2.
Поперек Халатного переулка, по обе стороны которого банк занимал два одинаковых старинных особняка, висела растяжка с вызывающим слоганом: «Свободу тебе принесут не танки, а деньги, растущие в нашем банке!»
В первый же день, когда Валерий, обживаясь на новом месте, разглядывал его из окна кабинета, Аркадий горделиво кивнул:
- Моя работа!
- А музыка чья? – не удержался Валерий.
- Три тыщи баксов – разве не музыка? Считай, по триста за каждое слово…
- Волшебная сила искусства!
Аркадий принял комплимент всерьез:
- А что? Человек прочтет, посмеется, а после задумается – и положит к нам денежки. Что и требовалось доказать!
Валерию немного понадобилось времени, чтобы понять: Аркадий не слишком обрадовался его появлению в «стае». То ли ревновал, то ли опасался чего… Тогда, в университете, они жили разными, но параллельными, не пересекающимися жизнями. Валерий учился увлеченно, легко, находя время и на походы в театр, и на участие в капустниках, и на выпуск факультетской видеогазеты, в то время как Аркадию приходилось натужно просиживать штаны над курсовыми, готовить километры шпаргалок к зачётам и экзаменам, то и дело пересдавать по причине мученического страха перед таинствами наук и их оракулами в облике преподавателей. Теперь же бывший страдалец словно брал реванш за прошлое, не упуская возможности показать своё превосходство – деловое и, соответственно, материальное. Или просто так казалось?
- Обедать пойдёшь? – неизменно во всеуслышание спрашивал он, заведомо зная, что на банковскую столовую с ее ресторанными ценами у Валерия денег на первых порах не хватает.
Приходилось отшучиваться:
- Я на посту!
- Пост – это по-христиански! – с ироничным почтением принимал отказ Аркадий.
В другой раз, рассматривая глянцевый автомобильный журнал, он как бы советовался с Валерием:
- Хочу свою «нексию» сменить – чихает, как пёс на табак… Как думаешь, что сейчас практичнее – «мерседес» или «вольво»?
У Валерия машины не было, но в банке мужчине считалось неприличным не разбираться в автомобилях, как и в футболе. Поэтому он навскидку произносил где-то слышанное:
- «Мерс» в наших пробках поманевреннее. Хотя аппетит у него побольше… в смысле бензина, – и с тем же деланным апломбом заключал: – Впрочем, я на свой «шестисотый» не обижаюсь! Стоит себе на складе, меня дожидается…
Где-то подобный обмен репликами был бы вполне невинным. Где-то – но не здесь, в банке. Здесь каждый хоть в чем-нибудь – в одежде, которую менял ежедневно, или в упоминании ресторана, где ужинал накануне, или в престижности курорта, куда летал в отпуск, - каждый хоть в малости старался казаться круче, значительнее, удачливее окружающих. И как ни противился Валерий, он чувствовал, что противоборство тщеславий невольно втягивает и его. Однажды во время «командного» застолья по поводу дня рождения Леонида Изяславского стали перемывать косточки бывшему коллеге, который, уволившись, исхитрился стать чуть ли не газетным магнатом. Аркадий поддел Валерия:
- Видишь, как умные люди живут? А мы так и зачахнем в безвестности. Ни сказок о нас не расскажут, ни песен о нас не споют…
- Ну, Пастернак считал по-другому: позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех.
Аркадий рассмеялся:
- Пастернака не читал, но я его осуждаю. Вместе со всем прогрессивным человечеством! Если ты чего в жизни добился – ты уже что-то значишь!
- А почему это нужно кому-то доказывать?
- Да потому что ещё классики учили: жить в обществе и быть свободным от общества нельзя! Ты вот сдал эти прописи – и забыл, а я их усвоил. На всю оставшуюся жизнь! И пусть неудачник плачет!
- Хватит, хватит! - Маша с Дашей, не выдержав интеллектуального накала, в один голос потребовали танцев. Раунд остался за Аркадием.
Особенно охотно он давал Валерию советы. Советовать вообще было его хобби.
- Ты не жди, что кто-то будет тебя опекать. Это раньше к новичкам на производстве прикрепляли наставников. Теперь карьера начинающих – дело самих начинающих!
- Но ведь банк заинтересован, чтобы сотрудники быстрее становились профессионалами?
- «Ап-политычно рассуждашь, чесс-слово!» - цитировал Аркадий товарища Саахова. Он вообще ужасно любил цитаты – считал это доказательством своей эрудиции. – Конечно, банк заинтересован в профессионалах, но тратиться на их подготовку – извини! Здесь нужен не человек, а функция. Или ты работаешь на профессиональном уровне, или – гуд бай, на твое место придут другие.
Еще одним признаком превосходства Аркадий, вероятно, считал свою осведомленность об амурных тайнах сослуживцев. Этим он делился особенно охотно.
- Думаешь, зачем Наташка засиживается в конторе за полночь? Трудоголик? Или за день не управляется? Да просто она Руслану яйца лижет!
- Брось, слушать противно!
- А ты слушай, слушай!… Он её потом домой подвозит. И она, дура, надеется, что замуж возьмёт.
- Так ведь он женат, кажется…
- Ну и что? Кого это сегодня смущает? У кого больше козырей, тот и выиграл. А Руслан хоть и не туз пока, но уже козырный!
- Он же тебе доверяет, а ты про него…
- Ну, доверяет, да! Так это опять же моя заслуга. Завтра проколюсь на чём-нибудь – куда всё доверие денется! А у меня на тот случай свои козыри есть… Кто владеет информацией – владеет миром!
- Ну, а если до него дойдёт, что ты о нём сплетничаешь?
- Ты, что ли, расскажешь? Сам же в дураках останешься. Помнишь анекдот: «Товарищ капитан, вас рядовой Сукин нехорошим словом обозвал» - «Каким словом?» - «Стыдно повторять, товарищ капитан» - «Стыдно? Три наряда вне очереди!»
Но излюбленной темой Аркадия были деньги – впрочем, как и для всех в офисе. Нет, личные доходы здесь не обсуждались («говорить о зарплате в Европе считается неприличным!»), тем более что официально зарплаты были довольно скромными – основной заработок выдавался в конвертах, вес которых был установлен для каждого особо. Но разговорами о деньгах день начинался, ими же и заканчивался. С утра Мокрушин вылавливал в интернете курс доллара, и это надолго становилось темой номер один. Потом начинались звонки клиентов и партнеров – в эти часы кабинет, словно хрустящими купюрами, был набит словами «платёжка», «счёт», «депозит», «процент», «акция», «траст», «лизинг», «франчайзинг», «дивиденд» – и не было им конца. В обеденный перерыв Маша с Дашей умудрялись обежать окрестные бутики, после чего в комнате разворачивались дебаты о ценах, модах, брэндах – с участием всех присутствующих, включая мужчин. А часа за два до исхода рабочего дня, за расслабляющим файв-о-клок, обсуждались планы на вечер: предстоящие встречи, знакомства, прочие светские радости – и тоже с непременным финансовым эквивалентом.
Суриков редко принимал участие в этом почти плотоядном смаковании денежной «гастрономии» – был занят бесконечными переговорами и заседаниями. Но как-то под вечер он позвал Валерия и доверительным тоном поинтересовался:
- Ну как, вливаетесь в ряды?
- Вливаюсь…
- Что ж так невесело?
- Да не умею, наверное, веселиться среди калькуляторов. Это скорее фильм ужасов – в духе Хичкока. Только и слышишь: деньги, деньги…
- Что ж тут удивительного? Нормальные профессиональные разговоры! О чем чаще всего говорят на космодроме? Думаю, о ракетах. А у мартена? Наверное, о стали. А на свиноферме? Скорее всего, про опоросы. Банк – тоже производство…
- Ну уж и производство!
- А вы как думали! Не склад денег, а именно предприятие по их производству. Уверяю вас, это очень увлекательный процесс, причем – сугубо творческий! Вы просто не успели его прочувствовать. Между прочим, у вас есть всё, чтобы заработать быстро и много.
Валерий намёка не понял. Подсказал Мокрушин:
- Ты думаешь, наша банковская молодёжь на зарплату живёт? Не-а! И даже не конвертами, как может показаться… Главное – деньги в банк приносить. От них и тебе перепадёт.
- Не понял!
- Наш красавчик Лёнечка Изяславский любит перефразировать Маяковского: «У нас и домик будет, у нас и саду цвесть, когда такие деньги в стране советской есть!» А какие в стране советской деньги? Ясное дело – бюджетные. Вот и соображай.
- Всё равно не понимаю…
- Насколько же оторвано от жизни наше образование!.. Ты думаешь, зачем Суриков набивался с тобой к заместителю министра?
- На интервью.
- А интервью ему зачем?
- Ну-у, не знаю… Может, пристроил его в какое-нибудь издание за деньги. Даже в зарубежное…
- Возможно. Но это, я думаю, результат побочный. А главное… – Мокрушин взглянул на Валерия, словно примеряясь, стоит ли открывать ему тайну. – Серьёзные деньги в стране советской есть только в одном месте – в государственном бюджете. А бюджет у кого? У министерств. Спрашивается: как их оттуда заполучить? Ответ: убедить министра или его зама, что именно в нашем банке деньги будут не только целее, но и прибыльнее, поскольку лягут на счета под солидный процент.
Схема оказалась прозрачной, как мыльный пузырь. Казённые деньги банк пускал в оборот, они давали прибыль, которая становилась уже достоянием банка, из неё оплачивалась и энергия менеджера Сурикова, и работа подручных – вроде него, Валерия, и, без сомнения, услуги заместителя министра, которому должностной оклад тоже, скорее всего, был узковат в плечах. И всё законно: государство не в обиде, никто ни у кого не украл...
Стало понятно, что имел в виду Суриков, когда намекал на возможности Валерия повысить своё благосостояние. Выходит, только и требуется, что использовать свои журналистские связи в министерствах? Но как только Валерий пытался представить себя в роли коммивояжера («Переведите деньги вашего министерства в наш банк – а мы вам за это…»), – его обдавало волной стыда и гадливости. Его, журналиста, всегда интересовал сам человек. А теперь, значит, надо говорить с людьми, просчитывая в уме возможные дивиденды? Станешь выспрашивать, что у человека болит, - а сам прикидывать свою маржу? Он доверит тебе свои тревоги и заботы, но ты в нетерпении побежишь не в редакцию, чтобы ударить в набат, а в банк – получать причитающийся куш?..
Из рефлексии его вернул к жизни телефонный звонок.
- Валерий Сергеевич, – услышал он голос Наташи, – зайдите, пожалуйста, к Руслану Юрьевичу.
У Сурикова сидел человек, которого Валерий видел лишь однажды – когда поступал на работу: была у президента банка Матвея Абрамовича Лебедянского такая блажь – со всеми новичками знакомиться лично. При этом он запоминал сотрудника не только в лицо и по имени-отчеству, но иной раз даже по характерным эпизодам биографии.
- Не заскучали по газете? – спросил он после обмена приветствиями.
- Есть маленько, – признался Валерий.
- А я тебе что говорил! – Лебедянский так победно обернулся к хозяину кабинета, будто выиграл нешуточное пари. Но тут же продолжил разговор с Валерием: – Читали?
Он протянул недавний номер «Деловой недели» со статьей, обличавшей банк в махинациях с акциями недавно купленных предприятий. Валерий кивнул.
- Автора знаете? Этого… Юрия… Сли-воч-ки-на, - банкир произнес фамилию по слогам, будто превозмогая зубную боль.
Валерий снова кивнул. Он помнил этого парня ещё по молодежной газете, где они оба раньше работали. Сливочкин в ту пору занимался страничкой для пионеров, вел ее остроумно, изобретательно, однако на ниве высокой публицистики замечен не был. Когда же в воздухе запахло переменами, он вдруг замелькал в газетах и на телевидении с уголовными расследованиями, придавая им политический подтекст, ввел в обиход шокирующий для страны термин «мафия» и всем этим быстро обрел популярность.
- Как вы думаете, сколько он стоит? – спросил Лебедянский.
- Что? – не понял Валерий.
- Я спрашиваю, сколько стоит этот … Сливочкин.
- Не знаю! – сообразив, о чем речь, почти огрызнулся Валерий.
- А вы сами? – нахмурился президент. И опять обернулся к Сурикову: – Во что он нам обходится?
- Не беспокойтесь, Матвей Абрамович, – примиряюще произнес Суриков, – думаю, мы договоримся…
- Да?.. Ну ладно, – Лебедянский встал. – Два дня!
Когда он вышел из кабинета, Суриков, помолчав, нажал кнопку телефона:
- Наташа, два кофе сделай, пожалуйста... Вас коробит наша лексика? – обратился он к помрачневшему Валерию. – Напрасно. Давайте-ка переведём её на привычный язык…
Отступление 2-е
…Небольшой городок совсем недавно стал центром молодой, только что образованной области, но в нём уже бросались в глаза приметы административного возвышения. Посреди обширной площади, где ещё года три назад по выходным разворачивались шумные торжища, теперь выросло внушительное здание, где заседало областное начальство. Хаотично, но явно подчиняясь продуманному плану, вставали меж низкорослых садов и усадеб солидные многоэтажки. От вокзала по центральной улице пошли троллейбусы. В киосках люди первым делом спрашивали уже не центральные, а областные газеты: местные новости больше касались их житейских забот и перспектив.
Молодой журналист Валерий Моисеев, приехав сюда после университета, испытывал непреходящий телячий восторг: это же надо, как повезло – расти вместе с городом! Областное начальство тоже было молодым и весёлым, редактор – молодым и смелым, коллеги – молодыми и дерзкими. И всё вокруг дышало молодостью, свежестью, здоровьем, отчего хотелось петь, работать, потрясать умы и жечь глаголом сердца. Но если с глаголами у него было вполне прилично (всё же красный диплом ему дали не за красивые глаза!), то жечь и потрясать удавалось, честно говоря, слабовато.
Однажды за день до выпуска очередного номера (молодежная газета выходила три раза в неделю) ответственный секретарь Генка Сапрыкин вдруг вспомнил:
- Братцы, послезавтра же День лесника! А у нас ни строки… Кто выручит?
Ни у кого не было ни знакомого лесника, ни даже лирического возбуждения по поводу такого всенародного праздника.
- Моисеев, может, смотаешься в Шарыкинское лесничество?.. Туда на рейсовом автобусе часа полтора, не больше… А утречком принесёшь зарисовку о леснике. Строк на двести, а?..
- Я уже заголовок придумал! – подбодрил кто-то из коллег: – «А лес такой загадочный…»
- «А слез такой задумчивый…» – подхватил другой.
- Задумаешься тут! – не принял скабрёзности Валерий.
Вместо полутора часов дорога до лесничества заняла все три: автобус выбился из расписания, вдобавок километра четыре пришлось добираться до места пешком, а потом и ожидать, пока из обхода вернется лесничий (так, оказывается, правильно именовалась должность). Боясь опоздать на последний обратный рейс, Валерий расспрашивал собеседника наспех, без особого интереса, заботясь лишь о том, чтобы в блокнот попало самое необходимое для праздничной зарисовки. Пробежал глазами записи: с биографией всё ясно, об успехах – есть, о проблемах – тоже, семья, награды, увлечения, браконьеры… Подвигов за собой его герой не числил, что и к лучшему: получался образ рядового, неприметного труженика русского леса, не за корысть, а за совесть делающего своё дело.
Утром, к великой радости Генки Сапрыкина, зарисовка лежала у него на столе.
- Гвозди бы делать из этих людей! – публично похвалил он автора, прочтя материал.
- Исчез бы тогда дефицит гвоздей! – охотно согласились коллеги, которых творческий подвиг новичка избавил от малоприятных хлопот.
Сам Валерий, не переоценивая сделанного, всё же ощущал удовлетворение от того, что выручил редакцию. Однако к вечеру понедельника ему довелось испытать совсем другие чувства. На редакционный огонёк забрёл пенсионер – бывший фронтовой корреспондент, инвалид по ранению Андрей Филиппович Зайцев. Вошёл, побалагурил, как обычно, с девчонками-машинистками, собрался было уходить, потом будто невзначай спросил:
- А кто писал о леснике?
- Вот он, герой дня! – указали ему на Валерия.
Зайцев вгляделся в него с другого конца комнаты, надел картуз, потом, опираясь на палку, подступил вплотную и, наклонившись к самому уху, не произнёс, а выдохнул:
- Никогда не халтурь, сынок! Привыкнешь – не излечишься…
У Валерия будто загорелась кожа – вся, от ушей до пят. Он задохнулся от обиды и злости, пытался найти, чем ответить. Зайцев тем временем ушёл, но слова его, вроде бы ласковые и от того ещё более жгучие, мучительно всплывали в сознании даже много лет спустя – всякий раз, когда Валерий брался за очередной материал.
Вскоре после того случая и произошло одно из отступлений в его профессиональной жизни – маленькое, совсем будничное. И хотя были потом немалые творческие удачи, были прорывы к серьёзным темам, и высокие премии за эти победы, но запомнилось почему-то отступление – мелкое, никчемное, если разобраться. Запомнилось так же, как и первая халтура, в которой уличил его старый фронтовой корреспондент.
Ничего серьёзного, в общем, не произошло. Он шёл по улице, когда мимо проезжал автобус. Старенький такой автобус, переоборудованный в передвижную агитмашину областной автоинспекции. Молодой областной центр автомобилями наполнялся быстро, и начальство, видно, решило для воспитания населения, привыкшего к провинциальной беспечности, применить новые пропагандистские технологии. Из проезжающего громкоговорителя неслось:
- Будьте бдительны на дорогах! Соблюдайте правила…
Но улица – не кабинет, она неожиданно стала вносить свои коррективы в тщательно выверенный канцелярский текст. Поэтому дальше началась форменная буза. Рычащий поблизости самосвал заглушил несколько слов, и агитмашина произнесла:
- … оставляйте детей на проезжей части без присмотра…
Порыв ветра прервал душераздирающий призыв, после чего из громкоговорителя послышалось:
- … сигналы светофора… к вам спиной… не следует… выполнять указания милиционера…
По пути в редакцию Валерий забежал в ГАИ, попросил копию лекции, которую только слышал, и тут же написал уморительный фельетон о формалистах. Редактор, Василий Николаевич Игарков, получив материал, хохотал больше всех, потом в присутствии Валерия прочел его кому-то по телефону, то и дело восклицая:
- Лихо он вас, Николай Иванович!.. Нет, ты дальше послушай!..
«Зачем?» - только подумал Валерий. Он понял, что слушатель – не кто иной как начальник областного ГАИ, по слухам – давний друг редактора. Удовольствие от сделанного стало затухать, сменяясь недобрым предчувствием. И, оказалось, не зря. Закончив читать и утерев глаза, шеф произнёс:
- От Николая Ивановича тебе спасибо. Он сегодня же прекратит эту нелепую затею. И вправду: заставь нашего дурака богу молиться – он лоб набьет… Ну, а фельетон, как ты понимаешь, теперь нет смысла печатать.
Валерий с трудом проглотил сгусток слюны.
- Как? А зачем же…
- Да ты не расстраивайся… Гонорар мы тебе выпишем!
- Не в гонораре…
- Вот и договорились.
И Валерий ушёл, совершив одно из отступлений в своей жизни. Впрочем, что это именно отступление и что оно, увы, не первое для него и не последнее, он осознал много позже. А в ту пору просто был огорчён, что хороший материал не увидел света. Даже черновика не осталось.