7.
- Я делю журналистов на три категории!..
Застолье продолжалось уже часа два, и, хотя кондиционеры державного здания в Охотном ряду работали со всей возложенной на них высокой ответственностью, воздух в кабинете председателя комитета по законодательству состоял уже, кажется, из одних коньячных паров и сигарного дыма. Хозяин во главе стола держал речь:
- Какие это категории? Вы не знаете! – он пренебрежительно вскинул ладошку, как бы отвергая возможные предположения присутствующих.
- Веньямин Сандрыч, за это надо выпить! – коллега-депутат протянул ему рюмку.
- Чудак-человек, - снисходительно похлопал его по плечу оратор, - за это не пьют… Какие три категории? Вы, Валерий Сергеич, тоже не знаете?
Валерий, который осушил до дна лишь по первому кругу, а потом делал вид, что пьёт, подыграл:
- Да откуда? Лицом к лицу лица не увидать…
- Вот! Не увидать! А я… я вижу! И для меня журналисты делятся на три категории. Первые интересны тем, что они пишут! – он сделал сильное ударение на слове «что». – Они всё знают… ладно, пусть не всё – но многое… и по их статьям можно оре... орин… орин-ти-ро-вы-ваться, - выбрался наконец оратор из фонетического тупика. – Это – личности, я бы сказал – катализаторы мнений…
- Вторые… - произнёс он, прожевав кружок лимона, - этих читаешь – и получаешь удовольствие от того, как они пишут…
Теперь ударение пришлось на слово «как».
- Ну, правда же, Валерий Сергеич? – снова обратился он за поддержкой к представителю профессии.
- Пожалуй, - не стал возражать Валерий.
- Вот… Это мастера! Художники слова!
- А третья категория, Веньямин? – иронически пробасил сосед оратора, который накануне был представлен Валерию как «хозяин заводов, газет, пароходов».
- Третьих… - улыбнулся председатель комитета, - третьих надо читать только для того, чтобы понять, зачем они свою хрень написали. То есть, с какой целью? И для кого? Это труженики не пера, а пиара!..
Дождавшись кульминации речи, Валерий поднялся было, чтобы размяться, но его движение было истолковано иначе:
- Вы куда, Валерий Сергеич? К вам это не относится!
- Я у окна… покурю…
Он сознательно вышел из поля зрения хмельного круга. Собственно, на сегодня дело сделано, и со спокойной совестью можно было уйти вообще. Но интуиция подсказывала, что надо нести крест до конца – иначе работа нескольких дней насмарку.
Работу, как всегда, придумал Суриков. И как всегда, идея была гениальной.
- Все вокруг твердят о кризисе, так? – говорил он, пригласив в кабинет трех своих сотрудников и двух журналистов со стороны («прикормленных», - охарактеризовал их Аркадий). – Кризис политический, экономический, финансовый, социальный, нравственный… Правительство в кризисе, Дума – в кризисе… Вот и давайте поможем людям! Отныне вы все – Институт кризисов. У вас есть квалифицированные эксперты (а они есть!), консультанты (сколько угодно!). Вы можете помочь в налаживании деловых контактов, в том числе международных, в организации встреч, конференций, пиар-акций. Вы готовы оказывать услуги банкам и компаниям, включая зарубежные, которые хотят работать на российском рынке. Вы способны помогать депутатским фракциям, лоббировать одни законопроекты и блокировать другие. И всё это – не открывая лица. Институт кризисов – вот отныне ваше имя!
Суриков обвел «институт» с нескрываемым ожиданием восторгов. Народ безмолвствовал.
- Ваши рабочие места теперь – Дума, Совет Федерации, Белый дом. Вас должны знать, вам должны доверять, с вами должны советоваться. Надо бывать на парламентских слушаниях, знакомиться с влиятельными людьми, помогать им выходить на телеэкран, в газеты… Словом, везде надо стать своими.
- А деньги? – Аркадий был начеку.
- Денег это сначала не потребует. Офис уже арендован – это номер-люкс гостиницы «Москва», поближе к Думе. Аккредитация на каждого оформлена. Ну, а понадобятся деньги, скажем, на лоббирование – их дадут заинтересованные фирмы. Еще вопросы?
- Кто у нас директор? – полюбопытствовала тощая девица из числа «прикормленных».
- По ней видно, что кризис неизлечим! – не удержавшись, шепнул Аркадию Валерий.
- Ты что! Это же Ксюша Венская, ведущий обозреватель «Предпринимателя»! – отверг его скепсис Аркадий.
- У вас предложения по кандидатуре директора? – ехидно полюбопытствовал Суриков. И объявил: - Командовать парадом буду я. Ну, а заместители… С моими заместителями вы знакомы – Аркадий Алексеевич и Валерий Сергеевич. Контакты через них…
С того дня жизнь для Валерия пошла веселее. Это было в чем-то сродни его прежней работе – возможность встречаться с разными людьми, наблюдать их, узнавать жизнь в её новых обличьях и на всех этажах, а, узнавая, понимать её водовороты. Именно за это он любил свою профессию. А теперь втайне преследовал и личную цель – присматривал возможных авторов и героев для будущего журнала.
Впрочем, хозяина нынешнего застолья Антона Шипунова присмотрел сам Суриков:
- Подружитесь с ним, Валерий Сергеевич. Вы у нас интеллектуал, а он, говорят, у себя в Перми был завсегдатаем оперы и балета. Говорят, даже стишки писал тамошним мамзелям-жизелям… Чином, правда, не вышел –только заведовал юридической консультацией, но на митингах время зря не тратил – выбился в депутаты, теперь вот – и в председатели комитета… Латынь знает!.. Всё же в советские времена юристов учили неплохо – не то что нынче…
- Ну, а сверхзадача какая? – поинтересовался Валерий. – Не могу же я сказать: разрешите познакомиться, Антон …
- Федорович!
- … вам, Антон Федорович, мамзель Жизель привет передавала!
- Сверхзадача – после! Действовать будем стэп-бай-стэп, как говорят англичане. Сначала – подружиться. Двух недель хватит?
Спустя полмесяца, когда «отношения утеплились» (так оценил работу Суриков), была поставлена и сверхзадача – добиться, чтобы комитет, возглавляемый Шипуновым, проголосовал против повышения отчислений в дорожный фонд.
- Взятку давать?! – вскинулся Валерий. – Извините, не обучен!
- Валерий Сергеевич! – укоризненно протянул Руслан. – Вы где работаете?
- В Институте кризисов!
- Ну вот! И, представьте, у каждого человека есть свой маленький кризис. Вы всё к деньгам сводите, а ему, может, квартира нужна… Или дочку в университет пристроить… Или здоровье жены пошатнулось – и надо бы её в заграничную клинику отправить… Се-ля-ви, как говорят в деревне Гадюкино!
Идея Института кризисов оказывалась не просто гениальной, а гениальной до омерзения – поскольку суть оставалась прежней. Но трудно было поверить, что так вот просто, примитивно решаются вовсе не пустяковые вопросы государственной экономики, инфляции, в конце концов – судьбы страны.
- Ну, а если человек не покупается?
- Купить можно кого угодно – вопрос только в цене! – убежденно подключился Аркадий.
Но Суриков зашел с другой стороны:
- Почему же именно «купить»? Просто услуга за услугу. Ведь каждый в чем-нибудь нуждается, так? Вот и облегчите ему решение проблемы!
Помолчав, он добавил:
- Знаете, почему народ отвернулся от коммунистической идеологии, которую в начале века принял так восторженно? Да потому что рассчитана она на идеальных, я бы сказал – дистиллированных, особей. А в реальной жизни таких нет. Разве единицы… Возьмите церковь. Ведь она проповедует, по сути, те же ценности, однако народ от неё не отрекается – несмотря на гонения, атеистическую пропаганду, научные открытия… Почему? Да потому что она поступает гораздо мудрее – принимает людей такими, как есть. Прощает им грехи, учит терпимости к ближним, не отвергает ни вора, ни нищего, а если кого отлучает – то лишь отступника, который сам от неё уже отрёкся. И заметьте: церковь не заявляет никаких сроков окончательной победы высокой нравственности. Наоборот, она внушает, что человек по природе своей несовершенен. Подозреваю, её даже устраивает такое положение вещей: ей ведь спешить некуда, она вечна!
- Звучит цинично, - заметил Валерий.
- Но прагматично! – подхватил Суриков. – Оглянитесь вокруг, и вы поймёте, что в жизни наиболее удачливы не романтики, а именно расчётливые, трезвые прагматики.
И Валерий решил пройти путь до конца. Оказавшись в очередной раз в кабинете Шипунова, он спросил:
- Повестка следующего пленарного заседания обсуждалась?
Антон Федорович многозначительно обвел рукой пространство над собой, а вслух произнес:
- Окончательно пока не договорились.
Валерий жест понял и, написав на листке бумаги «Дорожный фонд?», подвинул его собеседнику со словами:
- Наших экспертов очень волнует кризис в отношениях со странами Балтии…
Шипунов игру принял.
- Вы знаете, – продолжил он тему, – мы считаем, не стоит бежать впереди паровоза…
Листок вернулся к Валерию со словами: «Цена вопроса?»
-… Конечно, судьба русскоязычных граждан в этих странах волнует всех, - продолжал Шипунов, пока Валерий писал ответ, - но правовых оснований для вмешательства…
Прочтя на возвращенном послании «Назовите сами», он было запнулся, но тут же выровнял интонацию:
-… да, правовых оснований для нашего вмешательства пока нет.
Перевернув листок, депутат стал писать, не переставая рассуждать о балтийской проблеме. Спустя несколько минут Валерий прочел: «Варианты (в зависимости от ваших возможностей): 1. Должность генерального прокурора. 2. Квартира в центре (5 комн.). 3. Мерседес-600. 4. Вилла на Кипре».
Он поднял глаза на председателя комитета: издевается, что ли? Но тот, вышагивая по кабинету, вполне серьёзно продолжал свою декламацию. И Валерий прозрел: да ведь этот фрукт давно всё понял – и что у них за институт, и кто его «крышует», и что Валерий – никакой не пышный «замдиректора», как значится на визитке, а просто карта в крапленой колоде…
И так ему захотелось встать, грохнуть, по старой памяти, дверью этого салонного кабинета – да посильней, чтобы секретарша вскочила и штукатурка со стен посыпалась. А потом листочек этот писаный, с почерком главного думского законодателя – в газетку, на солнышко, на публичный скандал… Вы коррупцию ищете? Так нате вам коррупцию, ешьте её с маслом! Со сгущёнкой! А хотите – с дерьмом!..
Но не зря говорится, что у человека всегда есть выбор. Валерий представил себе результат. Да, секретарша вскочит. И штукатурка, наверное, посыплется – хотя дверь тяжеловата, размах может оказаться не тот. А вот ухватится ли какая газета за этот материал – вопрос. Если с первого захода не угадаешь, сенсация уже не состоится – пойдут слухи. Да и самому открываться придётся: ведь не за красивые глазки депутат таких гонораров потребовал. Значит, и Сурикова надо будет сдать – со всеми его институтами. Но где, спросят, доказательства? Может, ты на кого-то из конкурентов «Континент-банка» работаешь, и попытка дать взятку от его имени – просто грязная провокация? Тогда уж самому дай бог отмыться! У Сурикова «прикормленных» журналюг хватит. А вечером, глядишь, и покалечат задёшево. Но главное – прощай, журнал! Какой потенциальный спонсор захочет иметь дело с «принципиальным» стукачом?
…Валерий не спеша сложил вчетверо листок с «вариантами», утопил его во внутренний карман пиджака и встал:
- Ваши доводы серьёзны и убедительны. Мы подумаем!
- Отлично! – осклабился Шипунов. – Кстати, сегодня… часам, скажем, к семнадцати… приходите-ка сюда. Ничего особенного, просто вечер в узком кругу. Посидим, поокаем… А?
- Спасибо.
- «Спасибо, да» или «спасибо, нет»?
- Есть небольшая закавыка, - Валерий решил оставил себе лазейку, - но я постараюсь.
…Теперь, стоя у окна, он оглядывал застольное сообщество. Кураж нарастал с каждым тостом, и надо признать – эта публика пить умела. Никому не грозило упасть мордой в салат, никто спьяну не лапал соседку. Разве что анекдоты стали мельчать да выстреливать матерком, но даже дамы принимали это без жеманного смущения. Главное, что выдавало повышение градуса, - всё более откровенное самодовольство.
- У меня тост! – поднялся высокий худощавый депутат, вернувшийся накануне из дальневосточной командировки. – Заметьте, у нас на столе – красная рыба…
- Лосось! – уточнил кто-то, цепляя вилкой жирный бок распластанной рыбы.
- Верно, - не дал себя сбить тостующий. – А знаете, почему эта рыба красная?
- Неужели коммунистка? – сострил сосед.
- Нет! Она покраснела от стыда! От стыда за нас с вами. За то, как мы хозяйничаем, как бездарно распоряжаемся богатствами океана… Россия – великая морская держава, так?
Присутствующие не возражали.
- И великая лесная держава! – вставил слово сосед.
- …Но Мировой океан – не только рыба. Это неисчерпаемая кладовая! И пока мы, русские, копошимся лишь на пороге кладовой, другие – выступающий предостерегающе возвысил голос, - другие проникают в самые потайные и богатые ее схроны. Власть не способна проложить нам путь – это всем ясно. Только такие люди, как Антон Федорович…
Шипунов было застенчиво поднял руку, но заговорить ему не дали.
- … только такие: деловые, талантливые, авторитетные люди смогут повести нас к цели. За вас, дорогой Антон Федорович! И знайте: мы всегда с вами!
Шипунов, опрокинув «за сказанное», взял ответное слово, а Валерию вдруг припомнилось: «Уж не хочет быть она царицей – хочет быть владычицей морскою…» Как ни мерзко становилось от происходящего, но подтверждалась базарная арифметика Аркадия: вопрос только в цене. И кажется, не в одном, отдельно взятом комитете. От сознания этого пафос задуманного журнала готов был померкнуть.
8.
Это с ним бывало. Вдруг наваливалась такая мутная, непроницаемо-глухая тоска, что закладывало уши.
Пожалуй, это могло служить пыткой в каком-нибудь изуверском застенке: поместить человека в комнату, где есть всё: воздух, свет, пища, вода – нет только звуков. Делаешь шаг – но не слышишь, стучишь по столу – не слышишь, кашлянешь – как в подушку. Даже если щёлкнешь пальцами у себя над ухом – и то беззвучно.
Наверное, для людей, глухих от рождения, мир без звуков и есть нормальный мир. Те, кто оглох от беды или по болезни, сознают это состояние и со временем свыкаются с ним, учатся жить заново. Но если внезапно в обеззвученное, мёртвое пространство окунуть здорового человека – это так же мучительно, как перекрыть ему дыхательные пути.
Тоска…
Теперь говорят – «депрессия». Женщинам в таком состоянии советуют что-то изменить в себе или вокруг себя: купить новую блузку, сумочку, сделать необычную причёску или макияж, завести любовника… А что мужчине? Новая прическа – утешение для нарциссов. Искать любовницу? Но тоскующий Дон Жуан – все равно что Дон-Кихот в роли «мальчика по вызову»: так же смешон и глуп.
И потому первое, что приходит на ум мужчине, – выпить. Кому-то помогает. Валерий к такому способу не прибегал. Конечно, расслабиться в хорошей компании он был тоже не прочь – но в другом, прямо противоположном настроении. От тоски рюмка его не спасала. Во-первых, пить много не позволял организм, а во-вторых, того хмельного одурения, ради которого только и стоило напиваться, – именно такого мутного сознания он не любил. В юности спасался другим: уходил бродить по городу, еще лучше – за город, в какую-нибудь чащобу или во широко поле, где дышалось полной грудью, а мир вокруг наполнялся такими звуками, которые растворяли, растапливали в нем отупляющую, мглистую глухотень. Теперь это почти недоступно: Москва слишком уж велика – поди, выберись за её жилые пределы! Пока дойдешь до метро, доедешь до конечной, потом ещё протрясешься в автобусе, выйдешь – а на горизонте уже новые коробки человеческих обиталищ… Можно, конечно, поискать уединения поближе – где-нибудь в Сокольниках или в Битце. Но и там от тоски не уйти: не спастись от дальнего рокота автомобилей, ближних вскриков резвящихся недорослей или заполошного радиоблеяния кого-нибудь из попсовых кумиров.
Кому-то помогал спорт. И Валерий в охотку мог пробежаться по утреннему бульвару, умытому солнцем и росой, поразмяться на тренажёре, купленному ещё в ту пору, когда они с женой увлеклись было иллюзией по доступной цене продлить свою молодость. Но скоро обоим надоело тупо качаться на железных рычагах, а «бег трусцой» с годами не приносил ничего, кроме желания вытянуться потом на диване и вздремнуть, навёрстывая унылые, отнятые бессонницей ночные часы.
Оставалось одно средство – работа. Валерий смутно помнил деда, старого сельского учителя, который до последних дней так нежно любил бабушку, что в редкие их размолвки ни разу не сказал ей грубого или хотя бы раздражённого слова. Он просто уходил в сарай, брал в руки один из липовых чурбачков, которые подбирал в парке во время осенней обрезки деревьев, доставал истёртый чемоданчик с инструментами и мастерил какую-нибудь, по его словам, «ложку-плошку-детскую бомбошку». Чем глубже и обиднее для него бывала размолвка (а бабушка держать характер умела!), тем дольше продолжалась добровольная епитимья и тем краше, мудрёнее выходила из-под его рук эта самая «плошка-бомбошка». У Валерия такого скита-сарая не было, дедова мастерства, как ни старался, он тоже не перенял, и потому, пока была дача, отводил душу тем, что колол дрова. Один за другим тяжелые березовые катыши выставлял на широкую дубовую колоду, вздымал над собой массивный колун и с шумным выдохом как бы ронял его в паутину неровных годовых колец, таивших в себе целую жизнь величавого когда-то дерева. Жена протестовала: чем пупок надрывать – заплатил бы соседу-пьянице, он бы наколол дров на весь сезон. Но Валерию эта работа не только доставляла мышечную радость – с каждым выдохом он будто исторгал из себя сумеречную, невесть на чём настоянную хандру.
С тех пор, как дачи не стало (точнее, он мог бывать на ней лишь наездами – чтобы повидать сына), возить туда свои душевные сумятицы было нелепо. А привычная его работа – за письменным столом – сама требовала бодрости ума и тела, не допуская его к себе в рыхлом, расслабленном состоянии.
После переговоров с Шипуновым у Валерия, казалось, не было поводов для пессимизма. Условия, которые выдвинул председатель думского комитета, у Сурикова отрицательных эмоций не вызвали – скорее, наоборот, обнадёжили в успехе голосования по дорожному фонду. И когда голосование действительно прошло так, как «заказывал» Континент-банк, а Шипунов при встрече с чувством пожал Валерию руку – стало ясно, что лоббистский дебют Валерия оказался успешным. В подтверждение Суриков вручил ему плотный конверт и сказал:
- С почином, Валерий Сергеевич!
Наверное, он ожидал в ответ радостной улыбки или хотя бы благодарных слов. Но Валерий, принимая гонорар, мрачно произнес:
- Надеетесь таки сделать из меня пиарщика? Я…
- Знаю: жур-на-лист! – улыбнулся Суриков.
Улыбка у него была редкая для его возраста – мягкая, детская и настолько доверчивая, что не позволяла даже заподозрить какую-то двусмысленностб. Только подбородок был странноватый – острый, длинный, так что даже при улыбке оставалось в лице что-то мефистофельское. К тому же, за время их знакомства Валерий успел понять, что не зря Руслан отучился три курса в театральном институте: свою мимику он успел отрепетировать на все случаи жизни и знал, какое выражение лица и в каких ситуациях использовать лучше всего.
- И здесь вы потому, - сквозь улыбчивый прищур в глазах Сурикова блеснул металлический холодок, - что нужны мне именно как журналист! А потом: неужели вы до сих пор не поняли, что это и в ваших интересах? Оглядитесь, Валерий Сергеевич! Одни газеты умирают на корню, в других, с более раскрученным брэндом, - непрерывная расчленёнка. Журналы – те вообще напоминают выкидышей: дальше пилотного номера дело не идёт… Хотите, чтобы и ваш проект скончался в зародыше?.. Поймите, время сейчас такое, переждать надо! А заодно и нового опыта набраться – пригодится…
Суриков перевел дух и устало произнёс:
- Впрочем, что я вас уламываю как девку красную? Хотите уйти – воля ваша…
Вернувшись в кабинет, Валерий механически, по привычке включил компьютер. «Похоже, я становлюсь типичным неудачником», - мелькнуло в голове.
- Вот-вот! – услышал он как наяву голос тестя, Никиты Петровича, обращённый к дочери. – Он у тебя вроде Емели-дурачка: только и делал бы, что сидел на печи да творил чудеса по щучьему веленью! Одна беда: на Руси столько Емель расплодилось – скоро ни одной щуки не останется…
Этот жестяной голос звучал для Валерия как ножом по стеклу. Тренированный на стройках, он победительно громко гремел везде – на кухне и на улице, в туалете и в спальне, в магазине или в театре. При этом, вне зависимости от ситуации или присутствия посторонних, он не знал полутонов и модуляций. Жестяным, непререкаемо властным голосом тесть судил и о политике, и о школьных делах внука, и о последней телепередаче.
Считалось, у него большой организаторский талант, что подтверждалось карьерой: прораб, начальник главка на всесоюзной стройке, секретарь обкома по строительству, аппаратный работник Совмина… Но со временем Валерий утвердился в том, что главным талантом тестя было умение пить не пьянея. Никита Петрович не знал, что такое похмелье и, сколько б ни выпил накануне, спозаранок был на работе как огурчик – в ясном уме и твердой памяти. Увы, на этой почве Валерий не смог составить ему компанию. И тесть с первого дня не скрывал разочарования.
- Ты, Лидок, – укорял он дочь, – не мужа себе выбрала, а комнатную собачонку. Всегда будет дома, всегда при тебе, но ни охотничьих трофеев, ни бойцовых медалей от него не жди!
- Не обижайся на него, Валерик, - оправдывалась за мужа теща, Елизавета Васильевна. – Он сам по земле волком рыщет – думает, и все так должны. А вы своим умом, своим укладом живите!
Сначала Никита Петрович против зятя вроде бы не возражал: журналист в его представлении был лицом представительным, вхожим в любые кабинеты и потому влиятельным. Силу печатного слова он в бытность свою на стройке испытал на себе, статьи Валерия читал и потом с особым пристрастием следил за сообщениями «Меры приняты». Если меры казались ему недостаточными, он требовал от Валерия повторного выступления и не принимал ссылок на волю редактора или загруженность новыми заданиями.
- Тоже мне, боец невидимого фронта! Он, видишь ли, пописывает – а ты, читатель, почитывай! Ну и что толку? Нет, ты добейся, чтоб сняли подлеца! И чтоб дело шло как следует!
- Но журналист не должен учить министров работать! – пытался возражать Валерий. – Наше дело – поднять проблему…
- Поднять и дурак сумеет! – негодовал тесть. – Тем более, когда её уже партия вскрыла. А ты решить помоги!
- Послушай, – предложил он ещё на первом году их с Лидой семейной жизни, – а бросай-ка ты свою газету и переходи на партийную работу. Что скажешь? Больших чинов не обещаю, но рекомендовать тебя инструктором горкома я бы мог. Хочешь – в орготдел, хочешь – в промышленный, на худой конец – в пропаганду… А? Это тебе не слова складывать! Жизнь с другого конца понюхаешь, нового опыту поднаберёшься…
Валерий обещал подумать. Но стоило ему представить себя в роли инструктора, ощутить на себе взгляды рабочих, инженеров, даже директоров, которыми они обменивались за спиной таких вот вожачков-контролеров, приходивших, чтобы «проводить линию партии», как воротило с души. Он не смог бы уже запросто толковать с ними и выслушивать откровенные рассказы о житье-бытье, о том, чем на деле оборачиваются правильные пункты партийных постановлений.
- Нет, я газету люблю, - ответил он тестю, напомнившему вскоре о своем предложении.
- Да люби на здоровье! – Никита Петрович искренне не видел в этом никакого резону. – Через пару лет перейдёшь в обком, а там и в газету вернёшься – но уже не корреспондентом, а главным редактором! Ты что, не понимаешь?
- Нет, Никита Петрович. Извините – не могу…
Тесть пристально посмотрел ему в глаза.
- Да ты, я смотрю, просто незрелый! Зелёный совсем, да? Или высокомерный по отношению к партии? Лида, ты разберись, кто с тобой в постели лежит!
- Ну что ты к ним привязался? – опять подала голос теща. – У ребят своя жизнь, свои таланты. Не всем же за тобой в затылок шагать!
Несколько недель после этого тесть не видел Валерия в упор. Но когда досада его стала за давностью утихать, Валерий выступил со статьей «Устав от устава» - о том, что на крупном уральском заводе на комсомольцев буквально устраивают облавы, загоняя их на собрания. Смысл статьи был простым и понятным: такие собрания нужны активистам только для галочки – положено по уставу собираться раз в месяц, вот и всё. Люди не хотят тратить время на пустую говорильню, а то, что их действительно волнует, на обсуждение не выносится.
В редакции статью отметили как лучший материал месяца, но тесть пришел в бешенство.
- Ты что написал?! – орал он во всю глотку. – Ты со мной посоветовался?
- А вы тут при чём?
- Да при том, что все знают: ты – мой зять, чёрт бы тебя побрал! Люди спрашивают: он что у вас, диссидент?
Но вскоре в стране подули новые ветры, в чиновные кабинеты пришли новые люди. Потеряв прежний статус, Никита Петрович поник, ссутулился, даже говорить научился вполголоса. Когда Елизавета Васильевна ставила ему к обеду привычные «сто пятьдесят», тесть опорожнял стакан молча, без традиционного «Будем жить!», безвкусно выхлебывал свой любимый зеленый борщ и, не дожидаясь второго, уходил на лоджию, где с тяжелым храпом засыпал до захода солнца, а потом делил ночную бессонницу с телевизором и смотрел всё подряд – от политических дебатов до эротических фильмов.
Так продолжалось месяц-полтора. Потом молчавший сутками телефон ожил: стали возвращаться из такого же столбняка его друзья-коллеги. Оказалось, в Совмине Никита Петрович собирал партийные взносы, поэтому знал всех и вся. И когда то один, то другой из бывших функционеров находил себе место в новой жизни, они, как правило, вспоминали своего деловитого собутыльника. Прилепившись к какой-то новорождённой фирме по торговле лесом, тесть не только воспрял духом, но и стал опять входить в силу.
Уход Валерия из газеты он поначалу одобрил. Но идею журнала не поддержал: «Коммерчески пустое предприятие!»
- Иди ко мне! – стал он прессовать зятя, когда обрёл прежний командный голос. – Подучишься, приглядишься – сделаю тебя представителем в Европе. Они там на каждое деревце молятся, наш товар нарасхват идет. Олигарха из тебя сделаю!
Однако и в олигархи Валерий идти отказался. Никита Петрович, припомнив заодно былую обиду, махнул на него рукой окончательно:
- Да ты просто обозник! Вечный неудачник!
И это клеймо, плевком брошенное бывшим тестем, всё чаще всплывало теперь в его памяти. Правда, с женой их развело совсем другое…