ПОД РУИНАМИ ТРЕТЬЕГО РИМА. ОПУС
Что перед смертью? – Нить воспоминаний,
Что после смерти? – Пепел пустоты.
Скопленье невостребованных знаний,
И разговор с эпохами на «ты».
Владимир Брисов
Северная Пальмира, Северная Венеция, Северная Столица – три имени с холодным словом «север», в себе хранит Санкт-Петербург. Дни поздней осени промозглой, с них ежегодно начинался сезон миграции богатых в те края, где солнце, ласковое море, после обеда променад и нет причин для возвращения назад. Когда-то, так спасались от чахотки. Сейчас бегут от паранойи власти: от жадных сборщиков налогов, в ментальности которых нет понятья «хватит»; от злых опричников, прибывших ваши деньги сосчитать, и всё, что плохо спрятано, изъять; от алчности чиновничьих воров, уже сбежавших с корабля, как крысы (в прямом и переносном смысле их «помёт» в других краях и обитает, и гниёт).
Татарские баскаки просто дети, в сравненье с тем, что вытворяют эти.
Лежать в гробу, сползающим под землю, туда, где царствует Эреб - бог тьмы, согласно вере древних греков. Что может быть страшнее этих снов?
Ужасней снов бывает только явь. Здесь крутит руль безумный царь, забывший, где Восток, где Юг, где Север и где Запад. Ему бы стоило, возможно, разрешить махать веслом на маленькой галере. Прошу, друг мой, не вздумай даже в шутку попросить: «Мне тоже дайте порулить!». Нет-нет, просить, конечно, можешь, но постарайся не забыть, у Спасской Башни могут застрелить, как на мосту Большом на Москворецком, под звон курантов, чтобы выстрел заглушить.
Пророчески звучат библейские слова про тьму над бездною, и про кончину века, про Апокалипсис, который неминуем, про битву на горе Армагеддон.
Безумный царь не ест, не пьёт вино. Фортуна смотрит или отвернулась, ему, представьте, всё равно. Он одержим великой манией всемирного господства. Ни смех геттер, ни арф божественные звуки, лишь звон мечей и кровь, способны исцелить его от скуки.
Сыны и дочери Эллады ропщут. Мешками золото уходит на войну, а эллины день ото дня беднеют. Со страхом шепчет за спиной простой народ: - Царь, как Харон, везёт туда, откуда нет возврата. На лодке перевозит тени в мир иной. Никто не выплывал из вод реки подземной Стикс, ни сильный юноша, ни ссохшийся старик.
И миф, и истина для власти Паранойи безразличны! Шпана, что пишет на заборе слово «…» и Рафаэль, создавший гениальные картины, все для царя безлики и едины. Его тревожит лишь одна напасть, ах, как бы с трона не упасть. Тот, кто клыками и когтями вцепился намертво во власть, её не выпустит, другому не отдаст.
Но хватит о плохом, пора сказать о питерской любви. Она здесь призрачна, как северное лето, как аромат тенистых липовых аллей. Вот счастье, нежной бабочкой, порхнуло и улетело с журавлиной стаей в те места, откуда ветром тёплым вдруг на неё подуло. Беда, что только зависть, ненависть реальны. Подобно вечной мерзлоте, они уничтожают всё живое. Там, где паслись стада, там нынче волки воют.
И вот опять обрыдлая зима. Туман, то тает, то густеет. И ветер Финского залива, как вор-карманник шарит под одеждой. Балтийский холодок сковал движенья. Дождь проливной наотмашь лупит по щекам, с обидой брошенной жены, которая годами, так искренне ждала, когда ты выйдешь на свободу. И детям сказки на ночь сочиняла, как смел и честен их отец, пока Морфей не закрывал глаза им, наконец.
Там на Дворцовой - одинокая фигура музыканта. Весь в чёрном, он почти не видим, на фоне сумеречных красок. Слышна лишь музыка и шум, летящих с неба слёз.
А в это время, обласканный славой маэстро, в привезённом из Милана кашемировом пальто и длинном тёплом шарфе, обмотанном вокруг воротника, шагал к машине, перепрыгивая лужи. Вдруг замер он, услышав песню уличного саксофона: - Какая сволочь может так играть? Да, исполняет, словно дипломант, на лучшем конкурсе международном. Нет, выше, как лауреат или скорее даже победитель? - Его волною захлестнула зависть. - Сейчас увидим, кто ты, попрошайка или гений? - Ещё секунда и маэстро замер на расстоянии протянутой руки от музыканта-доходяги. Он сгрёб всю мелочь, радуясь возможности, избавить от неё карманы.
– Нет, нет - шепнул безвестный музыкант, - сейчас играл для настроенья, и деньги я не стану брать. - Закрыв глаза, он растворился в плену у музыки опять.
- Футы-нуты, кое-чем гнуты, - прошипел себе под нос маэстро и запрыгал дальше, спасая дорогие туфли из кожи страуса от струй дождя. – Так, значит нищий музыкант не попрошайка, кто он, откуда взялся? Играет, будто бы рождён был вместе с саксофоном. Не опровергнешь, это факт! Но буду спать спокойно, он мне не конкурент, - сказал маэстро, взвесил «за» и «против». - А после сам себе прочёл comment: - Забудь про яд Сальери и палача Сансона окровавленный топор, не нужно киллеров для выстрелов в упор… Природа вынесет сама саксофонисту смертный приговор: сегодня дождь, переходящий в град, а завтра град заменит снегопад, затем сугробы, лёд, мороз и обеспеченный туберкулёз. Он не поднимется со дна, погубит талая вода. Его найдут замёрзшим в речке Мойке, жизнь оборвётся на больничной койке.
А в арке полицейский прятался от непогоды, переминаясь с ноги на ногу так, будто срочно захотел отлить.
– Во, псих даёт! – Кивнул мент на саксофониста. – По-моему зашквар сплошной. Я не люблю все эти инструменты. Другое дело, с молодости помню, трель милицейского свистка. Она была пронзительно красива, как только что полученная ксива.
– Вы правы, это так, - маэстро согласился, не желая спорить. Спешил к любовнице, едва достигшей совершеннолетья. От этого он чувствовал приподнятость во всём, и даже в настроении: - Этот простуженный город не понял, а значит и не заслужил услышать гения, - с пафосом воскликнул он, вспугнув легавого, чужим и непонятным словом «гений».
Бывалый страж порядка всё никак не мог решить, что общего между словами «гей», «гений» и непонятным именем «Евгений»? Он Пушкиным себя не напрягал и об Евгении Онегине не знал. Зато кликухи слышал: Жека и Жендос, происходящие от имени Евгений. Теперь он понял, слово «гений», всего лишь погоняло от Евгений. И сразу стало легче жить, артиста надо данью обложить. (Будь ты поэт, как Мандельштам, будь, как художник Левитан, а деньги отслюнявь лягавому в карман).
Тяжёлая работа полицейского в столице, весь день тебе глаза мозолят чьи-то лица. Иной раз только сядешь лимоном закусить коньяк, а рядом уже лыбится бесприбыльный чувак, турист какой-то иностранный, значит враг: - Прошу прощенья, как по-аборигенски «very much»?
- Что взять с него убогого? Хоть плачь. - К чемпионату по футболу стражей порядка заставляли выучить отдельные слова, - он даже помнил, как от них трещала голова. - Но время шло и всё почти забыто: – Твой «верни мяч» по-русски будет «пёр», когда попёрла карта, пофартило. Отсюда производные, тот спёр, этот упёр, ну понял, что-нибудь, старпёр?
Смеётся иностранец в полный рот: - Какой в Империи воспитанный народ. Они меня, так вежливо повсюду называют: - Star Pearl, что в переводе «Звёздный Жемчуг», и произносится у местных, как «старпёр». Второе прозвище ещё почётнее «Peace Duke», оно, как пишется, так и звучит, и означает «Герцог Мира».
Всё было, есть и будет, как всегда: проблемищи, проблемы и проблемки. Тех, кто сегодня стали господа, возможно, завтра будут ставить к стенке.
А над площадью ветер кружил и кружил ноты, летящие из саксофона: - Ах, Одесса, жемчужина у моря.
Казалось бы, признанный мэтр мог помочь молодому саксофонисту бескорыстно. Владимир Иванович Даль в своём magnum opus «Толковом словаре живого великорусского языка» приводит так много синонимов к слову «бескорыстие», не забывая даже в женском роде «бескорысть». Невольно начинаешь верить: Да, было! Было это слово! И смысл изначальный, первородный тоже был. Художникам, поэтам, музыкантам, из народа, присваивали званье академика державной Академии Наук их отправляли за рубеж учиться в Париж, Берлин и Рим, где хорошо жить было им.
Но после революций «бескорыстие», как понятие, как слово, изгнали из могучего величья языка, сменив на выражение времён социализма «Спасибо не нальёшь в стакан». Высказыванье было настолько ёмким, повсеместным, что по неграмотности его стали причислять и к мудрым мыслям философии античной, и к истинам библейским от апостолов, пророков.
И, наконец, с плеч сбросив остатки буржуазной нравственности, христианской шелухи, мы, не скрывая, стали мыслить по понятиям блатных, где «Homo homini», в натуре, «lupus», чёрт его дери. Наплюй на заповеди! Ври!
В первый же безоблачный день местная полиция «взяла под козырёк», услышав команду из мэрии: «задержать музыканта и рассеять толпу слушателей». Сказав, он музыкой своей мешает питерским экскурсоводам. Саксофонист играл теперь в подземном переходе с плохой акустикой и запахом мочи.
Он каждый день шёл, как в последний бой, стараясь балансировать, между поборами полиции и мелким криминалитетом. Братва на подступах к метро сажала, то инвалидов-баянистов, то искалеченных детей. Однажды, в ходе жёсткой и крутой разборки, его отделали, как тренировочную грушу. А после, пацаны, устроив шмон, отняли выручку, забрали саксофон.
Жил случайными заработками, но писал знакомым в коротких эсэмэсках, как востребован, сообщал о работе над сольным концертом. Спустя время, музыкант по намёкам полицейских догадался, что в основе его неприятностей лежала банальная зависть стареющего мэтра к молодости и таланту.
Он оказался на мели, без денег. Его прогнали из однокомнатной квартиры, арендуемой «на четверых». Устало таща своё тело, он брёл по Невскому среди навязчивых огней реклам, кичливых, ослепляющих витрин, пушистых длинных и коротких шубок, стройных ножек, мелькавших в свете фар шикарных лимузинов. Был музыкант один среди толпы, он чувствовал, что погибает: продрог от холода и голоден, как волк, а силы только тают.
Не постучишь в погасшее окно, умрёшь, прохожий даже не заметит, перешагнув, умчится словно ветер. Тебя растопчут, как собачее дерьмо, в империях нет граждан, только чмо.
Зато в Ассирии есть наши легионы, в Банги и Либии особые войска, под видом тренеров из ЦСКА. В «объятьях братских» душим Киевскую Русь. Что впереди? Непредсказуемость судьбы? Груз-200, где из цинка сделаны гробы?
Не плачь, читатель, и не трусь! Я сам Истории боюсь. На камне, на папирусе, на бересте, на коже, инстинкты человечества просты и так похожи?! Во всём зарыт плебейский "интерес": донос,экспроприация,обвес.
Течёт вселенская река через эпохи и века, из неоткуда в некуда. На дно уходят города, цивилизации, их боги, их герои. Всегда нужны могильщики, они могилы роют. Империй траурный обряд толпится по дороге в ад, «one way ticket», нет пути назад. Известно, дважды не войти в одну и ту же воду, так Гераклит эфеский предрекал и власти, и народу. Увы, и наш сюжет не нов, слетело множество голов, кровь запеклась на ржавчине оков.
Рим Первый был огромен и велик - столетьями непобедим, но сник. Патриции, скупив или отняв все прибыльные земли, тем самым обескровели народ, победоносных римлян превратили в нищий сброд. Про хлеб и зрелища писал (когда-то) мудрый Ювенал. Шутил сатирик и поэт, что у плебеев больше интересов в жизни нет. И пал колосс от барбарских племён, тех, что ещё вчера пинком выбрасывали вон. Великий Рим веками правил миром и от того казался нерушимым.
Второй Рим византийский. Он столько армий победил и столько территорий слопал – порфироносный град Константинополь. Помпезный и гламурный, непревзойдённый лицемер и интриган… По тексту: дробь барабанная, восторга вопль, конечно, центром мира стал Константинополь. В нём получить образованье мечтали отпрыски тогдашних олигархов. Учили Аристотелей, Платонов и Плутархов.
Среди империй Византия - долгожитель, она держалась на плаву тысячелетье, а ныне превратилась в базар, восточный, шумный рынок. Где алчный и коварный Истанбул, на веки свечи христианские задул...
Я вам не обещал ни мелодрам, ни сказок, на сон грядущий «Happy end». Взирая в прошлое, задумайся о будущем, my friend.
P.S. Задолго до рождения Христа, однажды белым днём, с зажженным фонарём философ Диоген носился по Афинам. И, отвечая на вопрос любого грека, он объяснял, что просто "ищет Человека".
THE END
С уважением к читателю, чл. с. п. России, Владимир Брисов. 01.10.2019