17.
Тимур быстро шёл на поправку. Уже через два дня после операции он смог говорить со следователем: сказал, что не знает, кто его пырнул, но не скрыл, что дрались с «нерусскими».
- Так и запишем: на почве межнациональной неприязни… - бормотал следователь над протоколом.
В коридоре он внушал Валерию:
- Врёт, конечно, - знает прекрасно, кто его ударил. А признаться, паразит, боится!
Валерий, ободрённый разговором с врачом, напомнил, что «паразит» - как никак, его сын.
- Простите! – спохватился следователь. – С ними скоро совсем ум за разум зайдёт… Кстати! Может, он вам признается?
- Не думаю… Вряд ли!
- Не хотите помочь, - с укором констатировал следователь. – В ваших же интересах…
- Я понимаю, - в тон ему подытожил Валерий.
Тимур и вправду ничего больше не рассказал, если не считать одной из бесед.
- Знаешь, пап, когда я отказался участвовать в акции…
- В акции?
- Ну да… Короче, решили идти к общежитию университета, где иностранцы живут… Я говорю: а что они нам сделали? Думал – может, обидели кого, или что украли, или, там, девушку увели… А Синяк… ты его знаешь – парень из соседнего двора, кличка у него такая, потому что пол-лица синяя… родимое пятно, что ли… В общем, Синяк говорит: не они нам – это мы их сделаем!.. Я говорю: а за что? Они же к нам только учиться приехали… А Синяк: уже нюни распустил? Может, ты сам нерусский?..
- Ну-ну…
- Только ты не думай – меня не Синяк ударил…
- Ладно, дальше-то что?
- Ну, что-то я ему ответил… Слово за слово… Не помню, когда бить стали…
- Откуда ж ты знаешь, что не Синяк?
- А потому что он кричал «не надо!»
- Значит, Синяк знает, кто бил?
- Пап!
- Не бойся – выяснять не пойду. Но кто ударил вчера, может ударить и завтра, как ты считаешь?
Теперь Валерий оказался заложником своего слова. Что было делать? Сказать следователю, за какую ниточку тянуть? Но кто поручится, что тот действительно сумеет раскрыть дело, а не просто озлобит против Тимурки его тайных недругов?
Добавлял сомнений и мудрый Мокрушин:
- Не встревайте, Валерий Сергеевич! Поверьте моему криминальному опыту. Кому из нас по молодости не били морду? У родительского страха всегда глаза велики. Ну да, нож… Бывает! Сами подрались – сами и помирятся. А то ведь начнётся: око за око, кровь за кровь…
Но Валерий знал за собой досадную черту: он физически не переносил бездействия, когда кому-то из близких было плохо. Стоило Лидии пожаловаться на головную боль или температуру, он мог в полночь-за полночь мчаться на край света в дежурную аптеку. Если же лекарства в доме были, а больная их не принимала, он буквально приходил в бешенство, на что Лидия обижалась:
- Вам, мужчинам, жена только здоровая нужна!
От такого вопиющего непонимания Валерий вскипал ещё больше, и дело, случалось, переходило в нешуточную ссору.
Однажды, когда Тимурке едва исполнилось семь, кто-то из великовозрастных пацанов засадил ему клюшкой под глаз. Сын прибежал домой с рёвом, с огромным кровавым фингалом, и Валерий выскочил из дому как был – в тельняшке и тапочках на босу ногу. Во дворе только выкрикнул: «кто?» - и, перехватив взгляды оторопевших мальчишек, подскочил к виновнику. Позже изумлялся собственной глупости: ну что он собирался сделать с этим долговязым, растерянным ребёнком? Не убивать же его за неловкий взмах клюшкой! Но тогда, в злобном самозабвенье, так тряс его за грудки и звериным рыком орал такие немыслимые угрозы, что часа два потом не мог унять внутреннюю дрожь и долго ещё отводил глаза при встречах с малолетними свидетелями своего нервного срыва.
Точно так же, до отвращения, он не терпел и бесплодного сочувствия окружающих - тех, что охотно суесловили, прослышав о постигшем кого-нибудь несчастье: «Как же вы теперь?! Держитесь, держитесь – надо держаться!.. Всё проходит, проходит… Выглядите вы молодцом, молодцом...» Такие бесполезные пришепётывания он впервые услышал в детстве, в дни похорон отца – с ними приходили к матери досужие соседки и сослуживицы. Мама, одеревеневшая от горя, лишь кивала невпопад неожиданно кукольной своей головкой, и Валерка, молча рыдая от бессильного желания заслонить, отогреть её, принять на себя непосильную для неё ношу, враз возненавидел этих, казалось ему, фальшивых подруг. Он ещё больше укрепился в своём почти брезгливом чувстве, когда через месяц-другой они, за малым исключением, напрочь позабыли дорогу к их дому.
Быть может, он до конца дней перестал бы верить в искренность человеческих отношений, если бы не случилась беда с ним самим. Было это на третьем курсе техникума, ранней весной. Сдавая вместе с однокурсниками зачёт по лыжному кроссу, он в азарте гонки не заметил, как выпросталась из-под ремня рубашка, и его, потного, прохватило свежим морозным ветерком. Через неделю он оказался в больнице с таким диагнозом, который грозил, по словам врачей, пожизненной инвалидностью. Правда, организм молодой, успокаивали они маму, авось справится. Но от своего курса он, скорее всего, отстанет – лечиться придется долго, до самых экзаменов…
То, что произошло потом, Валерий не мог вспоминать без комка в горле. Когда однокурсники узнали о приговоре врачей, они стали каждый день приходить к нему в больницу. Да не просто приходить! Каждый вёл для него конспект по одному из предметов и, навещая, растолковывал то, о чём шла речь на лекциях и в учебниках. Три месяца за него боролись медики – и три месяца, изо дня в день, за него боролись друзья. Валерий не мог, просто не имел права их подвести: он не только выздоровел, но и сдал сессию наравне со всей группой.
С той поры он пожизненно уверовал: если человеку плохо, бездействие – преступление. Помочь немедля – это стало его инстинктом. Но сейчас…
Больше всего он боялся, что, вмешавшись, потеряет доверие сына. Чёртова привычка всё происходящее с Тимуркой обращать на себя, поверять опытом собственной юности, привычка, которую он считал благотворной, помогавшей лучше понимать мысли и душу взрослеющего мальчишки, - на этот раз сковывала его, мешала предпринять решительные действия. Он помнил, как, единственный раз уличив мать во лжи, он будто потерял опору жизни. И дело-то было пустяковое: девочка-одноклассница, которой он симпатизировал, прислала ему поздравительную открытку с днём Советской армии. Собственно, все девочки класса рассылали мальчишкам такие открытки, но – коллективные и под приглядом учительницы. Всем было строго-настрого наказано: никаких личных писулек! Лишь одна ослушалась… Валерка был так потрясён этим первым в жизни посланием от девочки, что воспринял его чуть ли не как признание в любви. Что, конечно, не укрылось от мамы. И, видно, очень уж обеспокоилась она за сынулю. Потому что в первый же день после праздника классная руководительница жёстко выговаривала классу:
- Я ведь предупреждала: никаких личных записочек!
И при этом, словно ковш кипятка, бросила взгляд в сторону Валеркиной симпатии. Валерий вскинулся, будто ошпарили его самого. «Зачем, мама?!» - заныло где-то внутри. Придя домой, он ни о чём её не спросил. Но с того дня понял: у него должна быть своя личная жизнь, и кого туда впускать, вправе решать только он. В нём рождался мужчина. Легче от этого не стало – наоборот, иногда остро не хватало отцовского или материнского совета. Но, как правило, с тех пор он предпочитал решать свои проблемы сам, чем попадать в перекрестье сторонних глаз, ушей и сочувствий – тем бесполезнее, чем старше он становился. Теперь, памятуя мучительную ношу первоначального взросления, он пытался сохранить доверие между собой и сыном как можно дольше. И всё-таки опаска, что Тимур опять может стать жертвой безнаказанного негодяя, словно толкала его в спину: случись что, ты ж не простишь себе этого трусливого бездействия!
- Ах, какие мы деликатные! – громогласно негодовал Никита Петрович. – Доверие, видишь ли, боимся потерять! А сына потерять не боимся? Дай-ка, Лидок, мне телефон этого следователя.
- Зачем, пап?
- А я скажу ему, что зятёк мой стал пособником хулиганов и убийц, укрывает их от законной кары.
- И что дальше? – Валерий смотрел на него с иронией, по опыту угадывая продолжение.
- А дальше тебя вызовут куда следует – и расколешься как миленький!
- Как у вас всё просто, прямолинейно… Рельсы, уж на что чугунные – и те более гибко ложатся!
- Вот, вот! Из-за таких гибких великую страну потеряли! Заводы стоят, культура гниет, народ паршивеет… И всё почему? Потому что гибкими хотели быть! А я в самом начале говорил: как только сепаратисты в Прибалтике стали голос подавать, надо было сразу применять закон. Каждого – к стенке! Весь род! До последнего колена!
- И в Молдавии, да? И в Армении? И на Урале?
- Везде!
- Но страна-то большая…
- Ничего! В каждой области по одной семье взяли бы – остальные поняли бы, что с ними не шутят. Мигом бы присмирели! Зато сегодня спасибо сказали бы…
- Ой, вряд ли… Хотя…допустим. Но ведь сегодня – поздно?
- Порядок навести никогда не поздно – была бы воля!
- Да вы зайдите в магазины, посчитайте иномарки на улицах, коттеджи за городом… Людям уже есть что терять, они своего просто так не отдадут. Выходит – война?
- Ну и что? Война – это нормально. А когда твоего сына среди белого дня убивают – это что, не война?
- Да вы сами уже к новой жизни приспособились. На чьей стороне будете воевать?
- Мне уже воевать не придётся - к сожалению!..
- А кому, простите? Мне? Или Тимурке?
- Ну ты дема-го-ог!
- Да, демагог, - согласился Валерий. – На этой высокой ноте и предлагаю нашу дискуссию закончить. А по вопросам доверия нам с сыном позвольте разобраться самим, хорошо?
В один из вечеров ему вдруг остро захотелось поговорить обо всём с женой – спокойно, как бывало, подальше от фельдфебельских сентенций тестя. Он позвонил и, услышав голос Елизаветы Васильевны, счёл это добрым знаком.
- А Лиду можно?
- Валерик, ты знаешь, она ещё не вернулась.
- Ну ладно, я перезвоню.
- Боюсь, она поздно придёт. Она… - добрая старушка, явно испытывая неловкость, всё же не стала скрывать: - Она, Валерик, на концерт пошла… Какой-то Джон приехал, что ли…
- Элтон Джон?
- Он самый – этот Джон! Кажется, у Олега был лишний билет… Ты уж не сердись – пусть немного развеется.
- Да-да, конечно…
Валерий медленно положил трубку. Ну что тут скажешь? На Лиду это похоже. Элтон Джон – это же целый месяц безраздельного лидерства во всех тусовках, начиная от курилки на работе и кончая ресторанными застольями: «ах, Элтон! ах, Джон! ах, лорд! вы не были? – напрасно!». А сын – в больнице…
Назавтра, высказав упрёк по этому поводу, Валерий услышал в ответ то, что и ожидал:
- Он что – при смерти, не дай бог?! Или мне самой прикажешь заживо в гроб ложиться? Я его родила? Родила! Я его кормлю? Кормлю! Он вырастет – думаешь, вспомнит об этом? Фигушки! Вон у Зинки Грибаевой сын бизнесмен, она у него денег попросила на санаторий – думаешь, дал? Сказал: «Я на белый свет не просился – сама родила, причём для своего удовольствия. А если больна, санаторий – пустая трата денег: там второй жизни не дадут». Американцы вообще после школы своим отпрыскам не помогают – и правильно делают. Потому у них и демография в порядке: не боятся люди, что с рождением ребёнка их собственная жизнь кончится.
- Ясно, - констатировал Валерий. – Одного не пойму: ты инвалид с детства или вследствие приобретенного умственного дефицита?
- Хамить – это всё, что ты умеешь! – и телефон отключился.
Называется, поговорили…
А в банке Валерий застал всеобщее ликование. Причину объяснила Наташа:
- Матвей Абрамович провёл в Думе свой законопроект об инвестициях!
- Да? – Валерий почувствовал себя в обозе жизни и попытался скрыть свою вопиющую неосведомлённость: – Закон, по которому счастье приходит? Закон, по которому степь плодородит? Закон, по которому солнце встаёт?
Наташа было покачала укоризненно головой, но ответить не успела: в динамике раздался голос Руслана Юрьевича:
- Наташа, срочно всех ко мне!
Вид у Сурикова был необычайно мажорный:
- Я пригласил вас, господа, чтобы сообщить… дальше, к счастью, не по классику… очень приятное, но строго конфиденциальное известие: Закон о привлечении инвестиций, за который «Континент-банк» боролся последние три года, прошёл наконец первое чтение в Государственной думе!
-Ура! – победоносно возгласил Аркадий.
Суриков посмотрел на него одобрительно, однако от делового тона не отступил:
- Лебедянский своё дело сделал – теперь очередь за нами. Надо организовать новому законопроекту мощную информационную поддержку – и в газетах (взгляд на Валерия), и особенно на телевидении… Леонид Яковлевич, я к вам обращаюсь! – прервал он шушуканье Лёнечки Изяславского с Машей и Дашей.
- Каковы наши аргументы? Первый: государство оказалось на грани банкротства, и коммерческие банки - в первую очередь такие крупные как «Континент» - готовы помочь ему своими деньгами. При этом важно подчеркнуть: банкротство страны – результат коммунистического тоталитарного управления экономикой, в то время как коммерческие банки – детища новой, либеральной экономической политики. Аргумент второй: банки ассигнуют свои средства не просто в общую кубышку, где их могут растащить алчные чиновники, - речь идёт о спасении крупнейших, стратегически важных предприятий, куда деньги пойдут целевым назначением. Таким образом, коммерческие структуры, которых только ленивый не обвиняет сегодня в ограблении народа, на самом деле спасают гордость отечественной экономики и сохраняют тысячи рабочих мест. И наконец, довод третий. Наши оппоненты твердят, будто мы хотим присвоить себе эти важнейшие для страны предприятия, когда государство не сможет рассчитаться по нашим инвестиционным кредитам. Но это не что иное как злобный навет. Во-первых, мы верим, что деньги банков смогут поработать эффективно, а во-вторых, даже если кредитуемые предприятия действительно перейдут в собственность банков – разве это хуже, чем если их захватят иностранные компании?!
С пафосом поставив точку в своей речи, Суриков сбавил тон:
- Вопросы есть?
- Конкретно – в чём наша задача?
- Вопрос по существу, - признал шеф. – Завтра-послезавтра во всех газетах должны появиться интервью, статьи, комментарии экономистов, политиков, экспертов в поддержку нашей позиции. Надо убедить общественное мнение, что новый законопроект – единственно разумный и самый выгодный не только для государства, но и для всего населения. И главный для нас козырь – время.
- Но люди вряд ли поверят в бескорыстие банков, - заметил Валерий.
- А кто говорит о бескорыстии? – вскинулся Суриков и обвёл взглядом присутствующих: – Надеюсь, никто не вздумает убеждать людей в благотворительности предпринимательского сообщества?! Да, у банков в этом проекте коммерческий интерес, и народ это поймёт. Любой кредит выдаётся под проценты. Но лучше государство заплатит проценты, тем более своим же деловым людям, чем пойдёт с молотка каким-нибудь немецким фирмам или арабским шейхам.
- А у кого брать интервью и комментарии? И насколько уместно цитировать иные мнения?
Этот вопрос Сурикову откровенно не понравился – он дал понять, что пора приступать к делу:
- Используйте все свои наработанные связи - и в депутатском корпусе, и в деловом мире, и в журналистском сообществе. Но дискуссии нам ни к чему – не волнуйтесь, у оппонентов и своих ресурсов хватит. Короче, по коням!
Через полчаса в офисе практически никого не осталось – народ, как добрая охотничья стая, был натренирован хватать поноску на бегу. Валерий тоже было направился в Думу, но лишь за тем, чтобы прочесть и самому разобраться в законопроекте, который родил замминистра Матвей Лебедянский. Слабо верилось, чтобы человек, рублем оценивающий человека, государство измерял по шкале патриотических ценностей – ой, слабо!
18.
ЗПИ – эта аббревиатура буквально за неделю стала для всей страны такой же узнаваемой и родной, как ГУМ, ООН или – прости, господи! - КГБ. В телешоу на всех каналах «говорящие головы» обсуждали неисчислимые выгоды принятия такого закона. Газеты наперегонки печатали умствования так называемых «лидеров мнений»: партийных вождей, экспертов-экономистов, действительных членов недействительных академий и особенно много – людей странной, малопонятной специализации «политологов», т. е. тех, которые гадают на кофейной гуще, делая вид, будто знают больше остальных. Непримиримые по многим другим вопросам, здесь они проявляли поразительное единство, восхваляя великодушие отечественного банковского сообщества по отношению к родному государству и, главное, к сирым, обездоленным его гражданам. И всё это - благодаря дружной работе «птенцов гнезда Русланова». Результат был налицо: в банке и на рынке, в автобусе или во дворе какого-нибудь спального района людям уже не требовалось перевода: все знали, что ЗПИ – это Закон о привлечении инвестиций. А больше, по правде говоря, им и не нужно было знать.
Валерий в этом хоре не преуспел. «Наработанных связей», о которых говорил Суриков, у него набралось не так уж много, да и те, что есть, оказались в нетях. Но больше всего ему мешали собственные сомнения. Чтобы развеять их или подтвердить, он, по заведенной уже привычке, побрёл на Тверской, к Габунии. В свете простых, непритязательных размышлений этого человека самые плоские, бесформенные фигуры бытия вдруг становились трёхмерными, обретая плоть и живые тени.
В знакомой квартире пахло лекарством – нездоровилось Кире Максимовне. Валерий сразу от порога засобирался было восвояси, но Ираклий Георгиевич не отпустил:
- Королева моя вздремнула, ей мы не помешаем. А мне будет с кем душу отвести…
За чаем он первым делом расспросил о Тимуре, о том, как идёт лечение.
- Давайте-ка после выписки отправим его в Кармадон, а? Не приходилось бывать? У меня там родственники… Чудные места: горы, воздух, фрукты… А вода какая! Между прочим, «дон» по-осетински и значит «вода». Любую рану лечит – и тела, и души! Давайте, а?
Постепенно дошли в беседе до нового законопроекта. Габунию вопрос ничуть не озадачил:
- А что тут неясного? Типичная афера!
- Но…
- Валерий Сергеевич, вы-то, надеюсь, не верите всем этим кликушам с телеэкрана? Я вот слушаю их и удивляюсь: неужели никто не задаст им вопрос… Хотя, наверное, задают – просто никто не озвучивает… А вопрос, надо сказать, простой: откуда у этих банков-благодетелей деньги, чтобы кредитовать государство? Структуры молодые, собственным жирком обрасти не успели… Вот ваш «Континент-банк» чем промышляет? Ладно, не говорите – коммерческая тайна…
- Да не в этом дело!..
- Я сам скажу. Это, как теперь выражаются, ёжику понятно. Деньги у наших банков исключительно бюджетные, взяты у министерств – значит, у того же правительства. Но деньги – субстанция ненадёжная. Сегодня они есть – завтра их нет: испарились, обесценились, перешли на счета других банков. Другое дело – недвижимость: месторождения, заводы, причём, самые мощные, брэндовые. А как их заполучить?
Валерий почувствовал, что начинает прозревать, но Габуния не собирался пускать процесс на самотёк:
- И тут в чью-то неглупую голову приходит идея: ссудить деньги государству под залог этих объектов и на самый короткий срок – скажем, на годик. А поскольку государство за это время наварить ничего не успеет и деньги, стало быть, не вернёт, то можно будет, как бы в уплату долга, прикарманить лакомые куски. Заметьте: по бросовой цене!
Наверное, Моте Лебедянскому в этот момент икнулось – так явственно увиделось Валерию его высокомерно-брезгливое лицо с этим вечным вопросом: «Сколько стоит?»
- Но, Ираклий Георгиевич, казна-то у государства действительно пуста! И чем отдавать стратегические объекты в концессию иностранцам, может, лучше поддержать именно наш бизнес? Как говаривал вождь пролетариата, пусть мерзавцы – но ведь свои!
- Знаете, - Габуния угнездился в кресле поглубже и сложил ладони замком. – Сейчас я скажу вам нечто несусветное… Да-да! Объявись я с этим на людях, меня скорее всего объявят сумасшедшим. Слава Богу, сегодня это не грозит смирительной рубашкой. И тем не менее… А хотите – считайте это шуткой юродивого…
Он испытующе посмотрел на Валерия, как бы решая, делать ли его свидетелем, а то и соучастником своего помешательства.
- Современный бизнес… - Габуния снова помедлил, потом, решившись, выговорил до конца: - Современный бизнес – прямой путь к деградации человечества!
Валерий не удержался от улыбки:
- Вот тебе раз! Лучшие умы страны годами ратовали за рыночную экономику и свободную конкуренцию, столько учёных, как и вы сами, пострадали за подобное вольнодумство – и на тебе! Не успел наш младенческий бизнес встать на ноги, мы тут же объявляем его врагом человечества? Да вы просто царь Ирод какой-то!
- Конечно, конечно… - Габуния, произнеся главное, даже выпрямился в кресле, будто сбросил тяжкую ношу.
- В деловых кругах, - Валерий заговорил словно их полномочный представитель, - утверждают совершенно обратное. А именно: что государство наше больно непрофессионализмом, что главный интеллект нации сосредоточен сегодня в предпринимательском сообществе, что только оно способно дать импульс экономике и вернуть стране репутацию великой державы… А вы говорите – деградация?!
– Вы, как и все вокруг, видите то, что лежит на поверхности. Аз, грешный, сам приложил руку к тому, чтобы утвердить в умах эти очевидности. Но кто сказал, что бизнес – панацея от всех болезней? Нельзя молиться золотому тельцу. Не подменяйте Бога – не обрящете потом!
- Согласен. Но при чём тут деградация?
- Что же тут непонятного! – Габуния даже расстроился. – Куда сегодня валом валят абитуриенты и кого готовят самые престижные вузы? Менеджеров, программистов, креативщиков, в худшем случае – юристов, промоутеров, экспертов…Я готов понять: всем хочется больших денег – и сразу! Но эти люди могут лишь эксплуатировать или развивать то, что создано до них. А что завтра? Кто будет создавать и двигать новые производства? Где те, кто не входит в бизнес-элиту: инженеры, технологи, конструкторы, химики и физики, агрономы и зоотехники? Поголовное увлечение бизнесом попросту обрекает на смерть профессии, которые не сулят быстрых капиталов. Но кто сказал, что человечеству такие специалисты не нужны? Вот вам первое свидетельство вырождения…
- Не согласен! Это лишь обычная неравномерность развития. Придёт нужда - спрос сам собой выправится.
- Да? Но за это время прервутся династии, потеряются опыт, навыки – всё придётся начинать сначала…
- Ну и что? Давно утрачена тайна древнего булата – но разве взамен не возникли новые сплавы, даже более прочные? А египетские пирамиды – зачем нам сегодня опыт их строителей?
- Стихийный вы человек! – с иронической укоризной прищурился Габуния. – Давно ли в своих газетных писаниях вы сами утверждали, что прогрессом надо управлять? А теперь, не истоптав даже пары башмаков, легко разбрасываетесь опытом предков…
- Просто я за справедливость. У разных профессий – разный престиж, так было во все времена.
- Конечно! При коммунистах, к примеру, было очевидным другое извращение: помнится, все подались «за туманом и за запахом тайги» - в журналисты, лётчики, геологи, архитекторы… С трибун возглашали «хвалу рукам, что пахнут хлебом» - а в сёлах растить хлеб становилось некому… Впрочем, я отвлёкся.
Габуния с видимым наслаждением вытянул ноги и продолжил:
- Представьте, что молодой человек не чувствует в себе призвания к бизнесу. Его влечёт, к примеру, термоядерная физика… или история древних цивилизаций… или однажды он увидел себя нейрохирургом… А все вокруг шипят: бизнес, бизнес, бизнес… И родители давят, и учителя плечами пожимают, и любимая девушка поглядывает в сторону более практичного соперника. Кто-то один, может, и устоит в таком противостоянии, но десять наверняка отступят, перешагнут через своё призвание – тем более, что ещё и неизвестно, призвание ли это. Бизнес нивелирует личность – и это второй довод за то, что он ведёт к деградации человечества.
- Но тот один, кто устоял… Может, человечеству и не требуется больше?
- Не факт, что и он достигнет высокой цели. Бизнес ведь как рассуждает: пусть он интеллектуал, но кто сказал, что я должен кормить этого интеллектуала?.. Вот и исчезнут интеллектуалы как вид.
- Не исчезнут! Кто, например, кормил Гомера? Однако ведь был!
- Ну, Валерий Сергеевич, - разочарованно протянул Габуния, - не впадайте в банальности. Вспомните ещё Баха, Моцарта… Да все интеллектуалы прошлого кормились у стола властителей! А кому не известно, что Пушкин был первым, кто стал на Руси зарабатывать литературным трудом! Я говорю о другом. Вы не задумывались, почему на Западе так развиты сегодня всяческие противовесы, социальные институты? Думаете, это плоды революционного и рабочего движения? Не смешите кур! Просто в один прекрасный момент люди поняли: бизнес – это молох, способный умертвить науку, искусство, философию, всякую прочую «абстракцию». И стали искать способы спасения.
- Значит, для нас главное – дожить до такого же светлого часа? - Валерий внутренне давно понял логику собеседника, но хотел вызнать ход его мыслей до конца.
- Конечно – если мы готовы терпеть беспризорников и нищих, мириться с утечкой мозгов и банкротством лучших предприятий. И если мы благословим закон… вы только вдумайтесь: закон! – по которому у государства за бесценок отберут самое дорогое, что создано человеческим трудом… – что же тогда называть беззаконием? Да ещё как цинично звучит: закон о привлечении инвестиций… То есть, вас грабят, но шепчут на ухо, что хотят вам добра. Кто поверит, если не совсем пьян?
Валерий решил больше не дразнить Габунию:
- Очень интересно! Но почему бы вам не написать об этом в газету, пока идёт дискуссия?
- Да кто напечатает?! Вы лучше меня знаете: в прессе ничто не обсуждается просто так, любая дискуссия – это пиар-кампания. Разве что в оппозиционных изданиях…Но там на статью никто даже внимания не обратит: на то она и оппозиция, чтобы идти не в ногу.
- А знаете, - у Валерия мелькнула шальная мысль, - я берусь опубликовать!
- Где?
- Неважно… В любой газете!
Габуния посмотрел на него с укоризной:
- Вы меня извините, Валерий Сергеевич, но одну попытку мы с вами недавно уже пытались…
Валерий намёк понял:
- Но вы же сами говорили: делай что должен – и будь что будет!
- Допустим, первым сказал не я. Но… верно – я с этим согласен!