...рассудства. Сущность, вызванная мною, казалось, имела нечто стеклянное и как бы выливалась из себя сама в некоторую форму, не достигая вполне которой, тотчас же вливалась в прежнее лоно, и так производила впечатление чего-то движущегося, однако ложное и отвлекающее рассудок. Я заметил между прочим что-то тёмное в глубине этой якобы живой формы, и почему-то моё открытие пробудило у меня чувство тоски и тревоги. "Эге, – подумалось мне, – брат!.. Так ты вот что, оказывается! Ну, ну! Знай своё место!.."
Сущность между тем, присев, если так можно выразиться, на краешек стула насупротив, с приязнью посматривало на мой свежесваренный доппио.
– А знаешь ли ты, – сказало оно (для верности я решил называть его в среднем роде – только и единственно для согласования грамматических категорий), – знаешь ли ты, что здешний бариста Евгений – некромант и некрофил, хорошо известный у нас; а все официантки – ведьмы и повинны в преступлении, которому нет оправдания – вываривании частей трупа?
Я уверил его, что об этом мне было поведано тотчас же по заказу моего самого первого здесь доппио; точнее – это был эспрессо, со скидкой двадцать процентов...
– Хорошо же! Я отвечу на все твои вопросы, кроме тех, которые касаются лично меня. Впрочем, тебе невозбранно будет уведать, что я – сущность огня, и пребуду с тобой до полнолуния и дождя мёртвых, то есть до ближайшей полуночи. В полночь ударит ливень, и мёртвые вернутся на землю, как это и происходит всякий раз, но тебе совершенно незачем знать – как и по какой причине.
– Как и по какой причине? – сам не зная почему, механически повторил я за ним.
– Так уж заведено, – немедленно откликнулись на мои слова две тётки за соседним столиком, – так это заведено, девушка! Шла бы ты лучше замуж, чем по кафешкам размножаться!
Девушка?! Что за бред! Я в смущении опустил глаза и увидел, не скажу что с приятным чувством, некие штуки в местах, в которых вот уже несколько времени ощущал непонятное стеснение и неудобство. Заметив моё недоумение, сущность сказала, что так нужно и этого потребует наше скорое путешествие в Саламанку, где, мол, всё и разрешится. А до того строжайшая конспирация и самоконтроль.
– Саламанка! Паламанка! – громко изрекло оно, несмотря на строжайшую конспирацию. – Саламанка Паламанка! Ха, ха!
– Бабка там! – крикнул за стойкой бармен и тайный некрофил Евгений. – А ну, нечисть! Угомонись! Не то сам угомоню.
– Угомонил один такой, – на этот раз шёпотом, конспиративно отнеслась к нему сущность. – Теперь сидит, поёрзывает на колу, остриё смазано свиным жиром.
Его постоянно меняющиеся черты на какую-то долю секунды, не больше, затвердели, и я в ужасе узнал проступившее сквозь стеклянность тёмное и застывшее лицо бедного и безумного Павла...
– Что это, – захлопнув на этом месте книгу, вопросил я, – что за бред сумасшедшего? Саламанка... Паламанка...
– Салама-анка, Палама-анка! – запел продавец, приплясывая на месте. – Одното-онные огни!
– Канделаки, нихьт контаки, – к своему удивлению, на греческом ответил я, и также с переплясом.
(Греческий, какой ещё к чёрту греческий?! Своего не знаем, русского, а тут на тебе: греческий!)
За стеллажом (высоченный, в самый потолок) с книгами по философии, куда ни один нормальный человек на трезвую голову никогда не полезет, продавец с ершом на голове полез мне под юбку. Уже и не знаю, что он рассчитывал найти там, но зная – что мог бы там найти, я всеми силами души противился этим его действиям, натурально противным природе рынка и этике продавца в книжном магазине.
Впрочем, как всё это совершалось в ритме танца и с пением, то и не привлекало внимания других продавцов, равно как и покупателей, редких в этот час. Судя по содержанию некоторых видеороликов на сайтах соответствующей направленности, в магазинах ещё и не такое совершается.
Прискучив плясать, он выхватил первую попавшуюся книгу с полки, это оказалась "История бога" словоохотливой иудейки Карен Армстронг, и взялся что есть силы лупить и колошматить этой божественной историей меня по башке, так что звон пошёл... И растрепал в короткий срок иудейку до полной торговой непригодности. Я к этому времени был также растрёпан достаточно. Вот тебе и Саламанка Паламанка. До чего может человека довести любовь к печатному слову.
Сбросив одним движением локтя целое семейство в твёрдых обложках с полки прямо на пол, они так и застучали, как дрова, продавец приподнял меня и усадил попой на освободившееся место. Справа была "Моя жизнь во Христе" св. Иоанна Кронштадтского, слева упирался под ребро "Капитал" Карла Маркса. Два столь различных во всех отношениях произведения мировой литературы разделяла моя скромная оскуляционная линия.
– Камеры же... камеры, – пытался я остановить расходившегося не на шутку Ромео.
– Камеры днём, – отвечал он, – ночью их отключают...
Ночью?! День, белый день был на дворе. Редкие любопытные покупатели, проходившие мимо нас в поисках той или иной ерунды (а цена ерунды, между прочим, у них ого-го!), ничтоже сумняшеся спрашивали о том моего продавца, и он, не отвлекаясь от дела, им отвечал. Мол, пройдите двумя стеллажами дальше и там налево; или вернитесь обратно – там в разделе "Возвращённые имена" ваш Иван Шмелёв. Кто-то смотрел на мои голые колени. Кто-то не смотрел. Кого ты в наш просвещённый век удивишь коленями. Не знаю, не знаю, какие должны быть эти колени, чтобы хоть кто-то удивился, хоть один... Сейчас вообще никто ничему не удивляется...
– Ты ходишь уже четыре года к нам в магазин, а я тебя ещё ни разу, – сказал мне продавец. – Этакий фетюк! Печник, шильник гадкий! Не верти жопой, фетюк!
Чтобы удобнее, он встал ногами на Карен Армстронг. Ещё неизвестно, кому сейчас хуже. Твёрдые, как погоны дембеля со вставками, смотрели на меня корешки книг на полке напротив. Ничего-ничего, дайте срок – потопчут и вас тоже. Купят – и будут топтать, на законных основаниях. Хоть все двадцать четыре часа в сутки. Вот так.
– Не забудь, – успел напомнить мой Ромео. – Не забудешь?
– Не забуду, Рома... крикну.
Раскрыв книгу, он вставлял закладку в нужное место, примерно посредине. "И девушка вскрикнула криком, который неизбежен."
Потом она плакала скупыми мужскими слезами, утирая нос суровым рукавом кавалерийской подрезанной шинели. Ромка укладывал в ранец рассыпавшиеся учебники, тетради, пенал, "Календарь природы и труда" (не заполнялся две недели).
– К третьему уроку как раз успеешь, – нахлобучивая ранец на спину и выправляя лямки, утешил он. – Какой у вас третий?
– Физкультура.
На физру в футболках... Один засос на шее это ничего, все девчонки с засосами. А что на груди, там целых два, так ведь это же никто, никому-никому... Женская доля тяжела. Потому что она – слабая...
Мощный Ингвар охраняет её сон. Ингвар такой огромный, что однажды его переехала арба колесом, а он встал как ни в чём не бывало – спал осередь дороги. Ингвар никого не боится, а его все боятся. Кому хочется уехать на дембель без яиц?
Когда кто-нибудь из разведроты, там они все ухари, подходит слишком близко, Ингвар встречает его предупреждающим рыком... Сон пастухов чуткий. Ингвар и спит и не спит, одним глазом спит. Если первое предупреждение не действует, он поднимается во весь свой огромный рост и рычит уже по-настоящему, оскаливая желтоватые клыки (старый уже Ингвар), задирая дрожащую чёрную губу... Тут уже не раздумывай – делай ноги, братишка, пока они у тебя есть... Бросок Ингвара стремителен и бесшумен, и не знает промаха Ингвар. Миг – и даже тень наглеца тает, погружается в сумрак, откуда вышла. Только остаётся в потревоженном воздухе запах человеческой похоти. Но тает и он...
Спим под надзором своих пастухов. Пока летит через времена, через пространства планета и возвращается туда, откуда начала путь. Рассудок наш пастух, но лишь на этой, освещённой стороне дороги. Держись её, не иди вслед тени, что манит тебя ужасом праха, соблазняет болезненной прелестью снявшего маску пастуха – и такой знакомой, родной до рождения, безумной ухмылкой без...
2019 г.