Часть 7, глава 3

               
                З А Т М Е Н И Е

                Мой милый малыш, мой испуганный ангел,
                Прости, что смятения в чашу добавил.
                Вино оказалось солёным и терпким –
                Глоток пыльной тьмы из-за скрипнувшей дверки…

На следующее утро началась совсем иная жизнь. Саша зря надеялась, что ей удастся выспаться. Их разбудили ни свет, ни заря, безо всяких поблажек. Костя и Женя ушли на сбор, а Сашу пригласили в госпиталь, осваиваться. И тут она познакомилась с доктором Гавелом поближе: он лично вёл занятия медсестёр.

Гавел не любил рассусоливать.

- Занозы вытаскивать умеешь? – ошеломил он её странным вопросом в лоб, шевеля кустистыми бровями.

- Ну да, конечно… - растерянно ответила Саша.

- Ага. Отлично. Значит, и пулю сумеешь вытащить. А волосы когда-нибудь стригла?

Саша вспомнила, как стригла маленького Костика, и как пыталась однажды соорудить Женьке и его команде «панковские» гребешки и покрасить их, и едва не прыснула: - Приходилось.

- Молодец! Значит, сумеешь побрить и постричь тяжелобольного. Горшки за ребёнком выносила?

- Разумеется. А что…

- Значит, и за лежачим больным вынесешь, - не давая возразить, продолжал Гавел. - А бинтовать умеешь?

- Н…не знаю…

- Ты никогда ничего не бинтовала?

- Только ноги.

- Чьи ноги?

- Свои.

Гавел так внимательно посмотрел на неё, что его узкие глазки, утонувшие в щеках, широко раскрылись.

- Так что же ты не сказала, что ноги болят? Мне не нужны сёстры с ногами, которые растут от ушей, но при этом не хотят стоять. У вас половина работы – для ног, и только всё остальное – для рук и головы. А ну, быстро забирайся в мед-отсек!

Гавел лично отвёл Сашу в реанимационную залу, где по окружности располагались купола медицинских автоматов, заставил раздеться и лечь в кресло, которое тут же превратилось в удобное ложе. Полупрозрачная сфера накрыла ложе, на голову надвинулся колпак, загудели датчики. Саша лежала с замирающим сердцем, её глаза прикрывали виртуальные очки, транслирующие смешные мультики, а компьютер, внутри которого она оказалась, тем временем производил обследование. Саша не ощущала своего тела – либо манипуляторы обращались с ним настолько нежно и осторожно, либо была произведена анестезия. Затем смешные мультики плавно перешли в мягкие, размытые, пастельные картинки, картинки – в замедленные ритмические узоры, и Саша не заметила, как уснула.

Она не знала, сколько спала, но проснулась необыкновенно бодрой и свежей. Купол высветлился и стал прозрачным. Потом поднялся. К Саше заглянула симпатичная девушка с рыжими косицами: - Я – Люнка. Как самочувствие?

Голос Люнки, как и она сама, был мягким, спокойным и мелодичным.

- Отлично!

- Вот и отлично! Вставайте, Саша. Доктор сказал, что на первый раз достаточно.

- Сколько я спала?

- Не более часа. Ещё пара сеансов – и не вспомните, что ноги беспокоили. У нас, на Ромашке, таких болезней нет, да и быть не может: мы – люди рабочие! Весь день на ногах! – И Люнка широко, добродушно улыбнулась.

– Неужели у вас до сих пор ножной… ой, то есть, ручной труд? – изумилась Саша.

- Был. Сейчас легче стало, Союз техникой снабжает. Но всё равно, многое можно делать только вручную: цветы выращивать, лекарственные травы собирать или особо нежные ягоды, букеты складывать. Саша, одевайтесь потихоньку, доктор сказал, чтобы до занятий я сводила вас в спортивный зал и показала комплекс лечебной гимнастики, а затем процедурный кабинет. Пока варикоз не вылечим полностью, на военные тренировки мы вас не пустим!

Таким образом, военная жизнь Саши началась с лечебной гимнастики. Попутно Люнка знакомила Сашу с медицинскими приспособлениями, инструментами, учила управляться с компьютером – диагностировать, успокаивать, снимать болевые ощущения, проводить курсы инъекций, знакомила с товарками. Теорию же преподавал будущим сёстрам непосредственно сам Гавел.

Костя же в свой первый день явился «домой» взбудораженный и скорее подавленный, чем радостный. Военная учёба, вопреки ожиданиям, не сильно очаровала его: кто ж виноват, что семья Башмачниковых генетически совсем не воинственна, зато артистична. А войне нужны военные, артистические натуры ей непонятны и не заслуживают снисхождения. К тому же, Тусла отвёл юного солдата в один из залов, где, покрытый белым полотном, точно изваяние, одиноко ждал родственную душу древний концертный рояль. Он затаился несчастным, отверженным зверем, последним динозавром, он отчаянно скучал по теплу и ласке, и Костя приласкал его. Он с удовольствием опробовал рояль – звук оказался выше всяческих ожиданий!

Затосковавший вдруг Костя с попустительства Туслы и согласия Евлампия стал отлынивать от тренировок. «Трынди-брынди» властно позвали в себя. Костя уединялся в большом пустом зале и играл, играл, играл – иногда до полуночи. Играл, осваивая те ноты, которые дал Евлампий к празднику, вспоминал учебную программу или просто импровизировал. Что пытался забыть, что вспомнить? Если Тусла иногда и журил его за опоздание по причине просыпа, то – лишь блюдя форму. Он понимал: музыкант должен заниматься музыкой, а не войной. Даже если он числит себя рок-музыкантом.

А потом Костя занялся «разведкой», и обнаружил целый мини-склад инструментов, уже в более плачевном состоянии. Расстроенные инструменты нуждались в помощи – и Костя её пообещал. Затем он подключил к работе Союзного эвээмщика, и вместо военных сборов Костя засел за конструирование электронного оркестра. Тусла ему покровительствовал.

Один только Женя исправно посещал спортзал и военные учения. Они ему нравились, да и в сочетании с полноценным питанием явно шли на пользу: он окреп, выпрямил спину, поздоровел и даже наработал мышцы. А главное - Евгений Башмачников перестал курить, ибо на Ромашке курить было нечего.

Через два дня после прибытия, не дожидаясь, пока Евгений Башмачников и его семья созреют, отец Евлампий, пожаловал познакомиться с вновь прибывшими поближе. Он перекрестился на иконку, скороговоркой произнёс хвалу Господу и поклонился.

- Мир дому вашему, хоть он и новоиспеченный, и временный. Как ваши успехи в новом Мире? Ладите? Не скучаете?

- Спасибо, батюшка. Ладим. Скучать не приходится.

- Я слышал, Константин Евгеньевич уже опробовал родной для себя инструмент. И как Константин находит звучание?

- Отменное! На уровне! Я удивился – что оно здесь вроде бы и заброшенное, но не расстроилось. Звучит!

- Чего же ему не звучать! Просто хозяин отбыл в отпуск, да и застрял на Майами. Отменный музыкант, мульти-инструменталист, Богом отмеченный. Война закончится – вернётся. Если пожелает. А мы бережём инструмент со всем тщанием. Значит, вы не станете возражать, если я приглашу вас поиграть в нашем замечательном концертном зале при Храме? – обрадовался Евлампий.

- А разве некрещёным можно играть в Храме? – иронично осведомился Женя.

- А вы окреститесь. Кстати, друзья мои, Ромашка не такая уж и незаконная. Вы вполне можете здесь окреститься, и это будет абсолютно легитимно.

- Батюшка, у нас один Башмачников некрещёный. Мы-то с Костиком – крещёные.

- Сашенька, когда же ты успела Костю окрестить? – поразился Женя.

- Тогда же, Женечка, когда ты на гастролях был, а я приболела. Меня тётя Маша – помнишь, из Красильникова, рядом с бабушкой? – когда ещё увещевала: что же, сама крещёная, а дитё – нет? Я же и тебя тогда уговаривала, да тебе всё некогда было.

- Ну и ну! А мне ничего не сказала. Будто я монстр какой! – только и произнёс Женя.

- Вот видите, – возликовал Евлампий. – Вся семья крещёная, а отец – нет! Негоже!

- Смешно, батюшка, – сказал Женя.

- Что смешно, сын мой? – опешил Евлампий.

- Получится, я сбежал с Земли, спасся с неё, родимой, с праведной прародины, чтобы окреститься в еретических Мирах?

- Не более еретических, чем мать-прародительница! Вот где погрязли! – обиделся Евлампий. – А что спасся, так Бога благодари, возлюбил он душу твою, нечестивец! Знак подаёт – окрестись, мол, тогда, мол, под вечной защитой моей пребудешь! К тому же, аура Мира нашего осенена Господом. Тебе же легче жить будет, сын мой!

- Спасибо за заботу и ему, и вам, батюшка. Но я прежде подумаю. Крепко. Привык, понимаете ли, к независимости.
 
- А на вашу независимость никто и не покушается. Мы – люди гибкие и понятливые. Убеждаем и советуем, но не насилуем. При необходимости послабления делаем. Ведь мы тут не оголтелые фанатики. Простые труженики.

- А не поздновато ли креститься, батюшка?

- Окреститься никогда не поздно, - снисходительно улыбнулся Евлампий. – Чем Ромашка хуже Земли? Все мои атрибуты при мне, все освящены Великим Храмом Святого Павла, и я свято чту и блюду все положенные обряды.

- Да я не о том… - пробормотал Женя. – Жизнь у меня была… странная.

- Приходите на исповедь. Со своими тараканами в одиночку сложно сосуществовать. Тем паче, бороться.

- Да тут не одними тараканами пахнет. У меня внутри такой ком змей свернулся. Шипят и языками дразнят.

- Тем более, надо облегчить душу. Исповедь – она не для Бога. Она – для человека. Иной раз такой негатив идёт от ищущего истину, такая предвзятость – с пеной у рта отстаивает свои идеалы. Хотя на них никто и не посягает. Потом, глядишь, расслабился, посветлел. Молиться начал. На исповедь ходить. Некоторые к нашему Монастырю прибиваются, благодать обретают. Потому что не знают, на самом деле, души своей. Истину лишь Господь видит, потому и любит чад своих, прозревая не внешнее, а глубинное. Великая Сила от Господа идёт!

- Вот-вот. Монастырь. У друга сестра была - двоюродная. Томочка. Без отца и мужа. Верующая. Непротивленка. Вегетарианка с анемией. Самоотдача полная. Себя забыла. С детишками ослабленными работала в православной школе.  Всё о Боге, всё к Богу, всё для Бога. Семейные передряги били её. Дочь от неё отказалась, отселила в трущобку, внучку не подпускала – боялась «вредного религиозного влияния». Мать то так, то сяк. Внучке поддакивала, против Томочки настраивала, потом рыдала и каялась. Полный дурдом. Хотела Томочка в деревню переселиться, поближе к Храму – средств не собрала. Намерилась в монастырь – умница, бывший научный сотрудник. В своё время её за границу работать приглашали – отказалась: не по карману поездка была, да и не хотела от России откалываться. Отправилась в паломничество в другое государство, на перекладных, к монаху-ясновидцу. Сидит в приёмной. Очередища таких же страждущих. Выходит монах – кто тут монашка? И в неё вперился. Да я не монашка – отвечает робко. Да уж давно! – махнул рукой ясновидец. Еле отговорил хоронить себя в монастыре, бросать московскую квартиру – мудрый человек оказался, честный. Это я к чему? Для большинства землян религия – это оправдание страусиного сознания и бессилия перед жизнью. Или – «Башня из чёрного дерева», убежище. При том, они часто нетерпимы и агрессивны к другим, чуждым воззрениям и понятиям – по Томочке знаю.

- Томочка – святая, чистая душа, несущая свет. Именно Господь Бог поддерживает в ней жизненную силу. Здесь, в Иномирье, такие становятся основателями Храмов и Монастырей – средоточий Новых Миров. А про агрессию вы зря – не туда зрите, не то видите, не так толкуете.

- Возможно, и недопонял. А разве существование Иномирья, батюшка, не опровергло понятие «Бога», установив статус человека-Творца? То есть, не возродило и не основало новое язычество?

- Напротив, подтвердило! – горячо возразил Евлампий. – Человек, несомненно, Творец. То есть – слепок Творца Единого.  Каждое отражение мнит себя истинной, самостоятельной единицей. Каждый слепок мнит себя оригиналом. Каждая копия – подлинником. Иномирье подтвердило и утвердило могущество и многообразие божественных начал. А также – его, Господа, терпимость и любовь к непутёвым детям своим. Только придите к нему, откройтесь – и увидите, как любит он вас, и какой станет чистой и прекрасной душа ваша, омытая его любовью, словно чистым весенним дождём. Господь Бог – Творец Единый и Вездесущий, позволяет возлюбленным чадам своим проявлять творческие способности, создавать прекрасные Миры ему во славу – это ли не подтверждение! Впрочем, слова ничего не значат. Чужие слова не убедительны. Убеждает то, что видишь и чувствуешь сам. Мы встретимся ещё – если не на исповеди, если не на службе, так на празднике, где все души сольются в одну, а музыка вознесётся к небесам – и вы увидите собственными глазами, что Ромашка и её чада дороги Богу.

- И часто такое случается – на дорогих чад нападают исчадья? – прищурился Женя. – Или это испытания для укрепления духа?

Женя вспомнил Киру, и боль снова вспыхнула в нём.

- Проделки Теры и пиратов во всех вызывают гнев праведный. Но вы ещё не были в Мирах, не знаете всех жизненных драм и чудес. Позвольте и мне поведать вам отдельную реальную историю – не выдуманную притчу. Это произошло на Святой Анастасии, в Монастыре, ею созданном. В Большом Едином Храме её имени закончил службу отец Илья. Часть прихожан осталась на исповедь, часть ушла. И в это время пробились пираты. Они окружили Храм, а главарь ворвался внутрь и потребовал, чтобы исповедали и его тоже. Отец Илья, незлобивый и открытый, излучал после службы умиротворение и любовь. И он разрешил преступнику исповедаться – в надежде просветлить и обратить от преступлений к деяниям благим. Главарь начал, проливая слёзы, живописать ему о своих зверствах и глумлении, чинимых злодеяниях и насилии. И настолько омерзительным и гнусным было творимое им, что я не решусь упомянуть и ничтожной доли того. Отец Илья бледнел и был готов к обмороку, его добрая душа не в состоянии была постичь, что подобное – не вымысел, не бесовская сказка, а правда. Злодей же рвал на себе волосы, бил себя в грудь, каялся, ползал на коленях и отбивал поклоны, причитал, стенал и ручьями лил слёзы, до тех пор, пока воистину святой отец Илья не начал рыдать следом за ним и не уверовал в искренность раскаяния. Так они рыдали вместе, в два голоса, а затем Илья, мучаясь и сомневаясь, принял решение, которое посчитал верным: раскрыл свои объятия пропащему грешнику, словно сыну заблудшему. А пират обхватил святого отца и вонзил ему в спину нож…

Трагический голос Евлампия дрогнул. Саша побледнела, и даже Костя казался растерянным и испуганным. Лишь на лице Евгения продолжало тлеть скептическое выражение.

- Илья умер с удивлением на лице, не успев ничего понять, с сердцем чистым и открытым. Люди ахнули, многие от ужаса упали замертво. А некоторые прихожане, во главе с диаконом Алексием, бросились на убийцу, но тот выхватил мультистрел и стал стрелять по безоружным. А в церковь уже вторглись его сообщники, чтобы скорее начать грабёж, разгром и насилие – пока Мир не начал разрушаться. Но случилось чудо: Мир святой Анастасии силой веры оставшихся в живых и с Божьей поддержкой не исчез с лица Иномирья, а своды и стены Главного Зала начали вдруг медленно, но неотвратимо сближаться. Захватчики заметались, но сбежать или добраться до выхода не успели: Храм сложился, сплавился в единый монолит, похоронив пиратов и навсегда закрыв Дверь. А на гладких каменных стенах проступили лики новых Святых: великомучеников Ильи и Алексия, и невинно убиенных прихожан.

- Ну, а Мир?

- А Мир лишь укрепился. И ежегодно собирает тысячи паломников. И таких чудесных примеров множество.

Отец Евлампий поднялся, крестясь.

- А как же в эту благостную картину вписывается Тера, святой отец… простите, батюшка? – подал голос Евгений.

Евлампий истово перекрестился: - Каких только форм не принимает Сатана! Суккуб, истинный суккуб! Но это особый разговор. Да хранит вас Господь от его проявлений, доброй вам ночи и до встречи.

- Земная религия здесь, в Иномирье, становится абсурдом! – сказал Женя после ухода Евлампия. – Она не выдерживает ни критики, ни конкуренции с самим Иномирьем!

- Женя, ты устал. Иначе – чем объяснить твоё упрямство и нетерпимость? Ты недопустимо агрессивен с батюшкой. Он взвалил на себя огромную ношу – держать на плечах целый Мир. И он нас приютил! – Саша печально покачала головой и принялась расстилать постель.
...

Шли дни. Скучать больше не приходилось, и Башмачниковы вспоминали чествование доктора Гавела, вкусную праздничную еду, вино и замечательные танцы, словно сон.
Мужчины пропадали на сборах, в оружейном зале или на полигоне, а вечерами – в спортзале. Саша пропадала в госпитале – изучала самые простейшие манипуляции: обращение с инъекторами, конструкции кибер-реаниматора и реанимационных камер, анатомию и физиологию, лекарственные препараты, а также – обращение с пылесосами, мойками, стерилизаторами. Порою не оставалось сил на то, чтобы погулять за пределами городка, а иногда и на то, чтобы выйти за пределы здания. Изредка они встречались на сборах с капитаном Курзыком, который деловито, сухо и чётко обрисовывал обстановку на текущий момент: ещё два прорыва было ликвидировано на юге. Так что тревога продолжала неслышно витать над Ромашкой.

Плюс к тому - вечерами Костя и Саша вместе со всеми оставшимися в крепости жителями и солдатами посещали службы в Храме, и Женя уныло тащился за ними.
 В прекрасном Храме, хотя и старинной архитектуры, но светлом, как ромашка, постоянная тревога и ностальгия немного отпускали беженцев. Свет и тепло струились с великолепного искусного иконостаса, искрились самоцветы на окладах, торжественно уходил в ночное небо нарядный полупрозрачный купол. Распятие освещалось особенно ярко и несло, казалось, не скорбь ухода, а радость возврата. Не теплились, а ровно и мощно пылали настоящие восковые свечи, делая Храм праздничным и весёлым. Великолепна и достойна аплодисментов была акустика зала, где страстный и звучный голос Евлампия струился, обволакивая и утешая. Не хотелось верить, что свирепые налётчики способны прорваться сюда, в этот оплот тепла, дружбы и мира.

Слаженно и на редкость красиво звучал небольшой женский хор с единственным «мужчиной»: это был худенький мальчонка с наивными и горящими глазами. Его голос звучал пронзительно чисто и трогательно – Женя думал о том, что ему уже никогда не спеть так чисто и вдохновенно. Не собрать полные залы преданных слушателей. Да, возможно, никогда уже и не исполнить ничего своего, лаская влюблённой рукой соскучившуюся по прикосновениям гитару. А почему, собственно? Вот закончится пресловутая «война» непонятно с кем, сбежит он с этой Ромашки к чертям собачьим, прости Господи! И станет сам собой. То есть – рок-музыкантом! Ибо только это звучит гордо!

Праздник Святой Ангелики, одной из покровительниц Ромашки, чьё украшенное венками из ромашек изваяние возвышалось на почётном месте, прошло так же пышно и торжественно, с цветами, песнями и проповедью, полной веры в Мир и Свет.

Костя играл на органе, и играл совсем неплохо. Кстати, аккомпанировал собственной балладе. Гармонии, на вкус Евгения, казались несколько переусложнёнными – но Женя знал: этот максимализм - по молодости.

«И когда он успел?» – удивлялся Женя. – «Один ноль не в мою пользу – не знаю собственного сына. Но талант передался от меня – значит, один-один. Ничья».

Зажги Маяк для без вести пропавших,
В пути застывших и в пути уставших.
Зажги Маяк тому, кто уж не ждёт,
Что друг откликнется, что друг найдёт.
Что помощь – не фантом и не обман,
И что домой вернётся караван.
Зажги Маяк для без вести пропавших,
В Мирах спасенья слишком долго ждавших.

Пусть сияет в ночи, и его не распять –
Твой бессонный Маяк, не умеющий спать!

Прости друзьям несовершенство этих сфер.
Прости собратьям недоверие и веру.
Спаси от собственных Ловцов и заблуждений,
Бессмысленности, алчи, подозрений.
Зажги для тех, кто потерял ключи и Дверь,
И до своих не в силах докричаться.
Ведь ты и сам однажды беглым зверем
В Иномирье можешь затеряться.

Пусть сияет в ночи – и его не унять –
Твой упрямый Маяк, не умеющий лгать!

«Беглым зверем» -  эти слова особенно резанули Женю по живому. Ведь Костя говорил о них самих! И о лжи – тоже.

Единственным поющим мальчиком в женском хоре был Дорчик, сын одинокой медсестры, ассистентки Гавела. Дорчик был не то чтобы слабоумен или аутичен, но немного странен. Учился из рук вон плохо – ему не давался ровным счётом ни один предмет; он был рассеян, отсутствовал на уроках, погружаясь в свои грёзы, реагировал запоздало.

Более того, он словно бы притягивал к себе неприятности: у него буквально всё валилось из рук. Он разбивал посуду, ронял учебники в лужи. В пище ему постоянно попадались каким-то непонятным образом посторонние, к пище не имеющие отношения, включения. Чужие слова он передавал адресату, словно «испорченный телефончик». Цеплялся новыми рубашками и брюками за гвоздики и заусенцы, словно нарочно вырастающие на пути, спотыкался на ровном месте, ломал игрушки, терял ориентацию и так далее, и тому подобное.

Но хуже всего то, что с его спутником частенько происходило аналогичное. Словом, Дорчик был хронический неудачник, распространяющий свои маленькие неудачи на окружение. Потому-то Жарка, его мать, старалась по мере возможности не отпускать его далеко от себя.

Ребята в классе над ним подсмеивались, подшучивали, но беззлобно. И шибко не обижали. Понятное дело: какой смысл обижать, если не обижаются? Какой смысл лупить, если не сопротивляются? Да и некоторые взрослые в глубине души всерьёз его не воспринимали. Женя смотрел на него и думал, что, будь Дорчик в обычной российской школе, его бы там совсем затуркали и забили, или определили в школу для дефективных, с глаз долой. А здесь он сможет полностью раскрыть свой музыкальный талант.

Саша свела с Дорчиком знакомство – иногда Жарка, его мать, оставляла Дорчика ей. Вместо того чтобы помогать в госпитале, Саша занималась с Дорчиком чтением и математикой, и обращалась серьёзно, как с равным, не обращая внимания на дурную репутацию. И оказалось, что мальчик очень добр и отзывчив. Она относилась к странному мальцу без насмешки, с нежностью, рассказывала о Земле, а он слушал, открыв рот. Дорчик боготворил капитана Курзыка – никто, кроме Бога и Саши, не знал, что он каждый вечер молится за него и за то, чтобы быть на него хоть самую чуточку похожим.

Так бы и жить! Тем не менее, когда с юга перегнали два вездехода и два мобильных флая, Костя и Женя с другими пилотами отправились на патрулирование. Конечно, далеко их не отпустили. Они «ползали» по магистральным дорогам и снимали показания контрольных и квантовых датчиков, фиксирующих колебания и изменения электромагнитного равновесия в пространственных плоскостях, а также оценивали обстановку визуально. «Фиксировали третьим глазом электромагнитные бури», - как любил шутить Дрибсна.

Курзык перестал стричься совсем коротко и, нарушив предписания, отрастил волнистую, рыжеватую шевелюру. «Весьма странный выверт, вы не находите, товарищи бойцы?» - посмеивался Женя. – «Не жизнь – а калейдоскоп удовольствий! Вернувшись на Землю, я мог бы стать профессиональным военным»…

В один из вечеров в переходе Курзык подловил Сашу, возвращающуюся к себе после вечернего бассейна.

- Саша, можно, я провожу вас до комнаты? – сказал Павел. – А попутно покажу крепость сверху. Здесь замечательные ночи.

Он повёл её к лифтовой площадке, ступая мягко и неслышно, скорее по-кошачьи, чем по-военному. Они поднялись на самый верхний этаж. Вдоль всего здания, по крыше, кроме «ступеней» шла огороженная перилами галерея – по самому краю. Нагретая дневным солнцем, она теперь струила тепло. Они встали неподалёку от выхода и облокотились о перила – почти на самой высокой точке Ромашки. Ночь действительно была великолепная и очень земная – словно Саша никуда и не проваливалась. Светили огромные звёзды, нарождался месяц, небо казалось необъятным и торжественно разрисованным, точно купол гигантского планетария. Равнинная Ромашка не казалась однообразной – волнистая линия горизонта не позволяла взгляду скучать.

Курзык водил рукою, поясняя, где какие поселения и фермы – они светились и переливались по горизонту радужными огнями; где какие луга и травы, озерца и овраги, холмы и болотца, перелески и рощицы, а также где какие поля и чем они засеяны, а где пасутся козы и коровы. Он успел изучить этот невеликий Мир как свои пять пальцев, мог назвать по имени почти каждого жителя. Оказалось, что мирная Ромашка, цветущая и плодородная – важный стратегический пункт для Союза и неплохая кормилица – она производила на экспорт почти двадцать процентов картофеля и подсолнечника по Союзу, а также – лекарственные травы и редкие цветы на срезку. Поэтому с недавних пор её стали безвозмездно снабжать техникой, отстроили две крепости и установили в них транспортные терминалы: грузовой и пассажирский. Но с лёгкой руки Теры, дразнившей Дина фантомом Саэры Замирской, теперь Ромашка оказалась под ударом: здесь участились пиратские налёты.

- Павел, вы так хорошо изучили сельскую местность. Вы – селянин?

- Нет, горожанин.

- Но ваша любовь к селу…

- Я обязан хорошо знать местность – по роду деятельности. Но Ромашка мне симпатична, хотя совсем не похожа на родину. Полная противоположность. И ещё - здесь живёт мой брат, имеет семью.

- Откуда же вы?

- Я родился на побережье в Майами. Океан колыхался в ста метрах от городка. А потом меня занесло на равнины.

- Майами. Должно быть, райский уголок. Почему же вы стали военным?

- Наверное, для контраста. Посчитал, что романтично.

- А на Ромашке нет моря?

- Собственного нет, только небольшие озёра и реки. Но у Союза есть проект – объединить несколько больших рукотворных озёр в пресное море и отстроить санаторно-курортную зону. Неплохо и для рекламы Храма, и для экономического развития, и для расширения мира. Закончится война – батюшка проведёт референдум.

Павел читал ей стихи – «Пехоту» и другие, оказалось, что он в своё время даже напечатался в сборнике молодых поэтов Майами.

- Когда же вы всё успели? Стихи, войны… - удивилась Саша.

- Я ещё и технику взломов изучал, - сказал Курзык. – Ваш взлом был произведён виртуозно и красиво. Высший пилотаж! Трудно поверить, что так запросто это сделал один человек без компа – такая сила!

Саша загрустила.

- Это Женина дочка. Кира. Она талантлива. Её талант от матери. Наследственный. Инмирный. Мы-то с Женей бесталанны…

- Неверная формулировка. Бесталанных не бывает. У каждого своё. Просто случается, что долго спит, и не знают, как разбудить. Иномирье будит. И не грустите, Саша. Всё образуется. Найдётся Кира. Уймутся войны.

- Как славно вы это говорите, Павел.

- Замечательно, что вам нравится. Саша. Не бойтесь перейти на «ты». Во всяком случае, меня можно на «ты» точно – если наедине. Так будет проще.

- Да мне и так просто хорошо с тобой, – улыбнулась Саша. Курзык просиял. Его рука приподнялась, словно желая лечь на плечо Саши, зависла неуверенно и опустилась на перила рядом с её рукой, нервно подрагивая.

- Мне тоже хорошо с тобой. Тепло. Ты свет излучаешь, Саша.

- Симпатичная эта Ромашка, – сказала Саша взволнованно, не то от темы разговора, не то от близости Курзыка, тщетно пытаясь увести разговор от себя. – Я и не думала, что в Инмире бывают такие Миры – без гнусных приколов, без гадостей, чистые и светлые, как Земля в лучших проявлениях. Как только рука поднимается на такое чудо?

- Рука завоевателей ещё и на не такое поднимется. Жадность и зависть грызут. Саша. Сашенька, ты не против, - голос Павла вдруг охрип. Он снова решительно поднял руку и крепко обнял Сашу за плечи. Потом медленно, неуверенно стал приближать свои губы к её удивлённому лицу. Она увидела широко открытые блестящие глаза, дрожащий пунцовый рот и подбородок – его лицо из юного вмиг стало напряжённым, мужским, тревожащим, и Саша отстранилась со смутным чувством вины.

- Павел, - укоризненно сказала Саша. – Мы едва знакомы, Павел. Я – ваша гостья, да ещё вдобавок замужняя. Целых три фактора против.

Курзык испуганно отпрянул.

- Простите, Александра, - чужим, высоким голосом сказал Павел. – Грешен. Больше не повторится.

«Какой он ещё ребёнок», - подумала Саша. – «Женя меня простит – бойцу на передовой положено лучшее…»

И она нежно и осторожно сама поцеловала капитана в губы и быстро, непреклонно отстранилась: – Вот так. А теперь – выполни обещание, проводи до комнаты, не то я тут заблужусь.

…

- Мальчики, а вы знаете, что на Ромашке целых три искусственных озера, больших, как море, и их собираются объединить, и что отсюда – совсем рядышком настоящий американский клон – Майами? Только намного лучше!

- Откуда эти сведения? От капитана?

- Разумеется. А ещё, Женя, ты удивлялся насчёт имени «Евлампий». Так вот, я выяснила, что слово произошло от греческого «лампо» - светиться, и означает «прекрасно светящийся». Кстати, раньше на Руси имя Евлампий считалось слишком простонародным, духовные лица его избегали. Так что Евлампий и здесь пошёл супротив своего начальства, чтобы быть ближе к пастве – к народу, так сказать. Вот таков настоятель Ромашки.

- Твой капитан всезнайка. И где же вы вели просветительские беседы?

- Он пару раз любезно согласился провести обзорную экскурсию, не сходя с места: с обзорной площадки на крыше.

- Этот Курзык за тобой ухлёстывает, - проворчал Женя. – Тоже мне, пижон. Вояку из себя воображает. Молод ещё. С каких это пор ты от формы тащишься?

- Форма форме рознь. Я понимаю, Женя, у тебя перед глазами милицайская форма…

- Извини, до сих пор не могу привыкнуть, что я не на Земле. Но всё равно, тошно от вояк.

- Женечка, ты – мой единственный кумир и единственный вояка! – засмеялась Саша. – Музыкант мой!  Почему ты не хочешь, как Костя, полностью перейти в музыку? Ведь ты - профессиональный музыкант? Тебя никто не заставляет на учения ходить и отжиматься с паралайзером до умопомрачения!

- А может, хочу начать новую жизнь? Ты видела здесь «полковой оркестр»? То-то! Занюханное радио и церковные песнопения! Скучно! Кому здесь нужны рок-гитаристы! – отмахнулся Женя. – Лучше вообразить себя непобедимым викингом! Глянь-ка, у меня бицепсы и трицепсы уже увеличились?

Насчёт «занюханного радио» Женя был не совсем прав. Крепость имела великолепные стереофонические теле- и коммуникационные мониторы практически во всех помещениях, коллекцию музыкальных фильмов и концертов – преимущественно, с духовной музыкой, и немножко – с лёгкой танцевальной; правда, он не заметил, чтобы всем этим ромашковцы рьяно интересовались и увлекались, но хотя бы часть светской культуры имелась в наличии. Ну а викингом Женя не смог бы себя вообразить при всём желании по причине абсолютной своей не воинственности.

Скоро прогулки под звёздным небом Саши и капитана участились и грозили перейти в привычку.  Они не отнимали много времени, но украшали рабочую жизнь и придавали ей своеобразную, прелесть, полную крамолы, тайных фантазий и капельки сумасшествия.

А в выходной день Курзык разбил всякую возможность привычки: он повёл Сашу на другую оконечность крыши. Там оказалось укромное местечко с подветренной стороны и деревянная лавка. И снова читал стихи. И снова робко пытался обнять. И снова она отшучивалась, хороня приятное волнение. Ромашка нравилась ей всё больше. И всё чаще она ловила себя на том, что ждёт приглашения на рандеву.

Время текло мирно и беззаботно, несмотря на учёбу и тренировки, которые казались какими-то несерьёзными.

- Хороша война! Вот бы все войны такие! – ворчал Костя.

Увы, скоро и ему, и всем остальным пришлось убедиться, что война – самая что ни на есть настоящая!

Так они прожили на Ромашке в полной неизвестности – в условиях постоянной боевой готовности в сочетании со странными, непривычными «увеселениями» в виде репетиций и церковных служб, на которые Костя ходил с большим удовольствием, - не менее двух месяцев.
…

Пока Женя и Костя приступили к очередным тренировкам в тренажерном зале, дождавшись своей очереди только к вечеру, капитан Курзык снова перехватил Сашу, возвращавшуюся из бассейна, на перекрёстке между спортзалом и Главным зданием.

- Знаешь, Саша? На Ромашке удивительное молодое вино! Да-да, на юге возделывают виноград, у него аромат особенный. Есть сорта с земляничным привкусом, есть с черничным, и даже с клюквенным. Я припас в верхнем кабинете бутылочку земляничного винограда. Раритет. Завод стоит – с экспортом, сама понимаешь, проблема, переход закрыт. Всё вино пока что выстаивается в бочках. Теперь уже партия будет другой выдержки. А может, и на спирты пойдёт. Хотите, угощу? Такой марки больше нет. Ребята уже перепили половину того, что оставалось в крепости, а я припрятал. Курсировать между крепостями запрещено, можно в засаду угодить, но разве их остановишь? Сбегают тайком: отправляются патрулировать, отключают связь – и делают изрядный крюк, думают, я не догадываюсь. Идёмте, идёмте, не бойтесь, всего одна бутылка – на всех всё равно не хватит. - Говоря так, Павел вёл Сашу за руку по пустынным коридорам, погружённым в полумрак ради экономии электроэнергии.

Они шли к кабинету другим путём, поднимались и опускались частными лифтами, чтобы не столкнуться с дежурными. Курзык торопливо отворил дверь и впустил Сашу внутрь. Там он поспешно активизировал потайную кладовочку и распахнул настежь, словно боясь, что Саша не поверит и сбежит раньше, чем успеет удостовериться в наличии уникальной бутылки.

Саша увидела роскошный бар из красного дерева, зеркальные панели и целый ряд чистеньких, красивых бутылок из экологического стеклопластика.

Она ахнула: - Гляди-ка, а говорил, что всего одна бутылка. А у тебя такое богатство!

- Такого – действительно одна! – Павел бережно вытащил вино нежно-рубинового цвета и пару кристально-чистых, прозрачных бокалов.

- Павел, только я ненадолго, – предупредила Саша. – А ты не боишься, что я напьюсь пьяная и всем разболтаю, что ты прячешь у себя целую батарею? Представляю, сколько сюда нахлынет любителей.

- Тебе никто не поверит, - засмеялся Павел, и ямочки запрыгали на щеках. – Об этом баре не знает никто. Ты – первая и единственная!

- Спасибо за доверие.

Саша с любопытством взяла бокал.

- Наливаю?

Она кивнула. Пенистый оранжево-красный водопад обрушился в бокал.

- За мир, да? За мир выпить стоит. Пусть он будет прочным и крепким, красивым и головокружительно прекрасным!

- Ты поэт, Павел! Ты, случаем, не пишешь поэмы между боями?

- Только оды, - пошутил Курзык. Капитан казался совсем мальчишкой – не старше Кости. Он мог бы быть ей сыном. Младшим братом.

Саша пригубила ароматное вино. Оно и впрямь пахло земляникой, и не просто пахло, но оставляло такое послевкусие, словно она взяла в рот спелую земляничину.
 Сразу снова вспомнилась деревня, мама с лукошком, полным алой ягоды, грибные дожди, секущие мелкую и быструю речушку в пышных начёсах ив и берёз… Сердце заныло, грустно – и отчего-то сладостно. Она давно не пила, вино оказалось крепким, хмель ударил в голову и по ногам быстро, но отказываться от вина тоже не хотелось, и она решила не спешить, а насладиться в полной мере. Бокал запретного вина в засекреченном баре в обстановке военного времени  - романтика!

Курзык выпивал бокал быстро и щедро наливал себе новый, а Саша растягивала удовольствие, но уловка не удавалась, бокал всё равно почему-то пустел предательски быстро. Саша и не заметила, когда закончилась одна бутылка и открылась новая. У Павла в кабинете нашлись и конфеты, и печенье – словно он заранее заначил их для такого вот особого случая. А дальше всё развивалось и вовсе с головокружительной быстротой.

Павел с сияющими, счастливыми глазами положил руку Саше на плечо, заставил присесть – прямо на стол, с которого он сдвинул пульты и книги. Потом их постоянно убегающие взгляды встретились, и их мигом начал затягивать этот ненасытный омут. Его лицо оказалось в опасной близости от её лица,  губы задрожали, взгляды затуманились, и не было сил, да и желания отодвигаться и читать нотации…

…Они оба не поняли, как это получилось. Губы потянулись к губам, руки сплелись с руками, глаза упали в глаза и растворились друг в друге. Словно наплыла сверху дремучая завеса, занавесив взгляд и разум, отъединив от Мира реального и погрузив в фантастическую пучину. Таинственно перемигивались в ждущем режиме табло на терминале, бежали по экрану поисковые коды, мерцали аварийные подсветки у личного лифта и на выходе, в незанавешенном окне светились редкие городские огни, на архаичной люстре позвякивали смешные, не состоящие на вооружении и совсем не стратегические колокольчики-рыбки, пришедшие откуда-то из другой, параллельной жизни.

- Сашенька, золотая, не бойся, ты для меня – божество с Земли. Никто не узнает, клянусь, душенька, лучше умру… прости, солнышко, прости, я сниму с тебя эти грубые тряпки, хорошо? Ты – чудо, ты сама – целый Мир, ты даже не знаешь, какая ты и чего стоишь… - шептал Павел. Его руки оказались трепетными и ласковыми, от их прикосновений по телу пробегала дрожь, одежда незаметно исчезала в тартарары.
 – Я сошёл с ума с первого взгляда. Видишь, видишь, какой я безумный подлец, но я всё равно тебя раздену – твои рученьки могут сейчас меня задушить – я даже не пойму… Кисонька, пёрышко, дружочек, иди ко мне… Тебя страшно тронуть – вдруг ты растаешь? Только не уходи, не исчезай, хочешь – я на колени встану? Вот так, вот так, я буду целовать твои ноженьки…

Саша не отвечала, она закрыла глаза, вздохнула тяжко и просто отдалась мягкому, пьяному течению, сумасшедшим словам, сумасшедшим рукам и поцелуям, сумасшедшим движениям. Не хотелось думать ни о чём – ни о том, что будет после того, как они разъединятся, как будет смотреть на неё Павел и как будет потом отводить взгляд, чтобы не выдать тайны, ни о том, как она сама взглянет на Павла, ни о том, повторится ли этот вечер когда-нибудь, или останется единственным и неповторимым, ни о том, как поступает она – хорошо или плохо, или не так и не сяк, а как-то иначе. А самое главное – как она взглянет в глаза Жене или Косте…

И Мир ухнул в бездну.
...

Саша выбралась из-под импровизированного одеяла, со смешанным чувством ужаса, неприязни и нежности глянула на Павла, теперь так не похожего на бравого вояку: он спал, и хмурился во сне, приоткрыв рот, похожий на мальчишку, которого вдруг, неожиданно, заставили повзрослеть.

«Это вино, это всё вино…» - твердила себе Саша. – «Противное, мерзкое вино! Последняя бутылка…»

Саша схватила третью, едва початую, бутылку местного вина.  Пожалуй, пора убегать. Чем быстрее, тем лучше. Скомкать тайну, как постыдно запачканный носовой платочек, совсем недавно бывший таким белым, накрахмаленным и отглаженным, и запрятать подальше в кармашек. Она ещё успеет добраться до своей комнаты, к Жене,  до рассвета, до того как станет слишком поздно возвращаться.

 А запах спиртного – что ж, бравый капитан угостил, вот она и Жене прихватила выпить. А что немного пьяна – так с отвычки малость опьянела, по глазам дало, приходила в себя на крыше… Как хорошо, что она не пользуется косметикой, и ей нечего «размазывать» или «замазывать».

Саша заставила себя заглушить чувство вины и принять независимый, разудалый и агрессивно-наступательный тон: лучший способ самозащиты – нападение.

- Женечка, не сердись, повстречала ребят, пригласили винца отведать и анекдоты послушать. Хочешь, расскажу?

- Костик спит, не кричи. А что ж благоверного не пригласила выпить на дурнячка и анекдоты потравить? А? Ба, что с тобой? Ты вся благоухаешь, словно винный магазин!

Саша, торжествуя, будто фокусник, высоко подняла бутылку: - Я уже того… бухая в Гондурас, так что теперь твоя очередь! Пей из горла! Пей, пей, не стесняйся – капитан говорит, таких, марочных, в крепости больше нет. Видишь, как я благоверного уважаю?

А через несколько мгновений прозвучал сигнал тревоги. Была взломана Дверь, и взломана сразу в трёх местах Ромашки. Одна из них – снова на юге. А два взлома произошли в районе Новь, в крепости Ангеликана, вблизи Главного Терминала.