Из главы 71 романа "Перекрёстки детства"
«– Твоя Родина, Саша, никогда тебя не предаст. Это я по-отечески и по-сержантски заявляю! Зря зенки вылупил, рядовой Ершов… Аж бордовый. Свекольной бражки перепил? Вольно! Выдохни, лопнешь…Знаю я, что за козырь ты собираешься выкинуть. Поверь, со многим соглашусь. И аргументы, тобою приведённые, возможно, принял бы. Но ты, ершистый, не горячись, не пузырись, а попытайся понять: гниды, волею дурацкого случая олицетворяющие нашу страну – имеют к ней очень отдалённое отношение. Велеречивые хмыри в богато обставленных кабинетах, ненасытные упыри на иномарках…
Они – не Родина. Затверди это, точно «Отче наш». Не учил молитвы? А небось крещённый… Насмешил старика…
И не сбивай впредь с мысли. Старшой слова не давал…
Не она делегировала им право представлять себя, они сами захапали его, заморочив наивных простачков красивыми пустыми фразами. Они есть и никуда не денутся. А мы нюни распускаем и позволяем им владеть уворованным. Вот они и торгуют нами и Россией оптом и в розницу, в кредит и за наличку, ибо числят её личной собственностью, а нас – тупыми бессловесными холопами. Холуйским мнением хозяева не интересуются…
Не они, не сидели б мы нынче в окружении, как медведь в капкане. С весьма туманными перспективами. Нянчил бы ты своего пацанёнка, с мужиками под пивко в домино стучал по выходным, либо в игрушки на компе резался. А то, глянь, натовцы, партнёры – их, а разбираться с ними – нам. Всё, мрази, сдали, до чего дотянулись, десятилетиями кусочек за кусочком оттяпывали, мошну набивая. Образование - к ногтю, медицину – в хлам, заводы – в руины, село – в выжженную землю…Сколько народу уморили эпидемией – жуть! Ни лекарств, ни «скорых», ни врачей. Обильным питьём врачевали и молитвой. Одна на каждом углу присказка дуделась: капитализм, счастье, за…сь, и – несмотря на серьёзную озабоченность, мирному процессу нет альтернативы. А оказалось, – есть. Куда подевались они, их пахан и его хитрый план многоходовочки? Ни слуху, ни духу…То ли червей кормят, то ли на виллах загорают под мальдивским солнышком. Не, скорее червей кормят. Ну, кого-то вначале отпартнёрствовали по самое нехочу, с конфискацией, а уж потом…Баксы не пахнут…Тем паче – кровью. В гробу сейфа нема, в небесную канцелярию безнал не перечислишь на платиновую карту. Сколь ни хапай, с собой и рубля не прихватишь.
Но я не о том… Объясни мне банально, Сашок, способно ли обмануть то, чем ты жил первые годы, когда, пуская слюни, под стол пешком ходил, и после, когда, повзрослел, на велосипеде к речке ездил? Как? Родина, Санёк, всегда с нами, и неважно, много ли кучерявых деньков просвистело с детства… Не играет роли, где мы и какое вино хлещем. Испанское, аргентинское, штатовское или французское.
Всё хорошее, да и плохое, честно говоря, тоже, что воспитывало тебя, пока ты неуёмно познавал не слишком совершенный мир, пусть даже и не весь, а небольшую его частицу, останется в тебе до смертного часа. А грянет он, и ты снова припомнишь давно минувшие события, они скользнут перед мысленным взором за считанные секунды. Поразительно, Саш, но в последние мгновения ты отчаянно, до слёз, захочешь их повторить, прокрутить заново. И будешь категорически не прав. Прощайся – отпуская. Отпуская, ты обретаешь, то от чего добровольно отказался. Умирающее – умирает, живое – живёт. Чтобы закономерно исчезнуть в положенный срок. М-да… «Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь!» Великий поэт великого государства…
Достойная смерть – смерть за Родину, смерть на Родине и смерть с Родиной в сердце. А достойная жизнь– жизнь для Родины.
Что бы ни происходило, как бы тебя ни кидало, осознание себя – неотделимо от осознания России.
Вдумайся, Саша! Солжёт нам вон та берёзка, чуть тронутая сверху желтизной, и роняющая к нашим сапогам пожухлые серёжки? Она ж безропотно пойдёт зимой под топор, коли ты замерзать станешь! А воробей на её ветке? Он разве изменник?
А река, где ты, визжа и хохоча, купался с приятелями, бросив в кустах мопед? А слюдяная лужа в подмёрзшей тракторной колее? А неподвижная высь с облачками-бабочками?
А бревенчатый домик на крутом откосе с вмурованными в берег плитами камней, чтоб удобнее спускаться к лодочному причалу? А полосатенький котёнок, свернувшийся клубком на половичке у бабушкиной кровати? А щенок, на звук знакомого голоса выскакивающий из конуры с радостным тявканьем?
А бесконечная дорога, готовая ради тебя неутомимо бежать дальше и дальше?
Ты наверняка уцепишься, что же, конкретно, – Родина? Хм…Серьёзная тема, не на 5 минут… Да всё, что я пытаюсь втолковать! Буквально! Без исключения. И, одновременно, для каждого – своё, единственное и неповторимое. Такая загогулина, Сашка.
Для одних – это школа с друзьями-обалдуями, гоняющими вечерами во дворе футбольный мяч, для других – роща на озере, где они целыми сутками пропадали с удочкой и важно хвастались уловом. А первая любовь? Она неотрывна от места, где ты пунцовый, мыча, признавался девчонке в чувствах.
А необъяснимый, ни на что не похожий густой воздух, напоённый запахом дымных полевых трав?
А? Чётко базарю? Ты не в курсе, кем я ишачил раньше, пока козломордые чинуши нейтральные олимпийские флаги обоссанными портками на заборах вешать не принялись? Ага, не в теме... Детишек обучал, как тебя нонеча уму-разуму. 10 годков оттрубил. От звонка до звонка, чесслово.
Оттого и утверждаю: всё, что ты впитал в юности, что стало почвой, по которой ты ходишь, выученными тобою стихами, обжигающей холодом колодезной водой, не может тебя предать. А если ты – дебил, и смыслом существования считаешь жратву, деньги и крикливую лакированную обложку вальяжной заморской мечты, учти, – это и предаёт. Причём ежедневно и ежечасно. Потому – мираж, выдумка, обманка, предназначенная одурачивать недалёких и падких на позолоту недоумков.
Обязательно должен быть уголок, куда хочется возвратиться, где ты ощутишь убаюкивающие уют и тепло. Не существенно, сколько по заграницам мотался. На край света улетай, не сроднишься с ним, хоть дворец там выстрой, хоть замок. Лишний ты в нём, посторонний, изгой…
Думаешь из дурости наши предки, уезжая на чужбину, горсть родной земли в мешочек зашивали и на груди хранили? Жили они ею, силу в ней черпали. Верили непременно, есть у них Отчизна, и не получится у тела, душа туда опосля вернётся. А не оказывалось земельки с собой, просили бесшабашных путников на холмик сыпануть пригоршню песочка из потерянного рая.
Не приметил тополь справа над омутом? А я с него с друганами в воду сигал. Глубина тут ого-го! И русалки водятся. От те крест! Гера Белов, сельский блаженный, однажды вечерком пьяный у осоки уснул, они с него в сумерках чуни стащили и за пятки щекотали. Хе-хе… Я здесь 17 лет прожил, постоянно к матери катался. Всю округу изъездил, излазил.
Твои, я слыхал, под немцами опять, или под пшеками, сатана разберёт партнёров этих европейских, серо-буро-малиновых. Не майся, обойдётся, увидитесь… Передают, 17-ая армия у Челябы крепко их потрепала… Авось, кривая вывезет, вырвемся…Не списали ж нас…
У? Нормально, по-людски не пожил? Мешали? Эх…Человека в себе воспитать требуется. Иначе не выбьешься из тварей безликих и презренных рабов обстоятельств.
Ты каской над бруствером не свети, старлей засечёт – вставит клизму с пистоном. Умирать, Сашка, не страшно, лишь бы сразу, чтоб не мучиться и в плен не попадать. Юлия Цезаря легионеры спросили: «Какая для воина смерть самая лучшая?» - «Внезапная», - ответил Цезарь. Я – не Цезарь, а добавлю: прежде чем погибнуть, ты попробуй сберечь от врага дом батин, могилки деда и бабки, девчушку, по харе тебе съездившую, когда ты её на дискотеке поцеловал. Замужем? Херня! Неужто для тебя она прежней не осталась, той, что записки в портфель любовные подсовывал без подписи? Защищай это, покуда магазин не опустел и силёнки имеются. Повезёт с десяток гадов завалить – клянусь, не даром небо коптили.
О, гляди-ка, ротный скачет коньком-горбунком. Щас, зуб Байдена даю, горяченькую врубят. Что, Ёршик, обломаем клыки новому Гудериану? Кто в чьей команде играл? Гудериан-то? Хе-хе, во фрицевской! В высшей лиге, без шуток. Полузащитником? Не, нападающим. Ты, паря, историю изучал? Ха-ха! Проходил, и к ЕГЭ готовился? Хреново проходил, солдат. И мимо… Будь я вашим классным руководителем, с огромным удовольствием прошёлся бы указкой по твоей чугунной бараньей башке. Про Матросова читал? Не, это не он сказал, что караул устал. А про Жукова? Министр спорта?! Тьфу три раза! О! Чуешь, гудит? «И все на наш редут…» Смирно, рядовой Ершов, кончай курить, падай на пузо, вдарят, не сомневайся. А уж мы шкуру отряхнём и им покажем дорожку в пекло… Гранаты е? А патроны? Не жирно… Экономь, подвоза не предвидится…Эй, Сашок, споём напоследок, а?
«Как над бережком, бережком,
Желтоусое солнце вставало,
А над степью моей потянуло кровавым дымком …»
Лина, оборвала чтение, сложила листочек пополам, передала его мне.
— Странно… — произнёс я. — Ты, помнится, подобную литературу не уважала. Чьё творение?
— Вениамина Загорского. «Принцип фантомной боли». Сохрани. Вдруг пригодится.
— Полагаешь?
— Предугадать не даровано волей судьбы…
Мы достигли перекрёстка. Тропинка поворачивала, в Питерку, карабкаясь на шоссе.
— Теперь иди, — сглотнув комок, шепнула Лина.
— А ты, секретный код двух избранных имён?
— Иди, — она слегка подтолкнула меня. – Орфей неприкаянный… Пиши книгу… Мы в ней вечно живые и влюблённые.
Я механически сунул рассказ в карман, и нехотя сделал, нервно оглядываясь, несколько шагов, почти выбравшись на автостраду.
Лина стояла там, где я покинул её, возле молоденькой робкой рябинки. Смотрела мне вслед. Я остановился. Развернулся. Бросился к ней. Обнял. Она сомкнула ресницы, не реагировала. Руки безвольно опущены. И вспыхнула заря у горизонта…
— Уходи! Сергей! Уходи! Не трави душу… — всхлипнула она, едва я, упав на колени, прижался щекой к её ладошке.
— Минуточку! Лина! Миг! Я разобраться хотел... почему у нас так по-идиотски обернулось? Почему? Ты ведь знаешь, да?
— Не сейчас, Серёж.
— Не сейчас?
— Завтра… Позже…
Я замер, прижимая её запястье к губам. Успокоившись, набравшись решимости, поднялся, не оборачиваясь, сдерживая кашель и переходя на бег, поспешил к деревне...