Бывают люди, за которыми всегда тянется шлейф историй, без всяких усилий с их стороны. У нас во взводе был такой Зайков Толя.
Самой несуразной внешности, длинный, худой и составленный из несоразмерных частей тела плохо скрепленных между собой. Даже сами эти части состояли из отдельных фрагментов и сочленялись неестественным способом. Например, он мог стоять, задумчиво устремив взор маленьких тусклых разного цвета глазок куда-то вверх и вкось, не замечая при этом, что ступня одной из ног повернута носком назад. При этом притопывая подошвой другой ноги в такт какой-то мелодии, чем приводил в изумление случайного зрителя.
Услышав поговорку о близком локте, который не укусишь, взял и укусил поочередно оба локтя. Как это у него получалось, никто понять не мог. Длинная шея еще больше удлинялась, рука в плечевом суставе уходила выше головы, а лопатки налезали одна на другую.
Лицо его было сплюснуто с боков и вытянуто вперед, голова сверху каплевидной формы, на нее удобно было надевать пилотку, а в зимней шапке при поднятых вверх ушах с боков всегда оставались щели.
Обличье его было очень необычно непривычному взгляду. Товарищ, пришедший ко мне из другого подразделения, даже спросил, почему он такой. Я ответил, что в детстве прищемили в двери, так и осталось. Товарищ поверил.
Страшно было смотреть на него во время строевой подготовки. Я думаю, Николай Янг сконструировал свой экзоскелет, увидев что-то подобное.
Конструкция, состоящая из одних шарниров и карданных передач, вихляла всеми сочленениями, грозя в любой момент рухнуть и рассыпаться. Напоминал столетний проржавленный велосипед. Особо впечатлительным даже чудился скрип несмазанных деталей. Каждый шаг приводил это сооружение с пят до головы в мелкую, не сразу затихающую дрожь.
Такое явление не могло оставить без внимания любителей незатейливых развлечений в однообразной солдатской жизни. По вечерам в свободное от занятий и офицеров время, Толю раздевали до трусов для пущей наглядности и занимались с ним строевой подготовкой в коридоре казармы. Особенно им интересовался знаток анатомии Толя Потрух, призванный в армию после изгнания из мединститута. Два курса учебы просветили его достаточно, чтобы разглядывая натуру глубокомысленно рассуждать об эволюции и, в конце концов, авторитетно заявить, что Дарвин был не прав. Невозможно обезьяну довести до такого совершенства.
К этому следует добавить замедленную реакцию и заторможенную речь. Как говорят: «во рту каша стынет».
Командир отделения и старшина, у которых летели показатели по специальной и физической подготовке, хором мечтали от него избавиться. Зато остальных этот постоянно действующий аттракцион устраивал. Было о чем и о ком поговорить перед отбоем. В наш взвод как в театр собирался весь этаж, разнося потом по части байки.
При этом к Толе все относились по-доброму, беззлобно и снисходительно без унижения. Подтрунивали все, и он это воспринимал как данность, привык за свою жизнь. Иногда сам рассказывал о проделках над ним сверстников в ПТУ. Получив специальность столяра, Толя силен был лишь в теории. И это понятно, кто же осмелится давать ему в руки острые предметы.
Однажды, дурачась, связали его по рукам и ногам. Минут через пять он как змея выполз из всех узлов и освободился.
На марше мы на этом трюке выиграли бутылку водки. Поспорили, что наш Толя может выпутаться из любых уз без посторонней помощи. Командир артиллерийского расчета собственноручно привязал его перед выездом к верхним дугам кузова. Толя висел под тентом надежно к ним притороченный как большая летучая мышь. Через несколько минут пушкарь забеспокоился и попросил остановиться, чтобы посмотреть. Толя сидел, как ни в чем не бывало на скамейке, а на дугах болтались неповрежденные веревки.
По службе он был несуразен до абсурда. Всегда на подхвате, никогда не понимал своих обязанностей и не умел их выполнять.
Нелегка служба зимой в Забайкалье. Солдаты, несмотря на меха и ватники нередко попадали в санчасть с простудными заболеваниями и обморожениями.
Механикам было тяжело переносить стужу, находясь в промерзшей металлической коробке артиллерийских тягачей. Снаружи было еще хуже – добавлялся пронизывающий ветер. Если начиналась пурга, жизнь становилась совсем забавной.
Все это воспринималось как должное сибиряками привычными к таким условиям с детства. Но призывникам из западных районов страны было не до веселья, особенно в первую зиму. Толя был из них.
Однажды готовили артиллерийские тягачи к маршу. Требовалось установить АКБ, проверить агрегаты, дозаправить их и запустить двигатель. На все это по нормативу отводится сорок пять минут. Потом механики сидят в кабинах, а подсобники собирают инструмент, подметают площадку и ждут команды.
Толя, вспотевший после окончания работ, быстро замерз на морозе за сорок с лишком градусов. Но если все переговаривались, толкались, греясь, и кидались колючим, как наждачная пыль снегом, то он стоял истуканом, вибрируя всем своим существом.
Я окликнул его из кабины и предложил сесть в тягач. Но ватные штаны и телогрейка под шинелью сделали его неспособным взобраться на высокую подножку. После нескольких попыток помочь, вдоволь нахохотавшись, мы отправили его в водомаслогрейку.
Это такое отапливаемое помещение, в пол которого вкопаны емкости для воды и масла, чтобы при необходимости заливать их в технику. Толя пошел как зомби, не глядя по сторонам. До помещения было метров сто.
Потом отвлеклись, занимаясь своими делами. Вернуться ему надлежало через час для построения на обед либо по команде к маршу или отбою тревоги. До воинской части было метров семьсот. В мороз мы это расстояние преодолевали бегом, если не было офицеров. Иначе приходилось маршировать строевым.
Я совсем забыл про Толю. Все готовились на обед, работы прекратили, двигатели заглушили, и в парке стояла тишина, казалось, звенящая от мороза.
И вдруг услышал знакомый лязг гусениц. Но было в этом звуке что-то такое, что заставило поежиться своей необычностью. Потом дошло. Ни один мотор не работает! Я потряс головой, лязг не прекратился. Что-то мистическое происходило среди бела дня.
Осторожно выглянув из кабины, я увидел картину, от которой по спине пробежали мурашки. Прямо на меня двигалась бесформенная глыба льда, с каждым шагом издавая металлический лязг и скрежет. Приглядевшись, узнал Толю в насквозь промороженном обмундировании, которое грохотало при каждом шаге. Он надвигался на меня как пушкинский Командор. Остановился, уткнувшись в тягач. Потом медленно повернулся и замер, глядя сквозь забор из колючей проволоки в сторону родной части.
Я выпрыгнул из тягача и крикнул ему, чтобы он быстро шел в караулку, в тепло. Толя не видя меня, смотрел упорно на казарму, осознавая, что в ней спасение от холода. Он ничего не слышал и не соображал.
После того как я его хорошенько встряхнул и с него со звоном посыпались сосульки как с елки после гололеда, до него дошло, что можно идти. И он пошел в направлении взгляда прямо на колючку, хотя выход был с другой стороны. Я повернул его, дал пинка. Тогда он залязгал в нужном направлении. Пришлось отрядить с ним сопровождающего. Свидетели хохотали, несмотря на серьезность ситуации.
Оказалось, что в маслогрейке, Толя, верный себе, оступился и упал в люк емкости, окунувшись с головой в воду. Маслогрейщику не разрешалось впускать посторонних, поэтому тот вытурил его из помещения. Пока добрёл, превратился в рыцаря громыхающего латами. Как-то обошлось без серьезных последствий, если не считать простуды.
С такими незаурядными данными никто не думал, что он дослужит до дембеля живым и здоровым. Но судьба милостива к людям особенным.
Месяца через два пришла разнарядка о переводе одного солдата во вновь создаваемую часть при военхозе. Я случайно оказался в строевой службе и взмолился о разрешении перевести рядового Зайкова. Написал ему отличную характеристику, подписал командиром взвода, командиром техслужбы, вдобавок поставил бутылку коньяка начальнику строевой службы. Дело выгорело, Толю сбагрили.
Иногда вспоминали, гадая, как он дотянет срок на своих свинарниках. Ничего хорошего ему никто не прочил.
Как-то меня вызвали в техслужбу и распорядились выдать смазочные материалы для технического парка военхоза. Перед этим было приказано отвести в столовую и накормить прибывших для их получения солдат.
В техпарке я увидел группу солдат под командованием высокого, одетого с иголочки сержанта. Что-то неуловимо знакомое показалось в его облике. И как же я был ошарашен, когда он, построив подчиненных развернулся и доложил о цели прибытия.
Командиром оказался наш Зайков, округлившийся и совершенно преобразившийся. От него исходило ощущение уверенности человека знающего свое дело.
За обедом рассказал, что в военхозе вначале его использовали как учетчика и табельщика. Сидел с гражданскими тетками в одном отделе. Обязанности несложные, справлялся легко. В казарму ходил только спать. Потом отметили старательность, дисциплинированность и присвоили звание ефрейтора. На фоне остальных солдат, которых набирали из отсева других частей, т.е. самовольщиков, лодырей и пьяниц, смотрелся достойно. Так и вышел в люди. Недавно стал сержантом, съездил в отпуск. Назначили командиром хозяйственного отделения. Все это рассказывал посмеиваясь. Когда узнал, что я поспособствовал его карьере, желая избавиться, поблагодарил.
Вот вам и «чудо в перьях». Рассуждай после этого о людях, их никчемности и предназначении.