— Расскажи еще раз о том, что ты помнишь о своих родителях, пожалуйста, — обратился к ней Астинус, не отрываясь от листа пергамента, в котором делал пометки.
Крисания сидела в простом, но удобном деревянном кресле, спиной к окну и рассеянно перебирала страницы книги, не особенно вдаваясь в смысл написанного. Она выбрала книгу наугад, как только вошла в библиотеку, — просто, чтобы скоротать время. Выбор оказался не особенно удачным: книга представляла собой невероятно скучную историю гномьих войн, с первых же строк которой Крисания потерялась в нагромождении дат, незнакомых имен и отсылок к другим историческим трудам.
— Ты задаешь странные вопросы, летописец, — ответила она. — В конце концов, ты знаешь историю моей семьи лучше меня самой. И разве я уже не рассказывала об этом?
— Я бы хотел знать подробности. Ты можешь назвать имя своего отца?
— Он… Я выросла в одной из наиболее благородных семей Палантаса. У меня ни в чем не было недостатка.
— Крисания, прости, но ты меня слышишь? Как зовут твоего отца?
Крисания наморщила лоб и с минуту сидела молча, блуждая отсутствующим взглядом по корешкам книг, рядами которых был заставлен огромный шкаф перед ней. Потом ее лицо просветлело, и она вне всякой связи с предшествующим разговором провозгласила:
— Я думаю, Рейстлин появится с минуты на минуту. Он обещал, что явится.
Астинус тяжело вздохнул и покачал головой. Потом посмотрел Крисании в глаза и спросил:
— Ты знаешь, сколько времени уже ждешь его здесь?
— Довольно долго, почтенный Астинус. Как видно, черный маг не отличается пунктуальностью. Но я уверена, что он появится, пусть и с некоторым опозданием, иначе зачем бы ему…
— Крисания! — перебил ее Астинус. — Крисания, ты ждешь его здесь вторую неделю. Ты осознаешь это?
Крисания смущенно улыбнулась, пожала плечами и снова уткнулась в книгу. Ее взгляд хаотично скользил по строчкам, постоянно меняя направление. Астинус нахмурился, поднялся из-за стола и, не говоря ни слова, вышел из помещения, оставив ее одну. Дверь вела в полутемный коридор, и по мере удаления от главного помещения библиотеки пространство вокруг начинало расплываться. Астинус сделал еще несколько шагов и огляделся. Барельефы на стенах утратили объем, превратившись в мешанину пятен. Перспектива исказилась, все законы распространения света, похоже, отказали. Нерешительно оглянувшись на дверь за спиной, летописец тихо, но четко произнес:
— Директива Кью два. Подтверждаю.
Мир утонул в непроглядной тьме, которая через секунду сменилась спокойным освещением палаты. Доктор Бернштейн с кряхтеньем выбрался из эргономичного кресла с углеволоконными подлокотниками, стащил с головы громоздкий шлем и взглянул на посетителя, терпеливо дожидавшегося завершения сеанса.
— Вам все было видно, Антон? — спросил он, подавив мгновенный приступ головокружения.
— В общем, да, — ответил тот, с уважением окинув взглядом матово-черный корпус устройства, занимавшего добрую половину комнаты. Надпись слева от главного монитора сообщала, что это «Медиум-система транскраниальной магнитной стимуляции InterSight M2». — Это похоже на Ксению, я хорошо помню ее посты в нашей группе. Но чтобы вот так… Какой у нее диагноз, вы сказали?
— Судя по всему, очень тяжелый случай онейроидной кататонии, — ответил доктор. — И не самый типичный случай. Псевдогаллюцинации при онейроиде обычно продолжаются от часа до пары дней. Но у Ксении это состояние тянется уже почти две недели, не прекращаясь. Иногда она засыпает, но просыпается все в том же мире своих грез. Нам так и не удалось установить, помнит ли она что-то о своей настоящей жизни, но если и помнит, то старательно фильтрует все, что не относится к ее воображаемому миру. И это странно. Очень нетипично для онейроида.
Антон кивнул и скользнул взглядом по черной поверхности выключенного экрана.
— Но из-за чего все это? Я слышал, она попала в автокатастрофу… Повреждение мозга?
— Да, я сам так подумал, — ответил доктор Бернштейн. — это одна из наиболее частых причин экзогенного онейроида. Но следов органического повреждения мозга найти так и не удалось. Мы также исключили наследственность: среди родственников никто не страдал шизофренией. В сущности, остается единственный вариант, несмотря на его крайнюю маловероятность — реакция психологической защиты в предельно выраженной форме. И это одна из причин, почему я обратился к вам. Сами понимаете: родных у нее не осталось, близких друзей не было, а поскольку она работала художником-фрилансером, то и с коллегами поговорить нет шансов. Поэтому… Антон, что вы можете рассказать о Ксении? Как она себя вела в последние дни? Проявляла ли признаки депрессии? Я просмотрел ее ленты в соцсетях, но там почти пусто.
— Могу ошибаться, но именно так мне и казалось. И не только мне, — ответил Антон. — Она всегда была склонна к эскапизму, и не только в последние дни. Реальная жизнь откровенно тяготила ее. Фэнтези было для Ксении не просто литературой — скорей уж образом мышления.
— А в чем выражался эскапизм?
— Как вам сказать… Она постоянно примеряла на себя события художественных произведений, о которых шла речь. В первую очередь, конечно, события «Саги» и «Последнего испытания». Всегда говорила, что на месте Крисании смогла бы вернуть Рейстлина к Свету. — Антон печально усмехнулся. — Конечно, ее постоянно упрекали в идеализме и самонадеянности. Я тоже однажды высказался по этому поводу, после чего она почти перестала писать в группу.
— Как она обычно реагировала на такие упреки?
— Обижалась, даже если собеседник был совершенно корректен. Ранимая девочка. Конечно, никто не предполагал… — Он запнулся. — Вы думаете, что ее могли намеренно довести до такого состояния?
Доктор пожал плечами и повернулся к аппаратуре.
— Этого я не могу знать. Да, собственно, это теперь и не очень важно: я просто пытаюсь разобраться в структуре ее мотиваций. Пока что картина получается безрадостная. Очень чувствительная девушка, с трудом переносящая тяготы реального мира, склонная к идеализации мира фантазий и культивирующая этот мир — это, безусловно, готовая группа риска. И тут происходит событие, которое лишает ее последнего, что ее связывало с реальностью: в автокатастрофе погибают ее родители и младший брат, а сама она оказывается в реанимации с сильной кровопотерей и несколькими переломами. Любой человек получил бы сильную психологическую травму в таких условиях, но ее, по всей видимости, это просто сломало. Вы не знаете, у нее был… молодой человек?
— Вот уж об этом мне ничего не известно. Но, думаю, если бы он был, то давно бы уже объявился. Похоже, что теперь она и впрямь совсем одна. Не удивлен, что она отвергает реальный мир в таких условиях.
Доктор Бернштейн кивнул и после краткого раздумья извлек из кармана небольшой планшет. Включив его, он пробежался по списку документов и, найдя нужный, вывел его содержимое на экран. Затем вновь обратился к своему собеседнику.
— Тогда мы подходим ко второй причине, по которой я обратился к вам. Мне потребуется ваша помощь. И, весьма вероятно, помощь других актеров, принимавших участие в ранних постановках «Последнего испытания».
Антон лишился дара речи.
— Но… Зачем? Я давно не занимаюсь актерской деятельностью, теперь я — только композитор. Вам лучше обратиться к Руслану Герасименко, он подберет вам актеров… Правда, я по-прежнему не понимаю, зачем это нужно. Вы думаете, она очнется, если мы поставим мюзикл прямо перед ней?
— Вовсе нет, Антон, — возразил доктор. — Я хочу, чтобы вы и еще несколько актеров подключились посредством медиум-системы к внутреннему миру Ксении. Чтобы вы вошли в мир ее грез и приняли в нем деятельное участие, как это только что делал я в образе Астинуса. Вы же видите: она зациклена на единственном эпизоде, и не планирует двигаться дальше, пока он не получит развития. В течение двух недель она находится все в том же безмятежном ожидании Рейстлина Маджере, и все указывает на то, что она будет ждать его хоть целый год. Мы не можем этого допустить: чем дольше она находится в этом состоянии, тем меньше у нее шансов на возвращение в реальный мир.
— Но если мы подыграем ей, она еще больше поверит в иллюзию!
— Я не прошу вас подыграть. Напротив: сыграть нужно так, чтобы она поняла: ее фэнтезийный мир тоже способен причинять боль и разбивать мечты. Чтобы она делала выбор не между серой обыденной действительностью и захватывающей сказочной вселенной, а между двумя равно мрачными мирами. Возможно, отбирать у нее сказку — жестоко, но иначе мы потеряем ее окончательно. А так у нее будут шансы все же адаптироваться к жизни в обществе. В сущности, вам для этого не придется изобретать ничего нового. Достаточно скрупулезно следовать сюжету вашего же мюзикла. Она уверена, что сможет вернуть Рейстлина к Свету? Продемонстрируйте ей, что она ошибается. Войдите в образ и забудьте о жалости. Хирург проливает кровь и причиняет боль, чтобы избежать еще большей крови впоследствии.
Лицо Антона ясно выражало, что он думает обо все этой затее. Он хмыкнул, почесал бородку и одарил доктора долгим взглядом, как бы спрашивая, не пытается ли тот устроить фантастический розыгрыш. Ответный взгляд доктора был спокойным и непроницаемым, поэтому Антон просто пожал плечами и ответил:
— Хорошо, допустим. Но почему я? Сейчас у мюзикла совсем другой актерский состав, да и сюжетная линия…
Доктор покачал головой.
— В образе Рейстлина она представляет именно вас, Антона Круглова. Именно ваши фотографии у нее развешаны дома, выставлены в качестве обоев на личном ноутбуке и телефоне, именно ваш образ чаще всего спонтанно формируется в ее зрительной коре, судя по результатам глубокого сканирования. Конечно, речь не идет о внешности: мы сможем смоделировать любой визуальный образ. Но ваша манера говорить, двигаться — все это формирует много более глубокие паттерны, на которые ее психика неизбежно отреагирует. И вот еще что, Антон… Вам придется играть по-настоящему. Это не будет выступлением на сцене. Это будет жизнь. Не та, к которой мы привыкли, а фрагментированная и направляемая ее сознанием, но все-таки жизнь. Вам придется вжиться в роль так глубоко, как вы на это способны. Я понимаю, что это тяжело. И вряд ли вы получите от этого много положительных эмоций, так что я пойму, если вы откажетесь.
Антон и впрямь не выглядел особенно воодушевленным перспективой, судя по выражению лица, которое отражало все перипетии внутренней борьбы. Наконец он тряхнул головой и с обреченностью в голосе произнес:
— Честно говоря, доктор, мне эта затея кажется совершенно безумной. Это ведь больше, чем игра: все сценические приемы мне здесь не помогут. То, что в театре смотрится прекрасно, в реальной жизни может быть просто отталкивающим. Но если есть шанс помочь Ксении… Я согласен попробовать. Думаю, что многие из наших ребят тоже согласятся.
***
Следующие три дня прошли в лихорадочной подготовке к погружению. Конструирование трехмерных моделей для внедрения в зрительную кору пациентки, к счастью, уже давно стало частью полностью автоматизированной рутины и времени почти не заняло. Много больше времени ушло на работу с людьми. Антон и еще пятеро актеров, согласившиеся играть ключевые роли, осваивали основы работы с медиум-системой, выполняли тренировочные погружения и без конца репетировали. Репетиции имели мало общего с тем, что им приходилось делать ранее. Вместо заучивания и воспроизведения диалогов они отыгрывали свои роли в рамках стопроцентной импровизации. С каждым погружением они все меньше чувствовали себя актерами, и все больше — теми, чьи роли взялись исполнять.
К исходу дня Антон, вернувшись из тренировочного погружения, с минуту не мог вспомнить, какая из двух его личностей настоящая. Осознав это, он испытал мгновенный приступ паники: не грозит ли ему такое же психическое расстройство, каким страдает их пациентка? Однако ничего похожего на галлюцинации его не преследовало. Он попросту был готов к началу осуществления проекта, о чем и сказал доктору Бернштейну, который тоже не сидел без дела, формируя бесчисленные способы автоматической коррекции воображаемого мира для всех возможных ситуаций.
Проснувшись утром четвертого дня, Антон сделал ставшее привычным мысленное усилие для опознания мира, в котором он находится. Миром по-прежнему была старая добрая Земля, и первой его эмоциональной реакцией на это обстоятельство оказалось не успокоение, а мимолетное разочарование, при мысли о чем он не на шутку обеспокоился. Однако все вокруг казались сосредоточенными на предстоящей задаче, а весь вид доктора Бернштейна говорил о том, что он испытывает радостное волнение от перспективы своего экспериментального лечения. Идти на попятную было уже поздно. Антон, вздохнув, привычно разместился в кресле и надвинул на глаза зловещего вида шлем.
— Десятисекундный отсчет до старта программы. — Транскраниальная магнитная стимуляция слухового нерва заставляла безупречное женское контральто звучать прямо в голове без какой-либо нужды в наушниках. — Девять. Восемь. Семь. Шесть…
Сердце бухало в груди, как кузнечный молот. От избытка адреналина пальцы Антона начали дрожать, а дыхание — прерываться. Он сделал еще один глубокий вдох и постарался успокоиться. Ему предстоит самая важная роль в его жизни, и ставка в ней — жизнь и здоровье человека. Нельзя выйти на сцену, дрожа и заикаясь от волнения — это сведет на нет всю подготовительную работу. Антон сжал зубы и усилием воли вышвырнул из головы все то, что отвлекало его от предстоящей задачи.
— Три. Два. Один. Погружение, — бесстрастно сообщил голос. Земной мир ушел за грань восприятия.
***
Крисания, отложив в сторону «Историю гномьих войн», рассеянно просматривала полки на предмет чего-нибудь более близкого ее интересам. Она никуда не спешила. Когда-то давно, в другой жизни, она убедилась в том, что всего хорошего ждать приходится долго, тогда как плохое никогда не медлит. Поэтому когда у нее за спиной скрипнула дверь, она напряглась, как в ожидании удара. Удара не последовало. Вместо этого она услышала будничный голос летописца:
— Доброе утро, Крисания. Черный маг Рейстлин принял твое приглашение, и…
— Здравствуй, Посвященная, — вкрадчивый голос мага заставил Астинуса умолкнуть на полуслове.
Дыхание Крисании прервалось, сердце совершило кульбит к самому горлу. Она рывком обернулась, изо всех сил пытаясь сохранить бесстрастный вид. Холодная, как сталь, — не так ли говорили о ней все те, кто не мог заглянуть ей в душу? Губы против воли сложились в робкую улыбку, и все, на что ей хватило сил, — это придать улыбке нарочито великосветский вид.
— Здравствуй, маг, — обратилась она к Рейстлину, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул от избытка чувств. — Я предложила тебе встретиться, потому что светлый бог Паладайн явился ко мне во сне. Ему ведомы твои темные замыслы, и он возложил на меня миссию удержать тебя от рокового шага, способного погубить мир и тебя самого.
От его ответной усмешки, такой мимолетной и небрежной, ее бросило в жар. Когда он прислонил посох к стеллажу с книгами и опустился в кресло напротив, вонзив в нее изучающий взгляд, окрашенный искорками иронии, она почувствовала, что мир уже рушится — задолго до того, как Рейстлин достиг своей страшной цели. Как он смотрел на нее! Она с усилием подняла взгляд, встретившись с ним глазами, и воздух вокруг стал опаляющим дыханием дракона. Там, в бездне его зрачков таились Тьма и Свет, слившиеся воедино. Мудрость и жажда власти в каком-то невообразимом, немыслимом сочетании взирали на нее сквозь эти зрачки в форме песочных часов, и цель, ради которой она организовала эту встречу, стремительно ветшала, превращаясь во что-то мелкое, дешевое, не заслуживающее внимания.
Каким-то непостижимым образом она знала, что так и будет. Неведомая часть ее сознания предвидела результат заранее: как будто она проходила этот путь раньше, и теперь лишь следует веренице следов, оставленной ей самой на влажном прибрежном песке целые эпохи назад. В ее ли власти свернуть в сторону? Может быть. Но ей не хотелось сворачивать.
Сколько времени пролетело за разговором? Она и до того с трудом могла ощутить его ход, равнодушно отмечая наступление вечера и утра, как будто эти суточные циклы — ничего для нее не значащие удары волн о скалистый берег. С появлением же Рейстлина время как будто остановилось: она не могла сказать, проговорили они несколько минут или несколько часов. Скорей последнее, ибо они успели обсудить в деталях природу добра и зла, разума и веры, власти и любви. Она купалась в этом остановившемся мгновении, ради которого, казалось, жила до сих пор.
И только резкий приступ надсадного кашля, согнувший черного мага в три погибели, смог нарушить ее состояние безоблачной эйфории. В тревоге она подошла к нему, чтобы чем-то помочь: разве не способна она исцелять силой своей веры и властью Паладайна? И только тогда увидела, насколько изможден Рейстлин, как срываются капли холодного пота с его искаженного постоянной болью лица. Наверное, в этот момент она и приняла решение, даже если не отдавала себе в этом отчета. Она едва устояла перед внутренней силой этого человека. Но его слабость сокрушила Крисанию в одно мгновение.
Она все еще была в смятении, когда он вышел за дверь, и до нее донесся тихий голос мага, произносящий странное заклинание, которое она, кажется, уже слышала раньше: «Директива Кью два. Подтверждаю.»
***
Антон сидел в кресле, держа шлем в руках. Его трясло мелкой дрожью. Капли пота противно соскальзывали за шиворот, усугубляя его и без того паршивое состояние. Эта машина — дьявольщина какая-то. Он поверил! Пусть ненадолго, пусть вовремя опомнился и бежал со сцены, но он поверил в реальность происходящего. Он почти забыл, кто он такой на самом деле. Что же будет дальше? Антон поднял глаза на доктора Бернштейна, перехватив его долгий изучающий взгляд.
— Доктор… Все плохо. Я думаю, что мы не вылечим ее, мы тут сами все сбрендим. Все, чего я добился за этот день, — это на самом деле вообразил себя своим персонажем.
— Не это ли главный навык хорошего актера? — возразил доктор.
— Только не здесь. Вы понимаете, я становлюсь таким же, как Ксения! Кончится тем, что я окажусь в соседней палате, а вы будете увещевать Руслана Герасименко устроить мне виртуальную постановку, — сделал попытку пошутить Антон, никого, впрочем, не развеселив.
— Успокойтесь. Да, эффект погружения очень сильный, но это нормально, и само по себе к развитию каких бы то ни было патологий привести не может. Нам и в реальной жизни постоянно приходится переключаться между своими ролями, попадая из одного окружения в другое.
Антон раскрыл было рот, чтобы возразить, но тут же передумал. Махнув рукой, он поднялся из кресла и нетвердой походкой направился к выходу.
— Беспокоиться нам следует о другом, — сказал доктор Бернштейн ему вдогонку. — Себе никто из нас не повредит, а вот пациентке… Важно не уходить в сторону от плана лечения, и не позволять уходить ей. Она должна пройти весь назначенный для нее путь, не отклоняясь от него ни на шаг. Если вам кажется, что ситуация развивается в нежелательном для плана направлении, приложите максимум усилий, чтобы вернуть ее в прежнее русло. Только тогда у нее есть шансы на исцеление.
Антон, и без того невеселый, помрачнел еще больше и нервно сжал кулаки. Потом тряхнул головой, как будто пытаясь избавиться от навязчивой идеи, и взглянул в глаза доктору.
— До завтра, доктор Бернштейн. Надеюсь, вы правы. Следующая сцена в соответствии с нашим планом потребует участия остальных актеров. Но… Если Крисания… то есть Ксения поступит иначе? Если в ее сознании возникнет вовсе не то, что мы ожидаем?
— Тогда вам придется вмешаться и направить ее мысли в нужном направлении. Вы уже полностью завладели ее вниманием: аппаратура зафиксировала все характерные паттерны в коре ее мозга. Теперь она пойдет за вами хоть в Бездну.
***
Иногда ей казалось, что путь увлек ее в сторону от цепочки следов на песке. В эти редкие минуты дышать становилось легче, и Рейстлин внезапно обнаруживал новые черты своего характера, которые она никогда не подозревала в нем.
При их появлении в Истаре она взглянула в лицо Короля-Жреца, и у нее само собой вырвалось:
— Кровавый фанатик!
Люди в окружающей их безликой толпе в испуге отодвинулись от нее подальше, как будто страшась попасть под карающую длань Паладайна, разгневанного хулой на его высшего служителя. Стоявший рядом Рейстлин поперхнулся, что спровоцировало у него очередной приступ кашля. Отдышавшись, он в изумлении взглянул на нее, а потом неожиданно рассмеялся. Его смех, так отличавшийся от прежних мрачных усмешек, был искренним и живым. Черты лица, всегда хранившего печать перенесенных страданий и озлобленности, вдруг разгладились, и на поверхность вышла совсем другая личность, доселе сокрытая.
В это мгновение ей стало так легко, как никогда в прежней жизни. Хотелось просто жить, дышать, любить и не думать ни о перенесенной боли, ни о грядущем ужасе. Не выдержав, она прыснула и рассмелась в ответ, полностью игнорируя свирепый взгляд Короля-Жреца, готовившегося начать мессу. Казалось, вся история мира была лишь подготовкой к этому моменту. Она взглянула в просветлевшее лицо Рейстлина и взяла его за руку. Не в этот ли момент он начнет свой путь к Свету?
Рейстлин вдруг опустил голову и закусил губу. Когда он вновь посмотрел на нее, на его лице была привычная маска насмешливого цинизма. Он вырвал руку из ее пальцев, и волшебное мгновение закончилось.
— Ты на удивление прозорлива для жрицы, — с ядовитыми нотками в голосе произнес маг. — Он действительно фанатик, и эта слепая исступленность приведет к гибели его самого и всех, кто за ним последует.
— Мне нетрудно разглядеть человека, которым движет не любовь, а гордыня, Рейстлин, — с достоинством произнесла жрица. Она уже набрала воздуха в легкие, чтобы продолжить, но осеклась и лишь грустно улыбнулась. — Должно быть, я сама сейчас кажусь ужасно гордой собой? У меня… иногда бывает так, прости. Ты же знаешь, в какой семье я воспитывалась.
— Да ничего подобного… — с чувством начал было Рейстлин, но тут же прервался и вновь обратил на нее насмешливый взгляд. — Разве что иногда.
Затем он отвернулся и стал протискиваться сквозь толпу в направлении выхода из храмовой площади. Он казался более сутулым, чем обычно, как будто тащил на спине непомерный для его телосложения груз. Может быть, его состояние ухудшилось? Странно, ведь близость к цели обычно одухотворяет и придает новых сил. А он как будто и сам не рад тому, что происходит.
— Иди за мной, жрица. Здесь нам нечего больше делать.
Она безропотно двинулась следом, глядя на его спутанные седые волосы, развевашиеся на ветру от порывов прохладного утреннего ветра. Что их ждет теперь? Она не оставила надежды — более того, твердого намерения, — вернуть мага к Свету, но для этого ей придется вначале последовать за ним во тьму — туда, куда ведут ее следы на песке. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла…», внезапно пришли ей на ум строки. Откуда это? Она точно знала, что этого не было ни в одной из книг, которые она в изобилии читала как дома, так и в библиотеке Астинуса. Почему эта строка кажется ей удивительно знакомой?
Король-Жрец за спиной призывал проклятия Паладайна на силы тьмы. Люди-зомби, заполняющие площадь, внимали ему, глядя перед собой стеклянными глазами с приклеенными благостными улыбками на лицах. Искусственное солнце поливало окрестности слепящими лучами, высвечивая в деталях фальшь происходящего. Но человек перед ней был живым, и она шла за ним в долину смертной тени, и не боялась зла.
***
— Я больше не могу так, доктор, — сказал Антон. Он казался подавленным и уставшим донельзя, в голосе впервые за время их общения слышалась дрожь. — Это уже слишком. Вы требуете от меня психологически невозможного.
— Напрасно вы так считаете, — поднял брови доктор Бернштейн. — До сих пор вы прекрасно справлялись, и сейчас мы почти добрались до цели. Нам осталось лишь сыграть заключительную сцену, которую я совмещу с собственным терапевтическим воздействием.
— Вы не понимаете! Эта последняя сцена — жуть. Мне уже сейчас кошмары снятся от того, что я вытворяю в этой вашей виртуальной реальности, а о том, что мне еще предстоит, я вообще стараюсь не думать. Одно дело — играть роль на сцене, где все зрители понимают, что это просто постановка. И другое — обходиться так с живым человеком. Для нее же это реальность, а моя игра — часть жизни. Нет, я больше не могу играть такую роль. Я уже сейчас постоянно выбиваюсь из образа, и она начинает это замечать.
Доктор тяжело вздохнул и опустил голову. Его пальцы отбивали дерганый ритм на крышке стола, губы были так сжаты, что превратились в тонкую полоску, едва выделявшуюся на покрытом морщинами лице. Морщин, казалось, прибавилось за время их совместной работы. Наконец он снова поднял полный горечи взгляд.
— Что вы предлагаете, Антон? Устроить хэппи-энд? Его не может быть в этой истории, вы не хуже меня это знаете. Эта псевдожизнь — плод ее агонизирующего мозга. Попытками нарисовать прекрасный мир и ответное чувство вы только продлите агонию и лишите ее последних шансов на выздоровление.
— Я не предлагаю ничего подобного. Давайте просто прекратим. Воспользуйтесь какими-то другими методиками: здесь вы психиатр, а не я, и вам лучше знать, как можно действовать в этой ситуации. Неужели у вас нет плана Б на случай неудачи?
Доктор Бернштейн мрачно усмехнулся, встал и прошелся вдоль стены к единственному окну, за которым уже сгустились сумерки.
— В том-то и дело, мой друг, что я психиатр, а не волшебник. Магия — это по вашей части. Не переоценивайте возможности психиатрии. Да, наша техническая оснащенность сейчас на порядки выше, чем всего сотню лет назад. Объем наших знаний о строении и свойствах человеческого мозга вырос многократно. Только вот намного больше успехов психиатрия так и не стала демонстрировать. Со времен Эшби с его кровожадной шоковой терапией — огромный прогресс в области знаний и ничтожный прогресс по части эффективности. Мы беспомощны — вот правда жизни, как она есть. Либо мозг излечит себя сам, либо его не излечит никто. В лучшем случае мы способны разве что создать для этого удобные условия. Поэтому если вы будете следовать плану лечения, надежда, хоть и слабая, у нас есть. Иначе — она обречена. Простите, Антон, у меня нет других вариантов.
Антон без сил опустился на стул и откинул голову назад. В комнате повисла тишина, периодически прерываемая шуршаньем шин очередного выезжающего с территории клиники автомобиля. Завтра они отправятся в Бездну, и там он бросит Крисанию умирать одну — чтобы спасти ее альтер эго в реальном мире. Сможет ли он жить дальше с таким грузом вины? Одно ясно: этой ночью выспаться не получится.
— Доктор, вы уж простите меня, но вы сущий дьявол. Я был так занят тем, чтобы увлечь Крисанию в Бездну, что не заметил, как вы увлекли туда самого меня.
— Знаю, Антон. И надеюсь, моим искуплением станут те немногие, которые смогли исцелиться, пройдя через мой ад. Завтра мы спустимся туда еще раз. В последний раз, обещаю. Либо мы победим, либо проиграем. И в любом случае я навечно у вас в долгу.
***
— Ты мне больше не нужна, — бросил Рейстлин ей в лицо.
В его голосе сквозило вселенское безразличие к ее дальнейшей судьбе, и она не сомневалась, что такой же космический холод окрашивал его взгляд, пусть и не могла больше видеть его лица в навсегда опустившейся тьме.
Послышались шаги, перемежающиеся со стуком посоха, на который опирался маг, покидая ее. Его голос вдали произнес едва слышное заклинание, из которого до нее донеслось только слово «подтверждаю», и наступила мертвая тишина.
Тьма и тишина были настолько глубокими и всеобъемлющими, что где-то на периферии ее сознания даже мелькнула удивленная мысль: почему она все еще здесь? Почему до сих пор не растворилась в этом необъятном ничто? Должно быть, причиной тому боль, которую она до сих пор ощущала. И боль от ран, нанесенных ей черными жрецами Такхизис, не шла ни в какое сравнение от смертельного удара Рейстлина. Он великий маг. Он способен уничтожать целые армии, произнеся пару слов — что ему стоило одной фразой разделаться с беспомощной жрицей, и без того готовой отдать за него жизнь?
Крисания умирала и осознавала это. Она не плакала — и даже не потому, что в выжженых глазах не было слез. Ей просто не было места в этом мире, и это осознание пришло к ней со всей глубиной и ясностью, никогда ранее ей не испытанной. Именно сюда вели следы на песке — к этой финальной точке, за которой не было ничего — только тьма и холод. Возможно, в каком-то другом мире что-то могло бы быть иначе. Может быть, не так идеально, как в ее мечтах, но она могла бы получить ту крохотную каплю любви, надеждой на которую она и оставалась в живых до сих пор.
— Все кончилось, Крисания, — послышался голос Астинуса.
Галлюцинации, конечно. Что делать Вечному летописцу в Бездне? Умирающие часто видят удивительные вещи. Тоннель, заполненный светом, умерших близких…
— Крисания! — в голосе послышались требовательные нотки. — Ты слышишь меня? Настало время вернуться к настоящей жизни.
Поговорить с собственным видением? Почему бы и нет, в самом деле? Вряд ли в Бездне найдется другой собеседник: даже Темная госпожа сейчас, должно быть, полностью занята последним сражением с величайшим магом всех времен.
— Зачем, Астинус? Жизнь уже привела меня сюда, и здесь она заканчивается.
— Послушай меня, девочка! Этот мир — не жизнь. Не реальность. Ты в плену своих иллюзий, убежавшая в них от испытаний, которые выпали на твою долю. Твое имя — Ксения Белинская, тебе двадцать восемь лет, ты красивая девушка, и у тебя впереди — еще много лет полноценной жизни. Вспомни это! Сделай над собой усилие и вспомни!
Ксения… Это имя ей было удивительно знакомым, но от одного его звучания веяло безотчетным ужасом. О чем говорит этот призрачный летописец? Бездна полна иллюзий, но реальна — так же реальна, как она сама. Кто она? Ксения Белинская. Ей двадцать восемь лет. Она живет в Москве со своей семьей, которая… Которой у нее больше нет. Она вспоминала.
— Давай, родная. Вспоминай. Ты вернешься к нормальной жизни, и мы все тебе поможем. У тебя будут замечательные друзья, ты найдешь свою любовь и выйдешь замуж…
Она рассмеялась мучительным хриплым смехом.
— Спасибо тебе, Астинус, что помог мне вспомнить. Я знаю теперь, по чьим следам шла все это время. Они не обрываются здесь — нет. Они идут дальше — много дальше. Через двадцать лет мы с ним снова встретимся. Уходи, летописец. Я благодарна тебе, но уходи и оставь меня одну. Дальше я пойду сама.
***
Медиум-система выла. Иначе нельзя было называть издаваемый ей звук, призванный привлечь внимание доктора к тому, что с пациентом творится что-то неладное. Доктор Бернштейн, разом постаревший лет на десять, лихорадочно отдавал команды через встроенную консоль, с отчаянием глядя на 3D-схему головного мозга Ксении, отражавшую уровень синаптической активности.
— Что происходит, доктор? — спросил подошедший Антон. — Мы что-то сделали не так?
— Проклятье, да все не так! — рявкнул в ответ доктор. — Началось, как спонтанная гиперактивация височной доли, теперь поползло на неокортекс и лимбическую систему. Она просто выжигает свой мозг.
Ярко-красная область, отраженная на диаграмме, ширилась и покрывала новые и новые области мозга, несмотря на все усилия психиатра. Пульс подскочил до запредельных значений и перешел в режим аритмии. А потом все кончилось.
Доктор Бернштейн сидел в кресле и невидящим взглядом смотрел на показания приборов, высвеченные на экране. Туда же смотрел Антон. Они молчали.
«Активность мозга: отсутствует. Дыхание: отсутствует. Сердцебиение: отсутствует. Температура тела: 34.1 градуса по Цельсию, аномально быстрое снижение. Общее состояние: клиническая смерть».
Вызванная реанимационная бригада работала десять минут, но уже после пяти никто ни на что не надеялся. Когда Ксению увезли, доктор Бернштейн долго сидел в молчании, уронив лицо в ладони. Когда наконец он поднял взгляд на Антона, тот увидел, что старый доктор плачет.
— Я… Я до последнего надеялся, что у нас получится. Все шло хорошо до самого конца, а потом вдруг… Я не понимаю, Антон, о чем она говорила? Ведь эта история кончается плохо. Мир гибнет, Рейстлин остается один в пустоте…
— В современном варианте — да, — отозвался Антон. — Но ведь был и другой вариант мюзикла, еще в то время, когда в нем играл я. Да и в книжном варианте тоже история заканчивалась иначе. Вы разве не знали?
— Что? О чем вы говорите?
— В исходном варианте этой истории Рейстлин, осознав, к чему приведут его действия, поручает своему брату вынести жрицу из Бездны, и запирает за собой Врата, оставшись один на один с Такхизис. А спустя двадцать лет…
— Двадцать лет! Так она имела в виду…
— …Ему удается выбраться, и он снова приходит к ней.
— Господи! Так значит я… я убил ее собственными руками, — на лице Бернштейна читался ужас. — Почему я не собрал всю информацию?
— Я сам виноват, доктор. Мне следовало сказать вам. Но я привык общаться с фанатами мюзикла, которым это и без того прекрасно известно, и я не мог подумать… — Его голос прервался. — Я пойду, наверное. После всего этого… Не удивляйтесь, если я сам попаду к вам на прием.
— Не попадете, Антон. Никто не попадет. Я больше не останусь на этой должности.
Клиника была окружена молодыми соснами — удивительный кусочек живой зелени, которой так не хватало нынешней Москве. Антон медленно шел по аллее к выходу на стоянку, опустив голову, чтобы закатное солнце прямо по курсу не било в глаза слепящими кровавыми лучами. Он пытался не думать. Пытался не вспоминать все, что произошло за этот короткий срок. Как такое можно вспоминать? Как с таким можно жить? Неделю издеваться над ни в чем не повинной девушкой, загнать ее в настоящий ад, чтобы в итоге она умерла — это было просто за пределами любого обыденного опыта, способного подсказать пусть не безупречное, но хотя бы приемлемое решение. Он не знал, что ждет человека по ту сторону смерти. Но если есть там хоть что-то помимо вечной тьмы и холода, то он не сомневался, что Ксения заслужила лучший из возможных миров.
Этой ночью он внезапно проснулся и сел на кровати, в прострации глядя перед собой. Сердце колотилось, как после хорошего марафона, тело покрывал липкий пот. По оконному стеклу барабанил мелкий дождь, и ничего больше не нарушало царившую в доме тишину. Антон потянулся к часам на прикроватной тумбочке, развернул их к себе. Половина четвертого. Что ж, он и не сомневался, что плохой сон после сегодняшнего ему обеспечен, но только… Только это не было кошмаром. Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить, что ему снилось, и вновь увидел это.
Уходящий в туманную дымку у горизонта берег моря, лениво набегающие волны и двойная цепочка следов у самой кромки.
***
Она по-прежнему не могла видеть, и поначалу тяжело переживала свое увечье. Однако за двадцать лет можно привыкнуть к чему угодно, в том числе и к необратимой потере зрения, и она постепенно приспособилась к новому образу жизни. Как и раньше, Крисания не мыслила себя без книг, и потому ежедневно подолгу пропадала в Палантасской библиотеке, где один из Эстетиков Астинуса, обычно Бертран, читал ей вслух.
В этот раз она вернулась оттуда необычно рано. Причина была не в книге: это был захватывающий сборник легенд о сотворении Кринна и великом эфирном море, обители богов, в сердце которого зияла черная пустота, страшившая даже бессмертных. Эстетик успел добраться до главы, рассказывающей о том, что черная пустота — проход между мирами, но к этому моменту Крисания поймала себя на том, что совершенно не может сосредоточиться, и попросила Бертрана отложить для нее книгу на завтра.
Сбивчивые мысли теснились у нее в голове. Иногда в них мелькали обрывки странных воспоминаний, которые никак не могли ей принадлежать: о гигантском городе, заполненном ревущими механизмами и толпами людей в причудливых одеяниях. Иногда всплывало имя, похожее на ее собственное, — Ксения. Уж не сходит ли она с ума? Крисания сжала в ладони медальон Паладайна, висевший у нее на груди, и сразу почувствовала привычный прилив ясности и тепла, как всегда в присутствии своего бога. И еще ей почудился какой-то звук.
Нет, не почудился. Она была слепа, но ее слух теперь был намного острей и тоньше, чем раньше, оставаясь для нее главным каналом связи с окружающим миром. Кто-то взошел на крыльцо и открыл дверь. Неровные усталые шаги, которые она узнала бы из тысяч других, как и раньше, перемежались постукиванием посоха, на который тяжело опирался маг.
— Крисания… — услышала она его голос. — Я вернулся.
Он говорил что-то еще, но Крисания с трудом воспринимала смысл произносимых им слов. Ее сознание полностью заполнила одна мысль, не допуская туда ничего больше: «наконец-то». Она повернулась к Рейстлину, не сдерживая душивших ее слез и повторила:
— Ты вернулся.
Он подошел ближе — так, что она почувствовала движение воздуха от его дыхания на своей коже.
— Там, в Бездне… Иногда ты снилась мне, — ответил он.