21.
От Халатного переулка до Тверского бульвара пути всего ничего – два пролёта на метро. Но Валерий шёл пешком. Предстояло осознать себя в новом качестве – «безработный», привыкнуть к нему как к рубищу, клейму, которое, казалось, бросается в глаза каждому встречному-поперечному и от которого чуть не за версту разит прелью, плесенью. Он понимал, что ничего такого ещё нет: и одет он нормально, и выбрит, и даже туфли начищены «по Сурикову». Но как сам он, по журналистскому наитию, с первых минут даже в незнакомом собеседнике угадывал внутренний разлад, неуверенность, тревогу, так и в нём сейчас, наверное, кто-то читает почти панический страх, ощущение неотвратимого краха. В мозгу вертелась строчка детского стишка: «Где работать мне тогда? Чем заниматься?»
Едва моросящий дождичек, как ни уворачивайся, сыпался в глаза, налипал холодной лягушачьей плёнкой к щекам, протискивался за воротник. Машины с чавкающим звуком смаковали колёсами дорожную слякоть. И всё вокруг, словно по какому-то бездарному сценарию, вторило его душевному состоянию.
На углу Кузнецкого моста и Неглинки от этих раздумий Валерия отвлекли нелепо-весёлые повизгивания. У крыльца дурно пахнущей на всю округу пельменной он увидел точильщика, из-под рук которого исторгались салютные залпы искр. Приблизившись, Валерий стал наблюдать эти яркие, победительные фейерверки, не подвластные ни мороси, ни ветру. Заметив его, точильщик подмигнул:
- Привет!
- Привет, - вяло улыбнулся Валерий. – Я уж думал, никогда больше не увижу такое чудо. И почём оружие для пролетариата?
- Эт-смотря какое… Нож – за 250, ножницы – за 500, они тонкости требуют. Ну, а, скажем, полный приклад к мясорубке – «штука»!
- Не поняла я, - остановилась рядом старушонка, – какая штука?
- Ты, мать, не волнуйся – с пенсионеров денег не берём, - успокоил мастер. – Коли надо, приноси свои железки. Я, кроме выходных, всегда на месте. А если что – заходи в пельменную, спросишь Александр-Сергеича.
- Надо же – прямо Пушкин!
- А я и есть Пушкин!
- Да ладно…
- Не веришь? Пушкин, тебе говорят! И живу в Пушкине, на Пушкинской горке… Всё одно к одному.
- Не бывает таких совпадений!
- Не бывает, что медведь летает, а ведь на московской Олимпиаде и такое случилось. В жизни оно что хошь бывает! Я с детства Пушкин, с тринадцати лет. Мужики из села на фронт ушли, в кузне работать некому, вот меня и приставили на выучку к деду Захару. Сначала все Санькой звали – по привычке, но через полгода – Александр-Сергеичем, и только. А уж после – Пушкин да Пушкин. Даже когда инженером стал, лазерщиком. Вот и свыкся. Хотя по чести сказать - из Бураковых я. А семья наша – из-под Костромы, Сусанинского району. Слыхал?
Попрощавшись, Валерий двинулся дальше и поймал себя на том, что идет улыбаясь. Всю неделю он просидел в библиотеке у Лидии, где открыли наконец доступ к подшивке старого парижского журнала «Лики России». Первые номера открывал как волшебную дверь в каморке Папы Карло – под звон в ушах и с дрожью в пальцах. Увиденное потрясло его. Люди, низвергнутые с высот благоденствия в пыль и грязь чужбины, враз обнищавшие, бесприютные изгнанники родины, - как сумели они под коростой обид и ненависти сохранить не только нежную, даже деятельную любовь к отечеству, но и спасительное достоинство в быту? Пусть не все и не везде. Но журнал, издаваемый усилиями кумиров публики – Буниным, Куприным, Зайцевым, Алдановым, - вот он, насквозь пропитанный их любовью и достоинством. В каждом номере – сообщения со всех концов Европы, Азии, Америки, отовсюду, куда занесла нелёгкая беглецов из России: как живут, что делают, чем душу спасают. И, наверное, эмигрант, готовый было с отчаяния хоть в петлю, вдруг чувствовал: он не один, не одинок, есть общность судеб и веры, сила слабых – в единении, действии, духостоянии…
В Париже – конкурс красоты? С ума, что ли, сошли от горя? Не иначе, пир во время чумы. Но не похоже! Вот она, первая красавица эмиграции – Марина Шаляпина, дочь великого певца. И сколько рядом таких же чудных девушек, не растерявших в скитаниях волшебной русской красы! А где-то в провинциальных городках Франции, Германии, Швейцарии – тысячи других, печалующихся о своей судьбе: годы уходят, и где найти-подобрать то единственное, без чего она не мила и не нужна вовсе – счастье женское?! Конкурс парижский – это для них. Надежда, свет, опора…
Но тут же, на соседней странице – боль, вырвавшаяся не то в стон, не то в крик:
Мы последние в нашей касте
И жить нам недолгий срок.
Мы коробейники счастья,
Кустари задушевных строк!
Скоро вытекут на смену оравы
Не знающих сгустков в крови,
Машинисты железной славы
И ремесленники любви.
И в жизни оставят место
Свободным от машин и основ:
Семь минут для ласки невесты,
Три секунды в день для стихов…
В следующем номере – сообщения с родины. На Украине голод, есть случаи каннибализма. И где - на хлебной Украине, кормившей всю страну?! Страшно… А в Москве сносят храмы. Беспризорных с улиц забирают в ЧК. Как, детей? Их-то за что? Страшно… Листаешь страницы – и вот фотография: в Риме прошёл всемирный конгресс русских эмигрантских организаций. Всемирный – а народу на снимке от силы человек пятьдесят. Может, всё же найдут выход, соберут силы? Надежда, свет, опора… Но тут же – стихи, от которых и свет гаснет, и опора слабеет:
Мы судим, говорим порою так прекрасно,
И мнится - силы нам великие даны,
Мы проповедуем, собой упоены,
И всех зовем к себе решительно и властно.
Увы нам: мы идем дорогою опасной.
Пред скорбию чужой молчать обречены,-
Мы так беспомощны, так жалки и смешны,
Когда помочь другим пытаемся напрасно.
Утешит в горести, поможет только тот,
Кто радостен и прост и верит неизменно…
………………………………………………
Пред силой истинной склоняюсь я смиренно:
Не мы спасаем мир: любовь его спасет.
Страницы журнала, кажется, сочатся болью, но – не жалобами. Наоборот, дышат гордостью за страну, которая, верилось им, очнётся, поправится, воспрянет. Недаром, что ни номер, то рассказы о русском чуде: о каслинском литье, дымковской игрушке, жостовских росписях, вологодских кружевах… даже о нежинских огурчиках! Да как написано!
Тимурка (в один из вечеров Валерий позвал его с собой) изумился:
- Пап, смотри – здесь и о нашем Хотькове есть!..
Во всю страницу красовался резной ковш, изготовленный умельцами подмосковного села ещё в середине XIX века. Теперь, едучи мимо Хотькова на дачу, они видели только унылых старух, торгующих при дороге домашней снедью, полуразрушенные склады пиломатериалов, облепленные спившимися, бесформенными личностями, да старый женский монастырь, обособленный от окрестного мира гордыней своих высоких стен.
- А как же умельцы? Куда подевались их внуки-правнуки?
- Начнём свой журнал издавать – узнаем… Но ты видишь, какая на ковше резьба? Такой узор в суете не вырезать, тут не только мастерство – душевный искус нужен был!
- Искус?
- Именно! Искус, искусство… Чувствуешь, где корень? Страсть, мечта, воля…
На них зашикали соседи («В библиотеке находитесь!»), и разговор прервался. Но как же нестерпимо захотелось Валерию взяться наконец за осуществление своей мечты! Может, потому и увольнение из «Континент-банка» воспринял почти как освобождение. Давно к тому дело шло. Вот только неприкаянность и неизвестность… Почти как у тех изгнанников.
Особенно потрясали лица. В одном из номеров журнала попалась подборка цветных снимков. Цветные – в 1931-м году? Валерий вчитался в статью. И узнал новое для себя имя – Сергей Михайлович Прокудин-Горский. Из дворян, закончил Технологический институт в столице, стажировался в Берлине и Париже. Там увлёкся фотографией и уже на парижской выставке в 1900-м предстал настоящим мастером. Потом объездил всю страну, снимал и пейзажи, и портреты, в Сибири сфотографировал даже солнечное затмение. Будучи химиком, изобрёл собственный способ цветной фотографии, благодаря которому получил приглашение сделать портрет Льва Толстого в Ясной Поляне. Вот он, мудрый старец, - в саду, в плетёном кресле, с деревянной расческой за голенищем высокого сапога. Всему миру известна теперь фотография – а вот имя автора знают единицы. Россия всегда щедро разбрасывалась своими талантами. Видно, их так у неё много – не сосчитать… Ну, а после Ясной Поляны – демонстрация новшества царской семье и высочайшее поручение подготовить выставку к 300-летию Дома Романовых. Какой поэзией исполнены снимки! И чарующе-праздничный Никольский собор в Можайске. И мост через Волгу во Ржеве – не надменно-покоряющий, будто оседлавший величавую реку, но уважительный и деловито-надёжный – под стать ей самой. И здание Пермской биржи - не агрессивно-торгашеское, как можно бы предположить по нынешним биржам, а радушное, будто пряничное, всем видом располагающее к дружелюбному общению.
Но самое удивительное – лица. Один из снимков называется просто – «Крестьяне слушают балалайку». Под окном бревенчатой избы – стол с самоваром, за столом на лавках – мужики, бабы, ребятня, в резном окне под соломенной стрехой – лицо совсем старушечье: видать, не под силу уже выйти хозяйке на люди. Но так ладно да весело играет под окном балалаечник, что не улежишь, не утерпишь, порадуешься вместе со всеми. И такая на лицах благодать, такой покой и благородство, какое и счастьем-то назвать – мало будет. Ведь счастье – это что? Довольство. А довольство рождает опаску, смятение, боязнь утраты. И вот уже нет счастья, беспокойство одно. А на этих лицах – уверенность в себе, в окружающих людях, в незыблемости всего сущего на земле. Их ли вина, что их жизнью распорядилась чужая воля?! Теперь таких лиц вокруг и не увидишь. О них только и скажешь: лики…
Невольно вспомнилась собственная командировка в Испанию, в Барселону, выпавшая ему незадолго до ухода из газеты. Там из протокольного официоза удалось выкроить пару часов, чтобы просто побродить по городу. Он безмятежно гулял по живописным улицам, любовался дерзновенной пластикой гениального Гауди, замирал у двустрельчатой громады собора Заграда Фамилия, нечеловеческую завершённость которого людям до сей поры не удаётся воплотить во всем величии замысла. И вдруг…
Он поймал на себе удивлённый, даже встревоженный взгляд. Затем другой, третий… Оглядел себя, проверяя, всё ли в порядке в одежде, в причёске. Подошёл к ближайшей витрине – нет, отражение не давало поводов для беспокойства. Но взгляды продолжались – настороженно вспархивали навстречу, сопровождали несколько шагов, давили в затылок. Недоумевая, Валерий почти лихорадочно стал сравнивать себя с окружающими – и наконец понял: у него было другое лицо! Оно отличалось не цветом кожи, не северной бледностью среди загорелых южан, не славянской округлостью – нет, только выражением! Посреди беззаботных, уверенных, жизнерадостных лиц оно было чересчур озабоченным, словно помечено знаком беды. На фоне окружающих это выглядело почти неприлично. И люди реагировали на эту скрытую беду – она их тревожила, волновала, будто несла им самим какую-то несознаваемую опасность. Сам Валерий ничего в себе не замечал, такое выражение лица было для него вполне привычным, будничным. В конце концов, разве человеку не свойственно, идя по улице, думать о своём – о предстоящих делах, о домашних заботах, да мало ли о чём! Но то ли у барселонцев заботы были попроще, то ли несли они их глубоко в себе, подальше от посторонних, то ли срабатывала привычка выглядеть демонстративно благополучно – как бы то ни было, Валерий с его напряженным лицом смотрелся чуть не террористом, замыслившим свой зловещий акт. Предположив это, он усмехнулся, сделал глубокий выдох и постарался расслабиться. Взгляды прекратились. Теперь, рассматривая журнал, Валерий подумал, что и в той, старой русской деревне, его, нынешнего, тоже встретили бы настороженно. И значит, другие лики у сегодняшней России, другие! А потому возрожденный журнал не просто должен – вынужден будет отразить эти перемены.
«Возрождённый!» - мысленно передразнил себя Валерий. – Тут бы самому хоть как-то возродиться…»
Утром в кабинет прибежала Наташа:
- Моисеев, к Руслану Юрьевичу!
Суриков против обыкновения не встал навстречу, не протянул руку, не пригласил сеть.
- Ну, что будем делать, Валерий Сергеевич?
Валерий пожал плечами.
- Вы же умный человек… - Суриков поднял на него глаза, будто ожидая согласия или возражений. – Умный человек, а поступаете как… Вы, что же, полагали, что вас никто не вычислит?
Этот вопрос прояснил ситуацию. Несколько дней назад в «Честной газете» была опубликована статья Габунии против законопроекта о привлечении инвестиций. Статья получилась острая, злая, но на фоне массовой пиар-кампании в пользу ЗПИ она вряд ли хоть в малой степени нарушила бы политический штиль, если бы не два обстоятельства. Во-первых, в ней приводились конкретные расчёты, выкладки, примеры из зарубежной практики, а во-вторых, она подгадала в аккурат к обсуждению закона в Совете Федерации и …отлично помогла оппозиции. Законопроект был провален.
- «Честная газета» - это что? Вы у них в штате или как? Сначала ваш собственный опус о доме, который якобы присвоил мэр… Я промолчал, хотя нашим партнёрским отношениям вы, мягко говоря, не помогли. Думал: случайность, бес попутал, решил человек напомнить профессиональному сообществу, что есть у него ещё порох в пороховницах. Теперь вот статья вашего подзащитного непосредственно против экономических интересов Континент- банка… В той же газете – и наверняка при вашем содействии, верно? Тогда как это называется, Ваша Высокопринципиальность? Что, «Честная» неплохо платит?
Валерий, взволновавшись было упрёками человека, которого он уважал, сразу успокоился.
- Руслан Юрьевич, не сбивайтесь на пошлости. Вы-то знаете, что деньги тут не при чём. Но у человека есть мнение, а высказать его негде. Нигде и никому оно не нужно – «неформат». А у него душа болит: слишком дорого может обойтись стране ошибка. И как ему жить, зная, что мог упредить, помешать – но не сделал этого? Чем этот монетарный тоталитаризм лучше прежнего, идеологического?
Суриков устало опустил голову.
- Вы садитесь, садитесь, - почти примирительно бросил он. И, тяжело вздохнув, продолжил: - Видит Бог, Валерий Сергеевич, я надеялся помочь вам пережить эти непростые времена. У вас нелады с женой, проблемы с сыном, вы не востребованы в профессии – и я хотел вывести вас из тупика…
- На большую дорогу? – перебил Валерий.
- Если хотите – да, на большую дорогу, - не смутился Суриков грубым намёком. - Я понимаю: мораль Аркаши Перовского вы не разделяете, стиль Матвея Абрамовича Лебедянского вас шокирует… Всё так! Но ведь вы не можете не признать, что работа в стенах Госдумы, в Институте кризисов, в нашем рекламном бизнесе дала вам какой-никакой новый опыт, помогла осмыслить новые реалии, приобщиться к самому, быть может, важному сегодня – выработке новых законов…
- Да уж, за это особое спасибо!
- А что вы иронизируете? Говоря высоким штилем, создается правовая основа нового государства.
- Да нет, ничего… Просто я постиг, что законы пишутся людьми. И если законы не исполняются…
- То..?
- То, значит, они лицемерны – ровно настолько, насколько лицемерны люди!
- Хорошо сказано… Но, знаете, Валерий Сергеевич, меня стали утомлять наши постоянные дебаты. Понимаете?
- Конечно.
- Вот и чудесно. Надеюсь, вы не заставите меня искать формулировку для приказа?
- Нет-нет, не затрудняйтесь…
На том они расстались.
22.
Проснувшись, Валерий не сразу осознал себя в пространстве. Окно туманно бледнело, предвещая близость рассвета, где-то за пределами квартиры - не то под полом, не то над потолком – звучали возбуждённые голоса, сливаясь в неразборчивую, раздражающую смесь, а рядом… Рядом на подушке жарко спала женщина.
И тогда он вспомнил…
Сначала был телефонный звонок.
- Ну что, допрыгался?
За последние дни он уже вторично слышал этот вопрос. Первым задал его многоуважаемый тесть – правда, в более непринуждённой редакции:
- Довыёживался, публицист?
На этот раз звонила Зарницкая.
- Ты-то чему радуешься? – хмуро отозвался Валерий.
- Да как не радоваться, родимый?! Поди, не каждый день удаётся сломать кайф нашим депутатикам! К тому же, рейтинг «Честной газеты» растёт, от рекламы отбою нет. Так что, твой гражданский подвиг будет отмечен повышенным гонораром.
- Выше пособия по безработице?
- Мои-сее-ев! – укоризненно протянула Галина. – Князь Гвидон, как ты помнишь, не жалел о своём благородном поступке. Ему Царевна Лебедь что сказала? «Не тужи, что за меня есть не будешь ты три дня». Ты мог бы не есть три дня? И, заметь, безо всяких гарантий на будущее! А чем дело кончилось?
- Сказка – ложь…
- …Но в ней намёк! Короче – собирайся!
- Далеко?
- Приглашаю тебя поужинать.
- Спасибо, Гала, но не с моим настроением развлекать девушку.
- Меня – развлекать? Да я сама кого хошь развлеку!
- Давай в другой раз, а?
- В другой раз и меню будет другое. А сегодня тебе надо встретиться с одним человеком. Может, это судьба!
- Батюшки, уж не собираешься ли ты меня сватать?
- А что? Сам не можешь – значит, нужна сваха… В общем, дорогу теперь знаешь, так что к шести часам жду в редакции!
Редакцией Зарницкая называла три небольшие комнатки в трёхэтажном здании заводоуправления бывшего почтового ящика. Ещё недавно «ящик» был сверхсекретным – выпускал не то самолёты, не то вертолёты. Но теперь, не получая заказов даже на скороварки, доставшиеся ему по планам конверсии, пытался выжить тем, что оптом и в розницу сдавал в аренду единственное своё достояние – служебные помещения. Галка, с её природной хваткой, сумела заполучить апартаменты бывшего отдела кадров, что означало вход с улицы без обременительной волокиты с пропусками. Сначала, правда, были проблемы с графиком работы: заводская охрана по привычке требовала с окончанием рабочего дня закрывать помещения и сдавать на вахту ключи. Но Галка быстро доказала отставным воякам, что у газеты своё поле брани, а потому живёт она по своему уставу, и жить иначе для неё смерти подобно. Сначала вояки с подозрением относились к запоздалым редакционным посиделкам, но, прочитав раз-другой скандальные публикации против сильных мира сего и убедившись, что сотрудники и посетители «Честной газеты» – не пропойцы, а пахари на минном поле, сами стали оберегать их «право на самоопределение».
Вот и сейчас, несмотря на конец рабочего дня, в окнах редакции горел свет. Вахтёр у проходной проводил Валерия вдоль здания бдительным взглядом, фиксируя посетителя лучше любой видеокамеры.
- Наконец-то! – воскликнула Зарницкая, поднявшись навстречу. – Полчаса опоздания, конечно, не назовёшь вежливостью королей, но… не будем рабами времени! Знакомьтесь! – повелительно предложила она.
- Павел, - назвал себя её гость, успев перед этим отхлебнуть глоток кофе.
Заметно моложе Валерия, одетый по моде, но не вызывающе, он, похоже, не чужд был военной выправки, поскольку, прежде чем протянуть руку, непроизвольно вскинул её к виску, как бы отдавая честь. «Где-то я его видел», - мелькнуло в голове у Валерия. Едва мужчины обменялись парой фраз (Валерий – с облегчением, поскольку понял, что «сватанье» не потребует от него развлекательного фиглярства), Галина прервала обмен любезностями:
- Всё, всё! Едем ко мне! А то я знаю: на пустой желудок – и разговор пустой!
Жила она возле ВДНХ, в панельном доме, куда когда-то получали ордера многие комсомольские аппаратчики и журналисты. Квартира была двухкомнатная, уютная, без рюшечек-побрякушечек, которые можно было ожидать увидеть в женском гнёздышке. И пока хозяйка хлопотала между кухней и гостиной, мужчины, выйдя на балкон, не торопясь, что называется – ощупью, наводили меж собой мосты. Впрочем, наводил больше Валерий – Павел, похоже, что хотел, о нём уже знал. О себе он сообщил, что ещё недавно действительно служил в морской авиации, но, когда жизнь армейская стала замирать, служба потеряла смысл и перспективу. Уволившись, он занялся бизнесом, оказался, в отличие от многих бывших сослуживцев, вполне удачлив. И теперь, когда стал зарабатывать, как он выразился, не только на сухую корочку, но и на хлебный мякиш, ищет надёжных партнёров.
- Торговля? – полюбопытствовал Валерий, не очень понимая, зачем Галка устроила эту встречу.
- Не только, - уклонился от прямого ответа Павел, воспользовавшись тем, что хозяйка позвала к столу.
После двух-трёх рюмок марочного французского коньяка беседа пошла живее.
- И какого рода партнёры вам нужны? – вернулся к теме Валерий, предположив, что от него ждут посредничества с банком.
- Понимаете… - начал было Павел, но Галина решительно перебила:
- Мужики! Вы будто девочку на первый секс разводите – всё вокруг да около! Журнал он хочет издавать, Валера, - понимаешь, фирменный представительский журнал.
- Да, это правда, - улыбнулся Павел.
И вместе с улыбкой на его лице, угловатом и бугристом, будто наспех вырубленном из морёного дерева, появились, как у ребёнка, две ямочки. Это было так неожиданно, что и Валерий не смог удержаться от улыбки. Правда, нить разговора не потерял:
- Но «Континент-банк» денег под такие проекты не даёт – по себе знаю!
- Деньги? А кто говорит о деньгах?
- Но вы представляете, во что сегодня обходится издание журнала?
Павел нахмурился.
- Валерий… Сергеевич, если я правильно запомнил?
Вместо подтверждения Валерий тоже подобрался, обозначил переход на деловой уровень:
- А вы, простите?..
- Отца тоже Павлом звали… Поверьте, Валерий Сергеевич, у меня нет охоты к праздным разговорам. Когда я задумал журнал и стал искать квалифицированного партнёра, мне попалась в руки ваша статья. Она мне понравилась, и я позвонил Галине Васильевне. Вот почему я здесь. Смысл нашей встречи в одном – решить, можем ли мы работать вместе. Деньги – не тот вопрос, который я намерен сейчас обсуждать.
От властного тона и резких слов собеседника Валерий внутренне взорвался, и детонация от этого взрыва могла бы убить всё дело в зародыше. Но Галка была начеку:
- Валера, у Пал Палыча через несколько часов самолёт, так что не будем отвлекаться…
- Я не знаю, чем могу быть полезен при издании представительского журнала! – едва подавил Валерий вспышку самолюбия.
- А что вас смущает? – Павел и не думал смягчать тон. – Я же не диктую вам содержание или направление издания – по той простой причине, что ничего в этом не смыслю. Я не требую также, чтобы журнал печатал мои портреты и речи, хвалил мою фирму и стиль работы, - подобная трепотня способна только отвратить настоящих деловых людей.
- Но тогда в чём состоит представительский характер журнала?
- Только в одном: там должно быть внятно сказано, что издаёт журнал моя фирма и что её приоритеты – исключительно интересы России… «Лики России» - так, кажется, называлось парижское издание? Вот это и есть главное. Вот почему на этом месте мне нужен не раб, а партнёр. Не захотите – сделаем без вас, - закончил Павел в том же стиле.
Последние слова прозвучали почти как ультиматум, но Валерий не подал виду, что сердце у него застучало с перебоями.
- Раб или партнёр… В чём разница, если у одного в руках деньги, а у другого – только сами руки?
- Где партнёр поможет, там раб предаст! – убеждённо проговорил Павел. – Да, в отличие от партнёра, он всегда повинуется твоему сценарию, но это вовсе не значит, что он по твоему сценарию живёт.
- То есть, вы требуете в залог не только тело, но и душу?
- Я не люблю разговоров о душе. Знаете, почему в России есть феноменальные достижения, но нет общего феноменального прогресса? Некоторые объясняют просто: мол, слишком большая страна. А дело-то в другом. Если, к примеру, немцы, заметив успех соседа, следуют его примеру, то мы его оспариваем, осмеиваем, ставим палки в колёса, даже вредим. Или другой пример: мы постоянно твердим, что американцы чванливы. Но они-то безо всякого гонора собирают и внедряют технические новинки со всего мира, а мы даже из-за электролампочки затеяли вселенский спор – кто её первым придумал, Эдисон или Яблочков! В этом, что ли, чёрт возьми, национальная гордость?! Сегодняшнему пареньку из-под Козельска плевать, что компьютерные программы делает Билл Гейтс – ему важнее, что, освоив эти программы, он не только найдёт хорошую работу, но и сможет сделать что-то полезное для страны, а смотришь – и для всего мира. Если хотите, в каждом нормальном человеке живёт патриот, только не заставляйте его клясться в этом на страницах школьных прописей.
Валерий не заметил, как его горделивый внутренний пыл постепенно стал угасать, уступая симпатии к этому бескомпромиссному, убеждённому человеку.
- А вы знаете что-нибудь о журнале, который я хочу возродить?
- Достаточно того, что вы это знаете. У меня другой бизнес. Не думаю, что люди, покидавшие Россию вынужденно, могли плевать в сторону родины. Это нынче, чуть за бугор, человек начинает подличать: мол, и вода у вас слаще, и хлёбово - сытнее, а у нас от веку – сплошь дураки да плохие дороги… И невдомёк ему, убогому, что Россию-то унизить ему не под силу, а вот сам – будто опарыш на старой ране, одна мерзость от него… Помню, во время антиалкогольной кампании случилось мне отдыхать в Варне. И я наблюдал, как известный наш тележурналист, академик, уж так изгалялся публично над этой нашей бедой, что я с тех пор видеть его не могу – всё время кажется, что он каждым своим словом лизоблюдствует на публике. Вот этого уж точно не должно быть в нашем журнале!
- А чего сейчас вы ждёте от меня? – спросил Валерий, заметив, что Павел посмотрел на часы.
- Давайте договоримся, - собеседник встал и по строевой привычке оправил рубашку под ремнём. – Подготовьте, пожалуйста, концепцию журнала – такую, какой считаете нужной. Недели хватит? Отлично! Потом встречаемся и обсуждаем. Договоримся – начнём работать, нет – стало быть, не судьба. А сейчас мне пора – лечу в Саратов. Простите, коли чем обидел…
- Мы вас проводим, – встрепенулась Галина.
- Спасибо, я уже вызвал машину. Корчагина, десять, подъезд второй – верно?
Он ткнулся губами в Галкино запястье, улыбнулся при рукопожатии Валерию, снова удивив своими неуставными ямочками, и ушёл вниз по лестнице, не дожидаясь лифта.
Валерий сидел ошеломлённый. Не верилось, что вот так вдруг начинается то, чего он ждал все последние годы.
- Так не бывает, – проговорил он, когда Галина вернулась от двери. – Откуда ты его выкопала?
- Ниоткуда. Сама второй раз вижу.
- И уже пригласила домой?
- На афериста вроде не похож… Он и вправду объявился после твоей статьи. Позвонил, пришёл… Боишься?
- Да нет… В конце концов, что я теряю?
- Вот именно! И за это стоит выпить…
- А сам-то он чем занимается? – спросил Валерий после рюмки. – Опять же нефтью? Или алюминием?
- Ты знаешь – нет! Я вот так же спросила, он даже посмеялся. Не для того, говорит, я родине служил, чтобы из неё кровушку высасывать. Красиво сказал!
- Даже слишком. Но из ничего денег не сделаешь…
- Всего я пока не знаю. Но главный его бизнес, как ни странно, - перерабатывающая промышленность. Где-то в Черноземье – не то в Белгороде, не то в Курске – купил сначала один сахарный завод, потом второй, третий… Если помнишь, недавно они вообще на боку лежали: сырья нет, сахар в магазинах не то кубинский, не то украинский… А он в это дело вложился, стал на рынке цены сбивать. Я слыхала, на него даже покушения были – сначала на автотрассе, потом в подъезде… Но вывернулся мужик! Теперь и за мукомольные заводы взялся. А недавно выступил на парламентских чтениях и предложил целевую программу «Малые города». Деревню, говорит, мы уже потеряли – и былого не вернуть, в столичных небоскрёбах производителей не вырастишь – на асфальте не растёт ничего, только горы окурков и пивных банок. Сила России, говорит, будет прирастать малыми городами: там и земля под ногами, и человек на виду. Нужно, мол, всего-ничего: дать ему работу и устроить жизнь по-человечески. Как в Европе!.. По-моему, в этом что-то есть, а?
- Любопытно… - тут Валерий невзначай глянул на часы. – Ничего себе, мы гульнули! Хоть просись у тебя переночевать… Шучу, шучу! – поспешил он с оправданием.
- А чего ты засуетился? Оставайся, - отозвалась Галина, направляясь в кухню с остатками ужина. – Я в спальне, ты – на диване в гостиной. А хочешь – наоборот…
Валерий промолчал, но когда Галина вернулась, поднялся и направился к двери. Она подошла и, заглянув в глаза, взялась за лацканы пиджака.
- Оставайся, а? Я девушка свободная, можно сказать – невеста… А, перефразируя кавказскую народную мудрость, кто мужчину ужинает, тот его и танцует.
- Галка, ты вправду чудесная девушка, но…
- О-о-о, сейчас ты похож на Зою Космодемьянскую: ни одного поцелуя без любви! Да не заставлю я тебя жениться, не боись! Проспишься – и катись…
Она пошла в гостиную и велела уже оттуда:
- Ну-ка, помоги стол отодвинуть!
Потом, уже в темноте, Валерий послал ей в спальню бестактный вопрос:
- Галка, извини, конечно… У тебя что, никого нет?
- В смысле – любовника? Да целый взвод, только свистни! – а, помолчав, добавила совсем другим тоном: - Есть с кем спать, да просыпаться не с кем…
Через минуту, закутанная в простыню, она вдруг выросла у изголовья:
- Ну-ка, подвинься, каменный гость!
И, по-хозяйски умостившись рядом, обхватила его за шею.
- Гала…
- Молчи! – шепнула она из губ в губы.
Этот шёпот, да ещё выпитое, да ещё головокружение от неправдоподобно близкой мечты вконец обезоружило Валерия. К тому же, он знал за собой давнюю, с годами лишь укоренявшуюся слабость – до сердечной боли ему было жаль всех женщин. Он помнил и жалел проводницу Райку с тем неразгаданным прощальным поцелуем, жалел свою взбалмошную Лидку с её замурованной в казематах библиотеки тягой к высшему обществу, жалел и секретаршу Наташку, увядающую в унылых семейных сварах, теперь вот Галку – такую успешную, победительную, но и такую слабую сейчас. Он просто не знал, как себя вести. А она – знала…
Позже, отдышавшись, он, в досаде на свою податливость, отомстил ей:
- Знаешь, на что это похоже? На плату за услугу.
Она отпрянула, потом сползла мимо него с постели и встала белесым призраком в черничном проёме балкона.
- Пошёл вон! – прозвучало оттуда.
- Не понял… - сказал он. Хотя что было не понять?
- Пошёл вон! – тихо, но отчетливо повторила она.
Валерий поднялся и молча стал натягивать брюки.
Одевшись, подошёл к ней и вымолвил:
- Прости, пожалуйста. Я – дурак.
- Дурак! – почти радостно выговорила она и, повернувшись, уткнулась ему в грудь: - Самый настоящий, самый дурной дурак!
Он гладил её по волосам и повторял:
- Но я же не люблю тебя, понимаешь? Не люблю… Ну что тут поделаешь?!
- А кто сказал, что я тебя люблю?
- Но тогда… извини, опять обидишься… тогда что это? Просто случка?
- Мне холодно, - пожаловалась она, и Валерий уложил её под одеяло.
- А ты не заметил, - заговорила она, угревшись, - что все теперь не живут, а притворяются? Бездарности притворяются талантами, невежды – эрудитами. Трусы хотят выглядеть крутыми, чиновники – бедными. Эстрадные звёзды фигуряют на льду или лезут под купол цирка, фигуристы упражняются в вокале… Каждый словно боится показаться скучным. В политике, в творчестве, даже в любви… Быть самим собой – скучно! И уже никто никому не верит. Ни во что и ничему… Ни-че-му!
- Но нам-то зачем притворяться? Чтоб быть как все? Моя бабушка…
- Господи, только не надо про бабушку!
- Напрасно. Она всегда говорила…
- Ты так и будешь сидеть одетый?
И Валерий снова уступил. В постели, обняв её, он признался:
- Понимаешь, мне почему-то всегда жаль женщин…
- Мужской шовинизм?
- Не думаю. Мне кажется, сегодня, как никогда раньше, женщина чувствует себя товаром.
- А человек – вообще товар! Разве нет? Политики и журналисты, менеджеры и чиновники, артисты и режиссёры, учителя и врачи – все имеют свою цену. И когда говорят «рынок труда» - на самом деле имеют в виду рынок человеческий!
- Когда-то говорили – невольничий…
- Теперь считается – свободный, - в азарте Галина поднялась на локте и возвышалась над Валерием как на трибуне. - Ни один строй не смог отменить главного – продажи человека человеку. Утопия о безденежном обществе на деле только обесценила человека. А при демократии весь вопрос лишь в том, чтобы ты сам определял себе цену – ты, а не кто-то, кто хотел бы на тебе нажиться…
Галина опустила глаза и разглядела в сумраке его улыбку.
- Господи, - спохватилась она и упала навзничь на подушку. - Услышал бы кто, о чём говорят в постели мужчина и женщина, - сказал бы: дурдом!
…Теперь она утомлённо спала, а Валерий, вспоминая ночной разговор, думал, как всё же много и беспорядочно намешано в человеческой жизни. Высокое и низменное, подлость и благородство, чистота и грязь – всё вместе, рядом, порой – одно и то же, лишь с какой стороны смотреть. И кому судить, кто за что ответит? Только сам человек – он себе судья, он и ответчик. Да, он всегда найдёт для себя слова оправдания. И примет их, и уверует в них. Но судьба… Её не обманешь. И чем изощрённее фальшь, тем беспощаднее будет расплата. Нельзя взывать к истине – и беззастенчиво лгать. Проповедовать честь – и безнаказанно упиваться бесчестием. Делать святое дело – и блудить, пряча от людей глаза…
Стараясь не разбудить Галину, Валерий оделся, подошёл к двери. Потом вернулся и, вырвав лист из блокнота, написал: «Прости!» За что он просил прощения – за ложь в постели или за тайный уход? Наверное, за всё сразу.