Пока ехали на «скорой», мозг напряженно пульсировал. Боль словно распечатывала один за другим спрятанные в гиппокампе файлы. И все они были не о Нем. Так получилось в Вериной жизни, что фундаментальные события и эмоции случились и отложились в кодах подсознания без главного мужчины. Вера влюблялась, страдала, рожала, тратила молодость, красоту и здоровье в параллельной реальности, а Он жил где-то за пределами этой наполненной всевозможными флюидами вселенной. Как прошли долгие почти пятьдесят лет Его жизни без нее, Вера не знала. Когда они встретились, уже улеглись все предыдущие страсти, выросли дети, и душа закостенела так, что Вера сама боялась этой ледяной внутренней пустыни. А Он вдруг подарил ей настоящее чувство так легко и искренне, что оно сразу принялось, как сморщенная косточка в черноземе. Росло быстро, уверенно, раздвигая корнями вечную мерзлоту и укрепляясь в своей естественной и живой силе. Народная мудрость про то, что «после сорока жизнь только начинается» пришла к Вере поздно и вовремя. Она нашла не любовь, гораздо больше – смысл своего прихода и нахождения. Начала жить, хотя знала, что это ненадолго. Сначала показалось, обидно – расстегнуть нараспашку сердце, обнулить карму, заполучить ману, понять по-настоящему ради чего все, когда серьезно больна, но потом, довольно скоро, пришла благодарность, ведь судьба могла пронести мимо, и Вера так ничего и не поняла бы.
Первые приступы начались намного раньше, чем они встретились. В принципе, Вера досталась Ему уже не только не первой свежести, но почти с истекшим сроком годности. Он мог и должен был идти дальше своей дорогой, но задержался и пророс с той же бешеной скоростью, что и Вера. Видимо, и правда, они несли себя к этой встрече давно: долгие годы, а, может, и века.
«Скорую» случалось вызывать и раньше, но в этот раз приступ был необычно сильный и продолжительный. Он ехал в машине с Верой, крепко держа ее за руку, и она знала – не выпустит. Она, конечно, боялась, но ей не было страшно – Его пульс бился о тонкую кожу ее ладони ровно и спокойно. Она видела в Его глазах: все будет хорошо!
Дежурный врач осматривал долго и старательно, но не сказал ничего существенного, нужно было оставаться в больнице и ждать, когда соберется консилиум нейрохирургов. Вера и сама знала, что операцию делать придется. Только раньше эта мысль вызывала оглушающий страх, теперь, с Его приходом, мысль перестала метаться, как затравленный крысеныш, приобрела направленность и форму. Форма была круглая, гладкая, без углов и зазубрин. У Веры появился хороший поручень – она держалась за него уверенно, и рука была твердая.
Консилиум начался позже запланированного, шел долго и трудно. Нейрохирурги искали вариант. Все склонялись к тому, что нужно разделять полушария головного мозга.
Когда врач объяснял Вере суть операции, она смотрела в сторону, на Него. Он сосредоточенно слушал, задавал нужные вопросы.
- То есть, разрезая сплетение этих волокон, вы полностью разрушите синхронизацию обоих полушарий? И как же будет происходить обмен информацией?
Доктор вздохнул.
- Никак. При каллозотомии перерезаются около двухсот миллионов нервных волокон. Это может значительно изменить способности и, в некотором роде, личность вашей жены.
Вера повернулась к врачу.
- Я буду другим человеком?
- Смотрите, - доктор придвинул к пациентке стул и раскрыл заготовленный макет человеческого мозга. – Вот левое полушарие, оно контролирует правую сторону вашего тела и речевые функции. Вот правое, оно «немое» и отвечает только за левую сторону. Соединены они так называемыми комиссурами, главная из которых - толстая пластина мозолистого тела. Если этого мостика нет, разъединенные полушария получают и осваивают информацию каждое по отдельности.
- Расщепленное сознание? Деперсонализация?
Вера вновь обернулась к своему мужчине. Она уже слышала от Него эти опасения.
Доктор выдержал паузу. Он думал, как лучше объяснить возможные последствия. Врачи легко говорят правду, какой бы она ни была, но вместить ее в себя способен не каждый.
- Оба полушария могут управлять близкими к ним мышцами лица и плеч, но остальные удаленные мышцы «слушают команды» разных частей мозга. Левая, как вы уже знаете, контролирует правую кисть и наоборот. Если человек не видит своих рук, то контроль невозможен – левое полушарие понятия не имеет, чем занимается эта правая кисть. Вы меня понимаете?
Вера быстро кивнула, хотя еще не успела до конца осмыслить все эти сложные мозговые игры.
- С этой особенностью связано одно возможное осложнение – апраксия или, так называемый, «синдром чужой руки», когда конечность может существовать как бы отдельно и не подчиняться командам мозга.
- Что это значит? Рука будет сама по себе играть на айфоне? – Вера попробовала пошутить, но доктор не перенял ее тона.
- К сожалению, это может быть довольно серьезно. Медицине известны случаи, когда «чужие руки» били собственных любимых детей и даже душили своих хозяев.
- Не преувеличивайте! – Верин мужчина не собирался верить, что ее руки могут стать «чужими» и причинить кому-то вред.
- Будем надеяться, что вынужденная изоляция правого полушария от доминантного левого не вызовет в вашем случае серьезных изменений когнитивных функций.
До операции была целая неделя. Вера назвала бы ее самой счастливой в своей жизни. Ее никогда и никто так не обволакивал радостью. Он все время был рядом, держал ее руки, целовал мочки ушей, ловил пальцами волосы. Внутри у Веры жило стойкое ощущение наполненности бытия и одновременно – его внешнего непостоянства. Этот диссонанс объяснялся ей самой понятно – все «построенное на века» меняется и ничто грандиозное не статично, кроме эфемерного, неизмеримого чувства, поселившегося в сердце просто и бесхитростно. Монументальная Любовь, в которую Вера никогда не верила, на самом деле, была не памятником банальному женскому заблуждению, а обычным правилом, по которому живут счастливые люди. Ни разу в предыдущей жизни Вера не задумалась, что подлинное чувство не обжигает, а греет, не разрывает в клочья, а собирает в уютный клубок.
Они гуляли в больничном парке, пили на скамейке кофе в картонных стаканах, и вряд ли можно было придумать для них что-то более стоящее. Вера много раз спрашивала Его, как Он жил до их встречи, и каждый раз Он отвечал, что никакой «жизни до» не было. Она так и не знала, кто и что осталось там, за пределами ее временного восприятия, и это отчего-то не казалось важным.
Накануне операции с Верой долго беседовал анестезиолог. Потом нейрохирург. Она спокойно отвечала на все вопросы, потом нормально спала всю ночь и так же безмятежно улыбалась Ему, поцеловав утром перед тем, как ее увезли в операционную. Он, наоборот, заметно нервничал. Уже оставшись один, тер глаза и откашливался. Медсестра, наблюдавшая за ними все эти дни, потрепала Его по руке:
- Не волнуйтесь. Все с вашей женой будет в порядке. Такая любовь, как у вас, творит чудеса.
Он благодарно улыбнулся. Да, чудес в их жизни хватало. И самым большим было то, что Вера дождалась Его, не разрушила своего сердца, не отдала другому, не расплескала свою чудесную душу. Пусть дальше будет все, что угодно. Он уже нашел ее, она уже Его полюбила.
Уже много позже операции Он узнал, что произвольные и спонтанные выражения на лице появляются под воздействием совершенно разных нейронных импульсов. Только левое полушарие управляет произвольной мимикой. Когда Веру просили улыбнуться, она делала это теперь лишь правой стороной, левая оставалась пугающе неподвижной. Но Он учился не замечать этого, ведь все прошло замечательно – Вера жива, она поправилась! На первой послеоперационной консультации с неврологом Он спросил, могут ли эти мимические «неполадки» остаться единственным побочным эффектом от болезни. Молодая, недавно окончившая институт и еще не набравшая солидного опыта, но инициативная невролог участливо рассказывала Ему, как вызубренную лекцию, что «если каждое полушарие может обладать информацией вне сферы осознания другого, значит, хирургическая операция по расщеплению мозга способна создать состояние раздвоенного сознания».
Но с Верой не случилось ничего, что могло бы выдать в ней другого человека. Никаких последствий, кроме этих злосчастных «полуулыбок», у нее не было. Со временем она даже стала еще нежнее и трепетнее. В первые недели и месяцы, Он все еще пытался отыскать в ней возможные следы дуальной мозговой активности, но каждый раз, успокаиваясь, не находил.
Они снова гуляли, теперь уже много и повсюду. Снова пили кофе, теперь уже в кофейнях разных стран, куда он возил Веру так часто, как только мог. Они дурачились, грустили, смеялись, думали, молчали и никогда не скучали вместе.
Они прожили вместе короткую и настоящую жизнь. Полную до самых краев и не выплескивающуюся за них. Провидение отвело им слишком мало земного притяжения, но кто знает, что было и будет за его пределами. Он разорвал их тесный круг первым. Остановилось сердце. Могучее, преданное ей, ослабевшее от переживаний за ее жизнь. Она не могла поверить, что Он больше не управляет своим телом, не сможет сжать ее руки, поцеловать мочки ушей, зарыться в волосы. В этой чудовищной неправде, как в дымовой завесе, она прожила прощание с ним и все, что было после. Чужие голоса звучали в голове, словно сквозь бокалы, обернутые ватой. Все стало ненастоящим и ненужным. Ночью она лежала, не шевелясь, глядя в черный потолок. Слезы давно закончились, лицо стягивали соленые следы от них. Неожиданно она почувствовала, как стало жарко. Перехватило горло, что-то цепкое и пружинистое вонзилось в него. Сдавило и не хотело отпускать, выдавливая воздух. Пять маленьких безжалостных кинжалов. Пять пальцев ее собственной правой руки. Чужой руки.