Перелейте звуки в тишь,
Освобождая голоса Пространства от бремени.
Я хочу услышать, как ты молчишь,
Пробираясь задними дворами
Времени.
Преобразуйте звуки в тишину,
Они, как в пытке, бьют по темени.
Я хочу услышать, как прорастает семя Времени
Меж Небом и Землёй, в твоём плену...
« …И прошёл Дин Ди через Мир собаколюдей, по самому его краю, ибо начинались у собаколюдей весенние свадьбы, становились они агрессивны сверх меры, злопамятны, запальчивы, безудержны и раздражённы. Начинался период схваток за самок, период повышенной прожорливости и кровожадности, когда каждая раненая или неспособная защититься особь разрывалась на части и тут же поедалась, а самки, встопорщив остатки шерсти на загривках и вставая на четвереньки, готовились избрать достойного из оставшихся в живых.
Набросились пограничные собаколюди на Дина, скаля острые клыки, готовясь растерзать, чтобы съесть на месте, смакуя, их было не менее двух десятков, а Дин Ди не защищён и одинок. А пройти предстояло ему до самого Одиноко Стоящего Замка, где сохранилась Дверь ещё с тех незапамятных времён, когда при собакоидах находился их Хозяин и Творец.
Прошло много, очень много лет. Собакоиды загрызли и съели своего хозяина, но без него прогресс, вместо того, чтобы пойти ускоренно и самостоятельно, напротив, застопорился. Собакоиды промышляли охотой и рыбалкой, строили шалаши-времянки, их лица перестали выправляться, шерсть – выпадать, когти – укорачиваться, коленки - выпрямляться…
Легче лёгкого было попасть в западню в Доггерзе, быть окружённым и загнанным, труднее трудного – спрятаться, затаиться, передвигаться под покровом темноты.
Но Дин Ди запасся оружием на Оранже, то есть - запрещёнными предметами, способными механическими, электрическими, лазерными и химическими способами отнимать жизнь у живых существ. И был это энергобич, он же – электрокнут, он же – Энеб пятой модификации – Эб5. А поступил Дин хитро: притянул из биополя Доггерза молнии, соединил их с собственным полем и разрядами импульсника Энеба, и так и продвигался по телу Доггерза в электрическом коконе, вокруг которого вились клубки огненных нитей.
Нападавшие собакоиды, самые безрассудные и обезумевшие, поначалу просто сгорали, затем стали подбрасывать ему на пути металлические предметы, и Энеб скоро истощился, а гроза прекратилась. А оставалось до Замка не менее пятидесяти километров…
Тогда Дин Ди набросил на себя облик собачий, внушая окружающим, что он их собрат. Однако ж, к тому моменту успел перебраться Дин Ди в соседнюю область, где жили более цивилизованные собакоиды другой породы, рыжей масти, широколапые и коренастые, которые в пику первым собакоидам, чернявым и курчавым, тонконогим и с не отпавшим коротким хвостом, не забыли просветителей и стремились к прогрессу. Они приняли на погранзаставе нарушителя границы, оказали радушный приём и помощь. Явился Дин Ди пред очи правителя Рыжесобов, обещал поделиться знаниями, помочь в биологической эволюции.
И не обманул. Рыжесобы оказались восприимчивы к наукам, наблюдательны, любознательны, дотошны. Обучались они у Дина Ди целый месяц и не желали отпускать. А когда он пожелал уйти, отплатили чёрной неблагодарностью: посадили в подвалы темницы, дабы заставить служить Рыжей Королеве, заимевшей на него виды с целью обновления рода и притязавшей на его свободу и мужскую силу.
С большим трудом, проявляя поистине необыкновенную хитрость и изворотливость, а также не меньшее мужество, прорвал Дин Ди каменные стены и бежал из темницы. И была за ним погоня, куда более изощрённая и жестокая. Не отсидишься, не спрячешься: учуют, из-под земли достанут. По счастью, до побережья было рукой подать.
Отсиживался он в воде или в прибрежных болотах, прятался в гротах, отгороженных от берега морем, питался моллюсками, засыпал следы толчёными листами дикого перца.
Когда Дин Ди по кромке моря достиг заповедной и запретной местности, где располагался Каменный Замок, Одиноко Стоящий на берегу холодного залива, он был истощён, чёрен от копоти, окровавлен и измучен, но – жив.
Подполз он к входу, из последних сил толкнул полуистлевшую дверцу в заваливающейся изгороди, и проник на заговоренную территорию, от которой собакоиды отшатывались, как от греховного места. И побрёл, шатаясь и стеная, к одиноко возвышающейся башне, густо заплетённой плющом и колючими лозами, поросшей мхом и лишайником, чтобы приобщиться к чудесным тайнам Создателя Мира, навсегда погребённым в потайных комнатах, к которым не было доступа обитателям Доггерза, и, по-видимому, навсегда: их интеллекта было для того недостаточно...»
От сквозняка окно распахнулось. В комнату влетел шмель, и Старец обеспокоено оглянулся: не сгустились ли облака, не покрасила ли их синева в тот оттенок, что обещает скорую грозу или просто грибной дождик? Однако он сегодня засиделся! Пора обедать. Старец встал, потянулся, и суставы хрустнули. Он ласково кивнул шмелю: спасибо за вести, ты свободен, дружок! Шмель с тяжёлым гудом снялся с подоконника и унёсся вдаль, а Старец зашаркал на кухню, задумался: гречневую кашу он откушивал утром, суп со вчерашнего дня - картофельный, со щавелем, что же сготовить на второе сейчас, скоренько?
Он заглянул в кухонный шкаф: неделю назад привезли китайскую лапшу и всяческие пряные, острые добавки. Будь по-ихнему, по-китайски. Сварит он лапшу, сдобрит острым соусом. А как закончит главу – так можно и на рыбалку сходить, и на охоту, новые силки поставить, и за грибами. Терпение, терпение, терпение!
«…А затем Дин Ди, сын Леоллы, пробил Тоннель в Розовый Туман. И прошёл Дин через Розовый Туман, прекрасную планету Роз с отвратительными обитателями – разумными получервями, страдающими от того, что рождены ползать и никак не могут встать на ноги. Запах Роз окутывал Мир так плотно, что любой непривычный мог вполне задохнуться, но на том стоял Мир...»
Старец внезапно вздрогнул, навострил уши, широко распахнул глаза и погрузился в транс. С порывом ветра нахлынула свежая волна видений и новостей. Новые фантомы толпились в воздухе, переполняли комнату, толкались, и стоило больших усилий и умения успокоить их, рассортировать по возрасту, упорядочить, усвоить и запомнить.
«Carpe Diem!»
Старец очнулся, вздохнул, отложил ручку с вечным золотым пером, полюбовался на обложку заботливо переплетённой рукописи – это был поистине исполинской фолиант, так что Старец с трудом передвигал его по столу.
Затем потянулся сладко, отодвинул деревянный стул – и покинул комнату.
Дивный сад окружал домик. Сад цвёл и благоухал, но Старец вышел зарастающей дорожкой за его пределы, вышел за старенький плетень на слегка всхолмлённое поле, где открывался широкий вид на вечернее небо. Малиново-алый волшебный закат красил поверхность воды ближних озерков, края облаков и окна домика. Но отраднее всего для души и для взора была небольшая церквушка на взгорке, видная и из окна его кабинета. Для Августина было высшим наслаждением и высшей наградой и праздником, когда он улучал минутку и вырывался туда преклонить колени, вознести молитву и получить новый заряд вдохновения и уверенности в своей ниспосланной Богом миссии.
Сейчас её единственный купол сиял, подобно венцу.
Вот и зажужжали первые комары – несносные, надоедливые и бесполезные создания, от которых никакого проку не было Старцу, однако Мир создавал их вновь упорно и усердно – что ж, видно, так ему надо для экологического равновесия, и не ему, Старцу, спорить с Миром.
Старец надолго задумался. Да! Вытащили его из благостного уединения в уютной монастырской келье, из прекрасного горного монастыря под облаками, в чудесных горах, любимых с детства. Это был Храм! Настоящий, величественный дворец во славу Господа! А какие там цвели розы, какой плёлся дикий виноград, какие били родники и искрились водопады! Великолепной монастырской библиотеке могли бы позавидовать самые богатые музеи и самые фанатичные учёные – столько там хранилось редкостных реликвий и драгоценных рукописей, старинных манускриптов!
А где он теперь? Равнинная местность, к которой он так долго привыкал. Его засунули в сельскую избёнку, заставили слушать Пространство, обрекли на непомерно долгое, почти вечное житиё. Огород, за которым нужно ухаживать, козы, которых нужно доить… Неисповедимы пути твои, Господи!
Быть вечно – и при этом оставаться стариком, одиноким стариком в окружении непритязательной природы и домашних животных?
Однако, Великий Творец, если тебе так угодно – стану летописцем Иномирья!
В голове Старца уже не толпились беспорядочно новые образы, новые прозрения и вести. Они терпеливо ждали – каждая своего времени и места. Но нельзя заставлять их терпеть до бесконечности.
Старец вздохнул, ещё раз любовно обвёл взглядом темнеющие рощи, поросшие изумрудной травой балки с кристальными ручьями понизу, ближний луг, где мирно паслись козы, - словом, всё то, над чем так привольно раскинулась дивная заря, и вернулся в домик.
Рукопись не желала ждать, она звала настойчиво и непререкаемо, информационные потоки шли густо и насыщенно – нельзя было их упускать. Старец взял в руку любимую ручку, приласкал ладонью толстый корешок тёмно-бордового фолианта.
«…И прошёл Дин Ди через искомую Дверь, и попал на Гидру. На самое начало щупальца. Как известно, длина щупальца Гидры составляет около 500 километров, радиус окружности тулова – более тысячи. Стало быть, чтобы попасть в глаз, требовалось Дину Ди преодолеть 666 километров пересечённой местности в вулканах, фумаролах и гейзерах», - писал Старец. – «Но рухнул Дин около первого же источника, выделений потовых желез Гидры, чтобы врачевать свои раны. И врачевал он их…» - Старец задумался, напряжённо прислушиваясь к тому, что было слышно только ему, - «…врачевал он их трое суток. Так и далее, чутьём отыскивал он стрекательные клетки с сильнейшим ядом, который мог умертвить живого и поднять на ноги мёртвого, дабы избежать попадания в зону влияния этих бездонных, бурлящих колодцев, разыскивал - в противовес им - целебные выделения и выделения, увеличивающие силу, являющиеся крепкими допингами, ускоряющие внутренние процессы. Мало кому из тех несчастных случайных путешественников, что попадали на Гидру, удавалось выдержать такой ритм и такую скорость. Мало того, мощные мышцы чудища сокращались и вытягивались, подрагивали и напрягались, рождая катаклизмы: землетрясения, бури, извержения. Гидра такова: если не отравишься едкими выделениями, то рискуешь низвергнуться толчками в неизмеримую пропасть…
Рано или поздно, Дин Ди добрался до центрального нервного узла, где сконцентрировались поселения перерожденцев...»
Старец откинулся на высокую спинку старинного кресла, доставшегося от деда и чудом перенёсшегося сюда из жизни до послушания, настолько давней, что её как бы и вовсе не существовало. Тупая боль сверлила лоб, сдавливала затылок, пульсировала в висках. Непорядок, слишком много крепкого чая выпил, сидючи в одной позе, слишком много не спал ночей, слишком мало молился. Надо бы поберечь себя.
«…И попал Дин Ди в Мир, именуемый Сонная Одурь, он же – Маковая Роса, он же – Глюкомания, где свили гнездо три пиратских клана, изготовляющих зелье и сбывающих его во Внесоюзных Мирах. Прежде, когда Земля была доступна, а Союз Миров ещё не выделился и не обрёл силу, был у них налаженный сбыт и на Землю, и во многие Миры. А когда привычные торговые пути закрылись, пираты озлились.
Мак в Сонной Одури особенный – свойств усиленных и уникальных: дарит он не только забвение или избавление от болей душевных и физических. Можно впасть в летаргию, да не простую – а пронизанную видениями, где осуществляются самые скрытые мечты и желания, да так и проспать в видениях всю отведённую жизнь.
Можно излечиться от ряда душевных болезней, а можно их приобрести. Можно обогатиться на всю оставшуюся жизнь, а можно её, эту самую жизнь, утратить вместе с последними грошами. И это – самый реальный исход: коль попадёшь на бескрайние плантации без защитного комбинезона и без специального респиратора, то результат будет один: смерть. А если попадёшь в защищённый Город – станешь рабом пиратов и сгинешь на конвейере завода.
И снова пришлось Дину Ди маскироваться, пытаться применять гипноз, изворачиваться и прикидываться. Но в Сонной Одури люди болезненно подозрительны и недоверчивы. Бармен в кафе признал в Дине Ди чужака, впервые попавшего в Глюкоманию, ибо его маска-респиратор, в которой Дин Ди вовсе не нуждался, не имела сменного фильтра в кармашке под ухом. Вызвал он по тайному переговорнику полицию, и кафе оказалось окружённым, а Дин Ди - под прицелом. Что оставалось делать бывшему Королю, чей долг – охранять и приумножать жизнь?
Пришлось Дину Ди взять немногочисленных посетителей – инженеров и мастеров, отдыхающих после смены, - в заложники. Долго длились переговоры. Выторговал Дин Ди себе свободный проход по Маковой Росе и самое простейшее оружие для самозащиты. Вышел из кафе – и вынужден был скрываться от погони. Был ранен в руку, и тогда изменил маршрут и по крышам стал пробираться к Малому Заводу. Энергоресурс Завода достаточно велик, чтобы воспользоваться им и улизнуть в соседний Мир. Так он и сделал. Дину удалось проникнуть к внешней проходной, убрать охранника и по мусоропроводу, полному ядовитых отходов, пробраться к проходной внутренней.
Дин снял с дежурного костюм и маску, и отправился по узким и широким, прямым и спиральным коридорам на поиски Двери. Много драк и боёв пришлось ему выдержать, прежде чем он добрался до Головного Пульта. А Завод уже оцепили, и следом за ним шла погоня, а у Пульта организована торжественная встреча с группой боевиков в усиленных осмотических респираторах, которые собирались поступить очень просто: сорвать кран, заполнив последний коридор ядовитым туманом, а затем вовремя упаковать настырного пришельца в реанимационный кокон и представить Трибуналу.
И пришлось схватиться Дину с пиратами в смертельной схватке, и пробивался он к Головному Пульту с трудом, выкладываясь без оглядки, чтобы взломать старую, давно забытую Дверь, ощущаемую всеми клеточками избитого, израненного тела, которое вне родной Леоллы не желало регенерироваться. И, задыхаясь и с трудом преодолевая удушье, ушёл Дин Ди с негостеприимного пиратского Мира...»
Странная мысль посетила Старца: лишённый поддержки родного Мира и его Силы, Дин Ди, блуждая по Мирам, постепенно обретал Силу новую, собственную, незаёмную. Это и разрешило его победу. Понял ли это он сам?
«А теперича не попить ли чайку?» - подумал Старец. Картины боевого похода легендарного Дина Ди утомили его. Конечно, приходилось ему описывать и не такие батальные сцены, да и нынешняя книга, по существу, являлась лишь сборником выжимок, кратких резюме для учебников Иноистории. Главные фолианты ещё впереди: все его видения, все познания – при нём: Господь позаботился о том, чтобы объём памяти Старца стал поистине необъятным, и он научился пользоваться кратковременной и долговременной памятью, подобно пользователю мощного компьютера. Закончится победный марш Дина Ди – и примется Старец за подробные истории, не спеша, с удовольствием и вдохновением, смакуя детали.
Но то ли бессонная усталость теребила его могучее, но – увы – немолодое тело, то ли беспокойство за судьбы Иномирья, то ли одиночество, на которое он пошёл, будучи в здравом уме и твёрдой памяти. То ли пережитые картины бедствий и радостей, чужих мук и чужого счастья, людской глупости и мудрости накопились в безмерном количестве, грозя перетечь в иное качество – Старец и ждал этого момента, и страшился его.
Кто же станет его преемником? Стойкий духом и с энциклопедическими познаниями выпускник Духовной Академии? Юный послушник с сердцем горячим и чистым слухом? Молодой монах, полный энергии и бодрости – и ещё не утративший сомнений в отдельных постулатах и канонах? Или умудрённый годами, смиренный в послушании, истовый в молениях Старец, подобный ему? Кто бы он ни был, Августин готов был благословить его на тяжкое, ревностное служение Господу и Иномирью.
А пока – пока Рукопись не желала ждать, она звала настойчиво и непререкаемо. Все последние недели информационные потоки шли часто и насыщенно – нельзя было их упускать.
…«Так шёл Дин Ди по Мирам прекрасным и светлым, шёл по Мирам безобразным и тёмным, по Мирам унылым и неприглядным. Шёл витиеватым путём, не имея возможности ни вернуться назад, ни даже оглянуться, ибо известно всякому и каждому: вне Кольца в Иномирье каждая дорога – иная, одним и тем же путём не пройти дважды. Где-то он задерживался на месяц, где-то – на день, а где-то – на час. А в Едином Времени Союзного Кольца проходили годы. DIXI».
Старик устал. Глаза слипались. Что ж, он выполнил долг, запротоколировал всё, что услышал сегодня, он работал целый день, с крошечными перерывами на копошение в саду (собрать улиток с капусты и репы), дойку коз, скромный обед и чай. Можно готовиться к отходу ко сну – загнать коз на двор, подоить, поставить молоко киснуть. А завтра ему снова вставать до рассвета – самое чистое время, когда сведения собираются неспешно, без толкотни, без ревности, и каждую успеваешь приласкать, каждой – полюбоваться, каждую – занести в Летопись в надлежащем месте.
Ночь, конечно, тоже неплохое время – ведь потоки времени не выбирают, а Время в Мирах пока ещё не синхронизировано. Информация идёт даже ночью. Частенько, проснувшись утром, он не может понять, кто он такой и где находится. Даже во сне он, вольно или невольно, ловит ускользающие волны сквозь плотный строй радиопомех, словно архаичный радиолюбитель у своего самодельного приемника. Но он научился благополучно забывать густую пелену незначащих или малозначащих сообщений, постоянно мельтешащих надоедливым роем, а утром вспоминать только счастливые моменты выхода на главные потоки.
Но иногда вдруг пробивался чистый девичий голосок, читающий стихи или поющий на незнакомом языке, забавные диалоги детей или некоей стареющей супружеской четы, любовные признания влюблённых или неспешные наставления школьного учителя, и тогда старец просто наслаждался ими, словно чудесным сном, не делая записей и пометок.
…Старец аккуратно и любовно закрыл книгу, оставив узорчатую, тончайшую деревянную закладку в нужном месте. Мыркнула, спрыгивая с печи, красивая четырёхцветная кошка, выгнула спину и, прихрамывая, подошла к Старцу, чтобы потереться об его ногу, просясь с ним погулять.
- Сильвия, радость моя, - Старец погладил любимицу, вызвав взрыв удовольствия и урчания, и встал.
- Verba Volant, Scripta Manent! – пробормотал он. – А ты знаешь, Сильвия, что говаривают? Изобрели на Земле устройство, чтобы Творцов выявлять. В головах у них копаются. В мозги залезают. Отвратительно и чудовищно. Ментальный зонд. Вот. Только ничего они не добьются. Ничего не создадут таким путём, только своих же, людей, покалечат. Разве ж Миры так создаются, а? Ну, что фырчишь, не бойся, душенька. До нас-то они не доберутся. Крепко Иномирье, и крепчать будет со дня на день – как Изнанку освободят и восстановят. Дырки на ней заплатками залатают, узелки замаскируют, прорехи заштопают, грязь смоют, подкрасят, а где по шву распоролось – там заново пристрочат. Ежели она Изнанка, то не следует, что на ней безобразничать можно, неопрятной держать. Вот так, умница моя!
Старец покинул домик – дела, дела. Торжественный фолиант остался лежать на столе, заботливо прикрытый кружевной салфеткой, обозначившей выпуклости тиснения – заголовок, имя автора и прочее, что положено иметь книге на обложке.
И значилось на обложке следующее: «Краткая Летопись Иномирья от 0003000, написано рабом Божьим, Старцем Августином, отшельником, уединившимся в Безвременье, вручную, на древесной бумаге, что собственноручно удостоверяю. Часть седьмая. Путешествие по Мирам и приключения Дина Ди, Величайшего Творца Вселенной, в эпоху Великой Депрессии, и Победное Шествие его по Изнанке Иномирья во славу оного».