Залетчиком я был всегда. Так уж вышло. Идти на совместное нарушение воинской дисциплины и правопорядка со мной отваживался не каждый. Будет залет: проверяющий офицер повстречается беглецам в метро или восстанет из груды шинелей в шкафу или материализуется в варочном цеху из пара. Проверено.
Однажды юным майским вечерком, мы сидели в общаге, скучали в карты. Жизнь сорок третьим трамваем звенела мимо. Хотелось пива пенного и женщин кудрявых. Но сначала пива. Кому идти? Решили сыграть на поход за пивом в подкидного. Первой же раздачей мне зашли козырные валет, дама и король. Подумал, что если уж я с такой картой останусь в дураках, то…
Одевшись, я подошел к месту, гду у университетского забора были сломаны два острия – чугунные пики. Десантироваться принято было именно в таких местах. Ведь иногда случалось, что курсанты застревали на заборе. Один толстяк, например, ночью болтался вверх ногами, зацепившись ремнем за пику.
Дребезжа мелочью, я перелез. Не успел перейти дорогу, как услышал обрыдшие слова «товарищ курсант». Обращение это было приказом моим надпочечникам – выделять адреналин. Поднял глаза. Стоят двое. Старший лейтенант оказался похож на деятельного гнома. Его голова без устали вращалась по кругу, как прожектор маяка. Второй был краснощеким капитаном. Все бы ничего, но на выпуклой груди капитана зияла бездной ада черная метка. На метке имелась надпись: «начальник патруля». Билли Бонс, помнится, получив от слепого Пью черную метку, сразу же помер от апокаплексического удара. Сейчас я завидовал Билли Бонсу. Капитан приказал мне застегнуть пуговицу на кителе и никогда не нарушать форму одежды.
«Видишь, ничего страшного, - успокаивал себя я, старательно застегивая пуговицу и хлопая по ней для надежности. – Форма одежды. Только и всего».
Но тут начальник патруля попросил предьявить увольнительную записку.
«А вот это плохо, - подумал я. - Ведь таких записок я не видывал очень давно».
Нужно было решить, в какую сторону предпочтительнее бежать. Пьянея от адреналина, я полез в нагрудный карман.
«Парк первомая или танковый проезд?» – сомневался я, сдавливая войлочные катышки на дне кармана. Я доставал записку целую вечность. Старлей открыл рот, я сьежился, но машинально продолжал бесмысленное блуждание пальцами.
Но тут он бросил: «Не доставай!».
Патруль заспешил прочь. Я разглядел объект их интереса. В тени тополей, нарочито насвистывая, блуждал странный человек, одетый в военные штаны и гражданскую куртку.
«Фух, - думал я, заходя в магазин «Синичка». - А говоришь, не везет. Сейчас бы объяснялся с дежурным».
На полках дремали ряды галет, по странному совпадению похожие на те, что выдавали курсантам в универе.
«Хорошие у вас галеты, - сказал я продавцу, у которого фамилия на бейджике заканчивалась на «ян». Те же две буквы значились в конце фамилии начальника армейской столовой. - Восемь бутылок «Бадаевского».
Выложив комок из купюр на прилавок и присыпав его мелочью, я быстро метнулся за дверь. Патруля на Волочаевской не было. Тогда я вернулся к прилавку, пересчитал драгоценные бутылки в пакете и двинулся в обратный путь.
У телепорта с отломанными пиками меня ждал сюрприз. На плацу, к которому примыкал забор, шло построение. Курсанты параллельного факультета выстроились коробкой, внимательно слушая выступавших внутри офицеров. Вторая лазейка была у санчасти, но во-первых, это было далеко, а во-вторых, неизвестно где шляется банда Слепого Пью. Я протиснул пакет сквозь прутья решетки, аккуратно прислонив его к обратной стороне забора. Огляделся: никому вроде бы не было до меня дела. Стремительно перемахнул забор. Строй все также застыл по стойке «смирно». Единственный выход находился в арке, а значит путь предстоял вдоль строя. Постояв у решетки некоторое время, я поднял ношу, выдохнул и пошел.
На середине плаца в мою сторону повернулись все курсантские головы. Я понял, что меня любили и ждали. Что оставалось делать? Я вжал голову в плечи, ускорил шаг.
Из центра строя прозвучала команда: «Товарищ курсант, ко мне шагом марш!».
Голос принадлежал полковнику Давиденко, начальнику факультета. Развернуться? Поздно: до спасительной арки осталось меньше пятидесяти метров. Я вспоминал навыки спортивной ходьбы. Сотни глаз буравили меня, изумившись игнорированию команды Давиденко.
«Товарищ курсант! Вы оглохли?» - взорвался полковник.
Двадцать метров.
И тут как выстрел: «Взять его!»
Офицеры схватили фуражки в руки и скачками бросились за мной. Прижав пакет к груди как родную дочь, я сорвался с места. Влетел в арку, проскочил поворот, помчался с обратной стороны учебного корпуса. Бутылки в пакете дрались и шипели. Когда я обернулся, то увидел, что меня преследуют четыре человека. Справа располагалась курсантская столовая. Я устремился туда. По счастью на дежурство заступил младший курс родного факультета.
«Братцы, спрячьте! За мной хвост».
Парни деловито сопроводили меня на второй этаж, словно всю жизнь только и занимались укрывательством самоходчиков. Обеденные залы, заставленные тощими столами мне не подходили. За ними – овощерезка, по стенам которой были расставлены тележки. Далее - пара алюминиевых моек, в углу - советский холодильник ЗиЛ. Неприступный, как форт Нокс. Открыли дверцу, обнаружили, что рефрижератор забит хламом и отключен.
«Дежурный по столовой, ко мне!» - доносилось снизу.
Освободив камеру от мусора, я залез внутрь, скрючившись в три погибели. Курсант лязгнул тяжелой дверью, оставив меня наедине с вязкой тьмой. Вдох-выдох. Жирные стенки камеры пахли сливочным маслом. Выдох-вдох. Снаружи ничего не было слышно: резинки плотные. Я почувствовал, как нагрелся воздух, дышать хотелось все чаще. По лицу, затылку, спине сбегали горячие ручейки. Я дышал непрерывно, но кислорода все равно не хватало. Стало невыносимо: нужно было открыть, проветрить камеру. Ощупывал дверцу – гладкая. Пошарил по периметру – пустота. Чертов холодильник открывался только снаружи! Я стал глухо постукивать костяшками пальцев по двери.
«Парни! Парни!»
Без ответа. Бил тыльной стороной кулака. Ничего. Продавливал металл: он лишь слегка выгибался.
«Черт с ней, самоволкой, отстою в нарядах!»
Я верещал раненым зверем, долбился затылком в потолок. Потом принялся толкаться плечами, пытаясь раскачать ЗиЛ. Ни-фи-га. Перед глазами извивались бесконечные белые ленты. Я отьезжал. Мысли уплывали, словно никогда и не принадлежали мне.
Вдруг снаружи гроба послышалась возня. Я замер. Резко отлетела дверь. Воздух умыл лицо. Счастливым шариком я скатился на бетонный пол. Надо мной – двое, в белых передниках, движения их быстры и сноровисты. Схватили под руки, потащили к окну:
- Офицеры закрывают вход, будут обыскивать все.
- Братцы, родные, да черт с ними. Я сдаюсь. Я жив.
- Что? Времени нет. Валера я подержу, снимай занавеску с телеги.
Ребята суетились, скручивали белую занавесь в канат, крепили к трубе. Мне было все равно: я следил за вьющейся в окне березовой листвой. Счастье было видеть ее!
На лестнице раздавались крики: «Наряд по столовой, строиться!»
Веревка упала вниз, мое тело подняли, подтащили к подоконнику. Я вылез из окна, перенес вес тела на веревку. Сквозняк стал щекотать мои ступни, перевязь бесконечно скользила в ладонях. Я врезался в планету. Пели птички. Два суетных человека махали сверху руками, матерились. Они же привязали к занавеске пакет и спустили.
С земли поднимался совершенно обновленный человек. Обновленный человек взял пакет и побрел в общагу. В комнате он блаженно опустился на стул.
- Боже, хорошо-то как… - улыбался я друзьям.
Курсант Сердюк коршуном кружил над пакетом.
- Только за смертью посылать. Хорошо ему.