и прийти к каким-то решениям и договорённостям. Но каждый раз всё заканчивается скандалом. В какую-то секунду я просто затыкаюсь. Вот и сейчас я всё же нашёл в себе силы замолчать, хотя и не мог до конца признать за Катей право сходить в туалет. Она вышла, а я остался – злой и обречённый.
***
В попытках сбежать от самого себя, боясь поднять определённые вопросы всерьёз и пытаясь затронуть запретную тему так, чтобы не показаться асоциальным, человек прибегает к приёму под названием шутка. Вот так вот – в шутку – мы придумываем истории, в которых материм своих начальников, убиваем ненавистных соседей, грабим банки, трахаем разнообразных тёлок и получаем истинное удовольствие от жизни. Люди любят жаловаться на то, как им тяжело вставать с утра и ехать на ненавистную работу. Но так положено, и изменить ситуацию большинство из них не в силах. Смешные истории о будильнике ранним утром, поездках на работу в полусонном состоянии и маленькой зарплате лишь подчёркивают всю ничтожность человеческой жизни, пропитанную вынужденным смирением и страхом.
Поняв природу юмора, я осознал, насколько нелепо выглядят люди, хохочущие над той или иной ситуацией или шуткой. Чем больше у человека поводов для смеха, тем он более закомплексован – для меня это совершенно очевидно. Многие мои бывшие друзья очень любили демонстративно поугорать над женскими сиськами и жопами. Наверняка, в этот момент им казалось, что они выглядят смело и раскованно. Однако, бесконечный смех над женскими прелестями и сексом говорит лишь о том, что эта тема, на самом деле, является для смеющегося неким табу, и он просто не может, хотя и очень хочет, говорить об этом всерьёз. Я почти уверен, что большинство из тех, кто постоянно ржут над «бабами», являются людьми глубоко несчастными, вынужденными удерживать свои похоти под замком. Они никогда в жизни не получали и, вероятнее всего, не получат настоящего наслаждения от плотских утех с такими желанными, но недоступными, «тупыми девками с клёвыми сиськами».
Сказать, что мой поход на работу является для меня пыткой – значит не сказать ничего. Я просыпаюсь и понимаю, что не могу никуда идти. Меня окутывают страх, гнев и отчаяние вперемешку с осознанием собственной никчёмности. Но одна лишь мысль о том, что я никуда не пойду, вызывает во мне точно такие же чувства. «Ведь я снова сдамся. Снова вернусь в то самое состояние, из которого не могу выбраться уже много лет. Я ведь ненавижу это состояние. И поэтому я не могу остаться дома… Не могу? Что значит «не могу»? Кто это решил? С какой стати я должен жертвовать своим временем и силами в угоду работодателя? Почему я не могу остаться дома, чтобы нормально выспаться, а потом проснуться и распланировать свой день так, как я сам того пожелаю? Ага, конечно, вот прям как пожелаю, так всё и будет. Да не будет этого ни хрена! Снова просижу весь день и всю ночь за монитором, донимая в перерывах свою измученную жену. Она столько лет всё это терпит. Я не могу в очередной раз предать её – я должен встать и ехать на работу. Хотя, сама виновата. Сделала меня тюфяком и подкаблучником, вот теперь пускай мучается. А чего она хотела, когда выносила мне мозги своими истеричными приступами ревности на пустом месте? Муж, сидящий дома, потакающий капризам жены и неспособный принимать самостоятельные решения, просто по определению неспособен зарабатывать деньги, обустраивать быт и строить более-менее адекватную семью». – Таков один из наиболее частых сценариев хода моих мыслей. А внешне это выглядит так: я кое-как поднялся с дивана, с недовольным видом напялил на себя мятую одежду, обулся и вышел из комнаты, заперев за собой дверь. На пути к лестнице я зашёл в туалет, чтобы поссать. Потом спустился на первый этаж, вышел на улицу и вялым шагом направился к остановке, откуда, дождавшись нужный автобус, уехал на работу.
***
Сегодня надо было поменять ценники на всех товарах. А это значит, что рабочий день продлится на неопределённый срок. На часах половина одиннадцатого вечера. Магазин закрылся полчаса назад. Клиентов нет, и теперь мы с Толяном можем работать спокойно, ни на что и ни на кого не отвлекаясь. Вообще-то, клиенты – это и есть наша основная работа. Но не в этот раз.
Я снимал с витрины чехлы для смартфонов и подносил их Толяну на кассу. Его часть работы заключалась в том, чтобы сканировать штрих коды на упаковках, затем распечатывать актуальные ценники и нарезать их. После этого я возвращал товар с новыми ценниками на витрину.
- Анар, а ты всегда такой спокойный или просто в новом коллективе, поэтому? – вдруг спросил Толян.
- Ну… не знаю. А как я должен себя вести? – я, с одной стороны, понимал, о чём говорит Толян, потому что прекрасно понимал людей вокруг себя. Но, в то же время, мне уже давно перестали быть интересны шутки над сиськами и личная жизнь разнообразных звёзд, поэтому в самый разгар беседы, когда мои коллеги увлечённо обсуждали очередную хрень, я молчал. Мне просто нечего было сказать.
- Ну не знаю. Просто мы, допустим, общаемся, орём там над чем-нибудь. А тебе как будто похер.
- Блин, ну не знаю… Мне, вообще, многие говорят, что я спокойный.
- Да ты даже не спокойный. Ты какой-то… как робот. – Толян был своеобразным парнем. Его необычная интонация не поддавалась однозначной расшифровке. Кажущаяся прямолинейность его формулировок в итоге ни к чему не вела. Зачастую казалось, что он пытается давить на собеседника. Но в любой момент Толян мог ослабить давление и резко сменить тему. А то и вовсе замолчать и уйти в себя. При этом он никогда особо не качал права и был весьма послушным и исполнительным работником. Впрочем, здесь нельзя было иначе. Как сказал один небезызвестный литературный деятель: «Искусство управления есть организация идолопоклонства». Это очень меткое и проницательное определение идеальным образом описывает атмосферу, которая царит в любой крупной и успешной компании. И та компания, в которой сейчас работаю я, не исключение. Здесь ты не можешь себе позволить даже заикнуться о том, что тебе пора бы уже домой, и что работа не может занимать абсолютно всё твоё свободное время, ведь у тебя есть ещё и личная жизнь, да и вообще, надо же человеку давать время хотя бы немного отдохнуть. Ладно бы я не мог сказать об этом руководству, которое обязано делать вид, что не понимает, как это можно хотеть домой, не выполнив план по продажам. Но ведь я не могу сказать об этом даже тем, с кем работаю на равных. Нельзя допускать, чтобы твои личные планы были важнее планов компании – вот, что должен уяснить каждый сотрудник. Поэтому все вокруг вынуждены делать заинтересованный вид и всячески демонстрировать свою преданность организации. Если ты позволишь себе хоть немного вольнодумства, твои коллеги тут же обозначат предателя и объяснят, что так делать нельзя. И в этом смысле даже деньги уходят на второй план. На первый же план выходит идея. Поклонение культу – вот, что заставляет группу организованно работать в одном направлении. Пожалуй, это единственная по-настоящему эффективная модель управления, позволяющая любой компании расти и, в принципе, существовать хоть сколько-нибудь продолжительное время.
Работа закончена. Мы выключили свет, вышли из магазина, заперли дверь и направились к выходу из торгового центра. Это был самый крупный торговый центр во всём городе, так что по дороге я успел вызвать такси, которое уже ожидало нас к тому моменту, как мы оказались на улице. Денег у меня не было, поэтому платил Толян. Он жил совсем недалеко от торгового центра. Спустя три или четыре минуты такси остановилось около его подъезда. Была уже ночь. Мы попрощались, и я поехал дальше. Ещё полчаса понадобилось таксисту, чтобы добраться до конечного пункта. Катя встретила меня на улице возле дома.
- Устал? – спросила она.
- Да так… - ответил я.
***
Старый разваливающийся диван, который когда-то принадлежал Саньку, имел две несимметричные половины. Одна половина – с провалившимся дном, рассыпавшейся обивкой и торчащими досками – очень неудобная. На ней сплю я. Другая половина, хоть и не сказать, что находится в идеальном состоянии, но всё же до сих пор сохраняет некоторую целостность и обеспечивает минимальное удобство. Эта половина принадлежит Кате. Но иногда, когда выпадает такая возможность, Катину половину занимаю я.
- Слушай, я в итоге на твоём месте так и проспал всю ночь. – обратился я к Кате. Хоть это и не был вопрос, я всё же ожидал какого-то ответа. Но ответа не последовало, и я продолжил. – Слышишь?
- Да. – ровным тоном ответила Катя.
- А чё ты меня не разбудила, когда ложилась? Я же сказал, если что, буди.
- Ну ты так сладко спал…
- Да уж. Раньше тебя это не останавливало. – с оттенком лёгкого сарказма произнёс я. Признаться честно, в этот момент я был благодарен своей жене. Она претендовала на то, чтобы подчинить меня себе, мотивируя это безграничной любовью, но при этом такую вот обычную заботу в быту проявляла редко. По её словам, она просто не умеет заботиться о ком бы то ни было, даже о любимом человеке, потому что никогда не испытывала эту заботу на себе. В её семье никто не позволял себе быть откровенным по отношению к ближнему, никто не позволял себе демонстрировать свою любовь. Зато все постоянно обижались друг на друга и закатывали истерики. Так было принято, и частичку своей прежней семьи Катя принесла с собой в новую – нашу с ней – семью.
- Да ты кашлял-кашлял, а потом уснул, наконец. Я не стала тебя трогать.
Я действительно кашлял – сильно, много и долго. Пошла вторая неделя, как я кашляю почти без остановки. Хронический бронхит периодически напоминает о себе, причём делает это настойчиво и весьма убедительно. На это время мои моральные страдания претерпевают консервацию и уходят на второй план, а их место занимает кашель. Бесконечный, изматывающий, беспощадный кашель. Но мои физические страдания выглядят мелочными и надуманными на фоне того, с чем приходится сталкиваться моей жене каждый день на протяжении всей жизни: у Кати астма. Она уже давно привыкла к своему недугу и иногда может показаться, что это не создаёт в её жизни особых неудобств. Но это не так. Просто, испытывая постоянный дискомфорт, она не представляет, что может быть по-другому. Ей неизвестно, что значит жить без астмы. Каждый раз, когда я об этом думаю, когда стараюсь мысленно поставить себя на её место, мне становится безумно жаль мою жену. Я так хочу ей помочь, и быть может, я бы это сделал, если бы не страхи, живущие во мне и отравляющие мне душу.
***
Сегодня у меня выходной, и мы с Катей решили бухнуть за её счёт. В одном из магазинов, специализирующихся на продаже алкогольной продукции, в центре города мы набрали дешёвого вина, взяли пачку чипсов и отправились на поиски места, где можно посидеть таким образом, чтобы нас никто не спалил. Все мои варианты оказались отвергнуты, и было решено разместиться в некоем дворике, знакомом Кате со времён её учёбы на первых курсах университета. Пока мы шли, я не мог избавиться от мысли, что снова иду на поводу у жены и буду вынужден бухать в незнакомом для себя месте, до которого, к тому же, мы никак не могли добраться. Своё недовольство, разумеется, я высказал Кате, но до скандала дело не дошло. Такое бывает нечасто, но я смог вовремя остановиться, чтобы не нагнетать обстановку.
Дворик оказался весьма заурядным, но, в то же время, довольно продвинутым по меркам нашего города. Расположен он был между старыми пятиэтажными домами. На его территории располагалась спортивная площадка, а также небольшая импровизированная сцена, напротив которой в несколько рядов стояли обшарпанные лавочки. На одной из таких лавочек мы и расположились. Любой, кто выглянул бы из окна рядом стоящего дома, без труда разглядел бы бухающих парня и девушку. Так что, затариться особо не получилось. Но, поскольку, скорее всего, всем было насрать, шанс на то, что никто не помешает нашей трапезе, был велик.
Однообразные серые будни, нескончаемая тревога, ощущение собственной никчёмности и несостоятельности – всё это не помешало мне найти себе развлечение. Я с любопытством стал наблюдать за тем, что происходило в этот момент на детской площадке. Четверо пацанов, на вид лет двенадцати, играли в игру, в которую когда-то давно, в своём собственном детстве, я тоже играл. Прислушавшись, я понял, что разговоры этих ребят всецело посвящены тому, кто из них чёрт и пидор, а кто – нормальный пацан, и ностальгия накрыла меня конкретно. Мир стремительно меняется. Хоть я не такой уж и старый, очень многое в моём детстве было не таким, как сейчас. Поэтому увиденное на детской площадке оказалось для меня, в значительной степени, неожиданным. Было ощущение, будто эта площадка попала сюда из прошлого.
Я решил обратить внимание Кати на то, чем был занят мой разум, и поделился с ней своими мыслями по поводу происходящего на площадке. Попытка объяснить ей правила игры, в которую играли пацаны, особым успехом не увенчалась, так как моей жене это было не особенно интересно. Зато она любила поугорать над чем-нибудь. И хотя в последнее время смеялась она всё реже, алкоголь, как всегда, сделал свою работу, и мы принялись ржать над разборками ребят, при этом высказывая свои собственные гипотезы о том, кто у них в компании самый авторитетный, а кто – нет. Но, как мне теперь уже известно, смех вызывают лишь те вещи, которые при серьёзном рассмотрении оказываются чем-то ужасным, либо запретным. В детстве я был скромным, пугливым мальчиком и особым авторитетом среди сверстников не отличался. А ведь общество взрослых, наблюдая за детьми, никогда не видит той реальной драмы, которая происходит между ними и которая одних заставляет страдать, а другим позволяет отдаться чувству собственного превосходства и всячески подавлять более слабых сверстников. Мои детские проблемы никогда не были понятны старшему поколению. В те моменты, когда мне действительно нужна была помощь взрослых, никто из них даже не думал помогать. Если же кто-то из матерей или отцов в какой-то момент всё же обращал внимание на проблему и решал поучаствовать в её решении, то ничего хорошего из этого не выходило. Вот и мы сейчас с Катей сидим, ржём… А тем временем вон тот пухлый пацан, над которым орут его так называемые друзья, глубоко переживает и страдает от унижений, не имея возможности всё это предотвратить. Я думал об этом в тот самый момент, когда угорал над происходящим на площадке. Иногда я ненадолго уходил в себя, но очередной пластиковый стакан вина возвращал меня обратно, и мы с женой продолжали веселиться.
- Может всё-таки свалить с этого «Дилайна»? – осторожно намекаю Кате, когда ржать над пацанами нам обоим надоедает.
- Не надо. – с наигранной беспечностью отвечает Катя, надеясь, что я не остановлюсь на этой теме надолго. Но я решаю продолжить, что приводит к вполне ожидаемому итогу: накричав друг на друга, мы расходимся. Точнее, уходит Катя. Спустя пять минут она вернётся в надежде на то, что я пришёл в себя, и мы сможем продолжить нашу пьянку, сделав вид, что всё нормально. Сидя на бордюре возле дома, я, к сожалению, а может и к счастью, не оправдываю ожиданий жены, и ей приходится уйти во второй раз, после которого она больше не вернётся.
***
На следующий день после пьянки, переборов себя, весь разбитый я поехал на работу. Всё это время я в любой момент мог развернуться и поехать обратно домой, но не сделал этого. Зато ещё один день, проведённый в роли продавца магазина, стал окончательным штрихом в моих непростых взаимоотношениях с работой, и я твёрдо решил, что больше здесь не появлюсь. Поздно вечером я вернулся домой. С Катей мы не разговаривали. Она, как обычно, молча переживала свои кошмары, а я переживал свои – на этот раз тоже молча. Какой-то особенный внутренний настрой сопровождал меня с того момента, как я окончательно решил уйти с этой работы. Будто, приняв самостоятельное волевое решение, я как бы стал сильнее. Не было сомнений в том, что это всего лишь временная эйфория, в которой, к тому же, отчётливо прослеживались нотки страха. Я боялся реакции Кати на моё решение. Может быть поэтому сегодня я был вынужден уйти в себя и не донимать жену традиционным дурацким нытьём. Ночью я спал беспокойно, а наутро встал и ушёл из дома, пока Катя спала. Проснувшись, она наверняка решит, что я на работе. Но у меня на сегодня совсем другие планы.
***
Маленький мальчик с микрофоном в одной руке и листком бумаги – в другой, стоя на сцене, с волнением смотрел в зал. Навстречу ему смотрели десятки заинтересованных зрителей, с благоговением предвкушающих предстоящее действо. Листок был не пустой. На нём был рисунок – планета Земля. Задачей мальчика было продемонстрировать людям свой рисунок и рассказать им о том, как Бог создал этот мир. Взрослые любят эксплуатировать детей себе на потеху. Их умиляют малыши, с присущей им детской непосредственностью рассказывающие стихи или поющие песни. При этом, желание самого ребёнка учитывать не принято. Упивающиеся властью и тешащие свой эгоизм взрослые, расплываясь в улыбке, с удовольствием наблюдают за потакающим их капризам ребёнком. Стоя на той сцене, ощущая на себе взгляды всех этих людей, считающих себя детьми Божьими, я испытывал страх. И вот, я показываю свой рисунок и начинаю говорить:
- Вначале сотворил Бог небо и Землю… - чувствую, как микрофон причудливо влияет на мой голос и делает меня слышным для всех. Мне было трудно запомнить, что именно было сотворено в каждый из шести дней. В какой-то момент я понял: самое страшное, что только могло со мной случиться на этой сцене, всё-таки произошло – я забыл текст. Моя тётя сидела в первом ряду и, поняв, что я не могу продолжить, стала мне подсказывать. Запинаясь, я пытался повторять за ней. В зале раздался смех. Я мечтал провалиться сквозь землю – ту самую чёртову Землю, которую некогда сотворил Господь. Я не знал, как мне поступить. Рассказывать о сотворении я больше не мог. Ноги подкашивались от волнения. Чувство стыда переполняло моё нутро до краёв. Необходимо было срочно что-то предпринять. И вот, внезапно решение появилось: я просто швырнул микрофон на пол и направился прочь со сцены. А они смеялись. Просто сидели в своих креслах и смеялись. Возле сцены стояло пианино. Не знаю почему, но я решил на него лечь. Это решение пришло ко мне как-то спонтанно. Я просто разлёгся на инструменте, не задумываясь о том, что будет дальше.
Подбежавшая тётя взяла меня на руки и унесла в зал на место. Моя мама также сидела в зале и была вне себя от ярости. Я её опозорил. Человеческий эгоизм вновь одержал верх, и собственная репутация оказалась важнее чувств ребёнка. А мой стыд, тем временем, плавно трансформировался в ощущение вины. Я плакал, а взрослые вокруг улыбались. Вспоминая этот эпизод, оставшийся в далёком прошлом, я теперь уже испытываю совсем другое чувство, а именно ненависть. Мне хочется вернуться туда, подняться на сцену к этому запуганному и растерянному мальчику, подобрать с пола брошенный им микрофон и обратиться ко всей этой смеющийся толпе с одним вопросом:
- Чего вы ржёте, суки?
Представляю, как бы выглядели их лица. Но, к сожалению, это невозможно. Остаётся лишь надеяться на то, что если у меня когда-нибудь будут свои собственные дети, я смогу найти в себе силы для того, чтобы не заставлять их страдать или, по крайней мере, заставлять их страдать не так часто, как заставляли меня.
***
Я вышел в центре города, не доехав до места работы. Нужно было выключить телефон, что я и сделал. Мне обязательно станут звонить. А брать трубку и что-то объяснять своим коллегам по теперь уже бывшей работе я не собирался. Несмотря на свою смелость, от которой меня так пёрло накануне, вернуться домой безработным я не мог. Сегодня, когда только проснулся, я вспомнил, что однажды пытался устроиться продавцом в один из продуктовых магазинов. Из беседы со специалистом отдела кадров я понял, что берут туда всех подряд. Тогда я так и не вышел на работу. И вот теперь я решил снова пойти туда.
Сидя в троллейбусе, я думал. Мысли плавно, но безостановочно сменяли друг друга. Тревога, преследующая меня уже много лет, в это утро будто бы ушла на второй план. Во мне царило странное сочетание умиротворения и жуткого дискомфорта. Я был спокоен, но не мог расслабиться. Чувство смирения сменялось негодованием, вслед за которым вновь следовало смирение. Ну вот, на следующей остановке мне выходить.
Кабинет, в котором находилась женщина, занимающаяся кадровыми вопросами, располагался прямо в одном из магазинов. Идя мимо прилавков, я понял, что тревога вернулась. Но, несмотря ни на что, я дошёл до злополучного кабинета и постучал в приоткрытую дверь.
- Здравствуйте. Можно?
- Здрасти. По какому вопросу? – то ли с недовольством, то ли с желанием показаться строгой и властной особой, ответила сидящая в кабинете полноватая женщина.
- Я по поводу работы. Я у вас когда-то уже был. – неуверенно ответил я и хотел было продолжить, но моя собеседница меня прервала.
- Проходите, присаживайтесь.
***
Время близилось к полуночи. Я уже договорился с мамой о том, что этой ночью меня не будет дома. Негодуя и сетуя на неблагодарного сына, который не думает о своих родителях, мама всё же дала добро. Колян пообещал, что я смогу переночевать у него. Но, после разговора с отцом, был вынесен совсем другой вердикт.
- Что там? – спросил я.
- Отец сказал, что мы не можем сейчас гостей принимать. – невозмутимо ответил Колян.
- Да ладно? – с показушным удивлением, и пытаясь оставаться дружелюбным, переспросил я.
- Ну, вот так. – теперь уже в словах Коляна прослеживались нотки смущения. Я всё ещё надеялся, что мы с ним что-то придумаем, но вскоре он сообщил, что ему пора идти, иначе он не успеет на автобус. Мы попрощались, делая вид, будто нам обоим смешно, что я остаюсь на улице в центре города на всю ночь. Затем он развернулся и ушёл.
Было начало лета. В район, где я живу, автобусы уже не ходят. На такси денег нет. И единственное, что мне оставалось, это прогуливаться по центральной улице, изнывая от негодования и ненавидя своего товарища, с ехидной улыбкой на лице бросившего меня здесь.
С наступлением ночи начало холодать. Было терпимо, однако мне предстояло провести здесь всю ночь, и я не был уверен, что выдержу. Пару раз я заходил в небольшой магазин – единственный из всех магазинов, который всё ещё работал. Измученная жизнью продавщица, при виде меня, неохотно вставала со стула и подходила к кассе. У меня оставались деньги на проезд в общественном транспорте. Больше ни на что денег не хватало, поэтому я ничего не покупал. Просто стоял, наверное, не больше минуты, а потом уходил.
Через некоторое время, подойдя к магазину в третий раз, я обнаружил, что его двери заперты. Недалеко находился круглосуточный бар. Но для его посещения нужны были деньги. И вот, немного подумав, я решил отправиться к другому всё ещё работающему заведению – ночному клубу «Пилот». Разумеется, посетителям без денег там тоже не особо были рады. Но, в отличие от бара, клуб обычно был битком забит бухой молодёжью самого разного пошиба: от классических гопников до суицидальных эмо и отмороженных панков. Так что, затерявшись среди всей этой клубной массы, я мог бы немного согреться.
Вход в основной зал оказался платным. Однако, перед залом находился холл, для нахождения в котором денег не требовалось. Как оказалось, помимо молодёжи там было довольно много взрослых тётек и дядек. В особенности тётек. И зал, и холл были переполнены. В зале люди бухали, кричали, танцевали и, наверное, немного трахались. А в холле валялись, блевали, курили, разговаривали по телефону. Накурено было так, что я с трудом мог дышать. Разместившись на выступе, похожем то ли на высокий бордюр, то ли на ступеньку, я стал надеяться на то, что до меня никто не докопается. Ещё я разглядывал тёлок и ненавидел Коляна, доверившись которому я в итоге оказался здесь.
- Молодой человек, можно к вам? – приторно игривым голосом обратилась ко мне женщина лет сорока, севшая рядом. Её измученное жизнью лицо под воздействием алкоголя изо всех сил старалось выглядеть счастливым.
- Можно. – скромно ответил я. Улыбаясь и смотря ей прямо в глаза, я пытался скрыть свою неуверенность и казаться более смелым и дерзким. Не знаю, насколько хорошо у меня это получалось.
- А вы что грустите? – игриво и напористо продолжила моя пропитанная алкоголем собеседница. Я замешкался. Пара секунд мне понадобилась для того, чтобы придумать ответ. Но я не успел, и женщина подкинула ещё один вопрос:
- Вы один?
- Ну да. – ответил я.
- Такой парень и один? – её глаза засверкали. Не знаю, хорошо это или плохо, но я давно заметил, что нравлюсь женщинам постарше, тогда как среди сверстниц особым успехом я не пользовался. И вот сейчас сидящая рядом женщина наверняка уже вовсю проигрывала в своём воображении жаркое продолжение нашего случайного знакомства. Она не была идеалом красоты, но казалась мне весьма женственной. Не будь я скромным закомплексованным маменькиным сынком, да ещё и трезвым, наша встреча имела бы все шансы на то, чтобы закончиться страстным сексом в туалете ночного клуба.
Наше общение продолжилось минут десять. За это время я успел разговориться, стал меньше теряться и комплексовать. Но до желанного финала дело так и не дошло, даже несмотря на многочисленные и недвусмысленные намёки и прикосновения моей не совсем юной соблазнительницы. Поняв, что ничего путного со мной не получится, она ушла в зал, чтобы продолжить отдаваться веселью. Я посидел ещё около минуты и тоже ушёл. На улице было прохладно, но не было людей, и было легче дышать.
***
Собеседование в продуктовом магазине, как и ожидалось, закончилось моим принятием на работу. Сначала я думал, что буду работать продавцом, но директорша магазина – зрелая женщина лет под пятьдесят – дала понять, что такой классный парень, как я, достоин работать охранником, а не каким-то там продавцом. Было не совсем понятно, воспринимать ли это как издёвку или как комплимент, но выбора не было, и я согласился. Мы договорились, что завтра утром я выхожу на стажировку. А пока было утро сегодня. Впереди весь день, делать нечего, но идти домой нельзя: что если Катя придёт с работы пораньше и увидит, что я не на работе?
Я шлялся по городу, а ближе к вечеру всё-таки решился включить телефон и позвонить Кате:
- Алё. – послышался в трубке знакомый грустный голос.
- Привет, Кать.
- Привет.
- Ты дома?
- Да.
- М-м, понятно… Я тоже сейчас домой поеду.
- Давай. – так спокойно, почти что умиротворённо произнесла Катя. Она не стала задавать лишних вопросов, хотя, конечно же, поняла, что её муж в очередной раз сбежал и на работе сегодня не появлялся. Очевидно, она давно уже к этому привыкла. Я же не знал, что думать и как оценивать своё поведение. Стоя на остановке в ожидании автобуса, я уже больше никого не винил. Я просто дышал и смотрел в пустоту.
***
Живя в социуме, люди вынуждены изображать из себя тех, кем они не являются. Мы всё время играем роли, и только дома, за закрытыми дверьми, можем позволить себе немного расслабиться и дать волю своим желаниям – не всем, но хотя бы некоторым. Поэтому я уже давно не удивляюсь, когда узнаю, что очередной образцовый член общества был уличён в сексуальных домогательствах в отношении маленьких девочек или же замечен мастурбирующим на фотографии с расчленёнными трупами животных. Но есть один человек, которому однажды почти удалось убедить меня в том, что он – святой. Если быть точнее, это она – девушка по имени Лена. Наблюдая за её жизнью, слушая её наивные рассуждения о морали и видя неподдельный страх на её лице каждый раз, как только в разговоре возникает хотя бы малейший намёк на запретную тему, я с трудом представлял, что наедине с собой она может быть другой. Казалось, ещё немного, и над её головой засияет нимб, а за спиной расправятся ослепительно белые ангельские крылья.
Мы сидели за столиком в недорогом кафе и беседовали. Я не стал себе ничего заказывать, но Лена заказала две чашки кофе – мне и себе. Она долго убеждала меня в том, что у неё всё отлично. Но я оказался слишком настойчив, и в итоге девушка признала, что всё плохо. Ей очень сильно надоела малооплачиваемая дурацкая работа, и вот недавно её пригласили работать в престижную компанию на хорошую должность. Платить там обещали много, но для этого нужно было переехать в другой город. Собственно, на этом всё и закончилось.
- И что, ты не будешь переезжать? – деловито и с едва заметными нотками презрения спросил я.
- Нет. – смущённо улыбаясь, ответила Лена.
- Почему?
Я примерно уже представлял, что она ответит. Но всё же решил немного помучить свою напуганную жизнью собеседницу. Далее я услышал, как она сомневается в своей компетенции и, скорее всего, не сможет работать на новом месте; как с ней могут что-то сделать в поезде во время переезда, и как в незнакомом городе она может остаться на улице совсем одна и без денег. Выслушав всё это, я заметил, что когда во время недавнего отпуска она ездила в другой город к родителям, риск быть изнасилованной в поезде её не останавливал.
- Какое изнасилование? – запротестовала Лена. Она продолжала улыбаться, но всем своим видом давала понять, что я пошляк и извращенец.
- Ну ты вот только что сказала, что в поезде что-то случиться может. – настойчиво продолжил я.
- Ну не изнасилование же…
- А что? Ты что имела в виду?
Наступила небольшая пауза.
- Лен, ну понятно, что ты, типа, боишься, что кто-то тебя там трахнет насильно.
Если бы мы не были хорошо знакомы, то я, скорее всего, был бы менее прямолинеен. Но в данный момент я знал, что могу себе это позволить. Лена была хоть и скромной, но весьма толерантной к моим язвительным репликам. И я это ценил.
- Да… ну, нет. – смущённо улыбаясь, продолжала упираться моя собеседница.
- Ну а что тогда? – Не дожидаясь ответа, я продолжил наступление: - Вот смотри, вот представь: ты уволилась с работы, всё. Потом купила билет и собираешься переехать. Что конкретно тебя пугает? Вот конкретно. Можешь сказать?
Лена явно не желала углубляться в эту тему с тем, чтобы рассмотреть свои страхи по-существу. На секунду сделав серьёзное лицо, она вновь вернулась к улыбке, призванной завуалировать её смущение, и ответила:
- Не знаю. Это страх неизвестности, наверное.
- А что страшного в неизвестности? Ну, вот смотри… вот неизвестность – это же просто слово. Как его можно бояться? Ну, то есть, это же что-то абстрактное. Ты сама придаёшь этому слову какой-то свой смысл и начинаешь его бояться. Я к тому, что за словом «неизвестность» стоит что-то конкретное. Понимаешь?
Попытки морально поистязать девушку постепенно перетекли в искреннее желание донести до неё свою мысль и открыть ей глаза. Для себя я уже знал ответ на тот вопрос, который так упорно ей задавал. Главная моя мысль заключалась в том, что страха перед чем-то не бывает. За каждым страхом всегда стоит кто-то. Мы всегда боимся кого-то, но очень часто не понимаем, кого именно. А между тем, этот кто-то – вполне конкретный человек. Этот кто-то – наш родитель. Будь то дрожащая стдудентка, от волнения падающая в обморок перед экзаменом, молодой парень, боящийся уволиться с нелюбимой работы или же пожилой мужчина, сгорающий от стеснения, когда очередь публично поздравлять именинника доходит до него – за спинами всех этих людей стоят их родители. Они стоят и наблюдают за тем, чтобы их чада вели себя правильно и, не дай Бог, ни проявили свою индивидуальность.
Как и все мы, Лена боялась свою мать. К моему удивлению, в конце концов, она это поняла – так же, как когда-то понял это я. Много лет я жил, пытаясь разобраться, в чём же причина моей ничтожности. Всё это время у меня был шанс просто принять всё, как есть, и смириться с тем, что я никто. Но я не хотел мириться. Из последних сил я боролся, я упорно искал ответы. Искал и уже почти не верил, что найду. Но постепенно двери в неизведанные глубины моего внутреннего мира открывались всё шире. И вот, однажды, я вдруг увидел это: я увидел, что происходит со мной на самом деле. Что-то очень важное – то, что многие годы было от меня скрыто – теперь открылось моему разуму. Стал ли я счастлив после этого? Сумел ли я сбросить оковы и стать свободным? Отнюдь. К моему великому сожалению, осознание лишь усугубило проблему. Ведь решение проблемы требует, собственно, принятия решений. А я всё так же не был на это способен. Раньше я не знал, что мне делать. Теперь я знаю, но не могу. И это поистине невыносимо.
Когда-то я завидовал своим бывшим друзьям и знакомым. Казалось, что их стандартные семьи и стабильная работа являются показателем их успеха. И лишь спустя время я понял, что все эти атрибуты нормального члена общества их тяготят. Они не хотят быть родителями, жёнами и мужьями. Они не хотят работать на стабильной работе. И они не хотят отказывать себе в своих желаниях. Но они должны. Этот неизбежный долг медленно их убивает. Оказалось, что они так же несчастны, как и я. Вот только, в отличие от меня, они готовы продолжать жить в страхе и во лжи. Именно эта готовность отказаться от своего собственного «Я» парадоксальным образом удерживает их обречённые души в этом мире дольше, чем им того бы хотелось. Ведь они не могут признать за собой даже право умереть, хотя каждый из них неосознанно убивает себя всю свою жизнь, медленно, но верно, изнашивая свой организм.
Сколько бы я ни убеждал себя в этом раньше, но, к сожалению, я так и не смог стать самим собой. Мне очень хотелось верить в то, что в противостоянии с родительским авторитетом я однажды одержал победу, а в моих последующих неудачах виновата моя девушка и жена. На самом же деле, ни разу за свою проклятую жизнь я не одерживал никаких побед. Всё это время я страдал от материнской любви. Но, будучи неспособным понять и признать это, будучи неспособным пойти против воли родителя, я срывался на жене. Не находя иного объяснения своему дискомфорту, тревоге и страху, я винил во всём Катю – ту самую девушку, которой меньше всего на свете мне хотелось делать больно. Но я это делал. И, как любой тиран, я был уверен в том, что поступаю по справедливости.
***
- Кать, давай уже, наконец, поговорим нормально? Я не буду ворчать в этот раз. – с обещания не ворчать я начинаю разговор не впервые, но каждый раз изо всех сил стараюсь верить, что сумею сдержать обещание.
- Ладно, давай поговорим. – обречённо отвечает Катя, прекрасно зная заранее, что с вероятностью 99,9% её ожидает скандал.
- Мы будем что-нибудь делать или нет?
- Будем.
- Что именно?
- Не знаю, сам скажи, чего ты хочешь. – вынужденно продолжает разговор моя измученная жена. Эту фразу я слышу из её уст не первый раз. Становится понятно, что «нормальный разговор» в очередной раз развивается по одному и тому же сценарию. Что ж, я не стал отступать от сценария и выдал в ответ свой коронный контраргумент:
- А ты сама чего хочешь? Или тебе насрать на нашу жизнь? Ты не хочешь начать жить как человек? Не валяться на диване, а жить? Сколько ты ещё будешь так жить? Ты хочешь, чтобы мы до старости так жили? М? Отвечай!
- Нет, не хочу.
- Ну а что тогда?
- Не знаю.
Всё, механизм запушен. Но ожидаемое молчание Кати вдруг неожиданно было ею нарушено:
- Анар, давай сегодня не будем ссориться? Давай закончим миром? Мне надоело чувствовать свою вину после каждого нашего разговора. Я не хочу больше ссориться!
Из уст молчаливой Кати это звучало как крик души. Она взывала к моему разуму, она просила меня остановиться. Она почти не верила в то, что я могу быть другим, но она попыталась. И в этот момент я понял, как важно прямо сейчас, несмотря на душевную бурю, разрывающую меня на части, протянуть руку своей любимой Кате и сказать ей то, что действительно важно и нужно было сказать.
- Кать, знаешь… Я даже не знаю… Просто, ты ни в чём не виновата. – произнёс я. Несмотря на все мои крики, сопровождающие нашу совместную жизнь многие годы, докричаться до своего партнёра удалось именно ей – моей жене. Она снова молчала, но на этот раз я был благодарен ей за это молчание. Ведь теперь я говорил то, что действительно должен был сказать. Быть может, все эти годы она молчала и ждала именно этого.
Впервые за много лет мы, наконец, поговорили нормально – не прячась от самих себя, не обвиняя друг друга в своих слабостях и страхах. Казалось, в моей душе наступил долгожданный мир и покой.
Я решил прогуляться, сказав Кате, что выхожу ненадолго и скоро вернусь. Вечер постепенно приходил на смену дня. Стояла жара. Прогуливаясь в старой майке, шортах и тапочках по надоевшим улицам, мелькающим перед глазами всю мою сознательную жизнь, я думал. Мысли, которые ранее постоянно крутились на месте, теперь будто получили своё развитие. После сегодняшнего необычного разговора с Катей мне на какое-то время показалось, что вот оно – начало новой жизни. Но очень скоро пришло роковое понимание: я всё ещё себе не принадлежу. И как бы я ни хотел – я не смогу ничего изменить. Я вообще ничего не могу. Оставаясь с Катей, я обрекаю её на вечные муки. Хотя, к чему всё это притворство? Очевидно же, что, если я и сделаю это, то только ради себя. Потому что мне тяжело. Моя жизнь мне не принадлежит, а значит – впереди лишь пустота.
Я шёл по улице и не мог найти себе места. Мне хотелось исчезнуть. Каждая секунда была для меня пыткой. Много раз я проматывал это в своей голове. И вот, сегодня, это может стать реальностью.
Стоять у подъезда пришлось недолго. Потрёпанная женщина с измученным лицом, излучающим скорбь и ненависть, неуклюже вышла из подъезда, волоча перед собой коляску с ребёнком. Я зашёл в подъезд до того, как дверь успела захлопнуться. Постояв пару секунд, я стал подниматься по лестнице. Люк старой девятиэтажки, ведущий на крышу, ожидаемо оказался под замком. Неужели на этом всё? Что же теперь делать? Возвращаться домой? Я стоял и смотрел на хрупкий замок, который, наверное, мог бы выбить без особого труда. Но ведь тогда будет шумно. А что если выйдут соседи?
Моя слабость довела меня до полнейшего краха. Но, чёрт возьми, неужели я жалок настолько, что не могу отстоять своё право даже на собственную смерть? Ну уж нет! Сделав решительные пару шагов по ржавой лестнице, ведущей к потолку, я упёрся в крышку люка и стал бить по нему изо всех сил. И вот, замок с визгом слетает. Преодолев сопротивление, я оказываюсь на крыше.
Подойти к краю было не очень сложно, и я легко с этим справился. Но перед решающим шагом было нужно собраться с мыслями. Начинало темнеть. На небе показалась яркая большая полная Луна. «Прикольно, – подумал я – Кате бы понравилось». Эх, Катя… так у нас с тобой ничего и не получилось. Хотя, наверное, эти отношения всё же нужны были нам обоим. Несмотря на беспросветный мрак, каждый из нас вынес из этих отношений свой урок. Сейчас, стоя на краю, я мог позволить себе быть с собою откровенным так, как никогда. И я был искренне рад тому, что судьба, в которую я никогда не верил, свела меня с моей Катей. Я не жалею ни секунды времени, проведённого с ней. Несмотря на всё, мы были вместе. Одинаково покалеченные жизнью, мы могли понять друг друга так, как не понял бы никто другой. Вместе нам было безумно хорошо, несмотря на то, что было так ужасающе плохо.
Я ступил туда, где под ногами был лишь воздух. Вокруг всё закружилось – быстрее, чем я себе представлял. Но вдруг мой взгляд выхватил из череды картинок лавочку, стоящую напротив здания, с которого меня несло в забытие. На лавочке сидела девушка. Это была Катя. Моя любимая Катя как всегда мирно сидела наедине со своими мыслями и ела мороженое. В этот самый момент в моей душе разверзлась бездна. Я захотел туда, к ней, на эту лавочку. Я хочу вернуться! Но как это остановить? Как??!!
Спустя секунду я исчез.