Володя, это ты просто попал так.
Такие зимы редко бывают.
Нина Леонтьевна Семёнова
1986 -----
_________________________________________________
Я вышел с поезда под утро, 4 октября. Ночь, осень. Пошёл искать трассу ЛЭП. То, что можно пройти берегом, я, конечно, забыл и прямо от железной дороги полез на сопку. Но трассу, хоть и в темноте, нашёл и потихоньку дошёл до станции. Помню по дороге уже полузабытый, очень приятный сфагновый запах. Я шёл в темноте на Беломорскую биостанцию МГУ, на которой не был 13 лет. Приехал отчасти из-за того, что мне надоело мотаться по строительным общежитиям, а своего дома у меня не было. В общем, собрал рюкзак и отправился на Белое море.
На станции, в мутном октябрьском рассвете, я тоже слегка заблудился и спросил дорогу к ди-ректорскому дому у какого-то мужика, как потом выяснилось, у Валеры Мардашова, который по своей манере грубовато меня послал. (Мы подружились уже гораздо позже.) Директор меня тоже, можно сказать, не встретил никак. Он одевался во всё тёплое и рабочее, сказал, что у него сегодня тяжёлый день – погрузка баржи в Пояконде, ему не до меня и т.д. Директор изменился, когда услышал, что баржу грузить я с удовольствием. Сколько помню, мы попили чай и пошли на пирс. Перцов спрашивал меня – кого я знаю – и очень удивился, что я не знаком с Семёновой. Гораздо позже мы с Ниной Леонтьевной выяснили, что действительно, в 70-х случайно разошлись. Вечером директор, Семёнова, Гарина, Ольга (Козлова) и я пили чай (когда Перцов был на ББС, то каждый вечер с кем-нибудь пил чай). Поселили меня в четвёртом домике (вместе с Гариной?). Так я в четвёртый раз попал на биостанцию, но не знал ещё, что это – на ближайшие семь лет.
С Перцовым мы легко сошлись в эту осень. Когда он поехал в Москву – я провожал его в Поякон-де. Даже не помню, на каком мы катере пришли, был ноябрь, тёмно-серое утро, острова в белых воротниках, мы стояли на рельсах, болтали.…
Когда что-то вспоминаешь, то бывает так, что сами события помнишь, а их последователь-ность, связь со временем, исчезает из памяти. Но вроде бы Перцов приезжал в январе, когда стояли сильные морозы, и было мало снега. Помню, что подходя к директорскому дому, застал того с тазиком, собирающего снег; воды привозили по ведру на брата. Потом он был в конце февраля, после пожара в «холодной» мастерской, а затем в середине апреля. Сейчас это трудно себе представить, но зимой так много всего произошло, что в апреле это уже была другая станция.*;
*; Да, произошло многое. В апреле появилась вода и пришли новые люди. Посёлок постепенно оттаял после тяжёлой зимы. А, кроме того, серьёзнейшая пожарная инспекция после второго подряд пожара выявила массу проблем, копившихся годами. К ним вроде привыкли, и привычные глаза многого не замечали. Электрохозяйство вообще было в ужасном состоянии, ну и так далее. Но я здесь не хочу ничего анализировать; просто пишу о том, что ярче запомнилось.
Снова осень. Люди
Попробую всё-таки вернуться в октябрь.
В 13 доме, в квартире, где до этого жили Лида с Наташей, обитали Торгановы, моряки, люди из тех, что всегда всем недовольны. Очень они возмущались порядками на ББС, куда-то писали письма т.д. К счастью потом исчезли. А в восьмиквартирном жила семья опоек, фамилию не могу вспомнить, помню только как хозяин кормил щенка и при этом бил его сапогом, чтобы вырос позлее. Ну, этих выгнали просто за пьянку. Щенка они бросили, он потом ко мне прибился (это был Амур). Ещё от них остался сын, который долго потом болтался вокруг ББС, и его младший брат – Федя – тоже известен был.
А остальные, все очень разные, все – и это было удивительное ощущение, оно появилось во мне почти сразу в ту осень (и, наверное, я так всё и помню поэтому) – так вот все остальные любили и станцию, и Директора.
Водолазы. Целая компания водолазов со своим катером ВРБ просидела на ББС всю осень, они проложили трубы канализации от 29 корпуса в море. Про это можно бы и не вспомнить, да в том-то и дело, что никто, похоже, не помнит. Когда на юбилей в 88 году приехал (Володя?) Левицкий, я ему сказал, что по старым документам числится канализация у ветряка. Это казалось фантастикой, но он всё подтвердил и не поленился, разыскал по памяти её начало и поставил метку. Но, в общем, и та работа, и эта, всё равно всё пропало, никому не нужно. Иногда казалось, что Директор делает какие-то дела, о которых только он единственный и знает, без него много чего потерялось и забылось. Левицкого Директор вспоминал очень тепло.
Домик на Лесной
Сейчас мне ББС кажется совсем маленькой, а тогда, когда Перцов водил меня по ней, мне всё казалось огромным и сложным: и новая мастерская, и электростанция, куча всего на БАМе и на складах и т.д. и т.д. Пришли и к недостроенному дому. Я и представить не мог, что буду в нём жить.
Директор мечтал запустить его до зимы, но сделать это удалось лишь через год. Сейчас хочу не о том, что было и когда, а о подходе. Крыльца ведь не было (да и там вообще была только коробка с двумя печками, без переборок), ну я и говорю, вот здорово, давайте я крыльцо построю. И тут же чуть ли не палкой по земле начинаю чертить размеры и считать материал. Н. А. всё это слушал, слушал, а потом дома выложил такое количество бумаг про эту стройку: и чертежи, и куча вариантов разных, расчёты и ещё всякое. И сказал что-то в том духе, что хочешь строить – хорошо, но тогда давай чертить. Я - то привык делать на глазок, и был ну просто поражён тем невероятным количеством проектной, прикидочной работы, которую выполнял Перцов, причём, похоже, незаметно для окружающих.
Я потом и в Мурманске, и в Карелии, и в Москве, везде натыкался на людей, которых он увлёк. Сначала казалось странным, приехав, скажем, в Петрозаводск, услышать: «Я знаю вашу станцию». Доставались какие – то бумаги, проекты.… В этой советской бюрократии была масса людей, искренне ему помогавших. Его помнили. Имя Перцова открывало много дверей.
Когда дом, наконец, сдали, в нём сначала поселились две Лены – Краснова и Субботина, - потом они поссорились, и туда въехала Нина Леонтьевна, а после рождения Лиды Семёнова уступила домик нам.
Нахалка
Каждое зимнее утро начиналось с того, что Николай Степанович Табанин, держа перед собой снеговую лопату, проходил в котельную. Часом позже можно было услышать, как выходит из дому Таурьянин, в темноте скрипит валенками. Сидишь, ждёшь, пока раздастся громкий щелчок в тишине – это он зажёг свет на центральном столбе у аквариалки. Теперь чёрное небо раздирает жёлтый полукруг. Линию лампочек к мастерским включали редко – экономили, электричества не хватало. А поздно вечером, когда все уже сидели по домам, Ася Виталь возвращалась из столярки и гасила свет. Но у аквариалки её ждала Нахалка. Эта молодая кобыла, настоящего имени которой никто не помнил, прекрасно знала, что Ася её не обойдёт, и каждый вечер топталась на развилке дорог под фонарём. Кажется, что ничего страшного, ну лошадь и лошадь, но Нахалка была ужасно приставучая. Даже если ты ей дашь хлеб, она быстро съест его и зайдёт сзади и взбрыкнёт, или куснёт, или ноги попробует на плечи положить. Так что опасаться её приходилось всем. Нахалка была дочерью Смелого и Майки. Смелый умер от старости в ту первую зиму, Табанин до последнего подвязывал его, не давал упасть. А Майка жила ещё долго и погибла в Чёрной речке, уже совсем дряхлая, она заехала по насту задними ногами под бревенчатую изгородь и не смогла выбраться.
Сидят, скажем, мужики на пилораме, отдыхают на брёвнах. Лошадь немедленно заходит сзади и пытается тяпнуть кого-нибудь. Раз мужики, чтобы отделаться от этой «нахалки», дали ей хлеб с горчицей, так она и его ела, противно ей было, морщилась, но сжевала весь и опять давай толкаться. Ещё мы с Пашей Шелковым как-то встретились у его дома, он помои выносил, так пока болтали, она всё ведро выпила.
Следующим летом Семёнова решила все помойки загородить, чтобы лошади их не растаскивали. Нахалку это не остановило, она прекрасно научилась поднимать крючок и открывать калитку. Позже повзрослевшую лошадь пытались мужики приучить к упряжи. Но никому это не удалось, она каждый раз загоняла сани в густые заросли, где или застревала, или ломала оглобли. Так она и бродила вольная, пока не пропала из-за своей привычки есть всё подряд.
Лёша Меньших и другие
Вся осень – сплошная романтика. Домики на скале, луна, тёмное море, мы вдвоём на берегу или на лодке, а из-под вёсел вспыхивает зеленоватый огонь, рассыпаясь огоньками. Хоть стихи пиши. Вечерний чай у Директора. « Москва, алло. Алло, межгород. Дайте связь, наконец,… здравствуй, Беерчик!» Приехала Ася, затем Таурьянин, уехал Директор, одним из последних рейсов отправилась в Москву Семёнова. Таурьянин звонил директору из своей квартиры и перцовский дом заперли. А море становилось всё темнее. Снега не было, дрова на станции кончались. Честно сказать, стало пусто. «Но гроза не придвинулась к нам вплотную пока».
Так называемые «мужики» могли работать на пилораме, валить лес, да и делать ещё много чего, но из них никто не полез бы ни в какую технику. Моя зимовка заранее никак не предполагалась, Жданов исчез, и выходит, что водопровод, электричество, электростанция, трактора и др. были под надзором Саши Борисова и Паши Шелкова. Но Борисов был в отпуске, а Паша (он, кстати, Гнесинское училище кончил – кто только ни работал на ББС), при всех достоинствах, был молод, ему просто опыта не хватало. В начале зимы мы с ним занимались тем, что копались в древнем трелёвочнике ТДТ-40 . (Это такое чудище с фанерной кабиной, кстати, долго ещё служил, но по мелочам. На нём таскали вагон по Пояконде, от разъезда к причалу. Это та ещё песня. Трактор ехал вдоль рельсов и затаскивал вагон на бугор. Под вагон подкладывались башмаки, трактор перецеплялся сзади вагона и спускал его к причалу.) Он у нас иногда даже ездил, но так, в общем, несерьёзно, конечно. Потом пришёл мороз, катера встали на зимовку и последние моряки ушли пешком в Пояконду. Дорога закрылась. За продуктами пешком по льду в Пояконду. Шелковы сбежали в последний момент к родне на Украину. Тогда-то Ася и написала свои самодельные стихи. Они у меня где-то хранятся, надо найти. Тогда они показались мне глупостью, а сейчас я их просто комментировать не возьмусь.
И кстати, именно Асины стихи напомнили мне, что самое-то скверное было не в отсутствии дороги или дров. Хуже всего пришлось без воды. Воды не было в водопроводе целых четыре месяца: с декабря до апреля. Хорошо, что местные знали родник в верхней части литорали напротив Большого Еремея. Туда каждый день ходила лошадь и привозила воду для котельной, для бани и жителям – по ведру на брата. Табанин ходил гордый. Он всегда очень радовался, когда его лошади оказывались незаменимыми.
Зато какой красивый стоял лес! Замороженные сосны как в детской сказке. И небо разноцвет-ное, прозрачное.
Итак, в один из вечеров собрались: Павлов Изосим Ульянович, Табанин Николай Степанович, Таурьянин Анатолий Фёдорович, Лёша Меньших (я ведь не помню твоего отчества!) и Сергей Михайлович Нифакин. (Были на ББС ещё три женщины: Ольга, Ася и Антонина). Вроде никого не забыл. Ну и Лебедев – девятый. (Девять человек во всём посёлке!) Я только сейчас начинаю понимать, какими глазами они на меня смотрели. С какого переполоха я там остался? Если бы уехал с Шелковыми – они бы поняли. А так – кто такой? А я ведь был, выходит, единственным трактористом, а без трактора – никуда. И они пригласили меня прописываться.
Лёша при разговоре всегда немного кривил рот и чуть наклонял голову, и слова у него выходили слегка в нос и в бок. И вот он сипит: «А теперь попробуй нашей закуски!» На закуску была солёная треска.
Отец у меня был на ББС в 1939 году, в первой группе студентов, и он рассказывал, что, когда в Чёрной речке открывали бочку с солёной треской, то сосны от запаха качались. Но мне повезло – нос у меня всегда был слабый – и я мог это есть. А так- то рыба была очень вкусная.
Пили томатовку, это такая чуть оранжевая гадость, сделанная из томатной пасты. (1986 –горбачёвская борьба с пьянством и алкоголизмом, с водкой были проблемы.) Вообще-то жуть. Надеюсь, что тайна изготовления этого напитка ушла в прошлое вместе с теми шальными годами.*; Пили, пели. Особенно Анатолий Фёдорович и Изосим Ульянович. «Триста сорок песен знаю, я вам все перепою». Рассказывали – да много всего рассказывали.
*;В декабре уже ничего не пили, море замёрзло, снега не было, и в Пояконду ходили пешком по мо-рю. Утром на планёрке Таурьянин объявляет: «Сегодня продрейс», и все бредут, кто как может. В темноте выходишь и в темноте назад, иногда вечером найдёшь свой утренний след – утром у тебя были большие шаги, а назад – маленькие, маленькие. Дураков таких – таскать на себе водку за 15 километров – не находилось. Дров совсем не было: пилили ёлки на БАМе.
------------------------------------------------
Планёрка, чтобы там ни говорили, начиналась вечером, когда Таурьянин спускался к Лёше, и главным планёрщиком был, конечно, Меньших. Умён был именно крепким мужицким умом и очень много всего знал и умел.
Как-то летом, вроде 89 года, перекладывали печку в бане, нужен был камень. Я приполз на трелёвочнике, потихоньку по летней дороге, к каменной россыпи. Лёша спрашивает: »Ну, какой камень будешь брать?»
Перед выходом на пенсию он договорился с Семёновой, и она ему разрешила строить лодку на пилораме. Всю зиму он отбирал сосновые кривые ветки на шпангоуты, ещё мы притащили две кокоры, на нос и корму. А ближе к весне, в выходной, поехали за ёлками. «Ну, какую ёлку будешь брать?» Я ходил за ним прямо по пятам, и уже в лесе вроде разбирался, но так и не понял, как он ёлки отобрал. Подойдёт, смотрит, смотрит, потом другую. Лодку собрал без всяких чертежей. Соединил две кокоры и связал досками, отгибая доски на глаз, деревянными зажимами. Потом притесал и вставил кривые ветки, получились шпангоуты.
В лес мы ездили так. Сергей Михалыч шёл вперёд, пешком. Изосим и Лёша садились ко мне в кабину. В лесу я разводил костёр, грел чай, а они пилили. После чая собирали хлысты и ехали домой. Поначалу я всего боялся. Как маленький, особенно за трактор. Учили эти двое.
Изосим был родом из Нильмы, до ББС работал учителем в Керетской школе, на лесозаводе, но завод развалился, а на станции ему дали нормальное жильё – целую половину старого сруба (дом16), где во второй половине обитали братья Мардашовы. Позже случился инсульт, Изосима сестра забрала, я потом приезжал, уж не помню в какой посёлок. Вроде в Полярный круг. Все эти полуброшенные посёлки такую тоску навевают. Нищета везде – страшная. Изосим узнал меня. Обрадовался. Но говорить практически не мог.
В январе приезжал и Саша Жданов. Сдавал казённое, собирал своё, гулял. Увольняться он не хо-тел, но отношения с Перцовым у него уже были прескверные, и пришлось уходить. Он когда-то учился на биофаке вместе с моей сестрой, и я его немного знал. Я ему обрадовался. На меня уже тогда навалилась гора всякого, и никто не мог помочь. Я его таскал везде и расспрашивал. Но он как-то так – легко, уже ему всё до лампочки было.
Пожар в холодной мастерской
Ладно. Подряд, похоже, всё равно не получится. Спиридоновы приехали, по-моему, после Нового года. Варвара Васильевна сразу взялась за баню. Вот активный человек! Были бы дрова, она её хоть каждый день топила бы. А так она вечно что-то убирала, мыла, и туда и сюда…. Из-за этого мастерская и сгорела. Мастерская называлась холодной, так как в ней было холодно, но летом печку отремонтировали, побелили, а разделку проверить забыли. Дед (Сергей Сергеевич) замерзал, хоть и ходил в огромных валенках, она и натопила печь посильнее. Про пожар – чуть ниже. Спиридоновы жили в 14 доме, в бывшей Борисовской квартире, рядом с Шелковыми. Высокий, сутулый, костлявый старик, с огромными лохматыми бровями. Он первым делом отправился в 16-ю мастерскую (на третьем этаже аквариалки), (мастерскую потом разорили, но С.С. уже тогда не было), и стал приводить в порядок инструмент. Вырезал брусок, насверлил дырочек и вставил туда свёрлышки по металлу, от 0,1 до 0,9 мм (!). Ну и так всё остальное. Механик был потрясающий. Я такого себе не представлял, и поэтому глядел на него, как сказать, снизу вверх, наверное. Токарный станок у него и дома был, в Москве. Незадолго до его смерти Варвара Васильевна зазвала меня попрощаться с дедом, и удалось приехать. Серг. Серг. был совсем костлявый и уже только лежал. Но бабке велел, чтобы мне налила, и я выпил за здоровье. Ну, накатило, тяжело вспоминать.… Поболтали, тут он станком и похвалился. И ведь мысли были у меня про станок. До сих пор стыдно.
Баня была по субботам. Сначала шли женщины, потом мужчины. Но когда приезжал Перцов, то сперва мылся он с кем-нибудь. Раз попал я так. Перцов, Серг.Серг., Таурьянин и я. После бани Таурьянин сразу домой, а мы к директору. С.С. сел на табуретку, согнулся весь, схмурился, сидит, еле дышит. Но тут ему директор разбавил стопку, и тот прямо на глазах ожил, распрямился, бровями зашевелил, забурчал чего-то.
Из 16-й мастерской, сверху, хорошо Салму видно. Как морозы стали за 30, каждый день всё меньше и меньше чистой воды, только за Малым Еремеем чуть осталось, и парит. А мы стоим, в окно смотрим. Хорошо нам. Но как отпустило где-то до25, тут же лёд стало размывать.
В левом крыле 8-ми квартирного дома, в правой половине, наверху жили Таурьянины. А внизу, под ними - Лёша Меньших и Сергей Михайлович Нифакин. Ссорились. Такие как Сергей Михалыч встречаются в тайге. Летом они бродят по лесам или ловят рыбу на море, а зимой хуже. Я, кстати, наткнулся раз на избушку Нифакина. Она совсем крохотная, примерно два на два, прямо перед входом печка и столик, слева топчан. Над землёй едва торчит – не заметишь, но очень уютная. Сергей Михайлович кончил автомобильный то ли дорожный, то ли строительный техникум. Что - что, а в технике он разбирался. Это было понятно из того, что он вдруг советы давал при какой-нибудь поломке. Вроде Таурьянин как-то осенью вытащил его из леса, а Перцов взял на работу. Он колол дрова, и, в общем, всё делал. Из его рассказа: «А чего ты хочешь? У нас мужики в мировую погибли, потом раскулачили, потом опять мировая. А чему меня мать могла научить? У нас же вся работа мужская, это от отца к сыну так и шло, а мы ничего не умеем, мы не знаем, как тут жить». Он очень редко откровенничал, но иногда загибал такое, что сразу было понятно: обижен он на всех и навсегда, особенно на любую власть. Они с Табаниным дружили, так, по-своему. На катере, в продрейсе, всегда сидели на палубе рядом; сидят, смотрят вдаль, а глаза о чём-то думают.
Ночью он часто бродил по комнате, ходит и ходит, и увидел в окно огонь. Дальше Меньших, Таурьянин. Таурьянин ко мне. Я жил в Семёновской квартире и он, мне казалось, так долго топал через веранду, потом через кухню, что я уже всё понял и начал вставать. Я мимо, мимо мастерской, в щитовую, быстрее свет отключать, потом вернулся к пожару, там уже был народ, но сделать ничего было невозможно, тушить было совершенно нечем, и, будь хоть малейший ветер, 29 корпус бы сгорел. С Пашей Шелковым пытались вытащить сварочный генератор, с крюками подобрались ко входу, но было уже слишком горячо.
Как раз уже всё догорало, когда пора было на планёрку. Тут Саша Борисов подходит: »Ого, - говорит, - ничего себе!» Он, однако, всё проспал.
\12 янв. 14 г. Уже шесть утра. Глаза устали.\
Техника всякая
Паша Шелков, будучи ответственным и за электростанцию, ранним утром в день своего внезапного отъезда разбудил меня и повёл показывать, как с этой штукой обращаться. В общем, он помахал руками над дизелем и исчез. Любому дураку понятно, что я ничегошеньки не запомнил (дизельную электростанцию я вообще встретил впервые в жизни). Мне, как впрочем и остальному населению биостанции, оставалось только молиться, чтобы свет из Пояконды не отключали. С молитвой у нас не очень получилось, как-то раз свет пропал. Далеко не с первой попытки, но дизель мне удалось завести, но генератор отказывался давать энергию, хотя внешне всё было в полном порядке. К счастью, в библиотеке было достаточно всякой технической литературы, Ольга разыскала нужные книги, я выяснил, в чём дело. Оказывается, генератор был устроен так, что его требовалось заводить чуть ли не каждый месяц для сохранения остаточной ЭДС (кто бы это знал). Разобравшись, я перепаял всю схему на запуск от аккумулятора.
Трелёвочник. Всю зиму, декабрь, январь и февраль, замёрзшая земля лежала лишь чуть-чуть при-крытая снегом. Вездеход, с его более мягкой подвеской, ещё как-то прыгал по камням, а тяжёлому трактору приходилось туго. В конце концов что-то в ходовой части рассыпалось. Это случилось в январе и очень удачно, в том смысле, что на станцию приехал Перцов. Ещё раз поразил он меня своей дотошностью. Заставил все сломанные детали тщательно отмыть и принести к нему домой. Разобравшись в чём дело, командировал меня к Гавруку. Николай Васильевич Гаврук, представлявший в Кандалакше биостанцию, распоряжался «козликом» ГАЗ-69 и прекрасным гаражом с подземным жильём. Два дня мы с ним мотались по всему району, пока в Полярных Зорях не нашли брошенный ТТ-4, с которого и сняли всё, что сумели. Гаврук отличался прямо бешеной энергичностью. Раз мы, замотанные, пришли в столовую, так он успел съесть первое прямо на раздаче за то время, пока ему давали второе.
«Наблюдатель»
В конце февраля директор приехал разбираться с пожаром и другими делами и с собой привёз двух интересных людей, кинорежиссёра Арво Ихо и директора будущего фильма. Колоритная парочка. Арво худенький, подвижный, а его директор – полная противоположность. По поводу прибытия таких гостей была истоплена потрясающая баня, но в парилке очень скоро остались лишь мы вдвоём с этим полным человеком, и, как я ни любил париться, он меня пересидел. Сам фильм снимался летом в Кандалакшском заповеднике, в Лобанихе и на Семи островах. Биостанция служила лишь базой. Ребятам нужен был шторм, а погода в июне стояла тихая. Перцов раз вечером говорит: «Они спрашивают, когда будет ветер? Я им ответил, ждите, задует так, что сбежите». И дунуло. Правда, уже после смерти Перцова. Тормахова, исполнявшая главную роль, игравшая невозмутимую поморку, раз впала в такую панику, что от страха рванула из катера в волны; её еле успели ухватить. Ну и так далее, вплоть до того, что пришлось из залитой волной лодки спасать коробки с плёнкой. Следующей зимой Арво привёз фильм на премьеру в Кандалакшу. Чтобы его посмотреть, мы поехали в город всем составом, единственный раз бросив пустой посёлок почти на весь день.
-------1987
Мы с Семёновой сидим у постели Директора. Николай Андреевич вроде забылся. Ему что-то вкололи. И, ещё казалось, – всё обойдётся. Мы почти шёпотом обсуждаем какие-то дела. Гриша Лангуев запил, на «Адмирале» нет капитана… «Может, Гриша вернётся – его поставить на «Адмирал»? – говорит Н.Л. И вдруг Перцов: «Пока я жив, не смейте! Вот умру, делайте, что хотите!» Больше я его не слышал.
Конец июня, Пояконда. Страшно уставший, изнервничавшийся человек. Июньский стройотряд грузит баржу. Я бегу мимо в магазин – продрейс – это единственная возможность купить продукты на неделю. Перед этим мы поссорились, я просился в рейс на сейнере, но Директор не пустил ни под каким видом.
- Вот видишь,- грустно как-то так сказал, показывая на ребят.
- Вижу…
- Лебедев! Ты почему сгущёнку не ешь? Стесняешься что ли? - Понемногу невкусно, а много – действительно стесняюсь.
Достал с полки целую банку, дал мне: «Ешь!»
-------
Приехал Вехов. Включили пластинку. Слушали Шопена.
------
Деревянный памятник сделала Ася (с Толей Титовым?), а камень нашла Ксанка. Камень я довольно удачно привёз к могиле на щите, но тут выяснилось, что ранее, размечая ограду и оставляя в ней проход для трактора, я плохо рассчитал и теперь никак не мог трелёвочником поставить камень на место. Потом удалось как-то довернуть трактор, и всё попало.
Пока были похороны, местные все ходили хмурые, но трезвые. А недели через две дружно напи-лись так, как никогда ни до, ни после. В частности «Адмирал» грохнули о камни возле Пояконды, там вырвало и погнуло вал и винт, и с ремонтом потом были проблемы. (А на «Адмирале» в том рейсе были Н. М. Перцова, Н. А. Заренков, комиссар практики и ещё кто-то из начальства. Оба моряка дружно захрапели в кубрике, а нас тихо несло куда-то вдаль сквозь белую ночь.)
Перцовский Понтик постепенно перебрался ко мне. До чего хитрый был. Если хотел с кем-нибудь подраться, но сам не мог, то собирал команду, а сам хромал сзади, хрипел, лаял, смотрел, всё ли так делают. Он сильно болел, и комнату мне пришлось перегородить наискосок: половину ему, половину мне. Он утверждал своё право так, что даже Амур с ним примирился, хотя Амур не мог ужиться ни с кем: ни с собаками, ни с людьми.
Письма
(Лебедеву)
На ББС 28.01.87
… Наверное кататься на лыжах очень приятно. Я теперь с удивлением вспоминаю, что в 37г. (приблизительно) мы ездили в Лапландский заповедник и шили маски на лица, чтобы защититься от мороза. Пояконда была ужасно далеко, среди знакомых никто там не бывал. …
\отец\
15.02.87
… Побывали в кино на фильме «Покаяние». … Наше прошлое предстаёт совершенно в неприкрытом виде, и это страшно. … выпустили много диссидентов, и на выборах (слыханное ли дело?) будет несколько кандидатов. …
\Лёва Вишневецкий\
20.02.87
Отсюда маленький полуостров на Белом море кажется далёким – далёким, глухим, кажется миниатюрным судёнышком, плывущим где-то там, за облаками. … Здесь, особенно среди наших дорогих «научных» сослуживцев, меня отучили быть искренней, научили какой-то бесконечной ни к чему не ведущей трепотне. … Все смотрят «Покаяние», … за две недели все билеты проданы. …
\Голованова Т.С.\
5.05.87
… Очень тяжело читать твоё мнение о том, что сейчас происходит на станции, но, понимаешь, всё это было и раньше. И шекспировские страсти по пустячному поводу, и пьянки, и «умиляющая» неразбериха, когда никто не знает, где что лежит, и с грехом пополам работающая (не работающая) техника. Но ведь было и нечто (кроме умопомрачительной северной природы) возвышенно-прекрасное именно в отношениях между людьми. …
\Лёва Вишневецкий\
23.08.87
… Когда я был на ББС (в 1939г.) … Чёрная речка – посёлок поморов – вся качалась, когда открывали новую бочку трески, дух был сногсшибающим. …
… Я рад за тебя, не уезжай без серьёзных оснований с ББС. Не понять в чём дело: север делает лю-дей лучше или происходит отбор хорошего? Пиши. …
\отец\
От Ольги Козловой:
17.10.87
\сейнер ушёл в Ленинград на ремонт\
…Сейнер бежал как лошадка. Вторник – с утра до ночи Онежское озеро, … лоцман на борту, река Свирь. … На ночь встали в Свирьстрое у маленькой деревянной пристани. … А наутро мужики купили там козла Борю. Очень симпатичный, немолодой, духовитый, настоящий козёл с собачьими манерами, только что не лаял. … Как всё у вас. А? …
С ББС во Владивосток (Меня В. В. Малахов отправил изучать тамошнюю аквари-алку)
19.11.87
… «Научный» не дошёл до пирса в Пояконде, а остановился во льдах.
… Снегом не пахнет. … У нас аврал. Научный повредил киль, сейчас на берегу, мужики работают. По всей станции свет, шум, работа. … Если до завтра не сделают, то в Пояконду уже не попадём морем.
… Прислал письмо Меркс. Они всерьёз собираются на Новый год. Хочет связаться с тобой. … С ре-бятами нужно хорошо подумать. На станции все, конечно, будут против. Тебе нужно так сделать, чтобы не восстановить против себя. С Семёновой хорошо поговорить. Воды, скорее всего не будет. Мороз усилился. А снегом не пахнет. …
С ББС в Москву
3.12.87
… Как всё по-другому, чем в прошлом году. Без дороги были только 10 дней. Уже 30-го пустили лошадь, а завтра регулярный рейс. Долго, правда. Больше 3-х часов в один конец. …
На ББС из Москвы
15.05.88
… В Москве все знают про фильм (про ББС), что-то приносят (снимки). Мехедов занимается. Мы у нас совсем в отрыве от бурной деятельности по поводу станции. …
А.Д. Виталь
«ДИКСОН» ПО-БЕЛОМОРСКИ ИЛИ ДЕКАБРЬ – 86 НА ББС
Над Салмой пар встаёт весь бело-розовый,
Кругом земля промёрзшая гремит.
О снежной сказке все полны мы страстно грёзами,
Но лёд везде в лучах зари блестит.
Ручей промёрз и всюду наледь жёлтая,
Ни дров, ни леса из лесу не привезти.
Пешком за почтой мы идём в Пояконду,
За хлебом тож иного нет пути.
Вода из крана больше не предвидится,
И в баню путь закрыт уж навсегда.
А мягкий снег во сне лишь только видится,
С чего ж польётся вешняя вода?
А связи тоже нет, хоть плач сиди на проводе.
Грибов и ягод летом ты не жди.
И гибнут птицы в этом адском холоде,
И неизвестность ждёт нас впереди.
Меня домчат к тебе, когда зимовка кончится.
Рюкзак да ноги, самодельные коньки.
Пойми, мне так твои глаза увидеть хочется,
Я рвусь к тебе, стихиям вопреки.
ББС МГУ Великая Салма 20 декабря 1986г.
Кулишки, январь 2014
Дополнение
Люди на ББС 1986-1992
Состав людей, трудившихся на ББС менялся постоянно, что (выражусь помягче) мешало работе. Меня и Ольгу директор оформил одновременно, 8 октября. Незадолго до нас приехали Паша Шелков и Люда Шайтар. Получилось четверо молодых новых сотрудников. Но гораздо больше народу в ту осень уволилось.
Почти сразу уехал Саша Выблов, перед этим передал мне всё аккумуляторное хозяйство. Я Сашу плохо помню, но впечатление осталось очень хорошее. К этому времени, по-моему, уже был решён вопрос с увольнением Торгановых, отца и сына, моряков. Они пытались воевать с Перцовым, на мой взгляд, бессмысленно – не нравится работа, ищи другую. В ту же осень был какой-то конфликт в команде сейнера, вследствие чего там сменился капитан, вместо Квасова стал Касатонов, Женя Демченко перешёл на маломерный флот, а Саша Малышев, оставаясь по штату моряком, стал работать на берегу. Столь же стремительно исчезли Удалкины по причине беспробудного пьянства. Жена топила баню, а муж вроде как на тракторе, не помню. Старший сын, Вовка тоже что-то делал, а младший, Федька, ещё несколько лет временами возникал на станции, крутясь всё время возле столовой. От этих Удалкиных остался пёс, Амур, который прилип ко мне, хотя кормила его Ольга. Зимой, когда уже выпал снег и открылась дорога, приехал прощаться со станцией Саша Жданов. Пожил с неделю, не спеша всё сдал на склад и уехал навсегда. Единственная молодая пара – Шелковы – тоже уехала в суровую зиму без воды и т. п. (ребята не собирались совершать подвиги во имя чего-то несбыточного), правда, в конце зимы они приехали ненадолго, но уже явно искали себе другое место и вскоре перебрались в Чёрную Речку.
Одновременно постоянно появлялись новые люди. Ещё зимой приехала семья с двумя маленькими детьми, Легостаевы, Саша и Ира. Саша родом из Чёрной Речки и, похоже, из породы лихих ямщиков. Что на вездеходе, что на тракторе ездил он только, втапливая педаль газа до упора. Почти одновременно с ними из Кандалакши, через Гаврука, возник ещё один тракторист Сергей Телепнёв. Телепнёв отличался разносторонними талантами: играл на пианино в замёрзшей столовой, рисовал; в частности у себя в Кандалакше расписал всю стену в кухне. А после развода ухитрился отбить у жены не только свою дочь, но и её сестру, к которой не имел никакого отношения. Легостаев и Телепнёв постоянно торчали возле гаражей, в основном верхом на каком-нибудь дизеле. Поразительно, но к весне им удалось из всякого хлама собрать вполне работоспособный трактор. Телепнёва возненавидел Таурьянин, и в конце концов Сергей уволился.
После смерти Перцова дотошная Нина Леонтьевна сумела так перекроить штатное расписание, что на станции постепенно собралось очень много людей (весьма разношёрстная компания), и вечная нехватка рабочих рук исчезла.
Первыми стали Валентин Корнилов и его жена Тамара Чижова. Затем (зимой?) Семёнова из Москвы привезла двух Лен: Краснову и Субботину. Девушки обставили недавно законченный домик на Лесной и поселились там; но не ужились вместе. Домик перешёл к Семёновой, а потом к нам с Аней.
Краснова привела капитана Андрея Глебовича Миронова, после ухода Торгановых и Лангуева моряков не хватало. Я, уже из Кулишек, приезжал раз к ним в Москву: уже совсем старенький Андрей Глебыч, старушка жена и куча кошек.
А потом повалил народ. Из Ковды несчастный Саша Кундозёров, страдавший любимой местной бо-лезнью и кончивший плохо. Из московских строителей Петя Иванов с абсолютно аналогичной судьбой. Из Кандалакши буйный во хмелю, но чудесный мастер Дима Михайлов, по понятной причине не задерживав-шийся ни на одной работе, и Толя Беликов. Из Москвы прибыл целый десант: Наташа Васильева, Ольга Гришина, какой-то инженер по фамилии Родионов и с ним ещё двое, Чебулаев и Кузнецов. Да, и ещё в бывшей Лиды - Наташиной квартире обитала сметчица, странноватая женщина, привлечённая ещё Директором. Лена Краснова и Валера Мардашов поженились. Если добавить, что со мной осталась Аня, и с сентября 90-го года, когда родилась Лида, нас в семье стало четверо; а ещё почти круглый год жил Дима Павлов с женой и ребёнком; а ещё: Чебулаев женился на Васильевой, а Ольга Гришина, после недолгого союза с Михайловым, вышла замуж за Толю Беликова, то можно примерно представить себе бурную станционную жизнь конца 80-х.
Кого-то я, несомненно, упустил. Мало знаком был со стариком Шумовым(?), капитаном из Кандалак-ши, которого очень уважали братья Мардашовы. Тяжело пережил я расставание со Спиридоновыми: Сергеем Сергеевичем, механиком по точным приборам и Варварой Васильевной, никогда не унывающей истопницей и уборщицей (тоже, ездил я к ним в Тушино. Пообщались.) Был ещё и какой-то безвестный тракторист, проработавший два дня. Он сел на «мой» трелёвочник и благополучно въехал в стену строящейся пристройки к аквариалке. (Я говорю «мой» потому что сжился с трактором так, что наши души слились.)
Ну, конечно! Как я мог забыть собственного племянника. Да ещё с лошадью! Максим и его Пава оста-вили неизгладимый след в истории биостанции тех лет.
1990-й, 91 и 92 годы мы изворачивались, но продержались, несмотря на развал в стране. Эту жуткую обстановку в государстве мы остро почувствовали ещё в сентябре 90-го, когда с Мардашовым и Демченко перегоняли новый «Научный» через полстраны. Есть было решительно нечего. Топлива не хватало. (Это отдельная история, может, сумею и её вспомнить.) А в 1993-м всё рухнуло. Я увольнялся осенью, вроде 22-м по счёту. И, конечно, ни за что бы не ушёл, кабы на мою инженерскую зарплату мог кормить детей.
Примечание автора
Большая часть этого текста была написана на одном дыхании, буквально за одну ночь. На следующий день было добавлено «--- 1987». Но мне тогда уж очень не понравился стиль, и я оставил работу отлёживаться. Сейчас, спустя пять с лишним лет, внёс лишь несущественные исправления и добавил главки: «техника всякая», «наблюдатель» и «люди на ББС». Снимок на могиле сделан в августе 2008 года.
В. А. Лебедев, Июль 2019, Кулишки