Гл.7
В те далекие времена, когда я торопилась к родителям, в моей голове никаких умных мыслей не водилось, зато сердце от тревоги просто распирало. Что такое сильная физическая боль, я познала на собственной шкуре, так что мне не нужно было напрягать воображение ради сочувствия. Все слова с приставкой «со» отражают мое душевное состояние как процесс естественный, протекающий ВМЕСТЕ с тем, кто рядом и дорог мне: сочувствие, сопереживание, сомнение, сосуществование, соучастие.
Очнувшись после очередной операции под общим наркозом или мучительной процедуры, я видела мамину стройную фигурку на стуле возле моей койки и слышала тихое: «Проснулась?» - без эмоциональных вскриков. Как же, в палате мы не одни, а вдруг кто-то спит? И внутренне темпераментная моя мама сдерживает свои радостные порывы, просто целует меня в щечку со словами: «Теперь будем выздоравливать».
В ее темно-синих глазах тепло, в спокойном голосе ласка, и я не догадываюсь даже, что на этом стуле она провела ночь, не спуская с меня глаз. Вдруг я проснусь, а ее нет? Вдруг испугаюсь?
Картинку «мама на боевом посту» я пронесла через всю свою жизнь…
О своих родителях и сестрах я писала в романе «Оглянуться назад», так что не буду повторяться.
…Хорошо, что аптека теперь есть и на нашей улице. Хватаю из папиных рук бумагу с названием лекарства, спрашиваю:
- Проснулась?
- Нет. Ей же снотворное укололи…
- Я – мигом! Па, а в магазин нужно?
- Нет, я вчера все купил.
Мама встречает меня слабой улыбкой, я отвечаю поцелуем в щеку. Сажусь на стул. Папа делает круги по комнате, что-то его беспокоит, потом не выдерживает:
- Представляешь, доця, сказали, чтоб мама поголодала дня три! Она и так похудела.
- Сима, мне ничего не хочется, успокойся. Люся, скажи ему, а то будет весь вечер…
…Удивительные глаза у моей мамы… Они передают все оттенки ее настроения и не устают изумлять меня своей насыщенной синевой. Сейчас в них тревога за папу, которого так пугают эти приступы панкреатита, что он теряет голову.
Смотрю на них: не верится, что всю жизнь они ссорились, по-разному смотрели на людей, на события. Правда, болезнь кого-то из семьи отодвигала разногласия за горизонт, и озабоченная нежность заполняла тогда пространство тесной квартиры.
- Наточка звонила: придет после работы и переночует у нас.
С этими словами папа оставляет нас наедине: нужно приготовить для любимых дочек что-то на второе…
- Скажи ему, Люся, пусть поест, - шепчет мама. – Он думает, если мне голод прописали, то и он должен терпеть.
Старшая моя сестра, Наточка, после того как мы все разбежались по своим квартирам, опекает родителей с той же преданностью, как в детстве – нас с Лялькой. Это не человек, а ангел – терпеливый, ответственный, и единственный ее недостаток – это отсутствие недостатков. Он и определил ее одинокую судьбу. Красивая, молодая внешне, отличница по жизни, верная подруга для многих, моя сестрица шагу не ступит без размышления на тему: а правильно ли я поступаю? Не принесу ли я кому-то вред? А вдруг обижу?
Нет, наша Наточка не уведет чужого мужа, не обидит ребенка, и не родит своего, если у него не будет хорошего папаши. Но она согласится взять на ночевку двух племянниц, отменив свидание, если мы с младшей сестрой навяжем ей своих отпрысков. Она никому не отказывает в помощи, так что многочисленная родня может спать спокойно.
Я уже заметила: сволочная Судьба таких ангелов не любит – именно в силу своего сволочизма.
Когда я думаю о роли Судьбы в жизни каждого из нас, то невольно очеловечиваю ее – так устроено мое воображение. И ни одного хорошего слова не могу подобрать для характеристики этой изменчивой субстанции. Капризная, несправедливая, безбашенная, да просто …безмозглая! Потому что нет никакой логики в ее симпатии к негодяям, подлецам и в равнодушии к людям, достойным счастья.
Говорят, что все зависит от характера, способного сопротивляться Судьбе, но я, прожившая много лет, вспоминаю бесконечный ряд обстоятельств, сломивших даже сильные характеры. И не мы же эти обстоятельства придумываем! Один плывет по течению, радуясь теплой водичке, хорошей погоде, - и так до финиша. Другой еще на старте попал в непогоду, и весь его марафон – это цепь препятствий, пусть и с редкими проблесками солнца.
Вечно мне в голову лезут несвоевременные мысли! То эпоха о себе напомнит некстати, то еще какая-нибудь абстрактная хрень отодвигает в сторону мысли о насущном…
Опять же, взять нелегкую судьбу моих родителей: они так и прошли через всю жизнь в ногу с эпохой страны под названием СССР. Не критикуя, не сопротивляясь, не завидуя тем, кто в своей эпохе не выживал, а жил. Они были учителями по профессии, кончали институт, но страна не доверила им обучение чужих детей, потому что бывшие учителя оказались в оккупации во время войны. Правда, страна их бросила на произвол этих самых оккупантов. У страны была своя эпоха, Великая, и ей было чихать на судьбы маленьких людей с их мелкими семейными эпохами.
Нужно звонить Вите на работу, чтоб не задерживался, пойти на кухню к папе – поговорить с ним. А я смотрю на опять заснувшую маму и боюсь встать,
чтоб не заскрипеть стулом. И думаю о сестре, хотя, если честно, – делаю это редко, настолько привыкла к равномерному движению ее жизни, совершенно от меня не зависящей…
Успела я до прихода сестры съесть тарелку папиного борща, рассказать о дочке, школе, даже про завтрашний урок, и папа заволновался:
- Ты иди домой, иди, у тебя семья, планы писать…сейчас Наточка придет.
Натка с порога кинулась меня обнимать и тоже заладила:
- Ты спешишь? У тебя уроков много? Я так скучаю! Когда ж вам телефон поставят?
- Я, может, в воскресенье приеду. С Ирочкой. Она тоже рвется к бабушке и дедушке.
- Шу-ура! – кричит вдруг папа. - Зачем ты встала? Тебе сказали лежать!
Мы с Натой оглянулись: на пороге спальни стоит мама – бледная, глаза запали…
- Ты же умирала недавно!
- Сима, я вот проснулась, смотрю, а пыль на полках с книгами! Я же вчера вытирала…
- Мама! – хором возмущаемся мы с сестрой.
Я молча беру тряпку, увлажняю, иду вытирать. Мама под конвоем Наты возвращается в постель, папа бурчит:
-Нет, она неисправима!
Как все знакомо, но до чего тепло мне в родительском доме! Уходить не хочется…
А в моем собственном все на нервах. Витя молча сердится, что я сорвала ему мероприятие. Ну, небось, пулю писать намылился, а тут я со своим звонком! Ира уроки до сих пор не сделала, теперь мне негде
планы на завтра писать – стол один на двоих! И по телеку футбол, а это значит – вопли на всю квартиру…
Устраиваюсь на диване, поставив табурет впереди. Писать неудобно. А тут еще Ирина заставляет меня вскакивать – подгонять ее. Хорошо еще, что почерк у дочки красивый, учится с ленцой, но без троек.
Боже, кто придумал эти тесные квартиры, где все впритык, а жильцы – на голове друг у друга?! Ванная, совмещенная с туалетом, - тоже проблема. Только встанешь под душ, а уже другому приспичило в туалет.
Витя мечтает о сыне? Ну, и куда мы поставим кроватку, если в детской помещается только одна?
- Го-ол! – орет отец семейства, забыв, что наше чадо только-только заснуло. И шепотом добавляет: - Представляешь, наши на последней минуте забили. Ну, почему ты такая равнодушная к футболу? Мне даже не с кем поделиться. Ты ложиться собираешься? Или как вчера – до часу будешь сидеть?
…Сеанс «работы над сыном» прошел успешно. Мы вложили в него душу и тело, забыв о футболе и прочих расхождениях в интересах. И пока не догадываясь, что Судьба отвлеклась на кого-то другого и проворонила момент, лишив себя радости очередной подлянки – не дарить нам желанного ребенка!
А как же наша персональная эпоха? Перестраивается? Ждет появления на свет еще одной человеческой единицы, чтобы вписать ее в себя, подчинить или отторгнуть?
Продолжение
http://www.proza.ru/2019/10/06/929
.
.
.