На Кольском полуострове, в зоне шквальных ветров вбита в сопку Гремиха, в самый стык Баренцева и Белого морей. Дороги туда нет. Попасть в город можно на теплоходе или по воздуху.
На месте саамского погоста, который позже превратился в первый русской концлагерь, в 1941 году была основана Йоканьгская военно-морская база. Звалась она грозно - Гремиха. Американцы называли ее «Осиным гнездом». «Vespiary”, - разводили руками адмиралы НАТО, получив доклад об очередной советской субмарине в Атлантике.
Сейчас осиное гнездо опустело. Но еще в восьмидесятых на городских улицах кипела жизнь. Тридцатитысячное население было занято обеспечением защиты Родины с севера. Отправлялись и возвращались подводные лодки – ядерное жало красной империи. База имела собственные корабли охраны, средства ПВО, морскую пехоту и даже боевых водолазов. Отец-подводник говорил мне, что Гремиха способна уничтожить землю три раза. Может и хорошо, что она одряхлела.
Каждое утро меня возвращал в реальность будильник. Я вставал с кровати, наблюдая через заиндевевшее стекло привычную картину. Четыре десятка чернильно-черных хорд дремали у пирсов. Часто на пирсах собирались люди с цветами, играл военный оркестр. Это провожали подводников. Моряки покидали базу как правило на полгода, проходили под арктическими льдами, а оттуда выходили на простор мирового океана.
Я повязывал на шею пионерский галстук, шел в бурлящую школу. Ветер бился в окна, а я пытался понять, зачем кому-то понадобилось делить диагонали параллелепипеда точкой их пересечения. На переменах было веселее. Работала детская биржа, казино и рынок. Поиграть, обменяться и просто купить что угодно можно было за валюту – вкладыши из жевачек. Покидал школу в обед, когда городок уже был укрыт полярной ночью. Брел в музкальную школу на ненавистное сольфеджио. Помню одно. Георгий Свиридов в “Зимней дороге” нарисовал с помощью звуков путь сквозь пургу неимоверно точно. Иногда случались школьные экскурсии. Нас водили (сюрприз, сюрприз) на подводные лодки.
Когда зажглось новое утро я принялся смахивать учебники в портфель со стола. Отец сказал, что у него есть новость. Я напрягся. Предыдущей новостью была смерть Цоя. Папа отрешенно сообщил, что СССР больше нет.
- А что же теперь есть?
- Не знаю. Ничего.
- Получается, школы тоже нет? – с надеждой спросил я.
- Школа – есть. Страны нет.
Папино “ничего” обрушилось стремительно. Деньги превратились в бумагу. Мы с сестрой стояли в очереди, чтобы поменять бумагу денежную на туалетную. Мимо маршировали группы революционно настроенных матросов. Они несли разноцветные флаги – азербайджанские, армянские, молдавские. Они не требовали земли и фабрик. Просто отказывались подчиняться офицерам страны, которой не стало.
На полках военторгов стояли лишь пирамиды унылых консервов. В квартирах первых этажей открывались “комки” – первые коммерческие магазины. Предприимчивые люди начинали делать бизнес. Предприимчивых людей звали Сурен, Марат, Изик. Капраз Сергей с каплеем Сашей покупали у Сурена едкий турецкий спирт “royal» и пытались понять, чтоже теперь делать.
- Бурбулис этот хренов куда полез?
- Против референдума, значит против народа!
- Вялым членом крепкой страны не построишь.
- Это все Меченый со своим плюрализмом!
С атомных крейсеров снимали фильтрационные кассеты, богатые редкоземельным палладиумом. Их свозили Мурманск, сдавали барыгам за 300 долларов. Этого хватало, чтобы прокормить семью несколько месяцев.
Военнослужащие увольнялись, увозили семьи. Единственная дорога города обвивалась вокруг сопки, поднималась на гору. Город умирал: первыми пустели дома по верхней улице – Бессонова. Музыкальная школа и библиотека, повинуясь оползню, переехали ниже. Закрылся военный госпиталь и магазин “Мебель”.
Кто-то, наоборот, приезжал. Например, американские офицеры. Они больше не боялись ядерных ос, а проверяли как уничтожаются их жала. Договор о сокращении вооружений как раз вступил в силу. Русские офицеры поили их “роялем” и возили на оленью охоту. Американцев рвало, наши отцы чистили черно-золотые вензеля на штатовских мундирах.
Опоры линии электропередач, питавшей город, уставали от неопределенности и падали. Восстановления электроснабжения ждали месяцами. Город получал энергию, питаясь от атомных реакторов субмарин. Мощности не хватало, и электричество давали по расписанию – по два часа в день на каждый из домов. В час “ч” будильник оживал, свет воскрешал забытые предметы. Время рассчитывалось по минутам. Каждый в семье знал свой маневр: кипятить воду, мыться, готовить пищу, делать уроки.
В доме офицеров свет был всегда. Гремиханские дети роем носились по лестничным пролетам. Каждый день в единственной кинотеатре бесплатно показывали художественный фильм “Кинг-Конг”. Не менее двадцати раз я наблюдал, как гигантская обезьяна проделывала путь с острова на небоскреб. Снова и снова Конг на крыльях человеческой алчности и честолюбия двигался к гибели. Этот несчастный примет кажется мне теперь олицетворением цивилизации.
Я выучил этот фильм наизусть. Там был момент, когда туземец в маске резко появлялся перед объективом кинокамеры, заставляя зрителей кричать от неожиданности. Я дожидался появления туземца, преднамеренно оборачивался в сторону, смакуя испуг соседей. Но через две недели лица соседей оставались каменными.
Мы с пацанами предпочитали тусоваться в коллекторах. Там было безопасно и тепло. Однажды мы решили объединиться и стоять друг за друга до смерти. Нам нужно было название. Грозное и красивое. Красный читал в это время Марио Пьюзо. Одна из семей – врагов клана Карлеоне именовалась Таталией. Дерзкое сочетание букв понравилось всем и сразу. На школьных столах и стенах подъездов стали появляться граффити – “Таталия Навсегда”. Сами не подозревая, мы занялись пиаром и брендингом. Организации нужен был штаб. В брошенном доме по улице Бессонова мы подыскали уютную двушку с видом на белое безмолвие. Хозяева-крысы ничего не имели против заселения новых жильцов. Мы раздобыли диван, пару столов, стулья. На стене повесили постер Слая в образе лейтенанта Кобретти. Он держал пистолет с лазерными наведением, в уголок лукавого рта воткнута спичка. На хате организация распивала водку “зверь” и целовалась с гарнизонными красотками. Иногда пьяные таталийцы сигали из окон третьего этажа. Опасности не было никакой: снег закрывал весь первый этаж.
Ученики младших классов говорили, что Таталия грабит банки. Конечно, это не было правдой. Таталия грабила только магазины. Использовалось несколько схем. Обычно мы заходили толпой, выстраивались перед продавщицей, просили продемонстрировать японский двухкассетник Akai. В это время один из парней оббегал дальний конец прилавка и тащил из-под него пачки сигарет, сниккерсы, видеокассеты. Плевое дело. Были и посложнее. Например, вечером преступник заходил в магазин и тайком отодвигал щеколду на форточке. Дождавшись ночи, соперники Карлеоне возвращалась с двумя санками и коккер- спаниэлем. Сани для товара, собака для прикрытия. Решеток на окнах еще не было и форточка легко вдавливалась внутрь. Щуплый Балабан снимал куртку и пролезал в помещение. Вскоре по снегу катились бутылки коньяка “Наполеон”, ореховый ликер “Амаретто”, сигареты More с ментолом. Ночью хата стояла на ушах. Таталия поглощала награбленное.
Однажды меня привели домой под утро товарищи. Прислонили к двери, нажали звонок, смылись. Мафия боялась моего отца. Тот открыл дверь, спросил где я шлялся, погладил коккер-спаниэля. Облако табачного дыма поднялось с собачьей спины. Иногда провожали домой и милиционеры. Один раз, пока отец разговаривал с сержантом о подростковом воспитании, я прошмыгнул в детскую и натянул пару дополнительных штанов. Отец зашел в комнату, присел на табурет и сказал что пора мне выбирать путь в жизни. Путей оказалось два –тюрьма или армия. Я выбрал второе. Так я поступил в военное училище. Кажется, это был хороший выход из ситуации. Из восьми членов Таталии половины уже нет в живых. Иногда мы созваниемся с выжимшими, шутим, что заперты в романе Агаты Кристы про 10 негритят.
Гремиха смотрит на залив черными глазницами окон. Лодки давно пущены на металл вместе с пирсами. Не играет оркестр и людей уж нет. Тундра медленно возвращает свое, прорастая в стыках бетонных плит.