Баба Нюра

Глава первая

Наверно, в любом старом дворе есть своя уникальная бабушка, почитаемая и знатная, ставшая с годами местной достопримечательностью, без которой не происходит ни одно событие.
В нашем дворе таким достоянием была баба Нюра – почтенного уже возраста женщина. У неё «износилось тело», но не ум и не сердце: доброе, отзывчивое, разумное и пытливое. Жизнь со всеми её перипетиями умудрила бабу Нюру, что случается далеко не со всеми. Ведь не количество прожитых лет делает человека мудрым, мы в старости пожинаем лишь то, что посеяли в юности.
Бабу Нюру уважали, называя между собой «Миротворец» и «Дипломат», памятуя, как легко она умела примирять враждующих соседей.
Был у нас, конечно, и «страшный суд» – небольшая стайка старушек, любивших, сидя на лавочке, «перемыть косточки» всем мимо проходящим, они почему-то недолюбливали бабу Нюру и завистливо-язвительно называли её «Святошей» и «Умачкой».  А уж совсем презренные, съедая своё последнее здоровье завистью, злобно шипели вслед: «Артистка». На что разумная Нюра спокойно отвечала: «Всякое дурное дело с языка начинается».
Воспитанность и доброта сделали Нюру отзывчивой и сострадательной, а сильная воля и трудолюбие научили без роптания идти вперёд, невзирая на преграды; скрывать эмоции, не распахивая душу.
Независимая, самодостаточная, интеллигентная уже достаточно пожилая женщина, которая в силу жизненных невзгод стала зваться бабой Нюрой, действительно была одной из самых примечательных личностей нашего старого и всё-таки дружного двора.

Наши дома – это бывшие и настоящие коммуналки. Коммунальная квартира, где баба Нюра занимала большую светлую комнату, за долгие годы выдержала страшные баталии за площадь. Тут были и драки с мордобоем, доносы, анонимки – одним словом, все средства, что хороши даже на войне. Но когда страна перешла на товарно-денежные отношения, то военные действия прекратились, комнаты приватизировались, и все жильцы сосредоточенно начали копить деньги, мечтая о собственных апартаментах. Не обошёл неприятный вопрос и бабу Нюру, лишь только комната стала её собственностью. Дочка Катерина упорно стала звать мать переехать жить к ним, а комнату сдавать – всё лишние деньги семье. Квартира у дочки большая, трёхкомнатная, но баба Нюра наотрез отказывалась:
– Не хочу на старости лет у зятя на шее сидеть, не хочу мелькать перед ним. Ни к чему хорошему это не приведёт.
– А перед соседями мелькать не надоело? – сердилась Катерина.
– Надоело, но здесь мы все равны. Для меня свобода – главное, а вам я буду мешать.
– Зачем ты так? – обижалась дочка. – Зять тебя уважает, Лерка в тебе души не чает, а нам её ещё учить. Сама знаешь, какая нынче жизнь дорогая, – продолжала уговаривать дочь.
– Ой-ой, ещё какая дорогая! – сокрушалась старушка. – Но… не пойду. Не пойду, и разговор окончен.

Потом были попытки соседей выкупить комнату у бабы Нюры. Но она вновь не ни в какую не соглашалась на переезд.
– Я здесь сыночка родила и отсюда его да мужа проводила, – утирая выступившие слёзы, не поддавалась на уговоры бабушка.
И нежно поглаживала зарубки – годовые отметки роста детей на дверном косяке.
Соседи вздыхали и отставали, но не обижались, понимали.

К нашим дням в коммунальной квартире было спокойно. Мирно и почти по-родственному в трёх комнатах проживали всего четыре человека. Самую удобную комнату занимала баба Нюра. В средней жил Василий – слесарь из местного ЖЭКа. Тихий одинокий жилистый мужичок лет пятидесяти. В последнюю переехала пожилая пара, которая из-за проблем в бизнесе детей была вынуждена поменять отдельную квартиру на коммуналку – спасали детей то ли от тюрьмы, то ли от сумы.

Однако жизнь идёт, и спустя несколько лет перед бабой Нюрой снова встал вопрос о продаже комнаты. Лерка выросла, замуж вышла и молодые жить с родителями отказывались. Снимали жильё, за которое по очереди платили родители. И собственная отдельная квартира для молодых стала мечтой всех родственников. Семьи встречались и подолгу обсуждали стратегию и тактику зарабатывания денег на дорогую покупку, но как не выгадывали, ничего у них не получалось, и все дружно с вожделением вспоминали комнату бабы Любы. 

Приходила Катерина и исподволь жаловалась матери, в надежде убедить продать комнату. Начинала издалека:
– Устала! Ведь приходится сразу на трёх работах крутиться. Не выдержу я, нет! Советовала ведь Лерке на экономический поступать, всё заработок больше и надёжнее, так нет же – психология ей понадобилась.
"Наука развивающаяся и востребованная", – передразнивала она дочь. – Горе-психотерапевт с зарплатой, как пособие по безработице.
Лерка обычно на такие обвинения отвечала, что экономистов и юристов сейчас как собак нерезаных, только везде опыт требуется.
– Так везде опыт нужен, – сомневалась баба Нюра и тут же переспрашивала: – А кто такой психотерапевт?
Внучка долго и научно объясняла. Бабушка задумывалась и подытоживала:
– Психика… Нет такого у человека. Человек состоит из духа, души и тела. Стало быть, душу лечишь? – И, вздыхая, горестно качала головой. – Ой, Лерка, тяжёлую ты себе профессию выбрала. Не страшно? Душа-то – она посерьёзней тела будет.

И как только Лерка ни пыталась объяснить бабушке про свою профессию, да только больше её запутывала. Ну никак баба Нюра не могла понять, в чём разница между психологами, психиатрами и психотерапевтами. Поняла лишь то, что внучка её трудится в органах социальной защиты за небольшую зарплату. Так сказать, набиралась опыта, чтобы в дальнейшем открыть свою практику и оказывать людям помощь как психотерапевт. И очень Лерку жалела! Жалела за то, что та выбрала такую сложную и мудрёную профессию.

А Лерка слёзно просила бабушку продать комнату и переселиться к дочери.
– Бабушка, ну тебе с мамой легче будет, – канючила внучка, – нам как раз бы на первоначальный взнос хватило.
– С мамой-то всегда легче, – соглашалась Нюра, – а что такое первоначальный взнос?
Лерка досадливо махала рукой и уходила недовольная и раздражённая.

И снова приходила Катерина с мужем и без.
– Мама, ну ты пойми, – доказывала дочь, – у тебя будет своя комната. Нас целый день нет дома.
– Не сяду я на шею зятя, – сердилась Нюра.
– Ну что ты говоришь? – негодовала дочь. – При чем тут шея? Он ведь так хорошо к тебе относится.
– Вот я и хочу сохранить добрые отношения.
– А заболеешь – мне к тебе бегать? – она нервничала, доказывала, чуть не плача, и, повернувшись к зеркалу, горестно вздыхала:
– Я сама уже почти старуха! Одни морщины, будь они неладны!

Баба Нюра ласково её обнимала:
– Что ты! Ты писаная красавица у меня! А вот как заболею, тогда и решать будем.

Катерина хоть и сердилась на мать, но понимала, что матери одной действительно лучше. В старости любые перемены болезненны, не зря ведь старое дерево не пересаживают.
Загрустила и баба Нюра. Внучке помочь она, конечно, хотела, но ещё больше боялась стать обузой детям.
Катерина хорошая, добрая, и с зятем повезло: спокойный, серьёзный, всё для семьи, всё в семью.

Но кто из них знал, как часто баба Нюра ночами сидит у открытого окна и с грустью смотрит в тёмный двор, вспоминая. Пьёт чай на кухне и только под утро с трудом засыпает.
Никто не мог знать и о других проблемах старости, о которых обычно не принято говорить. Много чего не знали и не могли знать молодые для неё дочь и зять. Не дожили ещё. Даст Бог доживут, тогда и поймут. Да и не хотелось ей показывать им неловкость и немощь старости во всей красе.

Нет, баба Нюра не унывала. Саму старость, сопутствующие ей болезни и слабости она принимала спокойно. Чем старше становилась, тем меньше проявляла эмоций. Она и молодая была рассудительна и умела принимать удары жизни как данность и неизбежность. Понимала, что всё происходит в нашей жизни для чего-то, нам неведомого, и не роптала. Молилась и верила, что за закатом всегда придёт рассвет. И даже когда погиб сын при исполнении интернационального долга, люди не видели её убитой горем. Верила, что у Бога все живы и говорила о сыне как о живом.

Баба Нюра никогда не спорила, никого не судила. Спустя год после гибели сына невестка собралась замуж и написала об этом свекрови. Среди знакомых пошли пересуды: вот, мол, не успела схоронить.
– Ну и правильно, – отписала баба Нюра, понимая, что дело молодое, живое, – тебе полегче будет. Даст Бог, и сыночку твоему отцом станет.
И благословила. И рос усыновлённый внук далеко на Севере в полной семье, а баба Нюра молилась за них и мечтала полететь в гости на самолёте, но особо не приглашали, да и с каждым годом всё страшнее и тяжелее представлялся ей этот полёт.
А ещё баба Нюра много чем интересовалась, хотела всё знать. Любознательной была, как школьница. Не любопытной, а именно любознательной.

Глава вторая

Мысль, как помочь внучке собрать нужную сумму на первоначальный взнос, лишила бабу Нюру покоя. Уж очень ей хотелось помочь и избежать обид.
– Денег мне не накопить, даже если есть и пить не буду, но где же взять эти проклятущие деньги на первоначальный взнос? – думала баба Нюра теперь постоянно и ещё меньше стала спать.
Не давала ей покоя и непонятная профессия внучки, и пошла она к старому доктору – бывшему участковому терапевту. Долгие годы жизни по соседству и всякие болезни, с которыми приходилось обращаться, сделали их друзьями.

– Объясни мне, Петрович, кто такой психотерапевт и чем он отличается от психолога, никак я в толк не возьму? – допытывалась она у старого глуховатого доктора. - Вот внучка работает психологом, а ещё хочет принимать больных как психотерапевт. Что она делать-то собирается? Что и как лечить?

Петрович долго жевал седые густые усы, то ли думал, то ли вспоминал.
– Ты, Нюра, в дебри-то не лезь. Не забивай себе голову. Уж тебе точно не нужен ни психолог, ни психотерапевт, – хитро выкрутился старый доктор и захихикал, – психических сейчас много, считай – через одного. А телевизор включи – там, вообще, все подряд.
– А где Лерка этих больных психов искать будет? – никак не унималась Нюра. – Не в телевизоре же ведь. Неужто люди сами пойдут и сами скажут, что они психи?
– Да психов психиатр лечит. Не пойдут они к твоей Лерке. Это другая категория больных, они ни в жизнь не признают себя психами. Это те, которых в смирительных рубашках в кино показывают. Видала? Да на кой они тебе сдались?
– Ой, - баба Нюра перекрестилась, – а как же Лерка найдёт не психов, которым нужен не психиатр, а психотерапевт, тьфу, язык сломаешь. И правда, шла бы на экономический. Права, наверное, Катерина, – и бедная старушка всерьёз испугалась за внучку.
– Да они сами к ней придут.
– Да с чем придут-то? И зачем? – не понимая, сердилась старушка.
– Вот ты сына хоронила? – рассуждал доктор. – Хоронила, плакала, горе тяжело переживала?
– Ой, тяжело! И сейчас тяжко, нет-нет – да всплакну, всё понимаю, а как представлю… – баба Нюра махнула рукой и вытерла платочком заслезившиеся глаза.
– Вот, а психотерапевт помог бы тебе легче горе пережить, – подытожил дед, радуясь, что нашёл выход из трудного вопроса. Он и сам-то толком не мог объяснить, в чём разница между ними.
– Как же это я пойду к незнакомому человеку горе выплакивать? – возмутилась баба Нюра. – Ни в жизнь! К священнику ходила – да. А кто же к Лерке-то пойдет? Дитя неразумное. Что она знает и понимает?
– Ты, Нюра, успокойся, это целая наука. Твоя Лерка пять лет училась, а знания – это сила! Все болезни от нервов! – Петрович назидательно поднял вверх скрюченный артритом указательный палец, акцентируя на этом внимание. – В здоровом теле – здоровый дух, – радостно закончил свою мысль хитрый дед.
– Сам себе противоречишь, – ворчала Нюра, устав от непонятного разговора. – Сам же сказал, что все болезни от нервов, а значит, у здорового духа здоровое тело.

Потом они пили чай с малиновым вареньем и думали, как помочь Лерке найти здоровых психов для психотерапии.
И порешили, что будет Петрович «подгонять пациентов» Лерке через бабу Нюру.
Но как только закрылась дверь за бабой Нюрой, Петрович сладко уснул в своём кресле и, проснувшись, как всегда уже, обо всём забыл.

Глава третья

Первый «пациент» подвернулся бабе Нюре совсем случайно. Настолько случайно, что она и не подумала о нём, как о «пациенте». Желание помочь от всего сердца, видя чужие слёзы и горе, не оставили её, как водится, равнодушной.
Возле детской площадки, что стояла в центре двора, немного в стороне росли раскидистые ивы. Они низко опустили свои ветви-косы, создавая тень и прохладу, а под ними стояли скамейки, где днём сидели мамочки с колясками, а вечерами бедокурила молодёжь. И вот, как-то днём, баба Нюра, возвращаясь домой, услышала женский плач.
На скамейке сидела Дашка из соседнего двора и слегка покачивала коляску, а рядом с ней рыдала женщина постарше и сквозь слёзы, периодически сморкаясь в мокрый платок, причитала.

Старушка тихо подошла, села рядом. Не могла баба Нюра пройти мимо таких горьких слёз.
– Что с тобой, милая? – участливо спросила.
– Ой, баба Нюра, – запричитала Даша, – это подружка моя, муж её к секретарше ушёл. Представляете?

Бабе Нюре доверяли. И при плачущей подруге Дашка бесцеремонно стала рассказывать трагедию её семейной жизни. История банальна и проста, но когда любишь и доверяешь, то это подобно убийству, и горе от предательства пережить непросто.

– Ты поплачь, поплачь, – тихо приговаривала старушка, ласково поглаживая незнакомую женщину по плечу, – горе всегда выплакать надо, чтобы не затвердело в душе.
– Да я уж все слёзы выплакала, – прошептала, – идти надо, а как я такая зарёванная людям покажусь?
– Пойдём ко мне, умоешься, чайку попьём, успокоишься и пойдёшь куда надо, – баба Нюра поднялась.

Подруга удивлённо посмотрела на Дашу, та кивком дала согласие:
– Иди-иди. Баба Нюра – свой человек. Мы тут все к ней ходим, она нам, как психотерапевт, потом спасибо скажешь.

И это была чистая правда. Когда горе – шли к бабе Нюре поплакать. Когда дети бедокурили – шли за советом. Когда в семье разлад – тоже шли к бабе Нюре. Не забывали и в радости.
«Батюшки, – думала она, идя к подъезду, – я, оказывается, психотерапевт! Вот чудеса!»
Ещё недавно и слов-то таких не знала, а сегодня она, оказывается, для всех психотерапевт! И правда, чудны дела Твои, Господи!

Пока гостья, которую звали Татьяной, умывалась и приводила себя в порядок, баба Нюра готовила свой фирменный чай. Немного заварки, чабреца, душицы, мелиссы – всё это заваривала крутым кипятком в металлическом чайнике и ставила на огонь. Главное – не дать закипеть. Настоять десять минут, а потом добавить несколько капель коньяку. Не берусь судить о ценности этого напитка, но действовал безотказно.

Круглый старинный дубовый стол баба Нюра застелила белой льняной скатёркой. Достала нарядные чашки императорского фарфорового завода, хрустальные розетки наполнила вишнёвым вареньем и янтарным мёдом. Положила на тарелку нарезной батон и постное печенье.

Всякий знает, что старикам не хватает общения, но не все догадываются, что старикам важнее быть полезным кому-либо. Вот и суетилась баба Нюра, как Мать Тереза, готовая прийти на помощь любому в беде. Тем более не чужой человек – Дашина подружка, а Дашутку-то Нюра с пелёнок знала.
И вот за чаем Татьяна разговорилась:
– Я, как её увидела, поняла, что серьёзно. Она молодая, худенькая, высокая, а я, как квашня, как вареник.
– Какая же это красота – худая и длинная? – искренне удивилась баба Нюра. – И ты не вареник, а приятная мягкая женщина. Тёплая, уютная. А когда замуж выходила, такая же полненькая была?
– Да я с рождения такая, – с удовольствием отхлебывая вкуснейший чай из красивой чашки, ответила Татьяна, – и он меня такую полюбил, а теперь я толстая, старая, – и снова в слёзы.
– Поплачь, поплачь, – успокаивала её баба Нюра, – дело не в росте и не в весе. Мужчины просто народ такой, им доверять нельзя, но и обижаться на них тоже не стоит. И тем более так горевать.
И опять: «Поплачь, поплачь».
И Татьяна вместе с потоком слёз выливала на бабу Нюру своё женское горе.
И винила во всем годы, что стёрли ее былую привлекательность, а со всех сторон сдвигают тебя на обочину молодые да красивые, модные да раскованные, беспринципные и хищные.

– Ты, Татьяна, красивая, зря себя не ценишь, – подвела её к большому старинному трюмо бабушка, – молодёжь во все века нам в спину дышит. Но каждый возраст надо прожить и в каждом есть своя красота.
Задумалась и рассмеялась:
– Наверно, и в моем есть своя красота, – и горько усмехнулась.

– Смотри, какие у тебя плечи, как у Элен Безуховой. Щёчки, как яблочки. Да ты красавица! – восхищённо говорила старушка, внимательно присматриваясь к Татьяне. И, взяв её лицо руками, неожиданно профессиональным движением повернула к свету.
Татьяна завороженно следила за ней. Удивительным оказался разбор внешности молодой женщины, с которым баба Нюра её разглядывала.

– А вы где работали? – вдруг спросила Татьяна бабу Нюру.
– Да много где. За мою длинную жизнь разве упомнишь всё, – уклончиво ответила Нюра и посадила гостью на стул у окна. И совсем уж внезапно начала священнодействовать над её внешностью. Чем-то протерла лицо, оттенила скулы, припудрила и накрасила губы. Маленькой щёточкой причесала и как будто приподняла брови. Волосы распустила и откинула назад, слегка начесав на затылке. Достала из шкафа серый шарфик из тонкого прозрачного с люрексом шёлка и небрежно накинула на плечи.

– Ну и стоит ли такой красавице убиваться, что какой-то глупый муж увлёкся тощей и длинной секретаршей? – баба Нюра улыбалась, довольная своей работой.
– Помада должна быть яркая, красная, без коричневых и бордовых оттенков, она подчеркнёт твои белые зубки и чистую кожу лица. Глаза не крась – они и без того горят. Волосы слегка подстриги и открой лоб – он у тебя ровный, высокий, – породистости прибавит. Тёмное сними – не старуха ещё. Ну, смотри, – и гордо повернула Татьяну к зеркалу.

Из тусклого старинного трюмо на Татьяну смотрела совсем другая женщина – действительно красивая, яркая и уверенная в себе. Серый легкий шарфик с люрексом чудесно сочетался с чёрными волосами, красной помадой и светлой кожей. Из приоткрытого шкафа виднелась коробка с принадлежностями для грима.
– Да вы, баба Нюра, волшебница!

И старушка, довольно улыбаясь, усадила Татьяну на диван:
– Поплакала и хватит. Не стоят мужчины того, чтобы из-за них слёзы лить. Вернётся ещё. Они ведь, как коты, к дому привыкают: к своему диванчику, креслу и даже к туалету, – две женщины весело рассмеялись.

Баба Нюра вздохнула:
– Себя уважать и ценить надо. Похоже, что в своей ревности ты перегнула чуток. Он за новыми ощущениями побежал. Побегает, да скоро надоест, и вернётся. Совместная жизнь – это ведь серые будни, одно и то же каждый день и у всех одинаково. Мужчин надо встряхивать – подумай как.

Старушка вздохнула, вспоминая что-то своё, давнишнее… Татьяна сидела рядом и чувствовала, что душа успокаивается и беда уже не кажется такой горькой.

– Он ещё вернётся, и тебе решать: простить, принять или прогнать. Женщины, ведь, когда отболит – обо всём забывают, а мужчина всех, кого пометил, помнит. Так они устроены, ну как коты. Свет в знакомом окне может вернуть память и все былые чувства. Другая природа, совсем другая.

– А как простить-то? – шёпотом спросила Татьяна.
– Это ты сама решай. Стоит ли и ради чего? Простить нужно, а вот забыть… Может, тоже стоит.
Старушка задумалась.
– А может, и нет. Тебе решать. Ты – женщина видная, сейчас в самом соку – кровь с молоком. Ишь, нашла красоту: худая и длинная. Тебя природа такими формами наградила, что мужчины, поди, взглядами провожают.
Татьяна, соглашаясь, рассмеялась.
– Квартира есть, работа есть, родители живы. Детёныш есть – да ты богачка, всё у тебя есть, – и строго добавила: – Дитёнка отца не лишай. Мужчина может перестать быть мужем, а отцом остаться обязан. Но и ради малыша не стоит жить вместе. Дети ложь и неискренность чувствуют, как щенята. Их не обманешь. Ты главное запомни: что бы в твоей жизни ни случалось, какие бы искушения судьба ни предлагала – никогда не делай того, в чём потом каяться придётся.

Баба Нюра устало откинулась на спинку дивана и закрыла глаза. Щёки у неё разрумянились, седые прядки выбились из-под косыночки.
– В зеркало реже смотрись, да реже недостатки выискивай. Ходи как первая красавца. Спину выровняй и иди, как артисты ходят по красной дорожке. Сейчас всё больше кривляются да жеманятся, а раньше несли себя. Или вот фигуристка, как её – забыла, с кривенькими ножками – неказиста, а как выйдет на лёд, да как станцует! Глаз не отвести. Мы – не то, что мы есть, мы – то, что о себе думаем, какими себя представляем. Ни одна роковая женщина не была красавицей, вот так-то.

Татьяна смотрела на морщинистое, ставшее для неё милым, лицо, на глаза, когда-то голубые, а сейчас выцветшие, но живее многих молодых да ярких, и чувство благодарности и тепла переполняли её сердце. Она доверилась незнакомой пожилой женщине, и та за одно чаепитие вернула её к жизни.
«Вот в чём очарование и предназначение почтенного возраста», – подумала Татьяна, крепко обняла удивительную старушку и поцеловала в сморщенную щёку.
– Не знаю, как и благодарить вас, баба Нюра, спасибо сказать – кажется, так мало, – Татьяна сняла шарфик с плеч.
– Оставь себе, будет вешкой твоей будущей счастливой жизни – поверь мне, старой, – устало улыбнулась старушка.

Глава четвёртая

Проводив гостью, прилегла баба Нюра на диван и задремала. Как будто и спала, но в голове живыми картинками прокрутилась вся её долгая нелёгкая жизнь.
Нюра, раньше её звали Анной, а в детстве Анюткой, мечтала стать артисткой. Отец ставил Анютку на табурет, и она пела, читала стихи, театрально взмахивая при этом руками. Все хлопали, она низко кланялась, представляя сцену и медленно опускающийся тяжёлый занавес. Школьная самодеятельность, драмкружок и кружок шитья. Красивые наряды тогда не продавали, а шить на заказ для скромного бюджета семьи было не по средствам. И Анютка собирала выкройки из журналов и календарей и перекраивала старые мамины и бабушкины платья.

Поступала в разные театральные институты и студии она три года подряд, но срезалась. Решив, что талантом не дотягивала, смирилась, но любовь к искусству победила, и она, чтобы работать в театре, окончила курсы гримёров, а потом и костюмеров. Самой радостной для Анюты стала возможность бывать на спектаклях, ведь за время представления ей приходилось поправлять грим артиста, а то и вовсе новый накладывать.
Близко видела знаменитостей и уже не грустила из-за того, что не стала артисткой. Насмотрелась на их сложную жизнь и непростые взаимоотношения.

Помыкавшись в Москве, вернулась домой и работала гримёршей, а иногда и костюмершей в местном драмтеатре. Работящая, неконфликтная, всегда жизнерадостная, она сразу пришлась ко двору и полюбилась всему коллективу. Закулисная жизнь местного драмтеатра мало чем отличалась от столичного. Та же борьба за лидерство, роли, зависть, сплетни, романы… И частым лекарством от неспокойной профессии здесь, как и везде, был алкоголь. Зрители видят спектакли, а Аня наблюдала тяжёлый, совсем не щедро оплачиваемый труд, а заодно интриги и страсти, вспышки честолюбия, некрасивые поступки, продиктованные завистью и тщеславием, и понимала, что она с её мягким миролюбивым характером вряд ли выжила бы в таких жёстких отношениях, будь она артисткой.

Насмотревшись на страсти, кипевшие в театре, дала себе зарок никогда не связываться с актёрами. Но спустя несколько лет в театре появилось молодое, подающее надежды дарование. Этакий современный загадочный противоречивый Печорин. Таким он себя, как теперь говорят, позиционировал, на самом же деле это был слабый завистливый и зависимый человек. Но Анна не сразу разглядела его пустоту и, поддавшись наигранному зову красивых карих глаз, бросилась, как в омут головой, в новое чувство. Молодому актёру также приглянулась смешливая жизнерадостная гримёрша и костюмерша в одном лице, которая была старше, но это ему даже нравилось. И завязались тайные отношения. А от тайных связей часто появляются дети, что и случилось у Анны с молодым актёром. Боясь всесильного в те годы профкома, трусоватый современный Печорин быстро сделал предложение, и  еще одна ячейка общества стала биться бортами о быт, предательства, измены и другие коллизии человеческих отношений.

За несколько дней до рождения сына директор театра выбил для молодых комнату в коммуналке, и рождение первенца отпраздновали шумно и радостно. И вот тут Анна, наконец-то, увидела, насколько её законный непризнанный гений слаб и охоч до выпивки. Роли молодое дарование не получало и, как оказалось, таланта у загадочного актёра не выявилось. Он играл в действительности, его сценой была реальная жизнь, а, находясь на сцене, он исполнял роли тяжело и неестественно. Лучше всего ему удавался образ Деда Мороза в новогодних утренниках, где, после изрядной «заправки» алкоголем, его кривляния и громкий голос были уместны.

На работу Анна вышла через два месяца после родов. Театр, ясли, детские болезни, бессонные ночи, отсутствие денег превратили до этого яркую и светлую её жизнь в выживание. А непризнанный гений, надевший маску Печорина, заливал своё горе большими дозами спиртного.
Не знала Анна, что страсть к алкоголю соседствовала в муже со страстью к женскому полу. Не слышала шепотков за спиной и не видела насмешливых взглядов недобрых жрецов театральных муз. Чистая душа, раз сама не грешна, об этом и не подумает. Узнала, когда носила дочку. Не выдержала, сорвалась. Кричала, ох как кричала, обвиняла да плакала-рыдала…
Не по нраву пришлось такое поведение тонкой душе непризнанного гения, он быстро и обиженно собрал чемодан и убрался восвояси. То есть к новой пассии.

Катерина родилась в срок здоровой и спокойной девочкой.
Как же нелегко было Анне в то время!
После предательства мужа не захотела она больше оставаться в театре. Да и на одну скромную зарплату было не прожить. Раньше ещё, до замужества, подрабатывала она шитьём, а теперь с двумя малолетками на это времени не хватало. И, чтобы выжить, устроилась Аня на молокозавод, куда привела её соседка по коммуналке. Всегда дома для детишек и маслице, и сливочки, и сметанка. Носила с завода, как все: молоко и сливки во фляжках на поясе, творог совала в чулки и тоже вокруг пояса. Недорого продавала соседям да знакомым. Хорошо это или плохо – не нам судить. Надо было жить и кормить детей. Жизнь пройти – не поле перейти. На заводе среди рабочего люда Анну стали звать Нюрой.

Когда Катерина пошла в первый класс, вернулся блудный муж. С виновато-испуганными глазами просил прощения. Остыла боль с годами. По-женски пожалела и поставила в углу комнаты раскладушку. Устроился сторожем. Злой и обиженный непризнанный гений прожил недолго. Пить не пил, своё, наверное, уже отпил. Ушел тихо, во сне. Проводила, как и положено жене хоронить мужа.

* * *
И театр, и любимая работа гримёрши остались для Нюры в далёком прошлом, которое, вспыхивая яркими воспоминаниями, вызывало в её душе тоску и боль, но привычка разглядывать людей и подмечать характерные черты не пропала. Из всего многогранного ремесла гримёра остались у Нюры только навыки визажиста, и «делала лицо» она в своё время не только жителям коммуналки, но и всему району.
Как-то внучка радостно вручила бабушке набор для грима и подставила своё озорное личико…
– Лерка! – вспомнила вдруг баба Нюра и проснулась. – Как же это я главное забыла!
Заволновалась, корила себя, что не предложила Татьяне услуги своей образованной внучки.
– Вот голова-то дырявая, – вздыхала она весь оставшийся день.

Глава пятая

Татьяна медленно вышла из подъезда и, вспомнив наставления бабы Нюры, выпрямила спинку и подняла вверх подбородок. Плакать уже не хотелось, но слова доброй женщины о том, что она «перегнула чуток», сверлили мозг. Она понимала, что перегнула не чуток. Как сердцем почувствовала, что муж охладел к ней, такие скандалы закатывала – хоть из дома беги! Вот и убежал…

– Ну ничего, теперь буду умнее, – думала она дорогой домой, вспоминая, как баба Нюра говорила:
«Ты запомни, в гневе и обиде меньше говори. Не пачкай душу нехорошими словами, да и что ты нового можешь сказать? Все уже до тебя переговорено. Молчанием можно больше и громче высказать, ведь слова что ветер: голова от них болит и только, да не воротишь. И не исправишь, а промолчишь – никогда не пожалеешь».

– Ничего ведь нового не сказала, – думала Татьяна, а мысли мои на место поставила. Мудрая старушка. Повезло Даше, что такая бабушка рядом живёт.
И подумала, что надо бы как-то отблагодарить удивительную бабулю. А ещё о том, что хорошо было бы привести к бабе Нюре главного бухгалтера – там в отношениях всё так запутано и запущено.

Дашка знала, что когда-то, очень давно, баба Нюра работала в театре гримёршей. Но когда увидела преображённую Татьяну, удивилась. Она и подумать не могла, что какая-то старая, по её мнению, бабка способна составить конкуренцию современным визажистам и парикмахерам.

– Баба Нюра, пожалуйста, сделайте мне лицо, как Тане, – уже утром следующего дня Дашка стояла на пороге коммуналки и умоляюще смотрела на бабушку. А в предприимчивых её мозгах просчитывалась сумма благодарности.
И очень скоро у Дашки было «новое лицо».

Молодой простушке, которая слепо следует моде и верит всему, что пишут в модных глянцевых журналах, ориентироваться сложно. Слепо носят «дурёхи» узкие брови в одном сезоне, широкие – в другом, а в третьем их вообще сбривают. То французский маникюр, то маникюр со стразами. Все, как одна. И мало находится умниц, которые предпочитают свою индивидуальность и не подчиняются веяниям моды. Ведь слово «мода» означает «то, что умеренно, скромно», произошло оно от латинского modus: «манера», «правило, мера».

«Новое лицо» здоровой молодухе сделать было нетрудно, а вот с волосами пришлось повозиться.
Дашка уходила довольная и несмело протянула бабе Нюре зажатую в кулачке тысячу рублей.
– С ума сошла, чтоб я у тебя деньги взяла? Спрячь немедленно! – старушка замахала руками.
– Нет, баба Нюра, если не возьмёте – обижусь. Может, я ещё к вам прийти захочу, а не возьмёте, как приду? – настойчиво бормотала, сконфузившись, Даша и что-то ещё лепетала про труд, который должен быть оплачен.
Положила купюру на стол и убежала.

Баба Нюра сперва как-то расстроилась, а потом вдруг вспомнила про Лерку и шутливо взмахнула купюрой над столом, как это делают торговки на рынке, достала обувную коробку и со словами: «С почином на первый взнос» аккуратно положила в неё денежку.

Глава шестая

Через несколько дней баба Нюра и Татьяна с удовольствием пили фирменный чай за круглым столом с белой скатертью. Татьяна одарила полюбившуюся ей старушку пачкой дорогого чая и шикарным набором для грима известной фирмы в красивом боксе.
– Эх, мне б такой набор тогда в театре, – любовалась разнообразием красок, кистей, карандашей и других необходимых предметов Нюра.

А Татьяна рассказывала, что муж просит простить его и хочет вернуться домой.
– Что мне делать? – спрашивала она. – Не приму – жалеть буду, а приму – вспоминать.
Баба Нюра глубоко вздохнула:
– Здесь, милая, только ты сама принимаешь решение. А вспоминаться будет. Обнимет тебя ночью, сердце забьётся и… вспомнишь. - Она задумалась. И тут же весело продолжила:
– А вспомнишь, покажи язык или фигу бывшей сопернице и подумай: «А он мой!» – и любитесь себе дальше. Не убыло ведь.

И две женщины громко рассмеялись, представив, как это может выглядеть на самом деле.

– Понимаешь, тут ведь вот в чём главное, – уже серьёзно продолжила баба Нюра, – он отец вашего ребёнка. Пока дитя малое – проблемы малые, а вырастет – проблемы тоже вырастут. Родной-то отец всё стерпит. А чужой? Трудное дело – жизнь, но идти надо. Первый-то он от Бога, говорят.

– А если приму, а потом вдруг пожалею? Как правильно выбор сделать? – Татьяна внимала каждому слову.
– А жалеть ни о чём никогда не надо. Жалей – не жалей – былого не воротишь. А как выбор сделать? Это смотря в чём: где сердце надо слушать, а где – разум. Тебе сейчас надо и сердце послушать, и разум включить. В жизни, как в сказке: ехал добрый молодец, а перед ним три пути. И какой выбрать? Остановись и подумай. И, как в сказке: никогда не думай на ночь. Утро вечера всегда мудренее. А денёк подумала, второй подумала, помолилась и иди дальше, не торопясь, по выбранной дороге.

– А если неправильно, а если ошиблась? – допытывалась Татьяна.
– А откуда ты знаешь, что ошиблась? А? – баба Нюра многозначительно качнула головой. – Ты же другой жизнью не жила, по другим дорожкам не ходила. Ежели недалеко ушла, можно и вернуться, а ежели уже далеко – то руби, расчищай себе путь, дорога жизни ровной не бывает. Всю жизнь ведь прыгаем, как лягушки в крынке.
Долго ещё сидели две женщины и говорили о женском счастье, о котором мечтают и молодость, и старость.

– Ну, что, – баба Нюра осторожно взяла новый набор, – пробовать на тебе будем? – и усадила Татьяну на стул у окна.
За последние дни, с появлением в её жизни молодых, баба Нюра чувствовала себя помолодевшей. Забыв про годы и усталость, её неугасимый интерес к жизни запылал ещё ярче. Она с удовольствием колдовала над Таниным лицом, и старые выцветшие глаза азартно блестели.
Прощаясь, Татьяна незаметно положила на трюмо пятитысячную купюру и попросила встретиться с её главным бухгалтером, у которой в жизни всё кувырком. Крепко обняла добрую старушку и решительно отправилась на свидание к мужу. Она всё-таки решила простить его, а если что, то покажет язык или фигу, и будут они жить-поживать дальше.

Глава седьмая

И у бабы Нюры началась новая жизнь.
Дашка растрезвонила своим подружкам и всем в детской поликлинике, что у них во дворе недорого, но «страшно профессионально бывшая гримёр Большого театра сделает из любой уродины красавицу».
Идти к бабе Нюре с первым предложением подготовить к юбилею заведующую детским садом, где она числилась в декрете, Дашка боялась. Но рискнула. Уж очень ей хотелось угодить своей начальнице. И совсем неожиданно баба Нюра согласилась.

Пришла главный бухгалтер – полная дама «ягодка опять», запутавшаяся между двумя бывшими мужьями и новым любовником. И захватила с собой подружек.

Баба Нюра поняла, что если она будет принимать Дашкиных и Татьяниных подружек стихийно, то её здоровья не хватит, и организовала три рабочих дня в неделю. Были, конечно, исключения, но не часто.

Встречаясь с людьми, баба Нюра и сама встрепенулась, поработала над собой: покрасила и подстригла волосы, купила себе новое платье. Навела идеальный порядок в комнате. Жизнь её наполнилась смыслом, и она даже чувствовать себя стала моложе.
Коробка из-под обуви незаметно наполнялась, а пачки чая, бутылки коньяка и другие гостинцы баба Нюра прятала на антресолях – подальше от глаз дочки и внучки, надеясь, что те ни о чём не узнают.

Но, как известно, земля слухами полнится, а молва впереди нас бежит. Однажды в дом ворвалась Катерина и с порога закричала:
– Мама, ты на старости лет из ума выжила? Свалиться хочешь? В твоём-то возрасте! Бывший гримёр из Большого театра – лучший психотерапевт в городе! Это же надо такое придумать? Мне об этом рассказывали, да я не поверила, подумала: другая старуха чудит! А как услышала – психотерапевт баба Нюра… – дочь возмущённо всплеснула руками. – Про тебя уже легенды по городу ходят! Хочешь, чтобы к тебе налоговая нагрянула?

– Не для себя, для Лерки старалась, помочь ей хотела, – бормотала, оправдываясь, баба Нюра, а потом тоже сорвалась на крик: – Тебе бы хорошо было, чтобы я лежала и помирала? Я людям нужна! Мне жить интересно стало!
Катерина устало подошла к матери и обняла её.
– Мама, за таким приливом сил может всякое случиться, я не хочу тебя потерять.
– Так это обязательно случится, уж лучше уйти счастливой, а не дряхлеть перед телевизором, – баба Нюра весело подмигнула: – я ведь всем говорю, что после меня пусть к Лерке моей ходят, что она шибко умная – вся в меня, да ещё и учёная.
Она, правда, утаила, что, когда всем предлагала обращаться к Лерке – от предложения отмахивались и говорили, что ходили ко всяким и как-то не складывалось. Что у неё лучше всех.

Баба Нюра всем этим несчастным женщинам была действительно и мать, и бабушка, и психотерапевт. Жизненный опыт и умудрённость, которой мало кто мог похвастать и в её годы, помогали находить правильные ответы на сложные жизненные вопросы. Ведь были у многих, кто приходил к бабе Нюре, добрые матери и бабушки, но есть вещи, которые не скажешь родным. А главное – мы жалеем их – своих постаревших уставших матерей и тем более бабушек и скрываем от них болезни, сердечные раны и другие свои проблемы.

А у необыкновенно доброй и жизнерадостной, а главное – чужой и очень мудрой старушки с ямочками на щеках, в уютной комнате за круглым столом с белой скатертью и вкусным чаем, они позволяли себе расслабиться и раскрыться.
Главным достоинством бабы Нюры было то, что она умела участливо слушать. И ни о ком, даже о блудливых мужьях и коварных соперницах не говорила плохо. И их жалела, ведь и им за всё платить в жизни приходится.
Все у неё были красавицы, и все были необыкновенные. И она не лукавила, действительно людей воспринимала так. Вот и тянулись они к ней.

Молча, с важным видом, баба Нюра протянула Катерине обувную коробку, на крышке которой была приклеена картинка из какого-то рекламного листочка о продаже квартир и красными чернилами написано: «На первый взнос». Затем, вздыхая, очень осторожно полезла на стремянку и театрально распахнула дверцы антресолей. Там в ряд стояли несколько бутылок коньяка и аккуратно сложенные пачки чая.
– Все не отдам, «пациентов» угощаю чаем, но бери сколько хочешь себе и Лерке, – гордо свысока смотрела на дочь Нюра.
Катерина засмеялась и расплакалась одновременно. Сели на диван, и дочь обняла постаревшую маленькую мать за плечи и, покачивая, как ребенка, говорила: «Как же я люблю тебя, мама!»

* * *
На следующий год, на пике своей деятельности баба Нюра занемогла. Всё, как она говорила, имеет своё начало и свой конец. Это был ещё не конец. Но принимать «пациентов» стало тяжело. Ей звонили, её проведывали и, как она говорила, умирать не давали.

Некоторые действительно позвонили Лерке – Валерии Михайловне – психологу кризисного центра в отделении социальной защиты. Баба Нюра всё-таки выполнила то, о чём мечтала: она «подогнала» внучке «пациентов»! И из Лерки получится хороший специалист. Ведь образование какое – пять лет училась! А главное – замечательная бабушка вкладывала душу в воспитание внучки и сеяла честное, доброе и справедливое, а что посеешь, как известно, то и пожнёшь.

Денег в коробке, на первый взнос, конечно же, не хватило, но подарок на новоселье получился хороший!

28.10.2018