Часть 7, глава 7

               
                …А если я скажу, что не бывает
                Безгрешных душ, что прямо в рай летят?
                И ангел подлецов не обрывает,
                И зло они без умысла творят?

                А если я скажу, что разлюбила?
                И ты поверишь мне? И горько усмехнёшься,
                И пожелаешь, чтоб скорей забыла
                Последний взгляд? Уйдёшь – и не вернёшься?..

Дорчик остервенело копался в мусоре, хватаясь за каждый клочок, простукивая стены, тормошил и дёргал кирпичи, ломая ногти. Бесполезно. Бес его попутал – спрятать записку капитана Курзыка в тайнике, чтобы мать не нашла ненароком. Вообразил себя следопытом – они с ребятами часто сооружали тайники, и играли в пиратов и спрятанные сокровища, в героические схватки за таинственные пещеры с драгоценностями – как обычные мальчишки обычных Миров.
 
Вот и Дорчик, отчаянно ругаемый матерью, вообразил себя неправедно опороченным героем, которому срочно необходимо вернуть королеве, которой служит, тайное послание. А потому, конечно, нельзя было обойтись без тайника – и Дорчик припрятал записку в месте, которое, как ему казалось, незыблемо и вековечно, и никому не ведомо. Оно, это место, располагалось в одной неповторимой щели меж иконами-щитками, в складской комнатке между двумя школьными аудиториями.

А после наказания и заточения на кухне, под присмотром беспощадной и устрашающе мощной Дураны, у Дорчика словно бы в голове помутилось. Комнаты смешались, а прекрасно изученные, особые щели, тайнички и лазейки, имеющие каждая – индивидуальную конфигурацию, вдруг перестали быть непохожими друг на друга. Превратились в одинаковые, отвратительные дыры, смешались с прочими строительными разрушениями, дефектами, изъянами и кучами мусора.

Готовый зареветь ревмя, Дорчик ползал по полу – предположительно, в тех самых аудиториях, заглядывая в каждую щёлку между плитками стен и в плинтусах, под каждый кусок отвалившейся штукатурки или обломок облицовки – напрасно. Записка пропала. Натурально, сквозь землю ухнула.

Только упрямо проползав не менее часа, Дорчик окончательно уразумел, что его миссия провалилась. Он не оправдал доверия капитана, потерял свой тайник и драгоценную бумагу. И он зарыдал, завыл, затопал ногами от отчаяния и безнадёги. Всё, теперь он окончательно утвердился в роли неудачника. Ангелы будут смеяться над ним, ребята – тыкать пальцем. Капитан Курзык укоризненно выглядывал из райского окошка и взывал обиженно и разочарованно: - Ну, что же ты, Дорчик? Маленький дурачок, который никогда не вырастет! Опозорился сам, подвёл меня! Ай-яй-яй! Ай-яй-яй!

Ромашковки убирались в учебных аудиториях, выметая и вынося строительный мусор – ибо в здании начинался ремонт на предмет прокладки новых кабелей и замены арматуры, и строители уже начинали рушить – завораживающее, соблазнительнейшее занятие для мальчишки. Но только не теперь!

В одной огромной куче уже собрались куски обоев и штукатурки, старые плинтуса, разбитые цветочные горшки и многое другое, не менее интересное. Но Дорчик, проходя мимо, с отчаяньем пнул мусор ногой.

Ба! Это что ещё за клочок бумаги высунулся из песка и кирпичной крошки, жалкий, изжёванный, измызганный, но подозрительно знакомый?

- Дорчик, сокровище ищешь? – спросил его Швидок, хромающий мимо на свидание к обожаемой Дуране.

- Ура! – вдруг завопил Дорчик, и Швидок, опешив, шарахнулся в сторону. Дорчик высоко подпрыгивая и не переставая вопить, спешно засовывал настрадавшийся листок за пазуху.

- Что стряслось-то?

- Тебе знать не положено! – огрызнулся Дорчик: он был в своём праве!

- Вот тебя черти поджарят! Испугал!

Ещё чего! Черти! Что Дорчику теперь черти? Капитан Курзык за него, Дорчика, самолично чертей отлупит! И Дорчик гордо выпрямился, собираясь прошагать мимо ехидного Швидка. Но на Дорчика имелись ещё претенденты.

- Дорчик, я ж тебя ищу, – с облегчением выдохнул невесть откуда выскочивший, помятый и грязный Пагатава. – Важное поручение. Вот, надо передать одному человеку!

- Пага, никак и ты пыль обтирал. Решил в уборщицу переквалифицироваться? – съязвил Швидок.

Пагатава отмахнулся: - Тут дело архиважное! В кабинетах разбираемся, архивы инспектируем. Вещицу одну нашёл. Вернуть надобно хозяину. Вернее, хозяйке.

- Кому же?

Дорчик застыл на месте, настороженно вглядываясь в друзей: что ещё за подвох ему уготован?

- Дорчик-дружок, ты с Александрой Васильевной на короткой ноге. На вот, отнеси, будь другом, ангелок ты наш. Да только смотри, чужим в руки не отдавать! Лично Александре Васильевне. Понял? Лично! Головой отвечаешь за сие.

И Пагатава вложил в ладонь Дорчика некую удивительную и таинственную штучку, а затем крепко сжал его кулачок, отчего металлические крючочки врезались в кожу, и Дорчик тихонько ойкнул, но не посмел перечить: имя Александры Васильевны было для него поистине свято.

Он только кивал, не в силах вымолвить ни слова.

- Пага, нашёл, кому отдать. Дорчику-неудачнику! – криво ухмыльнулся охромевший Швидок, ставший ещё меньше ростом.

- Ты не понимаешь, Швидок. Александра Васильевна с Дорчиком дружна, доверяет она ему, и Дорчик от неё без ума. Найдут общий язык. Нельзя, чтоб такая ценная штучка, с Земли, пропала зря. А представь себе, что я к ней завалюсь? С этаким подношением?

- И что? И ничего, порадовалась бы и спасибо сказала, и по головке погладила – скажи, что не хочешь этого? Небось, просто боишься, стесняешься! Влюбился, тю, влюбился, Пага!

- Типун тебе на язык, Швидок!

- Покраснел, покраснел! Эх ты, от судьбы своей отказался – хватай свою вещицу назад и неси сам, пока не поздно. Может, тебя расцелуют в награду – на всю оставшуюся жизнь запомнишь!

Дорчик попятился, увернулся от Швидка и стремглав помчался прочь.

Счастливый возложенными на него сразу двумя деликатными и торжественными миссиями, счастливый своей находкой, Дорчик-неудачник летел через всё здание, кратчайшими путями, прямо в комнату почётных гостей с Земли, потеряв от счастья голову. В его потных ладошках было зажато сразу две драгоценности.  Он влетел в комнату, не постучавшись, переполненный эмоциями и праздничным предвкушением чужого удивления и радости.

- Тётя! Саша! – заорал он срывающимся от бега голосом. – Тётя! Саша! Нашёл! Нашёл! Вот! Вот! – и он уже раскрывал ладони, чтобы протянуть их тёте Саше.

- Нашёл. Вот! – повторил Дорчик, смеясь и плача: он не дурак! Он не неудачник! Он выполнил обещание! Ангелы на небе радуются и прощают его!

- Что «вот», Дорчик? – изумлённо воззрились на него три пары глаз – семья Башмачниковых в полном сборе как раз собиралась на прогулку за город. Воцарилось молчание, Дорчик остолбенело вытаращился на Евгения.

- Не бойся, Дорчик, – приветливо улыбнулся Женя. - Заходи, заходи, в чём проблема? А что у тебя в руках? Это твои сокровища, которые ты нашёл, да? Покажи поближе. Иди сюда. Не укушу.

Дорчик сделал неуверенный шаг вперёд, потом шаг назад и снова вперёд. И снова отшатнулся к двери.

Саша метнула на него взгляд, полный ужаса, но ничего не успела сделать. К её несчастью, Женя уже с недоумением разглядывал странный предмет на вытянутой ладошке Дорчика – всего-навсего заколочка для волос, но какая! Приметная – деревянная, разукрашенная, с висюльками.

С Этнолайфа заколочка. С магическими свойствами.

- Сашулька, это ты где-то потеряла, видать. Вот спасибо, Дорчик. Где нашёл-то? Ну отдай, наконец, коли нам принёс.

- Капитан… к-к-к… просил…в-в-вернуть… Эт-т-то и эт-т-то… - запинающимся голосом проговорил бледный парень, испуганно пятясь: он уже начал понимать, какую кашу заварил.

- При чём здесь капитан? – недоумённо переспросил Женя, и вдруг что-то ожгло его. Давнее неуютное чувство от явных, неприкрытых, хотя и робких ухаживаний обмирающего капитана Курзыка свернулось колючим ежом. - Саша, что это значит? Как твои… личные вещи… попали к капитану Курзыку лично?

- И с чего ты взял, что заколка в точности моя? Может, кто-то из поварих обронил, - то краснея, то бледнея, сказала Саша, и тут же поняла, что сморозила глупость. – Дай-ка разгляжу…

- Смотри, смотри, Только я ничего не понимаю. При чём тут поварихи? Проясни ситуацию, пожалуйста. Это мой подарок, а ты его поварихам передарила? Или же поварихи украли?

- Никто не крал. Нечаянно. Забыла. Обронила. И вообще, мало ли всяких заколочек на свете теряется. Я однажды в столовке вместе с тарелками кольцо нефритовое сдала – мешалось, сняла, забыла. Хорошо, вернули, женщины оказались хорошие…

- Значит, обронила. Хорошо, что капитан… извини, поварихи хорошие оказались. А Дорчик вернул. Да, Дорчик? – Дорчик яростно закивал. – И за давностью дней не забылось. Незабываемое, стало быть, событие. А Дорчик… Ах, я и забыл. Дорчик… глуповат! Слонялся в мемориале. Увидел красивую вещицу, подобрал, решил подружке подарить. А вещица-то с Земли.

- Ты меня запутал! Ты чушь несёшь!

- Как и ты. Запутала и несёшь чушь. Просто так, взяла – и забыла интимную вещь своего гардероба. У капитана. Это когда выпивали, да? Как просто. А уж как она к Дорчику попала, а? Ты запуталась, Саша. Значит, грешна. То есть, по-простому, рыльце в пушку. А врать не умеешь. Не знаю только, к худу это или к добру.

- Женя, прекрати! Не говори гадостей при ребёнке! – Саша протянула руки к Дорчику, но Женя уже перехватил кисти парнишки.

- Ребёнок уже не ребёнок. Верно, Дорчик? А это что за листочек? Стихи. Говоришь, нам? А, может, ошибся? Может, поварихам? Нам? Точно? Не точно?

Дорчик яростно мотал головой сразу по всем направлениям, и завывал что-то нечленораздельное. Он был готов провалиться сквозь землю. Если бы не непомерное уважение и благоговение перед землянами и капитаном Курзыком, Дорчик, наверное, выхватил бы злосчастные предметы и сбежал, чтобы вернуть назад Пагатаве, который втянул его в тягостное мероприятие. Дурная слава и сомнительная репутация «неудачника» который раз катастрофически подтвердилась.

- Не волнуйся так, сейчас почитаем и выясним. Заколка твоя, а эти листочки, возможно, впрямь кто-то из поварих потерял.

Женя покрутил листочек: - Стихи, - ревниво сообщил он и зачем-то откашлялся.
Выдернул листок из рук мальца, порвав его. Разгладил, но зато отпустил руки Дорчика. Прищурился, ревниво вглядываясь в ровные, аккуратные, разборчивые буквы – военный, мать его!

А миг любви, короткий и безбрежный,
Ударил громом. Вполз туманом нежным.
Гипнозом разум заглушил.
Паучьей сетью окружил.
Вознёс к вершине. Опустил на дно.
Любимая. За каменной стеной…
А миг любви так нестерпимо ярок.
Нечаянный, отчаянный подарок.

- И это ещё не всё, ребята. Тут ещё стихи. Ха-ха. А неплохо. Даже великолепно. Мне нравится. Какая страсть. Какие рифмы. Какие метафоры. Поэт, понимаешь ли. Он музыку не писал, случаем? Погоди, погоди, я дочитаю.

Чужую женщину любить –
В океане лжи на лодке плыть.
Без вёсел, без руля, без капитана
В голове, самоуверенно – и пьяно.

Тону, задыхаюсь, вот-вот захлебнусь
Восторгом – и страхом, что однажды проснусь.
Но даже если уйду, не добившись отсрочки –
Ты была в моей жизни сумбурной. И точка!

Женя читал нарочито громко и чётко, с выражением и яростной миной на лице, словно кого-то ненавистного бил словами.

Воцарилось молчание.

- Значит, эту заколку капитан всё же после тебя поднял. Да, Саша?

- Женя, я, наверное, на крыше потеряла, волосы короткие, она не держится, что же такого, что стихи, разве мне нельзя посвятить? Разве ты не посвящал? - Саше хотелось заплакать, её слова звучали глупо и жалко, но слёз не было, все вышли. Она боялась протянуть руку, чтобы забрать из потной ладошки пацана злосчастную заколку, которую Дорчик продолжал стискивать изо всех сил, прижимая к груди.
А Жене хотелось убить дурака-мальчишку, просто взять за грудки – и задушить собственными руками, чтобы не вносил собственную сумятицу в чужую жизнь.

- Можно и заколочку на коротких волосах носить, для красоты, для приворота. Можно, конечно, стихи посвятить. И даже не слишком платонические. А я почему-то вижу по-другому. Вокруг меня заговор был. Слухи витали – а я ослеп и оглох. Мозги мне запудрили все скопом, лапши навешали. Шутом выставили. Мир лжецов! Ты спала с этим… этим капитаном? Сама, без принуждения, позволила себя уговорить – так запросто? С этим… этим подлым… предателем? Будь он проклят! - Женя скомкал жёлтый клочок и швырнул на пол.

Дорчик-неудачник охнул, перекрестился, испуганно сжался, втянул голову в плечи и опрометью выскочил за дверь. С его личными богами было что-то неладно...

- Женя, как ты можешь? – прошептала Саша.
 
- Могу. Никогда не любил – в параллель, синхронно. Всегда был… перпендикулярным. Помнится, тебе это нравилось.

– Ведь он же мёртв! Мёртв!

«Господи, почему Киры нет рядом, она бы поняла, объяснила, успокоила, помирила… Помирила? Как тяжело, как тяжело…»

- Но ты изменила мне с живым, ведь да? Он мёртв, а я-то жив. Или лучше было бы наоборот? А, может, ты и с Андреем мне изменяла по доброй воле, находясь в здравом, так сказать, уме… в своей собственной памяти?

- Женечка, прости, прости ещё раз!

- Нельзя прощать дважды за одно, Саша. Ты на исповедь ходила, небось, каялась этому… попу. Но мне – ни слова. Ни-ни. Однако ты недолго продержалась после потери первого любовника! Понравилось?

Саша вспыхнула, сердце бешено заколотилось, ей хотелось кричать, выть, лупить кулаками по стенке и топать ногами. Но она не шелохнулась, закаменела.

- Женя, не надо… так грубо…

- Ну что ты, я – сама деликатность. В отличие от тебя. Это ты по живому, не я.

- Ты… ты мне не веришь? Женя, пожалуйста, верь, Воронов усыплял меня, я ничего не понимала…

- Теперь уж и не знаю. Кому и чему верить. То ли собственным приглядам, то ли чьим-то словам. То ли глазам. Которые лгут. Всё ты понимала, девочка. Как это можно не понять, когда тебя трахают? Прости, Саша. Сейчас… сейчас не могу простить. Возможно, понимаю. Но не прощаю. Может, потом… потом…

- Женя, клянусь… Господи, чем же поклясться? Костей, мамой клянусь, с Андреем было не так!

- Так или эдак – не дело клясться сыном и матерью. И не лей слёз. Ты не капитана оплакиваешь, ты себя… себя…

Женя не договорил. Повернулся, сгорбился и поплёлся прочь. За шкафом, боясь высунуться, скорчился безмолвный Костя.

А Саша в отчаянии помчалась к Евлампию. Её пропустили к усталому Иерею без слова. Под глазами Евлампия залегли черные круги, он беспрерывно молился.
Саша рухнула на колени, закрыла лицо ладонями. Сердце её пыталось выскочить из тюрьмы грудной клетки, и колотилось в неё яростно и больно. Она долго не могла говорить, и Евлампий попытался её утешить.

- Сашенька, и я Павлушу словно сына родного терял – читаю канон, и рыдания в горле застряли, ни сглотнуть, ни сплюнуть. А теперь молюсь, очистилась душа – и ты молись. За живущих болей душой и молись, дочь моя. А за Павла не страдай, взял его Господь под крыло своё. Он теперь в Мире Ином, лучшем, - говорил Евлампий, не замечая явной несообразности этих слов. – Сам Господь Бог, наш общий Отец и Лекарь, врачует все недуги и болезни Духом животворящим…

- Да, батюшка, только мёртвого он на этот раз не воскресил, и Павел не в раю, а в аду, под боком у Теры. А рай был здесь, на Ромашке.

И Саша, не сдерживаясь больше, заплакала. Евлампий вздрогнул, как от удара, ссутулился, на его щеках горели пунцовые пятна: - Ай-яй-яй, ай-яй-яй! Всё изменится, - пробормотал он, и его губы задрожали. – Господни Ангелы изгонят суккуба, вот увидишь, и воцарится Царствие Небесное на земле Иномирья. Веруй, дочь моя!

И заплакал, было, следом за ней, но спохватился, утёр слёзы. Глубоко вдохнул и выдохнул. Приготовился слушать дальше.

- Мне много о чём поплакать надо бы. Я так думаю, выходит, это я виновата во всём – с самого начала… - Саша захлёбывалась и жестикулировала, спеша выговориться, чтобы не передумать. – Если бы я Женю отпустила в Иномирье, к дочери, ничего бы не случилось. Ну, ничегошеньки! И Кирочка была бы жива. Это я её погубила. Мне же теперь всю жизнь казниться и каяться в этом – да не расплатишься. Уходит он, батюшка, уходит! Не прощает! Повлияйте на него!

- Сложно с ним. Несговорчивый, строптивый. Поперечный. К Богу никак не повернётся – потому и не повлиять. Но не бойся, вернётся Евгений. Господь наставит на путь истинный. Поймёт он, что ты – сокровище, что зла никому не желала. Простит. Только дождись. А Кирочка жива. Я верю – при такой Силе! И ты верь. Вера – она самая Великая Сила! Чудеса творит! А себя казнить всю жизнь впустую – энергию зря растрачивать. Верить надо и молитвы возносить – Вера, она Силу человеческую и Всемирную питает, дитя моё. Мирам Вера ой как нужна! Давай лучше вместе помолимся и за прозрение Евгения, и за дочь Киру. Господь милостив! Объявится Кира! Не может такой человек в лапы Сатаны попасться. Глядишь, дойдёт твой посыл до всех добрых людей, кто в Мирах плутает, мается, лихо хлебает. И сокрытым на Изнанке знак подаст, участь облегчит – только чистосердечною молитвой сие достигается. Ты на исповедь приходишь – значит, уже сдвинулось с мёртвой точки, пошла энергия чистая…

Склонённый к Саше Евлампий выпрямился. Затем торжественно и бережно возложил на стриженую Сашину головку в синей косынке свою епитрахиль, реликвию, вывезенную с Земли.

- Я, недостойнейший Иерей, - начал он окрепшим, звучным голосом. – Прощаю и разрешаю от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святаго духа. Аминь! Живи с миром, милая! Всё образуется!

Но Евлампий ошибся. Евгений и не просил у Господа наставления, и не собирался прощать и возвращаться.

Пока Саша находилась в исповедальне у Евлампия, а убитый Костя искал решений и утешения в репетиционном зале, Женя покинул их временную квартирку и отправился в последний «поход» по освящённым улицам маленького городка-крепости с Храмом Святой Ангелики – душой Ромашки - в центре.

Но Женя знал, что самое святое место любого Мира – это Терминал Переброски, коммуникативный центр, то, что связывает уязвимую, замкнутую территорию со всем многообразным и богатым Всемирьем. Рабочее сердце Мира, без неустанного и неусыпного труда которого душа чахнет и тает, не находя подпитки извне.

…Женя проник в святая святых безо всяких помех. Люди в крепости сновали каждый по своим неотложным делам, строители восстанавливали постройки, компьютерщики – Главный Пульт. Перекрёсток ещё не «явился» на Ромашку, и Тоннель представлял собою как бы оголённый провод без обмотки. Скоро тут будет Купол. А пока разгромленный зал походил на огромный электроприбор изнутри. Гулкая тишина, яркое освещение. Колдовское сплетение спиралей, проводов, мерцающих световодов, мёртвых и живых экранов, шаров энергонакопителей, зависших в воздухе…

Женя помедлил. Нерешительно тронул клавиши разбитого компа. Стабилизатор запищал, готовясь отреагировать на звук голоса, дающего команду на поиск, и Женя вздрогнул. Возможно, сейчас он сбежит. Бросит жену и сына. Будет ли позорным это бегство от проблем? И проклянёт ли он себя за трусость? Ведь он ни капельки не верит, что всё разрешится само собой. Что найдётся ответ, как ему быть. К кому теперь ревновать – ни Андрея, ни капитана Курзыка нет в живых, а сердце болит, как будто кто-то снова может налететь и украсть, выхватить из рук Сашу и его душу вместе с ней.

Одно он отныне знал точно: ангелы – лжецы.

- Выходит, не так уж Бог и возлюбил меня… - пробормотал Женя, с тоской оглядываясь.

Как он сходил с ума, когда захлопнулась Дверь и отрезала его от Дины, Динки-льдинки! Саша взяла его душу в свои нежные ладони, приласкала, заставила забыть, родила сына. Не отпускала ни на мгновение. Теперь он теряет и её. Когда же он проворонил тот момент, что разделил их, слитые половинки, на двух разных, чужих людей?

                Острый запах предательства
                Забивает мне ноздри и жжёт.
                У меня аллергия, представьте.
                Быть может, я идиот.

                Но ни счихнуть, ни отхаркать,
                Ни собакой завыть, ни запеть –
                Остаётся вороной каркать
                На бесстыдную круговерть…

Женя помотал головой, стряхивая следы мокрых дорожек со щёк. Плевать! На всё плевать! Иномирье огромно! Жизнь безгранична! Сколько возможностей! Теперь он может передвигаться в любую сторону за счёт Союза - где-нибудь осядет. Переждёт. Подумает. Может, одумается, вернётся. Может, захочет изменить жизнь полностью. Плевать! Иномирье безгранично! Жизнь огромна! Жизнь ещё покажет себя и докажет свою состоятельность. Муза вернётся. А не захочет – так он принудит её, возьмёт силой. Плевать! Незачем париться! Он – мужик в расцвете. Музыкант. Он – музыкант. Музыкант! Остальное – по фигу!

Женька решительно вжал клавишу поиска. Накопители энергии сбережённой и возрождённой Ромашки откликнулись немедленно. Активизированный комп выдал ответ быстро. Слишком быстро, чтобы можно было успеть передумать. Воздух запульсировал и сгустился. На полу задрожало световое транспортное пятно – аварийный индивидуальный выход открылся мгновенно. Женя шагнул вперёд и встал в центр круга света прежде, чем успел сообразить, что этот шаг необратим...

...Когда Костя влетел в Главный Зал, отца там уже не было.