ШАРЛЬ БОДЛЕР
ЦВЕТЫ ЗЛА
К ЧИТАТЕЛЮ
Грехи и промахи , и дурь, и скудость вкуса
Нам растлевают душу и калечат плоть.
Бросаемся на них, как нищий на ломоть,
И жаждем страстно их смертельного укуса.
Мы падки на порок, и лживы в покаяньи,
Соврём за дорого, затем, само собой,
Мы тщимся, проскользнув неверною тропой,
Смыть плачем все следы неправедных деяний.
Нас Трисмегист упорно, с дьявольским оскалом,
Укачивает с детства в колыбели зла.
От сильной воли остаётся лишь зола,
А золото души, клубясь, уходит паром.
Марионетки мы, игрушки кукловода.
Мест непотребных мы вдыхаем смрад,
Спускаясь шаг за шагом прямо в ад,
В тьму беспросветную чистилищного свода.
Как старый любодей в дешёвеньком притоне
Ласкает гнусной проститутки грудь,
Так новенького ждём чего-нибудь,
И ищем свежий сок в засушенном лимоне.
Отродьем сатаны, как будто ненароком,
В мозгах жируют мириады блох.
Смерть в лёгкие приносит каждый вздох,
Беззвучных жалоб бешеным потоком.
Ни ядом, ни кинжалом, ни другим оружьем,
Ещё не выведен убийственный узор,
На судьбах наших не лежит пока позор,
Душа, знать не смела, да и не дюжа.
Но среди хищного зверья различной масти,
Пантер, шакалов, скорпионов, псов,
Средь воя, лая, в не закрытом на засов,
Зверинце нашей самой низкой страсти,
Есть то, что в мире всех грубее, злей, опасней,
Не шевельнётся, не испустит крик,
Но землю сможет уничтожить вмиг,
Её зевок ужасней самых страшных казней.
Зверь Скука! – С подкатившими к глазам слезами,
Ждёт эшафота, раскурив кальян,
Тебе знаком сей жизненный изъян,
Читатель – лжец, мой брат, мы так похожи с Вами.
СПЛИН И ИДЕАЛ
II
АЛЬБАТРОС
Бывает ради смеха, ради блажи
Какой-нибудь смекалистый матрос
Решит взять птицу в члены экипажа
И попадётся спутник - альбатрос.
Откроется вся слабость птичья взорам
И шуткам жутким будет несть числа
Когда гордец по палубе с позором
Крылами затабанит в два весла.
Прекрасен миг назад, сейчас вид жалкий.
Морей скиталец, прерван твой полёт.
Один под гогот, ковыляет с палкой,
Другой в клюв носогреечку суёт.
Поэт, ты царь над облаками в небе,
Над радугой смеясь, шторм ни почём тебе,
А спустишься к шутам в толпу отребья,
Обузой крылья станут при ходьбе.
III
ВОСПАРЕНИЕ
По-над картинами изменчивого мира,
За облака, за ледяные пики гор,
В небесных сфер неведомый простор,
Преодолев предел безбрежного эфира
Возносится мой дух в небесное приволье,
Пловцом ныряя в набежавшую волну,
Без страха камнем отойти ко дну,
На миг не потеряв своей железной воли.
Подалее лети от жизни этой тленной,
Очиститься тебе пришла пора давно,
Пей драгоценное и чистое вино,
Из звёзд взращённых на полях вселенной.
Отбрось тоску и скуку, сбрось свои печали,
От них, от них всё в нашем мире зло.
Блажен, кто встать сумеет на крыло,
Кто воспарит навек в заоблачные дали.
Блажен, кто отрешившись от земных реалий,
Взлетает ввысь, забрезжит лишь заря,
Тот, кто над нашей бренностью паря,
Постиг язык цветов и бессловесных тварей.
IV
СООТВЕТСТВИЯ
Природа - храм одушевлённых колоннад
Неясным пением порой в тиши звучащих.
На заблудившегося в чудных знаков чаще
Бросают символы свой равнодушный взгляд.
Но вдруг единая взорвётся темнота
На дальний глас ответят не огрехом -
В один аккорд собравшимися, Эхом
Букеты запахов, и звуки и цвета.
Благоуханье - как дыхание детей,
Нежней гобоя, зеленее прерий.
- Чтоб были соответствия верней,
Вберут из бесконечности феерий
И благовоний и отдушек тьму,
И грянут гимны чувству и уму.
VII
БОЛЬНАЯ МУЗА
У Музы тряс, забрезжит лишь рассвет,
Как закишат в глазах кошмары ночи,
И отразятся на челе след в след,
Все ужасы, что не вместили очи.
Суккуб ли, домовой ли под урез
В тебя влил страха с похотью сумбурной?
А может быть, какой лукавый бес,
Тебя водил трясинами Минтурна?
Молю, в себе здоровье пробуди,
Чтоб чаще припадал к твоей груди.
Кровь христианская стучала бы ритмично,
Созвучно песням Фебовым античным,
Что напевал он Землю согревая,
Свирели Пана, чем он множил урожаи.
VIII
ПРОДАЖНАЯ МУЗА
О, Муза, попрошайка у дворцов,
Когда Январь Борея спустит с цепи,
Найдётся ль, когда снег окно залепит,
Для обогрева хоть охапка дров?
Плеч твоих мрамор осветить готов
Ночной луч, проскользнувший в ставней крепи,
Но ни в суме и ни в своём вертепе
Небесных не найдёшь себе даров.
Чтоб хлеб добыть насущный вскоре,
Тебе б быть мальчиком в церковном хоре,
"Te Deum" петь без веры и без знанья,
Иль встать на скоморошечью тропу,
И, пряча слёзы, развлекать толпу,
Надёжно добывая пропитанье.
IX
Нехороший монах
В тиши старинных монастырских келий,
В полотна воплощая Истину Творца,
Послушники в своих трудах радели,
Отогревая свои души и сердца.
Когда вокруг цвели Христовы нивы,
Один известный некогда монах,
Восславил Смерть, отвергнув ветвь оливы,
Воспел кладбищенский покой и тленный прах.
- Моя душа – могила, склеп, а не людская.
Средь голых стен я гибну прозябая,
Ни дней ничто не красит, ни ночей.
Монах неправедный! Что мне подскажешь ты?
Перевести как безысходность нищеты
В изделья рук моих, в любовь моих очей?
X
ВРАГ
Промчалась молодость весенним ураганом,
Снося всё на пути, и застилая свет.
Побитых ветром, ливнями и градом
В саду моём плодов созревших нет.
По осени совсем иным идеям внемлю,
Лопате должное отдав, да и граблям,
Перенасыщенную влагой сыплю землю
В промоины глухих могильных ям.
Как знать, вдруг зацветут мои цветы,
Вскормлённые для буйной красоты
Питанием, не ведомым доныне.
О. горе, жизнь для Времени - еда.
Из сердца кровь мою мой Враг - Гордыня
Высасывая, крепнет, как всегда.
XI
НЕУДАЧА
Втащить валун на горный пик
Нужны Сизифов труд с отвагой
Без куражу в делах ни шагу.
Искусство - вечно, Время - миг.
К погосту старому спеша,
От колумбариев подальше
Стуча в ритм похоронных маршей
Летят и сердце и душа.
Под тяжестью могильных плит
Сокровищ спящих клад зарыт
Вдали от кирок и лопат
Здесь испускает в запустенье
Цветок, один из всех растений
Свой самый тайный аромат.
XV
ДОН ЖУАН В АДУ
На Дон Жуанов стёртый гробовой обол
Харон лишь глянул - его сменщик нищий
Взял Антисфеном гордым вёсла и повёл
Свой челн утюжа волны Стикса днищем.
Взревел в тот же момент хор жуткий за кормой
Грудей, обвислых больше или меньше,
Усиленный подземным сводом дикий вой,
Вой обольщённых им замужних женщин.
У Сканарелло список нажитых долгов,
А Дон Леон костлявый в мире ином
Взывает к мщению истлевший прах врагов,
Всех убиенных, неразумным сыном.
Эльвира высохшая словно тень, дрожа,
В истёртый саван кутаясь от стужи,
Улыбкой вымученной, прошлым дорожа,
Зря тщится обратить вниманье мужа.
Гость Каменный, встал в латах у руля горой,
Готовый к первому решительному шагу.
Но вперив в волны тусклый взор притих герой,
Опершись в безысходности на шпагу.
XVII
КРАСОТА
Я, смертный, - Красота, окаменевший сон.
Не счесть разбившихся об грудь мою. При этом -
Нема и вечна, как материя. Поэтам
Любовь и страсть внушаю в унисон.
Я Сфинксом заняла небес лазурных трон,
В цвет лебедей и льда окрасила мгновенья,
Не допускаю ни малейшего движенья,
Никто не слышал смех мой или стон.
Поэты, вы, заметив воплощенье
Моё в надменный гордый монумент,
Дни насыщаете свои полночным бденьем.
А я, я украшаю мир в момент:
В глазах моих вид каждых отражений
Красивей выглядит и совершенней.
XVIII
ИДЕАЛ
Не вам, закрученным изыскано, виньеткам,
В былых веков таинственный узор,
И ни бортфортам, и ни кастаньетам
Мне тешить сердце и ласкать мой взор.
Я оставляю Гаварни лечение болезней
Под госпитальный немощный хорал.
Искать в саду увядшем бесполезно
Цветок, на мой похожий идеал.
В бездонном моём сердце жду всех вместе:
Вас, леди Макбет, с воплощеньем мести,
Вас, сны преступные Эсхиловых обманов,
Вас приглашаю, Микеланджелову дочь,
Питающую грудью мраморную Ночь
Младенцев - новорожденных Титанов.
XIX
ВЕЛИКАНША
Когда природа, без любовных игр и шашней,
Ужасных отпрысков рожала день за днём,
Я мог в большой любви жить с юной великаншей,
Пушистым тёрся б возле ног её котом.
В цветенье буйном её тела - бывшей пашни,
Блуждал бы по тропам и напролом,
В глубинах глаз её тонул бы я бесстрашно
Средь плоти страсти и души истом.
К могучим прелестям без устали и лени
Взбирался б к деве на громадные колени.
Когда б взагрело солнце как в пустыне,
Заснул бы, разомлевший от жары,
В прохладном сумраке её грудей ложбины
Лачугой тихой у подножия горы.
XXII
ЭКЗОТИЧЕСКИЙ АРОМАТ
Осенним вечером, когда глаза зажмурив,
Твоей груди вдыхаю знойный аромат,
Передо мной встаёт видений чудных ряд,
Вид острова в небесной и морской лазури,
Не тронутый штормами, ураганом, бурей.
В тиши, деревьев плодоносящих, прохлад.
Мне по душе туземцев гордый взгляд,
И удивлён бесстрашьем местных гурий.
Твой аромат открыл мне эту красоту,
Где мачты в такт волне качаются в порту,
Устав от качки на морских валах.
Где тамаринд, благоухающий с откосов,
Царит, им остров полностью пропах,
В душе моей сливаясь с песнями матросов.
XXIV
Я обожаю как ночной небесный свод,
За не болтливость твой язык и рот.
Когда ты далеко люблю так, что нет мочи
Когда ты рядом, украшенье ночи,
Мои любовные усиливаешь муки,
Когда мои отталкиваешь руки.
Иду в атаку и на приступ, - однолюб,
Так армия червей идёт на труп.
Ты беспощаднее всех мыслимых зверей,
Чем холодней ты, тем я горячей.
XXVI
SED NON SATIATA
О, фея чудная! Куда черней, чем ночь.
Ты пахнешь мускусом, сигарами Гаваны.
Эбеновый божок от Фауста саванны,
Пустынь весталка ты, и тьмы полночной дочь.
Я опиуму предпочту ночной экстаз.
Пью эликсир я губ твоих. В угаре пьяном
К тебе спешат мои желанья караваном,
С тоской припасть к колодцам твоих чёрных глаз.
Твой жар души меня сжечь сможет вскоре,
Колдунья, приубавь огня во взоре.
Мне в девять Стиксовых кругов не скрыть твой ад,
Не отразить Мегеры взгляд змеиный,
Мне не умерить пыл твой, вожделений глад,
В твоей постели - преисподней Прозерпины.
XXX
DE PROFONDIS CLAMAVI
В слезах о милости молю, Тебя, Творца,
Из мрака бытия, где сердце пало прахом,
Где богохульства, вслед за ужасом и страхом,
Закрыли горизонт, отлитый из свинца.
Полгода солнца диск, пространства не прогрев,
Висит на небе, прячась на полгода.
Беднее, чем на полюсах природа -
Ни птиц и ни зверья, ни трав и ни дерев.
Уже ничем не устрашить отныне
Того, кто выжил в ледяной пустыне,
Что с Хаосом былым кошмаром схожа.
Завидую любой я твари божьей,
Что в спячку может впасть на срок,
Пока не размотает Время свой клубок.
XXXII
С еврейкой страшной мне случилась ночь.
Лежали как в покойницкой два трупа.
Любовные виденья мозг мой тупо
Перебирал, чтоб немощь превозмочь.
Не сразу, но любви продажной дочь,
Предстала, как больной после хворобы,
Прекрасным украшеньем высшей пробы,
И отвращенье отлетело прочь.
Я, тотчас в иступленьи впавший в грех,
Расцеловал всё тело без опаски,
И расточил изысканные ласки.
Царица всех уродин и утех,
Когда мы встретимся с тобою ненароком,
Глаза твои подернет паволокой.
XXXIII
REMORD POSTHUME
Когда почишь, красотка, вечным сном
Под мраморной плитой иного крова,
Лишённая усадьбы и алькова,
Сойдёшь в могилу, в свой пристанный дом,
Когда на грудь падёт последний ком,
И в склёпе мрачном затворят засовы,
Соблазн не вызовут ни формы, ни обновы,
И скользким боле не пройтись путём.
Могила мне близка, она всегда
Понять готова, и принять поэта.
Она, итожа бесполезные года,
Задаст вопрос: "Что ж, дива полусвета,
Не знала ты, что трупы плачут тоже?"
И черви тот час же вгрызутся в кожу.
XXXIII
КОТ
Любви недуг на сердце. Кот, на грудь
Приляг, спрячь коготки подале.
Дозволь, в глаза нырнув, познать их суть,
Что спрятана в агатах и в металле.
Приятно, отрешившись от забот,
Его погладить вдоль по шерсти.
Я млею молча, и урча мой кот.
Электризуемся с ним вместе.
Возникнет женский образ. Взор её
Схож с одомашненого зверя взглядом,
Глубок и холоден и точен как копьё.
И тело смуглое её, как-будто рядом,
И облаком духов смертельный яд
Её окутывает с головы до пят.
XXXV
DUELLUM
Легко схлестнуться в битве двум врагам.
Под блеск клинков кровь льёт, как из под бритвы.
Так юность жертвой брошена к ногам
Игры любовной и любовной битвы.
Клинки и молодость разбиты на куски,
Но зубы, когти, что ещё остались,
Оружие заменят - пусть седы виски,
Вдруг на любовь займётся в сердце ярость.
Тогда соперники, сумнящеся ничтоже,
Сойдутся в схватке, выжив из ума,
Сорвутся в бездну, обдирая кожу.
В той пропасти друзей пропала тьма.
Давай с тобою, амазонка, оба
Сразимся, чтоб в веках осталась злоба.
XXXVII
Одержимый
По вечеру оделось солнце в красный креп.
И, ты, Луна моя, зайди скорей за тучу,
Засни иль воскури, без слов в небесной круче,
Иль отойди в сырой, глубокой грусти, склеп.
Я так тебя люблю! Покинь же свой астрал,
Звездой упавшей промелькнув на горизонте,
Пади сюда, ко мне, к Безумствам тайным плоти,
Где ножен твоих жадно жаждет мой кинжал.
Зажги зрачки свои от пламени свечи,
Зажги в глазах желанье и молчи.
Всё, что в тебе, к тебе влечёт всецело,
Захочешь, будет ночь, заря, - всё наяву.
Не сыщешь фибра одного моей души и тела,
Чтоб не кричал: "Люблю! Мой Вельзевул!"
XI
SEMPER EADEM
Спросили Вы откуда грусть взялась во мне,
Что душу точит, как волна морская камни.
- Что жаждать после жатвы на пустой стерне?
Жизнь - это зло. Всяк сведущ в этой страшной тайне.
Что нет в страданьях таинств - это не секрет.
Вы ж делитесь своим веселием со всеми.
Так не ищите боли там, где её нет,
И голос чудный Ваш примолкнет пусть на время.
Поверьте на слово! Умерьте необузданный восторг,
Ребячий смех! Не Жизнь, а Смерть преподаёт урок.
Упорно тянет нас всех неводом гробниц.
Позвольте мне, насытив сердце сладкой ложью,
Припасть на Ваших глаз прелестных ложе,
И мирно задремать под пологом ресниц.
XXXVIII
ПРИЗРАК
I
МРАК
Я заточён Судьбой в подземный склеп
Без мизерной надежды на прощенье.
Сюда, во мрак сырого помещенья,
Где Ночь царит, не ходит в гости Феб.
Художнику, лишив привычных тем,
Ночь рисовать, Бог указал с усмешкой.
Здесь на огне без суеты и спешки
Отвариваю сердце и без соли ем.
Громада вдруг из дальнего далёка
Возникнет, разогнав ночьных химер,
Мгновенным воплощением Востока,
Но лишь вернёт естественный размер,
Как я узнаю визитёршу, -Это -
-Она! Черней чем ночь, белее света.
II
АРОМАТ
Читатель мой, случалось ли хоть раз
Тебе насытиться, от запаха пьянея,
Вдыхая в церкви смеси ладана с елеем,
Иль впасть от мускуса саше в экстаз.
Хмельною силой наполняя нас,
Былое с нынешним соеденив умело,
Как бы срывая с возжелаемого тела,
Цветок любви на память, про запас.
Падёт волос тяжёлых шевелюра
Съедобной плотью прямиком в альков.
Сольются запах тела и духов.
Обитые муслином и велюром,
Впитают стены юный аромат
И источат, усиленно в сто крат.
III
РАМА
Любой картине требуется рама
Усилить восприятье, скрыть огрех.
Я полностью не понимаю тех,
Кто от природы прячется упрямо.
Металлам драгоценным и каменьям
Природа придала изящной простоты,
Но мастер им добавит красоты
Огранкой или обрамленьем.
Когда ж она уверует сама,
В то, что весь мир по ней сошёл с ума,
Отбросив добронравия тщету,
Природа, как весёлая вакханка,
Бельём изящным отторочит наготу,
И закривляется тот час же обезьянкой.
IV
ПОРТРЕТ
Болезнь и смерть - в итоге пепла малость.
Где тот огонь, что полыхал для нас,
Где свежих губ пленительная слабость,
Где сердце затянувший омут глаз?
Где ласки буйные, где поцелуев сладость?
Где это всё? Скорби, моя душа!
От светлых дней всего-то и осталось,
Портрет неброский в три карандаша.
Я в одиночестве умру, такие вот дела,
А Время - жуткая старуха с чувством
Дни выметает взмахами крыла.
Убийца чёрный Жизни и Искусства,
О славе моей память и забавах милых
Стереть отныне будешь ты не в силах.
XLIII
ЖИВЫЕ ФАКЕЛЫ
Глаза передо мной сияют ясным светом,
Притягивают словно ангельский магнит,
Живые факелы, два брата, два эстета,
Их отблеск пламени в моих глазах горит.
Оберегая от грехов, соблазнов многих,
Неважно им, силён я или слаб,
Ведут меня по Добродетели дороге,
Они - мне слуги, я им - верный раб.
Чудесные глаза! Волшебное горенье.
Луч солнечный тусклей огня свечи.
Свеча - за упокой, Ваш свет -на возрожденье.
Звезду, зажжённую в моей души ночи,
Затмить отныне никаким светилам,
И затушить уж будет не по силам.
LXIV
ОСЕННИЙ СОНЕТ
В глазах кристальных твой вопрос немой
-"Чем заслужила я твоё вниманье?"
Молчи! Прельстилось сердце по незнанью
Наивной и античной простотой.
Тебе секрет я не открою свой,
Не расскажу тебе для назиданья
Написанное пламенем сказанье.
Страсть ненавижу, разум болен мой.
Не надо слов. В засаде иль открыто
Любовь на изготовку держит лук
Влюблённых осчастливить уймой мук.
Грехи, безумье, ужас в её свите.
Два осени луча мы, никого вокруг.
О, хладность белизны! О, Маргарита!
LXV
ПЕЧАЛЬ ЛУНЫ
В ту ночь, когда Луна была полна истомы,
Невинной девой, что в печали, не с тоской,
В предчуствии любви, попавшей в сети дрёмы,
Ласкает грудь свою дрожащею рукой,
Вся в полуобмороке, замутнённым взором,
С лавин ночных атласных, звёздных покрывал,
Следила за видений тающим узором
В лазурной глубине темнеющих зеркал.
И вдруг, на землю, закрывающимся оком ,
Одну слезинку уронила ненароком.
Поэт - отшельник, солнца враг и друг свечей
Поймав её в ладонь, подобием опала,
Припрятал в сердце, чтобы не пропала,
Подалее от жарких солнечных лучей.
LXVI
КОШКИ
Любовники в летах, мудрец-анахорет,
Когда ток жизни повернёт на старость,
К игривым кошкам проявляют слабость,
Тем без тепла и ласки жизни нет.
Жрецы науки и любители истом
Все ищут тишины, бегут от тени,
Гордыню сменят лишь на услуженье,
К кончине тронутся Эребовым путём.
Когда же нежась и урча к морозу,
Шалунья принимает Сфинкса позу,
Во сне вдруг приоткрыв один глазок
Во сне, что мнится уж без пробужденья
Блеснёт в зрачке прекрасное виденье
Пустынь далёких золотой песок.
LXVII
СОВЫ
Под тисов сумрачный покров
Словно языческие боги,
Уселись на ветвях со строгим
Незрячим взглядом ряды сов.
Недвижимый поток ума
И мудрости застывшей масса
Ждёт упоительного часа,
Когда падёт на землю тьма.
Совы жизнь - мудрецу пример
Не жди признанья высших сфер.
Всё в мире - суета мгновений.
А возжелавший света кто
Наказан будет лишь за то,
Что выйти захотел из тени.
LXXIII
БОЧКА ДАНАИД
Бездонность Ненависти - бочка Данаид,
Куда Месть хладнокровно и без спешки
Без устали льёт, сердце не болит,
Усопших слёзы с кровью вперемешку.
Пробита в днище Демоном дыра,
Вбирающая пот усилий мертвых
Тысячелетиями тянется игра -
Месть воскрешает тело своей жертвы.
Пропойца Ненависть не может без таверны
Взрастает жажда с каждого глотка
И множит головы свои как гидра Лерны.
Но счастлив пьяница - отмщён- у кабака
Забудется с такой как сам опойкой,
Тебе ж не вырубиться, Ненависть, за стойкой.
LXXIV
ТРЕСНУТЫЙ КОЛОКОЛ
Ночами зимними присесть у камелька,
И слушать с умиленьем отрешенно
Мелодий звуки, что плывут издалека
Забытых колокольных перезвонов.
Блажен тот колокол, кто мог и сможет впредь
Сплотить народ набатом в час военный,
Призвать на мессы паству, славу божью петь.
Гвардеец старый, часовой бессменный.
Моя душа вся в трещинах от скуки,
Пытаясь миру петь, испытывает муки,
И схожа голосом надломленностью строя
С тем раненым, что брошен в поле боя,
Кто в луже крови и под грудой мертвых тел,
Хрипит бессильно, проклиная свой удел.
LXXV
СПЛИН
Плювьёз и город - злейшие враги,
Желая уничтожить всех на месте,
Дождь топит обитателей могил,
А холод губит жителей предместий.
Кот вкруг подстилки делает круги -
Ему никак не усидеть на месте,
Души поэта слышатся шаги
По желобам и трубам ржавой жести.
Треск дров в огне и колокольный гам
Фальшивят в такт простуженным часам.
В сыром жилье, пережидая непогоду,
Где тлен годов в щель каждую проник,
Валет червей тасует с дамой пик
Любви былой затёртую колоду.
Плювьёз=Плювиоз-февраль по революционному.
LXXIX
НЕОТВЯЗНОЕ
Леса, ужасны ваших дебрей кафедрали,
Где ухает орган под хрипы на хорах
Ваш траур вечен и закончится едва ли,
Ваш «De Profundis» эхом сеет страх.
Будь проклят Океан! Твои шторма и волны
Мой дух нашёл в себе, а так же тех,
Повергнутых тобой, чьи плач и стоны
Не сможет заглушить твой злобный смех.
Я полюбил бы Ночь! Без звёзд холодных
Их шепот мне понятен одному
Ищу я пустоту, безжизненность и тьму
И наблюдаю как на сумрачных полотнах
Бредут виденья прошлых лет за рядом ряд
Не пряча от меня свой безразличный взгляд.
LXXX
ЖАЖДА НЕБЫТИЯ
Мой мрачный дух взращён жестокою борьбой.
Надежду выкормили плеть, узда и шпоры.
Вас не подставить под седло. Стары и хворы.
Коль стали клячами, ступайте на покой.
Молчи, моя душа! Гордыню успокой.
Повержен бедный ум мой, старый мародёр
Вкус потерял к любви, остались только споры.
Прощайте, флейты, гром литавр, арф переборы
Не соблазняйте моё сердце на позор.
Навек смолк удалой весны весёлый хор
Меня сжирает Время. Чередой минут
Я снежным комом покидаю горы,
Качусь вниз, вижу чудные просторы,
Враждебные жилища, где меня не ждут.
Тащи, Лавина, в ад, там отыщу приют.
LXXXI
АЛХИМИЯ СКОРБИ
Природа, от одних - лишь плач,
А от других - жар и уменье,
И ты желаешь им удач,
А тем - смертей и погребенья.
Гермесом ты, вселясь в меня,
То робости придашь, то силы.
Я становлюсь день ото дня
Теперь алхимиком унылым.
Как Мидас золото в металл,
Рай в ад я превращать устал.
Я в саван облаков укрою тело
Любимое и выстрою умело
У берегов небесных и у врат
Великолепных саркофагов ряд.
LXXXIII
САМОБИЧЕВАНИЕ
Бить буду сильно. Как мясник
Без злобы разрубает туши.
Так Моисей скалу разрушил,
Чтоб из-под век забил родник.
Пусть слёз горючих кипяток
Зальёт пески моей Сахары.
Мои желанья под фанфары
Бурлящий понесёт поток
В страстей безбрежный Океан.
В хмельное сердце без угрозы
Ударят мелкой дробью слёзы.
Так бьёт к атаке барабан.
Как знать, аккорд фальшивый мой
Сбил строй божественных симфоний.
Иль ненасытностью Ироний
Смят и нарушен мой покой.
Во мне зашлись насмешки в крик.
Моя кровь - яд с отдушкой серы,
Я щит зеркальный для Мегеры,
Во мне свой лицезреет лик.
Пощёчина, но я же и щека,
Я жертва и палач, кинжал и рана,
И нищий я с замашками тирана
Веселья нет во мне - одна тоска.
Отвергнут , окружён со всех сторон
Я стал от безысходности вампиром.
Без устали смеющийся над миром,
К унынию навек приговорен.
КАРТИНЫ ПАРИЖА
XСII
СЛЕПЦЫ
Взгляни, душа, на их несчастный рок,
Смешны, нелепы, словно манекены,
Лунатиками, утыкаясь в стены,
В себе несут померкший свой мирок.
Когда потухший навсегда взор свой,
Вперяют вдаль, глазницы смотрят в гору,
Никто и никогда, по сию пору,
Слепца с опущенной не видел головой.
Впотьмах, наощупь, вверх задравши лица,
Бредут себе безмолвно. О, столица!
Шумишь подобием громадного вертепа,
Вокруг смех, крики, песенный напев.
Спрошу, тупея, вверх глаза воздев:
"Что отыскать они хотят в просторах неба?"
XCIII
ПРОХОЖЕЙ
В толпе однажды, там, где вопли, визг и вой,
Навстречу мне, средь гвалта этого бедлама,
Походкой лёгкой шла прекраснейшая дама,
Край платья траурного приподняв рукой.
Античных статуй стать и чистый ясный взгляд.
Ел поедом её, взахлёб пил, был я пьяным
От искорок в глазах её, как ураганом
Сметён был чувствами, приняв желаний яд.
Блеск молнии...и ночь! Мгновений быстротечность
Встряхнула жизнь мою и скрылась в никуда.
Где и когда сведёт нас с нею снова Вечность?
Да может быть нигде, а может никогда.
Мы разминулись и ушли в неведомые дали.
Жаль. Смог бы Вас любить, и Вы об этом знали.
XСIX
Мне не забыть наш скромный пригородный дом,
Покой, надёжность и уют царили в нём.
Помоны и Венеры гипс нагих коленей
Лишь прикрывался стеблями растений.
По вечерам, светило, отходя к ночи,
Сноп света распустив, сквозь окна, на лучи
Обозревало оком из небесного приволья
Все наши долгие неспешные застолья,
Роняя отблеск пламени своих свечей с вершин
На скатерть и на складки саржевых гардин.
Помона- древнеримская богиня сада.
CI
ТУМАНЫ И ДОЖДИ
О, осени исход, зима, рождение весны,
Люблю сезоны, навевающие сны.
Вы пьёте соки, кровь, высасывая силы,
Живого в саване уложите в могилу.
Полей заснеженность, озёр застывших лёд,
Скрип флюгера все ночи напролёт.
Душа моя не жаждет летнего тепла,
Лишь в стужу раскрывает вороном крыла.
Милее сердцу нет процесса похорон,
И погребенная под холодом природа,
Царящая у нас в краю погода.
Куда ни глянь, всё бледно-серый тон,
-И в это время лучше нет, похоже,
Чем боль оставить на случайном ложе.
CIX
РАЗРУШЕНИЕ
Вокруг меня всё суетится Сатана
Неосязаем и невидим, бестелесен.
Лишь только я вздохну, как в моих лёгких плесень
Желаний засвербит, и вечная вина.
Является, узнав мою к Искусству страсть
Ко мне одной из соблазнительнейших женщин.
Я очарован, смят, мой слабый дух повержен,
И тут же лезу сам в пороков гнусных пасть.
То тащит он меня из под призора Бога,
Хрипя и спотыкаясь, и лежит дорога
В пустыню Грусти и в Тоски проран.
То бросит, углядев в глазах смятенье,
Хламиду мне ,в крови от страшных ран,
И жуткое орудье Разрушенья.
CXII
ДВЕ СЕСТРЫ
Смерть и Распутство - вот две кровные сестры,
Две оборванки, их горячие объятья -
Работа, труд. Хоть на лобзания щедры,
Но непорочны обе без греха зачатья.
Семьёй отвергнутый поэт, адепт хандры,
Ад воспевающий, лишенный пропитанья,
Его вертепов и могил влекут шатры,
Где не нужны на ложе слёзы покаянья.
Альков и гроб, как две сестры - два брата
Лукаво, голосом прожжённых зазывал,
Зовут безперестанно на покой и свал.
Распутство, упокой во глубине разврата,
О, Смерть, скорей задёрни занавес кулис,
И посади у склепа чёрный кипарис.
CXXV
СОН ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОГО
к Ф.Н.
Испытывал ли ты изысканные боли?
Да называл ли тебя кто-то чудаком?
-Я умирал. В душе, лишенной воли,
Желанья с ужасом сплелись в кровавый ком.
Мечты с надеждами, мне верные дотоле,
Как время из часов, просыпались песком.
Чем больше я слабел без сил в моей юдоли,
Тем крепче я за жизнь цеплялся коготком.
Страшится занавеса, в ходе представленья,
Ребёнок, жаждущий спектакля продолженья.
Бесстрастным Правда проявилась судиёю:
Взаправду умерев, я был уже в аду,
Но ночь сменилась дьявольской зарёю,
Кулисы поднялись, и я чего то жду.
Ф.Н. -Феликс Надар, фотограф, друг Шарля Бодлера
CXXVI
ПУТЕШЕСТВИЕ
I
Морские карты с детства любим и эстампы,
Играет аппетит на мир и на астрал.
Как всё громадно в тусклом свете старой лампы,
Так пред Историей предмет ничтожно мал.
Уходим по утру, в мозгах бушует пламя,
Кипит на сердце злость желаний и идей,
И уплывает вдаль, качаясь над волнами,
Души безбрежность в ограниченность морей.
Тот бросил Родину, не вынеся позора,
Того в путь выгнал опостылевший очаг.
А те, не сгинувшие в страстных женских взорах,
Спешат цирцерин отыскать архипелаг.
И, чтоб в конец не оскотинится пьянея,
Пространство жадно пьют, небес лакают свет,
Дубит их солнце, жжёт мороз и словно с реи,
С губ сносит ветер поцелуев прошлых след.
Скитальцы истинные те, само собою,
Кто с лёгким сердце выйдя из своих ворот,
Бросаясь слепо следом за своей судьбою,
Не зная почему, командуют «Вперёд».
Туманят мозг, как новобранцу пред атакой,
О сладострастиях мечтаний облака,
О чувстве, нам не ведомом, инаком,
И человечеством не названном пока.
II
Мы непоседливы, шумливы, словно дети,
Крутясь юлой, скача мячом. И даже в снах
Мечты нас гонят любопытством по планете,
Как ангел зла табун звёзд плетью в небесах.
Куда проложит Рок пути нам людям тёмным,
В страну какую? Может в мире нет такой.
О, глупый человек, с упорством неуёмным,
Ты мчишь во весь опор, чтоб обрести покой.
Летят в Икарию трёхмачтовые души,
Вперёдсмотрящий наверху ни мёртв, ни жив.
Крик дикий с мостика закладывает уши:
«Любовь! Победа! Слава!» Чёрт, по курсу риф.
В любом клочке земли, нам мнится Эльдорадо,
Готовим сундуки и накрываем стол.
Когда ж туман растает с утренней прохладой,
Пред нами всплыша, иль скала или атолл.
Пришла пора тебя списать на берег?
В железы заковать? Иль за борт? Подскажи.
Матрос пьянчуга, глупый выдумщик Америк,
Химеры - все твои мечты и миражи.
Босяк грязь месит, ищет подаянья,
Нос кверху задерёт, и будет горд и рад,
Приняв за Капуи блистательной сиянье,
Хибар обшарпанных мерцание лампад.
III
Первопроходцы, мы читаем ваши были,
В глазах у вас собрался воедино мир,
Так не скупитесь, поделитесь, огранили
Слов самоцветы ваши звёзды и эфир.
Мы странствовать хотим без паруса и пара,
Чтобы развеять грусть своих родных темниц,
Мы ждём от вас словно божественного дара -
Рассказ о чудесах далёких заграниц.
Что видели вы?
IV
«Свет иных созвездий,
Девятый вал, пустынь горячие пески,
Невзгод хлебнули, пропадая без известий,
Но и тогда ошалевали от тоски .
Тонуло солнце в море, в фиолете штилей,
И славных городов огни гасил закат,
Хотелось, отрешившись от идиллий,
Взлететь на небо без оглядки наугад.
Богатство городов, роскошество пейзажей,
Ни на понюх в них волшебства - враньё и ложь,
Им далеко до облаков, простейших даже,
Чьи формы могут вызвать сердца дрожь.
Желанье крепнет силой наслаждений,
И прикрывается, как дерево корой,
Ствол, до сыта вкусивший удобрений
В густых ветвях взметнётся кроной над горой.
Вот только вырастет ли выше кипариса,
Взращённый тайными страстями тёмный лес?
Набросками в альбом исполним мы капризы
Гурманов блюд заморских, таинств и чудес.
Мы приносили жертвы идолам, кумирам,
Нас ослепляли троны шахов и царей,
Величье их дворцов не снилось и банкирам,
Которые кичатся роскошью своей.
Пленяли взор наш чужеземные наряды,
Цвет ярко крашеных губ женских и ногтей,
Танцующих змей пассы, взгляды, яды.
V
Что видели ещё?
VI
«Наивнее детей,
Чаруют формы вас, а сути содержанья
Вам не понять. Взглянув хоть вниз, хоть вверх,
Мы видели, царят в просторах мирозданья
Тоски смертельной пьесы и бессмертный грех.
Рабыня гнусная без тени сожаленья,
С любым разделит ложе на часок,
И алчный раб служанки в иступленьи
В ручей запустит нечистот поток.
Палач жуирует с несчастной жертвой рядом,
Кровь льётся на пиру, течёт, ручьём журча,
Тиран, отравленный всесильной власти ядом,
И чернь, целующая рукоять бича.
Там есть религии, похожие на нашу,
Но святость их, хоть каждый рвётся в Рай,
Обманчива, до дна испив пороков чашу,
Развратом тут же наполняет через край.
Болтлив род человечий, полон самомненья,
Да, вот умом разжиться за века не смог,
Кричит, вверх руки вдев, от Мира Сотворенья:
«Будь проклят, созданный моим хотеньем бог»
Из них немногие, любовники Безумья,
От стад людских отстав, уходят, прячась в тень,
Скрывая в опиуме мысли и раздумья :
- Вот мира бюллетень на каждый божий день»
VII
Вот горечь знаний, никому не нужных странствий.
Дни монотонны наши также, как поток реки,
Что исчезают навсегда, попав в Пространстве
В оазис ужаса в пустыне вечной злой тоски.
Так что ж? Уйти? Остаться? Кто-то, с перепуга,
Стремглав мчит на край света, а тому милей уют.
Один во весь опор, другой забьётся в угол,
Чтоб Время обмануть на несколько минут.
Один как Вечный Жид болтается по свету,
Пред Временем в душе своей испытывая страх,
Чтоб не попасть в его расставленные сети,
Другой же тайно хочет удавить его в яслях.
Когда ж коленом в зад, или подошвой в спину
Жизнь вытолкнет нас в путь, мы закричим: «Вперёд!»
И в курсе на Китай, шквал над морской пучиной
Нам кудри спутает волос и слёзы оботрёт.
Мы зачерпнём бортом волну из моря Мрака,
Как юный пассажир, бесстрашный словно лев,
Cтолбом застынем, песнь услышав с бака,
Давно уж нами всеми ожидаемый напев:
«Скорей, скорее к нам, на сборы урожая,
Плодов волшебных полон дивный чудный сад,
Цветёт здесь лотос ароматы расточая,
И бесконечный день здесь не прервёт закат».
Пилада голос, доносящийся из тени
Я еле разобрал «Плыви скорее к той,
Чьи нежно целовал ты некогда колени.
Плыви к Электре, своё сердце успокой».
VIII
VIII
Смерть! Старый капитан! Поднять скомандуй парус.
Страна обрыдла эта. В путь и поскорей!
Черней чернил здесь небо, море. Нет, не ярость,
Пылают и горят в сердцах снопы лучей.
Твоя отрава сил придаст противоядьем,
Мозги огонь нам разжигает до красна,
Нырнём мы в бездну, а там Рай ли Ад ли,
На дне безвестности найдётся новизна».