Часть 7, глава 5

               
                «Сколько должен я прожить, Господь? Что так мало…
                Дай же мне хотя бы шанс
                всё начать сначала!»

                (ПИЛОТ, "Ждите солнца")


…И Храму, и госпиталю, где безустанно молился Евлампий, и подземке пришлось несколько часов прожить почти в полной темноте, пока военные специалисты подключали и перенастраивали аварийные схемы.

В кромешной тьме светились лишь автономные сферы секций реаниматора, и этот синеватый свет превращал госпиталь в преисподнюю. И лишь голос Евлампия, читающий молитвы, разгонял страх, мрак и уныние. Отец Евлампий молился Богу Единому и Вездесущему, который не рассматривает границы и перегородки, не разграничивает всех живущих и не делит их на классы и ранги, Миры и мирки. И в каждом постигает его сердцевину, прозревает его суть без временных наслоений и одежды из грехов. Что землянин, что иномирец, что перерожденец – все его дети, любимые чада, всем он радуется, всеми любуется, любого примет в своё лоно – только приди к нему по доброй воле и с открытым сердцем…

Даже Гавел приуныл – ибо где-то ждали его раненые, умирали без надежды, а он не мог им помочь. Девушки не решались плакать громко, и лишь всхлипывали в полумраке.

Саша жалась ближе к батюшке, к которому испытывала удивительное доверие и тягу. В её голове смешались все тревоги и все страхи: страх за Женю и Костю, и отчаянная тоска по Павлу. Словно угадав её мысли, Евлампий сказал ей негромко: - Капитан Курзык – достойный человек. Доблестный и честный. Он защищал Голуб от многих прорывов, защитит и Ромашку. Его брат Трофим потерял в стычке за Град Птичий обе ноги. Бог даст – и в этот раз отобьёмся. С помощью Ангелов Божьих и капитана.

- Ах, батюшка, все мы – как погремушки на твоей шее! – сказала Натуся, хирургическая сестра Гавела.

- Все мы – в руках Божьих, - поправил Евлампий и вздохнул. Им оставалось только ждать и молиться.
 
Девушки стали подпевать Евлампию: - И ныне, и присно, и во веки веков… Слава тебе, Боже, слава тебе!..

Время не тратилось даром. Женщины, одна за одной, подходили на исповедь и благословление. Саша с незнакомым чувством благоговения и трепета наблюдала, как ложилась на их головы знаменитая епитрахиль Евлампия, похожая сейчас на радужное крыло. Отец Евлампий гордился своей епитрахилью – он унёс её с Земли вместе с Библией, тройкой любимых иконок, бессменным требником и коробочкой со свечами – на первое время. На счастье, среди его прихода были талантливые строители и художники, которые расписывали вновь отстроенные церкви – ведь настоящий, Земной Храм был на Ромашке одним-единственным – в первопоселенном граде Новь, ныне – центре крепости Ангеликана. Все остальные создавались по образу и подобию его, но различались так же, как все земляне различаются друг от друга: ростом, цветом, норовом.

Общий настрой передался Саше. Сколько раз она репетировала свою речь! А теперь поняла, что наступил самый лучший момент - присоединиться к девушкам, повинуясь общему потоку. Тем более, в темноте – темнота скроет её смущение, её стыд, поможет открыться. И Саша пошла к Евлампию с покаянием в первую же свободную минутку.

- Батюшка, я грешна, очень грешна! – торопливо заговорила Саша, крепко стискивая руки, не давая себе возможности сбежать. – Миллион грехов на мне! Хоть и крещёная, да в Церкви не бывала, и Бог у меня был другой – рок-н-ролльная жизнь, муж – ими жила, ими дышала, думала, ничего выше нет, ничего чище, ничего светлее. За Женю в огонь и воду шла, никого к нему не подпускала, собой прикрывала – он ведь неосторожный, непрактичный, если музыка его понесла – обо всём забывал. Да и сама я была отчаянная – ещё девчонкой к нему прилепилась, с тех пор и держалась. А нынче один грех все пересилил, ибо я его свершила по собственной воле и с радостью, да и сейчас вспоминаю – и не жалею…  - Саша хотела выпалить заготовленную речь побыстрее, чтобы не передумать и не сорваться, но вдруг запнулась и ощутила себя смертельно усталой, и проговорила, запинаясь, совсем тихо: - Близка я была… с Павлом. Изменила… Евгению. Затмение нашло – но счастлива была… затмением своим…

- Э-хе-хе! – вздохнул Евлампий с суровой нежностью. – О многом нам поговорить надобно было бы, но раньше, много раньше. О многом. Да.  Ведь всё я знал, душенька. Вернее, догадывался – ты вот сама и подтвердила – и правильно сделала. Наш город невелик, все мы на одной струне нотками дрожим, на одной волне качаемся. Да я и сам виноват. Ох, виноват! Нужно было мне с Пашей поговорить, посуровей. Пожалел – он светился весь. Счастьем своим. Он в тебе мать свою увидел. Ведь мать его землянка была, на Землю попала – и не вернулась в Иномирье, Бог весть, что произошло с нею. Что же мне теперь с тобою делать, грешница моя земная? И как поступать с тобою здесь в Иномирье? Ведь, небось, земные церковники нас и за собратьев во Христе не принимают, и расстригами считают нечестивыми. Не могут поверить, что по собственной воле сюда приходим, свет учения Божьего нести, и что во славу Божию Миры создаём. Не Крестовыми походами по душам шагаем. А истинными наставниками, миссионерами. И наш Мир хоть и невелик, но честен. И вера наша честная, ибо велик Пастырь, у которого даже агнец стал Творцом! Ты знаешь, что Протоиерей проклинал меня, когда гражданская война разразилась - я не захотел бросить своих прихожан, шагнул вместе с ними в Тоннель, спасаясь от очередной бойни, беженцев с распростертыми объятиями принимал. Он посчитал, что я повёл их прямиком в ад! Но ведь наш Мир – прекрасен, верно?

Отец Евлампий разволновался, глаза его одержимо сверкали в темноте, подсвеченные красноватыми и голубыми аварийными лампочками реаниматора. Он жестикулировал, словно рисовал в воздухе то, что с ним происходило. И Саша растерялась. К счастью, Евлампий вовремя почувствовал замешательство исповедницы и заговорил тише и мягче.

- Прегрешение твоё велико, Александра, да и Павел – грешник. Только не могу его осудить: он Мир спасает, значит, Богом отмечен. Да и люблю я его, словно сына родного. Не был бы в сане, отшлёпал бы крапивой по голому заду! И все дела! Э-хе-хе! Ты ко мне исповедаться пришла, а в результате я тебе исповедуюсь.

Евлампий кашлянул строго и сурово и снова заговорил более жёстко.

- Хуже всего то, что сразу не повинилась, не покаялась. А скрывала. Глядишь, и муж простил бы. А теперь за него не скажу. Обиду в его сердце не уйму. Простит Евгений – так тому и быть. А нет… Строптивый он у тебя. Несгибаемый. А жаль – у Евгения такой потенциал! И втуне пропадает… Да. Что же, милая. Бог грехи отпускает, и я отпущу. Во имя Отца и Сына и Святого духа - я, недостойнейший Иерей Ромашки, Евлампий, прощаю и разрешаю от всех грехов твоих… Будь счастлива!

Епитрахиль легла на неё. Саша, потрясённая, молчала. Выходит, о любви капитана знали едва ли не все вокруг – кроме Жени. И все свято оберегали капитана от дурной молвы и ненужных разборок. А война? Убережёт ли?

Аварийное освещение восстановили. Но связи по-прежнему не было. Пульсар продолжал своё чёрное дело.

Вылазки участились. Девушкам удалось спасти ещё пятерых, в том числе двух пришельцев. На третий раз они отправили назад Галинку с молодым майамцем, а Саша и Люнка отправились следом за десантом, вернее, за грохотом выстрелов, взрывов и обвалов, в их тылу, поверху. Исключительно по собственному почину, вопреки приказу Гавела. Схватка, вернее, торжественная поступь пиратов, бушевала где-то впереди. Саша и Люнка продвигались по пустому городку. «Словно в песне у «Аквариума»…» - подумала Саша.

- Придушить бы их, чтоб не трепыхались! – шипела Люнка. – Ух, задушила бы гадов, прости Господи! Сергуньку ранили, Доти братца! А наши, небось, лечить станут, места в отсеке занимать. Ух, задушила бы! – и Люнка истово крестилась после столь страшных слов.

Саша уже не боялась покидать госпиталь и выходить в город в поисках раненых. Женщинам везло – они легко проникали в самые сложные закоулки, прощупывали пространство специальными медицинскими поисковиками-щупами, и ни разу не натолкнулись на врага. Это придало им напора и совсем притушило бдительность.

- Худенькая, а откуда столько силы берётся? – не уставала шёпотом удивляться маленькая, коренастая Люнка. – Не поймёшь, в чём душа держится. Точно не такая, как все. Сквозь Тоннель проскочила, в санитарки пошла, раненых поднимает – не зря, видно, слухи ходят, что капитан от тебя без ума. Есть от чего!

Саша покраснела.

- Да что за чепуха! – сердито сказала она. – Кто это слухи пускает?

- Дорчик подглядел, как вы на крыше ворковали. Да тут и Дорчиком-прохиндеем не нужно быть. Глаза, чай, у всех имеются. Кроме твоего благоверного!

Саша совсем расстроилась. То, чего она боялась больше всего: огласки. Но как можно остаться незамеченными в таком маленьком поселении, в таком тесном кругу?

- Да ладно, не прибедняйся. Ты счастливая. Два мужика от тебя без ума. А ты-то сама – как? По легкомыслию воркуешь, или от души?

- Я не хочу терять обоих, - призналась Саша. – Это глупо, непорядочно, нечестно, да, Люнка? Не по-божески?

- Не знаю, со мною такого не случалось. Знаю только, что груз на душу берёшь – тяжесть-то какая, двоих любить!

Девушки совсем расслабились и забылись, словно просто вышли в город поболтать, только город был пустынным, тревожно затаившимся. Они собирались обогнуть очередной угол «центральной пирамиды», просмотреть Архангельскую площадь - и затем вернуться кружным путём, через сквер Яблочного Спаса. Только высунули нос за каменную кромку – и тут же испуганно отпрянули. Боевики в серых пятнистых комбзах неспешно и совершенно бесшумно скользили вверх по боковой улочке, поводя парализаторами и автоматами-бичами. Их было трое.

- Кто это?

- Верно, патруль. Кажется, мы уткнулись в хвост группе, которая откололась или заблудилась. А может, ещё где прорвало. Слушай, их мало – может, стрельнуть вслед?

- А если на это другие повыскакивают, как тараканы из щелей?

Саша снова высунулась, скосила глаза.

В этот момент в тот угол, за которым они спрятались, полетел синеватый веерный пучок из парализатора, а следом раздалась автоматная очередь – электробич наполнил воздух озоном, мимо ухнули вертлявые молнии и осколки камня. Женщин пронизал страх и зябкая дрожь – они едва удержались от крика, юркнули в ближайший подъезд, отдышались - и стремглав понеслись по лестнице, влетели в холл и прильнули к окну. Пираты же мгновенно заняли удобные позиции вокруг маленького кафе, но поскольку ответной атаки не последовало, расслабились и двинулись вспять, продолжая полосовать воздух парализующим лучом.

Саша и Люнка поднялись этажом выше.

- Проклятье! – сказала Люнка, выглядывая в окно. – Ничего не вижу! Подберутся к подъезду – и не заметим. Надо выбираться. Их может оказаться больше трёх.

- Ты имеешь план? В смысле, схему дома?

- В каждом районе дома однотипные, и все соединены подземными ходами или вердунками. Предлагаю подняться на крышу и проскочить по вердунке.

- Нас не увидят?

- Ох! Помолимся, Саша…

Саша хотела заметить, что это не тот случай, что лезть напролом, прикрываясь молитвами, не слишком рационально и оправданно, но не успела. Сзади раздался шорох, они обернулись – и едва не выронили своё оружие. Один из десантников – тот, что стрелял первым, - стоял в проёме двери со вскинутыми руками, в которых зловеще серебрился дальнобойный парализатор. И Саша, и Люнка вскрикнули одновременно.

- Тю, девчата! – удивился налётчик и без боязни сбросил маску. – Славный трофей! Идите сюда, идите, вкусные мои! Да бросайте свои игрушки, они вам больше не понадобятся! – и он захохотал, поводя дулом парализатора. – Не бойтесь, я вас совсем чуть-чуть, чтоб не трепыхались слишком, пока я вас попользую…

Он сделал шаг вперёд, девушки попятились.

- Ну, я кому сказал, бросай оружие! – снова цыкнул он. – Живо! Я спешу, пока друганы не подоспели. Кому сказал? Руки вверх! Стрельну! И лицом к стенке!

Руки Саши и Люнки поднялись, разжались, маленькие, но мощные многозарядные стволы выпали. Налётчик, осмелев, подошёл ещё ближе, предвкушая, как станет обыскивать, тщательно ощупывая туземок. Не спуская с них глаз, медленно склонился, чтобы подобрать оружие. Оба миниатюрных пистолета исчезли в объёмистом кармане кожанки. Пират хохотнул, неспешно стянул кожаные перчатки и принялся с наслаждением ощупывать Сашу. Когда его руки дошли до бёдер, Саша не удержалась и плюнула в ухмыляющуюся физиономию, а потом вцепилась зубами в голую руку. Пират рыкнул и несильно хлестнул Сашу по лицу – она отлетела к стенке. Люнка бросилась, было, к ней.

- Прочь, рыжая! Стоять, руки за голову!

Мимо девушки просвистела пуля, пробила стенку. Люнка застыла, как изваяние. Саша всхлипнула и отползла к окошку, закрыла голову руками.

- Интересно, что ваши сделают, чтобы спасти вас?

- Мы – санитарки Красного Креста! Спасаем раненых. Мы уже подобрали троих ваших, чтобы спасти. Вы не имеете права нас трогать!

- Я всё имею. И вас, в том числе, буду иметь. Ты, тощая, прыткая, быстренько – скидывай штаны. Давай-давай, не то придётся выбирать между мною одним и всем отрядом. Усекла? Вас нужно крепко наказать за строптивость. Потому я тебя свяжу для начала.

И он направился к Саше, поигрывая оружием и на ходу расстёгивая молнию комбза.

- Быстро, кому сказал?

Дуло парализатора ткнулось Саше в грудь. В её глазах кипели злые слёзы. Комбз пирата разошёлся, обнажая полоску голой кожи. Саша, всхлипывая, готовилась к обороне.

- Чего скулишь? Тебе понравится, видишь, какая елда! – и он встал на колени. Нетерпение его и погубило.

В этот самый миг Люнка, пронзительно завизжав, изо всех сил саданула насильника тяжёлой ногой под зад, затем подпрыгнула, чтобы обрушиться на него сверху, но тут пират выстрелил. Луч ушёл в сторону, по счастью, миновав Сашу, но прошёлся по ногам Люнки. Следом по тем же упрямым ногам ударили выстрелы. Люнка рухнула, как подкошенная, от дикой боли теряя сознание.

Отчаянная безрассудность Люнки заставила и Сашу, вопреки всем правилам и предупреждениям, действовать так же, и ещё быстрее. Пока Люнка падала, Саша успела выхватить свой игрушечный, миниатюрный игольник – подарок Павла Курзыка - и выстрелила в пирата, едва Люнка приземлилась.

Игрушка, впервые опробованная Сашей, оказалась серьёзным оружием. Пучок тончайших мономерных игл попал в цель. Прошитый иглами пират, изумлённо раскрыв рот, сначала долго пытался понять, что с ним происходит, потом неуклюже завалился назад, роняя парализатор и автомат, продолжая по инерции жать на управление. Выстрел прошёл в нескольких сантиметрах от щеки Саши, опалив её – и ушёл в потолок. На женщин обрушился град стекла и каменное крошево.

Скажи кто Саше раньше, что у неё вдруг проснётся такая прыть, такая реакция и собранность, а пират так нелепо, смехотворно глупо зазевается, - она бы ни за что не поверила. Не иначе, сами Ангелы Ромашки водили её рукой и отваживали несчастье. И, правда, подобные смертельно опасные казусы уже больше не повторялись, ни теперь, ни после.

После произошедшего с Сашей случился мгновенный шок. Но Люнка громко застонала, и Саша, очнувшись, бросилась к ней, не обращая внимания на ещё дёргающегося и истекающего кровью пирата.

- Люнка! Сумасшедшая! Терпи, терпи, сейчас я перевяжу тебя, сейчас… Какая ты, сумасшедшая! Зачем ты это сделала? Зачем?

- А ты не понимаешь? Глупая… Так ведь иначе бы они тебя… - прошептала Люнка, морщась от боли. – Как же я могла допустить… Ведь тебя же Паша… капитан любит. А мы ради него… 

Саша вздрогнула, вспыхнула, но ничего на это не ответила. И впрямь глупая. Ведь они же все, почти все в него влюблены!

- Молчи, милая, устанешь. Сейчас я, сейчас…

Нужно было спешить. На звуки выстрелов скоро явятся остальные. Парализатор по- прежнему валялся на полу, поливая синим дождём пространство в потолочном проёме. Саша с содроганием подползла к нему по-пластунски, с опаской отключила и повесила на плечо. Потом перетянула ноги подруги саморегулирующимися бинтами, уложила Люнку на санитарных салазках с разрядившимися гравитопами, в руки ей пристроила тяжёлый автомат похотливого вояки. Приладила ремни. Что ж, взялась помогать – тяни. Будь достойна своих мужчин.

И они отправились в путь. Близкий, но такой нелёгкий: по лестнице на крышу, затем - по наполовину разбитым, изрешеченным вердункам, почти через весь периметр площади – к потайным ходам на нижние, засекреченные этажи. Саша стискивала зубы и – тянула, тянула, тянула, не обращая внимания на боль в натруженных до кровавых пузырей руках, врезавшиеся лямки и бешено бьющееся сердце. Лишь бы довезти подругу до всесильного доктора Гавела.
Ангелы Ромашки и здесь не оставили их.

Когда госпиталь вернулся к жизни, компьютеры и сирены возвестили отбой и, казалось бы, скорый, неизбежный конец войне. Бой на подступах к главному Терминалу буквально раскалил воздух внутри Города-крепости. К этому времени Саша не выходила из госпиталя, помогая Гавелу.

К моменту пятого прорыва в город вернулись отряды, сопровождавшие обозы сверху и под землёй, и присоединились к обороняющимся, зайдя пиратам в тыл. Пульсар был окружён и изолирован. Оставалось самая малость – погасить его на веки вечные.
Закрыть Дверь можно было в сложившихся условиях одним способом: взорвать компьютерный зал. Но в этом случае Ромашка надолго окажется отрезанной от Союза и его защиты. И Курзык дал приказ – защищать Терминал и аварийные накопители до последнего, любой ценой.

В коридорах крепости и на крыше шла нешустрая перестрелка. Применять серьёзное оружие пираты также не решались: если взрыв уничтожит Терминал, им самим не вернуться назад и не дождаться подкрепления.

От гарнизона Курзыка осталась половина. Госпиталь наполнился ранеными, которых медсёстрам чудом удавалось подбирать. Кибер-отсек не успевал реанимировать тяжелораненых. А получившие несерьёзные ранения тут же, после перевязок и инъекций стимуляторов, уходили к друзьям, на передовой или резервный пост. На время установилось шаткое равновесие: бойцов было примерно поровну, вооружение – почти идентичное. Идеальный вариант – снимать противника поодиночке. И потому снайперы соревновались в меткости, хитрости и удачливости.

Штурмовики пока держались группой – до подхода подкрепления. Если они вздумают рассеяться – будет куда хуже. И тогда Павел принял решение – штурмовать левое крыло изнутри и одновременно с воздуха. Ворваться туда и попытаться перекрыть подходы к Тоннелю, который оказался самым редким и самым худшим вариантом перехода. Это был пульсар со средним периодом выброса примерно в 40 минут – то есть каждые 35-40 минут он работал на выход, выбрасывая очередную порцию штурмовиков и оружия. Если они додумаются начать перебрасывать технику – пиши, пропало. Первый же хороший танк разворотит половину крепости в два присеста…

Павел не знал, какая энергия поддерживает Проход с той стороны. Это можно было выяснить лишь на месте спецприборами. Поэтому с воздуха в блок запустили специализированный отряд разведчиков. Если кто-то выживет, Павел получит информацию. А пока спецотряд с крыши проникал внутрь, пульсар выплюнул очередной десант, уже четвёртый. Вырезая лазерами переборки, пираты двигались по левому крылу в Центральный зал, на соединение с оставшимися от первых двух отрядов, не встречая сопротивления. Капитан Курзык, ругаясь, пытался у пульта запустить защиту, но накопители иссякали, электроника сбоила.

- Кажется, время пришло принять бой самим, - сказал Курзык адьютанту. – Пётр, собирай моих людей, выступаем немедленно. Запускаем резервные транспортники, насколько их хватит. Если понадобится, остаток пути проползём на брюхе. Выходим в тыл главного отряда, атакуем врасплох. Я предполагаю встретить их приблизительно в районе площади Спаса… Смотри.

И они углубились в изучение схемы.

Прежде чем запустить резервные транспортные пути, словно кровеносные системы, пронизывающие стены и переборки города, Павел пробежал по коридору третьего этажа, заглядывая в аудитории в поисках хоть кого-то и сдержанно чертыхаясь: ведь он же сам отпустил Сашу в госпиталь! Кто же мог предвидеть, что она сразу же ринется по городу, в такой опасный поход, а не станет отсиживаться внутри? В одной из аудиторий ему встретился только Дорчик-заика, обретающий свободу голоса только во время церковных песнопений. Упрямая Жарка, вопреки здравому смыслу, не желала отпускать его из города, и вот теперь он попался прямо Курзыку в объятия: Дорчик слонялся по зданию и прятался, развлекаясь всеобщей суматохой и легко ускользая от поимки. Павел должен был отчитать мать и немедленно отослать мальца. Но вместе этого Павел обрадовался нежданной встрече. Он выволок Дорчика из-за теле-ширмы, перегораживающей аудиторию.

- Дорчик, почему ты здесь ошиваешься? Мать, небось, с ума сходит!

- У-ы-ы… - промычал прыгающий Дорчик, тщетно пытаясь освободиться из рук своего кумира.

- Не дёргайся, из куртки вывалишься. Так и быть, прощаю. А чтобы не шатался зря, зачисляю тебя в отряд и даю боевое задание. Понял?

- Угу! – Дорчик мигом обрёл дар речи и подпрыгнул от восторга – на сей раз, ему это удалось, ибо Курзык ослабил хватку. Курзык достал из кармана-герметика бережно сложенный лист исписанной от руки бумаги, на котором отпечатались вмятины от кнопок именного оружия.

- Видишь? Это секретный документ. Требуется доставить Саше Башмачниковой, медсестре, и отдать лично в руки. Рано или поздно – неважно. Важно, чтобы это когда-нибудь произошло. Больше никому не показывать и ничего не объяснять. Если не получится быстро, просто сохрани…  До лучших времён. Всё понятно?

Дорчик яростно закивал, засовывая листок в кармашек куртки.

Какой-то тяжёленный ледяной айсберг, непомерно раздутый из-за чувства исключительной значимости, быстро и незаметно стаял, стёк, испарился с плеч, и Павел вздохнул спокойно: Саша. Саша получит его стихи, самые последние, что бы ни произошло. Она поймёт, что он всё время думает о ней, что он – не легкомысленный проходимец, что его любовь – настоящая.

Павел довёл Дорчика до личного лифта и отправил в больничный отсек, на первый этаж с сообщением: «Встречайте шалопая», где Дорчика встретила мать смачным хлопком по заднице, отчего у бедняги полились слёзы, смывая и гордость, и распирающее желание немедленно разыскать Башмачникову. Жарка отвела упирающегося Дорчика не на госпитальный этаж, как он надеялся, а прямиком в кухню, под опёку ненавистной и несгибаемой стряпухи Дураны, и наказала не высовывать оттуда носа, поставив жирный крест на возможности мгновенного выполнения тайного задания.

А Павел Курзык спешно переодевался в десантное облачение. Всё, с этой минуты все личные дела – побоку. У них в распоряжении – полчаса до следующей пульсации. «Но что бы ни случилось, Саша, ты была в моей жизни! И это главное».

И отряд, возглавляемый лично капитаном Павлом Курзыком, выступил в молниеносный поход. Всё оказалось гораздо хуже. Спецотряд не успел сделать ни единого замера, а внутренние боевики, отрезанные от внешних переборками, пытались пробиться к своим; одновременно к центру пробивались наружные группы. Отряд Курзыка, собирающийся ворваться в тыл, оказался зажат двумя сближающимися группами…

Отряду Курзыка – и без того малочисленному - удалось проникнуть в зону отчуждения и подобраться к пульсару, потеряв треть бойцов. Но в этот самый момент Тоннель выплюнул пятую порцию вооружённых до зубов пиратов, уверенных в том, что их предшественники подготовили почву в полной мере.

Лицо Курзыка исказилось от досады, нетерпения и гнева. Довольно разглядывать врага и наблюдать за ним, пытаясь перестрелять поодиночке, увёртываться и прятаться в щелях и тайных «червоточинах», точно тараканам. Сколько друзей осталось лежать в этих «щелях», дожидаясь помощи и истекая кровью!

Он выругался, глянул в лицо своим друзьям, оставшимся в живых: - Больше ждать нечего. Пора брать инициативу в свои руки. Эта схватка должна стать последней. Надеюсь… нет, верую, что следующего раза не будет. Благослови, Господи! С Твоим именем - ребята, за Ромашку!

Он перекрестился и поднял автомат, спаренный с лучевиком: - Ну, батюшка, святой ты наш отец Евлампий, и ты не подведи! Помоги отправить их на Изнанку!
Атака началась. Фактор неожиданности сыграл свою исключительную роль. Но не всем суждено было выжить…
...

Саше хотелось бы зарыдать или завыть, но это сильно бы осложнило работу, или сделало её вовсе невозможной. Стиснув зубы, она с медсёстрами Ромашки переносила раненых – как своих, так и чужих. Кому-то удавалось помочь на месте. Кого-то не удавалось довезти до реаниматора. Просчёты и ошибки обороны и медицинского обеспечения теперь проявились ясно и чётко, стали видны всем без исключения.

Женщины вновь обшаривали закоулки внутренних пространств центральной пирамиды. Вторженцы оказались бережливыми. Город не был сожжён до пепла или разрушен до основания. Лишь выжженные воронки с едкими чёрными лужицами, осколки разноцветного стекла и древнего камня, да мёртвые. Саша, Жарка и Галинка насчитали среди них два десятка пиратов. И практически весь маленький личный взвод капитана…

Столько жертв – всего-навсего после одного относительно малолюдного вторжения! Земляне просто обезумели!

Но Саша искала капитана. Она уже знала, что он был одним из тех, кто первым впрямую штурмовал боевиков, осадивших Главный Терминал. А потом пробивался к пульсару, чтобы перекрыть его, и нарвался на очередной импульс. Трое союзных солдат, прошедших спецподготовку, против двух десятков пиратских взломщиков, которым нужно только одно – освободить Мир от жителей и сделать его плацдармом для дальнейшего продвижения вглубь Иномирья.

…Она нашла Курзыка в щели стены, за углом развороченного куба – защитного кожуха. Как он смог отползти от пульсара до взрыва с такими ранами и ожогами, невозможно было представить. Если бы не отвалившаяся плита, придавившая ему ногу, он наверняка сумел бы добраться до открытого места и дать о себе знать. Индивидуального SOS-пакета при нём не было – оставалось неясным, использовал ли он его для солдата, или утерял. Павел был без сознания и лишь тихонько стонал. Защитный комбз обуглился, но защитил от ожогов большую часть тела и лицо. Но вот рана в груди…

Саше жутко было касаться того, во что она превратилась – ком крови, мяса и горелого биопластика. Подавив всплеск рыдания, Саша заставила себя взяться за работу, отрешившись от реалий, так, как в учебной аудитории, словно перед ней был манекен. Сделала антишоковую инъекцию и двойную дозу универсального антибиотика. Обработала все видимые раны. Сняла шлем и исследовала голову, совсем недавно золотоволосую. Потом подвела под неё, под спину и под ступни пластины гравитопа. Взялась за лямку. Оглянулась. Павел на миг открыл глаза.
Саша попыталась ему улыбнуться, но выдавилась кривая, страдальческая гримаса. Хороша же она показалась Павлу – грязная, потная, заплаканная. Постаревшая от горя.
 
Павел узнал её, прикушенные губы дрогнули в ответной улыбке, обозначив ямочки.

- Ты жива! – скорее угадала, чем услышала она. – Спасибо. – И он снова провалился в забытьё.