21
Слушание было назначено на два часа дня, но я приехал в суд на час раньше. Мне ещё нужно было переговорить с судьёй Иванниковым по поводу некоторых мелких вопросов, не связанных с нашим делом. Кроме того, я чувствовал себя не в своей тарелке. Не люблю это выражение про тарелку, но оно постоянно приходит мне на ум. Есть такие слова, которые цепляются намертво. Говорят, что юристы умеют выбирать выражения. Это, конечно, во многих случаях верно, но иногда и выражения выбирают юристов. Вот какие мысли крутились у меня в голове, когда я вошёл в комнатку позади зала заседаний и застал судью Иванникова, мирно посапывающим на диване.
Не могу сказать, что я удивился. Мы с судьёй знакомы давно, ещё с моих студенческих лет. Он был хорошим приятелем моего отца и относился ко мне с большой симпатией. Уже тогда ему исполнилось пятьдесят, и волосы его сильно седели. По прошествии же двадцати с лишним лет Пётр Семёнович сильно, можно даже сказать – капитально, состарился. Но и в старости он сохранил своё добродушное, почти наивное отношение к жизни. Меня иногда удивляло, как он сумел пробыть судьёй столько лет. Конечно, наш районный суд – далеко не самое престижное место в смысле карьеры. Это если выражаться мягко. Отсюда почти нет возможности выбраться на более престижную должность. Прежде всего потому, что сколько-нибудь серьёзных дел тут отродясь не рассматривалось. Так что сделать себя имя, будучи судьёй, здесь было практически невозможно. Однако Петра Семёновича карьера совершенно не интересовала. Жизнь его клонилась к закату, и он мечтал лишь о том, чтобы тихо и спокойно выйти на пенсию через пару лет, после чего полностью посвятить себя своему дачному участку. Мне довелось пару раз бывать у него на даче – место, стоит признать, действительно неплохое. Свежий воздух, красивая природа. Немного скученно на мой вкус, но Петру Семёновичу нравилось. Признаться, я не слишком понимал, почему он не вышел в отставку раньше. Работа его уже давно не вдохновляла, если такое слово вообще можно употребить применительно к судье. Нет, это не значит, что он выполнял её недобросовестно. Трудно было бы найти человека более ответственного, чем Пётр Семёнович. Но давно уже не замечал я в его глазах заинтересованного выражения, он смотрел на всё ровно, одинаково. Разумеется, беспристрастность в нашем деле только приветствуется. Вот только между беспристрастностью и безразличием есть большая разница, которую… которую мне трудно внятно объяснить. Увы, я не писатель, а всего лишь адвокат. Мой слог совсем не предназначен для анализа чувств – тем более чужих.
– Пётр Семёнович! – осторожно позвал я.
Он что-то проворчал и перевернулся на спину.
– Пётр Семёнович! Пора вставать, – я тронул его за плечо. – Скоро заседание и… в целом… в вашем положении…
– Что, что такое? – беспокойно забормотал судья и открыл глаза. – Витя? Это ты? Что это я, заснул?
– Да, есть основания так полагать, – пошутил я как можно мягче, пародируя стиль некоторых наших коллег (да и свой собственный, что уж там). – Благодарите обстоятельства, что это я вас застал.
– Боже ж ты мой, вот уж сморило так сморило, – охал он, поднимаясь с дивана и держась за голову. – Только ведь присел отдохнуть после утреннего заседания – и на тебе! Сколько же времени?
– Начало второго. А нам ещё нужно кое-что обсудить.
– Да-да, я помню… Ох, дай-ка мне немного прийти в себя. Дневной сон – это сущее наказание. Вот ты, Витя, не спишь днём?
– Мне некогда, – улыбнулся я. – Да и не тянет, честно говоря.
Пётр Семёнович лукаво погрозил мне пальцем.
– На мой возраст намекаешь, шутник?
– Вовсе нет, я совсем не хотел сказать…
– Будет тебе, не хотел он! Словно я тебя не знаю. Востёр ты, Витя, на язык… иногда бываешь. На суде это хорошо, но в жизни… разные люди попадаются.
– Да уверяю вас, что…
– Ну, не усердствуй, не старайся. Знаю же, что ты не со зла… Да и как не пошутить над такой развалиной.
– Скажете тоже, Пётр Семёнович! Мне бы быть таким, когда достигну вашего возраста.
Судья помотал седой головой.
– Не льсти мне, Витя, это не поможет. Давай лучше разберёмся с твоими делами. Я уже успел подзабыть, что там у тебя.
Я открыл кейс и достал толстую папку, набитую копиями исковых заявлений. У Петра Семёновича вырвался вздох удивления.
– И это всё для меня? – упавшим голосом спросил он.
– Не всё, гораздо меньше половины, – поспешил успокоить его я. – Некоторые из этих случаев, впрочем, относятся к вашему району. Большинство дел пустяковые, и их можно будет уладить по досудебке. Но есть парочка серьёзных заявлений, которые, полагаю, дойдут до вас. Поэтому будет нелишним предварительно с ними ознакомиться.
– Ну что ж, – вздохнул он, садясь за стол, – давай их сюда. Посмотрим, к чему готовиться. Сегодня, как я понимаю, мы разбираемся с твоим архитектором?
Меня немного резанула эта формулировка. Володя не был “моим” архитектором. Я, конечно, ничего в архитектуре не понимаю, но склонен верить тем, кто в ней разбирается. А они часто говорили о большом Володином таланте. И если бы не происшествие с аквапарком, кто знает, каких высот он смог бы достичь. Но я ничего не заметил Петру Семёновичу. Да и какой в том был бы смысл? Пожилого человека бесполезно пытаться исправить, как, впрочем, и любого человека. Поэтому я ограничился лишь чуть более холодным тоном:
– Да, сегодня мы будем разбираться с бракоразводным процессом Владимира и Веры Приёмовых.
– Именно, именно, фамилию-то я и запамятовал. Правильно я понимаю, что имущественных претензий у них не имеется?
– Совершенно верно, по крайней мере, до сегодняшнего дня не имелось.
– Сегодня что-то изменилось? – поднял он кустистую бровь.
– Насколько мне известно, не изменилось. Но не мне вам говорить, Пётр Семёнович, как непредсказуемы люди, которые находятся в процессе развода. Эмоции, разорванные отношения, материальные проблемы… Много, слишком много факторов, чтобы всё можно было предусмотреть.
– Это конечно, – лениво согласился судья. – Но я думал, у тебя есть конкретные опасения. Потому что, видишь ли, Витя, сегодня такой хороший день, и мне не хотелось бы… просиживать тут дольше обыкновенного. У меня ведь потом до пятницы свободно, и я бы хотел… на дачу… сам понимаешь.
– Понимаю, Пётр Семёнович, как не понимать. Если хотите, могу высказать и конкретные опасения. Дело в том, что Вера и Владимир… слишком уж гладко расстались.
– Извини?
– Знаю, это не юридический термин, – позволил я себе чуть усмехнуться. – Но такое у меня давно уже возникло впечатление. Да Володя и сам об этом всё время говорит: мы, мол, никогда не ссорились, всё у нас было хорошо, вот и расстались так же. А мне кажется, что это неестественно. Люди должны конфликтовать, выяснять отношения, это… это в их природе, если угодно. Если постоянно держать эмоции в себе, последствия могут быть очень серьёзными.
– Ты прямо как психолог заговорил, – хмыкнул Пётр Семёнович.
– А что поделаешь? – развёл я руками. – При нашей работе нужно быть и психологами, куда без этого? Только вот поэтому я и опасаюсь, как бы сейчас, на заседании, что-нибудь не выплыло. Какая-нибудь затаённая и не преодолённая обида. Я, конечно, не слишком много знаю об их отношениях, хотя и считаюсь вот уже сколько лет другом семьи. Да и неправильно бы мне было рассказывать вам о некоторых подробностях, которые не имеют прямого отношения к делу. Но есть один момент… его, пожалуй, вам следует иметь в виду.
– Я слушаю.
– Дело… – я медлил, подбирая слова, – дело заключается в их дочери.
– Дочери? Что-то не припомню, чтобы в документах упоминалась дочь.
– Совершенно верно, не упоминается. Потому что она уже давно совершеннолетняя.
– Тогда при чём тут она? – недоумённо спросил Пётр Семёнович.
– Видите ли… Маргарита – так её зовут – стала одной из главных причин, если не главной, их разногласий. То есть, конечно, Вера приняла решение о разводе спустя несколько лет после потери Владимиром трудоспособности… Но противостояние началось задолго до этого… Противостояние матери и дочери.
– А! – не особенно заинтересованно отозвался судья. Он был старый заядлый холостяк. Меня всегда удивляло, почему именно его поставили в своё время заниматься брачными процессами. Но с учётом того, как делаются у нас многие вещи… ничего удивительного тут не было. – И что же, эта дочь теперь имеет какие-то претензии?
– Н-нет, насколько я знаю. По крайней мере, юридических оснований для этого у неё не имеется. Однако она может стать спусковым крючком.
– Прости, как ты сказал?
– Это единственный вопрос, по которому они принципиально не смогли бы договориться. Вера считает Маргариту едва ли не своим личным врагом. Володя же… для него она любимая дочка, хоть и приёмная.
– Значит, она приёмная?
– Да, и там есть своя история, но, думаю, нет смысла в неё вдаваться. Так или иначе, для них эта тема очень болезненная.
– Что ж, – Пётр Семёнович почесал затылок, – я тебя понял, Витя. Упоминать о дочери не следует, если… если мы хотим закончить побыстрее.
– Именно так. Потому что в остальном они претензий к друг другу не имели. Будем надеяться, что на заседании ничего нового не всплывёт.
Пётр Семёнович рассеянно кивнул. Видно было, что мыслями он уже на своей даче, пропалывает грядки, поливает, собирает клубнику. В тот момент я даже ему позавидовал. Хорошо, когда у человека есть отдушина.
– Пойду встречу их, – сказал я, взглянув на часы. – Не исключено, что Володе может потребоваться помощь с нашим лифтом.
– Да-да, конечно, – помахал он рукой.
Я вышел из кабинета, бесшумно притворил за собой дверь и только собирался направиться к лестнице, ведущей на первый этаж, как вдруг услышал у себя за спиной знакомый голос.
– Дядя Витя, как хорошо, что я вас застала! Мне нужно с вами поговорить.
Я обернулся и с изумлением уставился на Маргариту.