Глава первая
Время грандиозных перемен
1989 год для СССР — это пик «Перестройки», время грандиозных перемен, когда события на глазах начинали выходить из-под контроля руководства КПСС и приобретать свою собственную логику. Уже в следующем, 1990-м году страна откровенно пойдёт в разнос, но в 1989-м в Москве ещё рассуждали о «демократическом социализме», «социалистическом правовому государстве» и «плюрализме мнений». На волне бурных общественных дискуссий в рамках политики «гласности» к весне 1989 года в советской компартии впервые стала формироваться оппозиция. Её сторонники требовали от Горбачёва более радикальных демократических реформ. Неофициальным лидером «демократического крыла» КПСС стал опальный партаппаратчик Борис Ельцин, который прославился показной «борьбой с привилегиями» во время руководства московским горкомом.
(livejournal)
Человека в рамках приличия держит вера и страх. У партократов, во времена «перестройки» веры не было, а от страха они освобождались. Идейно-моральная деградация власти достигла высокого уровня и тем, кто был на верхушке власти в этот период, страшно было потерять свое положение, а вместе с этим статусом и все жизненные блага. Им хотелось роскоши открытой, хвастливой, но, при сохранении Союза, утащить за рубеж капиталы они не могли, поэтому, им просто необходимо было разрушить державу вместе со всей социалистической системой, чтобы в полной неразберихе бандитизма и гражданской войны, они могли бы остаться за границей со своим капиталом. Поэтому, на единство державы был положен огромный крест. Если сравнить позднее советское политбюро конца восьмидесятых годов и посмотреть, кто ему противостоял из океана, включая высший потенциал американской элиты, то это было всё равно, что «школьнику драться с отборной шпаной». И неслучайно советское политбюро проиграло в этой политической схватке.
На западе начал появляться новый социальный слой, которому предстояло стать разрушителем социализма, а также старой классической буржуазной системы, и слой этот назывался корпоратократия — слой чиновников, бизнесменов, спецслужб, которые были связаны с транснациональными корпорациями. Оформился он безусловно благодаря второй мировой войне. Корпоратократия, в отличии от традиционной буржуазии не готова была мирно существовать с Советами; она была действительно глобальной и практически проникала во все сферы жизнедеятельности государств. В Союзе начал создаваться кластер советской номенклатуры, тесно связанный с интересами капиталистической системы и транснациональными корпорациями — торговля нефтью за рубеж, драгоценными металлами. К этой деятельности подключились те, кто занимался помощью дружественным коммунистическим партиям за границей и соответственно, перед развалом Советского Союза возник сегмент этакой советской корпоратократии, трансконтинентальной группы, которая действительно не знала границ. Советская корпоратократия рассчитывала интегрироваться в глобальную, в качестве желанных гостей, но интеграция получалась не у всех. Но те, кто наиболее активно проявил себя в сдаче Союза, получили свой «горшочек меда». Это не означало, что Советский Союз был обречен, просто, в Советском Союзе был структурный кризис, но любой структурный кризис можно превратить в системный. У Советского Союза не было системного экономического кризиса в конце восьмидесятых годов. Союз не представлял для Запада большой военной угрозы, а экономическую угрозу он реально представлял, и были такие предпосылки, что своей плановой экономикой, помноженной на моральные стимулы, выбьет Запад с мирового рынка, торгуя нефтью и драгоценными металлами, газом и лесом. Поэтому, если бы это произошло, для Запада оставалось бы только два пути: или проводить социальные реформы, или начинать мировую войну. И возникла проблема — «быть или не быть» для господствующих групп трансконтинентальных корпораций, которые образовались в Англии, в Америке и в Европе. На пост «генсека» Союза был выдвинут человек от той номенклатуры и спецслужб, которые решили превращаться в собственников. Американцы, безусловно, ускорили этот процесс, обрушив цены на нефть, как бы подталкивая нашу корпоратократию к превращению в собственников. «Не хотите возвращаться в хрущёвское время, тогда разваливайте страну и превращаетесь в собственников». Собственно, тогда и были приняты два закона, которые разрушили страну. Это «закон об индивидуальной трудовой деятельности», который легализовал теневую экономику и «закон об индивидуальном предприятии», который разрушил потребительский рынок. Вот это и обозначило начало системного кризиса. Дело было не в правительственной верхушке, хотя она конечно явилась символом некомпетентности и ренегатства в развале Советского Союза, который объективно не был обречён на поражение, а в корпоратократии, поставившей на пост генерального секретаря человека, властвовавшего и купающегося в сомнительной славе, оставаясь в тени.
***
Почесав затылок, я медленно побрел вдоль озера, по берегу, туда, где почти у самой воды росли одинокие деревца: березы, да осины — этакое редколесье, вокруг которых небольшими группами, заняв круговую оборону окопался крыловидно-широколистный папоротник. Когда-то дикие места, сегодня были уже освоены цивилизацией и, поэтому, то там, то здесь, возникали небольшие по площади, вытоптанные ногами и укатанные машинами плазы с грудой старой золы, с хлыстами осин, поперёк которых колотые плахи были сбиты в виде импровизированного стола. Рядом, вкруговую, попадались небольшие пни, на которые можно было присесть и отдохнуть. Оглянувшись, я кинул прощальный взгляд на нанайскую деревню; во дворах сушили только что пойманную рыбу, разведя под ней дымокур — спасение от насекомых. Широкие пластины рыб сушились на ветках деревьев — это для собак, для себя же, нанайцы делали юколу — резанную тонкими пластами, которую сушили тут же. Тонкая, она быстрее высыхала, а значит не портилась и могла храниться год, два. Мой взгляд зацепился за частокол неказистых нанайских дворов, где стояли ритуальные столбы, которым поклонялись язычники и просили прощения и бла;га, культовые изображение духов-помощников шамана бучу и маси, с помощью которых оживлял Шаман душу, лечил болезни, просил удачу в охоте и рыбалке. Шаманы были неотъемлемой частью жизни коренных народов — доктор лечит болезни, а Шаман лечит душу, находит потерянную и возвращает в тело.
— Да, обряды и ритуалы в этой деревне ещё были живы и, видимо, передавались из поколения в поколение, потому что, их главная цель — почитать природу и не навредить ей, а значит и себе! — Громко, на весь лес высказался я, как будто в назидание потомкам.
Как говорили аборигены: «нарушишь закон природы, природа накажет вдвойне — выше природы ничего нет на свете!»
— Дяденька, Вы зачем кричите? — Услышал я рядом чей-то детский голосок, — всю рыбу распугаете.
Безвестный небесный дирижер взмахнул своей серебряной дирижерской палочкой, и мощные капли дождя гулко застучали в огромный барабан озера. Тонкие звуки флейты Додолы, мелкими трелями перекликались с шорохом листвы. Где-то высоко в небе зазвучали громовые басовые ноты заоблачных литавр. И вот, на фоне янтарного неба, я узрел нескончаемый поток живой воды, источаемой нежный яд всепоглощающей любви ко всему растительному миру. Сквозь эту призрачную водяную призму, я приметил размытый силуэт нанайской джугди Шамана. В центре, из металлической трубы шёл дым, который, почему-то, ветер сносил в сторону, противоположную той, в которую гнулись тонкие стволы приозерных ив. Я подошёл как можно ближе к бревенчатой джугди, к небольшому костру, сложенному колодцем из поленьев, внутри которого, несмотря на дождь, пламенели сучья древесного сухостоя. Вблизи костра восседал на пне огромный бородатый мужчина в длинном черном халате с белыми отворотами на рукавах. В левой руке он держал металлический предмет, похожий на глубокую тарелку, а правой, сжимая деревянную палочку водил по краю металлического сосуда, наслаждаясь заунывно-протяжным звуком. Иногда, кинув палочку себе на колени, непродолжительно поигрывал на зажатом во рту музыкальном национальном инструменте. Варган издавал резкие неприятные звуки, похожие на словосочетания: «о-ё-ё-ё, о-ё-ё-и». Я остановился, спрятался за дерево, наблюдая за ритуалом Шамана. Поиграв на варгане, Шаман взял в руки огромный бубен неправильно-округлой формы, по периметру торца которого, из-под натянутой кожи резко выпячивались шпангоуты деревянного каркаса. Затем, наклонив бубен к костру, несколько раз провел им поверх огня, нагревая кожаную мембрану. Огромной пятерней сжав большую колотушку, покрытую мехом неизвестного животного и развернув бубен ободом к груди, с самого низу, от края, потихонечку шаман начал выстукивать рисунок какого-то нанайского ритмичного танца. Звук бубна был низкочастотный и глубокий, перекрывающий раскаты грома. Попеременно постукивая колотушкой, то в кожу бубна, то по ободу, Шаман постепенно создавал разнообразный по тональности ритмичный рисунок, завораживающий слух, постепенно вводящий в мистический транс. Раскачиваясь из стороны в сторону, я услышал наводящий ужас рык, горловое пение — это Шаман завыл низким утробным голосом, срываясь в конце фразы на звериное рычание. Когда он повернулся ко мне спиной, моему взору представилась тыльная сторона шаманского бубна — простая конструкция, где в обод был встроен крест из оструганных прямых веток деревьев. От верхнего уреза креста, слева и справа были натянуты нити, возможно, жилы какого-то животного, на которые крепились металлические колокольчики различных размеров. Шаман то приподнимался всем телом, то опускался вместе с бубном практически в костёр, и медные колокольчики мелодичным тремоло вплетались в нарастающее протяжное форте кожаной перепонки огромного бубна. Шаман долго, против часовой стрелки, раскручивался над костром, разгоняя, а может, наоборот, созывая духов, и это, со стороны, напоминало какой-то дикий ритуальный танец. Вдруг, неожиданно, я вздрогнул — удары Шамана колотушкой в бубен стали резкие и быстрые, движения его стали стремительны и отрывисты. Он, то отклоняя бубен от себя, то прижимая к сердцу вращался вокруг костра. И, в какой-то момент, я попытался разглядеть его лицо, но увидел лишь на голове необычный шлем, сделанный из перьев и шкур, и нижнюю часть лица, повязанного черным ритуальным платком. Я услышал его резкие и громкие, часто повторяющиеся слова: «ка-ха, ка-ха», после которых, Шаман остановился, как вкопанный, глядя куда-то далеко за горизонт, держа перед собой обезволенный бубен. Затаившись, я заворожено смотрел на необычное действо, погружаясь в собственное сознание с мантрой звуков священного шаманского камлания.
Я долго смотрел на это священнодействие и в необычных движениях Шамана мне почудилось что-то знакомое, давно забытое, из детства, из ночных плясок возле костра. Я пристально вгляделся в новоявленного Гуру, танцующего возле костра, и мне показалась знакомой сутулая спина, и до боли знакомыми угловатые движения новоявленного Шамана. Мысленно, я представил его в обыкновенной, цивильный одежде, вдруг отчетливо понимая, что это, никто иной, как мой родной брат Фим. Я сделал два шага вперед из-за дерева и громко крикнул:
— Ну, здравствуй, брат! — Фим даже не вздрогнул, настолько был поглощён своим священнодействием.
Я подошёл к Фиме и обнял его за плечи. Он долго, невидящим взглядом, вслепую смотрел мне в глаза, затем, его выражение лица стало более осмысленным. Почувствовав родственную душу, Фим наклонился к моему лицу, как бы изучая, и, что-то заново открывая для себя, спросил:
— Сева ты? Откуда? Какими судьбами здесь? — Глаза его стали вдруг неожиданно-влажными от переизбытка чувств.
— Брат, я долго тебя искал. Ты исчез неожиданно после того, как похоронил Дашу, даже твои взрослые дочери не могли мне сказать, куда ты пропал. Они говорили, что у тебя был сильный стресс, и ты начал беспробудно пить, а затем, они положили тебя в психиатрическую больницу на лечение. Что же такое с тобой случилось, Фим, расскажи мне?
— Да, Сева, я очень плохо помню тот период. Моя память урывками воссоздает картины того времени. У меня была такая душевная боль, что мне даже не хотелось жить. Я часто прокручивал в голове дурные мысли о смерти, искал ее, и, напиваясь до беспамятства, неожиданно для самого себя завел знакомство с бичами, ворами и алкоголиками, среди которых находил за бутылкой водки какое-то сочувствие и понимание. В хмельном угаре боль отступала, а утром начиналось всё сначала: я искал деньги на очередную выпивку. Потихоньку вынес из дома всё, продал и пропил практически все ценные вещи, начиная с телевизора, кончая посудой и столовым серебром, пока не угодил в психиатрическую больницу. Не помню, как, но дети настояли, чтобы я пролечился там, около месяца, может быть немножко меньше — это дорогое удовольствие. Спасибо дочкам, они заплатили за лечение. Меня пичкали какими-то таблетками, снотворным. Первую неделю я, вообще, практически только спал. Затем начал осознавать то, что происходит вокруг: вместе с психами ходил на завтрак, на обед и ужин. Знаешь, я вдруг почувствовал, что они нормальные люди, такие же как я, испытавшие горе и сильное душевное волнение, в результате которого помутился их разум. Они ничем не отличались от обыкновенных людей и только, в период какого-то стресса и душевного волнения, когда чувства проникали в память и вытаскивали оттуда, то, что лучше было бы никогда не помнить, кричали по ночам, бились в истерике. Когда ночами я уже не мог уснуть, выспался на год вперёд, подходил к зарешёченному окну и смотрел в черное небо, по которому, как мне сначала казалось, хаотично сияли яркие звезды. Я любовался ими. Со временем, мозг мой стал что-то вспоминать из курса астрономии, и я мог уже эти звезды классифицировать, вспоминая: «вот Большая Медведица, вот Малая, вот созвездие Гончих Псов, вот она — Луна-красавица». Как тоскливо было смотреть на это ночное светило, особенно в полнолуние. Чтобы отвлечься, я начал читать книги по астрологии, которые по моей просьбе приносил мой лечащий врач. А потом, поняв механизм астрологических прогнозов и зная, под каким созвездием родился тот или иной человек, я начал предсказывать судьбу, и мне, почему-то верили и называли меня «звездочетом». Хоть какое-то занятие нашёл я в стенах этой больницы. Затем, меня выписали с улучшением. Я не стал кодироваться, а вернувшись домой, понял, что могу опять попасть в это общество потерянных людей, где я оказался после душевной сильнейшей травмы, когда ушла в мир иной Даша, жена моя, «Царствие ей Небесное!». Я, никому не говоря, уехал сюда, в рыболовецкую бригаду, как бы на вахту. Ты знаешь, что определило мой выбор? Перед этим, я случайно прочитал заметку в газете, что в районе озера Болонь упал метеорит. Может, это была какая-то шутка, газетная утка, не знаю, но меня это очень заинтересовало. Я подумал, поеду сюда, поработаю на заготовках рыбы и икры, поищу этот метеорит. Здесь, в бригаде — сухой закон, и ты знаешь, я разумом с благодарностью его воспринял; тяга к вину исчезла, как и головная боль от вечного похмелья. Притупилась в памяти боль утраты и мой мозг, и моё душевное состояние перешло в другую реальность, в которой я сейчас нахожусь, и мне стало интересно жить, хотя со стороны может показаться, что живу я здесь довольно-таки странной жизнью шамана-отшельника.
— Слушай, Фим, почему мы стоим с тобой возле этого костра и говорим здесь такие серьезные вещи? У деревьев тоже есть уши.
— А, действительно, Сева, пойдем, покажу тебе свою джугди, — Фим хлопнув меня бубном по плечу, указал свободной рукой на свой жилой бревенчатый короб с двухскатной берестовой крышей.
Я взял брата под руку, и мы зашагали к его временному жилищу. Откинув полог, Фим пропустил меня вперед, и я вошел внутрь, очутившись в полумраке жилого пространства, полутемном прямоугольном подобии жилища Фима. По центру стояла огромная металлическая труба, с притулившейся небольшой металлической печуркой, от которой по периметру дома влево и вправо отходили две горизонтальные трубы, закольцованные в главную дымовыводящую трубу. На печи стоял чайник и уже практически закипал, посвистывая выходившим паром из узкого носика запарника. Каркас шпангоутов крыши свежеструганными жердями соединился поверху единым металлическим кольцом, сквозь которое проходило жерло дымовой трубы. И печь, и труба стояли на щебеночном основании, отсыпанном прямо по сырой земле, а вокруг них, всё пространство было обложена вкруговую большими речными окатышами, чтобы случайная искра не попала на шкуры, разложенные по окружности яранги, которые, скорее всего, были принесены нанайцами в дар Великому Шаману. Я мельком оглядел внутреннее убранство жилища Шамана и заметил:
— Аскетично ты как-то живёшь, Фим, не по-нашему, не по-шамански.
— Видишь ли, Сева, я здесь в основном только ночую…
— А в остальное время что, бродишь по лесу и пугаешь нанайцев?
— Да нет, Сева, про то, что я делаю, расскажу в другой раз. А здесь: мясо сушится, полки с запасами на зиму, да и так, по мелочи…
— Ты, как абориген, прям, живёшь и спишь под шкурами. Всё завешено шкурами, даже пол завален ими.
— Не весь пол, вообще-то он отсыпан щебенкой и только кое-где, по фэншую, лежат оленьи шкуры. А брезент полога приоткрыт для света и свежего воздуха — видишь, я его подпер деревянными брусочками, смотри, брат.
— Вижу, а накомарник, это чтобы комары не смогли пробраться в твою джугди и испить голубую шаманскую кровушку?
— Все-то ты понимаешь, Сева, только придуриваешься, а я тут перед тобой стою и распинаюсь. Хотя, если честно, это не классическая джугди, построил из чего было.
— Ну, тогда давай присядем.
— Давай присядем, Сева.
Мы присели на деревянные чурбаки вместо стульев вокруг огромного деревянного чурбака-стола, на котором, в хаотичном порядке чьей-то небрежной шаманской рукой были расставлены оцинкованные кружки и красовался белыми иероглифами на красном корпусе видавший виды китайский термос.
— Фим, я вот что-то не пойму, ведь большинство Шаманов являются врачевателями, но ты же не врачеватель?
— Сева, ты пойми, Шаман, это ещё и видящий, а «видеть» происходит от слов «ведать, знать». Поэтому, Шаманы могут заниматься предсказаниями.
— Могут заглядывать в прошлое и будущее других людей?
— Да!
— То есть, ты хочешь сказать этим, что можешь заниматься ясновидением, что тебе открываются происходящие события в настоящее время, в прошлом и будущем, и в различных реальных местах?
— Да, Сева. Шаман живет между различными реальностями, он посредник между двумя мирами и управляет силами духов с одной-единственной целью — помочь людям, вот я, например, путешествую в Нижний Мир и, встречаясь там с духом-хранителем, советуюсь с ним. Это и есть предсказание. Дух-хранить дает мне ответы на те вопросы, которые я ему задаю. Иногда, путешествую по необыкновенным местам Нижнего Мира и те переживания, которые я, как Шаман при этом испытываю, и есть ответы на поставленные вопросы. Ведь, я же это совершаю по чьей-то просьбе, чтобы узнать, что было с этим человеком в обычном мире, в прошлом, что с ним произойдет. Вот, рыбаки, когда собираются на рыбалку, всегда спрашивают у меня, а повезет ли им? Если, пролетая, как-бы в облаках над их местом рыбалки, вдруг у меня что-либо начнет болеть, то я не советую им плыть рыбачить, говорю, что случится беда, их лодка может перевернуться. Один раз они не послушались, так и случилось. А для своих лечебных целей, я собираю различные предметы в так называемый «узелок силы», и вот эти предметы, найденные мною в процессе мощных переживаний, особенно важны. Храню я эти предметы, которые обладают Шаманской силой в шкуре дикого животного. Вон, видишь, лежат на медвежьей шкуре, в противоположном от нас углу джугди.
— А покажи, Фим, эти чудодейственные предметы.
— Мне нельзя хвастаться перед тобою ими и слишком много говорить о чудодейственной мощи этих предметов, они могут утратить свою силу.
— Так ты что, Фим, настоящим Шаманом заделался? Сам-то веришь в это всё!
— Ты выслушай меня, Сева, шаманами не становятся, и не рождается — это Зов предков, может быть даже очень далеких предков. Я, вот, чувствую, что у нас в роду когда-то давно были шаманы. Это моё будущее было предначертано, оно еще было предопределено в младенчестве.
— Ха-ха, в младенчестве, когда за курицами-несушками гонялся? Какой Зов предков, Фим, ты подумай. Кто у тебя дед был? Путиловский рабочий! А бабка, всю жизнь в огороде копалась, всех кормила, всех на ноги подняла. Тоже, Шаманка?
— Я же, Сева, не подозревал о своём предназначении, а потом пришло время, и я стал шаманом, но, перед этим, я прошел долгий болезненный путь — такая стена между мной и миром встала после смерти Даши, что я уже хотел за нею вслед пойти, в Нижний Мир, безвозвратно…
— Не знаю, Фим, до меня дошли слухи, что ты злоупотреблял Огненной Водой, вот и встала стена перед тобой и всем миром. Когда употребляешь Огненную воду, а она имеет такое свойство, что, если, однажды выпьешь её, то она потом зовёт, зовёт за собой и не отпускает, пока разум, собственный разум не скажет самому себе: «стоп это страшно, это небытие!»
— Сева, я покончил с Огненной Водой в одну секунду, когда принял решение: «мне нужна вода простая, без огня», разум воспринял это, дал команду телу и мозговым центрам, и всё. Да, конечно, я мучился, требовался огонь по ночам, бушевал во сне, скажу так, ни один месяц. Но, потихонечку пламя погасло, превратилось в искорку, а затем, просто в пепел, пепел всех воспоминаний. Только он помнит всё, что было на самом деле, и знаешь, возникла потребность работать, нужно было чем-то заняться. Я пытался что-то делать, на садовом участке стал работать, дожил до сбора урожая. Созрели груши, яблоки, виноград, опять черт надо мной посмеялся: вот она, груша «паданка», снова эти бутыли с вином и брагой, Я чуть было не вернулся опять к этой огненной воде, но вовремя спохватился. Веришь или не веришь, но у меня сейчас здесь стоит литровая бутылка водки, и ничего! Побрился опасным лезвием, протер лицо Огненной Водой, заболело ухо, закапал. Пальцы ног протираю, чтоб не было грибка. На голове стали появляться какие-то наросты, спиртом протираю их, а желания пить нету. Я остыл к этой Огненной Воде. Я стал задумываться над словами: «когда-то придёт время, и человек должен будет взять свой дар».
— Действительно, Фим, это была для тебя стена, ты дошел до крайней точки.
— Так-то оно так, но это была ещё не самая последняя точка. Я долго размышлял над всеми этими событиями и пришел к такому выводу, что к шаманизму человек приходит через страшные неудачи, болезни и страдание. Вот я и проводил обряд поклонения предкам, перед тем как ты пришел ко мне, чтобы несчастья не повторялись. Самое главное, когда приходят люди ко мне, я, как шаман, остро чувствую человека с грязной энергетикой, и от неё надо уметь защищаться. Хотя, честно, защищайся, не защищайся, грязная энергетика повсюду проникает. Всё равно она тебя заденет, достанет, не словами, так взглядом, действиями, отношением. Поначалу, все вот так и было, как я рассказываю, но приобретая опыт, я научился защищаться от негативного воздействия, иначе я не стал бы шаманом. Самое главное для Шамана, это обряд посвящения. Обряд придает силы, порождает душевное спокойствие, даже от болезней исцеляет с использованием определенных атрибутов, защищающих от нехорошей энергии.
— Да ты что? Фим, ну-ка расскажи, что у тебя за атрибуты такие, которые защищают тебя?
— Посмотри туда, видишь, это мой большой круглый Амулет? А не заметил ли ты, какой он тяжёлый? Но, я всё равно его вешаю на шею — это главный амулет. А вот, мой Шаманский Бубен, видишь, с тыльной стороны колокольчики, это всё тоже являются атрибутами, которые чистят энергетику. И, самое главное, когда всё это вместе и при мне, я произвожу камлание определенными обрядовыми действиями — ставлю защиту от негативного воздействия, чищу энергетику человека и открываю ему дорогу. А, самое главное, запомни, я возвращаю человеку заблудшую душу!
— А я думал, к тебе обращаются только за советами, просят удачи на рыбалке, здоровья для себя и своих близких, когда лучше жениться в этом году или вообще никогда.
— Сева, ты в этом глубоко ошибаешься. Ты знаешь, в чём причина всех наших заболеваний, Сева?
— Догадываюсь, люди не занимаются спортом и не могут освободиться от вредных привычек, ну, ещё ругаются, подрывая психическое здоровье…
— Не в этом причина, Сева. Ты вообще не прав. Послушай, вот сидишь ты, например, в саду, задумался, может быть даже о чём-то хорошем. И, в этот момент, рядом, резко что-то упало, или залаяла собака и ты, Сева, в этот самый миг пугаешься, и вот оно горе — пробивается твоя Энергетическая Оболочка, через дыру в которой улетает душа, это и называется «Похищением Душ». Это самая главная причина очень многих депрессий. А как только душа улетает, человек становится беспомощным, вялым и вот тут только Шаман может помочь — провести обряд по возвращению души в тело человека, есть такой обряд.
— Неужели, Фим, на всё есть обряды?
— Да, Сева, на всё есть обряды, абсолютно на всё. После этого, человек преображается и это сразу становится видно. Как только у него начинают блестеть глаза счастливого человека, появляется энергия, вкус к жизни и, самое главное, упорядочивается сон, он выздоравливает, вот так-то, Сева.
— Фим, я не знал, что быть шаманом, это твое духовное призвание, твоё состояние души, да такое, что уже обратной дороги, наверное, нет? Ты же взял на себя ответственность за всех этих людей, живущих вокруг, за судьбу тех, на которых ты воздействуешь своими обрядами.
— Не знаю, Сева, может быть да, а может быть нет. Те, которые прошли обряды очищения хотя бы один раз, уже начинают осторожней относятся к своей энергетике. Самое главное для меня, это первый контакт с человеком, а дальше, он устанавливается, как бы, по «умолчанию». Не могу же я взрослым мальчикам и девочкам постоянно подтирать сопли.
— Фим, может, ты мне дашь какой-нибудь совет, так сказать, блюдо от шеф-повара?
— Совет от Шамана? Ха-ха, Сева, давать какой-то один совет на все случаи жизни, занятие, можно сказать, неблагодарное. Не могу же я всем гипертоникам посоветовать: «езжайте на море, дышите целебным морским воздухом, собирайте целебные травы, и они принесут вам облегчение». А вдруг мне попадется какой-то астматик. Я посоветую травы, а ему ещё хуже станет. Для каждого человека совет может быть строго индивидуальный. Вот, у тебя сейчас конкретно, что болит?
— Конкретно, когда я говорю сейчас с тобой, ничего не болит.
— А ты прислушайся к себе, к своим внутренним ощущениям.
— Ты знаешь, я скажу вот что, у меня болит затылок, шея, тянет в области груди, да и в спине какая-то острая боль наметилась. Вот, ещё и позвоночник в районе поясницы, как бы защемляет, иногда, с неприятными ощущениями.
— Я могу тебе сделать облегчение.
— Каким образом?
— Ну, ладно, раз ты мой брат, я тебе всю теорию выложу. Смотри, все твои болевые ощущения сосредоточены практически по одной линии, вдоль твоего позвоночного столба. Боль может отдаваться в сердце или в легкие по различным нервным ответвлениям, но, проблема одна — позвоночник. У тебя идёт защемление нервных окончаний в межпозвоночных дисках. Я не врач, и не могу говорить научными терминами, я это просто чувствую, а если точнее, вижу это насквозь. И, ещё предчувствую, что буквально сейчас, за один сеанс вылечу тебя от головной боли.
— Это точно?
— Точнее не бывает.
— Давай, действуй, я согласен на любой эксперимент.
— Ну, тогда подходи к перекладине, видишь, там, где у меня хворостяной каркас крыши.
— К этой?
— Да, Сева, и становись прямо по ней. Подними подбородок чуть-чуть вверх и, сейчас, одну минутку, подожди, Сева. Так, подожди, где у меня это? А, вот он! Вот, у меня ремень из меха волка: широкой стороною, мехом вовнутрь, середину ремня накидываю тебе на затылок. Помнишь, как раньше пионерские галстуки повязывали?
— Да, помню, Фим.
— Только ты не завязываешь этот галстук, а берёшь за две половинки ремня кулаком левой руки и упираешься лбом. Вот, чувствуешь тепло в затылке? Хорошо, широкий меховой ремень, весьма приспособлен для этого. Слушай меня, другой, правой рукой перекидывай концы ремня через эту перекладину. Перекинул, Сева?
— Перекинул, мучитель.
— Не мучитель, а эскулап. Теперь, приподнимайся на цыпочках и несколько раз намотай концы ремня через эту перекладину. Намотал, брат мой недужливый?
— Намотал, эскулап сельпошный.
— Так, теперь правой рукой держи концы ремня, чтоб они не провернулись, а сам, начинай потихонечку опускаться всем телом вниз, только медленно, расслабленно. Опустился? Вот-вот… можешь подгибать колени, если не хватает высоты для растяжки. Самое главное, чтобы позвоночный столб у тебя был всегда расслаблен, не напрягайся.
— Расслаблен, Фим, но у меня хрустнула шея, слева…
— Это нормально, всё нормально, резко опускаться не надо. Постой немножко, отдышись. Какие ощущения?
— Фим, у меня, посередине, впереди, в грудной клетке, какая-то боль появилась.
— Вот, видишь, это начинает вытягиваться твой позвоночник. Сейчас все твои защемления будут освобождаться.
— Послушай, Фим, у меня сзади хрустнуло что-то, в районе горба.
— Это не горб у тебя там, Сева, это, там, у тебя крылья, сложенные расправляются.
— Хрустнуло, опять хрустнуло…
— Вот, хорошо, позвоночник расслабляется потихонечку.
— И долго мне так стоять?
— Нет-нет, минуты две, от силы, потом сам будешь эти упражнения делать, потихонечку, увеличивая время. Так расслабляйся, расслабляйся, Сева, расслабляйся. Необходимо, чтобы позвоночник у тебя и поясница провисли полностью.
— Ай, Фима, у меня потянуло поясницу.
— Ничего, пусть позвоночник растянется, там ничего хрустеть не будет, там дальше, уже, седалищный нерв вытягивается из защемления в туннельном проходе тазобедренной кости. Ещё повесишь?
— Нет, тяжело дышать.
— Всё, теперь отпускай ремень из левой руки, поднимайся, потихонечку. Встань в полный рост, расслабься и посмотри на меня. Ну, что?
— Что, «что»?
— Ну, скажи, какие у тебя ощущения?
— Похрустело всё, блин, чего-то там стрельнуло, что-то вытянулось…
— Ты, главное, скажи мне, голова у тебя болит?
— Голова, хо-хо? Нет, не болит, абсолютно нет никакой боли.
— Вот, видишь, Сева, к каждому человеку надо подходить индивидуально.
— Фим, ты скажи мне, я конечно всё понимаю — уходить от реального мира, проводить различные обряды или, как ты там их называешь, «камлание», это, же, надо выйти из этого реального мира? Я чувствую, что ты как-то искусственно вводишь себя в определенный транс. Может быть ты для этого специальные мухоморы ешь?
— Небольшое употребление галлюциногенов, Сева, порождает не Безумный бред, как ты думаешь, а обусловленное состояние, которое открывает явственные образы в предначертанной форме, несущей определенную правду, то есть, перспективы духовной жизни.
— Зарождалась Весна и раскрылись твои ведические способности. Ты, Фим, я смотрю, поклонник Карлоса Кастанеды.
— Я не поклонник, но читал его книги и знаю, что он прошёл психиатрическую обработку колдуном племени Майя, и в этих книгах изложил свой опыт из романтических переживаний при столкновении с магической реальностью — изнанкой привычного мира.
— Ефим, я понимаю, что иногда практикуется вхождение в гипнотическое состояние для того, чтобы найти потерянный ключ, например, или, многие говорят, выходят во сне из тела и странствуют по всему миру.
— Да, все то, что вокруг нас, мы называем реальностью, Как говорит Кастанеда, это лишь культивируемый социальный, ну, будем говорить, определенный способ видения мира. Другой, один из возможных способов видения мира, это, когда Шаман, как гипнотизер, создаёт альтернативный мир, манипулируя восприятием. Да, Сева, это называется «видением», то есть, постижение мира посредством чисто-изумлённого восприятия. Это изумление и есть постижение этого мира, но не реальное видение мира — изумленное или магическое, так сказать, но оно не является окончательным, а постоянно меняющимся и человек, как бы скользит между этими двумя мирами, останавливает в сознании и рассматривает его, погружаясь в изумленное созерцание.
— А возможно, ли, без мухомора воспринимать мир по-другому?
— Да, конечно, всё возможно. Любое употребление вот этих галлюциногенных или психотропных средств расшатывает уверенность в адекватности восприятия, только и всего, поэтому, никакие мухоморы не помогут остановить мир. Альтернативное описание мира возможно только магией. Я, например, мог спокойно, без всяких галлюциногенов разговаривать со своей собакой.
— Да ты что, Фим, не может быть?
— Да, Сева, от одиночества возникает потребность общения, настраиваешься на одну волну с собеседником в порыве глубокого душевного отчаяния, так что и с собакой начнешь разговаривать.
— Я тебя понимаю, Фим, только это может быть грань умопомешательства?
— Не совсем так, это состояние души, тоска по общению с живыми существами, а мухомор, как галлюциноген, я иногда использую, конечно, чтобы видеть изнанку реальности и постигать другой, невидимый Нижний Мир в своей шаманской практике. Они дают мне простор для проявления и познания внутренней жизни.
— Ты про Венгрию вспоминаешь, Фима?
— Постоянно, расскажи, Сева, как ты съездил тогда в Москву, в командировку. По приезду в Будапешт ты так занят был своей семьёй, что я понял, тебе было не до рассказов.
— Да, это точно, а затем и не до воспоминаний стало. Да, кстати, ты помнишь потом, в прессе, начали задавать вопросы, типа: «в каком направлении утекло золото партии?», так вот, мне кажется, та командировка была из той-же оперы.
— Да ты что?
— Точно, точно, брат. Я только сейчас начинаю кое-что понимать.
***
Я и начальник строительного участка в Секешфехерваре капитан Юра Тищенко, притулившись возле огромных гусениц дизельного электрокрана, вели между собой неторопливую беседу, ожидая подвоза дорожных плит марки ПД.
— Везунчик, не успел из одной командировки приехать, как тебя уже посылают в другую, да еще куда — в Москву, в столицу и, тем более, не на поезде трястись, а самолетом — прямым рейсом Тёкель — Чкаловский.
— Дружище, ты меня немножко неправильно понял, это оттуда я буду лететь с грузом на самолёте, а в Москву, как обычно, на поезде «Будапешт — Москва».
— И когда командир сказал тебе ехать в Москву?
— Как когда? Сказал, что пока подъезд к этому дому не смонтируем из этих аэродромных плит, в командировку не поеду. Здесь, по проекту, мы должны были делать бетонный выезд и делали бы его дней десять, вот я и предложил заменить монолитный бетон на дорожные плиты ПД-14, которых у Разумовского на ЦМС видимо не видимо. Видишь, как лихо получается. Ты мне плиты подвез на КамАЗе, я краном плиту снял, смонтировал — рядом вторую, уже получилась площадка шесть метров на три. А сколько времени мы бы бетонировали? Так что за сегодняшний день планирую всю дорогу плитами выложить.
— Сам придумал, Сева? — Спросил меня Юра, — хитро; придумано.
— А то! У нас на Дальнем Востоке без смекалки ничего не построишь. Ну, где этот твой КамАЗ-панелевоз, почему они так долго грузят машину? Кран простаивает.
— Не переживай ты, куда спешить? Технология отработана, уложимся в срок. Да, кстати, а зачем тебя в Москву посылают, вроде бы войска будут выводить, а мы все строим и строим, по инерции что ли? — Юра снял фуражку, с ностальгией посмотрел куда-то вдаль и распушил свой непокорный чуб легким движением руки московского аристократа.
— Я тоже не знаю, зачем строим? Скорее всего для того, чтобы освоить выделенные деньги по смете. Понимаешь Юра, мне нужно из Москвы самолетом привезти дизельную электростанцию для аварийного освещения нашего центра управления в Будапеште.
— Сева, тогда тебя долго придется ждать из Москвы. Я, как «подданный Московии», советую: возьми с собой волшебный ключик, который открывает все двери и желательно не один, а полный чемодан этих ключиков.
— Что за ключики? — Я заинтересованно посмотрел капитану в глаза.
— Попроси у командира денег и накупи чемодан всяких вкусностей, типа: шоколад, вино, молочный и шоколадный ликеры, бонбоньерки с конфетами. Только тогда ты преодолеешь все бюрократические препятствия на своем пути, а иначе никак.
— Я тебя услышал, капитан.
— А вот и наш КамАЗ с плитами, за которые ты переживал, Сева.
— Все равно, такая организация труда меня напрягает. Здесь по прямой до ЦМС максимум полкилометра, а КамАЗ рейс делает за час, так мы далеко не уедем, нужен второй плитовоз.
— Хорошо, Сева, распоряжусь, будет тебе еще один панелевоз.
Бойцы-стропальщики зацепили железобетонную плиту крючками подкранового «паука» за монтажные петли, как раз в тот момент, когда на горизонте появилась машина командира УНРа.
— Постой, Юра, никуда не уходи. Сейчас придется докладывать Жутину, о том, что мы сегодня сделали и почему до сих пор ничего не сделано.
— Хорошо Сева, встречаем командира.
— Иди, докладывай, начальник участка, я следом…
Машина командира остановилась в аккурат возле дизельного электрокрана. Командир не относился к тем военным, которые считали, что чёрная «Волга», это негласный символ власти, поэтому ездил на машине бежевого цвета, несмотря на то, что машины желтого и бежевого цветов в армии считались символом плезира. Полковник Жутин вышел из машины, пригладил рукой волосы и надел фуражку, натянув козырёк глубоко на глаза. Я внимательно присмотрелся к командиру и мне, каким-то внутренним чутьём показалось, что он был слегка подшофе. Фуражка съехала вправо, а слева, из-под неё выбился непокорный вихрь седых волос. Юра Тищенко строевым шагом подошел к командиру для доклада и я, глядя на них, буквально прыснул от смеха. Юра был точной копией командира — такая же фуражка набок и такие же непокорные вихри, только ещё пока не седые, выбивались из-под фуражки. Два Винни Пуха, большой и маленький смотрели друг на друга, пытаясь сосредоточиться и понять реальность происходящего. Большой «винни-пух» внимательно слушал маленького «винни-пуха», который громко рапортовал о проделанной работе.
— Товарищ полковник, на вверенном мне объекте происходит монтаж плит дорожного покрытия, согласно графика производства работ. Монтажные работы выполняю я под руководством заместителя начальника ПТО капитана Смирнова. Начальник участка капитан Тищенко.
Жутин пожал руку начальнику участка и, посмотрев в мою сторону, сказал:
— А ты, Смирнов, что «стоишь тут из угла в угол и молчишь, как рыба об лед»? Иди, докладывай, как у тебя «работа движется». Я смотрю, вы здесь совсем расслабились — две плиты положили и уже рапортуете, что ведутся работы по графику. Мне нужно, чтобы к утру весь этот участок дороги был уложен панелями, не выполните, приму меры. Проворнее надо работать, проворнее.
— Товарищ полковник, — я сделал шаг вперёд, — у нас по графику на эти работы отведены три дня, мы так и планировали за три дня закончить, тем более, что кроме монтажа плит, мы ещё выполняем подсыпку песком по профилю дороги.
— Смирнов, меня не интересуют твои графики. Я сказал к утру закончить эту физкультуру с плитами, значит к утру. А почему, я тебе сообщу — утром ты готовишься в командировку в Москву. Берёшь в отделе всю свою документацию по заказам и заявкам на оборудование для дизельной электростанции и вечером выезжаешь. Ты меня понимаешь?
— Понимаю, товарищ полковник, утром буду в отделе.
— Ещё, там телеграмма пришла из Москвы на твое имя. Жена пишет, что находится с сыном в Москве и должна скоро выехать в Будапешт — просила встретить.
— Чья жена? — Переспросил я, не сразу поняв, о чём говорит командир.
— Сева, ты что, совсем одичал? Я же тебе русским языком говорю — твоя жена с сыном.
— Товарищ полковник, тогда как это получается? Я в Москву, она из Москвы в Будапешт?
— Она ещё не выехала, а у тебя будет стимул быстрее закончить все свои дела и самолетом вернуться обратно.
— Юрий Константинович, тогда мне нужны деньги завтра срочно с утра.
— Удивительное дело, и мне нужны деньги, и самое интересное, срочно, и тоже завтра с утра, и Тищенко, наверное, нужны деньги и, скорее всего, тоже срочно и тоже завтра с утра.
— Товарищ полковник, вы меня не поняли, мне нужно купить презент для москвичей, чтобы быстро организовать доставку и погрузку оборудования в самолет.
— А! Так это другое дело, с этого бы и начинал. Подойдёшь утром ко мне, и я отдам распоряжение бухгалтеру насчет денег. Возьмёшь мою машину и проскочишь по магазинам. Это ты правильно подумал. Там, мать его, уже привыкли, если командировочные приехали из-за границы, то пока презент не получат, даже пальцем не шевельнуть.
Утро не заставило себя долго ждать и уже к пяти часам, под мощными прожекторами, бойцы с участка капитана Тищенко, сонно передвигаясь по ограниченному пространству дорожного полотна, завершили монтаж плит на отсыпанный песком профиль дороги. Задача, поставленная командиром, была выполнена.
— Да, Сева, приятно ощущать в себе некий эмоциональный подъём после выполненной работы? — от усталости глаза у Юрия блестели, зрачки расширились как у наркомана,
— Точно, Юра, «кончил дело — гуляй смело», идем на КПП, надо доложить дежурному по УНРу о том, что работа выполнена, и я выдвигаюсь в Будапешт. Мне в командировку еще готовиться.
— Сейчас пойдем, одну минуту, — Тищенко подошёл к бригаде монтажников и распорядился, чтобы они собрали свой шанцевый инструмент и строем выдвинулись в расположение части.
— Как поработали, товарищи бойцы?
— Отлично, товарищ капитан, каждую бы ночь так.
— Это лучше, чем в казарме дрыхнуть?
— Конечно лучше, на свежем воздухе…
— Ага, на свежем воздухе, кого-то можно и за пивком послать?
Бойцы громко рассмеялись.
— Товарищ капитан, вы же всё время были рядом с нами, как мы могли кого-то незаметно для вас отправить в корчму?
— Я не знаю, товарищи бойцы, как вы это провернули, может быть, у вас есть подменное чучело с лопатой?
— А как вы догадались, товарищ капитан?
— Догадаться не трудно, я, что, курсантом не был? Если после отбоя мы уходили в самоволку, то вместо себя на кровати оставляли «куклу», свернутую шинель под одеялом, чтоб не травмировать нежную душу нашего ротного офицера.
— Спасибо, товарищ капитан за науку…
— Но-но, я вам покажу науку. Направо, в расположение части шагом марш.
Бригада монтажников с ломами и лопатами на плечах устало промаршировала мимо своего начальника участка в казарму, шагая по плитам только-что смонтированной дороги.
— Юра, — я крикнул вслед уходящей колонне начальнику участка в Секешфехерваре капитану Тищенко, — я на панелевозе в Будапешт, в автобат, позвони дежурному в УНР.
— Хорошо, давай, Сева, удачи…
КамАЗ-длинномер, петляя по узким улочкам Секешфехервара, степенно выполз на автобан. Автобан в Венгрии, это настоящее чудо и наслаждение для любого водителя: прямая как стрела, идеально ровная, со съездами к заправкам и местам отдыха, многополосная шоссейная дорога, автострада, без пересечений и перекрёстков — все условия для скоростного движения легковых автомобилей. На подъемах, отдельная полоса для большегрузов. Две полосы движения в одну сторону и через разделительную полосу из зелёного барьера с металлическим отбойником, две полосы в другую. Мы упорно движемся по крайней правой полосе, проезжая под многочисленными дорожными строениями — путепроводами. По левой полосе, наш панелевоз, со скоростью больше ста километров в час обгоняют юркие скоростные автомобильчики. До самого горизонта поля, поля, поля, и только, кое-где местами, небольшими группами возвышаются пирамиды тополей. Если исключить из панорамы созерцания отменную скоростную дорогу, то можно было подумать, что мы едем по Приморской дальневосточной трассе — так схожи были пейзажи. Они-то и навеяли давно забытые ностальгические воспоминания:
— Сколько же прошло времени после того как я, попрощавшись с женой и сыном, уехал служить в Венгрию? По-моему, это было так, может быть немного по-другому — трудно вспомнить в деталях, время стирает поступки и родные лица.
Я вспомнил тот прощальный разговор с Дианой в парке госпиталя, когда пришел к ней на работу с сообщением, что меня переводят служить в Венгрию. Она стояла такая печальная и задумчивая, прятала руки в карманы белого медицинского халата и с какой-то затаенной грустью смотрела мне прямо в глаза и молчала.
— Так ты поедешь со мной, — я с надеждой посмотрел на неё, — мы же всё-таки одна семья?
Я очень надеялся на положительный ответ.
— Диана, что ты молчишь? Ответь мне, пожалуйста, — пауза затянулась, по внешнему виду было заметно, что она с трудом принимала окончательное решение ехать ей или нет.
— Куда Сева ехать, в неизвестность? Здесь квартира, работа, а там что? Только получили жилье, только всё у нас началось налаживаться и снова куда-то ехать?
— Да, Диана, ехать, у меня служба такая и мы, всё же, одна семья.
— Наверное, Сева, уже нет семьи.
— Что, у тебя кто-то появился?
— Нет.
— Так в чём же дело?
— Я не могу всё бросить и уехать. Только получили квартиру и что, опять сдавать ее в КЭЧ? Нет, я не поеду, езжай, раз у тебя такая служба, а я с сыном останусь здесь.
— Но ты понимаешь, Диана, что вот сейчас в данный момент, решается, быть или не быть нам вместе, решается судьба нашей семьи и нашего будущего.
— Да, я отчётливо это понимаю, поэтому и говорю тебе: «Нет, я не поеду».
— А дальше что?
— А ничего, живи своей жизнью, а я буду жить своей.
— Да ты пойми, что моя командировка рассчитана на пять лет, пять лет в разлуке как это можно пережить?
— Сначала, Сева, будет больно, а потом у каждого начнется своя жизнь. Лучше сразу вот так, зачем нужны эти призрачные надежды. Ладно, Сева, давай, пока — мне надо работать.
— Что, прямо вот так и расстаёмся, даже не попрощаемся?
— А зачем ковырять рану? Вот, наверное, как-то так…
— Я через год приеду в отпуск в Союз и что, я захочу увидеть сына?
— Приедешь, заходи. Я не запрещаю, до свидания.
Диана повернулась и пошла в свое отделение, а я так и остался стоять в госпитальном парке, где после обеденного сна, в больничных халатах прогуливались больные с родственниками, приехавшими их навестить.
— Вот и всё, почему же так больно, так непоправимо больно на душе, а жизнь идет, щебечет пёстророкрылой осеннею листвой в лучах заходящего солнца и изменить ничего уже нельзя — каждый сделал свой выбор. Удивительно, она уже в Москве и прислала телеграмму, чтоб я ее встретил, и это после трёх лет разлуки. Надо будет Ефима предупредить, чтоб подстраховал меня на тот случай если я задержусь.
В думах-раздумьях незаметно, купаясь в лучах восходящего солнца, наш железный «татарский конь» прогарцевал по сонным улицам Будапешта.
Вечером у меня состоялся разговор с майором Ивановым:
— Сева, ты меня послушай внимательно, в центральном разведывательном управлении США давно уже следят за «Мишкой-говоруном» и, конечно, за его окружением. У нас есть перехват донесения американского нелегала из Москвы в Вашингтон, в котором говорится, что правление «Горби» через год подойдёт к концу и реальная власть сосредоточится в руках сильных функционеров в союзных республиках. Возможно, КГБ будет готовить отстранение «Майкла-меченого» от власти в ближайшее время. И, как сторонники жестких мер, возьмут верх над слабыми управленцами Советского Союза, организуя что-то вроде национального комитета спасения, поэтому, как говорится в этом донесении, США должна максимально помочь демократам, чтобы смена власти была для них безболезненна. Вот видишь, американские разведчики считают переворот у нас в ближайшее время неминуемым, просчитывают варианты. Поэтому единственное, я думаю, чтобы сохранить СССР, нужно сместить «Горби» и сохранить империю, а авторитарный строй должен любыми жесткими средствами подавить оппозицию и обратить вспять вновь приобретенные свободы демократической анархии. Вполне возможно, придется выводить танки на Красную площадь, как это сделал Китай на площади Тяньаньмэнь в этом году.
— Иван Иванович, а вот этот, я не знаю, как там его, национальный комитет спасения сможет получить от Запада деньги и гарантии?
— От какого Сева Запада?
— Ну, мы же выводим войска.
— Надо конечно получить, раз уж мы выводим войска из Венгрии, а в недалеком будущем и из Германии — они-то оставляют свои войска на местах. Всё это можно было бы обставить очень красивыми и выгодными клятвами, гарантиями, подписать серьёзные договора. Ты понимаешь, Сева, мы до сих пор наивно думаем, что сила сейчас у нас, и что у всей страны такой огромный запас, я имею в виду наивные ожидания. Мы думаем, что нас все любят во всём мире, и наступит мир и справедливость.
— Да, Иван Иванович, благие глупости…
— Понимаешь Сева, мы не китайцы. Ведь, если разобраться по сути, то в Китае огромное количество нищего населения, вот, я тебе говорю, что знаю: китаец за чашку риса готов работать. А у нас в СССР народ другой, побогаче, и попробуй его загнать в китайские рамки потогонного механизма? Не получится, поэтому китайский путь нам не подходит, а скорее всего, нам подойдёт венгерский или турецкий путь, то есть ввести своеобразную либерализацию в экономике — частную собственность. Но при этом сохранить нерушимость границ СССР, это реально. Может быть, допускаю, что Прибалтика отделится, но конфедеративно она будет связана с Советским Союзом, как Финляндия. И, это не самый худший вариант. Нам Сева, нужна спокойная страна, без войн на собственной территории и без массовых миграций населения.
— Понимаю. Так, какое задание вы хотели мне поручить в Москве, товарищ майор?
— Сева, ты не будешь отрицать, что встречаешься с гражданином Венгрии по каким-то своим личным делам, мы даже установили его фамилию?
— А, вы следите за мной?
— Да упаси бог, Сева, следим… так, поглядываем.
— Понятно. И за многими вы так приглядываете?
— За многими Сева, практически за всеми. Ладно, мы отклонились от темы.
— Подождите, Иван Иванович, вы сказали, что знаете фамилию человека, с которым у меня здесь на территории Венгрии пересекаются интересы?
— Конечно, знаем, это Бела Васс.
— Но, я надеюсь, вы его не будете компрометировать — он всё-таки дипломат и занимает довольно-таки высокий пост в международном инвестиционном банке.
— Сева, конечно нет. Зачем компрометировать нужного человека? Мы знаем, где он работает и нам необходим доверительный контакт с этим человеком.
— Нам, это кому?
— Нам, это нам, Сева — патриотам и…
— Продолжайте, Иван Иванович.
— Продолжаю. Международный инвестиционный банк распределяет валютные кредиты между странами участниками, членами экономической кооперации и он осуществляет кредитование через ведущие национальные финансовые институты с государственным участием. Что это значит? Это различные банки развития — экспортно-импортные банки, агентства, но это в других странах, а у нас через госбанк СССР. Сам МИБ находится в Москве и странами-членами банка являются: Болгария, Венгрия, Германия, Монголия, Польша, Румыния, Советский Союз, Чехословакия. Несмотря на сложности работы на международном валютном рынке, международный инвестиционный банк проводит операции в конвертируемых валютах, как с банками капиталистических стран, так и с банками социалистических стран. Поэтому, моему руководству нужна возможность документально определить перспективы международного инвестиционного банка, его активы и как-то повлиять на его кредитную политику, потому, что в связи с выводом войск из стран Варшавского договора, для обустройства наших войск на территории Союза, необходимы будут деньги. А все обещания НАТО — это голый фарс. Они хотят, чтобы мы ушли из Европы все, сразу, и причём даром. Ты пойми, мы отдаем свои базы на территории стран Варшавского договора просто так, бесплатно. Можно было бы обеспечить себе поддержку деньгами и гарантиями, что НАТО не пойдёт на восток. Хотя, им верить нельзя — пообещают и обманут.
— Да, мы и сами обманываться рады, то есть, Иван Иваныч, вы хотите, чтобы я, простой военный из стройбата, помог вам осуществить контроль над международным инвестиционным банком? Это же просто смешно.
— Ты знаешь, может быть со стороны это и смешно, но я почему-то уверен, что твои личные контакты с Белой будут нам крайне полезны. А там, я так понимаю, ещё и любовь завязана в отношениях? У него же красавица дочка на выданье.
— Вот вы, Иван Иванович, говорите, что ваш национальный комитет по спасению защитит наши социалистические ценности и в то же время допустит вольтерьянство по венгерскому сценарию, предоставив народу частную собственность. А ведь наш народ не готов к этому. Свобода, она не гарантирует счастья.
— Почему ты так считаешь, Сева? Тебе разве плохо служится в Венгрии?
— Я, товарищ майор, представитель молодого поколения, которое быстрее адаптируются ко всему новому. Но, в тоже время, когда я впервые прибыл в Будапешт, да не только я, многие мои товарищи, прогуливаясь по центральным улицам, как дикари припадали к витринам супермаркетов, рассматривая всевозможные товары капиталистического мира, про которые мы в Союзе даже и не слышали. Все эти огромные телевизоры, видеомагнитофоны, модная одежда — джинсы, кроссовки, их у нас никогда не было, и было просто смешно смотреть, как взрослые люди часами стояли возле витрин с товаром и рассматривали его, как туземцы, которые впервые увидели стеклянные бусы. Да ладно мы, а взять то поколение, которое родилось в годы войны, у них за всё это время сформировались совсем другие ценности. Их самая главная ценность — семья. Они эти побрякушки, всю мишуру капиталистического мира отрицали всей своей сущностью. Я даже помню тот случай, когда мы с отцом пошли в супермаркет «Sugar», он просто физически не смог переступить через себя и войти в этот роскошный магазин. Вся жизнь им прожита по совсем другим канонам, в другом мире. Единственное, что он мне сказал: «Сева, ты купи там всё, что нужно, а я здесь постою». Его сознание отказывалось воспринимать то изобилие, которое было разложено на прилавках этого торжища, для него видеть это, было таким огромным потрясением, что он даже закрыл глаза. Затем, сам себе задал вопрос, причём вслух: «за что мы тогда воевали?», поэтому, Иван Иванович, вся ваша либерализация очень больно ударит по основному поколению людей, проживающих в Советском Союзе и начнется неминуемое расслоение народа.
— Я тебя не понимаю Сева, про какую дистанцию в мировоззрении ты говоришь?
— А про такую. Люди, прожившие по принципам, нет, даже не по принципам, а по моральному кодексу строителей коммунизма, войдут в противостояние с торгашами, у которых, основная цель в жизни, это только нажива и ничего более.
— Сева, ты всё утрируешь, постепенное вхождение страны в рыночные отношения, может будет для кого-то и болезненным, может быть кто-то и впадет в ступор, но это поступательное движение общества, исключающее шоковую терапию.
— Иван Иванович, дело в том, что Венгрия — она не такая многонациональная страна как Советский Союз и живут они практически как одна семья, а наша страна, состоящая из различных национальных республик, начнёт распадаться. Каждая нация захочет для себя более лучшее благосостояние, обособленность. Рынок предполагает конкуренцию, поэтому введение частной собственности в нашем социалистическом государстве — это предпосылка для распада Союза и возникновения гражданских войн.
— Сева, я не хочу с тобой вступать в дискуссию на эту тему, потому, что так можно договориться до чего угодно. Я просто тебя прошу — выполни моё поручение. Поедешь в Москву, встреться с Белой и попробуй убедить его в том, что я тебе говорил.
— А я разве отказываюсь? Встречусь, поговорю, если конечно у меня будет время для встречи.
— А ты постарайся Сева, изыщи время, предварительно встреться с Энико, может ей надо что-то передать папе в Москве? Да, и на обратном пути, когда загрузишь свое оборудование в самолет, возьми попутно на борт военный груз.
— Что за груз?
— Дипломатическая почта, — ответил Иванов и как-то странно, исподлобья, глянул на меня.
— Хорошо, загрузим, Иван Иванович, главное, чтобы таможенные документы были в порядке.
Я, почему-то, реально понял, что, когда буду в Москве, кроме своего основного задания — получение и доставки самолетом ДЭС для бункера управления ЮГВ, выполню и поручение майора Иванова, тем более, отчетливо рассмотрел его беспощадно-жесткий взгляд, когда он невзначай вспомнил об Энико.
В 1987 году в Союзе началось создание совместных предприятий. Конечно они задумывались с благой целью, чтобы привлечь иностранные инвестиции, но, в действительности, только пятая часть этих предприятий осуществляли хозяйственную деятельность. Зато существование этих компаний позволяло переводить на их баланс денежные активы и валюту, аккумулирующие огромные средства без отчета перед кем-либо. ЦК комсомола в это же время тоже начал заниматься коммерческой деятельностью, усиленно создавая центры научно-технического творчества молодёжи. Формально, все это должно работать было на разработку новых технологий и создание научно-технической базы. Но, на практике, центры НТТМ были посредническими фирмами, типа купи-продай, пользующиеся огромными льготами и покровительством партии. В 1988 году был принят закон о кооперации, который легализовал коммерческую деятельность в стране. На первоначальный капитал денег у советских граждан не было, и партия своим примером показала дорогу к бизнесу, превратившись в главного коммерсанта. Начали появляться частные кооперативы — формально, они были независимы от государства, но не один кооператив не мог существовать без тесных связей с партийными чинами. Советская экономика, же, до сих пор оставалась плановой, и, чтобы кооператив что-то создал, должен был иметь сырье, которое было давно распределено по ведомствам. Единственные способы выживания у кооператоров были: воровать сырье или идти на поклон партийным чинам. Так сложился симбиоз кооперативов и партии, так как партийные функционеры непосредственно не могли участвовать в кооперативах единолично, а кооператоры нуждались в партии, которая одним росчерком пера могла решить любой сырьевой вопрос. Через год, в 1989 году стали появляться первые частные банки и сразу возник вопрос: «Откуда появились деньги на открытие банка у господ советских граждан?» Это выглядело удивительно: торговал себе кооператор на колхозном рынке грушами да яблоками и вдруг, за несколько месяцев, накопил состояние на открытие банка с уставным фондом пять миллионов рублей. «Спасибо партии родной за нашу жизнь прекрасную, вместе хлеб жуём сухой, а врозь, икорку красную!». Эти банки учреждались на партийные деньги, а председателями совета директоров работали простые парни — местные управляющие делами обкомов. Но главным золотым дном партократии была обласканная внешнеэкономическая деятельность, надолго остававшаяся монополией КПСС — посторонних людей туда не подпускали и на пушечный выстрел. Внешнеторговые связи очень тщательно курировала партийная элита и силовики из КГБ. Деятельность института внешнеторговой деятельности сводилась к тому, что рубль обменивался по искусственно заниженному курсу на валюту, затем покупалась недорогая техника за границей, а потом, с огромной наценкой продавалась в СССР, и условный рубль без особых хлопот превращался в тысячу. Все российские капиталы сложились в период с 1988 года по 1991 год, когда у нас ещё не было полноценного рынка. Партия стала самым первым бизнесменом в СССР, задействовав абсолютно все площадки для предпринимательства, не имя никаких конкурентов в бизнесе. После крушения советской системы началась приватизация, и вдруг неожиданно выяснилось, что именно номенклатура уже по факту приватизировала все главные активы страны, а затем начала проводить залоговые аукционы, после которых советские партийные миллионеры начали превращаться в миллиардеров. Золото партии не прятали в тайных подвалах зарубежных банков — пустили в оборот. Главный источник золотого запаса партии аккумулировался в советском Фонде защиты мира. Сюда отчислялись доходы церкви, однодневная зарплата рядовых граждан, взносы организаций и предприятий. Фонд мира был абсолютно закрытой структурой и не публиковал никакой финансовой отчётности — вот где было зарыто «золото партии». Партия была надгосударственной структурой и, поэтому, партийная и государственная собственность зачастую были неразличимы, соответственно в 1990 году к вопросу о розыске партийной кассы началось достаточно серьезное отношение в обществе и в средствах массовой информации. Вопрос, где «золото партии» — это было гораздо больше, чем просто журналистская сенсация, в условиях коллапса советской экономики, возникла очень насущная потребность в партийных сокровищах. Если учесть, что золотые запасы СССР с одной тысячи тонн вдруг резко сократились до 200 тонн, и, оказалось, что у самой карликовой буржуазной страны золота было больше, чему у всего Советского Союза. И поползли слухи, что «золото партии» было тайно вывезено самолётами за границу, а курировали эти процессы высокие партийные чины и КГБ. Да, конечно, миллиарды денег были выведены за границу, но в советских заграничных банках они не появились: не в Париже, не в Цюрихе, не в Лондоне и Сингапуре, потому, что при поиске денег эти банки, принадлежащие за границей СССР, стали бы проверять в первую очередь. СССР имел большую денежную сеть за границей для финансирования негласных операций как легальную, так и нелегальную, и все эти операции находились в ведении спецслужб и только курьеры и доверенные лица Коминтерна возили деньги и драгоценности чемоданами и самолетами дипломатической почтой через кордон.
***
— Сева, не хочешь прогуляться? Я покажу тебе мои владения. Может быть, тогда у тебя картинка в голове сложится, и ты поймешь, почему я здесь? — Фим изучающем взглядом посмотрел мне в глаза, — или тебе уже расхотелось двигаться?
— Да, нет, почему, давай прогуляемся, — я до хруста в позвоночнике вытянул вверх свои руки и встав с чурбака, собрался следовать за Фимом — давай, показывай свои владения.
Мы вышли из бревенчатой джугди и Ефим, остановившись, ткнул неопределённо в сторону леса указательным пальцем:
— Идём на зюйд-зюйд-вест, а, чтобы не мудрить, иди за мною вслед, Сева, — Фим по-хозяйски приставил к дверному проему связанную из хворостин дверь и примотал обыкновенной алюминиевой проволокой с двух сторон к обыкновенным ржавым гвоздям вбитых в бревна по обе стороны дверного проема.
— Ха, брат, так ты ещё и двери закрываешь?
— Это не от людей, Сева, это от зверья, — философски ответил Фим, и мы пошли по узкой тропинке к вершине приземистой сопки.