Познание глубин
Глава 21
Одержимые близостью
Порок кончается там, где начинается настоящая любовь.
Я боялся, что наше влечение пройдет и думал, когда же это случится. Но меня затягивало все глубже и глубже и я тонул в наших отношениях, как в счастье, и они все не кончались и не кончались. Но я точно знал, что если умом ты не можешь объяснить себе происходящее, то оно не понятно и это может внезапно пройти, исчезнуть как дар. Я точно знал, что люблю этого человека, но не мог понять насколько сильно. В том, что я ее люблю больше было подсознательного, чем сознательного. Ни о каком расчете речи быть не могло. Я не мог без нее обходиться каждую минуту. Постепенно я начинал открывать в ней такие человеческие достоинства, которые только добавляли моего чувства к ней. Но и все равно я ловил себя на том, что не могу объяснить своего чувства к ней. Не могу разложить его на составные части, чтобы досконально понять и узнать в совершенстве. Постичь мое стремление к ней умом я пока не мог. Ум отставал от моих чувств и кажется только удивлялся происходящему и восхищался.
Я приходил вечером с работы, и мы с любимой женщиной садились ужинать. Она как-то призналась, что так ждет со мной встречи по вечерам, что вместо ужина желает любви и ласки. «Тогда готовь не стол с ужином, а постель», - пошутил я. Она так и сделала. В следующий раз мы не стали ужинать после моего прихода. Приняли вместе душ и «бухнулись», как она говорила, в постель. Это так прекрасно сознавать, что женщина тебя ждет и страстно желает, что у нее не хватает терпения дождаться тебя. И тогда она в ожидании занимает себя домашней работой. Готовит пищу, убирает квартиру, гладит белье и мысленно повторяет: «Это все для него… И это для него! И вот это!..» И ты все это понимаешь, когда ее горячее, разогретое ожиданием лоно, принимает тебя. Ты погружаешься в кратер ее желания и воспламеняешься. И жар ее дает тебе такую силу, такую энергию, что вы оба сгораете в топке любви, чтобы восстать из пепла. Иногда я сам отказывался от еды. Она приготовит хороший ужин и рада тому, а я хочу быть с ней одним целым и мне не до кулинарных изысков.
После командировок я набрасывался на нее как зверь в желании утолить свою плоть. Я потрясал ее неистовством и жадностью. В моих сильных соскучившихся руках она выглядела податливой мягкой игрушечной. И тогда ее голуби - груди взлетали передо мной как птицы. Они взлетали и снова возвращались на место. Так поступают голуби, которых кормят с рук. Они взлетают от малейшего движения рук и возвращаются на предложенное зерно. И моя женщина только радовалась моей нежной грубости и жадной бесцеремонности. Я сжимал ее в объятиях так, что у нее на теле оставались памятные синяки. Она так прижимала меня к себе, что на спине у меня красовались ранки от ее ногтей. Боль помогала нам преодолеть онемелость тела, которая появляется после долгого ожидания. И эта временная боль заменяла нам нежность. Мы расставались утром, шли на работу и уносили эту боль, как память о любви. В ней для каждого из нас скрывалось столько приятного и незабываемого. Я не искал других женщин. Они сами находили меня. Но я понимал, что не смогу набрать с ними той высоты, которая мне нужна. И пропускал их мимо своей жизни, всегда стремясь к той единственной, которая меня ждет. После долгих и тяжелых командировок я возвращался сам не свой, чужим даже себе. Мне казалось, что я – это не я, а чужой и незнакомый мне человек. И тогда я думал о себе, называя себя «он». И когда я делал что-то не так, как нужно, я всегда говорил о себе «он». Даже, когда я говорил о себе «я», я все равно подразумевал «он». «Зачем он это не так сделал? Зачем он сказал это любимой женщине? Зачем обидел?» Потому что сам я этого сделать не мог. Да, я не мог этого сделать и это делал от занятости чем-то другим или оттого, что устал. Так в жизни бывает, когда твое личностное разделяется и быстрое подсознание заставляет делать то, что твой интеллект отказывается принимать. И потом остается исправлять сделанное или, если нельзя исправить, оправдывать себя, чтобы жить дальше. Такое состояние я больше испытывал, когда жил прежней жизнью. Иногда я испытывал его, когда видел свое отражение в зеркале. Когда я не одобрял то, что делал или то, как делал. Тогда я говорил: «Он делает то же самое, что и я. И ему этого н следовало делать».
Мы с любимой женщиной заняли просторную комнату в трехкомнатной квартире хозяев. Кровать в ближайшее время собирались заменить на двуспальную. Диванчик, привезенный от подруги, поставили к столику у окна. Жизнь налаживалась. Мы задыхались от настигнувшего нас счастья. Нам никто не мешал любить друг друга. Жить стало приятно и удобно. За нашими отношениями после подглядывал лишь старинный шкаф, который достался моему другу от знакомого антиквара. Массивный, высокий на коротких фигурных ножках, трехстворчатый, с овальным зеркалом по середине он стоял рядом с тумбочкой чуть в стороне от кровати. В другое место его поставить у нас не получалось. Поэтому он остался стоять там, куда мы его сразу поставили. Стоило подойти к нему поближе, как средняя дверь открывалась, и зеркало обращалось в сторону кровати. Также он имел обыкновение распахиваться в самые неподходящие моменты и отражать нашу любовь. Иногда смотреть на это со стороны представлялось нам весьма любопытным. Хотя по настоящему это только нас отвлекало друг от друга и мешало выражать чувства. Казалось любопытным, что шкаф открывал среднюю дверцу, когда мы перед ним останавливались, чтобы причесаться. Тогда приходилось сдвигаться за зеркалом в сторону, причесываться и закрывать дверцу. Шкаф над нами просто издевался. Иногда раздражало, когда кто-нибудь из нас подходил за бельем к тумбочке, стоявшей рядом с кроватью, и тот вдруг с характерным и неповторимым звуком открывал дверку, предлагая заглянуть в него и взять что-нибудь из костюмов и кофточек. Всякий раз, когда кровать от наших любовных ласк оживала, он неизменно открывал дверку и наводил на нас свое зеркальное око, откровенно подглядывая, что сначала даже забавляло и развлекало. Иногда, правда, пугал скрип поворачивающейся дверцы, похожий на вопль подкравшегося к кошке кота. Однажды мы любили друг друга и в какой-то момент обратили внимание на то, что шкаф не открывается. Невольно, подсознательно ожидая этого, переглянулись. «Не открывается», - сказал я и улыбнулся. «Похоже, он нас игнорирует», - улыбнулась она. Он все не открывался и не открывался, как будто забыл о нас. И, когда мы совершенно увлеклись нашим чувством, строптивец заскрипел и открылся. Тогда мы засмеялись и расслабленные упали на кровать. Мы смеялись, хватали ртом воздух и снова смеялись. Похоже, треклятый не на шутку взялся над нами потешаться. В конце концов, нам надоели его проделки и мы подложили под передние ножки шалуна дощечки. После чего хулиганские выходки последнего прекратились. Теперь он стоял смирно и выглядел довольно примерным из всей мебели. Беспокоили больше оконные рамы, которые никак не хотели закрываться на зиму. Этих старожилов квартиры так перекосило от старости, что они всем своим видом просили замены.
Я поэтизировал любимую женщину. Постоянно придумывал новые ласки. И не всегда о них вспоминал при встрече с любимой женщиной. Нами владело одержимость и стремление друг к другу. Все мои соки текли, устремляясь к ней, и вытекали из меня в нее. Я желал ее постоянно. И все во мне жило для нее. Я пытался разобраться, что с нами происходит, и не мог. Хотя на тот момент просто не наступило время, чтобы осознать все происходившее. Жизнь несла нас бурным потоком вперед. И только потом я понял, что мое страстное желание ее тела и ее страстное желание моего тела это одно желание соединения разделенного, которое представляет собой целое. Да, мы желали соединения тел, чтобы жить одним телом. И когда мужчина входит в женщину, когда их тела соединяются, это все новые и новые их попытки соединиться в одно целое.
Половые отношения это зеркало союза мужчины и женщины. Если у супругов половые отношения гармоничны, то и понимание друг друга в порядке. Яркая близость это не только объяснение в любви. Это и разговор по душам, это взаимное прощение, это откровения, это обмен признаниями, разговор на подсознательном уровне, способ без слов передать поведать о своих эмоциях и горестях.
Мы не ссорились в том смысле, когда мужчина и женщина выясняют отношения с упреками, на повышенных тонах. Хотя ссоры освежают отношения, если не переходят грань дозволенного. У нас случались размолвки из-за первенства и распределения ролей. Мужчина хочет всегда властвовать над женщиной и повелевать ей. Но и женщина хочет управлять и повелевать мужчиной. Женщина дает мужчине огромные силы, которые он против нее и направляет, чтобы утвердиться в своей силе и власти. В нем проявляются некие черты тирана. И эта игра должна быть понятна женщине. Но и женщина наслаждается своей властью особенно в период ухаживания за ней. Она понимает, как может влиять на него. И некоторым даже хочется этим злоупотреблять. Она говорит – он делает. Он говорит – она делает. И если это так, то они понимают друг друга. Но каждому хочется, чтобы его понимали лучше. И поэтому хочется, чтобы его больше слушали. То есть он будет больше говорить, а она больше слушать и делать. Только так в равноправных парах не получается. Потому что другому нужно того же. И начинается борьба, кто кого сильнее любит, и кто без кого жить не может. Выяснение этого вопроса есть ошибка начала всех отношений. Потому что ответ прост. Взаимное чувство дает любви силу. И еще. У кого половое чувство сильнее, тот и будет властвовать. Если же оба и мужчина, и женщина обладают сильным половым чувством, то они будут властвовать друг над другом по очереди. И здесь важна система прав, уступок и компромиссов. И в процессе узнавания друг друга нужно выяснить сильные и слабые стороны другого, чтобы суметь подчинить себя сильным и возобладать с преимуществом над слабыми.
Она навела порядок в нашей комнатке и сделала ее уютной. Каждый ее уголок со вкусом обживался и наполнялся комнатными растениями, цветами, статуэтками, сувенирами в виде мягких игрушек и магнитиков на холодильник. Она купила постельное белье, посуду. Мы собирались купить новую мебель и мечтали о собственной квартирке. Думали о том, какая должна быть квартира, на каком этаже, в каком районе. Мы рассказывали друг другу о родителях, близких родственниках и вспоминали что-то из детства, делились событиями на работе. Я рассказал любимой о девочке с пляже, как она бегала вокруг меня и вызывала интерес. Как она играла с братиком и как я шептал ей, проходя за спиной мимо: «Ты очень красивая!» Я ей выдал сокровенное, что хотел бы иметь такую дочку. Она замолчала и задумалась.
Мать по-прежнему не желала видеть мою любимую. Я заходил к ней, чтобы отнести денег и помочь по хозяйству. Она на меня обижалась. Рассказывала о своем самочувствии и о наших знакомых. Когда речь заходила о любимой, она каменела лицом и замолкала. Зато родители любимой изъявили желание со мной познакомиться. Мы навестили их дома и ездили к ним на дачу. Прогулки по лесу и к речке сделали нашу поездку особенно привлекательной. Ее папа, человек в высшей степени общительный и обаятельный на прощание с улыбкой пожал мне руку и сказал, что на меня очень надеется. Тетя Тоня, тихая потаенная женщина, мне ничего не сказала, но как близкий человек поцеловала в щеку и произнесла: «С Богом!»
Мы встречались с друзьями, ходили в походы и на вечеринки. Наконец взяли ипотеку для покупки квартиры. Дом еще только достраивался и мы ездили смотреть на его. Мы встречались с друзьями. Подолгу мечтали о своем жилье, нашей квартире.
Мы не читали каких-то книг по сексологии, не читали книг с разъяснением поз к удовлетворению. Мы не хотели двигаться за другими по проторенным дорожкам и познавали все проявления любви заново. Сама природа подсказывала нам, что делать и как. И мы двигались от позы к позе постепенно, сознавая, что в любви проторенных тропинок нет. И у каждой пары своя дорога.
Я наслаждался моей любимой женщиной, ее обществом и ее телом. Я открывал в ней новые заповедные места. Прорастал в нее своим корнем, проникал в нее, чтобы почувствовать. Я впитывал ее запах, запах моей любимой, не спрятанный за запахом лосьонов и духов. Рано или поздно все искусственное и привнесенное выветривается и тогда естественный природный запах становится вполне доступным. Я гладил ее тело и наслаждался гладкостью кожи. Восхищался ее строением. Меня покоряла ее прекрасная сись: одна и другая. Они обе покоряли меня необыкновенной голубиной красотой и нежностью. В близости мы находили новое. В новом находили неизвестное. Мы стремились к тому, чтобы наши тела стали одним телом. И нам это удавалось пока лишь на короткое время. Мы еще не знали, что до гармонии нам далеко.
Есть несколько этапов жизни партнеров в начальный период. Это «Желание близости» - когда мужчина ухаживает за женщиной и добивается ее. «Узнавание интимной стороны» - когда мужчина узнает свою женщину. «Узнавание своего непостижимого и лучшего» - когда пытается узнать свою женщины и через нее всех других женщин. Когда он хочет обладать всеми другими женщинами уже только через свою найденную, единственную и любимую. Это происходит тогда, когда весь мир для него сходится в одной женщине. Когда без нее он не может ни есть, ни ходить, ни дышать. И я к этому приближался. Я познавал всех женщин, женщину как таковую через свою единственную женщину. Потому что она была глубока, бездонна, безгранична. И ее нужно было не только познавать, но и впитывать в себя. Когда ты ее в себя впитаешь, то и познаешь. А когда ты познаешь, то и понимаешь не только женщин, но и себя. И, может быть, тогда тебе открывается главное в этой жизни.
И после начального этапа есть несколько уровней жизни пар. На первом, начальном уровне, большинство пар живут тело в тело. Затем они переходят на другой уровень жизни. Притираются друг к другу и начинают жить душа в душу. На этот уровень не все пары попадают. Некоторые так и продолжают жить тело в тело. И есть еще более высокий уровень, когда он и она живут одним телом, в единодушии: то есть как один организм и одна душа. Это проявляется тогда, когда у кого-нибудь одного из супругов или партнеров физически болит тело и другой чувствует его боль, как свою. Он переживает его боль вместе с ним и тоже болеет. Это проявляется еще тогда, когда с одним что-то происходит, а другой, находясь вдали от него, испытывает волнение и понимает, что с ним что-то случилось. Или ему открывается истина через видения, сны, необъяснимое волнение, которое переходит в странное осознание того, что случилось в вещие догадки. И только потом после третьего уровня можно будет подняться еще выше на четвертый и пятый уровни. Тогда я еще этого не знал. И мы жили тело в тело. Мы стремились обладать друг другом, чтобы зажить душа в душу. Она часто говорила мне во время близости слова, от которых у меня появлялись новые силы. Она говорила: «Не уходи!… Оставайся во мне!» И я говорил себе: «Она читает мои мысли!» Мне хотелось жить в ней. Но и я тоже читал ее мысли. Что означало - мы готовы были перейти на следующий уровень совместной жизни. А пока мы искали удовлетворения в разнообразии мест, поз, обстоятельств.
И я, обладая любимой женщиной, совершая любовное действие, вдруг представлял, что бью в колокол любви. И будто говорил себе: «Я бью в колокол любви и призываю всех-всех людей любить друг друга. Я бью в него неистово, самозабвенно с восторгом и восхищением оттого, что именно мне выпала эта честь бить в колокол общечеловеческого сознания и призывать любить». И в этот момент мне представлялось, что я бью в колокол любви и наконец заставлю его звучать. И немой, беззвучный звон шел от тела к телу и распространялся куда-то от нас дальше и дальше. Он шел ко всем другим людям. И так, казалось, распространялась на всех остальных людей наша любовь. Иногда казалось, что мне удавалось извлекать из него звуки, которые переполняли меня эмоциями и придавали новые силы. Тогда я чувствовал себя музыкантом, который играет на каком-то инструменте и извлекает из него никому не знакомую музыку любви. Мне казалось, что никто не может этого делать. Конечно, я заблуждался. Но как приятно это заблуждение. И хочется заблуждаться подобным образом дальше. Я никогда во время близости, как мне представлялось, не терял над собой контроля. Я контролировал свои действия и знал, что сделаю в следующую минуту. У нее же наступали такие моменты, когда она не контролировала себя. И тогда она становилась прекрасной. Она забывала о последней совестливости и стыдливости. Ее душа вырывалась наружу и она позволяла себе все. И только потом изнемогшая и уставшая говорила мне с сожалением: «Извини! Это было так ужасно». В ответ я произносил: «Что ты! Все прекрасно!» Я видел, как она улетала и парила где-то высоко. Так, наверное, происходит с людьми, когда они молятся. И я увлекался ее неистовством и страстностью. Я почти переставал себя контролировать, и мы оба молились нашей любви. Она отдавалась мне в каждом ответном движении. Иногда она даже перехватывала у меня инициативу и в эти минуты ее движение становились энергичнее моих. Тогда ее темперамент превосходил мой. И мне оставалось только ее догонять. И я ощущал ее ненасытность и страстное желание каждый день, каждый час, каждую минуту.
Бывало, я приходил с работы уставший. Она же с порога бросалась меня целовать. Ласкала, гладила, приводила в дикий восторг. И потом, когда она добивалась своего, я падал рядом с ней на постель. Она же продолжала смотреть на меня игриво и вопросительно, пытаясь понять, способен ли я на продолжение. Мне оставалось сделать последнее… И я собирал в пучок свои пальцы, целовал их и посылал воздушный поцелуй. Она смеялась, понимая, что на большее я уже не способен. Но на самом деле она сама в такие моменты оказывалась способной привести меня в новый восторг для того, чтобы его вместе со мной испытать и истратить.
У нас всегда сближение происходило в нюансах и в главном по-разному. Поза менялись только чуть-чуть и уже все казалось иным. Это было наше совместное творчество, к которому мы не стремились, а оно получалось само собой. Любовь управляла нами, и мы познавали правила любви. Одно из правил гласило: «Кто имеет свободу в движении, тот и получает наиболее полное удовлетворение». И когда ей немножко не хватало моих движений, моего темперамента, она переворачивала меня навзничь и становилась наездницей, всадницей. Женщина сверху имеет наибольшую свободу в движении для достижения экстаза. Тогда она, двигаясь, распоряжается, берет в себя челн любви, который помогает ей плавать по морям наслаждений. И тогда ее груди так плодовито свисают надо мной, что хочется сорвать их руками и поглощать с любовь. И ты срываешь их и никак не можешь сорвать. Она же в эти мгновения откидывает голову назад, умирает от неистового наслаждения, теряя себя и возрождаясь вновь. Меня всегда завораживало это действо. Я любовался ей и испытывал самые счастливые мгновения. Я видел, как ее сосок в экстазе совокуплялся с небом, которое голубело за окном между домами. Она откидывалась назад, а ее сосок поднимался вверх. Затем, повинуясь ее движениям, он опускался вниз и волшебство этого зрелища меня очаровывало и возбуждало. Каждому из нас хотелось понять, что чувствует другой на его месте. Мне хотелось понять, как женщина получает наслаждение. Что она чувствует? И что это значит: ощущать мужчину в себе. Мы лежали с ней и делились впечатлениями. Я ее спрашивал: «Когда ты меня лучше чувствуешь?» И она отвечала: «Перед самым концом. Тогда ты мне кажешься особенно сильным». И она спрашивала о моих ощущениях. Я отвечал ей. Мы делали это, чтобы лучше друг друга понимать. После близости у нас наступали минуты полного откровения и особого доверия. В эти минуты можно спрашивать обо всем и на все вопросы получать ответы. Тогда мы еще не знали, что только стремимся к гармонии и совершенству. И что мы этого не достигли. Мы не знали, что нам предстоит пережить, чтобы прийти к гармоническим и совершенным отношениям как в житейском смысле так и в интимном.
Иногда мы лежали вместе после близости и, разговаривая подтрунивали друг над другом. Она говорила как любит меня и как ей со мной хорошо. Я слушал ее признание и философски, с недоверчивой полуулыбкой произносил: «Последний возлюбленный всегда самый лучший. Это аксиома… Только кто знает последний он или нет». И она возмущалась: «Нет, это не так. Как ты можешь так говорить? Я тебя люблю! Неужели ты этого не чувствуешь? Балда!» Я улыбался. «Если даже он не самый лучший, себе нужно это обязательно внушить. Иначе жить с ним будет трудно», - с иронией продолжал я. Она неистовствовала: «Ты нарочно так говоришь? Нарочно? Ты дразнишь меня?» Да, я специально дразнил ее. «Ты не любишь меня!» - говорила она. Но мне хотелось от нее услышать новые признания. И потом уже выразить свои. И доведя ее почти до слез, я шептал: «Люблю! Люблю!» И хохотал, и кричал: « Конечно, люблю. Люблю, люблю! Неужели ты это не видишь?!!» И она взлетала от моих слов и начинала кружиться. И я сам радовался несказанно.
В этот раз утром она встала первой. Подошла к приемнику, включила его и перестала крутить ручку настройки, когда нашла приемлемую музыку. Она не могла долго без хорошей музыки. «Хочешь сока?» – услышал я. И кивнул, вместо того, чтобы ответить, не понимая до конца, что меня не слышат и не видят. Просто залюбовался ее изящной фигуркой у столика. Она была скорее маленького роста. Но когда я ее обнимал, то она представлялась мне весьма значительной и большой. Иногда мне казалось, что я обнимаю весь земной шар. «Ты хочешь?» – обернулась она ко мне. «Что? - спросил я, как будто не понимаю, о чем это она. При этом немного заигрывая, я сделал такое выражения лица, словно думал: «Неужели тебе мало того, что случилось?» Она улыбнулась. «Сока», - сказала, понимая мою игру. «Выпью», - улыбнулся я. «Сейчас принесу, - уловив мои мысли и немного краснея, сказала она. Пока она наливала в стакан сока, я поднялся и подошел к ней. Она наливала уже во второй стакан сока, когда я сзади к ней прислонился. Я чуть присел и коснулся пахом ее ягодиц. Один старый еврей мне когда-то сказал мудрую еврейскую поговорку: «Зад жены основа семейного счастья». Слишком как-то практично и загадочно для меня она тогда прозвучала. Но зад женщины действительно так плодовито выглядит и так привлекателен, что поднимает чувства на должную высоту и вызывает желание обладать. Не бедра, как принято говорить, а именно зад, его всеобъемлемость. То есть бедра и ягодицы, которые дают окончательную оформленность ему в целом. Она почувствовала меня и тут же прильнула ко мне спиной. Мы так постояли и затем она, не оборачиваясь, протянула мне назад, за спину через плечо, стакан с соком. Вместо сока я взял в руки ее бедра. «Какая замечательная округлость и мягкость!» Она не убрала стакан. Я не убрал рук. Отпил сока из прямо ее рук, потянувшись шеей. Взял руками ее груди. Когда берешь их сзади, они необыкновенно открыты, доступны и полны. Когда они наполняют твои руки, то кажется, что они наполняют тебя самого по самую макушку. Она тоже отпила сока. Я пахом ощущал ее крайнюю чуткую, нежную плоть. Прижал сильнее к себе. Она почувствовала мое желание и появившуюся во мне силу. С ней происходило то же самое. И она повернулась ко мне лицом. Она меня поняла, но повернулась ко мне лицом. Она хотела нового и страшилась. Мне очень хотелось того, что я не испытал и не знал. Я повернул ее к себе иначе, поцеловал в шею, в спину, плечи. Тело ее смягчилось ко мне. Она помогала, как могла. Я еще окреп, нашел ее суть и вошел в нее. Нежность моего паха и ее ягодных мест соединились. Если нам не хватало уверенности в новой позе, мы что-то меняли или возвращались к прежним. Мы жили, искали нового и находили. И каждый раз нам было все лучше и лучше. И каждый раз лицо оргазма становилось для нас явственней и привлекательней. «Расскажи мне, когда тебе со мной было особенно хорошо», - попросила она. «Мне всегда с тобой хорошо», - ответил я. «Все-таки», - попросила она. «Мне кажется, я испытал что-то новое в конце лета, когда мы ездили к твоему отцу. Тогда у нас была дивная ночь. И я почувствовал, что у нас все становится по-другому», - сказал я и задумался. «Что ты почувствовал?» - спросила она. « Как тебе это объяснить? Мы ужинали на веранде. Ты, отец, тетя Тоня и я. Отец был такой веселый». – начал вспоминать я. «Он радовался моему счастью. Он никак не мог мне простить, что я ушла от мужа к тебе. Когда он нас увидел, то все понял, - перебила она меня. - Как твой муж? Я переживаю за него… - сказал он тогда. «Правда? Я не слышал этого. Он хороший человек…» - заметил я. «Он не сразу нашел себе женщину после смерти мамы». Я ее перебил: «Я страдал, что стал причиной вашего разлада с мужем. Но я иначе не мог. Во мне проснулся дерзающий овладением самки самец. Я словно ничего не видел и ничего не слышал. Я готов был за тебя выдержать все…» Она помолчала и сказала: «Он иногда мне звонит на работу. Я знаю, он любит меня». Я кивнул и сказал: «Я не знаю, как тебя можно не любить. Рад, что вы помирились и как-то общаетесь…» Я посмотрел ей в глаза. « Мы сохранили отношения… Так редко бывает, но он остался моим другом. Ты начал говорить мне о вечере…» - напомнила она. «Да…Так вот, тогда начало смеркаться, отец с тетей Тоней ушли в дом. Мы остались, зажгли свечи. Слышалась тихая музыка. Мы поднялись на веранду и стали танцевать. Нас позвали в дом, но мы продолжали танцевать в предвкушении повторения того, что случилось накануне ночью. Потом я принялся тебя целовать. Нас охватила такая сильная страсть, что мы, пренебрегая страхом быть застигнутыми врасплох, сблизились прямо на веранде в тени зелени у перил. И тогда мне в какой-то момент вдруг показалось, что за нами следят из кустов, которые росли недалеко от дома. И я отчетливо это увидел, но не напрямую, а иначе. Я видел нас со стороны глазами того человека. Но уже в следующую секунду я понял, что это я сам стою там за кустами и смотрю на нас. То есть весь мир тогда показался мне объемным и таким многогранным, что я одновременно стоял с тобой на веранде и прятался за кустами, подглядывая за нами. Я размножился, превращаясь во все окружающее. И в какой-то следующий момент мне показалось, что я это и кусты, и травка, и дорожка к дому и сам дом, и звезды, и что я это ты. Да, в какой-то момент я почувствовал, что стал тобой…»
Нам нравилось находиться рядом друг с другом и разговаривать о чем-нибудь с длинными паузами, когда мы оба думали об одно или о разном, обменом мнениями, впечатлениями, словами, которые, казалось бы, ничего не значили, но для нас они значили все.
Я думал, что все это будет продолжаться бесконечно долго…
Глава 22
Горькие плоды любви
Да, я думал, что все у нас будет длится бесконечно, но это оказалось не так.
Первый раз мы поссорились, когда приглядывали мебель для нашей новой квартиры. Я любил классику. Она отдавала предпочтение «хай теку». Она любила все яркое, модное, дорогое. И никто из нас не хотел уступать другому. «А вот Андрей мне бы уступил…» - сказала она. И это подействовало на меня слишком сильно. Она поминала Андрея всегда, когда у нас случалась размолвка. И мне это надоело. «Почему ты опять поминаешь своего Андрея, когда мы спорим? Ты хочешь сказать, что он лучше?» - спросил я. «Нет, просто он бы мне уступил», - ответила она. «Хорошо, я тоже тебе уступлю. Только ты имей в виду, что нам нужны деньги не только на мебель, но и на ремонт. И ипотеку я еще не выплатил», - говорил я. «Хорошо, я буду это учитывать» - сказал она. Мы спорили о конкретной мебели, которую собирались покупать и об очередности покупок и денежных вложений. «Все равно, сначала нам нужно сделать ремонт и потом покупать мебель», - убеждал ее я. «Некоторые салоны предлагают временное хранение мебели у себя», - убеждала меня в своей правоте она. Я знал, что она сделает так, как ей нужно и если ей что-то понравится из мебели она это обязательно купит. Хотя понимал, что у меня будет еще время ее отговорить.
Второй раз мы поссорились из-за ревности. К нам часто в гости приехала ее двоюродная сестра, большая любительница застолий и доверительных разговоров. Веселая, разбитная, незамужняя, молодая, недавняя выпускница института экономики и привлекательная особа. Не знаю, почему меня к ней действительно потянуло. Есть люди приятные для общения и умеющие расположить к себе. И есть женщины, которые могу обворожить любого мужчину. Она была из их числа. В тот вечер моя любимая женщина почти совсем не пила спиртного. Выпьет чуть-чуть и слушает. Едва я собирался ей налить вина, как она говорила: «Мне хватит, я уже пьяная». Мы же с ее сестрой выпивали рюмочку за рюмочкой с удовольствием и болтовнёй. За коньяком и вином беседа идет легко и необыкновенно свободно. И эту девушку без особых комплексов в отношении мужчин, похоже, ко мне влекло. Это происходило на подсознательном уровне, но находило проявление в каких-то заметных деталях. Влечение эта такая штука, которой трудно управлять, и оно часто возникает ниоткуда и будто бы на пустом месте. Хотя, если начинаешь разбираться как следует, то все становится объяснимым. Часто это состояние не контролируешь и не осознаешь, особенно, если у тебя в интимном плане все благополучно и состоятельно. Если же наступают моменты, и ты их осознаешь, то даешь себе отчет в том, насколько это бесперспективно и поэтому не даешь мыслям двигаться в открывшемся направлении. Я даже не мог представить, что у нас с ней может возникнуть нечто серьезное или отнюдь несерьезное. Я скажу слово – она смеется. Она скажет слово – мне смешно. И мы так другу друга понимали, и так задушевно болтали, что действительно между нами начали промелькивать искры. И шуточки у нее и у меня начали проскальзывать сомнительные, рискованные, если не сказать хуже, вульгарные. Позже я попытался представить, что у нас могло бы получиться гипотетически. После нескольких мысленных шагов в увлекательном направлении мне стало все с ней не интересно. Интересным же оставалось с ней болтать, позволяя легкий флирт. Она обладала привлекательной фигурой, красивым лицом, со вкусом одевалась и выглядела вполне соблазнительно. Когда она смотрела на меня, я волновался. В этих взглядах всегда происходит некая своя жизнь. Чуть дольше задержали глаза друг на друге и все равно, что отметили благосклонность. Еще чуть дольше задержали – проявили неподдельный взаимный интерес. Не отводите глаз - договариваетесь о согласии. Дольше продолжаете смотреть - договорились и теперь трудно разъединиться. Я не выдерживал ее откровенные взгляды и отводил глаза, на стадии «благосклонности» и иногда, спохватываясь и чуть не краснея, на стадии «взаимного интереса». Любимой женщине, конечно, это не нравилось. Мало того, она от этого страдала. И черт ее знает, куда мы могли зайти с этими взглядами. Только это продолжалось весь вечер. А, когда мы проводили гостью восвояси, и началось наше домашнее представление. Любимая женщина обвинила меня чуть ли не в измене. «Я видела, как ты на нее смотрел», - говорила она после нескольких упреков в мою сторону. «Всего лишь поощрительно и любезно, - уточнял я. «Вы говорили весь вечер вдвоем. Ты не обратил на это внимание?» - упрекала она. «Тебе это показалось, пытался успокоить ее я. - И потом это такая игра. Понимаешь, она же гостья. Я должен уделять ей внимание, развлекать...» В подтверждении своих слов я поднимал брови вверх и разводил руки. «Развлекать… Еще чего не хватало? – с раздражением говорила любимая женщина. «Что же по-твоему я должен был делать?» - возмущался я. «Ты уделял ей слишком много внимания, - с упреком говорила она. «Это твоя двоюродная сестра. Заметь, не моя, а твоя…» - оправдывался я. «Ты не представляешь, сколько у нее было мужчин. Теперь она и на тебя глаз положила», - с запальчивостью и осведомленно выдала она мне.- «Зачем ты мне это говоришь? Это только подогревает мое воображение. Я представляю, как она их соблазняла и чем», - начинал смеяться беззаботно и весело я. «Ты нарочно… Нарочно все это мне говоришь. Ты делаешь все, чтобы причинить мне боль, да?» - говорила она на грани нервного срыва. «Перестань говорить глупости», - просил ее я. «Ты смеешься надо мной? Да?.. Смеешься?»
Она заплакала. Я посерьезнел. Просто не заметил, как она перешла на слезы.
«Ну не приглашай ее к нам. Так будет лучше. В конце концов, это твоя сестра». - сказал я в сердцах. «Я не приглашала ее. И выставить я не могу. Знаю, что она из-за тебя приходить будет. Она раньше все мои хорошие вещи у меня выманивала и носила. Теперь вот к тебе привяжется…» Я начал ее успокаивать: «Зачем так упрощать? Думаю, здесь другое. Ей приятно находиться в нашей кампании». Она отрицательно двинула головой. «В твоей!» - утвердительно сказала она. «В нашей… Мне кажется, она греется около нашего счастья. Вот в чем все дело…» - Она перестала вытирать глаза, посмотрела на меня и спросила: « Как это?» Я очень хотел ее успокоить и сказал: «Ей хочется немножко нашего счастья. Да… Наверно, ей хочется испытать то, что испытываешь ты. Я это понимаю. И ты это понимаешь. Ведь так?» - Она кивнула. «Я вижу, как ты ревнуешь, как переживаешь, но я ничего нарочно, как ты говоришь, не делаю. Я просто с ней болтаю. Она относится ко мне с большой симпатией и я не могу на нее накричать и с ней разругаться. Я дорожу хорошим отношением. Это золото общения между людьми. К тому же, мы не успели надоесть друг другу. Представь, как можно скверно относиться к человеку, который тебе во всем угождает, хочет сделать приятное даже в каких-то мелочах, который слушает тебя с удовольствием, раскрыв рот, и рассказывает тебе много интересного, нового и просто-напросто откровенно приятные вещи? Она современна, мила, много читает и умеет поболтать. Словом, она умеет не наскучить. Но люблю-то я тебя! Тебя, понимаешь?» Она начала успокаиваться и сказала: «Я просто дура! Какая я дура!» Я улыбнулся и пошутил: «Не могу это отрицать…. Ладно, не плачь. Хорошо, что ты меня поняла. Чуть было не сказал иначе. Как хорошо, что ты себя поняла. Получилось бы и точно и смешно». Это я начинал уже подтрунивать над ней.
В следующий раз, когда приезжала ее сестра я был с ней в меру холоден и сдержан.
Но она не только ревновала меня к сестре и другим девушкам, и невольно заставляла меня ревновать ее. Когда ей было не до ревности, и она становилась сама собой, восхитительной и неотразимой, то преображалась несказанно. В такие моменты она восторгалась собой, откровенно хвалила себя и делала это неповторимо и весьма даже очаровательно. «Я сделала сегодня очень важное дело… - говорила она. - У меня все получилось, представляешь?.. Видишь, какая я молодец… И сегодня мне все, между прочим, говорят комплименты!»
Некоторое время я думал, что только она будет меня ревновать. Что это ее удел. Я же себе никогда, ни за что этого не позволю. Все-таки подобное состояние так унизительно, глупо. Оно лишает человека уверенности в себе и в жизни. Поэтому я к ее, так сказать, проказам относился доверительно и с большой долей иронии. Она могла увлекать мужчин и рассказывала мне подробно, как за ней ухаживают, пытаются познакомиться в метро и на улице, какие комплименты при этом говорят. И потом упрекала: «Ну, почему ты мне никогда не говоришь комплименты? Почему ты мне никогда не говоришь таких слов? Почему чужие мужики говорят мне, что я неотразима?» Я улыбался. Потому что ей говорил комплименты и говорил слова, которые сам выносил в себе и взлелеял для нее. Но ей этого как всегда казалось мало. Скорее всего, ей очень хотелось, чтобы я ей говорил комплименты чаще и тоже ревновал. Это поднимает женщину как в собственных глазах, так и по отношению к другим мужчинам. Меня же это только развлекало и почти не трогало. И вот однажды такое положение изменилось. Как-то вечером раздался звонок. Я взял трубку телефона и сказал обычное: «Алле!» После некоторой паузы приятный мужской голос попросил позвать к телефону любимую женщину. «Секунду», - сказал я и торопливо постучал в ванную. Она принимала душ. «Тебя к телефону», - крикнул я в щелку двери так, чтобы она услышала. Дверь открылась, звук струй разбивающихся о ванну усилился, напоминая шумящий ливень. В водопадном шуме я передал ей трубку. Мне показалось, что звонит брат из-за границы. Я лег в постель. Приятный мужской голос не давал мне покоя. «Нет, это не брат. Его бы я узнал», - мелькнула мысль. Я слышал, как она говорит по телефону. Но не прислушивался, не старался что-либо услышать. Через некоторое время она, свежая от воды, спокойная легла рядом. Я ничего не спрашивал. Решил, что не буду спрашивать. Мы заговорили. Она мне передавала новости с работы. Я рассказывал ей свои новости. И вдруг как бы между прочим, а на самом деле чуть нервно и обращаясь к тому, что не давало мне покоя, спросил: «Кто звонил?» Меня иногда просто бесило, что она поговорит по телефону и потом ничего не скажет: ни кто звонил, ни что обсуждали. «Это мой инструктор», - пояснила она. «Какой инструктор?» - удивился я. В ее ответе мне не понравилось слово «…мой…» «Я пошла на курсы вождения автомобиля. Ты закончил курсы, теперь я тоже хочу», - продолжила она. Мы помолчали. «Что он хотел?» - спросил я, сдерживая волнение. «Попросил перенести занятие по вождению на после завтра». Я больше ничего не спрашивал. Она больше ничего не говорила. Я вспоминал дословно наш разговор в сквере у метро во время прогулки. «Ты выглядишь как свободная женщина», - сказал я ей тогда. «Это как?» - поинтересовалась она. «Все несвободные женщины смотрят в книгу или в себя, погружены в какие-то свои заботы. Ты же вся во вне…» Она заулыбалась и с самовосхищением сказала: «Не знаю, что это такое. Но я иду и чувствую за собой такой шлейф внимания!..» Она сказала это с такими интонациями, что мне стало не по себе. Мы лежали и молчали. Уж я то знал, как она может привлекать к себе внимание даже тогда, когда ей этого не хочется. Еще я знал, как она может увлекаться. Это ее выделяло среди других женщин. Это касалось и работы и всего остального. «Что значит для женщины внимание мужчин?» - спросил я ее как-то, думая о взаимоотношениях. «Это жизнь», - ответила быстро она. Предельно точный ответ мне понравился и попал в цель моих размышлений. И для нас, мужчин, внимание женщин также важно, как и для них наше. Я знал, как это происходит на занятиях по практическому вождению. Тебя учат и, когда начинает что-то получаться, возникает чувство благодарности. Я видел, как инструкторы находят себе подруг среди учениц. Они отдают свое умение, свои эмоции и энергию, что не остается незамеченным. Возможно, какие-то симпатии между ними возникли. Я не узнавал себя, потому что вдруг осознал, что ревную. Я спрашивал себя: «Уж не ревную ли я?» И отвечал: «Да нет, не ревную. Просто мне интересно, что у них и как». Меня наполняла тревога и мучила неизвестность. Не оставалось ничего другого, как признаться себе, что я ее ревную. Конечно, я ее ревновал. Как же иначе можно было назвать то, что со мной происходило. Меня интересовали малейшие детали происходящего между ними. Я подавлял в себе это гадкое чувство неуверенности и ничего не мог с собой поделать. Раз это в тебя попадает, как вирус, оно делает внутри свое темное дело и не дает спокойно жить. Как мне не хотелось себе в этом признаваться, все-таки я ревновал. Как же еще это можно назвать? Но мне не хотелось показывать ей, что я ревную. Не хотелось показывать свою слабость и я лежал, думал и ждал. Затем, ничего не говоря, поднял руку над собой и над кроватью, начал медленно опускать ее в сторону и опустил ей на плечо. «Ты не спишь?» - удивленно спросила она. «Нет», - ответил я. Она тут же прижалась ко мне, прильнув всем телом. Слов не потребовалось. Мы понимали то, что нам нужно без слов.
Однажды она пришла домой взволнованная и сама не своя. Глаза ее блестели. «Что случилось?» - спросил я. «Подожди, я тебе все расскажу. Дай мне раздеться…» Она часто упрекала меня в том, что я не помогаю ей раздеться. Тогда я шутливо ей отвечал, что не люблю делать это наполовину и, если уж раздеваю женщин, то сразу до конца. На самом деле это была обычная свойственная мне мелкая невнимательность или недостаток воспитания. Мне нравилось чувствовать себя дома расслабленным, рассеянным и не думать о чем-то предметном. На это она мне говорила что-нибудь такое: «Вот недавно я имела честь присутствовать на банкете профессуры авиационного института. Так вот там я увидела настоящее воспитание. Мужчины не садились за стол, пока не посадят даму. Они помогали мне садиться и вставать. Отодвигали у меня стул, когда я вставала, и пододвигали его, когда я садилась». Я улыбался и парировал ее слова: «На банкете я могу сделать и не такое, особенно если рядом появляется интересная дама…» Сейчас я сразу среагировал на ее слезливые глаза и бросился снимать с нее шубу. Повесил ее на вешалку. Сел перед ней на корточки и принялся снимать сапоги. Расстегнул молнию, потянул за пятку и каблук одновременно. Поставил снятые сапоги на обувную полку. Затем взял домашние тапочки и надел ей на ноги. Я понимал, как сейчас это все нужно. В тапочках она прошла в нашу комнату и с непросохшими от слез щеками, глубоко вздохнув, села на кровать. Я присел рядом. «Ну так что?» - спросил я. «Потом. Давай сначала поужинаем», - сказала она. Мы поужинали. Посмотрели телевизор и легли спать. Я все ждал, когда она захочет мне что-то сказать.
«Я ходила к врачу. Помнишь, мы с тобой говорили. У меня все нормально. У нас скоро будут дети, если мы захотим». Я повернулся к ней, обнял, прижал к себе и начал целовать. «Я перестану принимать таблетки… Подожди, сумасшедший», - засмеялась она. – Ты опять на меня набрасываешься. Я хочу, чтобы ты меня ласкал, долго ласкал и целовал, - говорила она. - Чтоб ты меня трогал везде и грудь и шею и там… Тогда у меня там все раскрывается и я готова тебя принять, впустить. А ты иногда просто врываешься...» Я задумался: «Действительно, почему это так получается? Иногда у меня возникает неожиданное и сильное желание. Оно вспыхивает во мне как свет в темной комнате. Я рукой нахожу то, что мне нужно, ласкаю, нежно массирую, разогреваю ее лоно. Порой делаю это нетерпеливо. «Не торопись, снова сказала она. - Просто положи руку на мой цветок и он раскроется». И действительно ее роза через какое-то время под моей рукой распускалась. «Я буду делать все, как ты мне скажешь…» - сказал я. И мы снова обнялись.
Все эти маленькие споры и размолвки были пустяками по сравнению с тем, что нам предстояло. Это оказалось настоящим испытанием для нас обоих.
В конце прошедшей недели раздался звонок телефона. Я слышал как она сняла трубку и сказала свое обычное: «Да, вас слушают». Больше я ничего не услышал. Наступила подозрительная тишина. Я выглянул в коридор из кухни и сразу понял с ней что-то не то. Я бросился к ней и успел в тот самый момент, когда она по стене начала сползать на пол. Я подхватил ее на руки, чтобы она не упала на пол. Трубка выскользнувшая у нее из рук висела, растягивая витой телефонный провод к полу. Одной рукой я держал любимую, другой взял трубку и сказал в нее: «Она потеряла сознание». Я положил трубку на телефон, взял на руки любимую и понес в нашу комнату. Из своих комнат вышли соседи. Студент, хозяин квартиры стояли в дверях и смотрели на нас. Я положил любимую на кровать и похлопал по щекам. Студент принес холодной воды и я протер ей лоб, щеки, шею, грудь. Я не знал, жива она или нет. Ее ноги волочились по полу и заплетались в моих ногах. Я непрерывно что-то бормотал. Кажется, я успокаивал ее. Я говорил ей что-то, не понимая, что меня не слышат: «Сейчас… Сейчас… Я положу тебя на кровать. Тебе станет лучше. Вот увидишь, тебе станет лучше. Ничего, ничего. Все пройдет… Сейчас я тебя положу… Еще немного. Вот так… Ложись… Осторожно… Подушку… Я подложу тебе подушку. Ноги… Снимем тапочки… Лежи… - Я бросился в одну сторону комнаты, в другую, не понимая, что делаю. – Воды… Сейчас я принесу тебе воды… Нет, нашатырный спирт. Где нашатырный спирт? Нет, лекарства… Где лекарства? Нужно выпить таблетки. Успокоительные, сердечные… – Мне в руки дали сердечные таблетки. Я налил в кружку воды. – На, выпей… Это твои таблетки…» - Я тыкал таблетки ей в рот. Они падали, сдвигались с ее губ на подбородок и с подбородка скатывались на грудь. Я плеснул водой себе на руку и отер ей лоб и щеки. Она застонала: «Давление… Нужно померить давление». Она говорила мне, что у нее скачет давление. Соседка принесла мне аппарат. Я часто мерил давление матери. Поэтому умело надел манжету ей на руку и включил прибор. Заработал электрический моторчик. Манжета надулась и начала спускаться. На табло замелькали сменяя друг друга цифры. Когда прибор окончательно пикнул и высветил окончательные цифры ее давления, меня всего затрясло. Табло показывало значения: «220» и «130». «Скорую!.. Нужно вызвать «Скорую помощь», - панически мелькнула у меня в голове мысль. Я бросился к телефону. Набрал «03». Когда нужно очень срочно, получается всегда медленно. Я правильно набрал номер с третьего раза. «Скорая слушает, - услышал я в трубке. « Пожалуйста, быстрее. Человеку плохо. Она потеряла сознание… Давление «220 на 130». В ответ послышалось: «У нее такое давление раньше было?» Я закричал, что нет, хотя сам того не знал. Я не знаю, что я говорил. Но в конце голос мой дрогнул… И женский голос сказал, что врач будет. Я вернулся к постели. «Как ты? Как ты, моя дорогая? Скажи хоть слово!» - «Я умираю, - тихо сказала она. « Нет, - закричал я. – Нет… Я тебя не пущу. Выпей! Выпей таблетку. Тебе сразу станет лучше. Постарайся… Постарайся… - Я все-таки положил ей в рот таблетки, которые у нее падали, скатывались с губ, и она вяло помогла мне в этом. – Выпей… Выпей водички. Тебе станет лучше. Тебе обязательно станет лучше. Вот увидишь…» Она едва шевеля губами, сказала: «Я ухожу…Ухожу…» Я заорал, теряя самообладание: «Нет… Я тебя не пущу. Никуда не пущу от себя… - Я услышал свой голос и испугался. Сел рядом, обнял ее за плечи и прижал к себе. «Неужели это мой голос? Неужели это я все говорю?» - Потерпи… Потерпи еще немножко. «Скорая» едет… Немножко надо потерпеть. Все будет хорошо. Обними меня... Обними… Вот так! - Ее всю трясло как в лихорадке. – Ну что ты, успокойся. – Дрожь шла откуда-то изнутри тела. – Все будет хорошо!..» –Успокаивал я себя и ее. Ее дрожь в это время убеждала меня совсем в обратном. И мне казалось, что ее сосуды не выдержат и в каком-то одном месте лопнут. Это могло произойти в любую секунду.
Я говорил и говорил. Не мог остановиться. Так говорят с маленьким ребенком, когда хотят его успокоить. Точно так делал и я. Я говорил с ней, и баюкал на руках. Через полчаса приехала «Скорая». Ей сделали укол. На ампулах я прочитал: «Магнезия, но-шпа, димедрол». Врачи сидели рядом и ждали вместе со мной. Давление снизилось. Она заснула. Я поблагодарил врачей и проводил их к двери. На другой день все повторилось. Снова высокое давление. Снова «Скорая». Я пошел в аптеку и купил шприцы, ампулы «магнезии». Решил, что в критические моменты буду делать уколы сам. Я научился их делать, когда сидел с больной племянницей. Воспаление легких. Осложнение. Девочку с трудом спасли. Я знал, что такое смерть. Однажды она приходила ко мне, когда я сидел дома. Тогда раздался звонок в дверь. Я открыл и бабушка соседка, слепо шаря перед собой рукой, переступила сухонькой ножкой через порог. Она все время шарила рукой и успокаивалась, только когда я давал ей свою руку. Едва я отнимал от нее руку, как она снова начинала ее искать. Я хотел проводить ее обратно в их квартиру, но она снова шла за мной и искала мою руку. Я провел ее на кухню и положил на диван. Она лежала, держа в руках мою руку. Я не знал, что она умирала. Смерть пришла за ней, и она не хотела встречать ее одна. Старушка умирала несколько часов и умерла почти у меня на руках. Теперь смерть пришла к моей любимой женщиной. Я просил ее уйти. Я говорил, что ей еще рано. Она слушала меня, но не уходила, оставаясь где-то рядом.
Через три дня борьбы за жизнь моя любимая женщина утром спустила ноги с кровати и начала собираться. «Ты куда? – спросил я ее спросонья. Я спал возле, не раздеваясь. И испугался, когда она с трудом поднялась с кровати. «Мне нужно проститься…» - сказала она, стоя. Я несколько раз звонил тете Тоне и узнавал о похоронах и даже ездил к ней когда приезжал агент из похоронного агентства. «Нет… - сказал твердо я. - Я поеду на похороны один!..» Она не согласилась. «Мне нужно… - сказала она таким тоном, что возражать ей не имело никакого смысла. «Ты возьмешь такси и мы поедем. Так и сделали. Я взял такси, и мы поехали на похороны. На кладбище она еле-еле шла за гробом. Каждый шаг делала, словно в пропасть. Смотрела только себе под ноги и опиралась на наши руки. Мы с ее братом, прилетевшим из другого города, подвели ее к гробу, чтобы проститься. Она пришла в себя, закричала и упала всем телом на гроб, стоявший на двух табуретках. Мы поддержали ее. Кто-то поддержал гроб и табуретки. Раскинув руки, она как раненая птица, затрепыхалась на мертвом теле горячо любимого отца. «Хватит, - сказа я. – Хватит…» - почти крикнул я.
Мы подняли ее. Она увидела тетю Тоню. И со вздетыми вверх руками, рыдая, упала к ней на грудь. «Держите ее… Держите», - испугалась тетя Тоня, потому что она стала с нее сползать. Мы подхватили ее и понесли к машине. В машине я сделал ей укол. Уже дома мы с тетей Тоней и ее братом отхаживали ее. На следующий день она не встала.
Каждый день любимой становилось все хуже и хуже. На похоронах она как-то вся почернела съежилась. Лицо ее стало совсем маленьким. Два дня подряд вызывали «скорую помощь». У нее оказалось высокое давление. Врачи говорили, что ей нужно лечь в больницу, против чего она категорически возражала. Я позвонил ее дальнему родственнику, который являлся хорошим отоларингологом и когда-то вылечил ей ухо. Сначала я позвонил ему домой. Телефон не отвечал. Позвонили по мобильному. Длинные продолжительные и безответные гудки. Тогда по мобильному я позвонил его жене. Я представился и рассказал о возникших проблемах. Она встретила мой звонок обеспокоено. «Андрей Данилович слишком занят, - сказала она голосом секретаря и первого помощника. – Сейчас он отдыхает в профилактории. Но я попробую ему дозвониться. Перезвоните мне минут через двадцать». Я перезвонил ей на мобильный телефон ровно через двадцать минут, и она дала другой номер мобильного телефона, предупредив, что Андрей Данилович очень устал и попросила по возможности короче изложить свою просьбу. Я набрал номер другого мобильного. После гудков я услышал солидный благородный баритон. Ларин говорил со мной по телефону, словно барин. Выслушав, он сказал, что может нам помочь и предложил положить любимую женщину к себе в клинику. Он тоже практиковал в этой больнице, но еще в духе времени держал ломбард и по рассказам любимой был зажиточен и прижимист. Меня это несколько покоробило, потому что работа врача и управление ломбардом казались не совместимыми. Но такие парадоксы времени тоже случались. Андрей Данилович бархатным благородным баритоном предложил мне записать телефон заведующей терапевтического отделения Галины Михайловны Замятовой. Что я и сделал. «Я с ней сам переговорю. И через день-два вы позвоните. Я думаю, все уладится». Разговор с Андрей Даниловичем меня обнадежил, а мою любимую приободрил. Через несколько дней я поговорил с Галиной Михайловной, обрисовал ей ситуацию. На это она мне сказала: «Привозите… Отдельную палату я вам предоставить не смогу. Но условия и лечение обеспечу хорошие. Не волнуйтесь, я и не таких на ноги ставила. Приезжайте завтра для госпитализации. Мы ее положим к нам в «1-ое терапевтическое отделение». Последние слова она произнесла так значительно, что я понял всю особенность этого отделения. Вот что значит, все делать по знакомству. На другой день утром мы приехали к больнице, которая располагалась рядом лесным массивом недалеко от моего дома, в котором я раньше жил. В ней неоднократно лежала мать и ее подружки, которых она навещала. Мы прошли по тротуарной дорожке к ближнему белому корпусу и поднялись по ступенькам в приемное отделение. Очередь, сумятица, расстроенные лица. Одна женщина при нас просто заплакала. Она настойчиво просила, чтобы ее положили в «1-ое терапевтическое отделение». Ей отказали. Наблюдая за этим мы со значением переглянулись. Проходила обычная процедура приема больных на госпитализацию. Мы прошли хирурга, невропатолога, терапевта и еще каких-то врачей. Я говорю «мы», потому что все время находился рядом с любимой женщиной и ходил с ней от кабинета к кабинету. И тут случилось неожиданное. Нас также как и всех остальных больных не захотели класть в «1-ое терапевтическое отделение». Заведующий приемным отделением в направлении на госпитализацию написал «2-ое терапевтическое отделение». Мы рассказали ему о предварительной договоренности. Он попросил нас выйти из кабинета и взялся за трубку телефона. За дверью мы слышали как он говорит по телефону. Затем он нас позвал и сказал, что не может нас положить в «1-ое терапевтическое отделение», потому что там нет мест. Мы сослались на Галину Михайловну и в точности передали сказанные ею слова. Заведующий при нас позвонил Галине Михайловне, нахмурился и после разговора недовольно написал направление в «1-ое терапевтическое отделение». Мы прошли к указанному в направлении корпусу, поднялись на нужный этаж и оказались там, куда хотели попасть все. Галина Михайловна нас встретила очень хорошо и повела устраиваться в особые покои. Они были отделены дверями и за ними располагались привилегированные палаты. Стены были отделаны дорогим деревом и расписаны русском стиле. В проемы сделаны в виде арок и расписаны под кокошники. Все это напоминало дорогие апартаменты. Мы вошли в ближнюю дверь. В просторной палате стояло всего три кровати. Холодильник и телевизор имелись в наличие. От обычной больничной палаты эта отличалась хорошей мебелью и респектабельными обитательницами, которые знали себе цену и держали головы высоко. «Располагайтесь, - сказала Галина Михайловна моей любимой и обронила мне: «А вы идите домой. Все будет хорошо. Я и не так на ноги ставила…» Я обрадовался, что моя любимая будет теперь под присмотром, и отправился к выходу. Знал бы я чем все это закончится.
Я ходил в больницу каждый день. Будучи общительным человеком она подружилась с обеими женщинами, которые лежали в ее палате. Обе дамы средних лет и обе в больнице проводили моцион поддержания здоровья. Одной делали уколами, насыщали организм витаминами, другая принимала таблетки, понижающие давление и снизили показания со ста пятидесяти на девяносто пять до сто сорок на восемьдесят пять. Обе собирались выписываться, но прижились в эксклюзивной палате со всеми удобствами и оттягивали выписку. У моей любимой давление держалось на уровне сто семьдесят на сто десять при ее нормальном давлении сто двадцать на восемьдесят. Первые дни моя любимая выходила меня встречать в коридор. Она ходила на консультации к другим врачам, сдавала анализы, Не смотря на то, что она принимала таблетки, ей стало хуже, и я, обеспокоившись, пошел к Галине Михайловне узнать о ходе лечения. «Ничего, - сказала та, - мы поменяли ей таблетки на более сильные. И ей должно стать лучше». Но от этих таблеток ей лучше не становилось. Самочувствие даже ухудшилось, потому что она с трудом стала ходить и больше лежала. Я расстроился и не знал, что делать. Нам нужно было сменить врача, потому что все, что назначала Галина Михайловна, заведующая терапевтическим отделением, способствовало только ухудшению здоровью моей любимой. Как сделать это, я не представлял. Если бы мы сразу попали к другому врачу, такое совершить было бы проще. Говорить с самой Галиной Михайловной, чтобы она назначила ведущим терапию другого врача, мне представлялось не этичным. Эта властная самоуверенная женщина вряд ли захотела бы нам в этом содействовать, потому что последнее могло повлиять на ее безупречный авторитет. «Знаешь, - сказала любимая, когда я пришел к ней очередной раз, - Галина Михайловна сказала, что мне будут делать капельницы. Это очень хорошее лекарство, очень действенное и оно мне должно помочь». Тяжесть, лежавшая на сердце отлегла и мои волнения стихли. На следующий день вечером я шел к любимой, испытывая радость встречи и надежду на ее выздоровления. Но, когда я входил в палату, сразу почувствовал – что-то не так. Ее говорливые соседки тихо молчали. Обычно в доме так молчат когда в доме находился покойник и все этим угнетены. Любимая лежала на постели бледная и слабая даже на вид. Глаза ее заблестели при моем появлении и жизнь к ней, как будто вернулась. Она словно подалась ко мне. Я сел к ней рядом на стул, взял руку и спросил: «Ну, как ты?» Она сказала, что ей нужно встать. Я видел, что она старается встать и не может. При моей помощи она села на постель и оперлась на мое плечо. «Пойдем в коридор», - сказала он тихо совсем слабым голосом. «Зачем?» - спросил я. Она отрицательно помотала головой и снова тихо сказала: «Пойдем». С большим трудом, с моей помощью маленькими шагами она пошла к двери. Я поддерживал ее одной рукой за талию, другой держал за локоть. Мы вышли в коридор отошли к окну и остановились. «Забери меня отсюда, забери, - заплакала любимая. – Она меня угробит…» Я попросил ее успокоиться. До этого момента я был на стороне врача и уговаривал любимую выполнять все ее предписания, но увидев слезы и ее плачевный вид мое мнение начало меняться. «Что случилось?» - спросил я. «Мне вчера сделали капельницу. К вечеру мне стало хуже. Я подумала, ничего потерплю. Ты же говорил, что надо потерпеть и врач лучше знает, что делать и как лечить. Я заснула и полпервого проснулась от того, что у меня остановилось сердце. Я услышала, что оно перестало биться. Это такой ужас. Я до сих пор испытываю сильный страх. Не могу передать всего. Как будто вся жизнь промелькнула перед глазами. Помню только, то я позвала на помощь. Прибежал дежурный врач. Меня еле откачали…» Я слушал ее и думал о том, как мне поступить. Доверие к лечащему врачу растаяло и от него ничего не осталось, как от прошлогоднего снега. «Не плачь, пожалуйста, - говорил я. – Я тебя заберу…» Она вытирала платочком глаза и повторяла: «Забери… Забери… Я знаю, что я не нужна тебе больная… Но все равно забери…» Она выглядела слишком беспомощной. Я повторял ей одно и тоже: «Ничего не бойся… Капельницы тебе отменили и делать не будут. Таблетки никакие не пей. Завтра утром я отпрошусь с работы, приеду и поговорю с Галиной Михайловной…» Я успокоил любимую как мог, проводил в палату и поехал домой. Меня беспокоили последние слова которые сказала любимая. «Я боюсь… Боюсь засыпать… Вдруг это снова все повторится…» На что я ей сказал: «Ничего не бойся… Я с тобой!»
Утром я приехал в больницу и поднялся в кабинет к Галине Михайловны. Мне казалось, что на будет уговаривать меня оставить ее пациентку на лечение. Вместо этого я услышал: «Хорошо, что вы пришли. Я уже отдала приказ готовить вашу жену к выписке». Внешне она казалась все также сильной и уверенной в себе натурой, но в том как она себя вела в ее словах я почувствовал ее растерянность и панику. «Можете сегодня ее забирать, а за выпиской приехать потом, - сказала она. – Она очень больная, очень. Но сначала ей нужно к психиатру, к невропатологу, а потом уже к нам».
Любимая очень обрадовалась, что ее готовят к выписке. Она даже слабо улыбнулась. Я не знал радоваться мне или огорчаться. И главное, не знал, что мне дальше делать. Я вызвал такси. Она собралась и мы медленно двигаясь пошли по коридору к лифту и дальше к выходу. «Я и не таких на ноги ставила», - пронеслись у меня слова терапевта. Если в больницу любимая шла на своих ногах, то из больницы она уже самостоятельно идти не могла. «Я и не таких на ноги ставила», - навязчиво крутилось у меня к голове. Конечно, Галина Михайловна испугалась, что моя любимая умрет в ее отделении и испортит ей все показатели. Судя по тому, что в ее палатах лежали преимущественно здоровые женщины, лечение их шло удовлетворительно и с приходило к положительным результатам. Судя по тому, что произошло, у нее были свои стандартные методы оздоровления, которые давали ожидаемые результаты. В лечение моей любимой нужен был иной подход.
Через день я созвонился с Галиной Михайловной, купил ей в подарок конфеты, вино и поехал за выпиской. Она встретила меня в своем кабинете вся в делах. Я поблагодарил ее, отдал сумку с конфетами без сердца и вопреки желаниям и только потому что так полагается делать. Это ее смягчило ко мне, и она охотнее заговорила: «Ваша выписка готова. Вот, возьмите… Кстати, кто она вам?.. Вы же с ней еще не расписаны… Должна сказать, что она очень больна. Ее перспективы на выздоровление не слишком оптимистичны. Поверьте мне. Я многих больных лечила…» Она говорила слова, в которых я слышал ненависть к моей любимой, потому что она разные по характеру люди, потому что у нее не получилось ее вылечить, потому что на чуть не подорвала ее авторитет…» Я видел похоронные лица женщин из палаты любимой. Они видели какая она пришла в больницу и какой стала, когда ее забирали. «Я и не таких на ноги ставила», - снова пронеслось у меня в голове. Доверие к этому человеку, к этому врачу у меня не было. Хотя ее знания, ее опыт, ее положение говорили, что дела у нас с любимой все таки плохи.
Я взял выписку и поехал домой. По дороге я читал написанное в выписке и словно слышал голос Галины Михайловны, которая обрисовала для моей любимой без радужные перспективы. С такой выпиской можно обращаться не в другую клинику для прохождения обследования и лечения, а сразу в психушку или на кладбище.
«Что написано в выписке?» - спросила любимая, лежавшая на кровати. «Да ничего, ответил я и махнул рукой так, что она поняла – дальнейшие расспросы бесполезны. Саму выписку я сунул под какие-то бумаги, чтобы она не попадалась на глаза. Я покормил любимую и убежал на работу. Вечером я пожарил на кухне картошку и отварил сосиски. Она очень любила жареную картошку. Ела она совсем мало, аппетита не было. Соседи ходили притихшие и на меня смотрели с сочувствием. Ей звонили с работы сотрудники, но она ни с кем не хотела говорить. Ей звонили родственники из других городов. Мне приходилось объясняться с ними самому. Позвонила моя мать и попросила к ней зайти. Когда она увидела мое опрокинутое лицо, то сразу растревожилась и начала расспрашивать. Я ей все рассказал. «Ты только не плач, сынок», - сказала она. И я подумал: «Неужели мои внутренние слезы начали выкатываться из меня вовне?» Мать обеспокоилась и стала предлагать помощь: «Скажи, что мне сделать? Хочешь, я к вам приду и начну тебе помогать?» Я подумал, что сейчас ее помощь будет неуместна, потому что не знал, как отреагирует на ее появление любимая. «Не знаю, как мне быть теперь с новой квартирой, говорил я. – Она болеет. Я выплатил за квартиру все деньги. Теперь нужно делать ремонт…» Мать забеспокоилась: «Так делай…» На мои глаза проступили слезы: «Я боюсь е потерять. Мы хотели квартиру, хотели ребенка… Если с ней что-то случится, я не знаю…» Я не договорил, потому что спазмы перехватили мне горло. «Ну что мне делать? Ну чем я могу тебе помочь? - говорила мать. – Переезжайте ко мне…» Я покачал отрицательно головой. «Ты сама неважно себя чувствуешь. Еще и это… Я пока не смогу к тебе также приходить». Она с пониманием растерянно закивала головой. Когда я вернулся к любимой, позвонил Ларин. Он попросил к телефону любимую. Я сказал, что она спит. Он спросил: «Как у нее дела?» Я ответил, что плохо и рассказал о наших больничных приключениях. Я сказал ему: «Галина Михайловна нам ничем не помогла. Даже, можно сказать, нам стало хуже. Получилось так, что амбиции врача оказались гораздо выше ее способностей». Я хотел сказать гораздо больше, но не стал. Ларин солидно помолчал и с сопением положил трубку. За окном стемнело, я выключил свет, разделся и лег рядом с любимой. Она не спала, молчала. «Кто звонил?» - спросила тихо. «Андрей Данилович», - ответил я также тихо. Мы лежали с смотрели в темноту комнаты. За окном в доме напротив зажигались окна, высвечивая странными иероглифами обреченные знаки. За окнами жили люди и у них была налажена жизнь. А у нас в комнате поселилась тьма. И если даже зажечь свет, она никуда не денется, а просто переместится в наши души. «Как мы дальше будем?» - спросила любимая. Я промолчал, понимая, что она имеет в виду. Мне показалось, что я слышу реквием. «Зачем я тебе больная нужна?» - спросила она. На этот раз я не смог ей ничего ответить. Просто не смог из-за спазм в горле. «Почему ты молчишь?» - спросила она. На этот раз я не смог ей ответить, чтобы не выдать себя. «Скажи что-нибудь… - судорога сдерживания слез прошла по моему телу. - Ты плачешь?.. – Она протянула руку и потрогала мое лицо. - Не надо… Не плач…» Она снова потрогала мое лицо. «Любимая, - сказал я. – Любимая…» Она вздрогнула и сказала: «Скажи мне это еще… Скажи…» Я шмыгнул носом и снова сказал: «Любимая… Ты моя любимая…» И в этот момент я услышал странный подозрительный звук. «Как мало мы прожили вместе, - сказала она. «Но почему? Почему так мало нам было отпущено?» Я помолчал и сказал: «Мне кажется, мы прожили целую жизнь…» - сказал я. Мы лежали, говорили и я ловил себя на том, что мы говорим о нас в прошедшем времени. Когда ко мне пришла эта мысль, я даже запнулся и замолчал. «Мне кажется, я скоро умру», - сказала она. Я вздрогнул и, остро чувствуя то же самое, спросил: «Почему ты так думаешь?» И в этот момент я отчетливо услышал реквием. Он будто зазвучал громче. «Мне не становится лучше. Как мало… Как мало нам досталось счастья, - снова вздохнула она. – Скажи, ты мог бы на мне жениться?» Я тут же ответил: «Да» Она спросила: «Даже на больной?» Я ответил: «Конечно…» Мне показалось, что у нее что-то с голосом. И еще эти странные, подозрительные звуки. «Ты плачешь?» - спросил я. И нес разу получил ответ: «Нет». Я поднес руку к ее лицу. Потрогал ее глаза и щеки. Она действительно плакала. И тогда я увидел блестящие следы от слез, которые серебрились отсветом с улицы. «Не плач. Не надо… - попросил я ее. – Хватит… Больше не нужно плакать... Мы будем поддерживать друг друга. И будем продлять друг другу жизнь насколько сможем». Она молчала. «Тебе нужно лечь в больницу…» - предложил, точнее, попросил я. Послышалось покорное: «Я лягу. Если ты считаешь, что так будет лучше…» Она ни за что не хотела ложиться в больницу. И я не хотел этого. Но другого выхода не было.
«Только в какую больницу? В какую?» - простонал я от безвыходности.
«Теперь ты меня бросишь», - сказала она, услышав в моих словах эту безвыходность, и заплакала сильнее, навзрыд.
« Нет, нет… С чего ты взяла?» – произнес я со страхом. Реквием с органной музыкой продолжать звучать у меня в ушах.
«Я это чувствую».
Она повернулась от меня лицом к окну, чтобы отдаться стихии слез.
«Нет, нет. Я с тобой до самого конца. Неужели ты до сих пор меня не поняла? Неужели ты не понимаешь, что я не бросаю в трудную минуту?» – отчаянно и с негодованием произнес я.
«Да, это так, - согласилась она, плача чуть тише. - Просто, если ты решишь от меня уйти, то я тебя пойму».
Мне стало больно от ее слов. Душила обида. Оставалось произнести главные слова.
«Я с тобой! Мы одно целое».
«Ты за меня не волнуйся. Делай так, как тебе надо».
«Не говори глупости».
«Послушай… Послушай меня… Я тебя попрошу. Ты меня там обязательно найди». Я насторожился: «Где там?» Она помолчала и сказала: «Там… Найди меня обязательно». Я вздрогнул. Слезы снова нахлынули и стали в глазах. И я снова услышал все тот же реквием, который как будто бы стих. Только он стал еще сильнее и еще тоскливее. Я вдруг подумал, что она действительно может умереть. Она молчала. И я молчал, лаская ее. Мы соприкоснулись щеками и нашли слезы слились. « Я тебя люблю!- повторил я высказанную мысль. - И никуда от тебя не денусь.
«И я тебя люблю», - сказала она.
В этот момент испытал к ней особенную нежность. У нас несколько недель не было близости. Я соскучился по ней и по ее телу. Моя рука обнимала ее. Ее грудь лежала в моей руке. «Надо же как бывает! – подумал я снова. – Как раз! Как раз по моей руке! Она заполняет всю мою кисть и ничего больше помимо того, что находится в моей кисти, не существует. Такая нежная! В ней вся нежность вселенной! Кажется мне больше ничего не надо. Но на самом деле надо… Мне хотелось ее тела. Да, мне очень хотелось ее тела. «Вдруг между нами никогда больше ничего не будет?» - подумал я. И обнял ее сильней, прижал к себе. Свободную руку я сунул под одеяло и положил ей на бедро. «Вот!.. Это ее любимая косточка». - Она мне так о ней говорила. И еще она мне говорила, что это место ею чувствуется особенно!» Я двинул руку выше так, что ночная рубашка открыла ее любимую косточку. Моя рука не знала покоя. Она стремилась к ее сути… Ее женская роза спала. Она не ждала меня. Ее нижние губы меня тоже не ждали. Я ласкал ее и понял, что мне можно сделать то, что я хочу. Я не был уверен, что имею на это право теперь. Я нежно и осторожно делал то, что делал. Я сделал это осторожно, нежно. Я все это делал, как в последний раз. Я не знал, будет ли у нас что-нибудь или нет.
«Прости меня», - сказал я потом. «Тебе было хорошо?» – спросила она. «Да», - сказал я. «Я так рада», - отозвалась она. «Тебе не было больно?» - спросил я. «Нет, не беспокойся. Но если бы даже было, я бы все равно вытерпела». Я задумался над тем, что она сказала.
«Знаешь, как-то брат еще был маленький и спал в нашей комнате. Он ничего не слышал. Маме только сделали операцию. Она недавно вышла из больницы. Папа ее долго ждал, переживал и мучился. И вот настала первая ночь после ее возвращения. Я слышала, как она стонала. Она терпела боль, но все вытерпела, чтобы отцу сделать приятное.
Я внимательно слушал ее и думал: «Мы об этом не все знаем, но интимные примеры родителей передаются нам по наследству так же, как характеры, манеры поведения.
И еще я подумал, что наверное так тоже можно жить – так безответно.
Так прошла неделя. Мы каждый день обсуждали то, что нам следует теперь сделать и не находили ответ. В конце недели нам позвонила тетя Тоня. Она предложила приехать к ней и пожить в ее доме за городом. «Все равно, отец отставил дом по завещанию вам. Так приезжайте и обживайтесь. Здесь тихо и хороший воздух». Последнее все и решило. Сильные звуки вызывали у моей любимой сильную реакцию. Я купил тонометр и два раза в сутки мерил ей давление. Чисты воздух и спокойствие загородного дома манили нас и обещали желаемую новизну. Любимая по-прежнему плохо ходила. И мы несколько раз выходили на улицу, чтобы пройтись птичьими шажками около дома. Казалось, что даже от таких прогулок ей становится лучше. Я взял неделю отпуска, мы собрались и поехали на такси за город. Зимние пейзажи, тишина, и чистый воздух делали свое дело. Поскольку таблеток мы решили не принимать, то выходом из кризисной ситуации для нас стал коньяк. В первый день первый раз погуляв на улице, мы вернулись домой, чтобы поужинать. Тетя Тоня приготовила вкусный борщ и я, чтобы согреться, налил себе немного привезенного коньяку. Я собирался уже выпить, как любимая спросила: «А мне?». Я удивился и спросил: «Ты хочешь выпить?» Она кивнула и сказала «Чуточку». Я налил ей коньяку. Она выпила и через некоторое время сказала: «А мне лучше». Вот так гуляя на свежем воздухе и выпивая немного коньяку, она немного пришла в себя. Через неделю мы уезжали от тети Тони в город. Мы оба понимали, что коньяком нам увлекаться не стоит, поэтому решили искать врача, который бы нам помог. На следующий день по приезде я пошел на работу, а любимая женщина пошла в районную поликлинику. Выписку она не стала брать. Ее направили к кардиологу и тот выписал таблетки от давления. Она сразу почувствовала себя лучше. Через знакомых мы нашли хорошего невропатолога и тот выписал ей таблетки, которые хорошо помогли для ее восстановления.
Я занялся ремонтом новой квартиры. Вместе с любимой женщиной мы съездили к матери, и на этот раз она нас хорошо приняла. Жизнь налаживалась.
Глава 23
Стремление к совершенству
Она вернулась с работы. Я встречал ее дома на съемной жилплощади в нашей комнатке. Мы могли уже переезжать. Не хватало денег на мебель. Я провел ее в комнату, помог снять пальто и сапоги. Ее внимание ко мне улучшилось и я старался быть галантным. «А помнишь, ты обещал на мне жениться? - спросила она. «Когда?» - спросил я. «Когда я болела», - ответила она. «Да… Помню, - ответил я. – Ты это к чему?» Она улыбнулась и сказала: «Если бы ты раньше сделал мне предложение, то я бы не заболела». Я удивился: «Разве для тебя это так важно?» Она засияла: «Да. Все женщины хотят замуж». Улыбка выступила на мое лицо. «Мне казалось, что нам с тобой и так хорошо. Разве не так?» Она загадочно улыбалась: «Так… Только мне захотелось узнать, почему ты не делаешь мне предложение. Или ты делаешь предложение только тем, кто болен и находится на смертном одре?» И вот тут мне захотелось стать остроумным: «Как я могу жениться на женщине, которая не получила развод, которая замужем за другим мужчиной?» Она явно что-то от меня скрывала. «Я не разводилась, потому что мой муж не давал мне развода, а мужчина, которому я принадлежу всем своим существом, не собирается делать мне предложение. Вот скажи мне, ты готов сделать мне предложение?» Я сразу ответил: «Готов…» И она сразу добавила: «И я готова». И это меня так задело, что я поинтересовался: «К чему?» Она с улыбкой пожала плечами и сказала: «Готова… Готова стать твоей женой… Я получила свидетельство о разводе. Вот… - Она полезла в сумочку и показала мне документ. Это мой тебе сюрприз. Ты счастлив?» Я растерялся и вдруг обрадовался: «Счастлив… Хотя это все так неожиданно. Конечно, счастлив несказанно. Мы наконец-то сможем оформить наши отношения». Я обнял ее и мы долго стояли посреди комнаты. «Нам нужно сходить в ЗАГС и записаться на бракосочетание», - сказал я. «У нас будет свадьба?» - недоверчиво спросила она, нежно тая в моих руках. «Конечно, свадьба… Позовем друзей… С мебелью придется подождать». И тут она засопротивлялась: «Мы ничего не будем ждать. Можем занять денег на свадьбу. – И тут же добавила. - Я могу занять у своих друзей…» Меня эта позиция не устраивала. В то же время улыбка не сошла с моих губ. Я сказал: «Жить взаймы, вообще-то, не в моих правилах. Но здесь я тебе, пожалуй, готов уступить».
Я стоял с нею в обнимку и думал, что пришло время навести порядок в отношениях. Вообще, пришло время упорядочить жизнь.
Любая пара, которая вступила в близкие и доверительные отношения, стремиться достичь в них совершенства. Им хочется, чтобы между ними все было лучше и еще лучше. И для это нам нужно было оформить брак, чтобы в жизни стало больше света и открытости.
Так все удачно сложилось, что свадьбу справляли у друзей, потому что их трехкомнатная квартира находилась в двух шагах от нашего ЗАГСа. Мы оба заметно нервничали в ожидании бракосочетания. Это было видно по нелепым улыбкам. Нас отвлекали разговоры и фотографирование с друзьями. Из-за того что день нам назначили среди недели многие не смогли приехать на саму регистрацию. Кто отпросился с работы, тот находился с нами. Во время регистрации я надел ей на безымянный палец правой руки кольцо, и она вместо того, чтобы сделать тоже самое, начала танцевать на месте и показывать всем кольцо на руке. Я растерялся и стоя с протянутой к ней рукой для того, чтобы она надела мне кольцо недоумевал. Создавалось впечатление, что я уже был не нужен. Когда все засмеялись, она поняла в чем дело и начала исправляться, взяв кольцо с подушечки и надевая мне на палец. Над этой ситуацией все долго смеялись, вспоминали за праздничным столом. И кино, которое снял в ЗАГСе кинооператор тоже зафиксировал этот курьезный случай.
Мы жили на новой квартире. Наш быт постепенно налаживался. У нас на вечеринки собирались друзья. На новую квартиру погостить приезжала несколько раз мать. И мы ездили ее навещать. Мы созванивались и не оставляли без внимания тетю Тоню и обсуждали планы покупать машину, чтобы ездить за город.
В самом начале, как только мы стали жить вместе, между нами установилась такие отношения, в которых большое место занимала некая соревновательность. Каждый из нас в какие-то моменты стремился доказать свою правоту, что он знает то или иное лучше чем другой. «Кто ж так делает? Разве это так делается?» - говорила она мне. «Послушай, ты ничего не знаешь и ничего в этом не понимаешь. Это нужно делать совсем по- другому», - говорил я ей. Мы спорили иногда из-за пустяков и только для того, чтобы, если не доказать свою правоту, то по крайней мере доказать превосходство. Прошло определенное время, год или несколько больше, прежде, чем мы постепенно после объяснений и поисков пришли к тому, что нужно «уступать», «обсуждать» и «стремиться понять». Мы стали говорить: «Давай сделаем это таким образом… Я предлагаю… Мне кажется, нам лучше следует поступить так… Мы можем…» Если сначала каждый из нас говорил от своего лица и использовал местоимение «я». То после каждый стал говорить от лица семьи: «мы», «нам», «тебе и мне». Соревновательность, конечно, выявляет лидера, подхлестывает, обостряет отношения, заставляет держать друг друга в тонусе. Но это не делает взаимоотношения лучше, глубже и совершеннее. Так же как не делает их лучше выяснение, кто сильнее кого любит. Их не делает лучше простое непонимание, когда у тебя отдельно от твоей половины хорошее настроение. Ты идешь, смеешься и шутишь. Тебя все в этой жизни задевает. И тебе так хорошо, что потенциально все девушки, женщины, которые находятся в данный момент около тебя, твои. И из тебя что-то выливается наружу, какой-то свет, энергия вечной любви, которые разливаются на всех и немножко на твою любимую женщину. Через некоторое время ты понимаешь, что все это нужно потихоньку выливать только на нее, на твою любимую женщину. Необходимо делиться чувствами и переживаниями, рассказывать важное и неважное, чтобы лучше друг друга понимать. Когда-то меня раздражало то, что она все делала по-своему. Придет ей в голову какая-нибудь мысль, и она ее воплощает. Я ей говорю, не нужно этого делать по тому-то и потому. Она все равно это сделает, и еще меня попросит ей помочь. Потом посмотришь и вроде неплохо получилось. Бывает, что и промахнется, не так сделает. А то еще лучше сделает, чем я придумал. И то, что меня раздражало со временем смягчалось, теряло остроту и колкость. Или я просто понял ее беспокойную натуру. Ей важно было сделать и ошибиться, чем не сделать и сожалеть, что она еще что-то не сделала и не попробовала даже сделать. И еще очень важно осознать свое раздражение: сказать себе что да, оно есть и возникает из-за того-то. Пока не осознаешь свое раздражение, от него трудно избавиться. И если о нем не рассказать тому, кто с тобой живет рядом, оно будет расти и увеличится до критической массы.
Теперь мы все рассказывали друг другу. И многое из того, что нас прежде раздражало, казалось теперь мелким, никчемным, не стоящим внимания. Мы стремились к совершенным отношениям по пути полного доверия. И нам открывались в своей истине новые законы жизни. Чем больше мы открываем друг друга в интимном плане, тем лучше понимаем в быту. И чем лучше понимаем в быту, тем большие возможностей у нас появляются в интимной близости. И на этом пути к совершенству нас, как и всех идущих по нему, подстерегают противоречие, о котором уже говорил. Чем больше мы узнаем друг друга, тем богаче прекрасней нюансы близости. И чем лучше мы узнаем друг друга, тем, казалось бы, менее интересными и менее заметными друг для другу становимся. Потому что тот, кто с тобой живет, постепенно как бы становится тобой, растворяется в тебе. И может быть совершенство это найденный компромисс между тем, что мы открываем для другого и тем, что мы еще готовимся открыть. Вот именно, нужно постоянно узнавать партнера и давать ему узнавать себя, поворачиваясь к нему по-другому, раскрываясь новыми гранями и обновляясь. Может быть, это определяет глубину и бездонность отношений. И чтобы оставаться интересным, нужно самому хоть чуть-чуть меняться в лучшую стороны, искать в себе новые грани самообновления.
Жизнь дарила нам возможность быть вместе. Ценность этого понимаешь только через годы… Утром я просыпался раньше ее. Целовал в щеку и в губы. Она всегда просила: «Ты буди меня поцелуями!» И я ее целовал. Я замирал и смотрел на ее пробуждение. Вот едва шевельнулось ее веко. Она не открывала глаза. Ждала. Чуть шевелила слипшимися от сладкого сна губами и говорила: «Я еще не проснулась». Что означало – ее нужно продолжать целовать. И продолжал ее будить поцелуями. Потом говорил: «Мне пора собираться на работу и уходить». Пробуждение наступало быстрее. «Я сейчас все сделаю», - говорила она. Торопливо опускала ноги с постели и, не открывая глаз, поднималась. С едва открытыми глазами, босиком, шевеля коленями подол ночной рубашки, она шлепала на кухню и говорила на ходу: «Иди, умывайся. Я мигом… Яичницу, кашу или картошку разогреть?» Сон будто слетал с нее маленькими шустрыми птичками. «Сделай что-нибудь», - отвечал я ей, улыбаясь. Шел в ванную и краем глаза видел, как она начинает порхать возле плиты. За завтраком говорили о необходимом и ближайшем. Днем обязательно перезванивались. Если оказывалось что-нибудь важное, звонили по нескольку раз. Например, она звонила и спрашивала: «Ты меня любишь?» Что я ей мог ответить, если рядом сидели другие люди, только односложно: «Да». Но ей этого было мало, и она спрашивала: «Нет, ты скажи. Ты меня любишь?» И меня начинал разбирать смех. Тогда она спрашивала: «Что ты смеешься?» Я не мог ей ничего ответить и только смеялся. «Нет, ты скажи!» – настаивала она. «Скажу», - говорил я. «Скажи», - настаивала она. И тогда я ей говорил: «Я на глупые вопросы не отвечаю». Мы вместе смеялись. И потом я говорил ей: «Ладно, до вечера. Пока!» Она говорила: «Подожди! Это что, все?» Я не выдерживал: «Послушай, ты же все понимаешь!» И она говорила: «Ладно, до вечера. Пока!» Вечером кто-нибудь из нас мог позвонить и сказать, что задерживается. Иногда она по телефону просила меня что-нибудь купить. Если никто не задерживался, ужинали вместе. Обсуждали, куда пойти, что нужно купить и на что отложить деньги. Ближе к ночи и ночью мы говорили о сокровенном. Начиналось это всегда по-разному.
«Ты еще не знаешь моих эрогенных зон, - говорила она таинственно. Я замер от неожиданности. Жар бросился мне в лицо. «Что бы это могло означать?» - подумал я и приготовился внимательно слушать. Но она замолчала. Я задумался. Когда я трогал ее грудь, она вздрагивала. Я целовал губами ее сосок, и она просила меня: «Еще!.. Еще!..» Я целовал ее в шею, в ушко. Гладил там, где, как мне казалось, ей особенно приятно. Она стонала, томно в изнеможении потягивалась. «Так что же я не знаю?» - вертелось у меня в голове.
«Ты не знаешь еще многое обо мне, - сказала она совсем загадочно. – И когда-нибудь я тебе это расскажу. Сказанное меня задело и особенно употребление отдаленного будущего времени. Я постарался скрыть недовольство, досаду и поэтому с иронией, приземлено спросил: «Что бы это могло значить?» Она счастливо засмеялась. И потом, помолчав, серьезно и с волнением сказала: «Ты еще не знаешь, как я устроена. Не знаешь моих любимых мест. «Странно, - подумал я, - мы подарили себя друг другу после того, как у нас были в жизни какие-то встречи и у одного из нас образовалась семья. И мы что-то уже познали друг в друге. Мои руки узнавали ее, как могли. Ее руки узнавали меня. Но, очевидно, руки не все могут». Я спросил: « И что я не знаю?» Она ответила: «Не сейчас. Тебе придется немного потерпеть. Я ничего не спрашивал у нее. Захочет, думал, сама все скажет. Так и произошло. Она не выдержала молчания. «Помнишь, ты меня однажды спрашивал?» Я спросил: «Что?» И тогда она ответила: «Ты спрашивал, где у меня клитор». Мне вспомнился тот разговор. Тогда я у нее спросил: «Я могу у тебя спросить, как у жены? И она ответила: «Спрашивай». И тогда я спросил: «Скажи, у тебя есть клитор?» И она мне ответила: «Наверно где-то есть». Я не успокаивался и повторял: «Послушай, но он должен у тебя быть». И она мне весьма спокойно отвечала: «Не знаю… Конечно, где-то должен быть…» После этого я самостоятельно продолжал поиски, потому что прочитал в одной статье, что женщины бывают клиторные и бесклиторные. И что бесклиторные женщины более сексуальны. И еще вспомнил рассуждения своего друга, который был дважды» женат. «Так вот, - сказала она. - Он у меня есть». Для меня это уже не было таким актуальным. Я этот свой интерес пережил. Но все же переспросил: «Есть? – и закричал. - Ура! Все-таки есть! Нашелся? Или он был?» Она тоже заулыбалась. «Слава богу! Нашелся!.. - одновременно радовался и немного дурачился я. - А то я уже начал переживать. Должен быть. А где? Ищу, ищу… Нету». Она отвернулась, пряча улыбку и сказала: «Я же тебе говорила, что ты меня еще не знаешь, - сказала она и отвернулась, продолжая улыбаться. Сейчас для меня важнее было другое, что она мне открылась, сказала то, что не говорила раньше. «Зачем он понадобился тебе тогда?» – с интересом спросила она. «Как интересно! - подумал я. - Она помнила то, что происходило тогда и думала над этим». Я успокоил ее: «Чтобы ласкать… Понимаешь ли, у меня на его счет имелись некоторые планы». Она через сомкнутые губы произнесла: « У…» Тогда я ласково и наиграно заискивающе спросил: «Ты меня с ним познакомишь?» Она ответила с хохотом: «Посмотрю на твое поведение». Я тоже слегка засмеялся: «А то я ищу. Где он, где?.. У одной бабке долго искали и нашли только в старости. И знаешь, говорят, где?... «Она спросила: «Где?» Давясь смехом я ответил: «На бороде! - Мы захохотали вместе. - Она его деду показала, а он уже не знает, что с ним делать». Она запыхалась от хохота и сказала: « Болтушка…»
Я задумчиво улыбался. Мы молча лежали. Тишина казалась густой, наполненной мыслями и чувствами. Шевелиться не хотелось – так было мило и нежно. Затем она взяла мою руку и сказала: «Иди сюда…»
Она так всегда говорила, как будто я находился где-то далеко. Я отдал ей руку, расслабил ее в плече и чуть повернулся набок, двигаясь за ней. Она положила мою руку себе на промежность. « Вот!.. Чувствуешь? – спросила она. Я молчал.- Это он!» Обозначая свое неопределенное состояние я сказал: «Не уверен!» Она уступила мне место, которое держала пальчиком. «Неужели он? Такой крошечный!» - пронеслось у меня в голове. Токи побежали от нее ко мне по моему пальчику. Я принялся ее целовать и ласкать. Потом снова положил руку на ее промежность и подвинул пальчик на знакомое, как мне казалось, место. «Это он?» – спросил я почти уверенно. « Нет», - ответила она. «А это он? – спросил я менее уверенно. «Нет…» - послышалось в ответ. « Надо же. Опять спрятался», - сказал я, и наши тела вздрогнули от подступившего смеха. Я расслабился и лег навзничь. Мне было хорошо и ничего не хотелось. Ее рука коснулась моего тела. «Мне нравится касаться тебя, - сказала она. – Такая поросль, шерсть…» Она коснулась груди, соска, живота. Провела рукой по пупочной впадинке. Когда она коснулась паха, я вздрогнул. Я всегда вздрагивал, когда она касалась моего паха. Это происходило от предчувствия нежности и от наступления самой нежности. Наконец, она взяла в руку челн любви. При этом я испытал боль. Иногда мы причиняли друг другу боль в моменты близости и получали от этого удовольствие. Но такое происходило не в самом начале, когда чувствительность повышена. На этот раз в ее движении я узнал скорее требовательность, нетерпение, а не просьбу и поэтому невольно простонал. «Послушай, зачем ты так жмешь. Это же не фрукт… А ты не соковыжималка. – Я перевел дух, провожая боль. - Это самое чувственное место. Бери нежно пальцами и приводи в нужное состояние». Она убрала руку и виновато сконфуженно спросила: « Как?» Я ответил: «Аккуратно, гладь, ласкай, проявляй нежность. Потом, когда он станет крепким, можно будет уже испытывать его силу». Она помолчала и с огорчением призналась: «Я раньше думала, что женщина не должна трогать мужчину…» Я возразил: « Да, но когда тебе этого очень хотелось, ты всегда так поступала. Делала все, что хотелось». Она сказала: «Не знаю, как это получалось». Мне хотелось сказать ей больше и я говорил:. «Ты просто за этим не следила. Тобой руководило желание. Ты ему следовала и отдавалась, забыв о том, что делала то, что хочешь вне зависимости оттого, что усвоено тобой в прежней жизни. И потом, ты должна мне говорить о своем желании». Она не соглашалась: « Я не могу. Мне стыдно». Я задумался и продолжил: «Близость – это выражение любви. Любовь выражается вниманием, нежностью, ласками. Ты можешь мне об этом говорить не словами, а как-то иначе».
Какое-то время мы молчали.
«Иногда я не могу себя заставить сделать это», - призналась она мне. «Тебе стыдно и обидно из-за того, что твое желание одиноко, что оно не разделено? Что оно не является обоюдным?» В ответ свои слова услышал тихое: «Да».
Мне снова пришлось задуматься, припоминая свое поведение. Появились мысли, которые обретали звук.
«Я знаю, что бываю невнимателен. Но иногда устаешь, слишком загружен работой, из-за чего-то нервничаешь и думаешь о другом». Я подождал, что она скажет. «Я понимаю, с сочувствием произнесла она. «Чтобы понять мужчину до конца… Чтобы научиться управлять им и его желаниями… Нужно взять его за самое сокровенное и корневое. Нужно взяться за сердцевину его пола, то есть за то, что невидимой интимной нитью связано прямо с сердцем. Потому что это и есть индикатор желания. И этим индикатором можно управлять. Поэтому я тебя прошу… Если что-то хочешь, ты не должна это держать в себе. Тебе следует мне об этом говорить так или иначе, cловами или лаской».
Я замолчал, чувствуя, что она затаилась.
Тишина наполнилась мыслями и чувствами об одном и том же. Мы не двигались. Она шевельнулась. Взяла меня за самое сокровенное и корневое. Челн любви еще не был готов к плаванию, но уже чувствовал свою нужность и наполнялся невесомостью. Его паруса расправлялись и раздувались ветрами желаний.
«Да, так… Правильно!.. Можно нежнее двумя пальчиками. Двигайся по стволу… Правильно!.. Именно так!.. Ты просто чудо!..»
Мы отправлялись в плавание. Челн любви проявлял легкость, устойчивость и самостоятельность.
Я почувствовал, что наливаюсь животворящим соком. Он побежал по всему телу, наполняя все конечности энергией и силой. Это он кружил голову, искал выхода во мне и требовал движения Я начал ее целовать. Губы, шею… Мне нравилось целовать ее грудь. Нравилось, когда под поцелуями ее соски теряли мягкость и приобретали упругость. Тогда они начинали выглядеть энергичными, собранно-устремленными и восклицательными. И они сами начинали совокупляться с моим языком. В эти мгновения я знал, что один из них, когда его не целуют, завидует другому. И мне приходилось целовать то один, то другой, чтобы ни один не чувствовал себя обделенным, обиженным. Мы теряли головы и делали то, что делали. Наслаждались и испытывали удовлетворение. Наши тела становились легкими, спелыми, возрожденными. Мы лежали без движений. Бог поцеловал нас, и мы хранили в себе его поцелуй.
«Нам нужно обсуждать наши отношения», - сказала она. Я был согласен с ней и ответил: «Да, конечно». Мы некоторое время еще лежали, словно умерли в счастье. Потом она пришла в себя и начала меня целовать. Она покрывала меня множественными поцелуями, будто хотела продолжения. «Мне было с тобой так хорошо!» - наконец, сказала она. И вдруг с обидой спросила: «Почему ты меня никогда не целуешь?» Она умела задавать простые вопросы, которые ставили меня в тупик. Совсем недавно, какие-то мгновения назад, я только и занимался тем, что ее целовал. Я целовал ей руки, пальчики и все, что мог. Мои поцелуи не успели еще остыть. И вот этот вопрос. «Послушай, ты где была?» – спросил я с недоумением. Она спросила: «Когда?». Я ответил: «Только что…» Она восприняла мой вопрос непосредственно и также непосредственно ответила: «Здесь». Я улыбнулся. « Надо же! У меня такое впечатление, что ты отсутствовала…» Она искренно удивилась: «Почему?» Я продолжил: «Потому что, если ты все-таки присутствовала, то тогда с кем я все нежное проделывал? Кого я целовал? В губы, шею, грудь… Кого я поцеловал в пах?» Тогда она скромно призналась: «Мне мало». И я не смог сдержать смех. Она тоже засмеялась вместе со мной.
Я научился находить в ней то, что мне было нужно. Я не спрашивал то это или не то, потому что ко мне шла энергия подтверждения. Утром я уходил на работу, следом за мной уходила и она. Мы целый день не видели друг друга. Так бывает, что за день, проведенный отдельно, все мосты понимания, наведенные между нами, между тобой и любимой женщиной, становятся непрочными, как бы ветшают или норовят разрушится под заботами дня, нервным напряжением, невыполненными и отложенными делами. И тогда нужно вечером заново наводить мосты, укреплять их и чинить. И для этого нужно знать, в каком состоянии они находятся. И тогда протягиваются от одного к другому - руки, самое нежное, чуткое и удивительное что есть у человека. Только руки могут делать так, что ее интимные органы начинают распускаться, как цветы. И я знал, что мне нужно сделать, чтобы распустилась ее роза. Когда-то она учила меня, что нужно просто положить сверху руку и ждать. И еще одно волшебное движение я знал. Нужно три раза провести указательным пальчиком вокруг ее соска. Она же, поддразнивая меня, говорила, что я не знаю ее эрогенных зон. Но мой пальчик подсказывал мне совсем другое. «Ой! – говорила она и бралась за мой пальчик, когда он третий раз нежно обводил через ночную рубашку бугорок соска.
Следом за этим я поцеловал ее в ушко. И она снова сказала свое «ой». «Кто-то мне говорил, что я не знаю ее эрогенных зон», - говорил я тогда. «Да, ты еще не все мои эрогенные зоны знаешь, - снова говорила она. Это походило на какую-то игру, в которой я все еще до сих пор чего-то не знаю. Она же мне ничего не подсказывала и говорила, что я их сам должен все найти. «Не знаю? – с любопытством говорил я, целуя в то место шеи, где волоски робко и нежно прощаются с шеей. Ниже они уже не могут расти. И она снова говорила: «Ой!» Я клал руку ей на бедро и гладил так, чтобы ощутить всю его округлость. И она отозвалась тихим стоном. «Интересно, - говорил я, - но у меня такое впечатление, что где я тебя не поцелую, где не потрогаю, обязательно попадаю в эрогенную зону. Это что мне так везет?» Она помолчала и сказала: «Когда ты меня гладишь и целуешь, я вся превращаюсь в эрогенную зону» Я тихо засмеялся: «Вот оно что? Что же тогда я искал? Все оказывается так просто?» Она повернулась ко мне и обняла за шею. «Знаешь, что меня в тебе всегда восхищало и приводило в восторг? Твои фразы, которые ты мне говорила при встрече. «Все можно!» Ты говорила мне «все можно» даже тогда, когда на самом деле было нельзя. Получалось, что ты мне позволяла невозможное и запретное. И еще меня всегда сводила с ума фраза: «Как ты хочешь?» И сейчас она меня тоже сводит с ума. Но тогда я всегда хотел тебя страстно, всю, по-разному и не знал, как можно начать напитывать себя тобой. Сейчас я балдею и схожу с ума от еще одной твоей фразы». Я замолчал, проверяя ее интерес к тому, что я говорю. И она подтвердила его, спросив: « Какой фразы?» И я продолжил: « Однажды ты мне сказала после близости: «Оставайся! Живи во мне!» В тот момент я еще оставался в тебе. И когда ты это сказала, то я поразился оттого, что ты точно угадала мои мысли. Ибо в тот момент я думал как раз об этом». Она вся встрепенулась: «Да-да, я помню!» Я улыбнулся: « И потом ты ее мне повторяла ни один раз. Ты знаешь, я совсем недавно узнал, что такое неудовлетворенность. Мне кажется, тогда я тебя до конца понял, оказался на твоем месте. Я понял, что такое, что значит не испытать удовольствие, не достигнуть высшей точки наслаждения. Помнишь, недели две назад я простудился и у меня поднялась температура? Ты тогда измучилась без близости. Ты говорила, что не можешь даже заснуть. И я тогда все делал для тебя. И я решил сделать все для тебя... Я тогда не смог испытать удовлетворения. И еще одна твоя фраза мне нравится. Это фраза: «Для тебя». Я ее очень ценю. Когда ты чувствуешь, что у тебя ничего не получится, и ты не сможешь получить высшего наслаждения ты говоришь: «Для тебя!» И тогда ты отдаешься мне всю себя так, чтобы у меня все получилось. И когда ты мучилась от недостатка близости, а я чувствовал себя плохо, мне очень захотелось сделать это для тебя…» Она закивала головой: «Я это поняла тогда…» Я продолжил: «И чуть позже, когда ты испытала удовлетворение и у тебя все получилось, мне захотелось сделать это и для себя тоже. Но я не смог… Меня тошнило, болела голова, кости ломило и позвоночник ныл. Для себя не осталось сил… И мне стало очень плохо. Будто я что-то не найдя, потерял». И она в волнении оживилась: «Мне так стыдно. Прости… Прости меня!» Я в противоречии замотал головой: «Забудь об этом. Я просто хотел тебе сказать, что теперь понимаю, что такое неудовлетворенность». Она тут же отозвалась: «Что я могу для тебя сделать?» И я снова воспрянул: «И еще одна твоя фраза мне нравится. Вот эта… «Что я могу для тебя сделать?» Очень нравится. Она хорошо передает твой характер и всю твою эмоциональную особенность». Она тут же повторила: «Так что мне для тебя сделать?» Я с благодарностью произнес: «Ты и так для меня много делаешь. Гораздо большое, чем я для тебя. Помнится такое время, когда я не заботился о том, было тебе хорошо или нет. Я так эгоистично себя вел, что сейчас мне даже противно от этого» . Она обняла меня сильнее: «Мой любимый! Я тоже хочу тебе кое в чем признаться… В том, что иногда ночью я просыпаюсь, лежу и смотрю на тебя. Тогда мне хочется разбудить тебя, чтобы сказать, как я тебя люблю». Я снова улыбнулся: «Должен тебе сказать, что ко мне ночью не приходят такие желания. Потому что ночью я сплю». Она уткнулась мне носом в плечо: «Ты все шутишь? Но… Мне нравится, когда ты так шутишь. Пряча истинные чувства за иронию, я сказал: «Мне тоже…»
Мы помолчали.
Когда-то потом мы продолжали…
«Иногда днем мне тебя так не хватает, что хочется все бросить и лететь к тебе», - говорила она. Тут я тоже не выдержал, обнял ее и прижал к себе. «Ты моя прекрасная! Ты моя самая прекрасная! Моя ненаглядная! Мое чудо из чудес!».
Я сдвинул ее рубашку чуть в сторону и поцеловал ей грудь.
«Ты помнишь, что было той ночью? Нет?.. У тебя действительно девичья память». «Ну и что? – сказала она. – Ну и что? Ну и что? Может, я хочу, чтобы ты мне еще раз все рассказал, чтобы все пережить заново». Я ей не верил и поддразнивал: «Нет, ты все забыла. Если ты делаешь вид, что забыла, то ты просто хитрая. Я тебе ничего говорить не буду». Она запротестовала: «Нет, ты скажи, скажи…» Я согласился и сказал: «Мы тогда придумывали новые нежности и дарили их друг другу. И ты что-то для меня сделала. Я тебе сказал: «Проси меня о чем хочешь?» Она оживилась: «Вспомнила… Ты спросил меня, что тебе хочется, но стесняешься мне об этом сказать. Мне казалось, что нельзя говорить об этом. Казалось, что стыдно. Что мужчина сам должен все делать и сам должен обо всем догадаться. Ведь я для тебя делала все сама…» Я согласился: «Ты тогда мне сказала, что не умеешь этого делать, но хочешь научиться. Я тебе говорил, что мы должны друг другу все говорить. И я тебя в этом убеждал, и просил быть откровенной. У нас было много и по-разному. В ту ночь я целовал твою розу?» Она, молча, задвигалась и, наконец, произнесла: «Я боялась… Не хотела, чтобы ты этого делал. Я не знала, откуда в тебя такая сила взялась. Ты мне говорил такие слова, которых я от тебя никогда не слышала. Ты у меня спрашивал, что такое множественный оргазм и что я при этом чувствую». Я соглашался и уточнил: «Мне было интересно, как это у женщин происходит. Мужчине такое не доступно. Ты тогда сказала, что оргазм бывает глубинный и поверхностный. Я спросил тебя: «Чем они отличаются? - И спросил. Что, нет сокращений?» Ты сказала, что при поверхностном сокращения тоже есть. Но это быстро проходит. Я спросил: «А множественный?». Ты сказала что–то такое… «Когда достигается глубинный, то можно достичь и множественного. Нужно лишь немного добавить… И потом еще добавить!..» Она вздохнула. «Да, я что-то такое помню. Ты тогда еще говорил, что читал о клиторальном оргазме и вагинальном» Я все не унимался: «Ты мне тогда сказала, что это наверно и есть поверхностный и глубинный». Она удивилась: «Ты что все это помнишь?» Я ответил: «Не все, но многое. В ту ночь наша близость получилась очень длительной и с небольшими перерывами. Мы тогда не спали всю ночь. Говорили о любви и любили друг друга. Потом снова говорили и снова любили. Она в согласии взяла меня за руку. «Ты мне тогда говорил, что самое чудесное, приятное и удивительное для тебя это, когда ты находишь что-нибудь новое. То есть или совсем новое или новое в старом. То есть все то же самое, но с дополнением и продолжением. Я посмотрел на нее. «Да, новое движение, деталь, новую ласку… Тогда наступает совершенное удовлетворение. И особенно, если я почувствовал, что ты тоже ощутила это новое. Тогда полный блеск! Если еще вижу отпечаток этого нового на твоем лице, тогда эйфория… Под утро я видел такой отпечаток на твоем лице. Было что-то в улыбке, в выражении глаз настоящее, вечное. Она тоже посмотрела на меня и сказала: «Тогда утром мы проспали всего несколько часов… Когда у нас все хорошо и все получается что-то новое, это так здорово», - сказала она. Я все помнил лучше ее и вспоминал отдельные детали. «Ты знаешь, я читала «Камасутру»… - вдруг призналась она. - Там описывались дни, когда можно любить друг друга и в каких позах. И там описывались дни, когда близость не допустима. Можно только просто лежать и ласкать друг друга. И есть дни, когда она не должна ему уступать. А потом наступал день, когда он не должен соблазняться. И она должна его соблазнить». Я об этом тоже как-то думал и сказал: «Это готовые сценарии поведения, чтобы близость не выглядела однообразной. Когда-то я с удовольствием почитал бы подобные книги. Теперь поздно. Любовь рассказала нам больше, чем мы могли бы узнать из таких книг. Мне кажется, что между нами все поменялось. В наших отношениях наступил такой момент, когда нам не нужно делать что-то особенное, что-то изобретать. Теперь для нас те ворота, в которые мы продирались, стучались ломились, открываются сами. Мне кажется, что мы смогли дорасти до такого состояния, такой высоты, когда нужное нам отрывается само. У нас каждый раз происходит одновременное извержение. Раньше мне то приходилось догонять тебя, то сдерживать себя от преждевременности. Теперь все как будто получается само… Немножко нужно осознавать в каком месте наслаждения ты находишься». Она откликнулась и подхватила мою мысль: «Раньше мне с тобой было хорошо. Потом стало еще лучше. Теперь у нас с тобой так, как мне хотелось, чтоб было всегда». Я продолжил: «Мне тоже хочется, чтобы между нами все так оставалось. Кажется, мы достигли гармонии в интимных отношениях и теперь можем жить счастливо». Она сказала: «Я тебя люблю!» От ее слов я испытал удовлетворение. «И я тебя люблю! – откликнулся я на спину. - Иногда после близости мне кажется, что я золотой. И мне кажется, что ты тоже становишься драгоценной». Она сказала: «Пусть так будет все время!». И я сказал: «Пусть!..»
Мы обнялись и так заснули в объятиях друг друга.
Глава 24
Превратности жизни
Шли дни, ночи. Мы продолжали любить друг друга…
Я боялся спросить у нее о том, что меня особенно волновало. Я ждал, все чего-то ждал. И она ждала. Так мне казалось. Я не хотел нарушить гармонию, которая между нами возникла. Мы знали, что волнует другого и молчали об этом. И так длилось день за днем. Мы думали об одном и том же и ждали, что будет дальше. Я уже не надеялся и хотел без мечтаний у нее спросить не только о состоянии здоровья, но и о главном. Надо было что-то делать. Ее болезнь не позволила нам стать тем, кем мы хотели. Но она поправилась. Я понимал, что откладывать разговор нельзя. Мы взрослые люди, которые планировали свою жизнь. Каждый раз я думал, как начать разговор, и каждый раз его откладывал.
Наступило иное время, когда наши желания часто совпадали и становились сильнее. И я познавал новое.
В тот день мы лежали после близости и молчали. И вдруг она это сказала.
«У нас будет ребенок», - сказала она.
Я не понимал того, что она сказала. Мне казалось, что я ослышался. Поэтому я смотрел перед собой распластанный и разнеженный после близости и молчал.
«Я не говорила тебе, потому что боялась. Не знала, как ты будешь реагировать».
Ее слова стали доходить до меня. Но я все равно не понимал их со всей полновесностью и объемностью.
Она села на постель и смотрела на меня сверху вниз.
«Ты понял, что я сказала?»
Мой взгляд сфокусировался. Я понимал то, что она сказала, но все равно не верил сказанному и чего-то ждал. Мне не хотелось никуда двигаться с этого места разговора, пока я не проживу услышанного еще и еще раз.
«Я не совсем понял то, что ты сказала. Ты сказала…»
«Да, - кивнула она. Я беременна… У нас будет девочка…»
Я не верил своим ушам и поэтому с трепетом попросил: «Повтори, пожалуйста еще раз…»
«Я не хотела тебе говорить… Не хотела, пока сама все не проверю. На прошлой недели я поняла это. Вчера сделала УЗИ… У нас будет девочка…»
Я посмотрел на нее, глаза мои просветлели и мои губы тронула улыбка. Неведомые до этого чувства меня охватили. Я привстал, обнял ее за плечи и прижал к груди
«Осторожно», - попросила она.
Я почувствовал, как глаза мои заблестели и дрогнул.
«Ты плачешь?.. Ты расстроен?..
Я отрицательно покачал головой.
«Ты рад?»
Я кивнул.
«А если это не твой ребенок? - испытующе сказала она и улыбнулась. - Нет он твой. Твой!.. Но если вдруг он не от тебя?
«Не имеет значения. – сказал я. – Это наш ребенок… Наша девочка… Моя…»
Я все время думал об этом и боялся спрашивать. Иногда я спрашивал, как она себя чувствует и получал положительный ответ. И мне начало казаться, что что-то не так и нужно что-то предпринимать. Я так думал и не знал, как заговорить об этом. Но и она, похоже, тоже беспокоилась об этом. Она тоже хотела со мной об этом поговорить. Потому что ее глаза тоже сияли и в них я находил отражение своих мыслей.
Теперь мне надо было заботиться о ней вдвойне, потому что она носила нашего ребенка.
Я был счастлив и ко мне на волне радости стали приходить поэтические строчки. Я написал несколько стихотворений, пока шел на работу и с работы, и принялся сочинять продолжение к строчкам: «Твои глаза моим родня…» Все шло хорошо, я помогал дома по хозяйству, пытался угодить ей во всем. Я ходил в магазин и убирался в квартире даже тогда, когда она меня отговаривала. Мы ждали первенца. Я рассказал матери о наших ожиданиях и она приняла участие в нашей жизни. Через неделю я закончил стихотворение: «Твои глаза моим родня…» И когда вернулся домой протянул жене свои стихи, отпечатанные на писчей бумаге. По дороге домой я купил багульник, который набух цветами и скоро должен был распуститься розовыми цветами. Она встретила меня удрученной. Я протянул ей цветы и стихи. Она взяла цветы и листок и с растерянной улыбкой произнесла, что у нее плохие новости. Я разволновался и вошел в квартиру. На кухне меня ждал сюрприз. За столом сидела тетя Тоня. Она рассказывала, что ее выставили из загородного дома. Она была не расписана с отцом моей жены. Загородный дом принадлежал ее отцу. Он хотел по наследству передать его дочери. Но недавнее, как вчера, объявился его брат, который предъявил долговые расписки. «Леня никогда мне не говорил, что у него есть долги», - говорила тетя Тоня, для которой это заявление прозвучало, как гром среди ясного неба. Она рассказала, что дядя моей жены уже подал в суд и готов в суде предъявить эти расписки. Когда я уточнил, что это за расписки, тетя Тоня пояснила, что это расписки якобы Леня дал брату в обмен на деньги для приобретения загородного дома. И он утверждает, что деньги брат ему не вернул. «Вы видели эти расписки? Вы их держали в руках?» - спросил я. «Нет», - ответила тетя Тоня, - он ими передо мной только помахал». Она выглядела очень расстроенной. «И что он говорит? Чего от нас хочет?» - спросил я. Тетя Тоня сказала, что он требует, чтобы я передала ему ключи, иначе он меня засудит. «Я боялась, что он силой у меня отнимет ключи», - поясняла расстроенная тетя Тоня. Моя любимая женщина, молчавшая до сих пор, вдруг вздохнула: «Как в жизни все повторяется!..» Я повернулся к ней и спросил: «Что ты имеешь в виду?» Жена задумчиво покачала головой и продолжила: « Я его знаю… Он плохой человек. Их было пятеро братьев и сестер. Они выросли в одном доме. Старшие браться ушли жить своим хозяйством. Сестры вышли замуж. И он, младший сын подал заявление в суд, чтобы отсудить дом для себя. Бабушка очень растерялась и в суде против сына ничего не говорила. Суд принял решение о передачи дома ее сыну, потому что бабушка оказалась прописанной у старшего сына в городе. Тот прописал мать, чтобы получить трехкомнатную квартиру. И бабушке пришлось уехать жить к старшему сыну. Там тоже фигурировали какие-то расписки. Потом она так и ездила между всеми детьми. Только к дяде Миши она не ездила. А тот продал дом и уехал». Тетя Тоня рассказала, что дядя Миша с братом Леней не знался и что тот недавно первый раз заявился с расписками. До этого она видела его только на фотографиях. Тетя Тоня сказала нам, что сама боится теперь ездить в загородный дом и ключи отдает нам на хранение.
Через некоторое время мы узнали, что дядя Миша подал в суд на мою любимую женщину. Начались досудебные разбирательства. Дядя Миша потребовал опечатать дом до начала слушаний. Что и было сделано. На предварительных разбирательствах я попросил предъявить расписки, на что дядя Миша заявил, что расписки он передаст только судье. Нам пришлось нанять адвоката. Жена очень нервничала и говорила: «Как же так? Там же вещи моего отца…» Тетя Тоня у себя на квартире среди вывезенных документов нашла, как она сказала конверт на котором рукой дяди Лени было написано: «Завещание. Тоне и дочке». Она приехала с этим конвертом к нам. Мы вскрыли конверт и в нем обнаружили одну бумажку с надписью: «Живите счастливо!» Тетя Тоня и жена расплакались. Жена сказал: «В этом весь папа. О том, что может появиться еще один наследник папа не предполагал». Рассчитывать на то, что найдется другое завещание не приходилось. Я попросил адвоката сделать копию хотя бы с одной расписки». Он взял для ознакомления дело и сфотографировал одну расписку». Я в тот же день отнес ее на почерковедческую экспертизу и попросил сделать официальное заключение. Неделю мы жили, как на иголках и, когда я получил заключение, то прочитал в нем, что почерк в расписке не соответствует почерку в письме, которое прежде писал дядя Леня своей жене. Это решало все дело. Оставались формальности, которые на себя брал юрист. Все расписки оказались хорошими подделками. К этому времени моя жена совсем ослабела от волнения и мне ее пришлось положить на сохранение. Я ничего ей не говорил по делу о наследстве.
Роды проходили трудные. Я нервничал и не находил себе места. На плохое самочувствие жены наложились депрессивные послеродовые последствия. Ей казалось, что я ее брошу, и она плохо спала. Появились разные фобии. Иногда она срывалась и плакала.
Не смотря на то, что по суду загородный дом теперь принадлежал жене, ее самочувствию это не помогало. Она посещала невропатолога, пила успокоительные таблетки.
Новорожденная оказалась спокойным ребенком. Дочку назвали Машей. Она походила на мою жену и на меня тоже. За хлопотами по дочке я забывал о неприятностях. Зима заканчивалась и постепенно начинало пахнуть весной. В городе появились теплые влажные ветра.
Весна ворвалась в город и быстро завладела всеми закоулками и проспектами и скверами. Я проснулся в шесть часов. Солнце всходило, освещая макушки домов. Темнота уступала свету. Любимая женщина спала. Я посмотрел в окно и увидел полоску синего неба. Увидел белый и золотистый от солнца инверсионный след, оставленный самолетом. Он выглядел так интересно, что казалось будто это не след от самолета, а натянутый между нашим домом и соседней пятиэтажкой белый светящийся канат. Он протягивался от дома к дому и скрывался за трубой вентиляции соседнего дома, которая скорее походила на печную трубу. Впечатление складывалось такое, что на этот белый красиво натянутый канат вот-вот выскочит воздушный акробат и начнет выделывать разные штуки. Я ждал, когда он появится, но он не появлялся. И тогда я понял, что этот канат, натянутый кем-то по синему клочку неба для нас с любимой женщиной, есть обозначенный путь из одной счастливой жизни в другую. И мы с ней пройдем по нему в нашу новую жизнь. Это возникшее ощущение так прочно завладела мной, придало мне столько уверенности и радости, что я понял: «У нас с любимой женщиной все будет хорошо. Нужно только немножко потерпеть!» И я тут же разбудил ее поцелуем, чтобы сказать: « Пора делать гимнастику Стрельниковой».
Она увлеклась этой гимнастикой несколько месяцев назад и систематичность упражнений ей, кажется, помогала.
«Что, пора вставать?» - спросила любимая женщина, сонно потирая руками глаза.
«Да!» - с улыбкой ответил я.
«Я приготовлю завтрак», - сказала она и осторожно поднялась с постели, на которой все еще спала Машка.
Ночью мы вставали к Машке по очереди. Я не высыпался и иногда днем на работе ловил себя на том, что голова плавно и незаметно даже для меня клонится к столу. Я хотел остановить жену и приготовить завтрак сам, но она твердо сказала, что приготовит мне завтрак и соберет меня на работу сама.
В соседней комнате мы уже все приготовили для малышки. И, когда она подрастет, у нее будет своя комната. Время от времени мы начали ее уносить на дневной сон в эту комнату.
Я пошел умываться. Слышал как на кухне она гремит посудой. И думал о нашем белом канате, который натянули для нас по всему небу.
Пока я умылся завтрак оказался готов. Яичница, вчерашние рожки и творог к чаю меня быстро насытили. Дочка спала в умиротворении, пососав ранним утром грудь. Пока я собирался, любимая женщина стояла подле в коридоре. Я надел ботинки, куртку, открыл дверь и вышел из квартиры. Она некоторое время стояла еще, белея в дверном проеме ночной рубашкой и посылая воздушные поцелуи. Потом закрыла квартиру, чтобы подойти к окну. Как всегда, провожая на работу, она помахала мне на прощание рукой из кухонного окна. Я шел через двор и трижды оборачиваясь, махал ей в ответ рукой. Затем остановился и обернувшись не увидел ее. Очевидно, Машка проснулась и позвала ее к себе. Через десять минут я подходил к метро, где справа за метров пятнадцать до входа стоял вытянувшийся стеблем к небу знакомый трилистник, в котором прятались городские светлячки. В конце зимы я видел как они горят и потом умирают. В городе из земли и асфальта много вырастало таких железных и бетонных цветков. Люди их любят за то, что они расцветают в ночи и горят неоновым цветом. Эти светлячки мало живут, потому что у них короткая ночная жизнь. Утром они умирают. Иногда я видел, как они гаснут и в них пять или шесть секунд еще видно горение. На следующий день в этих цветках появляются новые светлячки. Иногда я их поэтизировал и говорил: «Здравствуйте, светлячки!» и «До свидания, светлячки!» При последних словах они гасли. По весне светлячки умирали гораздо раньше и я перестал их видеть. Зато по весне меня на работу провожало солнце. И весь день на работе я помнил этот весенний серебристый путь в нашу новую жизнь по голубому небу между домами.
Жена постепенно приходила в себя после родов. К сожалению, я не понимал, что с ней происходит. Не понимал ее настроений. В тоже время нервное расстройство, которое сопровождало ее болезнь еще давало о себе знать. Сцены насилия или драмы, конфликты, которые непрерывно показывало телевидение, выводили любимую женщину из себя и она все так же легко начинала плакать. В таком состоянии не помогали успокоительные средства. На фоне эмоциональных взлетов у нее случались спады настроения и самочувствия. По настоянию врачей она по-прежнему продолжала пить успокоительные.
В близости наши отношения вышли на уровень жизненно необходимой достаточности. Они не достигали той гармонии, которую мы узнали прежде, испытывали от этого особенную радость и наслаждение. В то время случались небольшие колебания отвечающие формуле «чуть лучше – чуть хуже». Сейчас между нами произошло что-то другое, что можно было бы охарактеризовать так: «Мы потеряли то, что имели, не растеряв всего». Я понял, что гармония это не есть константа. Это то, что всегда ускользает, стремиться ускользнуть. За ней нужно ухаживать, следить, держать в тонусе, предпринимать действия, которые не дают ей уйти. И если она уходит, то ее каждый раз нужно достигать заново. Подобное положение необязательно может быть связано с болезнью. Оно может быть связано с какими-то неудачами, расстройствами, потерями, неприятностями. В начале ее послеродового плохого самочувствия у нас случился естественный эмоциональный спад в отношениях. Я ждал, когда она наберет форму и станет прежней. В то время, как она просто, когда могла, уступала мне тело для наслаждения и удовлетворения. Во время близости я не чувствовал в ней жажды моего тела, страсти к половой противоположности и желания ощутить в себе жизнетворное и жизненно важное. Не чувствовал стремления быть пронзенной горячо любимым для высшего успокоения и удовлетворения. Но постепенно в ней, как мне казалось, появилась эта страстность, проснулись желания и возникла энергия фурии, в которой близость для нее являлась высокой необходимостью, выражением всех ее чувств и достижением блага. И я не заметил, как это произошло. Заметил только, что она давно желает со мной поговорить. По крайней мере временами я на себе ощущал ее некоторую раздражительность, неудовлетворенность, которые относил на состояние здоровья.
В субботу я лежал на кровати в спальне абсолютно нагой, откинув в сторону одеяло, чтобы подняться, и смотрел в потолок. Жизнь не предвещала ничего плохого. Дочка спала в своей комнате. На работе случившиеся неприятности снизошли на нет. С любимой женщиной все постепенно налаживалась. В это утро я не поцеловал ее как обычно и об этом не слишком жалел, потому что все еще можно было наверстать. Просто расслабленно лежал на кровати и думал о чем-то своем. О работе, о недавних событиях и каких-то коллизиях, которые с ней напрямую оказывались связанными. Я ждал, когда любимая женщина примет душ и я сам смогут отправиться в ванную. Мне нравятся воскресные дни тем, что ты себя можешь отпустить из упряжи повседневности, с помощью которой приходится тянуть текущие дни за собой. Особенно хорошо, если тебя не дергает уздечка необходимых дел, не бьют по бокам стремена нуждающихся в тебе родных, близких и не хлещут кнутом разные неприятности. Примерно в таком состоянии я лежал на кровати. Я думал обо всем или, точнее сказать, гнал от себя все мысли, которые как мухи то прилетали ко мне, то улетали от меня. Картинки прошедшего рабочего дня возникали во мне, но абсолютно не трогали так, как будто меня не касались. Еще как раз перед тем как проснуться мне приснилась молоденькая симпатичная девушка блондинка с работы. Я о ней почти совсем не думал. Кажется, она мне что-то такое внушала, когда проходила мимо. И вот она мне приснилась и положила в мою ладошку свой пальчик. Сверху закрыла его моими пальцами, заставив меня сжать его в кулак. Я проснулся с ощущением того, что она согласна на что-то этакое. И тут же мои мысли улетели еще куда-то. Я не думал в эти моменты только о любимой женщине. Я никуда не спешил и мог ждать пока освободиться ванна сколько угодно. И не думал о той, о которой должен был бы подумать. Любимые женщины не прощают такого состояние мужчинам. Она вошла неслышно, продолжая полотенцем вытирать волосы. Она ждала моего внимания, ждала моих глаз. Я это почувствовал и по-прежнему смотрел в потолок. Видел боковым зрением, как она двигается, ходит возле кровати и продолжал лежать, не двигаясь. Нирвана посетила меня. Счастье неподвижности владело мной. Так происходит, когда ты вмещаешь в себя весь мир и весь мир становится в эти мгновения тобой. Из такого состояния никогда не хочется выходить добровольно.
«Ты совсем не обращаешь на меня внимание», - сказала она недовольно, вытирая волосы.
Я слышал то, что она сказала, но не придал этому значение. Никак не мог выйти из этого благодушного состояния. «Еще немного! Еще немного полежу. И она узнает, что это не так…» - говорил я себе, потому что я на нее обращу внимание и на подпадет под мое обаяние, как всегда.
«Ты знаешь, - сказала она с заметным раздражением. – С нами что-то не то происходит». Я внутренне встрепенулся, перевел взгляд на нее и спросил: « Что не то? Что случилось?» Она со страданием в голосе повторила: «Не то… - И добавила. - Мы перестали с тобой друг друга понимать». Моя расслабленность и удовлетворенное благодушие исчезли, как будто их и не было. «Как перестали понимать? – спросил я. – Почему?» Я приподнялся на локтях и застыл. Смотрел на нее и молчал - не знал, что говорить. Потому что после того, что между нами было сказанное казалось невероятным. Она нервничала, и я это чувствовал по голосу и ее жестам. «Но это не главное. Ты меня не удовлетворяешь как мужчина», - сказала она. - Я уже давно не испытывала оргазм», - задумчиво призналась она. Я растерялся, не зная, что сказать. Мне нужно было понять, когда это все возникло, чтобы понять причины и истоки. «Как давно?– спросил я озабоченно. «Не знаю, - ответила она. – Очень давно…» Я невольно улыбнулся. Потому что знал ее девичью память. Утром мы могли испытать радость от близости, а вечером она мне говорила, что у нее давно ничего такого не было. Я напоминал ей утро. И тогда она смеялась и говорила: «Ну и что? Ну и что? Я уже соскучилась!» Такое повторялось много раз. И каждый раз после ее упрека я начинал вспоминать последнюю близость. Я точно помнил, что последний раз она мне сказала приятную фразу: «Мне с тобой сегодня особенно хорошо!» И тогда я напоминал ей эту фразу: «Ты сама сказала... Мне с тобой особенно хорошо». О чем я ей и напомнил. «Да? – спрашивала она, будто что-то припоминая. – Я уже все забыла. Это кажется такое давнее». От этих воспоминаний улыбка на моем лице зашевелилась. А внутренняя улыбка стала еще шире. И казалось, что она становилась такой широкой, что своими острыми уголками расправляла мне грудь и раздвигала плечи. Желание смеяться меня переполняло. С оставленной на лице улыбкой я восстанавливал хронологию недавних близостей. Позавчера я слышал ее стоны. Они показались мне весьма выразительными. По каким-то приметам я мог определить насколько она приблизилась к высшему наслаждению и саму силу испытанного. Иногда она сама мне говорила: «У меня было три раза!» Я знал, что стонами женщины имитируют оргазм и стараются ими его вызвать. Она сама мне об этом говорила. И все-таки с определенной достоверностью я не мог сказать произошло это у нее позавчера или нет. В какой-то момент мне показалось, что потерял способность правильно ее понимать и оценивать ее состояние. Улыбка все еще оставалась на моем лице. Но в следующую секунду, я пожалел, что забыл ее на лице и задумался.
«У тебя не такой уж и большой», - сказала она с издевкой, посылая взгляд между моих ног.
Я лежал обнаженный и посмотрел промежность, туда где в тени ног лежала спокойная плоть. Ее словесная месть удалась. На комплимент сказанное никак не походило.
«Нормальный», - ответил я как можно равнодушнее и стараясь нарочито продолжать улыбаться, чтобы не показать, что ее слова меня задели и вызвать у нее еще большее раздражение. Хотя на самом деле ее замечание меня больно укололо. Оно унизило меня так же как мысль о том, что, очевидно, у нее есть с чем сравнивать.
«Мы не подходим друг другу, как мужчина и женщина», - сказала она. Это еще сильнее ударило в меня. «Ты ищешь большого впечатления? – с издевкой спросил я. «Я не это хотела сказать…» - со страданием выдохнула она. «Сказала же», - жестко ответил я.
Я понимал, что на этом месте нужно остановиться. Дальше мы могли делать друг другу только больно, еще больнее и все. Каждому необходимо было переосмыслить произошедшее и разобраться во всем сказанном. Получалось, что между нами ничего хорошего не происходило. Сказанное прозвучало серьезным обвинением, после которого все вообще может начать разрушаться. Я задумался. Даже брови сошлись к переносью. Никак не верилось, что это все так. В критических ситуациях мой мозг работает быстро, исправно и интенсивно. Но я не находил объяснения произошедшему. Продолжая думать, я набросил на себя халат и пошел в ванную. Капли воды из душа били по моему телу, а я искал объяснения. Мне нужно было все разложить по полочкам. Мало того, мне нужно было на полочках все разложить на простейшие детали. Я лихорадочно вспоминал все, что случалось в хронологическом порядке. Я то хмурился, то улыбался, то замирал в недоумении. Когда, наконец, я понял причину сегодняшнего разговора, мне захотелось смеяться. Но вспоминая ее огорченный вид, я снова хмурился. Через несколько секунд мне уже хотелось не просто смеяться, меня просто душил истерический смех. Я с ним еле справлялся. Халат я набрасывал снова с недовольным видом.
Из ванной я вышел в хорошем расположении духа, потому что вспомнил причину, из-за которой мне захотелось рассмеяться. Начинать новую стадию разговора следовало не со следствия, не с собственно причины, а с пропричины, то есть с той причины, которая стала матерью этой причины. Она с полотенцем в руках сидела на кровати и ждала меня. Я прикрыл дверь, чтобы не разбудить дочку, которая спала в соседней комнате, и подошел к ней.
«Ты сказала, что мы перестали друг друга понимать, - сказал я и сделал паузу. – Скажи пожалуйста, как это проявляется? - Она молчала. - Я делал все, чтобы поставить тебя на ноги. Я за тобой ухаживал. Ходил в магазины, аптеки. Готовил, убирал. И ты говоришь, что я не обращаю на тебя внимания?» Она подняла на меня глаза. «Я же не о том. Ты понимаешь…» Не смотря на ее слова, мне пришлось продолжить, чтобы достичь нужного эффекта. Я не мог оставить внутри себя слова, которые начинали душить мне гортань и терзали сердце. «Я так боялся тебя потерять! Дорожил тобой как самым главным, наиценнейшим и невосполнимым. Я не представлял, как буду жить без тебя. И твою боль воспринимал, как свою… И ты говоришь мне, что я тебя не понимаю?» И здесь что-то случилось. Ее прорвало. «Прости! Прости меня! Я сама не знаю, что говорю. Я не знаю, что со мной происходит».
Она зарыдала, раскинула по-птичьи руки, как это делала часто и бросилась мне на грудь.
«Не надо, не плачь. Я тебя прошу не плачь».
Ее щеки стали моментально мокрыми от слез. Еще немного и она могла приблизиться к истерике. Я решил ее не успокаивать, а отвлечь. Перейти к тому, что хотел ей сказать с самого начала и что рассмешило меня в ванной.
«Послушай, я тебе должен сказать одну важную вещь».
«Какую? - спросила она и с интересом подняла на меня заплаканные глаза.
«У тебя есть одна колоссальная способность, о которой ты, возможно, и не подозреваешь».
«Какая?» – спросила она, глядя на меня во все глаза.
«Ты поразительным образом свои собственные несовершенства, упущения и неудачи легко перекладываешь на плечи других.
«Что ты имеешь в виду»? – спросила она.
Я заулыбался и сказал:
«А то, милая моя, что ты лошадиными дозами принимаешь успокоительные и снотворные. Ты принимаешь их днем и обязательно на ночь. - Она внимательно смотрела мне в глаза. - Ты находишься в полностью заторможенном состоянии. Да-да!.. И я удивляюсь, что ты еще вообще бодрствуешь, шевелишься во время близости, а не засыпаешь во время нее».
Она опустила от лица руки с намокшим от волос и слез полотенцем. Лицо ее просветлело и обмякло. И в этот момент я не выдержал и засмеялся. Она смотрела на то как я смеюсь и тоже начала улыбаться. И вдруг, пряча улыбку, отвернулась с необыкновенной скромностью.
«Я бы мог тоже принимать снотворное и успокоительное, - продолжал я потешаться, - и у нас все получалось бы гармонично… Во сне!..»
Я продолжал над ней подсмеиваться, хотя она этого не любила. Кажется она осознала мою правоту. Чтобы она лучше поняла сказанное с точки зрения комичности, я подошел к ней сзади и обнял за плечи. Мне показалось, что она тоже улыбается.
«Я совсем об этом не подумала», - сказала она.
«Скажи, пожалуйста, почему раньше ты мне ничего об этом не говорила? – спросил я уже почти серьезно. – Тогда, когда в тебе начали появляться сомнения».
«Потому… Потому что мне стыдно об этом говорить, - ответила она, не поднимая головы. – Я не знаю, почему мне всего нужно больше чем тебе».
«Такая уж натура, - подумал я и сказал: «Мы же договаривались с тобой, что будем все друг другу говорить».
«Да», - закивала она головой.
Меня всегда в ней поражала застенчивость, скромность и в тоже время ее порыв, который сшибал по дороге к желанному все, что мешало.
«Я очень прошу тебя впредь говорить мне обо всем, что касается нас двоих, - попросил я ее заботливо. – Вспомни, мы же с тобой об этом договаривались».
«Я все забыла», - грустно вздохнула она.
«Я тебя очень прошу», - повторил я.
Она оценила мое внимание и сказала мягко:
«Хорошо».
Но я -то знал, что все это будет повторяться и поэтому мысленно улыбнулся.
В это время проснулась дочка. Мы это поняли по крику из детской. «Пора кормить», - сказала она и поднявшись в халате поспешила в детскую.
После завтрака ходили гулять с дочкой, смотрели телевизор.
Весь день я собирался реабилитироваться. Мне показалось, что мы ждали оба вечера. Я ждал его с радостью. Потому что случившееся являлось свидетельством и приметой того, что она восстанавливалась. В ней просыпалось нами ведомое и желанное.
«Только, пожалуйста, - сказал я ей после ужина, конечно же, немного подтрунивая над ней, - не пей на ночь успокоительное. Иначе ничего не получится. Ты заснешь в процессе. Возможно, я не смогу тебя разбудить и ты пропустишь самое интересное. Тогда опять начнешь мне выговаривать за мою невнимательность. Только придется уж пенять исключительно на себя».
Я не выдержал и улыбнулся. Она на мою улыбку кивнула в ответ на удивление серьезно.
Мы легли в этот день пораньше. Я первым принял душ, так как она делала то же самое долго и тщательно. Ждать своей очереди за дверью ванной у меня обычно не хватало ни терпения, ни сил. Я лежал и ждал, настраиваясь на близость и понимая, что все дело в ней и мне нужно ей как-то помочь. И для этого я чувствовал себя готовым. Она появилась в комнате свежая и стремительная.
«Дочка спит?» - спросил я.
«Спит», - ответила она.
«Снотворное приняла?» – снова спросил я ее на этот раз игриво.
«Нет», - ответила она бодро.
И я, взяв ее за руку, принял и уложил рядом с собой. Она тут же легла мне на руку, прижалась ко мне и уткнулась носом в плечо. Мы немного полежали в ожидании. Я положил руку ей на грудь и пальчиком несколько раз провел вокруг соска. Она сказала: «Ой!» Я поцеловал ее в губы. Опустил руку ей на бедро, на ее любимую косточку. Я погладил ее, и она снова сказала: «Ой!» Я принялся ласкать ее, опуская руку ниже и ниже. Ласками я добился, чтобы ее женская роза раскрылась и увлажнилась интимной росой. Я почувствовал, что она меня возжелала. И тогда, сблизившись, я вошел в нее нежно и плавно, как входят в дверь комнаты, за которой тебя любят и терпеливо ждут. Я не ворвался в нее, как мне часто хотелось и нравилось, а с трепетом вошел, проник, пронзил пространство перед входом, раздвигая перед собой что-то вроде портьеры и будто отводя осторожно невидимую дверь рукой в сторону. Я входил в нее и ощущал как меня там ждут. И мы наслаждались друг другом. У нее снова ничего не получалось, и мне приходилось ее ждать. Я искал разнообразие в движение, менял тем или замирал, чтобы поцеловать ей грудь. Она стонала, нго это было еще не то. Предлагая сменить ситуацию, позу, я лег на спину и увлек ее на себя. Мне всегда казалось, что, когда она сверху, у нее лучше все получается. Ощущая себя всадницей она многое себе могла позволить и главное ощутить свободу движений. Но я не знал, насколько я прав. Она мне это не подтверждала. Я смотрел на нее снизу вверх. Ее груди полновесно свисали надо мной спелыми плодами и я брался за них руками и будто срывал. Я желал их срывать и не отпускал. И они созревали в моих руках окончательно. Я помогал ей найти выгодное для нее положение и откликался движением. Она парила надо мной, двигалась, пытаясь взлететь, и закидывал руки за голову и стонала так, что я боялся за нее, смущался прохожих за окном и соседей. Она улетала от меня куда-то высоко, священнодействуя, колдуя и возвращалась обратно. Она молилась своим телом мне и богу, творила волшебство и неистовствовала. Она мучилась в достижении желаемого. Она отдавалась наслаждению, умирала с тем, чтобы возродиться. И от ее колдовства я сам начал превращаться в бурлящий и стонущий вулкан, который вот-вот начнет выкидывать из себя горячую лаву. И моя лава, казалось, могла затопить все. И как только ее стоны слились с моими, достигая предела возможного, я почувствовал внутри себя толчки. И тогда плодотворная горячая лава стала выходить из меня с толчками сердца. И я почувствовал ее вздрагивающую горячую плоть. И она улетела от меня куда-то высоко-высоко. И я полетел за ней. Наши души парили вместе. И когда они вернулись, я услышал как с затихающими стонами она зарыдала. И из нее потекли слезы радости и обновления. Она возродилась в слезах, родив свое наслаждение для меня и мое для себя. И она в изнеможении, рыдая, упала на меня. Я обнял ее и принялся гладить рукой по спине. Она продолжала тихо всхлипывать.
«Ну-ну, что ты? Успокойся, успокойся…» - просил я ее.
Мы замерли и некоторое время лежали неподвижно.
«Тебе хорошо было?» – спросил я немного погодя, потому что должен был знать все до конца.
«Да… - тихо и со сладким вздохом ответила она.
Я задумался и улыбнулся.
«Скажи, тебе действительно хотелось…» - начал спрашивать ее я, но передумал спрашивать то, что собирался.
Она затаилась. А я продолжил:
«Знаешь, мне раньше в юности нравилась большая грудь. Такая чтобы двумя руками брать и накрывать. Юность максималистка. Тогда большая грудь кажется необыкновенно женственной. И только позже понимаешь, что большая грудь не такая чуткая и женственная, как маленькая. В молодости мне нравились большие женщины. Хотелось понять, что такое обладать крупной женщиной. У меня в знакомых даже числилось несколько статных красавиц. Поражала их скульптурная фигурность. Руки к ним тянулись, чтобы ощутить фундаментальность женской природы. Но они уступали некрупным созданиям в податливости, подвижности, телесной отзывчивости, что очень важно в близости. Прошло время. Теперь мне нравится грудь, которая как раз по моей руке. Такая будто кто-то прежде снял мерку именно с моей руки. И теперь я люблю отнюдь не большую женщину. И все-таки! Я хотел тебя вот о чем спросить. Скажи, тебе хотелось бы попробовать большого мужчину или небольшого мужчину с большим достоинством? Совместимость, конечно, необыкновенно важна. Или нет, скажи мне, что бы ты предпочла маленькое чувство с большим впечатлением? Или большое чувство с маленьким?»
«Ты смеешься надо мной?» – всхлипнула она.
Я действительно внутренне смеялся. Я часто над ней подтрунивал, чтобы иронией опровергнуть ее стойкое мнение или ложное впечатление.
«Прости меня! Прости! Я такая дура! Такая дура! Лучше тебя никого нет. Ты самый, самый…»
Она снова всхлипнула. Порывисто обняла меня и прижалась щекой к щеке.
«Но на это я не претендую, - сказал я спокойно, задумчиво и с заметной иронией по отношению к себе.
И в этот момент почувствовал на своей щеке влагу. Она освежила меня и ободрила. Ее чувство пролилось на меня.
«Я люблю тебя! Я тебя очень люблю! Разве ты не понимаешь этого, дурачок?» – спросила она с сильным чувством.
«Себя ты назвала дурой, - улыбнулся я. - Меня дурачком. Неплохая получилась парочка…»
Она рассмеялась сквозь слезы. Я не мог ей ответить словами с настоящим чувством, потому что во мне жила маленькая обида. Ей надо было дать уйти совсем. И нежные пронизанные чувством мои слова я отложил на потом.
За прошедшее время после болезни, родов, неприятностями с ее дядей она мне стала еще ближе и дороже. Легкие ссоры освежают отношения. Неприятностями проверяются чувства. Наше чувство оттого, что мы пережили, только углубилось. В нем появились новые оттенки. Отношения постепенно меняются и не могут оставаться прежними. Они развиваются и преображаются. Появляется привязанность, взаимная благодарность за то, что один делает для другого. И связи, которые тонкими ниточками протянулись между вами укрепляются. И кажется, есть еще много приятного и неизвестного впереди.
Я лежал навзничь с открытыми глазами. Мне снова пришла в голову мысль, которая возвращалась ко мне и поила мое сознание вечной истиной: «Чтобы познать женщину ее нужно впитывать в себя постепенно и всю. И когда ты впитаешь ее в себя всю, только тогда и познаешь». Да, нужно впитывать каждую клеточку ее тела, оттенки запаха, нюансы мыслей, своеобразность характера, красоту энергии, разнообразие эмоций, пока она вся не растворится в тебе. Я мысленно замер, повернул к ней голову и потянул в себя ее запах. Запах не полностью смытых духов, душистого мыла и еще тот ее запах, который всегда при ней. Она спала на моей руке. Я боялся пошевелиться и продолжал терпеть неудобство и боль. Затем тихонько освободил руку из-под ее головы и повернулся набок к ней лицом. Глаза сами постепенно закрылись и темнота вошла в меня вместе со сном.
Глава 25
Любовь…
Жена пошла покормить дочку и уложить ее спать. Включив чайник я из кухни направился в ванную и заглянул в комнату. Она спала рядом с ребенком, неудобно поджав под себя ноги и положив голову ближе к ее головке. Тихо прикрыв дверь детской, я зашел в ванную комнату. Перед зеркалом снял халат и повесил на вешалку. Посмотрел в зеркало и, замерев, почувствовал, как прошлое и настоящее в одно мгновение сошлись во мне. Двигаться не хотелось. Картинки из прошлой жизни мелькали передо мной и удерживали воображение на давно прошедшем. Рассеянные мысли скакали вслед за картинками. Чтобы избавиться от них, нужно было пошевелиться и начать что-то делать не в воображаемом, а в настоящем. Я взялся за ворот белой майки с коротким рукавом, потянул вверх, стащил с себя через голову и подержал ее в руках, не желая бросать на пол. Она хранила еще мое тепло. Поднес к лицу и вдохнул теплый запах. Она пахла, исправно сохраняя мой впитанный запах. Мне нравился этот запах тем, что он тонкий и пахнет мной в отличие от других разных запахов людей, предметов и продуктов. Я разглядел на майке едва заметные пятнышко от кофе или чая, крохотную точечку от варенья и яркий красный след от губной помады. Недавно любимая женщина поцеловала меня в плечо у подмышки и оставила след. Она любила оставлять на мне свои следы. Чаще это были следы от ее губной помады, оставленные на рубашках, пиджаках, шарфах и пальто. Они оставались на мне, как ее личные печати преданности и собственности. Когда-то их оттирала мать, я сам, иногда любимая женщина. Иногда она не узнавала свою губную помаду и спрашивала: «Что это у тебя?» Все пятна на майке отстираны. Только след от губной помады словно кричит о своей не проходящей правоте. Раньше я не любил пользоваться одеколонами и лосьонами, потому что они перебивали тонкий запах моего тела. Все таки мне нравилось носить свой запах при себе. Мой запах узнаваемый и несет проявление жизни. Он такое же личное, как мои личные вещи. И мне казалось, что есть еще другая сторона жизни, помеченная тонкой материей, не видимой всем. И там все выглядит примерно так… Я иду по коридорам, улицам, городам и оставляю свой запах. Я оставляю свой образ в памяти людей родных, знакомых и незнакомых, навсегда или пусть на короткое время. Я живу и повсюду оставляю свои следы и свой запах. Мои поцелуи останутся на щеках любимых девушек и женщин. Мои чувства окажутся раздарены моим знакомым во взглядах, словах и жестах. Это все случалось, и это не прошло. Когда-то мне не нравилось, когда женщины пахли духами. Мне хотелось обонять их личные, персональные запахи, чтобы понять какие они. Тогда мне казалось, что они делают косметические операции своим индивидуальным запахам с помощью духов. Они специально скрывали от меня свои запахи, чтобы я не понял, какие они. Точно также с помощью косметических средств скрываются естественные цвета лица. Запах очень много может рассказать о человеке. И позже я сам понял, что свой запах нужно скрывать и его можно доверить только близким людям. Моя любимая женщина, как многие пользуется духами. И я иногда пользуюсь хорошим одеколоном и дезодорантом. Запах духов и одеколонов говорит о том, что жизнь вокруг лучше, чем есть на самом деле. Я еще раз вдохнул запах майки и повесил ее на крючок. Я спустил трусы ниже бедер, поднял одну ногу, затем другую и снял. Они тоже хранили мой запах – следы моей жизни и интимных проявлений. Я выпустил их из рук, и они спарашютировали в бачок с грязным бельем.. Оставаясь нагим, я смотрел в зеркало. Тело на груди кудрявилось волосами. Такие легкие и нежные завитки. Они с возрастом заметно густеют. Живот с углублением пупка тоже заволосател. Если его немного втянуть, то фигура приобретает спортивный вид. Белый, недоступный загару пах выглядит нежным. Постепенно мое отображение становится размытым, контуры расплывчатыми. Я ухожу из фокуса своего зрения, которое устремляется дальше в зазеркалье и еще дальше. Появляются картинки и мысли тоже расплывчатые, неясные, которые превращаются в видеопоток из прошлого. Я думал о любви и загадочных линиях судьбы моей жизни…
Первый раз я встретился с настоящей любовью, когда ничего о ней не знал, будучи маленьким мальчиком и учеником третьего или четвертого класса. До этого я видел ее в кино, неосознанно мечтал, что у меня тоже будет это или что-то такое, когда вырасту. Я верил в сказки и очень любил сказочные истории со счастливым концом. И жизнь мне казалась нерассказанной сказкой. «Это сейчас меня наказывают за невыученные уроки, за непослушание, - думал я. - Потом я, наконец, вырасту и все будет иначе».
В тот день я шел на каток с коньками через плечо и клюшкой в руке. Торопился так, что никакая сила не могла меня остановить. Клюшка ритмично двигалась вперед и назад при каждом шаге. Коньки, связанные шнурками, покачивались перекинутыми через плечо. Один ботинок висел у меня спереди. Другой за спиной. У самого стадиона «Пищевик меня кто-то позвал. Оставалось всего-то перейти дорогу и перелезть через высоченный забор из черных железных прутьев, который мне не хотелось обходить, чтобы не терять время. Всегда было удобнее через него перелезть или пролезть в дырку, которую проделывали отгибая чуть в сторону прутья. В этих прутьях кто-нибудь иногда застревал из взрослых и мы над ним тогда потешались. Дырки в заборах и лазы нас особенно привлекали. Нетерпеливое детство всегда выбирает короткую дорогу. « Мальчик! Мальчик! – услышал я чей-то голос и остановился. Сначала мне не показалось, что это могло относиться ко мне. - Мальчик!» Я увидел, что меня звала женщина в светлом пальто с белым пушистым воротником и белой шарообразной и такой же пушистой шапке. «Ты не мог бы мне помочь?» – спросила она так робко, что я застеснялся. Передо мной стоял взрослый человек, который нуждался в моей помощи. Происшедшее казалось странным. На вид она выглядела вполне благополучной. К тому же я еще тогда знал, что есть женщины, которые тебя волнуют в любом возрасте. В них что-то такое живое, настоящее, теплое, трогательное, бесконечно влекущее. В детстве часто встречаешь разных людей, от которых идет тепло и положительная энергия. Рядом с этими людьми всегда хотелось оставаться подольше. Женщина оказалась как раз из таких. Красивая, воспитанная, привлекательна и душевная. Потому что ее душа позвала мою душу ей помочь и моя душа, хотя и не сразу, откликнулась. «Ну? – сказал я неуверенно, растерянно и в то же самое время с сожалением, потому что до катка оставалось каких-то метров двадцать. И стоило мне припуститься бегом, как через несколько минут я бы уже гонял по льду на коньках. «Помоги мне пожалуйста!» – сказала она и таким голосом, что я внутренне весь задрожал. Меня никто, никогда не просил голосом с такими интонациями. Я не знаю точно, сколько ей исполнилось лет. Думаю, лет тридцать. Чуть больше или чуть меньше. Передо мной стояла взрослая, очаровательная и молодая женщина, которую можно назвать подарком судьбы любого мужчины. И сейчас этот подарок выглядел беспомощным и совсем беззащитным, маленьким. Она колебалась и ее волнение все больше передалось мне. От чего я сильнее занервничал. «Да… - зачем-то невпопад сказал я. – А что?.. Что?» Она взяла одной рукой другую и стала мять в них у подбородка свою неуверенность. Она сдавливала ее, пыталась уменьшить, сделать совсем маленькой, но она все еще оставалась большой и поэтому занимала ей обе руки. «Что?» – снова с раздражением и неуверенностью спросил я, видя как она растерянно колеблется. «Пойдем пожалуйста со мной», - попросила она, решившись. Это заставило меня несколько испугаться и заволноваться сильнее. Меня еще никогда женщина вот так не просила пойти с ней. Другой бы на моем месте давно бы махнул на нее рукой и играл клюшкой на катке. Я не слишком охотно пошел за ней следом. Она чуть опережала меня, двигаясь передо мной какой-то невесомой мятущейся походкой и, будто не чуя под собой ног. С таким волнением и тревогой снежок метется по дорожкам, повинуясь игре ветерка. Мы уходили в сторону от катка. И чем дальше, тем мои надежды покататься вдоволь на коньках таяли, как снежинки упавшие на мое лицо. Я не знал, куда меня ведут и что я должен буду делать. И с одной стороны мне почему-то хотелось помочь этой взволнованной женщине, хотелось узнать ее тайну. С другой стороны мне хотелось скорее стать на коньки. Я почему-то расстроился от неизвестности и затосковал. Во мне появилась откуда-то взявшаяся неизвестная до сих пор вселенская мука и я замедлил шаг. «Здесь недалеко есть телефонная будка, - сказала женщина, заметив, что я пошел медленнее. – Вон она…» Я увидел на другой стороне дороги застекленную телефонную будку с белой снежной шапкой наверху и разукрашенным морозом стеклами. «Помоги мне, - снова сказала она. И мы пошли с ней к будке. - Сейчас я наберу номер…» Женщина зашла в будку, открыла сумочку, которая висела у нее на плече, достала кошелек и из него дрожащими пальцами вытащила двухкопеечную монету для таксофона. Держа в руке монету, она продолжила: «Я наберу номер и дам тебе трубку». Я немного смутился и с испугом спросил: «Зачем?» Она, дрожа и вибрируя всем телом, попросила меня: «Ты просто послушай». Я смотрел на женщину широко раскрытыми глазами, понимая, что сделаю все, что она попросит. Для нее происходящее имело значение в этот момент самого важного события в мире. Трепеща и волнуясь до мелкой дрожи, она опустила монету в специальную щелку таксофона и непослушными пальцами принялась набирать нужный номер. Несколько раз палец ее соскальзывал, срывался с диска, и она набирала номер телефона заново. Впоследствии, когда женщина рядом со мной впадала в такое состояние необыкновенного трепетного волнения, меня всегда охватывало чувство сладкого и страстного возбуждения. Тогда я прижимал ее тело к своему для успокоительного восторга, чтобы наши эмоции начали перетекать друг в друга. Я точно знал, что ничего не смогу спросить, если на том конце провода отзовется чей-нибудь голос. Она набрала номер, услышала трубке гудки и протянула ее мне. Я осторожно, как нечто ценное взял трубку в руки и поднес к уху. Послышались длинные гудки. Один, второй, третий… Я испугался, что трубку никто не возьмет. Но ее взяли и сердце мое дрогнуло. Красивый бархатистый мужской баритон, с трудом сдерживая радостные нотки, произнес: «Алло! Вас слушают!» Я смотрел на женщину. «Кто там?» – прошептала она. Я заморгал глазами, потому что того человека совершенно не знал. – «Мужчина?» – спросила она шепотом, вся дрожа. Я кивнул. Бархатистый баритон потерял радостные нотки и все спрашивал у меня: «Кто это? Говорите… Вас слушают!» Я в свою очередь слушал его голос и не знал что ответить и испытывал жуткое неудобство. «Какой? Какой у него голос?» – спросила она нетерпеливо, сложив молитвенно у подбородка руки. Я с широко распахнутыми глазами беспомощно пожал плечами. Она тихо взяла у меня трубку из рук, поднесла ее к уху, прислушалась и, вся покраснев, неслышно опустила трубку на рычаг телефона. «Спасибо! Большое тебе спасибо, мальчик!» – спокойно, блаженно с просветленным лицом сказала она и смятенная плавно пошла от меня по дороге.
Я посмотрел ей вслед, понимая, что первый раз в жизни столкнулся с чем-то большим и недоступным моему пониманию. Быстро развернулся и поспешил на каток. Дома оставались невыученными уроки и надо было поскорее накрутить побольше кругов по льду на коньках, накувыркаться на льду всласть, извозиться в снегу, наиграться до радостной усталости клюшкой и шайбой с тем, чтобы в полном удовлетворении вернуться домой.
Этот эпизод так и остался в моей памяти. Я иногда возвращался к нему и спрашивал себя, почему она сама не могла набрать номер и послушать мужской голос или женский, почему она дала трубку мне. Только гораздо позже я понял, что влюбленный человек не может сделать не только этого, а также простого и элементарного. Потому что он уже не принадлежит себе и в то же самое время не может открыться тому, в ком он еще не уверен. Не может и не хочет никак ему себя преждевременно выдать.
Второй раз я встретился с любовью годом позже. И она коснулась меня крылом неведомого, которое я не воспринял и не понял тогда. И только годы спустя я что-то начал понимать и о чем-то догадываться.
Однажды мама пришла с работы и сказала, что в воскресенье мы поедем в гости. В гости я ходить любил. Там можно было поесть что-нибудь вкусненькое и увидеть незнакомые лица людей, которые смотрели на меня, как на знакомого, с улыбками и радостью приговаривая: «Так вот он какой!» Мы долго ехали на одном трамвае, потом пересели на другой трамвай. И я все время спрашивал: « Ну долго еще?.. Сколько?.. Когда мы приедем?» После трамвая мы долго шли пешком и пришли к пятиэтажкам из серого кирпича, очень похожих на дом, в котором жили сами. Мама все заглядывала в бумажку, на которой был написан адрес. Мы поднялись на четвертый этаж и нажали звонок у двери. Дверь нам открыл улыбчивый мужчина в рубашке и брюках. Он радушно пригласил нас зайти, помог раздеться и повел к столу в большой комнате. За столом сидела его жена и дети. Старший мальчик, его звали Володя, оказался на год старше меня, младший на год младше. Еще у них была сестра. Я помню, как сразу сошелся с детьми дяди Коли, начали играть. Скоро оделись и высыпали на улицу. Мне так понравились эти ребята, что я готов был без конца с ними бегать и играть в разные игры. Она оказались такими заводными и веселыми, что мне не хотелось с ними расставаться. Я даже забыл о маме, которая осталась сидеть за столом со взрослыми. И когда пришло время уезжать, я все бегал с ребятами и не хотел уезжать и ребята просили оставить меня у них. Дядя Коля предлагал матери остаться на ночь. Но она отказалась. Мне так понравились дети дяди Коли, что по дороге домой все расспрашивал, когда мы снова поедем к ним в гости. Тем более, что дядя Коля и его жена нас приглашали. И мама говорила, что скоро. По дороге домой я расспрашивал маму, откуда она знает дядю Колю. И она мне рассказала знакомую историю времен войны, которую я не однажды слышал. Когда немцы оккупировали Украину они начали угонять молодежь в Германию, чтобы те там работали на заводах. Набивали полные вагоны и везли. Мама рассказывала, что будучи совсем молодой девушкой ехала в вагоне и разговорилась в тамбуре с парнем, который ее спас. Узнав, что она не хочет ехать в Германию, он предложил ей перетянуть ноги веревками. Тут же достал из кармана веревки и перевязал ноги. Уже когда пересекли границу, ноги у мамы распухли и ее сняли с поезда. Больных в Германию не пускали. Маму поместили в больницу недалеко от станции в инфекционное отделение. Рядом с ней лежала польская проститутка с сифилисом, которая каждую ночь убегала через окно гулять в город. Ноги у мамы раздались стали красными в нарывах. Врач поляк поставил ей сложный диагноз и ее отправили обратно на Украину. Так вот этот загадочный парень, который ей перевязал ноги, оказывается и был этот самый дядя Коля. Она иногда его вспоминала, не называя имени. И, как выяснилось, дядя Коля разыскивал ее все эти годы. Он приезжал на родину и спрашивал у односельчан, где Маша. Ему говорили, что она уехала в Москву. Адрес ему никто дать не мог. В тот год летом, когда он снова разыскивал маму, ему, наконец, кто-то дал адрес. Он, проживая тоже в Москве, сразу написал ей письмо и пригласил в гости. Прошло какое-то время и я спросил у мамы, когда мы поедем к дяде Коле. Она сказала, что скоро. Но в гости к нему мы так и не поехали. Через некоторое время я снова вспомнил о дяде Коле и его детях, с которыми хотел увидеться. На этот раз мама ответила мне предельно ясно: «Никогда». Я не знал, что ей сказать и очень расстроился Для меня это осталось загадкой. Через несколько лет, когда в подростковом возрасте я снова вспомнил нашу поездку к дяде Коле и то, как мы играли с его ребятами, и как нам было весело. Мне казалось, что я их полюбил за один день. Так получилось, что за какие-то полдня эти ребята стали моими лучшими друзьями, которых я хорошо понимал. Я снова спросил у мамы про дядю Колю. Она мне коротко сказала, что он умер. Я расстроился и растерянным перестал ее расспрашивать. Мне показалось, что тоже очень расстроена. Уже юношей я снова вспомнил про дядю Колю и спросил о нем у мамы. Мне казалось, что осталось что-то недосказанным. И мама мне рассказала, что дядя Коля писал ей письма и просил приехать. В то время она развелась с отцом и жила в обиде на судьбу, хотя и не жаловалась. Дядя Коля узнал, что она развелась в тот день, когда мы приехали к нему в гости. Однажды я видел письмо от него, которое мама мяла в руках. Она держала его и не знала куда деть, потому что ей хотелось его спрятать. Она никак не хотела ехать к нему. Тогда он сам приехал к ней. Они разговаривали. Мельком увидев этого человека, я его не узнал. Это был не веселый человек с открытой душой, о ссутулившийся худощавый мужчина. Что он ей говорил, что предлагал я не знал, потому что все это происходило мимо моих глаз. После дяди Коли приезжала его жена. Мама говорила о ней, как об очень хорошей женщине, добрая, работала маляром. Она говорила с мамой упрашивала ее приехать и передавала, что дядя Коля очень страдает. Прошло немного времени и жена дяди Коли прислала письмо, что он умер. Что произошло между этими троими людьми, какие слова между ними были сказаны, я не знал. Мама об этом не любила вспоминать и сильно мрачнела. Но по тому, как я полюбил детей дяди Коли я понял, что это был очень добрый, отзывчивый и душевный человек. Он жил на одной волне с мамой и со мной. Возможно он жил на одной волне и с его женой. Когда я узнал, что он умер, я почему-то очень жалел его детей. С тех пор мы с ними так и не виделись. Нам хватило одного дня, чтобы полюбить друг друга и это впечатление пронести дальше по жизни. Каких чувств хватило моей матери и их родителям я не знал. Они втроем встретились в середине жизни и этого оказалось достаточным, чтобы один умер, а другие продолжали тихо страдать.
С любовью и ее приметами я встречался и дальше по жизни.
Однажды в юности, когда на меня с интересом смотрели девочки, посматривали женщины и останавливали взгляд пожилые женщины, я ехал в автобусе и вдруг в какой-то момент почувствовал на себе пристальный взгляд. Такие взгляды вызывают беспокойство и волнение. Когда взгляд легкий, ласковый, короткий, это приятно и похоже на скрытый и тайный комплимент. Когда он внимательный, то в нем скрыто любование и заинтересованность. И когда он взволнованный, продолжительный, то от тебя явно чего-то хотят. Я посмотрел на пожилую женщину, которая остановила на мне долгий взгляд и меня всего перевернуло от ее глаз. Она сидела на переднем сиденье у выхода из автобуса. Маленькая, сморщенная, совсем старушка. Но в глазах ее в этот момент жила вернувшаяся молодость. Глаза ее вспыхивали далекими огоньками памяти. Я поворачивался к ней боком, отворачивался в сторону, стоял спиной и все время чувствовал на себе ее взгляд. Она продолжала на меня смотреть с каким-то просветленными взглядом и с особым любованием. И я воспринимал этот взгляд как нечто внешне знакомое при незнакомом окружение. Она смотрела так, как будто меня знала. Но я ее не знал. Приближалась моя остановка. Я придвинулся к выходу из автобуса. Едва я оказался рядом с ней, как она потянулась ко мне сухонькой головкой, которую подпирала морщинистым кулачком и спросила: «Вас как зовут?» Я сильно удивился и назвал свое имя. Тогда она смутилась, разочарованно покачала головой из стороны в сторону и с сожалением вздохнула: «Нет, не то имя… Не то…» Мне стало не по себе и даже обидно, почему не то имя, это мое имя. Мое!.. Так почему же оно не то? Я с недоумением смотрел на старую женщину. Она снова подняла заблестевшие глаза и, смотря на меня снизу вверх, произнесла: «Я думала… Владимир…» И тут же по ее лицу легко потекли слезы. Она улыбнулась мне сквозь слезинки, продолжая смотреть на меня с умилением и любовью. Вокруг нас находились другие пассажиры. Они обратили на нас внимание и смотрели на меня, как на источник ее слез. Я смутился и не знал, что мне делать. Перед тем как выйти из автобуса я снова посмотрел на женщину. В ее глазах как птица в клетке билась когда-то упущенная любовь, разбитое, несбывшееся счастье. Я сошел на своей остановке, но сердце еще долго щемило от ее удивительного взгляда, за которым скрывалась вся жизнь другого человека.
Я долгое время после этого думал о том, что вот придет моя любовь, а я не узнаю, что это именно она. И тогда когда-нибудь в старости я также буду смотреть на какую-нибудь девушку и плакать, что упустил свою такую же. Я очень боялся, что это произойдет со мной. И говорил себе, что со мной никогда, ничего подобного не должно случиться. Я должен ее обязательно рассмотреть, узнать и ни в коем случае не упустить. И я расспрашивал у старших товарищей и друзей, как они познакомились со своими женами. Как они поняли, что это любовь? Часто рассказы были довольно прозаическими. Но за ними стояла жизнь. Я размышлял о том, что такое увлечение, что такое соблазн и что такое настоящее чувство. И когда я встречался с девушками или женщинами, к которым меня влекло, я спрашивал себя: «Это любовь или что?» Позже, когда она пришла ко мне, у меня даже не возникло никакого вопроса. Она просто взяла меня со всеми потрохами и никуда уже не отпустила. Только теперь, когда мы с любимой прожили некоторое время вместе, я понял, что не просто люблю ее, а люблю очень сильно и мое чувство к ней становится другим. Оно становится глубже и проникновеннее.
Как-то в студенческие годы поздно вечером я ехал в метро. Вокруг никого. Только где-то впереди ворковала на ступеньках эскалатора молодая парочка. Лучшего места для поцелуев, чем движущиеся ступеньки эскалатора было не найти. Навстречу едут люди, которые тебе уже не встретятся никогда. В ту же сторону, что и ты, едут другие люди, которые находятся на разных уровнях и им не все видно. Я всегда воспринимал движущийся эскалатор в метро, как театр людей. Одни едут вниз, другие вверх. Перед тобой меняющаяся череда из характеров, бюстов, торсов. Здесь же демонстрация моды и стилей. И еще лица, лица, лица… Все такие разные. Каждое несёт на себе печать своей жизни, некий как бы сказать физиономический слепок с нее. Здесь все, как на ладони. Манера одеваться, мимика, жесты, эмоции. Все это так интересно. Когда люди идут по тротуару, их лица не всегда открыты. Они то видны, то скрываются за чьими-то спинами. Ходьба делает их устремленными, сосредоточенными, озабоченными. На эскалаторе же все стоят. Несколько минут люди принадлежат только себе и больше никому. На движущихся ступеньках они кажутся откровенными, открытыми. Заинтересованный поворот головы, улыбка, заинтересованный взгляд ничего не значат. Потому что вы едете в разные стороны. И вернуться каждому из вас нельзя. Кроме этого, человек отчетливо виден по пояс. Бюст есть самая выразительная часть тела. Поэтому очень интересен поток живых бюстов на эскалаторе и череда лиц. За каждым лицом жизнь. Это некая ярмарка тщеславия, глупости, высокой интеллектуальности, наивной простоты, коварности и добродетели. Мне это было всегда необыкновенно интересно. Метро это общественное место, где жизнь предельно динамична. Она быстро течет и изменяется. Там можно оказаться на виду и там можно затеряться и целоваться у всех на виду. Проявление любви характерно не только для уединенных мест, но и для людных тоже.
Так вот тогда я ехал на эскалаторе, услышал дикий крик, удивился и осмотрелся. На другом эскалаторе противоположном ехала женщина и кричала, истерично размахивая руками. Я посмотрел к кому относились крики и увидел, как ехавшая впереди молодая парочка самозабвенно и проникновенно целуется. Торговка же, ехавшая вверх с пустыми корзинами, обзывала их и стыдила на чем свет стоит. В ее пустых корзинах не оказалось яблок, иначе бы она начала ими бросаться в целующихся. Я испытывал за нее стыд и радовался тому, что ей с нами оказалось не по пути. Между нами была разница, которая заключалась в том, что я им сочувствовал, а она завидовала и ненавидела.
Там же в метро, будучи женатым мужчиной я увидел такую сценку. Подобное, как мне кажется, можно увидеть только в кино. На платформе метро около меня стояла женщина лет сорока. Скорее всего приезжая, очень симпатичная, опрятная и хорошо одетая. Она безотрывно и зачарованно смотрела в сторону от путей, куда подходил электропоезд, в направлении колонн. Выражение лица ее меня поразило. Она вся в этот момент находилась в другом месте, там куда смотрела Я проследил ее взгляд и увидел целующихся. Молодые люди обнялись и слились у всех на виду в поцелуе. Это выглядело восхитительно и увлекательно. Вся жизнь для них сейчас сосредоточилась в этом поцелуе. Но меня больше интересовала женщина, которая смотрела на них, как смотрят в кинотеатре захватывающий момент. Она вся была погружена в их поцелуй. Она более чем сочувствовала им. Она стремилась к ним и помещала себя на место той девушки. Ее рот даже чуть приоткрылся для поцелуя. Я понимал молодых ребят, так как сам также увлеченно целовался в метро. И я разделял чувство этой взрослой женщины, которая прожила большую часть своей жизни и, похоже, никогда, ничего подобного не испытывала. Она внимала поцелую с удивлением и отдавалась ему вся, хотя он ей и не принадлежал. Я видел, как ей хотелось сделать шаг и оказаться на месте девушки. Но в то же самое время она стояла, как вкопанная, замерев от чужого восторга и не двигаясь. В этот момент ее окликнула подруга. Стоявшая возле целующихся не сразу ее услышала. И когда поняла, что зовут ее, зашаталась пьяно под впечатлением от увиденного и от чувств, охвативших ее, пошла на зов с грустью, сама не своя. Она не знала любви, просмотрела, не увидела ее, сдерживая себя из скромности. Она смотрела на ребят и все в ней говорило: «Вот, бывает же такое в жизни, а не только в кино». Она приехала из городишки, где люди не позволяют так себя вести. Но в ней чувствовалось разочарование от упущенных возможностей и прошедшем времени.
Вечером я очень поздно вернулся с работы. Жена с дочкой заснули в спальне, как будто только заснули. Есть не хотелось. Мне нужно было принять душ.
Я снова стоял перед зеркалом. Моя кожа просила влаги. Я отодвинул занавеску, сделал шаг в ванну и включил воду. Она потекла через рассекатели, врезаясь в конце полета в мое тело и проливаясь на ноги. Как хорошо стоять под покалывающими тело струями воды, поворачиваться, выгибаясь так, чтобы каждый его кусочек ощутил очищающий стук воды. И руки такие чуткие и все понимающие без слов гладят кожу, растирают тело, смывая наслоения старых отмерших клеток и броню высохшего пота. Они оглаживают все тело. Я их чувствую. Они не только касаются меня, но и мнут плечи, массируют грудь. Они делают все, как нужно. Поливают меня шампунем и затем смывают его. Я выключаю воду. Она как следует освежила меня. Беру с полки чистое банное полотенце, промокаю себя. Оно впитывает воду и оставляет меня сухим, ободренным и чистым. С верхней полки шкафа беру чистые майку и трусы, приятно пахнувшие отдушкой. Вдыхаю их аромат. Надеваю майку и трусы. Феном сушу волосы. Набрасываю на плечи махровый халат, который промокает остатки воды на мне. Выхожу из ванной комнаты. Выключаю свет и в полной темноте иду в спальню. Сквозь сумерки, образованные от уличного света вижу жену и дочку. Ложусь с ними на краю. Теперь все самое дорогое лежит рядом справа от меня. В благодушии почти тут же засыпаю.
Командировка на смежное предприятие располагала к тому, что можно чуть дольше полежать в постели и не торопиться. Едва я зашевелился, она очнулась от дремы, отодвинулась от ребенка и уткнулась мне носом в плечо. Плечо чувствовало одновременно и свежеть весеннего дня, проникающего в спальню через форточку, и ее горячее дыхание. «Доброе утро», - сказала она. «Доброе утро», - ответил я, пуская любимую женщину к себе под мышку. «Как Машка?» - спросил я. «Ночь плохо спала, просыпалась. Под утро мне приснился очень хороший сон про нас. Я часто загадываю, чтобы мне приснился сон про нас… Сегодня мне приснилось, что мы с тобой идем по лугу навстречу поднимающемуся раннему солнцу. Мы идем, идем… И так хорошо…» Я шевельнул рукой и сдвинул кисть с плеча дальше к груди. Взял пальцами через ночную рубашку горошину ее соска и принялся его нежно теребить. «Ой! Ты что? Нельзя!» - сказала она. «Почему?» – спросил я и улыбнулся. «Я не смогу остановиться, - засмеялась она. - Машка проснется».
Я поцеловал ее в щеку. Она поцеловала меня куда смогла. Получилось под мышку. И очень трепетно. Каждый из нас подумал о своем.
«Знаешь, мне раньше казалось, что я такая испорченная. Все время думаю о любви. Думала, что все люди нормальные и только я одна ненормальная. Потом я насмотрелась всяких западных фильмов и поняла, что все люди такие. Все думают о любви.
Я слушал ее и думал: «И я такой же… Я точно также думал когда-то».
В это мгновение посмотрел на нее и понял, чем когда-то поразил меня ее взгляд. В нем скрывалась жажда любви. Поиск только своей, особенной, и страдания из-за ее отсутствия. Это все сидело глубоко внутри ее.
«Кто пойдет готовить завтрак?» – спросил я.
«Я» - живо сказала они, желая подняться с постели.
В это время Машка заворчала, сморщилась и закричала. «Я ее недавно кормила. – Она посмотрела на часы. – Нет, уже пора…»
«На тебя приготовить?» - спросил я.
«Приготовь, или я сама потом что-нибудь приготовлю и съем», - ответила она.
В начале мая мы с женой и дочкой переехали на воздух в загородный дом. Туда же приехали тетя Тоня и моя мама. Я каждый день ездил на работу на электричке. Мы уже подумывали, чтобы купить автомобиль.
На работе мне в помощь дали менеджера, которая занималась закупками деталей и курировала цех для изготовления наших макетов. Ее звали Ира. Она была стройной девушкой естественной блондинкой с видной грудью, которая могла оказаться как раз мне по руке. Ира рассказывала, что у нее есть жених, о своих увлечениях. И я сам не заметил, как она стала играть в моей жизни особую роль. Иногда во время обеда мы уезжали в кафе на набережную. К этому времени мы купили автомобиль. Ира тоже ездила на автомобиле. Мы назначали свидания на набережной в определенное время и подъезжали на машинах к стоянке у парапета. Обедали в кафе, гуляли по набережной и ехали на работу. Вечером она встречалась со своим женихом, а я ехал за город к жене и дочке. Общаясь с ней, я первый почувствовал, как девушка или женщина влезает в твою голову и там располагается. Иногда мне казалось, что я вижу, как она забирается в мою черепную коробку, перенося в нее ноги. С тех пор, когда бы я, что ни делала, Ира сидела в моей голове и за мной наблюдала. И я знал, где она и что делает. Между нами образовалась невидимая связь. Мы перезванивались по телефону даже по вечерам, когда появлялись возможности. Иногда она звонила после ужина и я ей говорил, что гуляю по краю леса с дочкой. И сам иногда вдруг поздно вечером звонил ей. Тогда она рассказывала мне, что собирается ложиться спать. Жениху Ира ничего не позволяла и не жила с ним интимной жизнью. Так она говорила. Мне оставалось снять квартиру, позвать ее к себе в гости, чтобы укрепить отношения. Она точно забралась в мою голову, но не поселилась в сердце. Она была лишь гостьей, которая заглядывает в мое сердце и все. Если бы у нас с ней начались такие отношения как с женой, когда мне просто снесло голову и я стал другим человеком, который не принадлежал себе, я бы не смог с собой справиться, и у нас с Ирой начался бы бурный роман. Но получалось так, что между нами не были сказаны последние слова. Я не хотел ломать свою жизнь. Она же не знала, как далеко могут зайти наши отношения. В то время, как я понимал, что они могут зайти так глубоко насколько сильно я ее в эти отношения позову. Мало того, Ира так забралась ко мне в голову, что я, казалось, не мог без нее существовать. Иногда я обнимался с женой в постели и вдруг будто видел, чувствовал, что Ира стоит рядом и смотрит на нас. В какой-то момент я испугался и мне показалось, что жена ее вот-вот заметит. Жена движениями попросила у меня ласки. Я сильнее обнял ее и видел затылком, как Ира приблизилась и, стоя совсем близко, смотрит на нас, словно завидуя и желая оказаться на месте жены. Мне это очень мешало. Я не мог сосредоточиться на жене, и мысленно попросил Иру уйти и не смотреть. Но она не уходила. Я не мог уже отвлекаться на нее и наслаждался с женой. В какой-то момент я увидел, как Ира поднялась на кроватью и смотрит на нас сверху. Когда мы закончили, она находилась под потолком в углу и оттуда смотрела на нас с завистью. Я лежал на спине, испытывая вину перед ней.
Случилось так, что жене кто-то позвонил и, она, испытывая ревность, стала проверять на моем телефоне смс-сообщения и звонки. В какой-то момент она откровенно спросила: «У тебя кто-то есть?» И я ей честно ответил: «Нет». Она спросила с пристрастием: «А кто такая эта Ира?» И я ей все рассказал, утаивая только наши встречи на набережной. «У вас ничего не было?» - спросила жена. И я ей ответил честно: «Нет». Она обняла меня и с тревогой произнесла: «Пожалуйста, не пуская никого третьего между нами…» Я попытался освободиться от ее объятий, но она меня не пускала. «Какая она?» - спросила жена. И я рассказал ей, как мог. «Совсем молодая…» - сказала жена. Я кивнул головой. «Ты мой!.. Мой!..» - сказала она так, что я прослезился. – А я твоя! Твоя!... У нас дочка…» В этот момент я окончательно решил, что связь с Ирой мне ничего не даст: ни высоты чувств, ни познания граней жизни, ни новых впечатлений. «Успокойся, - попросил я ее. – Все будет хорошо».
С Ирой у нас отношения изменились. Разговаривая с ней я отводил глаза в сторону. И она что-то начала понимать. Я мысленно просил ее покинуть мою голову.
Мне важно было, чтобы жена чувствовала себя спокойно. Но если женщины что-то вобьет себе в голову, оттуда это не так просто будет выбить. Я это понял несколько позже.
Когда я уехал в командировку, жена приехала на работу и навела порядок на моем столе. Перемыла мою посуду, разложила правильно предметы, протерла пыль на столешнице, на компьютере, принтере. Помыла ящики стола. Вернувшись, я увидел порядок на столе и понял, что здесь не обошлось без женских рук. Сослуживцы сказали, что приезжала моя жена и все помыла, разложила по местам и по полочкам. Это она так чистила пространство вокруг меня. Вечером я поехал за город и она призналась, что была и все помыла. При этом она выглядела вполне довольной.
Через неделю Ира подошла ко мне и стояла, пока я не обратил на нее внимание. Она ничего не говорила. Я молча, работал на компьютере. Она дождалась, когда мой сосед вышел и сказала: «Я выхожу замуж…» Я вежливо улыбнулся и спросил: «Когда тебя можно будет поздравить?» Она сказала, что скоро, еще некоторое время стояла, словно чего-то ждала и ушла. Она действительно скоро вышла замуж, но не за жениха, а за своего начальника. Она явно вышла замуж не только по симпатиям, но и по расчету. Вот из-за этого расчета у нас с ней и ничего не получилось. Там, где есть расчет и нет душевного порыва, там нет места настоящим чувствам и мне тоже.
Но эпопея на этом не закончилась. Жена стала беспокойной, и я не мог понять в чем дело.
Однажды я не поехал я работы за город, чтобы не ехать в пробках. Решил, что поеду рано утром в субботу. Пришел домой, разделся и решил принять душ.
Я только вышел из душа, как в квартиру ворвалась жена. Она обошла всю квартиру и вернулась ко мне. Я стоял в коридоре и вытирал голову махровым полотенцем. «Ты один/?» спросила она. Я кивнул, не зная, что меня ожидает. «Почему ты не приехал к нам?» Я объяснил ей, что не еду из-за пробок. Пятница у меня вышла тяжелой и я решил отдохнуть и выспаться. Она бросила мне на грудь и заплакала. «Я думала… Думала… Мне что-то стало нехорошо… Сердце забеспокоилось. И я все бросила поехала…» Только в этот момент я встрепенулся и с испугом спросил: «А где Машка?.. Ты ее оставила?» Она вытерла слезы и с заморгала блестящими глазами. «С кем ты ее оставила?» - недовольно спросил я. «С тетей Тоней и твоей мамой…» - сказала спокойно она. И от сердца у меня отлегло. «Я думала… Я думала, ты с этой… Как представлю, что вы там общаетесь, так места не нахожу», - сказала она и отвернулась, продолжая плакать. «Глупая, - сказал я. – Ира замуж выходит…» Она перестала плакать и повернулась ко мне: «Правда. Сегодня отмечали их помолвку». Она заглянула в ванную и спросила: «Почему ты сразу душ принимать пошел?» Я ответил: «Пятница оказалась трудным днем, и я решил лечь отдохнуть». Она сразу спросила: «Это из-за нее?» Я в недоумении замер. «Причем тут она?» - с удивлением спросил я и тут же подумал, что она не так далеко от истины. «Ты же сам сказал, что отмечали помолвку. Тебе тяжело было?» Я возмутился. «Послушай, не нужно ничего придумывать. Просто у меня выдался трудный день», - сказал я и подумал: «Может быть, она права?.. И это из-за нее у меня разболелась голова. Из-за этих слов, сказанных Ире. Я пожелал ей семейного счастья. Это было не совсем искренно с моей стороны…» Она сказала: «Я так чувствую… Мне сердце подсказывает… Давай я тебе дам таблеточку… Выпей анальгин…» Она выворачивала меня наизнанку и говорила мне даже то, в чем я сам себе не мог признаться. «Я все знаю, - сказала она. – Ты ее любишь… Только не бросай меня…» Я посмотрел на нее проницательно и спросил: «С чего ты взяла?» Она тут же сказала: «Помнишь, мы неделю назад ехали в машине. По радио звучала песня… «Не любимые с нелюбимыми…» У тебя были такие глаза. И я все поняла». Я обнял ее и сказал: «Глупыш… Мне очень понравилась песня. В ней был настоящий драматизм…» Она оттолкнула меня в грудь и заговорила страстно, горячо и с нервом. «Я знаю, знаю… Я все знаю… Это все из-за нее…» Чтобы убедить ее в обратном, мне нужно было самому поверить в эту версию. Может быть там что-то было такое, о чем она говорит. Но мне тогда казалось, что это все мелодия песни и слова… «Перестань, - попросил я. – Не нужно ничего придумывать». Она отрицательно закачала головой. «И сегодня вы должны были встретиться здесь в нашей квартире… Прощальная встреча. Ведь так?.. Я права?..» Я занервничал, потому что это могло не прекращаться и длится без конца. «Хватит, - сказал я. – Хватит слов, хватит лжи, хватит выдумывать то, чего не было и не могло быть...» Я обнял ее. Она отдернула плечо. «Не трогай меня», - послышалось тут же. «Иди прими душ, мы ляжем и отдохнем. Нам придется ехать в ночь… Нас ждет Машка. Она уже ищет твою грудь, чтобы покушать». Она сложила руки на груди и воинственно повернулась ко мне. «Я оставила им молоко в бутылочке… Скажи мне правду. Я тебя очень прошу. Если что-то случится, я не выдержу… Я брошусь под машину…» Я невольно улыбнулся, потому что она могла сделать то, о чем говорила. Слишком сильные чувства ею сейчас водили. Мне ее нужно было успокоить. «Я тебе сказал всю правду. Мне больше нечего сказать… Иди, принимай душ… Я понимал, еще немного и я сам могу сорваться. – Я жду тебя в кровати. Там и поговорим».
Я подтолкнул ее в ванную комнату и вошел в спальню.
Я лежал в постели, когда вошла она окутанная большим махровым полотенцем. Я откинул одеяло и, когда она легла притянул ее к себе. Я должен был успокоить ее любовью Женщина чувствует любишь ты ее или нет, через нюансы близости. «Зачем ты спешишь… Я так не могу… Мне нужно полежать успокоиться…» - сказала она. «Ты не успокоишься, пока я буду ждать. Конечно, я нетерпелив. И если мне хочется, то мне хочется. Нужны особые причины для терпения. Эта причина в твоей готовности. Но я не хочу ждать. Это как в театре. Нельзя затягивать с развитием действия. Во многих спектаклях начало мне кажется всегда очень затянутым. Завязка должна быть понятной, но не должна занимать много места и времени. Еще нужно, чтобы кульминация удалась. Это важнее начала. А окончание с развязкой должно получиться ярким и мощным. И кульминация, и действие, и окончание у нас получается. Мы обновляемся… Я хочу, чтобы ты поняла, насколько являешься для меня желанной. Ты для меня желанна, понимаешь?» Она так моргнула мне ресницами, что я понял – это ее «да». Сначала я рассказывал ей, как люблю ее шепотом и руками, и ждал, ждал, все равно ждал, когда она вся распустится ко мне. И она прослезилась от нахлынувшего чувства, и раскрылась. Ее глаза заблестели. Я шептал ей слова любви и получал ее слова обратно. Я слышал то, что она мне говорила, и знал, что ею сейчас владеет любовь. Наши объятия становились крепче, поцелуи ярче. Только что она мне шептала, что ей со мной хорошо. И наш шепот сливался. Только что она стонала. И одни ее стоны, переходили в другие, и другие в третьи. И я стонал вместе с нею, чтобы наше звучание совпадало. И музыка нашей любви продолжалась. Ее стоны иногда переходили с нескромные крики. Слезы раскрыли ее так, что можно было разглядеть глубину ее души. Я оросил ее своим соком. А она оросила меня своим. Наше слияние произошло. Мы поднялись над всеми и потекли по реке счастья. Я не сомневался. Она испытала множественный оргазм и мне не нужно было о чем-то спрашивать, потому что об этом мне говорили ее глаза. Я был уверен, что ей сейчас хорошо.
Раньше я знал, что, если, когда-нибудь ей нужна будет близость, она сделает для этого все. И это будет обязательно вечером перед сном. И она сама приведет все к желаемому завершению. И даже, если я буду не в форме, уставшим, то пойду за ней, пойду ей навстречу. Мы не всегда совпадаем. Я люблю иметь близость утром. Она любит сближаться вечером. Так мне казалось. Я повернулся к ней и спросил: «Ты любишь, что бы у нас все было вечером, перед сном». Она выслушала мою мысль и ответила: «Я люблю наслаждаться с тобой утром, когда влечение страстное и силы, эмоции свежи». Она помолчала и сказала: «Утром у меня там все спит. Не раскрылось еще. Я не готова... Вечером все по-другому…» Я оживился: «Утром ты спишь… - повторил я ее слова, - и у тебя там все не раскрылось. Но утром ты девочка. И я тебя чувствую, воспринимаю, как девочку. И ты мне нужна такая, и я тебя желаю, как девочку… Потом, когда у тебя там все раскрывается, ты становишься женщиной. И я тебя хочу, как женщину. Наверно, когда я хочу тебя, как девочку, движения должны быть какими-то другими. Я должен как-то по-другому все делать». Она помолчала и сказала тогда, когда я подумал, что она совсем не ответит: «Да, движения должны быть другими… - Она снова помолчала и продолжила. - Мне нравится, когда у нас получается утром. Раньше я не могла понять, как это может быть утром? Теперь мне нравится». Я сказал: «Мне вечером тоже нравится. И ночью… Я люблю разнообразие в близости. Когда наступает вечер и затем ночь, все становится другим. Чувства обостряются, они берут в руки кинжалы. Им нужна острота приключений». Я на секунду обратился к своей памяти, припоминая какой неистовой и отчаянной она может быть. Эта всадница, воительница, которая в азарте экстаза несется по степи в погони за добычей или к намеченной цели. И такой она бывала только во тьме.
«Иногда мне хочется днем, - тихо призналась она.
« Когда я на работе?» – спросил я и улыбка появилась на моем лице.
«Да… Мне хочется ехать к тебе, и я не могу дождаться вечера».
Я помолчал и сказал:
«Вечером за день так набегаешься, надергаешься, что нет нужной бодрости. Иногда хочется быстрее заснуть. У тебя все по-другому. Вечером тебе нужна разрядка, чтобы перейти скорее ко сну и отключится от дневных забот. Ты слишком погружена в свои дела, и тебе нужно очиститься, разгрузиться. Ты слишком и без остатка отдаешься делам. И потом так же без остатка отдаешься стихии любви. И в этом, наверно, находишь равновесие.
«Да… Это так».
«Ты говоришь: «Мне мало». Но, если я буду тебя ласкать долго... Что из этого может получиться? Во-первых, я могу просто устать. Во-вторых, могу забыть, для чего я это делаю. И в-третьих, утром точно опоздаю на работу».
Она засмеялась.
«Какой ты! Все обращаешь в шутку».
«Это лучший способ не показаться слабым, настоять на своей правоте и уйти от ответственности.
Я тоже рассмеялся. И потом самокритично добавил:
«Я ничего не могу делать долго. Мне нужен результат… Длительность приближения к желаемому меня изнуряет».
« Я думаю, почему у нас все разладилось? Из-за нее?..»
Мне не хотелось возвращаться на прошлую тему. Я подумал и сказал: «Дети- это пограничники взрослой жизни. До них жизнь идет, как правило, одна, после них – другая. Ты всю неделю за городом с Машкой. Я дома. Если каждый день ездить к тебе, то накапливается усталость. Я же сначала каждый день мотался к вам… Машка спала с нами. И это тоже мешает…» Она сказала: «Один раз в неделю видеться - это мало…» Я улыбнулся: «Тебе всегда и всего мало». – Улыбка стала шире и вдруг я подумал о другом: «Может быть, действительно все происходит не здесь в постели, а где-то там, куда улетают наши души? Если это не так, тогда почему мы не все помним, что с нами происходит. Какие-то детали выпадают и, кажется, что их не было. Иногда кажется, что ничего не было и хочется все повторить, чтобы убедиться в том, что близость происходила». Она тоже задумалась. Мы погрузились в короткий сон.
В первом часу ночи мы поднялись, собрались, сели в машину и поехали к дочке.
Я снова начал ездить к ним за город после работы и пропускал только среду.
Теперь мы чаще говорили в постели и возвращались в разговоре к одному и тому же. И получалось, что это один разговор, растянутый на недели и месяцы
Я снова и снова изучал ее. Задавал ей вопросы, чтобы узнать лучше. Наблюдая за тем, что с нами происходит, я кое-что стал понимать. Чтобы понять ее еще лучше мне следовало занять ее место. Именно этого я и хотел. И она хотела, как мне казалось, попасть на мое место. Наверно поэтому мужчина и женщина меняются местами в позах. Иногда я спрашивал ее: «Что ты чувствовала?» И она отвечала: «Я тебя очень почувствовала перед самым концом. Тогда мне показалось, что меня заполнил всю!» Я спрашивал: «Что ты еще остро чувствуешь?» И она отвечала: «Я чувствую, когда ты в меня входишь!» И тогда я захотел испытать такое единение, когда я делаю то, что ей нравится. Я захотел повторять этот чувствительный момент. Потом она говорила, что хочет, чтобы я оставался в ней до конца. И это освежало нашу близость. Но потом мы все равно приходили к нечувствительному состоянию перед кульминацией слияния. В этот момент все мышцы так напряжены, что теряют чувствительность. И они требуют силы, особого плотного соприкосновения и взаимодействия. Тогда и причиняемая боль для нас легко переносима. Она только добавляет чувствительности. И некоторое время назад мы прибегали к этому, когда оказывались очень соскучившимися. Я приезжал из командировки жадным и голодным. И применял к ней в близости всю свою силу. В какие-то мгновения она казалась мне подвластной. Я крепко хватал ее за талию и бедра отрывал от постели, удерживал на весу и легко распоряжался ее телом. Она же щипала меня и даже кусала грудь. Мы отдавали друг другу лишнюю энергию. Позже наступало насыщение, и мы пользовались в близости только лаской. И все-таки мне хотелось понять, что и когда она чувствует и где находится ее горячая точка удовлетворения. И я поэтому случаю рассуждал, но потом подумал, что это очень обманчивые рассуждения. Потому что, чтобы понять, что чувствует твоя женщина, нужно ее изучать и познавать, как изучают и познают мир. Мир изнутри познать нельзя. Потому что он для тебя, как и женщина, есть внешний субъект. И здесь познания даются через внешнее изучение, изучение через проникновение, через взаимодействие и опыт. И каждая женщина также глубока для мужчины, как и окружающий мир.
В какой-то момент мне показалось, что я кое-что понял о ней и решил проверить свои мыли, которые мне приходили еще раньше. Я лежал, закинув руки за спину в позе удовлетворенного мужчины и размышлял вслух:
«У каждого из нас есть любимые движения и позы, которые всегда дают удовлетворение. У нас появились позы, которые ты сама называла: «Только наши». И все-таки мне кажется, что для женщины наиболее предпочтительней, когда она сверху. Не знаю, отчего-то мне это кажется. Мне показалось, что она тебя больше удовлетворяет. Она может лучше распорядиться тем, что мужчина ей отдает от себя, вручает для наслаждения. Я вижу, что происходит, когда ты словно паришь надо мной. Как ты закидываешь за голову руки и так улетаешь от меня. Мне нравится в этой позе, как спело свисают твои груди. Когда ты получаешь наслаждение, я держусь за них, чтобы ты не улетела одна, без меня.
Последние слова я говорил с улыбкой знающего человека. Она молчала.
«Ведь, правда, ты получаешь большее удовольствие, когда находишься сверху?» – снова спросил я ее.
«Мне кажется, нет», - в который раз повторила она.
Тогда я вспомнил, как она двигалась на мне и в какой-то момент неожиданно замирала и разочарованно произносила: « Я забыла, как это делается…»
«Когда ты испытываешь большее удовлетворение?» - спросил я.
«Мне кажется, когда ты раздвигаешь мне ноги бедрами. Тогда я вся выворачиваюсь для тебя… И твое о снование давит мне на клитор…»
За последнее время мы с любимой женщиной рассказали друг другу многое о себе. Объяснения и откровения помогли нам лучше понять друг друга.
Раньше я волей или неволей испытывал нечто такое, когда во время близости с любимой женщиной ко мне в голову невольно лезли другие женщины и предлагали еще большее наслаждение. Недосягаемое и призрачное может всегда показаться лучшим. Еще лучшее желать вполне можно. С одной стороны это отвлекает, с другой стороны добавляет прекрасных эротических эмоций и сил. И эта двойственность раздирает и не дает полного удовлетворения. И после того, как мы с ней еще больше душевно сблизились, я понял, что полное удовлетворение дает не желание чего-то лучшего и призрачного, а то, что твоя женщина заполняет тебя полностью и приносит тебе счастье крайней близости без всяких примесей, потому что вы с ней так друг друга понимаете, что вам легче стать одним целым. Тогда я поделился своим новым состоянием с любимой женщиной. Как-то она меня спросила: «Ты думаешь о других женщинах? - Я задумался. - Мне кажется, что ты иногда со мной думаешь о них…» - сказала она. «Это может касаться работы или каких-то других дел», - уклончиво ответил я. - «Нет, мне кажется, ты думаешь о них», - настаивала она. Я не хотел ее разочаровывать. Но мне приходилось это сделать: «Раньше я думал о других женщинах. Особенно, когда у нас с тобой получался спад. Теперь я не думаю о них. Ты меня заполняешь всего!» Она настаивала на своем вопросе: «Ты не интересуешься другими женщинами? Ты не интересуешься ими?» Я улыбнулся с большой иронией: «Нет, я ими интересуюсь и обращаю на них внимание. Они меня привлекают… И некоторые даже очень…» Она не дала мне договорить и, понимая, что я над ней смеюсь, схватила меня руками за шею. «Я тебя убью», - сказала она, делая вид, что душит меня. Мы оба катались по кровати и хохотали. Теперь, когда мы откровенно обо всем говорили, нам приносило это радость. Мы непрерывно вольно и невольно продолжали искать что-то новое в близости и это нам удавалось и помогало нашей интимной жизни. И когда я находил продолжение в комбинации движений и поз, которые мы довели почти до совершенства, то испытывал такой кайф, такое опьянение от найденного новенького, что душа продолжала где-то летать надо мной, когда я лежал неподвижно. После мы лежали необычно радостные. И она целовала меня и все приговаривала: «Мне так было хорошо! Ты просто прелесть! Было все так замечательно.
«Мне кажется, что я кое-что понял. Еще одну вещь…
«Какую?» - спросила она.
«Что на самом деле все происходит не только там… - выразительно посмотрел я на нее, и она поняла меня. – А и здесь…» - показал я пальцем на голову и выразительно постучал по ней пальчиком. В этом я абсолютно уверен. Иначе как объяснить, что последние объяснения нас обновили. Они сделали наше чувство совершеннее и глубже. И из-за этого у нас стало все по-другому получаться. Ты заметила, что если раньше кто-то из нас получал удовлетворение, а другой мог и не получить. Или одному приходилось догонять другого. Мне приходилось ждать тебя, чтобы закончить вместе. Ты перехватывала мои движения своими более сильными, чтобы успеть насладиться до того, как у меня все произойдет. Теперь мы достигли того, что у нас происходит это вместе. Мы так стали чувствовать друг друга и понимать.
Она молчала и в тишине я улавливал ее косвенное согласие. Я снова подумал и сказал:
«Но на самом деле это все происходит и не здесь, - показал я пальцем на голову. – А там, - указал я пальцем в потолок и выше, в космос. Я тебе уже об этом говорил… - Мы помолчали и я добавил: «Все-таки там. И наши встречи и все-все-все…»
Стремительно и неотвратимо наступило лето. К концу весны, в начале мая, я увидел, как моя любимая женщина воспрянула. К ней вернулись утраченные нюансы движений и жизненные интонации в голосе. Ее походка стала как прежде энергичной, порывистой, грациозной. В жестах снова появилась страстная изящность. Она иногда так энергично и выразительно жестикулировала, что мне становилось трудно отвести взгляд. Казалось, что жизненная энергия с этими движениями выплескивается из нее через край. Магнит человеческих душ, который с болезнью ее покинул, вернулся к ней сторицей. И теперь она снова притягивала к себе людей. На улице на нее стали снова обращать внимание и делать комплименты.
Мы приехали в город, потому что с Машкой нам нужно было сходить к педиатру. Я отвез их в поликлинику. Позже, дома она сказала мне, что ей нужно кое-что купить в магазине. И я остался с дочкой один. Она лежала на одеялах, что-то мурлыкала и пускала слюни. При этом она играла с погремушками.
Примерно час ее не было. Потом она вернулась радостная и заряженная энергией.
«Мне в метро сегодня отпустили комплимент», - сказала она мне.
«Отпустили комплимент? Как отпустили, по талонам, за деньги или безвозмездно? – иронизировал я, подавая ей домашние тапочки. - То есть человек от тебя что-то получил или хотел получить?
«Совершенно безвозмездно!.. – радостно улыбалась она. - Я бы даже сказала, что из чувства восхищения!»
«Какой-нибудь старый ловелас? – попытался принизить произошедшее я, как делал это всегда раньше».
« Нет, совсем не старый», - уточнила она с вдохновением.
Еще через день, когда я вернулся домой, она мне заявила:
«Сейчас один дядя предложил мне пойти с ним в кафе. Представляешь, я иду мимо. Он высовывается из машины и говорит: «Я приглашаю вас в кафе. Пойдемте - посидим, поговорим…»
«Какое кафе?» – спросил я.
«Вот в это, наше… С чертиком…» - ответила она.
В названии этого кафе около нашего дома маячил черт. И мы его так часто назвали: «Кафе с чертиком».
«Ну-ну, - закивал я с улыбкой головой. – И что дальше?»
«Я у него спрашиваю: «Зачем это?» Он говорит: «Просто так. Отвлечься от семьи, жизненных забот, провести вместе время…»
Мне это, надо сказать, не слишком понравилось. Почему-то я не мог избавиться от огорчения в связи с этим.
«Ты всегда выглядела свободной и независимой, - сказал я строго. - И обрати внимание, такие предложения делают только тем женщинам, которые позволяют их делать».
«Тем женщинам, которые располагают их делать и привлекают внимание», - поправила она меня.
Еще через неделю она поехала на работу навестить сослуживцев, пока моя мама сидела с Машкой. Вернувшись, она рассказала, что за ней от самого метро шел какой-то парень. Он увидел как я улыбнулась в метро на прощание Ирке с Мишкой и дошел за мной почти до самого дома. Идет, идет, а потом начинает заговаривать. Просит познакомиться с ним. Я ему говорю, что замужем. Он все равно идет…
«Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросил я с нервом в голосе. – Ты замужняя женщина. У тебя есть муж. И всякие подобные предложения нужно пресекать на корню, а не вести за собой, бог знает кого, до самого дома.
«Что я виновата? Он сам шел».
«Мне кажется ты этим упиваешься… Так вести себя нельзя. Это стыдно, неприлично… - Словом, я ей выдал хорошую тираду нравоучения, которую закончил просьбой. – Я прошу тебя впредь ничего подобного себе не позволять. И вести себя как подобает приличной женщине. Я тебя очень прошу!»
«Ладно. Я все поняла», - сказала она.
Однажды, когда она с дочкой уехала на дачу, я заметил, как она в столовой загородного дома листает в телефоне мои страницы. «Ты зачем это делаешь? – спросил я. И она, смутившись ответила, что ей нужно было посмотреть когда от меня был звонок. Еще через неделю я вернулся домой и застал ее дома в слезах.
«Ну что опят случилось? Почему ты плачешь?» - спросил я. Она плакала и молчала. «Почему ты опять приехала?» Она сглотнула спазм и сказала: «Соскучилась…» Это было понятно. «Почему ты плачешь?» спросил я. «Я рылась в своих бумагах и нашла это…» - она подала мне листок бумаги. Я прочитал первые строчки. Это были мои стихи. Это были мои стихи. Я отдал их после рождения дочки и перед тем, как узнал о неприятностях с дядей. Она была очень расстроена и убрала мои стихи куда-то в свои бумаги.
«Ну и что ты плачешь?» - спросил я.
«Так, - сказала она и добавила. - Мы будем счастливо жить, правда?»
«Правда», - ответил я.
«У нас все будет хорошо?» - спросила она.
«У нас все будет хорошо».
«Мы всегда будем вместе?»
«Всегда».
«Всегда-всегда?»
«Да».
«До самого конца?»
«До самого конца».
«Прочти…» - попросила она.
Я прочитал стихи еще раз. Мы оба прослезились и обнялись. И нам казалось, мы так и будем стоять в объятиях. Будут проходить годы, а мы не разомкнем объятия. И я буду спрашивать себя: «Почему я полюбил эту женщину?» И каждый раз буду находить новый ответ. И каждый раз из глубины моего чувства будет всплывать новый ответ.
Глава 26
«Твои глаза моим родня…»
Твои глаза моим родня.
Я - это ты! Ты это – я!
Тоя душа – моя душа,
Твои слова - мои слова.
Они к твоим словам стремятся,
Чтоб навсегда соединяться.
Твое дыхание – мое.
Мы дышим даже заодно.
Пусть станет общим жизни круг.
И круг друзей, и круг подруг
Пусть счастья будет вдоволь нам.
Мы все поделим пополам:
И стон, и смех, и боль, и розы,
Разделим радость, слезы, грозы…
Нам не расстаться никогда.
Уста к устам и значит: «Да»!
Есть назначенье на земле
Нам пробуждаться на заре.
В объятьях сердце к сердцу ближе.
Костер любви все выше, выше.
Рука в руке, плечо к плечу,
Душа к душе, бедро к бедру
Пройдем с тобой по временам,
Как рано утром по лугам.
Пройдут года, затем другие.
Падут снега уж не родные.
Вьюнки засохнут у ворот,
Переплетясь, - такой уж сорт.
На пальцах золото потухнет
И серебро к вискам прильнет.
Померкнет дивный звезд венец
Над домом любящих сердец!
Болезни вцепятся когтями.
Смерть закружит и все над нами,
Маня с собой в тот дальний путь
Туда, откуда не вернуть.
Душой душу удержу.
Сквозь спазмы в горле прошепчу,
Стирая слезы по щекам:
«Я никому тебя не дам».
Хочу еще, пройдя свой путь,
Так с облегчением вздохнуть:
«Мне не прожить без этих губ,
Без этих глаз, без этих рук.
Мне не прожить без этих плеч,
Без расставаний и без встреч.
О, боже! Ты за все прости!
И до конца остаться с ней
Благослови!
Благослови!
Конец.