Можете сказать, что исповедуюсь, но сам бы я назвал сие иначе.
Делюсь. Без толики сожаления и с чувством выполненного долга расскажу, как медленно и планомерно убил её.
Даже не пытайтесь упрекнуть меня в аморальности, никогда и не утверждаю иного. Но в том и смак моей жизни. Так вот, как это было...
Что нужно уничтожить эту выскочку, стало понятно сразу, как только она заявила о себе. Это другие просто проходят мимо, она же именно демонстрирует всю свою бля+скую натуру.
Манипулирующая другими стерва, недостойная того, что жизнь преподносит ей на блюдечке. Высокомерная дрянь, прячущаяся под маской невинной овечки.
Удивительно, что никто кроме меня не видел лживости в её развратных глазах.
Её походка… Уже одна только её походка была полна бесстыдного порока.
А голос? Ну надо же было такой голос иметь столь мерзкой особе. Звенящий, как-то по-детски доверительно и задорно, он звучал в голове ещё долго после того как она умолкала.
Определённо, кто-то должен был заткнуть ей рот. Навсегда заглушить этот перелив мелодий.
И, оглядываясь по сторонам, я понимал, что вряд ли кому-то кроме меня это будет под силу.
Но убить её сразу казалось мне слишком простым решением проблемы.
Медленно, забирая по капле её смех, огонь в глазах, дыхание... Вот так я хотел убить её.
Но, чтобы убить так, как я задумал, необходимо было к ней приблизиться настолько, чтоб она не сбежала при первом же порезе.
Потому терпение стало моим главным помощником.
Это к серым мышкам можно без труда подъехать, не выпендриваясь особо. Они сами придумают и скакуна, и доспехи.
К ней же… да просто чтоб заметила, что я оказываю ей небывалое внимание, уже понадобилось масса усилий и помощь глупых пешек, которые со всех сторон стали нашёптывать в самовлюблённые ушки о моём интересе.
Однако, тут я был крайне удивлён. Эта дура решила, что они ошибаются и видят то, чего нет.
Как нет? Да я буквально вился вокруг этой зазнайки, нарезая круг за кругом и ожидая хоть словечка, которое было бы не о погоде или птичках.
Ну что ж. Никто и не говорил, что будет легко.
Нужно было дождаться удобного случая и оказаться под рукой, протянуть заплаканным глазкам платочек и осушить слёзы, подставив мужское надёжное плечо, на которое можно не только опереться, а и взобраться с ногами при желании.
Только, вот, время шло, а случая не предоставлялось. Что ж, значит, так тому и быть. Уж что-что, а подстроить соответствующую ситуацию могу без труда.
Глупые мотыльки, всегда готовые услужить за ласковое словцо и игривое пожатие ягодицы, с восторгом устроили моей гордячке подставу, и совершенно неожиданно я оказался на её пути, преисполненный рыцарского участия.
О да, в другой бы момент она прикусив зубами свою алую губку, задрав повыше носик, сделала бы вид, что ничего не случилось.
Но ведь я, о стервец, так невзначай спросил, не горько ли ей? Не давит ли подобная несправедливость на эти хрупкие плечи?
И поток хлынул из небесного цвета очей.
Знали бы вы, как тяжело мне было не расплыться от удовольствия, наблюдая, как всхлипывала она, такая жалкая и растерянная. Но цель превыше всего, и потому я был само участие. Я без особого труда заткнул всех тех, кого сам и науськал.
Та, что хоть однажды плакала на моей груди, уже не сможет пройти мимо, высокомерно опустив ресницы.
Медленно, но верно, я становился ей необходим. Шаг за шагом, следя за тем, чтоб не вспугнуть её запутанную и непонятною для обывателя логику, словно уж вползал в её душу.
С одной стороны, не сложно проникнуть к женщине в закрома, но не к ней. Нервно реагирующая на любые знаки внимания к ней, как к особе женского пола, она всё же флиртовала напропалую, причём возмущалась каждый раз, почувствовав вполне законную реакцию моего организма.
Мне только начинало казаться, что доверие между нами установлено, как она запрокидывала голову, заходилась в надменном смехе. Но и на этот случай у меня был рецепт, действующий безотказно. Я стал по мизерным каплям унижать её гордыню.
Именно в незримо-малых дозах, на волне восхищения, всовывал одно, два словечка, что начинали разъедать её изнутри.
Да какая женщина не всосёт уверения в собственной очаровательности? На это купится каждая, и моя фея не была исключением.
Она порциями ела лапшу, и вскоре капли яда, искусно замаскированные мной под соус, начали бурлить. Чувство дискомфорта стало сопровождать её постоянно.
Именно то, что от меня она угрозы не ждала, было моим главным оружием.
Я стал подружкой, начисто лишив себя эротической заинтересованности в ней, что с одной стороны успокаивало её, а с другой - будоражило интерес.
Любой сдавался под её пристальным взглядом и опускал свой взор к губам... приоткрытым и таким живым... манящим. А попав в этот капкан, не так-то и легко было усмирить фантазии.
Особенно если учесть, что сучка без какого-либо видимого напряжения могла в любой момент произнести вслух все те мысли о сексе, что блуждали в голове мужчины.
В эти моменты она наслаждалась своей властью над нами. И вот за это я и ненавидел её так страстно. Потому и сдерживал свою ярость до поры до времени.
Ведь трахнуть её всегда можно успеть, неожиданно вмазав прямо между глаз, и, пока не очухалась, за+уярить по самое немогу...
Одна эта мысль - и член колом стоял в штанах. Но знание того, как я заставлю её ползать и умолять отсосать мне, прежде чем разотру в пыль её черепушку, удерживало и позволяло иметь выдержку в этом сладком приближении к её смерти.
Вода камень точит, время оказалось моим лучший союзником.
Я то открывал ей, казалось бы, тайники своей души, то прятался под гриф "строго для близких".
Подманивал её, открыто заявляя, что она не сможет стать для меня кем-то особенным, а потом, в порывах откровений "проговаривался", что всё же ей это удалось.
Задача слегка усложнялась тем, что не было ясно, верит ли она моим придуманным откровениям, и так уж ли ей интересно проникать в мою душу?
К тому же, вечно снующие вокруг другие соискатели тела и внимания, явно отвлекали её. Как могла эта лживая дрянь, предпочитать кого-то мне? Тупые идиоты, без всякой оригинальности, что они могли предложить ей, кроме слюнявого восхищения?
Порой просто сил не было ждать и хотелось тут же задушить её, чтоб уже никому не смогла улыбаться.
Но... я неизменно брал себя в руки, и подготавливал нас обоих к восхитительному финалу.
А пока, нужно было рушить барьер между нами и переходить на новый виток отношений. Как, вы думаете, поведёт себя женщина, одарённая постоянным вниманием к своей персоне, если однажды ничего не объясняя, это внимание забрать? Она запаникует, станет искать, что сделала не так, и непременно отыщет свою вину.
Самый смак в этот момент наблюдать за ней. Так, из-за шторки. Я ведь хотел убить её медленно, такая лёгкая проба её крови была соблазнительнее всех женских прелестей, что так лелеяла моя кокетка.
Это момент истины. Тут главное было не дать перекипеть её ожиданию меня.
С помощью всё тех же пешек легко удалось убедить её в том, что мне неизмеримо плохо... а вот почему, оставить ей самой придумывать.
О, женщины, как глупы вы в своих суждениях. Как легко вас просчитать на три шага вперёд. Это даже скучно становится временами. Подержав её в неведении достаточное время, однажды я явился... полный грусти и подавленности.
И тут же потоки слёз из стыдящихся собственной радости глаз. В такие моменты мне даже становилось её чуточку жаль, и, успокаивая, мне не приходилось, как обычно, кривить душой. Маленькая глупышка, знала бы ты, кому столь доверчиво утыкаешься носиком в широкую грудь.
Но, с другой стороны, тем сладостнее будет мне однажды показать, кто есть кто в этой игре без правил.
Когда она, ещё полная недоверия, и пропитанная страхом, не исчезну ли я вновь, почувствовала очередное отдаление, я получил свой аванс.
Её прорвало. Чувства, ещё не вполне осознанные, уже рвались наружу, сметая остатки гордости. Страх потерять меня вновь, стал сильнее всех разумных мыслей в её сумасбродной головке.
Ей ведь было невдомёк, что все, что я говорю и делаю, всего лишь тщательно спланированный сценарий и пока не прозвенит финальный аккорд и она не упадёт бездыханной во имя моего желания, игра будет продолжаться.
А потому я мог с удовольствием впитывать её поспешные признания и стыдливый трепет души, столь открытой для меня. Музыка и радуга кружились в танце моего всепобеждающего эгоцентризма.
Всего-то пара месяцев, и эта зазнайка влюбилась без задних ног в меня, а я по-прежнему спокоен и холоден.
Лёгкий холодок скуки пробежал было, но его тут же растопила новая идея. В тот самый момент, такой тёплой, я доверительно рассказал ей, как самозабвенно играю маленькими глупыми мартышками.
Это походило на откровение стыдящегося своих деяний грешника, но увидеть, как окаменело в ужасе её личико, о, это был незабываемый восторг. Теперь всё стало столь запутанно в её понимании, что она начала сомневаться в каждом произносимом слове.
И тем вкуснее было, сквозь ужас подозрений, внушать ей необходимость во всём мне доверять. Ведь только с нею я был так открыт... Ей так захотелось верить в это, что она сама победила собственную логику. И тем самым я выключил механизм её иммунной защиты от вторжения в разум.
Знаете, наверное, анекдот, в котором с дулом у виска е+ут голубого, держа над пропастью... Он, конечно, дал бы и так, но совсем иное удовольствие, когда ему страшно.
Вот так и я получал гораздо более острое удовольствие, когда она, такая разумная, зная, что использую для своего развлечения чужие души, всё же ломала в себе это знание и пыталась мне верить.
И у неё это получалось... Милая дурёха, сама себе могилу рыла своими белыми тонкими ручками.
Самый крепким ремнём, которым пристёгиваю жертву к себе, это «нелюбовь». Удивительные создания. Не готовы смириться с таким знанием. Можно с уверенностью заявлять, что чем чаще они слышат об этом, тем больше ожидают.
И в этом ожидании уже как-то и не помнится, что когда-то я им был даром, и даже с доплатой, не нужен. Ведь всё моё поведение говорит иное. Оно кричит о сдерживаемых чувствах, рвётся к свету, а я давлю его в себе.
Потому-то женщина попадает в ловушку упрямого желания - доказать мне, как заблуждаюсь. И, войдя в азарт, начинает продумывать планы соблазна, вывода на "чистую воду".
Раз за разом они проходят этот путь. Ещё ни одна не сказала презрительно "ну и не надо". А это могло бы спасти им жизни. Такие хрупкие, ломкие, нежные шейки, могли бы дышать, а не корчится в хрипе...
Хотя, если б случилась подобная осечка, я всего лишь продумал бы другой план. Отступать от намеченного и уже столь близкого? Нет. Просто стало бы ещё интереснее сопровождать её к смерти.
С каждым днём я усиливал напряжение в наших отношениях, доводил до грани срыва, и в последний момент хватал её, потерянную, летящую в небытие. Она уже не могла думать ни о чём, кроме того, чем забивал восхитительную головку я.
Весь её мир стал крутиться вокруг меня. Она дошла до полной зависимости от моего настроения, «пульс её существования» оказался в моих руках.
Жалость? Мог ли я испытывать к ней это чувство? Порой оно накатывало совсем неожиданно. Искренность взора из-под ресниц, слегка дрожащих, заставляла меня всё дальше откладывать миг соития палача и жертвы. Но потом, когда она растворялась в своём мире, ненависть к ней вспыхивала с новой силой.
Да как она смеет покидать меня?! Как может находить в себе силы для расставания? Актриса, маленькая бездушная стерва. За каждый миг без неё хотелось срезать кусочками бархат этой бледной кожи. Так... На память... И в такие моменты не хватало сил ждать.
Я понимал, что настал наш миг.. И однажды просто не дал ей уйти. А она ещё не сознавала, что в клетке. В клетке своего желания и моей жажды убийства.
Я смотрел на неё, посиневшую от холода, напоминающую ощипанного цыплёнка на витрине. Она сидела, плотно вжавшись в собственные колени, охватив их руками с такой остервенелостью, словно отпусти их на мгновение - потеряет навсегда силу воли.
Самым удивительным в тот момент мне казалось отсутствие с её стороны каких-либо попыток сорвать ошейник, несомненно давящий горло, обрекающий голой сидеть на цепи.
Все предыдущие пичуги либо неистово рвались и орали, либо затравленно заискивали. Она же, несмотря на всю униженность и нелепость положения, смотрела с решительным упрямством мне в глаза, и, казалось, даже не мигала... Змея!
Даже сейчас она пыталась показать свою власть. Откуда в ней такое упрямство?..
Когда мы стали близки, она, словно нимфоманка, не могла остановиться. Казалось, что никогда не насытится и буквально пожирала меня. Все планы рухнули в одночасье под её неугомонностью. Можно в теории размышлять, как снисходительно позволить себя соблазнить, а в итоге оказалось нереальным не вестись на уловки.
Уставая и страшась оказаться недееспособным, я грубо отталкивал её. Но она поднималась, не пряча взгляда подходила, почти невесомо дотрагивалась, и я загорался вновь, словно юнец, впервые встретивший женщину. Как вампир высасывает кровь из жертвы, так и она поглощала мою силу.
Когда же, наконец, сама выдохлась и уснула, я надел ей ошейник и уложил на пол, пристегнув к батарее.
Сон не шёл, очевидно от переутомления. Я нервно курил, ожидая, когда она проснётся. Как воспримет ситуацию? Что скажет? Закричит, испугается?
Я предвкушал, вспоминая, как бывало раньше. Женщина, уснувшая после оргазма в тёплой постели, а открывающая глаза от холода и неудобного положения, весьма занимательна для наблюдения. Столько эмоций проносится на лицах в такой момент, вереница вопросов. И как пугают их ответы. Сколько надежды на иное объяснение, чем то, что стучит в висках.
Медленно, не спеша, я рассказывал, что их ждёт, и никто ещё не избежал ужаса и понимания, как глупо было мне верить.
И вот проснулась она, моя самая сладкая добыча. Но всё, чего я так ждал, обошло в этот раз стороной. Она не запаниковала, не заплакала, не закричала..
Тихо и спокойно оглядев себя, приняла эту идиотскую позу. И, словно слипшаяся ракушка, прожигала меня глазами. Не было ненависти в этом взгляде, никакого испуга или паники..
Она смотрела так же, как тогда, когда заходила в мой дом. Она смотрела так, что я не хотел верить. Однако, она смотрела любя.
Придя в бешенство от того, как правдиво выглядел совершеннейший абсурд, я, захлёбываясь, рассказывал о всех тех, кого знал мой поводок.
Смакуя подробности унижений, обсасывая интимности каждой дамы, высмеивая страх и боль, я показывал фотографии несчастных в самых унизительных ракурсах.
Из глаз её ручейками стекали слёзы, но отвращения, которое уже меня самого начало переполнять, не появлялось.
Когда я, упав перед ней на колени, целовал её озябшие ступни, было не ясно, кто из нас на привязи. Она, расцепив наконец руки, стала гладить меня по голове, успокаивая, словно маленького.
Она меня жалеет? Эта мысль как током пробила насквозь. Чтоб не задушить её тут же, я выскочил из дома и бесцельно бродил по граниту вдоль Невы.
Замёрзнув и придя в себя, вспомнил, как долго шёл к своей цели, и, в целом, достиг её. Чего ещё надо? Она моя, и любит. Сейчас самое время уничтожить её душу.
Вернувшись, даже не взглянул в её сторону. Поел купленного по дороге цыплёнка, и, растянувшись в кровати, дал телу отдых. Привычный сценарий не мог быть разыгран, а новый никак не появлялся. И мысли... они сводили с ума.
А что, если это не игра? Что, если есть на свете женщина, которая способна любить меня? И что, если именно она сидит сейчас молча, с глазами, полными понимания, к такому быдлу, как я?
А что чувствую я? Хм… Самым пугающим было то, что я чувствовал. Действительно, я безумно хотел, чтоб глаза её не лгали, чтоб она поняла меня и не отпускала.
Я вдруг осознал, что не могу причинить ей физической боли, понял, что она не станет собачонкой, как те, в ком после моих игрищ просыпался мазохизм, и рабыней ей просто не стать. Очевидность того, что она не будет травиться, поняв, как жестоко я сыграл с её доверием, рушила все мои планы.
Неужели я не придумаю, как её раздавить? Распущу нюни, и предамся романтической страсти? Бред. Но так отчаянно хотелось удержать этот взгляд. Я словно очищался в её невероятной и такой нежной любви.
Уходил и возвращался, и никак не мог решить что делать, ловил себя на том, что боюсь с нею говорить. И всё это время она сидела и следила за мной. Без еды и питья, окоченевшая и дрожащая, она всё же не просила ни о чём.
Спустя сутки метаний, я, наконец, подошёл к ней и спросил совершенную нелепость: "Чего ты хочешь?"
А она сказала: "Любить тебя"
Трясущимися руками я освободил её и унёс в ванную, где водой пытался смыть собственную никчёмную жестокость. Она была в полуобмороке и отпусти я её на секунду, тут же ушла бы под воду. Согревал, обнимая, в кровати, пока не услышал ровное посапывание, а потом готовил для неё блинчики.
Новое пробуждение оказалось таким, каким должно было быть предыдущее. Со свежим кофе, цветком у тарелки, фруктами и моей кулинарией.
Я старался всё исправить, но кроме усталости ничего в ней не видел. Даже намёка на лёгкую улыбку не пробежало по лицу. Какая-то окаменелость, словно она всё ещё там была, у батареи.
Конечно, она видела мои старания и растерянность, но никакого торжества не проявляла. Это успокаивало и волновало одновременно.
Первое, что она произнесла после еды, было: "Хочу на воздух, здесь душно"
Я поспешно принёс ей одежду и мы вышли на улицу. Так хотелось что-то объяснить, сказать, что люблю её бесконечно, и потому все эти сумасбродства… Но слова не шли. И мы молчали.
Стоя на набережной, облокотившись на парапет, она тихо произнесла : "Я полюбила тебя сразу. И думала, ты это поймёшь. Смотрела на все твои театральные изыски, и потакала им, как шаловливому ребёнку. Ждала, что поймёшь меня и увидишь наконец хоть что-то, кроме своих страхов. Но, очевидно, ты совершенно не способен чувствовать к другому человеку. Словно мертвец, не ощущаешь боли и сострадания. Ты так погряз в своих экспериментах, что моя любовь оказалась против них бессильной. И знаешь… Хочу тебя поздравить... Тебе удалось её во мне убить".
Сказав всё это, она резко развернулась, и неожиданно скорым шагом зашагала прочь.
Я смотрел не моргая ей вслед, не веря, что это происходит, не веря, что она уходит, и это безвозвратно. Так не может быть, не теперь, не после сказанного. Не теперь, когда я люблю. Если она обернётся, хоть раз, хоть на секунду, то увидит, что я вижу её, теперь вижу! Увидит что чувствую к ней. Хоть на секунду...
Её нельзя окликнуть, она сама должна захотеть передумать, мне нельзя вмешиваться, больше нельзя. Я верю, что она обернётся. Верю.
И между тем она удалялась всё дальше. На перекрестке остановилась, чтоб перейти дорогу, не иначе. И я уже не столько видел в её профиле, сколько ощущал, сомнение, и желание посмотреть на меня. Она словно заглядывала в себя, искала, выбирала, решала.
Так и не поворачивая на меня голову, она шагнула на дорогу, очевидно не видя ничего вокруг. Ничего, включая грузовик в пару метрах от себя. И я крикнул её имя. Или прошептал... Знаете, как, бывает во снах, когда вроде как кричишь, а звуки столь малы, что похожи на шёпот. Но она, словно услышала, и таки обернулась на меня, машинально продолжая движение.
Я не мог разглядеть выражение её лица, слишком далеко она была. Значит и она не могла увидеть меня, мою любовь, мой страх, и ужас от того, что я видел как грузовик стер с лица земли возможность хоть что-то исправить.
Её не стало. Просто не стало.
По крайней мере - она не бросила меня сама. Смерть снимает с неё вину.
Но не снимает с меня цепь.
Я всё же убил её.